Жилины. Глава 4. В родной деревне. Лето 1744 года

     - Ну вот, поели, теперь можно и поспать, - сказал папа, - так, по-моему, в "Дюймовочке" жаба говорила. Но, нам спать некогда, нам надо дальше ехать. Наша цель впереди, - и он руку, как Ильич на большинстве памятников вперёд вытянул, - Вон уже и дома виднеются. Это и есть наша с тобой родовая деревня Жилицы. Поехали, а то у меня терпёж уже заканчивается, так по родной улице пройтись хочется.   

     - Что это ты заговорил, как-то странно? Словечки, какие-то чудные появились. Они вроде не твои. Я их от тебя никогда раньше не слышал.

     - А я их только здесь в детстве и говорил, да вот сейчас чтой-то вспомнились они. Наверное, воздух здесь особенный, память мою всколыхнул. Лет то сколько прошло, страшно даже подумать. Ведь две, нет, даже три войны прошло. Первый раз я с врагами в небе Испании схлестнулся. Ох и страху я натерпелся в первом бою, до сих пор помню. В самых глубинах памяти хранил всё время, никому ещё не признавался, а вот теперь старым стал, на сентиментальность потянуло, вот и вспомнил. Потом с Финляндией немного пободались. В небе-то мы их сильней были. Ну, а потом уже Великая Отечественная. Да, столько пережито, – и он замолчал.

     Я с места тронулся, но машину вёл на скорости километров десять, наверное, не быстрее. Боялся отца с тропы воспоминаний согнать.   

     - В общем, - продолжил он, - мы въезжаем в страну моего детства. Сколько времени каждое лето мы сюда приезжали, я даже считать не буду, чтобы совсем не расстроиться. Ведь я точно знаю, что всё моё детство именно здесь было, а в Москве я просто существовал в ожидании лета. Там скукотища была в каменных джунглях. Кто-то из американцев так очень точно города обозвал. Боюсь ошибиться, поэтому утверждать это не буду, но мне почему-то кажется, что это Эптон Синклер в одном из своих романов так Детройт назвал, - он задумался на секунду, - потом резко изменил своё мнение, - нет, не так. Я впервые это в "Тарзане" услышал. Ты ведь тоже в детстве все фильмы про Тарзана смотрел?

     Я вынужден был согласиться, но даже представить не мог, когда и в какой серии это могло прозвучать. Вроде слово, подходящее для Тарзана. Но вот вспомнить так и не сумел, поэтому отцу на слово поверил. А он никак не мог остановиться:

     - Это было в той серии, когда они с Джейн над Нью-Йорком летят, - и всё дальше точку можно ставить.

      Меня всегда поражала эта способность отца вспоминать такие события, которые никому в голову не пришло бы запоминать, а вот он этим уникальным свойством обладал.

      Но меня ещё один вопрос не то, чтобы беспокоил, но ясность я для себя внести хотел. Поэтому я этот вопрос и решился задать:

     - Пап, уж меня извини, но почему ты все время говоришь ярманка? Когда я это услышал в первый раз, то подумал, оговорился отец, а ты все ярманка, да ярманка.

      - Ох, молодежь. Ничего знать не хочет. В наших краях испокон веку говорили ярманка, и только чуть ли не через полста лет после петровских реформ началась постепенная замена буквы "н" на букву "р" и мы пришли к современному произношению этого слова.

     К этому времени мы уже до первых домов добрались, и папа попросил остановиться, а дальше по деревне пешочком прогуляться.

     Он задержался то ли у небольшого пруда, то ли у очень большой и глубокой лужи, рядом с которой стоял, опираясь на палочку, пожилой, наверное, даже старше отца, мужчина. Шёл, скорее всего куда-то по своим делам, да вот остановился передохнуть.

     - Добрый день, - поздоровался с ним папа, - простите, пожалуйста, мы сами не местные, но нам говорили, что эта деревня вроде на берегу Клязьмы должна стоять, - и он на меня с такой хитринкой взглянул, что я чуть не рассмеялся, - а вот реки я не вижу.

     Мужчина палкой в воду ткнул:

     - Вот всё, что от неё здесь осталось. Это кусок старицы, да и тот, наверное, скоро исчезнет. Тут песок повсюду, он и затягивает прежнее русло реки, а сама она вон там, уже чуть ли не на километр в сторону ушла, - и палка его, очертив полукруг, застыла, указывая куда-то в сторону.

     Спасибо, - сказал папа, - а то мы решили, что адресом ошиблись.

     Прежде всего, мы к колодцу направились, около которого лавка стояла. Папа ведро, под воротом висевшее, вниз так быстро опустил, что только цепь звякнула. Затем воду ловко, как будто всю жизнь этим занимался, в него набрал, и начал ручку ворота в обратную сторону крутить, полное ведро поднял, да на край сруба колодезного поставил. Потом несколько глотков сделал и мне предложил тоже немного отпить. Вода ледяной оказалась, аж зубы заломило. А папа на лавку присел, мне рукой рядом место указал и свой рассказ продолжил:

