Русские Штыки в Париже продолжение 28

                ГЛАВА ПЯТАЯ
                БЕГСТВО ЖОЗЕФА БОНАПАРТА

    18 марта 1814 года с полуденным теплом разгорелось и сражение за Париж. За обладание столицей Франции билось 27 000 воинов из Богемской армии и 20 000 воинов из Силезской армии, против них стойко оборонялись 42 000 французов.

    Силезская армия поздно включилась в решающее сражение из-за неразберихи в штаб-квартире главнокомандующего Шварценберга. Правда, передовые части российского генерала Александра Федоровича Ланжерона еще накануне вели бои за селение Обервиль всего в трех километрах от Фермерской стены столицы.

    Авангарды Силезской армии широким фронтом надвигались на Париж с севера. Ближе к Богемской армии действовали прусские корпуса Йорка и Клейста, за которыми в резерве шел крупный российский отряд генерала Михаила Воронцова. Усиленному корпусу Ланжерона была поставлена главная задача этого дня: взять крупный пригород Сен-Дени и господствующие над Парижем высоты Монмартра.

    С раннего утра пятидесятилетний Ланжерон, став на тот момент командующим нескольких корпусов, находился в седле с марширующими войсками.  Он въехал с конной группой генералов и офицеров на высокий холм, с которого хорошо просматривались северные окраины французской столицы, и приказал:

- Генералу Эммануэлю идти на повторный штурм селения Обервиль. Я с корпусом Рудзевича и своей кавалерией атакую селение Клиши. На штурм Сен-Дени идти корпусным генералам Капцевичу и Корнилову с конным отрядом Петра Палена…

     За пригород Сен-Дени завязались тяжелые бои. В нем крепко засели французы, и  атакующие россияне несли большие потери. Напротив, российский кавалерийский отряд Эммануэля с ходу занял Обервиль и неудержимо помчался на захват важнейших мостов к северо-западу от Парижа. Под угрозой оказались пригороды Сен-Клу и Севр.

    В центре сражения по-прежнему не утихали бои за Роменвильское плато. В полдень к обескровленному корпусу Евгения Вюртембергского прибыли подкрепления из Богемской армии. Командующий Барклай-де-Толли прислал к селению Пантен прусско-баденскую гвардию, а к Роменвилю и примыкающему лесу – Первую гренадерскую дивизию генерала Чоглокова.

    Вторая гренадерская дивизия россиян генерала Паскевича ушла на взятие селения Монтрейль, которое уже штурмовала пехотная дивизия генерала Мезенцева. После упорного боя французы были выбиты из важного пункта обороны Парижа. Генерал Евгений Вюртембергский, воодушевленный успехом, собрал возле себя адъютантов и объявил:

- Корпус начинает общее наступление. Я иду вперед тремя колоннами. В правой колонне дивизия генерала Пышницкого завяжет бои за предместье Пре-Сен-Жерве. В центре гренадеры Чоглокова наступают на Роменвильский лес, чтобы потом ударить опять же на Пре-Сен-Жерве. В левой колонне дивизия Шаховского с приданными бригадами атакует парк Брюйер.

    В центре сражения бои приняли затяжной характер, потому что войска маршала Мармона бились на укрепленных позициях изо всех сил. Они защищали свою родную столицу. В первом часу дня к Вюртембергскому прискакал запыхавшийся офицер с пакетом, который  с трудом выдохнул:

- От командующего Барклая-де-Толли!
    Евгений разорвав конверт, пробежал глазами и разочарованно сказал:
- Приказано до подхода главных сил оставаться на своих позициях…

    В пять часов утра на высоты Монмартра прибыл командующий обороной Парижа Жозеф Бонапарт. Брат Наполеона, не отличаясь талантами императора, был к тому же ленив и трусоват. Он явился с пышной свитой на холм Сенк-Мулен и засел в кабачке «Павийон-Руж».

    С каждым часом разгоравшегося сражения, с каждым тревожным донесением от маршалов Мортье и Мармона Жозеф всё больше нервничал, чувствуя себя крайне неуютно около кровавых столкновений. Он еще ночью написал письма для маршалов, которым разрешал начать переговоры о сдаче столицы в случае невозможности продолжения обороны.

