Анвал Касим-Ширин бей Декады День 10 Мистерия 41

Мистерия сорок первая.
О Любви

    Алена поднялась со  своего места и встала перед  Реципиентами.
     «Боже! Какая она стала красавица! – с грустью подумала Светлана, глядя на нее. –  Да, я понимаю Вольдемара – в такую девчонку трудно не влюбиться!».   
     – Милые мои и дорогие друзья! Извините, что я вас так называю, но я говорю то, что у меня в душе. Объявляю всем: Феномена больше не существует. Мы теперь знаем, как с ним бороться, и сейчас об этом узнаете вы все.
     И Аленушка подробно рассказала всем о своем открытии антиФеноменонального Способа и о технике Внутреннего Мониторинга. Бабушка Валерия, пан Маркиян Хватанюк, Сократ Панасович и Шура  слушали ее как завороженные. «Ти бачиш! – с изумлением думал про себя Хватанюк. – Така дівчина – гарна і молода ще зовсім, а от – саме вона всім дорогу відкрила! І старим, і розумним. А от що тепер буде з Експериментом? а з нами усіма що буде? – про це тільки один Бог Святий знає…»*.
     Сократа же Фригодного Аленушкин рассказ поразил как громом. У него отвисла челюсть и в голове стали носиться хаоти-ческие вихри: «Как же это теперь будет? Мне – куда? Я теперь – кто? Что же теперь – между простецами и Элитой нет никакой разницы? Вот это финт! А Элита ведь ничего еще не знает! А я знаю! И я буду первый! Я буду первый!! Я буду первый!!!». Валерия Александровна тоже была потрясена. Её серце бухало в груди, и эти удары тяжело отдавались в животе и висках. Она не могла пошевелить ни рукой ни ногой и только ошеломленно глядела на Алену. Шура-Саша-Алек-сандра закрыла глаза, внезапно ощутив тупую боль в затылке.

     * «Ты смотри! – с изумлением думал про себя Хватанюк. – Такая девушка – красивая и молодая еще совсем, а вот – именно она всем дорогу открыла! И старым, и умным. А вот что теперь будет с Экспериментом? а с нами всеми что будет? – про это только один Бог Святой знает…»

      – Главный момент моей жизни, между тем продолжала Аленушка, – это моя любовь к Владимиру (она назвала его Владимиром). И я хочу, чтобы все знали, что я люблю его больше жизни. У меня даже слов нет, чтобы рассказать, как я люблю его!
И Алена запела. Голос у нее оказался серебряный:

                Вязнет у нас под ногами
                Мокрый морской песок.
                Свод голубой – над нами.
                Как он высок,
                высок!               
               
                ***
                Лес унылый пред нами.
                Век золотой истек.
                Дом родной – за горами,
                Как он далек,
                далек!      
                ***
                Чудные, славные были!
                О, как давно я был
                Там, где меня любили,
                Где я любил,
                любил…

     Во время ее пения внезапно распахнулись двери и в гостиную ввалилась целая толпа вооруженных Охранопитеков, предводительствуемая Кураторозаврихой Хаживупой. Впереди толпы Охранопитеков был тот же лейтенант-дитя, что и в Седьмый День. Вид они все имели скорее перепуганный, чем решительный, и Вольдемар понял, что снаружи что-то происходит. Все остальные Реципиенты также почувствовали, что вошедших прислали для выполнения какой-то срочной, неожиданной для них самих миссии.
     – Прекратить пение! – с какой-то неизъяснимой злобой заорала Хаживупа. – Вы – злостные укрыватели антиФеноменального Способа! Всем немедленно собраться для развода по Личным Тайным Канцеляриям! Там с вами, наконец, разберутся, будьте уверены! А особенно с тобою, сучка! – обратилась она к Алене, брызжа слюной. – Ты думала, что ты уничтожила Эксперимент? Это Эксперимент уничтожит тебя! А ну, прекратить пение немедленно!
     Реципиенты поняли, что главной здесь была именно она. Но Алена, не слушая и даже как бы не слыша ее, закончила свою песню:

                Милые, милые дали!
                Вы навсегда ушли.
                Волны времени пали,
                Вас унесли,
                унесли…               