     Домой Иван отправился рано утром. На улице совсем темно было, и только луне удавалось изредка слегка подсвечивать землю. Перистые облака заполонили всё небо. Луна почти полной была, но облака на неё непрерывно набегали и набегали. Иногда почти закрывали, и тогда дорогу совсем было не видать. Того и гляди в яму какую-нибудь угодить можно, но чаще видно было. Вот он и шёл так быстро, как только мог. Вспотел даже. Хоть уже и привык ходить на большие расстояния, но, там он был с дядей Тихоном, а сейчас ему пришлось идти одному, да ещё в такую темень. Выпавший было снег весь стаял, вот дорога совсем чёрной и была. День в это время года ещё короткий, а путь ему предстоял долгий. Не менее сорока пяти вёрст, они с Тихоном прикинули, ему пройти предстояло. Первый участок дороги он уже знал хорошо, поэтому не боялся сбиться с пути и заблудиться. К тому времени, когда рассвело, он отшагал не менее пяти верст и, как раз подошёл туда, где надо было поворачивать в сторону Владимирки. Там уже был большак и стояли верстовые столбы, по которым иди и иди, ни за что не собьёшься. Но до тракта оставалось пройти ещё несколько вёрст, а он уже начал уставать. Скорее всего, больно шустро идти принялся, вот и выдохся быстро. Да и котомка за спиной, казалось, потяжелела. Он начал думать, где бы ему присесть, отдохнуть чуток, как сзади, где-то вдалеке, послышалось лошадиное ржание. Иван решил идти до тех пор, пока лошадь его не догонит, а там попроситься на телегу, может, подвезут хоть немного. Тут и топот копыт слышен стал, а вскоре за спиной Ивана появилась целая вереница тяжело гружёных телег. Мужики везли обработанные брёвна, скорее всего сруб большого дома. Иван отошёл в сторону и встал, повернувшись лицом к дороге, так как его Тихон учил:

     - Встал и стой, как с тобой подвода поравняется, шапку сними, да поклонись. Сам не просись, место на телеге будет, да груза не очень много, тебя возчик обязательно спросит, надо ли подвезти. Поблагодари, да садись и на все вопросы, что тебе задавать будут правдиво отвечай, а, если чего и приврёшь немного, не боись, проверять не будут. Научишься, хорошие истории рассказывать, тебе цены не будет.

     Этот совет действовал безупречно. За те почти полгода, что Иван с Тихоном бродили, им не раз везло, и их подвозили, иногда прямо до той деревни, куда они путь держали.

     Обоз приближался медленно, дорога в этом месте слегка поднималась в гору, и некоторые возчики даже слезли с подводы и шли рядом, держа повод в руке. "Вряд ли смогут подвезти", - подумал Иван, отходя на обочину и останавливаясь.

     - Бог в помощь, - услышал он голос, раздавшийся с первой телеги. Немолодой возчик, сидевший на передке, с интересом и любопытством смотрел на него, - куда путь, малец, держишь?

     - Спаси Господи, - ответил Иван, - и тебе доброго здоровья. Домой иду, скоро посевная, надо тятеньке в поле помочь.

     Возчики остановили лошадей, сгрудились рядом с Иваном, достали кисеты, засмолили. Стояли, вначале молча, потом первый, который у них за старшого, наверное, был, спросил:

    - И откуда же ты бредёшь? Да, чем там занимался? Ну, и куда тоже скажи.

    - Из Жилиц иду, я там в учениках был. Сегодня до дома хотел бы добраться, не знаю только, успею или нет. Денег на постоялый двор у меня нет, а в поле сейчас не поспишь. Придётся идти без остановки.

     - Жилицы знаю. Прошёл ты добро. Молодец, наверное, чуть ли не ночью вышел? Идёшь то куда? Дом твой где? – повторил вопрос старшой и внимательно посмотрел на Ивана.

     - В Лапино мы живём, может, знаешь? Если немного до Вязников не дойти, и направо на Омутово повернуть, то через пяток вёрст наша деревня стоять будет.

      - Лапино не знаю, Омутово видел, но бывать там не доводилось. Сами мы в Вязники путь держим, купцу одному терем ставить будем. Сейчас до верха доберёмся, на подводу садись, - он осмотрелся и сказал:

     - Проша, мальца возьми, у тебя груз полегче, да и сам ты мелкий, а малец он, совсем почти невесомый, так, что лошади не в тягость будет, - он помолчал немного, но, не дождавшись никакой реакции, спросил:

   - Проша, ты меня слышишь или хочешь в ухо получить?

    - Да слышу я, тятя, – ответил кто-то за спиной у Ивана юношеским ломающимся голосом.

    - Прохор, учти, если к тебе обращаются, ты лучше сразу откликайся. Последний раз предупреждаю. В следующий раз не откликнешься, сочту, что у тебя уши заложило, вот я тебе сразу в ухо и дам, чтобы хотя бы одно прочистить, – закончил он, под громкий смех стоящих рядом возчиков.

    Иван обернулся, за своей спиной он увидел фигуру человека в странном одеянии. На голову был натянут треух, опущенные уши которого были завязаны под подбородком. Одет он был в длинный, почти до самой земли, овчинный тулуп, казалось с чужого плеча, поскольку был на пару размеров больше, чем следовало, и висел на нём, как на чучеле.   

     - Пойдём за мной, - сказал человек всё тем же ломающимся голосом, - меня Прохором зовут.

     - Хорошо дядя Прохор, - откликнулся Иван, направляясь за ним к самой последней подводе.

     - И этот тоже дядей меня называет, - плаксивым голосом обратился Прохор, неизвестно к кому, затем повернулся к Ивану, - я тебя попрошу, зови меня просто Проша. Мы же с тобой почти ровесники. Мне дома надоело, что вся малышня зовёт меня дядей. А маменька с тятенькой этим пользуются. Чуть, что они мне заявляют:

    - Ты уже вырос, тебя вон дядей называют, а ты…

    Он посмотрел в сторону, на его лице появилась какая-то детская улыбка:

     - Мне так хочется вновь маленьким стать.

     Иван без раздумий сразу возразил:

     - А я всегда хотел, скорее повзрослеть, чтобы начать работать и маменьке с тятей подсоблять. Поэтому, как предложили учеником стать, пошёл, и не жалею.

     Они уже к последней подводе подошли, и Иван понял, почему Феофан, так старшого звали, именно на эту телегу его посадить распорядился. На всех остальных тяжёлые брёвна лежали, а на этой – окна, двери, наличники и прочая мелочь. Гора вроде бы высокая, но лёгкая. Всё было очень аккуратно уложено и надёжно перевязано пеньковыми верёвками. Их не пожалели, всё было обмотано и опутано так, что долго распутывать придётся.

       - Кто же это так потрудился тут? – невольно у Ивана вопрос вырвался.