    В полдень, когда успехи российских авангардных корпусов были велики и донесения от сражавшихся маршалов сквозили пессимизмом, напуганный Жозеф Бонапарт срочно созвал в кабачке малый военный совет из своих паркетных генералов. Веселые интерьеры «Красного павильона» совсем не отражали настроение трусливого командующего и свиты. Жозеф говорил за столом, пребывая в легкой истерике:

- Судя по донесениям, положение наших войск у Парижа тяжелое. Более того, сражение уже проиграно! К союзным авангардам подошли главные силы. Я не собираюсь сидеть и ждать плена! Я решил отбыть в Блуа, к императорской семье.

     Штабные генералы ему охотно вторили:
- Сражение за Париж проиграно!

- Без императора с армией и гвардией нам не удержать столицу!
    Совещание в кабачке под председательством Жозефа продолжалось недолго. На совет прибежал запыхавшийся дежурный офицер и выпалил:

- Посмотрите на север! Там появились колонны неприятельских корпусов.
      Теперь всем присутствующим уже не терпелось быстрее покинуть Монмартр, где совсем рядом кипел ожесточенный бой. Они так спешили, что не успели получить от маршала Мармона его последнее донесение, в котором он сообщал о стабилизации фронта и прекращении русских атак.

    Отныне защита столицы Франции полностью ложилась на плечи трех маршалов, которым убегающий в тыл Жозеф Бонапарт послал важное распоряжение. В нем несостоявшийся командующий разрешал маршалам начать переговоры с противником при невозможности дальнейшей обороны Парижа. Французским военачальникам, брошенным на произвол судьбы всей императорской семьей,  оставалось лишь продолжать сопротивляться союзникам и с тоской ждать неотвратимого поражения.

                ШЕСТАЯ ГЛАВА
                МЫ ОТОМСТИЛИ ЗА МОСКВУ
    18 марта в два часа дня войска коалиции начали общий штурм обороны Парижа. Россиян было две трети от числа атакующих, и они шли вперед в первых рядах. В центре сражения на войска маршала Огюста Мармона наступали российские корпуса Николая Раевского и Евгения Вюртембергского. Евгений сам лично возглавил пехотную дивизию генерала Пышницкого. Эта дивизия, прикрываемая с флангов гренадерами Чоглокова и кирасирами Сталя, ломилась напролом, через преграды и выбивала французов с позиций.

    Мармон с господствующих высот видел всё это и от злости топал ногами. Он уже неделю отчаянно воевал у столицы и был небрит, ходил в порванном мундире, пропахшем порохом. Маршал бился насмерть за свой любимый город. Вокруг него говорили генералы, лишь усугубляя плохое настроение:
- Центр обороны Парижа уже прогнулся!

- Союзники скоро разорвут наши позиции пополам!
     Опытный командующий оглядывался по сторонам, стараясь найти выход:
- Нужна смелая контратака! У меня в резерве лишь слабая дивизия генерала Рикара в тысячу человек. Я сам поведу их!

     Огюст Мармон сел на лошадь и возглавил одну из бригад резервной дивизии. Он смело повел её на батальоны союзников, но тут громко и зримо вмешалась российская артиллерия. На головы французских солдат посыпались ядра и гранаты. Вокруг маршала гибли десятки его воинов, а ему самому прострелили шляпу.

     С одного бока на французов набросились русские егеря, блестя штыками, а с другого, сверкая саблями, - конные кирасиры генерала Сталя. В рядах резервной дивизии началась паника. Под маршалом убили лошадь, а его солдаты начали сдаваться в плен. Огюсту Мармону ничего не оставалось, как отступать с войсками к Парижу. Он закрепился с воинами на возвышенности в пригороде Бельвиля, где французы стали возводить баррикады на улицах.

    В три часа пополудни сражение за Париж было в самом разгаре. Командующий Барклай-де-Толли делал точные и своевременные распоряжения. Со своего холма он со спокойной радостью смотрел, как в центре битвы пушечные выстрелы и ружейные залпы четко показывали линию фронта, которая прогнулась в сторону Парижа. Союзники медленно, но верно одолевали французов. На возвышенности вокруг Барклая генералы и монархи начали поздравлять друг друга:

- Французы отступают или держатся из последних сил.
- Впереди на пути лишь высоты Бельвиля и Монмартра!
- Возьмем последние высоты - и Париж наш!