     – Ага, значит, неповиновение! – заорала истошным голосом Кураторозавриха и из глубины ее физиономии проявилось рыло фавна. – Антинациональный бунт! Охрана, слушай мою команду! Согласно Дисциплинарного Мониторинга! Во имя торжества Эксперимента!! Огонь!!!
     Раздалась автоматная очередь и Алена упала, обливаясь кровью. Прошивший ее лейтенант-пацан стоял с какой-то глуповатой улыбкой на лице (на нем тоже стало проступать рыло какой-то неумной зверушки). Казалось, что он не осознает, что у него в руках оружие, которое умеет убивать и что он не уразумел того, что натворил. Все оцепенели. Вдруг Семен Никифорович бросился на лейтенанта с криком:
     – Негодяй! Вы убили ее! Какую девушку вы убили! – и, схватив его автомат за ствол, рванул на себя. Раздалась еще одна очередь и товарищ Маузер, также как перед этим Аленушка, рухнул на пол с простреленной грудью.
     И тут пришел в себя Вольдемар, на которого при первом выстреле лейтенанта напал столбняк. С каким-то немыслимым воплем, от которого у всех присутствующих похолодела в жилах кровь и  судорожно сжались мышцы, он в огромном прыжке, и как-то непостижимо, вопреки законам физики меняя в полете направление, очутился за спиной у лейтенанта, одной рукой перехватив его автомат, а другой крепко обхватив его за горло. Мгновенно развернув лейтенанта лицом к остальной охране, он скомандовал:
     – Всем бросить оружие на пол и очистить помещение! Стреляю!!
     И для убедительности выпустил очередь над головами охраны. Та, побросав автоматы, кинулась вон из помещения и впереди всех – Хаживупа-Кураторозавриха. Видно было, что вояки они – еще те. Вольдемар же, раскроив голову лейтенанту прикладом автомата, отшвырнул его к дверям, а сам бросился к Аленушке:
     – Миленькая не умирай! Сейчас я все сделаю! Ты будешь жить! Да помогите же кто-нибудь! – в отчаянии крикнул он сотоварищам.
Но никто не двинулся с места. Да и помощь уже была не нужна. Аленушка умирала. Она хватала ртом воздух, ее простреленная в нескольких местах грудь тяжело вздымалась. На губах у нее показалась кровь.
     – … люблю … люблю … прощай … милый …. помни … Аленку … не забывай …– прошептала она Вольдемару уже почти с того света. Это были ее последние слова.
     Грудь ее еще раз тяжело поднялась, выпустив ручеек крови, и она затихла навсегда.
Семен Никифорович лежал рядом в луже своей крови. Ему, по-видимому, повезло больше, чем Алене, и первой же пулей он был сражен наповал, успев только пробормотать перед смертью: «А Канцлер, сволочь, знал…».
     Вольдемар поднял голову и страшным взором обвел сотоварищей. А среди них тоже происходили события. Первым в поле его взгляда попал Хватанюк. Он сидел в кресле, безвольно опустив руки по сторонам. Вольдемар с ужасом заметил, как его темные, с проседью волосы светлеют прямо на глазах и он становится совершенно седым. На лице его появилась странная, необычная для него ласковая улыбка, которую он посылал всему миру, медленно вращая головой из стороны в сторону.
     – Шура! – вдруг вскрикнул Буряк. – Ты мэнэ чуешь?
     Все обернулись к Александре Валерьяновне и увидели, что с нею происходит то же, что и с Маркияном Рахваиловичем. В течение нескольких секунд ее голова стала совсем седой, а на лице воцарилась улыбка, совершенно неотличимая от Маркияновой.
     – Господи! – воскликнул Петро Кондратович, вскинув руки к небу. – Господи! Ты чуешь? Ты бачишь? Так порази ж ты этих гадов своим громом и огнем!
Феня рыдала. Ее плечи тряслись, по щекам текли потоки слез. Она раз за разом всплескивала руками и из ее уст раздавались еврейские не то причитания, не то проклятия.
     Светлана, сидевшая рядом с Валерией Александровной, заметила, что та откинулась в кресле и полулежит, закрыв глаза. Это же бросилось в глаза и Фене, отвлекшейся на секунду от своих заклинаний.
     – Что, приморилась бабулька? – горько улыбаясь, произнесла она, обращаясь к Светлане. – Ну, так не будем вже ее будить.
Светлана всхлипнула и прерывающимся от рыданий голосом ответила Фене:
     – Ой, нет! Она, кажется, уже не проснется никогда!
Тут все заметили, что Сократ Панасович, пан-товарищ Фригодный, стоит на коленях, спрятавшись за креслом и выглядывая из-за его спинки.   
     – Ну что, пан-товарищ? – обратился к нему Вольдемар. – Занял круговую оборону?
     Фригодный молчал и только глубже втягивал голову в плечи. Вольдемар тяжко вздохнул и обратился к сотоварищам:
