Желаю славы я, чтоб именем моим
Твой слух был поражён всечасно, чтоб ты мною
Окружена была, чтоб громкою молвою
Всё, всё вокруг тебя звучало обо мне...
(А.С.Пушкин)
Кто непременный мой ругатель?
Необходимый мой предатель?
Завистник непременный мой?
Тут думать нечего: - родной!
Нам чаще друга враг полезен,-
Подлунный мир устроен так;
О, как же дорог, как любезен
Самой природой данный враг!
(Е.А.Баратынский)
Люди, ничем не замечательные, конечно правы, проповедуя
скромность. Им так легко осуществлять эту добродетель.
(Генрих Гейне)
Когда и как я стал лидером, не имею понятия, но твёрдо могу утверждать что всегда и во всём проявлял непременно активность и безбоязненно предлагал МОЁ решение. С детской поры и до старости, вопреки "советской науке" о скромности, о лично содеянном ответственно утверждал "Я", вместо трусливо-боязливого "МЫ"! За это пожизненно нёс позорную характеристику хвастуна, в первую очередь от жены и от друзей-завистников. Перед написанием этого очерка саркастично клеймил меня друг-профессор П.Ф.Балакин "хвастуном" за другой очерк, который, как мне кажется, вызвал у него мелкую зависть, о редком событии на КСФ - демеркуризации ПЛАРК "К-172" ("Почести приятно, истина дороже").
Советы быть скромным: поменять Я на МЫ внутренне не воспринимались, и "Вёл я бой за право быть самим собой!" И как-то чётко сформулировал сначала лишь для себя: "Прилагай все усилия, чтобы всегда и во всём быть в числе первых, чтобы быть последним никаких твоих усилий не требуется". Потом это стало моим жизненным девизом, которому следовал сам и пропагандировал окружению. А уж если что-то я советовал другим, то непременно исполнял сам доподлинно!
Прожито 76 лет, жизнь ставила и долговременные, и кратковременные проблемы. Почти всё давно уже решается коллективно. А самое трудное в жизни - это взаимоотношения людей, даже когда речь идёт об учителях и учениках в школе! Мне довелось защищать от недобросовестных учителей и детей, и внуков! А вот себя самого защищал только лично, так как защитников у меня не было! Да и в защите не было нужды, когда возлагал на себя бремя быть первым. С той поры и началось, теперь нужно напрячь память, чтобы поведать о том, что запомнилось! Память - это собрание порознь и воедино людей, встречавшихся в жизни; это критический сборник собственного поведения и общения с людьми: родными и близкими, друзьями и недругами, любимыми и презираемыми; это накопленные знания и ощущение собственного невежества в безмерности истин и заблуждений в прошлом, настоящем и даже в будущем...
Никакой компьютер не может заменить человеку его конкретную память, окрашенную эмоциями. Тысячи абстрактных учителей не могут заменить первого или любимого учителя, порой определившего судьбу...
Я помню свою первую сельскую учительницу Любовь Матвеевну; всех учителей Красносельской НСШ; учителей Волчковской средней школы; профессорско-преподавательский состав ВИТУ ВМФ и ВМАКВ имени А.Н.Крылова. Помню большое число людей-коллег, с которыми был связан общим делом или просто встречался случайно на жизненном пути, но имел возможность чем-нибудь обогатиться! Бывало, случаи очень кратковременного общения переходили в долговременные дружеские отношения, и таких примеров у меня немало... Мою жизнь я прошёл с максимальной нагрузкой, и видимо оттого бремя быть первым не сломило, а закалило меня с детской поры.
В ночь с 25 на 26 марта 2004 года, спасаясь от бессоницы, читал П.А.Флоренского, и вдруг он цитирует А.С.Пушкина, да еще упоминает, что прочитал он это едва научившись читать, а потом уж не расставался с ним! И я решил вклинить эту цитату в свой опус, потому что уж так похоже на меня, и в чужих устах стихи А.С.Пушкина я воспринимаю обостреннее!
Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья -
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
Сельская школа вязла, вязнет и будет ещё вязнуть до скончания века, - в болтовне боссов-просветителей. Разумеется, они денно-нощно озадачены равенством знаний, получаемых во всех школах Руси великой!
В моё время (всеобуча и ликбеза) в младших классах учили нас совмещённо: одна учительница на первый-третий и второй-четвёртый классы...
Любовь Матвеевна неизменно делала мне замечания за участие в работе несвоего класса, особенно при устном счёте. На уроках совмещённой учёбы появлялось свободное время, а я безделия не терпел с детства! Теперь я осознаю, что для меня совмещённое обучение было благом, оно подвигало меня к бремени быть первым, вследствие возникавшего свободного времени непосредственно на "обязательном уроке".
С первого класса я стал отличником, не прилагая особых усилий к домашним заданиям. Куда тратил свободное время дома? Помогал по хозяйству, читал и общался с родной сельской природой, которую и полюбил навеки! Мне очень импонирует стихотворение Е.А.Баратынского "Родина". Его начало:
Судьбой наложенные цепи
Упали с рук моих, и вновь
Я вижу вас, родные степи,
Моя начальная любовь!
Сельская школа не богата возможностями для расширения кругозора, проявления себя индивидуальными способностями. А вот местные особенности-привычки закрепляются пожизненно. Зная правильные произношения, я не всегда уберегаю себя от жихаревско-красносельского говора детства. А это особая радость жены для злорадства: "Доктор наук, а не знаешь"... Знаю! И не стыжусь своего деревенского прошлого, более того горжусь, что я крестьянский сын.
Сейчас, когда изредка печатают мои опусы в тамбовских газетах, я иронизирую (по-Пушкински) над самим собой: "Я числюсь по Тамбовской губернии". А ведь это произросло из первых классов учёбы в Красносельской НСШ! Ещё с той поры в редакции школьной стенгазеты я был поначалу художником-офор-мителем, затем редактором-художником и написал десятки квадратных метров "красочно-художественных" праздничных плакатов-призывов, за которые теперь даже неплохо платят. А это действительно труд и нелёгкий! Его мне доверяли. Плакаты-призывы украшали интерьер Красносельского Совета и были гордостью Мамы! Чаще всего она и была их заказчицей! Моя соцактивность с детства.
В школьное обучение тоже, случалось, вносил разнообразие. На занятия по ботанике и зоологии приносил местные "наглядные пособия" с лугов-полей и с речушки "Криуши", за что был нелюбим девчонками класса, которые терялись в ответах по природоведению... Мне с детства импонировало совмещение теории с практикой! Очень памятен случай на уроке физики, когда Клавдия Спиридоновна Артемьева демонстрировала нам проектор с ацетиленовой горелкой на основе реакции карбида кальция с водой. Плохо отрегулированная горелка давала интенсивную копоть, быстро скопилось много сажи, и она вспыхнула маленьким, но ярким пожарчиком! От неожиданности наступил большой испуг и растерянность всего класса, а Клавдия Спиридоновна и вовсе по-женски громко вскрикнула! В классе было прохладно, дело было в зимний период, на плечах Клавдии Спиридоновны была шерстяная шаль. Я сорвал с неё шаль и мгновенно укрыл проектор и сразу погасил возгорание. Ни шаль, ни проектор не пострадали, а я недолго, к собственному смущению, побыл героем! Замечу, что в трудные минуты мне больше сопутствовала собранность, чем растерянность.
Я не был хулиганом, равно как не был и паинькой, но в учёбе проявлял нездоровую свободу-независимость. Оценки ниже пяти баллов уязвляли меня; двойки и тройки - оскорбляли! С неподготовленными уроками в школу не приходил. И вот в пятом классе в начале третьей четверти Василий Иванович Зайцев закатил мне двойку по математике за какую-то шалость. Ого! Так дозволено оскорблять! Заявляю молчаливый протест: домашние задания выполняю, на уроках активно воспринимаю всё и вся, но отвечать ни с места, ни тем более у доски – нет, ни при каких обстоятельствах!