    Российский командующий, качая головой, не спешил соглашаться:
- Мы Роменвильское плато только-только отстояли и освобождаем. Впереди высоты Бельвиля. Туда я брошу гренадеров Чоглокова и дивизию Пышницкого, а за ними и все войска Ермолова…

     Две наступающие колонны корпуса Ермолова двигались к Бельвильским высотам, обходя с тыла французский отряд генерала Буайе, засевший в селении Пре-Сен-Жерве. Буайе пришлось отступить к тому же Бельвилю, чтобы не быть окруженным, при этом французы в спешке оставили россиянам 17 пушек. 
 
    Теперь взоры атакующих воинов были прикованы к Бельвильским высотам. Их взятие означало бы, что под артиллерийский обстрел попадали парижские кварталы. Российские войска, понимая, что до победы осталось сделать последние усилия, смело шли в штыковые атаки. Они постоянно теснили противника. Маршал Мармон, засевший со штабом в одном из домов селения Бельвиль, видя из окон упорство россиян, решился на крайнюю меру. Его голос дрожал, когда он признался подчиненным:

- У меня есть письменное разрешение Жозефа Бонапарта о начале переговоров с неприятелем при невозможности продолжения обороны города.

     Маршал смотрел в сумрачные лица штабистов, но те молчали, переваривая неожиданное сообщение. Мармон, передернув плечами, пытался оправдаться:
- Вы же сами видите, что скоро жестокие бои перекинутся на улицы Парижа. Русские возьмут Бельвиль и начнут обстреливать столицу! Я не могу и не хочу этого допустить!

    После этих слов присутствующие заговорили в его поддержку:
- Это конец, ибо с нами нет императора и армии!

- Уже нет смысла обороняться! В ближайшие часы все высоты перейдут в руки русских…

     Нервный разговор военачальников потонул в громких криках «ура!», раздававшихся с улицы. Начался общий штурм высот, и Мармон без промедления отправил парламентеров окольными путями к союзникам.

    На самый верх, в селение Бельвиль, с флангов врывались гренадеры Чоглокова и солдаты Пышницкого. Они штурмом брали один дом за другим. В лоб на засевших французов шли в штыки части корпуса Раевского. Мармон, понимая, что еще немного - и гарнизон будет окружен, приказал отступать к столице.

   Российские войска, захватив высоты, уже не преследовали врага за неимением приказа от военачальников. Генерал Николай Ермолов, зная о посланных Огюстом Мармоном парламентерах к Евгению Вюртембергскому, без промедления приказал артиллеристам:

- Установить батарею на самом верху и приготовиться к открытию огня по Парижу!
    Офицеры разом радостно ответили:
- Будет исполнено, ваше превосходительство!

    В пятом часу дня батарея была развернута и жерла пушек были направлены на предместья столицы. Туда отходили французские войска, выбитые союзниками с высот. Ермолов, стоя у батареи, оглядывал в подзорную трубу линию фронта. Он, пожимая плечами, говорил своим генералам и офицерам:

- Где-то еще идут бои, а где-то стрельба прекращается. Похоже, французы запросили мира и наше союзное командование готово прекратить огонь.

    Его адъютант, показывая вниз на тыл, предположил:
- Кажется, к нам едет вестовой из штаба армии. Он наверняка везет приказ о прекращении огня.

     Ермолов заволновался,  выхватил саблю и решительно приказал:
- Открыть огонь по Парижу!

    Загрохотала российская артиллерия, и свистящие ядра понеслись на столицу Франции. К Ермолову подъехал толстый австрийский офицер с пакетом в руке и сквозь пушечный гул закричал:

- Прекратите огонь! Перемирие!

    Все военачальники восторженно смотрели то на притихший Париж, раскинувшийся до горизонта, то на нарочито спокойного Ермолова, который так и не брал в руки протянутый пакет. Союзный офицер, коверкая русские слова, возмущенно кричал:
- Вы ответите за вероломный обстрел великого города! Вы нарушаете приказ главнокомандующего Шварценберга!

    Ермолов, демонстративно поглядывая на столицу, криво усмехнулся:
- Я выполняю приказы своего государя-императора!
    Искаженное от злости лицо союзника вдруг распрямилось в улыбке. Он тыкал пальцем в пакет:

- Тут есть и подпись вашего царя Александра!
    Только тогда Ермолов соизволил взять пакет с письмом и спустя минуту приказал артиллеристам:

- Прекратить огонь! Перемирие…
   
                СЕДЬМАЯ ГЛАВА
                МОНМАРТР – ПОСЛЕДНИЕ АТАКИ

    Днем 18 марта 1814 года у Парижа союзные войска, ведомые российскими корпусами Раевского, Воронцова, Ланжерона  и Вюртембергского, повсюду одолевали французские войска. Два прусских корпуса Йорка и Клейста, брошенные вперед с целью захватить укрепленное селение Лавилет, ничего не добились. Они более четырех часов безуспешно наступали, неся большие потери.