     – Слушайте меня, кто может слушать. Петро, Светлана и Феня – вы в первую очередь. На этого, – он кивнул в сторону Сократа, – на этого, чувствую, надежды мало. Нам с вами надо продержаться совсем немного. Продержаться хотя бы для того, чтобы рассказать людям, что здесь произошло. И не отдать этому зверью наших дорогих. Я думаю, что скоро на нас будет атака. У нас всего несколько минут.
     Поэтому нужно занять оборону. Кондратович! Соберите автоматы и принесите их сюда. (Буряк пошел за автоматами). Феня, кончай рыдать! Для этого у нас еще будет время. А может быть уже и не будет. Возьми Маркияна и Александру, отведи их к зимнему саду и посади за деревьями, так чтобы их не было видно.
     После этих слов Вольдемар с отрешенным лицом перенес убитых – Алену и товарища Маузера в зимний сад и положил их на траве между деревьями. Рядом с ними он положил и Валерию Александровну. В это время к нему подошел Петро Кондратович.
     – Ну шо, Вольдемар, – сказал он, – имеем восемь автоматов. С твоим – девять. Да, кстати. Той лейтенант, шо ты ему дал по голове, – живой. Шевелится, падло такое! Може пристрелить его? И вообще, шо будем делать?
     – Эх, Кондратович! – с горечью ответил Вольдемар. – С каким удовольствием я бы прикончил этого ублюдка! Но сейчас – нельзя. Так вот:  долго он у меня не проживет!
     – Так шо все-таки будем делать?
     – Займем оборону и будем отстреливаться до последнего. Вы стрелять умеете?
     – А то как! Я ж в армии служил. В морской пехоте. Правда давно это было – лет уже под … сорок семь тому назад. Ну, да и на охоту выхожу каждый сезон.
     – Хорошо. Пошли к нашим. Будем разбираться.
Они подошли к Фене и Светлане. Сократ Панасович уже слегка пришел в себя и присоединился к женщинам.
     – Слушайте меня! – обратился к ним Вольдемар. – Берите по автомату и займем оборону. Кондратович, я предлагаю так: вы с Сократом и Феней прикрываете окна, а мы со Светланой – дверь.
     – Нет, нет! Я не согласен! – взвизгнул Фригодный. – Какое мы имеем право брать в руки оружие? Кто дал нам такое право? Я считаю, что мы должны сделать официальное заявление о нарушении наших прав человека! Мы обязаны вчинить иск! Я буду жаловаться в Страсбургский суд! У меня концы в Генеральной прокураторе! И в Минюсте! Меня знает сам Пелдун! И Шизоватый! Меня все знают! Я не желаю и не буду играть в ваши войны! У меня вообще была депутатская неприкосновенность!
Светлана сняла очки и с презрением посмотрела на Фригодного:
     – Вы, я вижу, очень смелый человек, Фригодный! Жаль только, что здесь нет гинекологической ниши, в которую вы могли бы спрятаться!
     – Оставь его, Света! – сказала Феня. – Ты шё, не видишь, шё он вже полные штаны Занимательной проктологии наклал. Лучше нехай мужики покажут нам, куда тут нужно нажимать, шоб оно стреляло, и куда целиться.
     – Ходим сюда, Хвеню, – сказал Петро Кондратович, – я тебе покажу, а Светлану Вольдемар научит.
Они быстро разобрали оружие – каждому досталось по два автомата, а Вольдемару три
     – и заняли оборону. Сократ же, не обращая внимания на презрительные взгляды сотоварищей, согнувшись, пошел к выходу. Но только за ним закрылась дверь, как снаружи послыша¬лись выстрелы и пан Фригодный моментально влетел назад и захлоп¬нул за собою дверь. На его щеке появилась кровавая полоса – по-види¬мому, ее слегка задела пуля.
     – Там стреляют! – прерывающимся от испуга голосом обра-тил¬ся он к сотоварищам. – Что же мне теперь делать?
     – Иди-ка сюда, Сократ, – сказал ему Буряк, – Собери кресла, сложи з них баррикаду и заховайся за нею.
     Сократу Панасовичу на этот раз не надо было повторять дважды. Он начал стаскивать в одно место все кресла, столы и стулья. К нему присоединились сам Петро Кондратович с Вольдемаром, а также Феня со Светланой и через несколько минут баррикада была готова. И, нужно сказать, весьма вовремя. Потому что едва они успели расположиться за нею, как распахнулась дверь и в гостиную ворвались несколько Охранопитеков. Но не в добрый час они сделали это. Раздалась очередь Вольдемарова автомата и двое из них, визжа, рухнули на пол рядом с контуженным лейтенантом. Тот, пошатываясь, поднялся и тут же снова рухнул на пол, попав под огонь своих же Охранопитеков. А те в панике, даже не думая поднимать раненых и убитых, ретировались.
     – Три – ноль! – прокомментировала Светлана, с уважением и надеждой взглянув на Вольдемара. – Первая атака отбита!
Со стороны окна вдруг тоже раздались выстрелы и посыпалось битое стекло. Буряк ответил целой очередью.
     – Берегите патроны, Кондратович! – крикнул ему Вольдемар. – Стреляйте только в цель!