       - Я, - прозвучало в ответ. И всё, и никаких объяснений, и дополнений.

       - Распутывать же потом замучаешься.

       - Ничего, времени много будет, распутаю, зато ничего не потеряю.

    Иван от удивления только головой покачал, да следующий вопрос задал:

     - А, что это ты одет так странно? Вроде уже не мороз, а ты в тулупе, да треухе?

    - Хвораю я постоянно, вот маменька и заставляет так одеваться. Она вообще против этой поездки была, но тятя настоял. А потом, мне в этой одёжке так хорошо. Я люблю, когда тепло. Тулуп мне такой большой специально сшили. Он великоват, конечно, но зато я в него закутываюсь и мне тепло. Лошадь за всеми сама идёт, а я сплю. Хорошо так.

    - А в артель тебя взяли, как подсобника? – не выдержал Иван.

     - Почему подсобника? – возмутился Прохор, - Резчик я. Знаешь какую красоту я на деревянной доске навести могу? Все говорят, что лучше меня мастера в наших краях нет. Здесь, - и он на воз показал, - сплошь моя работа. Я вначале топориком работаю, затем ножом и всякими стамесками с долотом. У меня приспособлений всяких тьма. Я любую резьбу могу выполнить. Хошь, ажурную, хошь выемчатую, хошь скобчатую. Но, больше всего я прорезную, которую иногда с ажурной путают, люблю. Жаль всё это там внизу упаковано, показать не могу. Вот ты подивился бы.

     Иван с удивлением смотрел на Прохора. Тот изменился буквально за мгновение. Куда делся изнеженный и избалованный мальчишка, маменькин любимчик. Теперь напротив Ивана стоял совсем другой человек. Целеустремленный и увлечённый, глаза оживились, в них появилось осмысленное выражение, округлые до того щёки подтянулись. Даже небольшая чёрная, по-юношески реденькая, бородка, только-только пробиваться начинающаяся, на его ещё по-детски пухлом лице, которая в завязанных ушах треуха путалась, и та, казалось, задиристой стала, и на улицу вылезла. Руки в кулаки сжались. Весь он напрягся. Явно виделось, что дай ему, сей момент инструмент в руки, да материал для работы, и сразу же стружка виться примется и во все стороны, так и полетит.

     - Тро-ну-лись, - раздался голос Феофана.

    Прохор, на это никак не отреагировал. Как стоял около подводы, так стоять и продолжал. Решительность на его лице сменилась мечтательностью. Сейчас он, где-то в другом мире, наверное, свои загогулинки вырезал.

    - Давай Прохор, садимся, ехать надо, - толкнул его Иван.

    Прохор с места так и не тронулся, но на Ивана глянул, а затем головой в сторону дороги, вверх поднимающейся, кивнул.

    - Куда ехать-то? Ты дурья башка, сам посмотри. Пока они все не тронутся, для нас дороги нет.

    И действительно, прошло немало времени, прежде чем стоявшая перед ними телега не шевельнулась. Однако лошадь не смогла стронуть с места тяжёлый воз. Ей пришлось на пару шагов отступить, а затем понукаемой возчиком, который к словам кнут добавил, рвануть изо всех сил. Колёса вначале еле заметно, а затем всё быстрей и быстрей начали крутиться, и телега потихоньку пришла в движение.

    - Вот теперь и мы поехали, - сказал, залезая на подводу Прохор. Он дёрнул вожжи. Иван думал, что им тоже придётся с трудом тронуться с места, но лошадь безо всякого напряга пошла вперёд и воз послушно двинулся следом. Лошадь действительно сама за своими подругами шла, внимание на неё можно было не обращать. Вот они за разговоры и принялись. Вернее, было сказать, что в основном один Иван говорил, а Прохор слушал.

     Всю дорогу Иван рассказывал о том промысле, куда его учеником взяли. Слушателем Прохор на удивление хорошим оказался. Не перебивал, вопросы задавал только тогда, когда Иван сам передышку делал. За разговорами время незаметно шло. Иван даже удивился, когда обоз остановился и к ним Прохоров батя подошёл.

     - Всё малец, тут наши пути расходятся. Тебе, как я понял надо вон по той тропе идти, а наша дорога прямо идёт.

     Иван огляделся. Действительно, вон видна колокольня в Омутове. Так, село большое, рядом с трактом находящееся, называлось. Сюда в церковь они всей семьёй каждое воскресенье на исповедь ходили. Своей ведь в их деревне нет, вот и приходилось шесть вёрст идти. Здесь в Омутове пусть и маленький, старенький, но свой храм стоит, куда любой православный человек, исповедующий истинную веру, может зайти помолиться. Жаль, священника у них нет, отец Амвросий уже старым был и оставил их одних, когда Иван совсем ещё ребёнком был, а нового быть не может, некому его рукоположить. В их храм, где по воскресным дням службу совершает Иаков, староста церковный, выбранный всей общиной, народа набивается полно, трудно даже поклоны бить. А вот в новый храм, построенный властями лет десять тому назад, тот, который с Владимирского тракта виден, мало кто ходит. Священнику приходится тяжело. Попробуй проповедь произносить, когда в церкви всего два человека находится.   

     Иван с подводы спрыгнул и низко старшому поклонился:

     - Спасибо большое дядя Феофан, если бы не ты, я точно сегодня дойти бы не смог. Замерзнуть не замерз, а вот то, что устал бы без меры, это точно. Дай тебе Бог всего самого хорошего. Здоровья, это как моя бабушка говорила, самое главное, да работы много и чтоб она денежной была, - и ещё раз низко поклонился.

    Обоз тронулся. Иван стоял и смотрел, как подвода с Прохором, который вожжи в руках держал, удаляться начала. Вдруг Прохор, казавшийся застывшим, рывком к нему обернулся:

    - Иван, давай на Фроловской ярманке встретимся. Ты как придёшь туда, к первому балагану подходи, его завсегда наша артель занимает. Меня не будет, скажи там, где тебя искать, я обязательно тебя сам разыщу.