Закончена четверть, заполнены табели успеваемости, педсовет подводит итоги, утверждает отличников! Федотов - отличник по всем предметам и с двойкой по математике! В.И.Зайцев, изволь объяснять: причины-следствия...
Не знаю, как объяснял Василий Иванович мои незнания математики, а у нас состоялся сговор: он экзаменует меня по всему пройденному за всю третью четверть; я соглашаюсь, с условием, что четвертная оценка будет только по результатам экзамена без учёта многочисленных двоек в журнале!
Со светлым чувством вспоминаю я Василия Ивановича, отсутствие у него амбициозного чувства мстительности строптивому ученику! Он поставил мне пятёрку в четверти, пятый класс я закончил с Похвальной грамотой, которую сохранил и подарил на память внуку Серёже. Где она теперь?
Тогда я считал, что это была моя победа над учителем. Теперь уже я эту победу считаю над самим собой: не убоялся протестовать против несправедливости! С мстительностью учителей ученики соприкасаются очень часто.
А школьные годы скоротечны (как вообще вся жизнь, когда она кончается) Пришёл последний, седьмой класс красносельской НСШ, а с ним пришла жесточайшая Великая Отечественная война! Сельские семиклассники - это полноценная рабочая сила. Учёба в школе совмещалась с уборочно-полевыми работами в колхозе "Вольный Труд". Но это как у всех! А вот в ноябре 1941 года сложилась весьма критическая обстановка в обороне г. Воронежа, и была сформирована Тамбовская колонна для возведения оборонительных со-оружений. Маму назначили политруком Волчковского района, и семейство: тётя Прасковья Архиповна (старшая сестра мамы), её сын постельный инвалид Володя, сестра Клава, младший брат Лёша и я остались без кормильца.
Володя с 1919 года рождения был болен костным туберкулёзом левого тазобедренного сустава с открытой гнойной раной, нуждающейся в постоянной частой перевязке. Тётя была у него медсестрой и могла что-то самое необходимое для нас по дому. Клава училась в девятом классе и все надеялись, что хотя бы среднее образование она получит. Я был единственно возможным кормильцем семьи. Что же мог делать тринадцатилетний мальчик?
С началом войны уборку урожая организовывали по госкоммерческому принципу. Обмолот вели на открытых полевых токах, с дележом намолоченного: 85 процентов государству, а 15 процентов участникам работы сразу же после её окончания. Окончив работу, взвешивали намолот и делили заработанное. Ежедневно я приносил от трехсот до пятисот граммов: ржи, пшеницы, овса, случалось и даже проса. В общем-то, это мизерные количества, но учитывая, что были картошка и капуста с огорода, большого голода не было.
Работа была простенькой: верхом на лошади ездить по настилу рассыпанных снопов до тех пор, пока копытами лошадей из колосьев не выбьются все зёрна! Контроль предельно прост: периодически женщины ворошили настил и определяли степень обмолота, периодически обновляя настил.
Сама по себе длительная езда на лошади без седла утомительна и болезненна, а ведь это на морозе и пронизывающем ветру, в одежде-ветродуйке!
Вот она сельская закалка военной поры. Разве зря я утверждаю, что холера меня не возьмёт! Ведь слабо ей было в далёком 1941 осилить Санька!
Интенсивная физическая работа, от зари до зари, быстро снижает и даже вытравляет интерес к умственным занятиям, учёбе. Учёба в школе мной забыта, и ещё появилась значимость кормильца семьи. Словом, прощай, учёба!
В конце марта 1942 года мама, в связи с тяжёлым обострением гипертонической болезни, вернулась с трудового фронта и после короткого отдыха без лечения приступила к работе председателем колхоза "Знамя труда", расположенного в соседнем селе.
Мама! Титановая пластина её надгробия сохранится на столетия! Я привёз с маминой могилы капсулу родной земли, чтобы вместе с моим прахом была и её частица. Как горько мне, что она умирала в нищете, и я ничего не мог сделать. Верю, мы ещё воссоединимся и с без вести пропавшим братом Николаем!