     – Та це я так, для пристрелки! – ответил ему Буряк. – Нехай думают, шо у нас тут всё под прицелом. Они ж не знают, сколько у нас бойцов!
     Феня со Светланой тоже приготовились к стрельбе. А Сократ Панасович, забившись под лавку, обхватил голову руками и только время от времени тихонько взвизгивал от страха. Вольдемар перемахнул через баррикаду и подбежав к двери, где лежали сраженные им Охранопитеки, собрал их автоматы и быстро вернулся к товарищам.
     В это время говорящее устройство на камине пёрнуло и заговорило тем же голосом, что и в Пятый День Декады – голосом, в котором Маркиян Рахваилович и Семен Никифорович, будь они сейчас в состоянии воспринимать человеческую речь, несомненно, узнали бы змеиный голос пана Канцлера:
     – Панове Реципиенты! От имени Руководства Экспериментом приносим вам свои глубочайшие сожаления в связи со случившимся. Глубочайшие сожаления приносим. Просим вас допустить медицинских работников для обследования раненых. Если вы согласны, пусть кто-либо из вас сообщит это в микрофон данного устройства. В дан-ного устройства микрофон.
     – Хто це там шипит з того радива? – спросил Петро Кондратович, обращаясь к своим товарищам. – Наверно, змеюка якась! Ах вы ж, гадье! Так шо будем з ними делать, Вовчик?
     – Будем тянуть время, – ответил Вольдемар. – Только учтите, Кондратович, что они, скорее всего, имеют возможность следить за нами, а мы об их намерениях ничего не знаем. Интересно, где у них тут могут прятаться камеры слежения и подслушивающие устройства?
     Все стали осматриваться по сторонам.
     – Смотри, Вольдемар!, – воскликнула Светлана, показывая пальцем куда-то вверх, – смотри! Вон там, за люстрой!
     Все стали смотреть, куда показывала Светлана, и увидели среди стекляшек и цацок пышной люстры глазок видеокамеры.
     – Сейчас мы ее! – сказал Вольдемар и, прицелившись, одиночным выстрелом снял видеокамеру – только осколки полетели.
     – А ты добре стреляешь, Вовчику! – одобрительно отреагировал Петро Кондратович. Вдруг со стороны товарища-пана Фригодного послышалось какое-то непонятное мычание. Реципиенты, недоуменно повернувшись к нему, увидели, как тот, стоя с перепуганным лицом на коленях в дебрях баррикады, мыча, показывает пальцем куда-то в сторону дверей. Все обернулись по направлению Сократового пальца и увидели, что на месте расстрелянных Охранопитеков лежат какие-то черные мохнатые животные, похожие на обезьян-шимпанзе.
     – Эге, коллеги! Вот и обратная метаморфоза свершилась! – произнес Вольдемар. – Антропы превратились в Фаунов.
     – Жаль, что Валерия Александровна ее не увидела, – сказала Светлана, – Все получается так, как она рассказывала. Вот так вот, друзья! А ведь мы-то, оказывается, и на самом деле находимся в зверином логове. Давайте-ка, я попробую с ними поговорить на человеческом языке.   
Светлана подошла к камину, покрутила в руках говорящее устройство, обнаружила микрофон, дунула в него, щелкнула каким-то переключателем и произнесла:
     – Эй там! Вы меня слышите?
Ответа не было. Светлана спросила еще раз:
     – Алло! Если вы меня слышите, отзовитесь!
Ответа снова не последовало.
     – Такое впечатление, – сказала Светлана, – что там никого нет, – говоришь как в вакуум.
     Все остальные Реципиенты также почувствовали каким-то шестым чувством, что обстановка неуловимо изменилась – напряжение спало и за ними уже никто не наблюдает. Они поняли, что произошло нечто такое, в результате чего Зона Эксперимента разом, в один момент прекратила свое функционирование. В это время снаружи до них начал доноситься шум толпы, кто-то громко кричал в мегафон, ка-кая-то группа вдруг стала скандировать «Свобода! Свобода!», послышался громкий и веселый речитатив рэпа, заглушаемый сигналами клаксонов сразу десятков автомобилей и мотоциклов. Вольдемар, полусогнувшись, подбежал к окну, с ходу вспрыгнул на подоконник и выглянул наружу через разбитое выстрелами стекло. Через несколько мгновений он спрыгнул на пол и возвратился к сотоварищам.
     – Ну вот и все!, – сказал он. – Там полно народу, машины, байкеры, артисты какие-то, оркестр, флаги всех партий, транспаранты. А персонал – неизвестно где. Закончилась наша трегедия. А может только начинается. Однако можно выходить. Только нужно, чтобы кто-то остался с нашими. – Он кивнул в сторону зимнего сада, где находились их павшие и беспомощные товарищи.
     – Я останусь! – неожиданно вызвался Сократ Фригодный.