     Последние слова он уже прокричал, поскольку телега далеко вперёд уехать успела, и только эхо пару раз их невнятно повторило.

     К родной деревне Иван уже в полной темноте подходил. Облака сгрудились и луну со звёздами совсем закрыли. Дома его никто не ждал. Малышня, конечно, обрадовалась, как же старший брат пришёл, да не просто пришёл, а с гостинцами. Кому куклу, кому игрушку какую, а ещё всем сверх того по леденцу, да прянику печатному. Вот радости-то было.

     Матушка очень обрадовалась. Как вошёл, с лавки вскочила, к нему прижалась вся. Он ей красивый расписной платок подарил, дядя Тихон передать попросил. Очень она довольна была, тут же примерять начала. А вот тятя, когда он ему новый кошель, красиво расшитый, подал, на подарок даже не глянул, в карман его сунул, да сквозь усы буркнул только:

     - Что так рано пришёл, до сева ещё недели две или три. Нам тебя кормить нечем, сами полуголодными ходим.

     И всё. Ни тебе здравствуй, сын, ни тебе спасибо. 

     Батюшка угрюмый целыми днями то на лавке лежал, то с мужиками балакал. Хорошо они хлебное вино, как во многих других деревнях принято было, не пили. Иван матушке помогал, и за скотиной ходить и так, то у плиты подсобить, то воды с реки натащить, чтобы на пару дней хватило. В общем, без дела не оставался. Маменька на сына нарадоваться не могла, а тот ей всё-всё, что день за днем делал, пока у Тихона жил, пересказывал. Так три недели и прошли. С едой действительно напряг был. Обе коровы отелились, и молока не давали. Куры на яйца сели, тоже почти не неслись. А всё, что насолено, наквашено, да насушено с осени было, они за зиму съесть успели. Соли на донышке туеска осталось, её так экономили, что всё недосоленным варили. Оставалось ждать нового урожая ягод с грибами. Первой крапива у плетня подниматься стала, так они её на щи пустили, ели, да потом, нахваливали. Потом грибы пошли, самые первые – сморчки и строчки. Их много росло в том смешанном лесочке, который почти за огородом рос. И вот ведь, что интересно. Строчки со сморчками там, как снег сходит, появлялись, а как пропадали, ничего другого из грибов там не росло.

     Маменька их отваривала в двух или трёх водах и только после этого жарила, да блины, вкуснейшие надо отметить, ими начиняла и ещё раз обжаривала. Вот тут они после вынужденного недоедания, в себя приходить понемногу стали. 

     Всё лето Иван работал наравне со взрослыми. И с сохой ходил, и с тятей рядом рожь сеял, и косил. С большой косой ему работать несподручно ещё было, вот тятя у кого-то из соседей небольшую косу специально для подрастающих сыновей выкованную и попросил, пусть мол, сынок к косьбе приобщается. Все неудобья, куда взрослые мужики заходить не любили, площадь маловата, разгуляться негде, говорили они, а на самом деле или камней много, или заболочено, или ещё какая незадача, Иван исправно выкосил. Батюшка, что было не в его характере, пару раз даже громко, так чтобы сын услышал, в разговоре с другими мужиками с похвалой о нём отозвался, и что уж совсем удивительным было, один раз кошель сыном даренный достал и начал его всем показывать. Вот, мол, сын молодец, какой подарок батюшке родному сделал.

     Лето было жарким, вся детвора из речки не вылезала, а вот Ивану лишь два раза удалось вволю покупаться, настолько дел много он на себя навалил. Время выдавалось, он ватагу братьев с сёстрами, всех кто твёрдо на земле стоять научился, в лес вёл. С ним матушка всех отпускала, а когда он в поле занят был, в лес лишь две старшие сестры Софья и Александра отправлялись. Но они боялись на медведя нарваться. Косолапого в то лето в лесу частенько видели. Он на людей не нападал, увидит, повернётся и в сторону уйдёт. Но, всё равно, кто знает, что у дикого свирепого зверя в голове творится. Все знали хорошо, медведь за человеком, если и погонится, в поле ни за что не выйдет. Поэтому надо сразу же из леса выбежать. Вот они лишь по опушке и ходили. С Иваном уже на так страшно было, он большой уже. Защитить в случае чего сможет. А уж как интересно с ним по лесу ходить. Он же все съедобные грибы и ягоды знал, его покойная бабушка научить успела. Вот он и взялся их тоже обучать. Да, истории всякие при этом рассказывал. Так он их всем этим заинтересовал, что вечерами они на сеновале устраивались поудобней, и Иван давай им сказки да побасенки рассказывать. Скоро и соседские ребятишки заходить стали. А через некоторое время вся деревня о такой забаве прознала. Маменька и то подходила, внизу стояла, слушала, потом спросила как-то:

     - И откуда Иван ты столько сказок знаешь?

     - А я бабушку любил слушать. Она много сказок нам рассказывала, пока жива была, мы с Сонькой и Санькой тогда совсем маленькими были. Вот она нам сказку расскажет, сама спать пойдёт, а я лежал с закрытыми глазами, так интересней получалось, и себе всё то, что она только, что рассказывала, представлял, да многое ещё сам додумывал. Вот всё это в моей памяти и сохранилось. А потом, когда мы с дядей Тихоном в Жилицы из выходов возвращались, и у меня немного времени свободного выдавалось, я книги читал. Знаешь, сколько я книг уже прочитал? Почти всё, что у него есть. А дядя Тихон говорит, что это всего ничего, книг на самом деле очень много. Я, когда разбогатею, все деньги на книги буду тратить. Так интересно читать, что умные люди пишут.

     - Ой, сын. Дай-то Бог, чтобы всё у тебя получилось, как ты надеешься, - и пошла в сторону. 