Благодаря материнской мудрости, и Николай в 1935, и я в 1942 годах возобновили учёбу в школе. Николай бросал учёбу после смерти отца, а я на срок кормильца. Николай пошёл учиться в пятый класс переростком вместе с сестрой Клавой, а меня мама убедила, что я талантлив и легко наверстаю пропуск в учёбе сроком почти две четверти. А ещё убедительней для меня были её слёзы, которые я не мог переносить и пошёл учиться, только чтобы их у неё осушить!
В седьмом классе я учился одну четверть, но в Свидетельстве об окончании красносельской НСШ по всем предметам были лишь пятерки! С учёбой в восьмом классе вновь проблема: нет элементарной одежды. Но снова материнской мудростью (не без слёз) она убеждает меня обмундироваться в офицерскую форму Николая с шестилетней разницей в возрасте и моей низкорослостью щуплого сельского заморыша. Боже! Какая жалость, что нет памятного фото для сравнения бравого матроса Саши Федотова с тем чучелом - школьным Саньком! Это был осенне-весенний мой наряд, а на зиму двоюродный брат Володя дал мне напрокат свой новенький бушлат, в который можно было одеть два Санька, так разнились наши комплекции...
Опуская всю горечь семейных переживаний, отмечу, что с заявлением о приёме меня в восьмой класс Волчковской средней школы я пришёл во второй половине дня 29 августа 1942 года. Школа была открыта, но пуста. Я тихо прошёл по длинному коридору и, видимо, услышав мои шаги, из учительской вышла молоденькая женщина и очень строго меня спросила: "Что тебе тут нужно?"
Кто она я тогда не знал, но это была завуч школы Ольга Гавриловна Моисеева, поистине посланная мне Богом! До сих пор мне помнится проникновенный взгляд её карих глаз, который я смог выдержать, и ответил: "Хочу подать заявление о приёме в 8-ой класс"...
-Набор в школу закончен! Где, ты, был раньше? -Я красносельский. Двоякое чувство пронзило тогда меня: с одной стороны радость за себя, что не придётся быть посмешищем по одежде, а с другой стороны сразу представил горе и слёзы мамы, которой не понять: как это Санька и не приняли!
Я стоял в полной растерянности, не знал, что мне делать и молчал... Молча передо мной стояла и Ольга Гавриловна. Вероятно, горестный мой вид за маму проявился в полной эмоциональной наглядности и она взяла из моих рук заявление и Свидетельство об окончании красносельской НСШ.
Что было решающим? Не дано никому знать ни тогда, а тем более теперь, но посмотрев оценки, Ольга Гавриловна почти без раздумий сказала мне: "Хорошо приходи первого сентября в школу!" Может быть "бремя первого" красносельского ученика оказало мне судьбоносную услугу?
Позднее дочь мою Лену приняла в свой первый класс учительница Ольга Павловна Иванова 29 августа 1964 сверх численности "за авторитет братика Коли", когда мы тоже опоздали с подачей заявления в 64 школу, и директор категорически отказывала в приёме. Но, подвернувшаяся к жаркому спору о правах, Ольга Павловна просто сказала: "Сестрёнку Коли Федотова я возьму в свой класс". Не случись этого, Лена могла бы пойти учиться на год позже! Вот, что значит быть в "бремени первого". Несёшь его сам, а оно вдруг и поможет то ли сыну, то ли брату, то ли... ещё кому-то. Друзья-потомки! Прилагайте все свои усилья, чтобы быть Первыми!
Первого сентября 1942 года 8 км пешеходом; в новенькой форме офицера Красной Армии: галифе вверху до подбородка, снизу под коричневыми носками в чёрных ботинках, защитная гимнастёрка под узеньким ремешком, вздёрнутая над ним и опущенная женской оборкой для подъёма от щиколоток до колен и фуражка с красным (пехотным) околышем и двумя газетами под клеёнкой, удерживающими от закрытия глаз! Не знаю, можно ли по словесному портрету кому-то хоть примерно представить мой клоунский внешний вид - юноши восьмиклассника! Я, разумеется, осознавал это, потому что насмешливые взгляды привлекал не только мой клоунский вид, но и завидная офицерская форма, символ военного лихолетья! Я был "неповторим"!