     – Давай, Сократ, – согласился Вольдемар. – Только мы здесь и автоматы оставим возле тебя, чтобы народ приехавший не испугать.
Петро Кондратович собрал автоматы и положил их под деревьями зимнего сада.
     – Токо не трогай их руками, Сократик, а то пальчик можешь поранить! – посоветовал он Фригодному. После этого они с Вольдемаром, Светланой и Феней пошли на выход. У дверей задержались, рассматривая сраженных Охранопитеков. Да, теперь уже стало совершенно ясно, что после наступления смерти в них сработала какая-то программа, возвратившая их из состояния фаунантропов, каковыми они были в Зоне, назад – в их первобытное состояние обезьян-шимпанзе. Но Реципиенты уже ничему не удивлялись. Проведенная в Зоне Эксперимента Декада раскрыла им глаза на многие вещи, и то, что до сих пор казалось невероятным и невозможным, теперь для них стало совершенно очевидным. А трагедия последних часов – гибель одних и безумие других их сотоварищей, с которыми им довелось делить по-след¬нее время – время, опыт которого, возможно, стоил всей их пред-шествующей жизни, – опалило огнем их души и ранила сердца. Они совершенно ясно почувствовали и поняли, что в этой жизни действуют могучие, таинственные силы, бесстрастно, безжалостно и безразлично играющие их судьбами, и это новоосознанное чувство заставило их крепче взяться за руки. И вот так вот они прошли длинными, совершенно пустыми и гулкими коридорами и вышли из помещения на белый свет – на широкий двор Зоны.
     Первое, что бросилось им в глаза во дворе – так это витийствующий пред толпою корреспондентов Сократ Панасович, пан-товарищ Фригодный, на груди которого подчеркнуто небрежно висел автомат. Другой автомат так же небрежно был заброшен за спину. Сократ уверенно и напористо что-то втолковывал многочисленным представителям четвертой власти, сопровождая свою речь энергичными и в то же время исполненными достоинства жестами.
     – Не, ну ты токо послушай его, Вольдемарчик, – прислушавшись к Сократовым речам и показывая на него пальцем, произнесла изумленная такой разительной метаморфозой Феня, – так, оказуется, мы теперь вже, таки да, точно знаем, кто это, в натуре, всех нас спас! Это, в натуре, вон тот вон штымп, шо токо-токо з Гинекологической Ниши вылез и опять у нее залезть мечтает. И как только он здесь очутился раньше нас? А? Ведь он имел там, у гостиной, дежурить коло наших. Ой, боюся, Вольдемарчик, шо будем мы еще с этого Занимательного Проктолога иметь геморрой на всю голову! Он еще покажет нам картину Репина «Пожар в борделе во время наводнения»!
     Ораторствующий Сократ в этот момент увидел остановившихся в сторонке своих сотоварищей и, ни капли не смутившись, а наоборот, с демонстративно радостным движением и даже восторгом обратился к ним:
     - Сюда! Сюда! Скорее сюда, друзья и соратники мои!
И, обернувшись к прессе, еще более воодушевленно провозгласил, помахивая указательным перстом в сторону «соратников»:
     – Не меня! Нет!, не меня, а вот кого вам нужно приветствовать как истинных героев! Это они выдержали и выстояли в последнюю, самую опасную годину Эксперимента! Именно им должна быть вечно благодарна любимая Родина! А я – что я! Я плачу и скорблю по погибшим, которых, к несчастью, я не успел прикрыть своим телом. И потому скромно оцениваю свою выдающуюся роль как весьма и весьма скромную. И вовсе не почести мне нужны в эту трагическую годину. Ведь что для нас, друзья, самое главное на данный, поистине исторический, момент? Самое на данный исторический, друзья, момент для нас главное – это победа над Феноменом! Она свершилась благодаря наших невероятных усилий и жертв. Но увы! далеко не всё вы еще знаете. Скоро, ой скоро для всех вас откроются страшные тайны, которые были сокрыты в Зоне Эксперимента. И многие содрогнутся от ужаса! А кое-кому, уверен, придется понести и заслуженное наказание за все, что тут произошло. И никто – я предупреждаю! – никто не уйдет от справедливого возмездия.