     Лапино была маленькой и очень бедной деревушкой, поэтому офени, если и заходили, то с совсем дешёвым товаром. Такой платок, который Иван своей матушке подарил, был не по карману большинству лапинцев, но деревенский староста пришёл к ним в дом и попросил Ивана, чтобы он со своим наставником про Лапино не забывали. Иван даже улыбнулся, услышав эту просьбу. Ведь Тихон каждый раз, когда судьба заносила его в эти края, Лапино посещал обязательно.

     Как-то домой к Ивану пришла Марфа, жена Николая-плотника. Родом она была из-под Мстёры, воспитывалась в любви и согласии. Дочкой она была единственной, матушка её померла вскоре, как она на свет появилась. Её батюшка был одним из первых в деревне иконописцев. Вот и дочку свою любимую пристрастил к этому занятию. Он научил её всему, что сам знал и умел. Очень уж ей нравилось на маленьком кусочке дерева, что-нибудь изображать. Чаще цветы с ягодами, а то и зверей каких-нибудь невиданных, которые она сама выдумала. Жить бы ей да жить в батюшкином доме, но вот, когда ей ещё 16 не исполнилось, влюбилась она в молодого плотника, который в артели работал, что в их селе избы рубила. Бросилась к отцу в ноги, когда Николай пришёл её сватать. Тятенька очень дочь любил, не стал он её счастью мешать. Вышла она замуж, перебралась к мужу в Лапино и принялась в свободное время потихоньку расписывать брошки, да гребешки и прочую такую мелочь, которую её муж из всяческих отходов для неё делал. Зачем она этим занималась, она и сама понять не могла. Зуд какой-то в руках её возникал, вот она и брала инструменты всякие, да краски, которые ещё из дома родительского с собой захватила, да начинала творить то, что в голову приходило. Николай к этому с пониманием относился, не ругался совсем, а даже помогал изредка, когда подправить мелочь какую, по её мнению, надобно было. Услышав, что Иван в офени подался, она и попросила его посоветовать, куда можно поделки её пристроить. Целый мешок приволокла к ним домой, чтобы он своим опытным глазом посмотрел, будет это продаваться или так, пустая затея. Иван глянул и обомлел. Такую красоту эта Марфа сотворила. А уж пуговицы деревянные расписные, крупные, яркие, для праздничной одёжи пригодные, в той куче оказавшиеся, что на стол Марфа вывалила, настолько хороши были, что их хотелось тут же куда-нибудь приделать, да так на улицу выйти, пусть все любуются. Безо всякого совета с дядей Тихоном, Иван чуть ли не половину своей котомки наполнил Марфиными поделками. Договорились, что, если это будет продаваться, то Иван следующей весной, когда домой вернётся, с ней расплатится. Цену она не стала называть, сказала так, за сколько бы ни продалось, за всё спасибо скажет. 

     Лето проходит быстрее, чем остальные времена года, вот и то лето тоже катилось к своему завершению. За последние полгода Иван ещё подрос, а уж сил набрался столько, что и совсем за взрослого мог сойти. Настала пора готовиться к возвращению в Жилицы. Зимняя одежда, в которой он домой пришёл, стала ему маловата. Матушке пришлось всё своё портняжное мастерство употребить, чтобы сыну было, что на себя зимой одеть. Может неказистые вещи получились, но теплые, да в его размер.

     За неделю до дня святых Фрола и Лавра, хлеб уже был скошен и обмолочен. Основные работы закончились, и Иван собрался уходить. Маменька накануне пирожков, да блинов напекла, в туесок сложила, чтобы не помялись, а Иван его в свою котомку убрал.

     Из дома он вышел, когда солнце, ещё из-за горизонта не поднялось, хотя на улице уже совсем светло было. Дорогу Иван себе хорошо представлял, знал, сколько идти придётся, и как силами своими распорядиться, поэтому особо спешить не стал. Земля была тёплой, он лапти снял и босиком остался. Нашёл длинную палку, торбу свою на неё приладил, лапти рядышком, палку на плечо и зашагал. Небо чистое было, ни облачка, а в поднебесье птиц всяческих тьма. Жаворонки с лугов взлетали и сразу же высоко-высоко поднимались, и начинали песни петь. Столько птичьих мелодий одновременно с неба лилось, в голове даже всё путаться стало. А уж чибисы, те как примутся свои вопросы задавать, никак успокоиться не могут. А главное одно и тоже спрашивают. Всё их интересует "чьи вы, да чьи вы". С чибисами у Ивана с детства особые отношения сложились. Он с мальчишками любил наблюдать, как они летают. Они такие выдумщики, как все птицы летать не желают, а, часто-часто крыльями машут и в воздухе, как будто, лодки в сильный ветер на волнах качаются. Вверх-вниз и опять вверх-вниз, а потом камнем на землю падают и исчезают. Очень мальчишкам хотелось чибисовое гнездо найти и рассмотреть его хорошенько. Ясно дело, когда птица на землю садится, она первым делом к гнезду должна спешить. Вот ребята в том месте, куда чибис сел и начинали искать. Не раз всё облазили, а гнезда нет, как нет. Так, ни разу и не удалось Ивану на гнездо с яйцами, а лучше птенчиками, посмотреть.

     А бабочек вокруг столько летало, что в глазах начинало рябить, в основном белянки, конечно, но иногда такие красивые попадались, что дух захватывало. Иван шёл целенаправленно, но при этом головой во все стороны крутил. В такую рань, люди в основном ещё спят, и все эти летающие существа без помех резвились в воздухе. Днём столько их не бывает, поэтому Иван и хотел увидеть, как можно больше. Всех хотел рассмотреть и запомнить. 

     Когда до Омутова добрался, солнце уже достаточно высоко поднялось и стало пригревать основательно. Народу на улицах ещё было мало, вот он разделся догола и в воду, в тот омут, который название селу дал, да немного в стороне находился, и бултыхнулся. Пыль дорожную смыл и дальше отправился. Понравилось ему это очень. "Будут ещё пруды или речки попадаться, обязательно искупнусь", - решил он, пока на Владимирку выбирался.