Из нашего села в волчковскую среднюю школу поступили 4 человека: Нина Богатырёва, эвакуированная из Москвы, Валя Сарнычева, Шура Вдовина и я. Суровые были условия для учёбы у всех, но только я смог окончить волчковскую школу, не говоря уж о Высшем образовании. Даже Нина Богатырёва, вернувшись в Москву, смогла окончить лишь железнодорожный техникум. С полным правом утверждаю: трудности закаляют характер!
А путь к Высшему образованию лежал через волчковскую школу. Дорога к ней была чернозёмно-грунтовой, расстоянием в 8 км. в один конец, которое преодолевалось сезонно: в осенне-весенний период пешком: туда-обратно... Простейший подсчёт показывает, что за три года учёбы в Волчке пройдено около 4500 километров: под пенье жаворонков, курлыканье журавлей, весенним и осенним ласкающим солнцем, но и под Тамбовскими бурями и ливнями! В непогоду, и когда опаздывал, я бегал, оттого долгое время преуспевал в лёгкой атлетике и лыжных гонках. Вообще о моей выносливости даже были мелкие легенды. Закалку приберёг и к старости!
Зимой устраивались на постое в Волчке. Постой организовывала всегда мама и очень удачно. Мне никогда не забыть семьи: Протасовых, Чепелевых-Головиных и Беловых, в которых ко мне относились просто с любовью!
В сентябре 1942 года в Волчковской школе набрали два восьмых класса. Это обусловливалось тем, что в окрестностях было много сёл, и в них скопились ещё и эвакуированные с детьми, которых приютила с разных мест гостеприимная Тамбовщина! Эвакуированные, в особенности москвичи, привнесли в школу много общей культуры, и об этом ярко написал Юра Вавакин, Его воспоминания о школе весьма созвучны моим. Был у нас с ним замысел написать: "Историю волчковской школы военной поры", к этому склонили завуча школы Нину Сергеевну Зайцеву, завязалась регулярная переписка-обмен мнениями, но 18 мая 2003 года Юрий Васильевич Вавакин ушёл из жизни. У меня есть небольшой его архив. Его дочь Кира Юрьевна обещала прислать книгу, изданную другом Юры.
Юра Вавакин был талантлив и разносторонне развит. Он отлично рисовал, но у него в этом был не менее талантливый и ревнивый конкурент Валя Ливанов, тоже эвакуированный москвич. Валя всегда находил в рисунках Юры недостатки, широко их не высказывал, а почему-то мне доверялся. К сожалению, о его судьбе ничего неизвестно, и не только мне, но и нашим соученикам.
Юра был силён ещё по математике, но в этом с ним конкурировали: Инка Куткевич (дочь главного агронома района, у которого жила семья Вавакиных), Лена Зайцева (её старший брат учился в 10 классе вместе с моей сестрой Клавой) и я - Санёк Федотов, которым так и значусь!
Вот письмо от Юры Вавакина, которое мне хочется привести для потомков: "Дорогой мой Санёк! Ты уж прости меня за фамильярность, но после прочтения твоего длинно-предлинного письма-опуса, как ты его назвал, море доброты и нежности захлестнуло меня, и мне, вдруг, захотелось обратиться к тебе по-волчковски той военной поры.
Прежде всего, меня поразила в твоём опусе неуёмная страсть, а это для меня означает, что ты - красивый человек. А разве мог я распознать в те годы в тебе красивого человека, в мальчишке, одетом в военный китель ниже колен и в фуражку с красным околышем. Я в своих воспоминаниях с любовью пишу о наших учителях, но ты в своей любви и преданности превзошёл меня, я это признаю и низко кланяюсь тебе за это. Да, только по истечении многих лет ты вдруг, именно вдруг! (на каком-то отрезке твоей жизни) перед тобой встают, в твоей памяти эти, казалось бы маленькие, незаметные, скромные люди - наши учителя нашей средней школы в Волчке и ты начинаешь осознавать, что ты вылеплен ими в эту тяжёлую для страны годину и всё что в тебе по-человечески красиво - это от них, наших учителей".