   Корпусный генерал Михаил Воронцов, получив от Барклая-де-Толли приказ о помощи пруссакам, вызвал к себе генерала Красовского. Они стояли вдвоем на холме, и Воронцов указывал в сторону задымленных домов Лавилета:

-  Вы видите, какая остановка у наших пруссаков случилась. Никак там с французами не справятся. Надо помочь союзникам.

- Отчего не помочь! – обрадовался Красовский. – Одно дело делаем.

- Я думаю, сегодня всё закончим, – уверенно говорил Воронцов и приказал: - Берите два егерских полка и два пехотных – Тульский и Навагинский. Из конницы возьмете казаков из Первого Бугского полка. Покажи под Парижем наш штыковой бой!
- Исполним в лучшем виде! – с вызовом ответил Красовский. – Пусть пруссаки посмотрят, а французы вновь испытают…

    Русские бесстрашно шли на Лавилет ровными рядами под полковую музыку с развернутыми знаменами. Их не остановили ни ядра, ни пули. Без единого выстрела наша пехота в штыки взяла артиллерийскую батарею, а потом и сам Лавилет. Натиск егерей и спешенных бугских казаков был страшен, французы бежали до самых Сен-Мартеновских ворот Парижа.

   В четыре часа дня сражение за столицу стало постепенно затухать. На некоторых участках фронта французские части отступили до самого Парижа, и их не преследовали союзники. В руках обороняющихся еще оставались господствующие над городом высоты Монмартра. Они прикрывали Париж с севера, и с них не собирались спускаться воины маршала Мортье. Здесь засели части национальной гвардии, отряды ветеранов и консткриптов [3]. К ним на помощь пришел отряд инженерных войск Императорской гвардии и несколько кавалерийских полков с генералом Бельяром. Высоты прикрывало 29 орудий.

   Российский генерал Александр Ланжерон вышел к Монмартру с двумя корпусами. Впереди у него наступал 8-тысячный корпус генерала Радзевича. Перед штурмом Ланжерон вызвал к себе корпусных генералов Радзевича и Капцевича. Он видел страстное желание обоих идти на штурм высот. Ланжерон сначала участливо обратился к Капцевичу:

- К сожалению, вам, генерал, предстоит с корпусом находиться в резерве.
    Затем командующий штурмом Монмартра приказал Радзевичу:
- Вам разворачивать к бою все шесть пехотных и четыре егерских полка. С богом, господа…

     Впереди наступающих русских был и Екатеринбургский пехотный полк. Его командир майор Слепцов на гнедой лошади объезжал своих уставших солдат и офицеров, стоявших у дороги на высоты. Среди воинов в ободранных темно-зеленых мундирах было немало легкораненых, которые и не думали уходить в тыл на лечение. Всем не терпелось увидеть перед собой вражескую столицу, увидеть свою конечную цель в долгом заграничном походе. Пожилой командир подбадривал своих солдат:
- Еще один бросок, братцы - и Париж будет у ваших ног! Вы уже с боем прошли Клиши и Сен-Дени, овладели горой у Клиньякура. Вам с соседними полками осталось взять Монмартр!

    Забили полковые барабаны, и екатеринбуржцы в составе восьми тысяч россиян стали подступать к подножию Монмартра. С высот французы, видя  многочисленного противника, бросили свои конные полки в контратаку. Но вражеская конница не достигла успеха: российская артиллерия и дружные ружейные залпы расстроили атакующий пыл кавалерии. Она, потеряв немало воинов, лишилась пробивной силы.

    На Екатеринбургский полк, собравшийся в каре, налетели разрозненные конные группы кричащих французских кавалеристов. Майор Слепцов, стоя в плотных рядах ощетинившихся штыками екатеринбуржцев, до хрипоты командовал:

- Товсь! Целься! Пли!

    Конница, потеряв половину состава, бесславно отступила. Французы, отказавшись от контратак, теперь отстреливались с высоких холмов.