     Там уже движение, пусть и небольшое, было. То всадник проскачет, то почтовая карета мимо пролетит, тучу пыли подняв и всё вокруг ей запорошив. Ладно, одна бы такая карета промчалась. Отряхнись и дальше иди, так, нет, другая, или следом или навстречу летит. Понял Иван, что или отряхиваться всю дорогу придётся, или настолько тебя пылью запорошит, что потом никто не узнает, вот и ушёл он подальше от дороги в поле, а там тропинка ногами людскими натоптана. И идти по ней много приятней, чем по дороге, колёсами изрытой, да опасаться не надо, что кто-нибудь шальной на тебя с ходу налетит. Плохо было лишь, когда в деревню, на пути стоящую, входить приходилось. Там тропинок нет, хочешь, не хочешь, а с тропинкой временно простишься.

      Солнце всё выше и выше поднималось. Заметно припекать стало. Иван всё, что мог с себя снял, да так босым и шёл в одной рубахе да портах летних, легких. Всё равно жарко было. Детишкам хорошо, вон они голяком по деревне скачут, а Иван уже вырос, а раз вырос, значит терпи. Хоть бы речка прямо на пути попалась, где окунуться с головой в чистую проточную прохладную водичку можно. Но все такие места где-то в стороне были, а гулять туда-сюда в его планы не входило. Единственно подкрепиться следовало, а для этого присесть где-нибудь надо было. Пирожков маменькиных поесть, да колодезной водичкой их запить, вот и всё, что ему хотелось. Желудок своё стал требовать. Скорость у Ивана немного замедлилась. Он начал в очередной деревне высматривать какой-нибудь колодец. Женщина навстречу шла с коромыслом, на котором покачивались полные ведра. Иван подошёл и поинтересовался, где у них здесь колодец есть.

    - Да вон он, ты мальчик прямо в ту сторону идёшь.

    "Мальчик, - обижено подумал Иван, - я же уже работаю, а меня всё мальчиком называют". 

    Колодец действительно оказался прямо за поворотом в нескольких десятках шагов. Перед ним росло большое дерево, вот за ним колодец и скрывался. Под деревом была врыта в землю скамья, на которую обычно усаживались кумушки, встретившиеся у колодца, где они с превеликим удовольствием перемывали косточки общим знакомым. Когда Иван подошёл к скамейке, на ней никого не было, а вот у колодца застыл какой-то мужик. Он стоял спиной к Ивану, поэтому тот не видел ни сколько ему лет, ничем он там занимается. Да это Ивана и не волновало, ведь он ему ничем пока не мешал. Иван распаковал свою котомку, достал завёрнутые в чистую тряпицу пироги и начал выбирать, какой съесть в первую очередь. Решил, что лучше, чем с грибами, он не найдёт, и откусил чуть ли не пол пирога. Вкусные они всегда у матушки получались, а этот так особо вкусным оказался. Уже с третьим пирогом он разобрался, а мужик, как стоял около колодца, так и продолжал стоять. Ивана даже любопытство начало одолевать. Что можно так долго у колодца делать? "Хоть бы, кто прогнал его оттуда", - думал Иван, но, как на грех, никто не пришел по воду, хотя, как правило, в таких местах народа постоянно бывает много. Наконец, мужик отправился в ту же сторону, куда и Ивану нужно.

    Иван почти бегом к колодцу поспешил. И так, много времени на перекус потратил. По крошкам хлеба, оставшимся на колодезном срубе, Иван понял, что незнакомец занимался тем же, чем и он сам. Обедал. Общественное ведро, почти доверху наполненное водой, стояло рядом с крошками. Иван напился и поспешил дальше.

     Когда деревенская околица осталась за спиной, Иван услышал топот многих копыт и свернул на обочину. Лошади приближались. Стал слышен стук колёс. "Это не всадники, - понял Иван, - скорее всего обоз какой-то". Оборачиваться он не стал. Обгонят, вот тогда и посмотрит, кто там мимо проехал. А сам ещё быстрее пошёл.

     Первая лошадь поравнялась с Иваном, он машинально посмотрел в ту сторону, но заметив только лошадиную голову с колышущейся гривой, отвернулся и тут вдруг услышал знакомый голос.

     - Ваня. Ванюша.

     - Проша, ты ли? - невольно вырвалось у него, он резко почти остановился, лишь по инерции делая мелкие шаги, и одновременно поворачивая голову в сторону дороги, и прежде всего увидел дядю Феофана, Прошкиного батюшку, который натягивал вожжи, чтобы остановить лошадь. Ивану казалось, что всё вокруг застыло, лишь длинная телега медленно-медленно двигалась мимо него, а на самом её краю, стоял с поднятыми вверх руками и от нетерпения подпрыгивал Прошка.

      Обоз остановился. На всех телегах лежали мешки с зерном и овощами, которыми помимо денег расплатился купец. Терем ему так понравился, что он каждому артельщику от щедрот своих ещё и съестных припасов добавил. Мужики окружили Ивана, каждый посчитал своим долгом похлопать его по спине или плечам.

     - Ты Иван нам удачу принёс, - говорили они, - а сейчас вновь встретился, значит и дальше всё путём будет.

     Иван почти не чувствовал ни похлопываний этих, да и слов, сказанных в свой адрес, он как бы не слышал. На него будто столбняк напал. Он стоял и только глазами хлопал. Вид у него был совершенно обалдевшего человека. Такого толкни, он упадёт, и даже это его в нормальное состояние не приведёт.

     - Надо же, - как сквозь пелену какую-то донёсся до него голос Феофана, - день вместе проехали, а так подружились. Всё лето сын тебя вспоминал и даже буквально за несколько минут до этого, сказал, что вот бы с Ванькой встретиться. А ты тут как тут. Чудеса. Ну, садись Иван, гостем у нас будешь. Расскажи, как жил лето, чем занимался. Небось, из речки не вылазил? Лето то нынче жарким приключилось.   