Дорогой внук Серёжа! Это письмо по теплоте и искренности чувств сравниваю с твоей "Одой Деду"! С Юрой был перерыв в общении сроком 60 лет... Спасибо тебе, Серёжа, за бесценную помощь в моих стараниях для вас же.
Юра Вавакин высоко оценил моё отношение к учителям и сам дал лестную им оценку. Но мы с ним оба солидарны в оценке преподавателя математики, директора школы Серафима Михайловича Макаровского. Его жена была зав. РайОНО. В её распоряжении была лошадь для объездов школ района, но лошадью поль-зовался С.М.Макаровский с целью покупки в сёлах продуктов подешевле.
Учёба нас математике С.М.Макаровским была оригинальной: у школы стояла запряжённая лошадь, он шёл к нам в класс. Очень быстро объяснял у доски новый материал, назначал старшего (это всегда был Юра Вавакин), задавал несколько примеров-задач для самостоятельного решения и уезжал.
Класс разделялся на три группы (по лидерам): Ю.Вавакина, Е.Зайцевой и Санька Ф.(по фамилии меня в школе не называли). Заданий практически не проверял, на последних уроках в четверти проводил блиц-опрос, по нему и выставлял четвертные оценки. Уже в первой четверти 8-го класса он совершал такой блиц-опрос по алфавиту! Последняя очередь моя, но его давно ждёт уже Машка (так звали лошадь). "Федотов" - назвал он мою фамилию, и я стремительно рванулся к доске. Но ещё быстрее он остановил меня на полпути и, как будто впервые увидев, изрёк: "А, Федотов, садитесь"!
Я смущённый сел за парту, он что-то поставил в журнал. Это была тройка! Никогда больше в жизни я не испытывал такого оскорбления-унижения несправедливостью! Я воспылал чувством мести и, перебирая её варианты, выбрал самый жестокий: буду знать математику лучше Серафима Семикрылого (такая была у него кличка среди учеников).
По окончании 8-го класса отличные оценки по математике имели трое: Юра Вавакин, Лена Зайцева и Санёк Федотов! Диктум-фактум! В 9 и 10 классах первенство по математике делили с Леной, так как Юра вернулся в Москву...
Курсантом третьего курса ВИТУ я встретился на базаре г. Тамбова с С.М. Макаровским (он сразу после войны переехал в город). Мы друг друга узнали и первый вопрос его мне: "Ну, как пригодилась тебе математика?"
И я откровенно ляпнул: "Математика очень пригодилась, но мы её учили самостоятельно, Вам было с нами заниматься некогда!" Разговаривать-вспоминать нам было нечего, и мы разошлись. Я не хотел его обидеть, но моя беда была и осталась "быть самим собой!" Теперь я сожалею, что нанёс обиду С.М.Макаровскому, но это не было местью, хотя уважения к нему я не сохранил. Юра Вавакин в своих воспоминаниях даёт С.М.Макаровскому ту же оценку, что и я, хотя его благосклонность к Юрию была вполне явной.
А в школе на военных сборах 9-го класса я прошёл курс и получил официальное "Свидетельство физрука". В 10-ом классе должность физрука школы оказалась вакантной, и меня назначили по совместительству физруком 9-10-го классов, объединив в расписании занятия единым уроком.
Санёк Федотов обрёл "бремя стать первым" на официальном школьном уровне. Друзья-потомки! Не думайте, что это пустая формальность быть просто лидером среди своих товарищей. Во-первых, это два разноуровневых класса, а, во-вторых, даже на уроках специальных предметов дисциплина желает быть лучшей... Наш 10-й класс "усох" до десяти человек, в 9-м было человек 15-18, и в таком коллективе поддерживать дисциплину-внимание не так-то просто. На наших уроках "физо" бытовал приемлемый порядок, хотя я оставался Саньком, меня подначивали, равно как всех, но требования мои выполняли: отчасти из уважения ко мне, а больше из-за быстрой ответной, острой реакции на подначки-непослушание, всегда вызывавшей сочувствие мне и осуждение "ослушников". Одним из постоянных ослушников был Боря Белов и мне, казалось, что он мелко мстил за похвалу мне и укор ему со стороны тети Шуры и бабы Насти (его мамы и бабушки), у которых я был на постое. Борис очень не любил домашних дел, я их выполнял охотно, когда просили его, а это он воспринимал ревностно. А ещё у них в семье был четырехлетний очаровательный Юрочка, который буквально не отходил от меня, когда я делал домашние задания. Правда, на это я тратил очень мало времени, и мне легко было помочь-услужить по хозяйству, интересно возиться с Юрой.