    Наша пехота, презрев губительный обстрел, с криком «ура!» рвалась на самый верх. Россияне, неся потери, взошли на холмы и набросились со штыками на защитников Монмартра. В тот кровавый день Екатеринбургский полк потерял в боях майора Щелканова, штабс-капитана Лопатина, поручика Грибова и десятки солдат.
    Вскоре французы не выдержали штыковой бой и с позором бежали вниз к городским кварталам. Победителям достались пушки и зарядные ящики. Они, не растерявшись, тут же обратили захваченные орудия на Париж.

    Корпусный генерал Александр Ланжерон со штабом обосновались на месте французского командования в кабачке «Красный павильон». Ланжерон получил от курьера приказ царя Александра о прекращении огня. Улыбающийся командующий вздохнул и сказал подчиненным:

- Господа, пока мир! Начались переговоры о сдаче Парижа.
    Генералы и офицеры немного расстроились:
- Даже не пальнули по Парижу!
- Как-то быстро французы спеклись.

    Весь штаб с Ланжероном вышел на улицу посмотреть на притихший Париж. Огромная столица лежала у их ног: многочисленные пригороды и четкие ряды центральных кварталов с дворцами нежно освещало весеннее солнце, клонясь к зениту. На северо-востоке сл

- Кто это еще стреляет? – спросил генерал Радзевич.
- Похоже, кавалерия нашего генерала Эммануэля! – догадался Ланжерон и обратился к адъютанту: - Пошлите второй раз вестового офицера к Эммануэлю о прекращении огня. Он еще ведет атаки на мосты у Сен-Клу и Севра. Хватит, пора мириться…

                ГЛАВА ВОСЬМАЯ
                «РОДИНА ОТМЩЕНА, И ВЫ ГЕРОИ!»

    Российские полки ликовали и кричали: «Ура!» На самом высоком холме Бельвиля расположился Сибирский гренадерский полк. Его счастливые офицеры и солдаты потрясали оружием и поздравляли друг друга:

- Французы просят пощады!
- Париж покорился!

    На фоне серой громады столицы, расстилавшейся под ногами, шеф полка полковник Левин обнимался со штабс-капитаном Калитой и радостно кричал:
- Мы в Париже с оружием в руках!

- Нашей кровью полита земля у Парижа! – гордо отвечал Николай. – Мы отомстили за Москву!

    Рядом на самой вершине стояли четверо гренадеров из Екатеринбурга. Они сняли кивера и крестились, вспоминая своих товарищей, погибших в сражениях. Двое из них, могучие воины Иван Докучаев и Станислав Конечный, грозили кулаками вражеской столице:

- Вот, батюшка Париж, и пришел час расплаты за матушку Москву!
- Какая радость для сердца русского после разорения двенадцатого года!
    Гренадеры говорили о своем стольном граде, а Григорий Ольха даже вспомнил горькую песню:
                Разорена путь-дорожка
                От Можайска до Москвы:
                Еще кто её ограбил?
                Неприятель-вор француз…

    Штабс-капитан Николай Калита не забыл в столь счастливый час подойти к землякам с поздравлениями:

- Вы, мои дорогие, сейчас на вершине не простого холма. Вы на вершине славы! Мы прошли сквозь горнило боев и сражений, взяли много городов и сел. Сколько земель полито нашей гренадерской кровью! И вот мы в конце ратного пути. Наша родина отмщена, и вы герои! У ваших ног огромный Париж. Со временем многое забудется, но не этот великий день победы над Францией Наполеона. Будьте снисходительны к французам.

    Подобревший Докучаев вздохнул и согласился:
- Да, нам в Европе дурно себя вести будет неловко.
    А Конечный пожал широкими плечами:

- Пусть французы нашего царя и Бога благодарят. Так-то мы люди добрые.
    Калита продолжал их поучать:

- Мы покажем миру, что мы к побежденным французам благородны. Ведь нам сейчас нужно заключить мир в Европе надолго. Мы, сыны Севера, не злопамятны и не мстительны.

    Григорий Ольха и Сергей Соколовский праздновали со всеми недолго, озаботившись насущными делами:

- Был славный день, но с утра ничего не ели и привала не было.
- Грешно в такой час думать о еде, да желудок сводит.
    Соколовский был скор на решения:
- Варим кашу – радость нашу…

    В вечерней мгле на виду величественного города загорелись яркие костры сынов Севера, как любил говорить о своих воинах царь Александр. К ночи завоеватели из России не спустились с окрестных холмов и не грабили богатую столицу, не насиловали женщин, не убивали мужчин. Они, по доброте душевной, сидели у костров, ели свою скромную похлебку, думали о своей Родине и близких.