     - Нет, дядя Феофан. Я всё лето работал. Косить научился, все говорят хорошо я с косой иду. А так, вначале с отцом пахали, потом сеять принялись, а вот днями мы всё сжать успели, обмолотить и в амбар отнести. Вот как со всем этим управились, я в Жилицы и отправился. А купаться мне почти и не пришлось. Так, когда с поля шли, в речку бултыхался, конечно, но не потехи ради, а, чтобы пыль, да пот смыть.  Вот и сегодня с самого утра, уже по дороге сюда, в омут залез, да тоже чтобы от пыли дорожной избавиться. Вот ещё, чуть не забыл. Со своими братьями и сёстрами в лес по грибы, да ягоды ходил. Учил их, какой гриб съедобный, а к какому и подходить не след. Плохо одно, тех грибов, которые поганые, я так и не нашёл. Мухоморов в лесу много, но они не так и опасны, да видно их издали. В деревне слышал, что их лесные коровы едят. Я сам не видел, но бабки об этом говорили. А ещё, что если их наесться, или отвара из них напиться, то в голове всё кругом идёт. Сам не свой становишься. Ты, что-нибудь об этом знаешь? – и он на Феофана уставился.

     Иван молчал, да и Феофан не знал, что сказать. Не интересовался он такими вещами. Лес знал и любил в нём бывать, да и работа у него с лесом всю жизнь связана. Мухоморов тьму посшибал, да сапогами подавил. Знал, что их есть нельзя, вот и всё. А малец такие вопросы задаёт, что ни в жизнь не догадаешься. Ох, и малец им встретился. Одно слово, Иван. Ох, уж это имя. Он даже плечами передёрнул. Грамоте его ещё лет в шесть или семь обучили, вот он и пристрастился книги читать. Их в родительском доме изрядно было. Книги разные, и он их все прочёл, все интересными оказались. Но больше всего ему русские народные сказки понравились. Он каждую не по одному разу прочитал, почти наизусть выучил. И интересно и пользительно читать их было. Думать они заставляли, сказки эти. Народ ведь что? Он всякую ерунду не сочинял. Это не писаки разные, которые напридумывают незнамо что. Народ он мудрый, поэтому и в сказках мудрости всякой много, только внимательно читать надо, над каждым словом почти размышляя. И вот ведь, до чего он уже давно сам додумался. В каждой второй сказке обязательно Иван имеется. Все его так, за дурака и считают, а он раз, да бах, и умнее всех оказывается. Все в дураках остаются, а Иван на царский трон усаживается. Поневоле задумаешься, в чём же там дело. А тут ещё разговор один, который никак забыться не хочет.

     Молчание затягивалось. Иван, наверное, ответ ждал. Феофан и решил, что сейчас самое время, чтобы ещё раз обдумать тот вопрос, который у него после давнего уже разговора с одним старым, но видать мудрым человеком, возник. Сейчас и времени для этого имеется достаточно, да собеседник интересный рядом сидит. Вот он медленно так, почти по слогам, проговорил:

    - Старики как-то баяли, что некоторые имена колдовской силой обладают. Ты про это что-нибудь знаешь?

    Иван только плечами пожал, а Феофан сразу же оживился:

    - Удивительно, я почему-то думал, что ты об этом знаешь. Так вот, говорят, может и зря, конечно, но слышал не один раз, что самой большой такой силой обладает твоё имя, - и он уставился на Ивана.

     Тем временем их телега почти совсем остановилась. Лошадь почувствовала, что никого из седоков скорость не интересует, вот и начала еле плестись. Хорошо ещё в поле не пошла, чтобы попастись на свободе.

     - Мне кажется, что всё это совсем не так, дядя Феофан. В нашей деревне каждый третий мужик, наверное, носит имя Иван, но никакие чудеса никто их них творить не может.

     - Так-то оно, конечно, так. Я именно это одному старику тоже сказал. Так он мне, знаешь, что ответил? Ты, послушай и подумай хорошенько, а уж потом возражай. Вот, что он мне сказал:

     - Не может потому, что не знает, что может.

     Феофан замолчал и вопросительно посмотрел на Ивана.

     Тот только головой покрутил, но сразу возражать не стал, а куда-то в сторону уставился.

     Сзади раздался крик:

     - Эй, Феофан, ты, что заснул там? Так мы до морковкина заговенья ехать будем.

    Феофан только тут заметил, что лошадь еле идёт и так и норовит травку с обочины пощипать:

     - И, милая, - взмахнул он кнутом.

     Кнут свистнул в воздухе. Лошадь встрепенулась и вначале пошла быстрым шагом, а после повторного свиста кнута перешла на рысь.

     Иван тоже, как бы очнулся:

     - Возможно, ты и прав дядя Феофан, - ещё раз задумчиво он произнёс, - возможно. Но я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из моих знакомых Иванов, хоть какие чудеса творил.

    - Так речь ведь не о чудесах идёт. А, о том тайном древнем колдовстве, которое желания помогает исполнять, а также в работе, да и вообще в разных жизненных ситуациях способствует. Вот о чём речь идёт.

     - Ну, не знаю. Мне кажется, что всё от человека зависит. Овладел мастерством, всё у него получаться станет, а как его зовут, какая разница.

     Прохор, который сидел и, молча, слушал этот странный разговор, решительно поддержал своего друга:

     - Я с Иваном согласен. Причём здесь имя, если человек пустой, мастерством не владеющий, у него же ничего получаться всё равно не будет, хоть он весь из шкуры своей вылезет. Вот возьми мое имя. Я же не Иван, а вспомни, как купец сказал, увидев мою работу – "золотые руки у парня". Вот так – золотые руки, - и он руки приподнял и на них внимательно, как будто в первый раз увидел, посмотрел и даже покрутил в разные стороны, то растопыривая пальцы, то сжимая их в кулаки.