Корреспонденты без устали строчили в своих блокнотах, подставляли диктофоны, сверкали вспышками фотоаппаратов в сторону Сократа, стараясь, чтобы в объективы обязательно попала кровавая полоса на Сократовой щеке. На «соратников» же никто из них даже особого внимания не обратил. Всем им было совершенно понятно, что герой-Сократ просто проявляет великодушие и скромность, присущие великому человеку. Вокруг него уже собралась довольно большая толпа, с интересом внимавшая Сократовым декламациям. Но тут взору Реципиентов предстало новое зрелище. С двух противоположных сторон к окруженному корреспондентами Сократу приближались две группы людей, каждая из которых была предводительствуема дамою: это были делегации НАРПОППЫ и КАФЮЛИ во главе лично с Хакамадою Ультимативною Измаильчук и Каолициею Фюреровною Лядской соответственно. НАРПОППовские «войска» все, как один, были одеты в черное, а КАФЮЛины – в белое. Рядом с Хакамадой шествовал двухметровый красавец-атлет, в котором наши герои, помня Сократово описание, без труда узнали охранника Хакамадина тела Василия Мыколаевича Штуцера, ныне Генерального секретаря всея НАРПОППЫ. За Каолицией же семенил маленький плюгавенький человечек с розоватой лысиной и острыми крысиными глазками, которыми он постреливал в разные стороны. Чувствовалось, что он играет при Каолиции какую-то важную роль. Наши герои, не сговариваясь, понимающе переглянулись друг с другом. Они сразу догадались, что это был фаун. Толпа по ходу движения этих групп раздви¬галась и, глядя сверху, казалось, что в ней с двух сторон синхронно образуются два разлома, тут же заполняемые черным и белым клиньями. Хакамада и Каолиция приблизились к Сократу одновременно, так что он неожиданно оказался в окружении сразу двух Гинекологи¬ческих Ниш – черной и белой. На его лице одновременно проступили два противоположных чувства: торжество и растерянность.
Первой к Сократу обратилась Каолиция:
     – Дорогой, нет, любимый наш Сократ Панасович! Позвольте заключить вас – истинного народного рыцаря и спасителя нации – в нежные наши объятья! Поверьте, именно в КАФЮЛЕ вы найдете ту любовь и то уважение, которые соразмерны вашим выдающимся заслугам перед многострадальной Родиной и которыми до сих пор вас так нагло, подло и по-предательски обделяли другие политические силы!
Сократ не успел отреагировать на эти слова, потому что в это мгновение пред маленькой Каолицией вырос огромный Василий Штуцер и легко оттер ее от Сократа в сторону своим колоссальным телом. Не успел он закончить эту свою тактическую операцию, имев-шую целью освободить оперативный простор для Хакамады, как раз-дался истошный визг и мелкий, плюгавенький компаньон Каолиции вынырнул из-за ее спины и, подпрыгнув на полтора метра в воздухе и визжа, как циркулярная пила в форсированном режиме, вцепился свои-ми зубами в нос гиганта-Василия. Раздался ужасный рев укушенного за чувствительный орган Василия, который, схватившись обеими рука¬ми за пораженное место, пал на землю и стал кататься по ней. Хакамада, издав еще более истошный вой, отшвырнула как котенка на нес¬ко¬лько шагов в сторону обидчика своего любимого Генерального сек¬ре¬таря и вцепилась в волосы Каолиции, а та, невзирая на свой малый рост, стала вполне квалифицированно отбиваться ногами. Обе при этом извергали потоки площадной брани. В драку тут же вступили и остальные члены обоих Политбюро – и НАРПОППЫ и КАФЮЛИ. Откуда ни возьмись в руках у них появились бейсбольные биты, цепи, нунчаки и кастеты.
     Разразилось ужасное побоище, которое, невероятно радуясь такой удаче, лихорадочно фиксировали на свою аппаратуру папарацци различных мастей и аккредитаций. Но эту безобразную сцену вдруг прервал чей-то истерический крик: «Глядите! Глядите на поле! Скорее! Вон туда! Что это там движется?!»
Все обернулись на крик и увидели, что кто-то из прибывших в Зону людей рукою показывает на расстилавшееся за стеной Зоны поле, по которому быстрым маршем двигалась по направлению к лесу довольно большая колонна каких-то существ, на ходу сбрасывающих с себя одежду. Наши герои сразу же узнали в них Кураторозавров, Экспериментаторексов, Персоналодонтов и Охранопитеков, убегающих из Зоны Эксперимента. С ужасом все увидели, как прямо на ходу те превращаются в фавнов и далее – просто в разных зверей, как бы спасающихся бегством от пожара и потому не нападающих друг на друга. Но колонна эта успела уже довольно далеко удалиться от Зоны и поэтому деталей их метаморфозы было уже не разглядеть. (Правда, кое-кто из корреспондентов успел все-таки заснять это зрелище на фото и видеоаппаратуру, однако позже, в стационарных условиях при попытке воспроизведения этих снимков они с изумлением обнаружили, что все заснятое ими в Зоне Эксперимента куда-то исчезло). Прибывшее общество в напряженной от поразившего всех страха тишине наблюдало, как колонна странных существ-трансформеров с большой скоростью удаляется от Зоны и вот – наконец они скрылись в лесу.
     – Тікають!..., – тихо, про себя прошептал Петро Кондратович, – Мабуть, ще не прийшов їхній час!...*