     Разговор сам собой затих, хотя видно было, что Феофана никто убедить ни в чём не смог, а может и сам он ни в чём убеждаться не захотел. Так хорошо жить, веря, что найдётся когда-нибудь, в какую-нибудь трудную минуту некий Иван, который решит за тебя все проблемы, а ты будешь на печи лежать, да семечки лузгать.

     Солнце нещадно пекло и Феофан решил укрыться где-нибудь в тени деревьев, да дать лошадям небольшую передышку. Вскоре впереди показался берёзовый перелесок. Вполне удобное место для отдыха. Рядом речка протекала, неширокая и неглубокая, но достаточная, чтобы окунуться и немного охладить распаренное тело. Да и перекусить не мешало. Обоз съехал с накатанной дороги, лошади словно почувствовав, что они смогут немного травки пощипать, легко тянули телеги по кочковатой земле, а забежав в заветную тень, сразу же без понукания остановились и опустили головы вниз к свежей, росшей в тени, потому и не пересохшей от жары, зелёной травке. Распрягать их не стали, а то ещё разнежатся, потом трудней ехать будет.

     - Ты не беспокойся так, Ванюша, мы здесь надолго не задержимся. Сейчас поснедаем, что там у нас с собой взято, чуток ополоснёмся, да дальше поедем, - сказал Феофан, видя, что Иван оглядываться начал, как бы прикидывая, где он находится, да не лучше ли пёхом дальше отправиться.

     Кто-то приволок большую корзину, в которой лежали варёные яйца, пара запечённых в печи кур, да пироги со всяческой начинкой. Ивану отломили куриную ногу и он, вгрызаясь в холодное, но такое вкусное и ароматное птичье мясо, только тут вспомнил, что за те месяцы, что в родном доме прожил, ни разу мяса поесть не смог. Мужики ели споро, только за ушами хрустело. Костёр разжигать не стали, так всухомятку поели, речной водой запили и купаться пошли. Нашли место с дороги невидимое, разделись и голяком в воду бухнулись. Поплескались немного, обсохли и в дальнейший путь отправились.

     Лошадки, травки свежей опробовав, бежали споро, солнце жарило уже не так сильно, а может организм после прохладной воды тепла потребовал, потому и казаться перестало, что на улице жарко. В такую пору даже на разговоры не тянет, вот все и углубились в свои мысли, да так и ехали молча. Феофан уже внимательно следил, чтобы его лошадь, задававшая всему обозу ритм движения, на шаг не сбивалась, а так бежала, да бежала потихоньку.   
   
    Иван начал представлять себе, как его встретят Тихон с Авдотьей. Затем вспомнил смешливую и озорную Настасью, и сразу же ему захотелось, как можно скорее их всех увидеть. Вот тут-то он и понял впервые, что они, ещё недавно совсем чужие люди, стали ему чуть ли не дороже своих родных, батеньки с матушкой, да сестёр с братьями. "Как же мне не оторваться от тех, кто растил меня, холил и лелеял", - думал Иван, лежа на спине и рассматривая редкие облака, проплывающие в светло голубом небе. Но то ли облаков было мало, то ли ни на что знакомое они не были похожи, рассматривать их Ивану надоело, и он вольно или невольно последовал примеру Прохора, который давно уже, чуть ли от самого привала, свернулся калачиком и сладко посапывал, натянув на себя суконное одеялко.

     Через пару часов, когда обоз подъезжал к повороту на Жилицы, Феофан тихонько тронул Ивана за плечо:

     - Вставай дрёма, разуй глаза, подъезжаем ужо, - ласково, что не вязалось с обычной его манерой, проговорил он.

    Иван поднял голову и тут же сёл. В глазах его сна не осталось, как будто и не спал вовсе, таким осмысленным был его взгляд.

     - Ох, ты. Сколько же я проспал? Убаюкала меня дорога совсем. Извини дядя Феофан.

    - За что ж тебя извинять? Доброе дело сотворил, поспал чуток. Сил поднабрался, теперь до места мигом домчишь. Засветло ещё прийти успеешь. Солнце то ещё не село, вон оно меж деревьев виднеется. Так что, само мало с часок светить будет.

    Лошадь остановилась. Все мужики опять собрались и закурили.

    - Последний перекур, - строгим голосом проговорил Феофан, - нам осталось всего ничего, с десяток верст. Так что, пока Иван до Жилиц добирается, мы до дома доехать успеем. Такие вот дела.

     Прохор голову только приподнял, вставать не стал:

     - Опять мне Ванятка занедужилось. Всё тело ломит. Давай друг, до встречи, - и опять голову на телегу положил.

     - Ничего сыну, домой приедем, баньку затопим, всю хворь из тебя баня выгонит. А ты, паря, - повернулся Феофан к Ивану, который котомку свою к палке прилаживал, - к нам на Фроловской в балаган заходи. Гостем дорогим будешь. Да, над словами моими об имени своём подумай хорошенько, может, есть в них что-то правильное, да толковое. И ещё, мы в Вязниках заказ большой и очень хороший получили, даже задаток нам дали, так что на всю осень и зиму работы у нас будет во…, - и он рукой своей по горлу провёл, - подумай, может к нам в артель тебе податься. Поверь, не обидим, а ты не пожалеешь. Ну, а нет, так зайдёшь, посмотришь, мы ведь не только избы рубим, у нас в артели разные умельцы имеются. Такие финтифлюшки резать можем, что закачаешься. Может, что и заинтересует твоего хозяина, а?    

     - Спасибо дядя Феофан, - Иван низко поклонился, - и вам люди добрые всем спасибо, а тебе Проша не болеть. На Фроловской обязательно к вам зайду, так что ещё увидимся. Доброго вам пути.

    Он ещё раз поклонился напоследок, да быстрым шагом, уже не оглядываясь, зашагал по лесной дороге. Мужики ещё долго стояли и, молча, курили, глядя ему в след, а, когда он скрылся за поворотом, разошлись по своим телегам и обоз тронулся в дальнейший путь.

     Продолжение следует