     * – Убегают!..., – тихо, про себя прошептал Петро Кондратович, – Наверно, еще не пришел их час!... (Укр.)

     В это самое время все вдруг услышали какой-то глубокий и низкий гул, исходящий откуда-то с небес – сначала тихий и неясный, а после все усиливающийся и обволакивающий сознание. А затем сквозь нависшие над Зоной облака сверкнул яркий белый луч и в образовавшейся в них голубой поляне явственно проступил скорбный и прекрасный лик женщины, в которой многие узнали Деву Марию – матерь Господа Христа.* Потрясенный Вольдемар замер, глядя на небо, а Светлана глаз не могла отвести от его побледневшего лица. Сердце ее разрывалось от жалости и любви. И в этот момент все пространство неба прорезала чудовищная молния, ударил сильнейший гром и разразилась такая ужасная гроза, какой никто и не помнил для этой поры года. Она смыла всю кровь, грязь и все следы.

 *Впрочем, свидетельства очевидцев явления вышеуказанных ликов весьма противоречивы...и ряд экспертов относят это описания небесного явления к более позднему периоду - постфеноменальному... когда в обществе возникла потребность в поиске Скрепов...
 
     Вот так вот, милые мои читатели, закончилась Декада и начался Конец Феноменальной Эпохи. Было два часа пополудни.