Опыт общения в быту в разных семьях, раннее "властное положение" в среде своих товарищей, часто более широкого общего кругозора и глубоких по сравнению со мной знаний, рано заставили меня смотреть на себя со стороны, всему и во всём у других учиться. Очень с ранней поры, в первую очередь у себя самого, я не терпел невежества, в особенности, воинственного у начальников! Много бессонных ночей провёл я в стараниях избежать собственного невежества, налагая на себя "бремя быть первым" и немало людей обидел откровенностью за этот порок. В числе обиженных - "чины".
И уже в школе наметились мои чуть углубленные знания, моё прямое лидерство среди старшеклассников и доверие среди учителей. Вот пример, как в открытке 1974 года учительница по химии Екатерина Фёдоровна Петрунина писала мне: "За 33 года своей учительской деятельности много прошло учеников через руки, но некоторые из этих учеников оставили неизгладимый приятный след. К таким относится Саша Федотов
А вспоминая окончание волчковской средней школы в 1944-1945 годах, следует отметить самое важное:
- в связи с предстоящим призывом в лётное училище, уже в первой четверти учёбу в школе бросил, но вышло Постановление Правительства (Сталина) об отсрочке от призыва учащихся десятых классов до окончания школ; и по слёзному настоянию мамы, учёбу возобновил с большим отставанием в программе;
- уже в 1945 году вышло Постановление Правительства (Сталина) о вручении окончившим десятилетку "Аттестатов зрелости", с награждением отличников Золотыми и Серебряными медалями;
- кандидатом на Золотую медаль я был единственным в школе, так как в "Аттестат зрелости", включали оценки по предметам за 7- 9 классы.
В школе меня повели на медаль. Ангелом-путеводителем на Золотую медаль для меня стала Ольга Гавриловна, как в августе 1942 года она же была моим ангелом-спасителем, зачислившим меня в 8-ой класс, вопреки окончанию набора!
До сих пор размышляю: для кого больше старалась Ольга Гавриловна, для школы или для меня! Она окружала меня такой трогательной заботой при её всем известной строгости! Медали я не получил даже Серебряной: меня её лишил областной инспектор, настояв, вопреки мнению педсовета, оценить мои знания на экзамене по химии четвёркой за "нелитературный язык".
В "Аттестате зрелости" у меня лишь две четвёрки, но горжусь четвёркой по химии, потому что на вступительном экзамене у профессора Владимира Яковлевича Курбатова, ученика Дмитрия Ивановича Менделеева, я получил ПЯТЬ!
Облинспектор обрёк меня на суровые испытания - сдавать вступительные экзамены по тринадцати предметам (при наличии Медали был бы принят без этого), но трудности закаляют характер и, не будь пятёрки В.Я.Курбатова, стал бы Санёк строителем! Химиком я состоялся, а какой я строитель, отчасти, можно судить по сооружениям в Пупышево. Проекты сына, но в стройке есть труд его отца.
На школьном выпускном вечере 25 июня 1945 года первая красавица нашего класса Нина Булыгина призналась мне... в любви! Вероятно, это была шутка, так как из воспоминаний Юры Вавакина я узнал, что он был влюблён в Нину ещё в 8-м классе, и я ему не мог быть соперником, но тогда мне это было очень приятно: меня ценили не только по одёжке.
Уже курсантом я узнал, что с большой симпатией ко мне относились: Валя Гурова, Валя Тарасова, Лена Зайцева, Инка Куткевич, Инка Красивская, Люся Голвина, Наташа Жеребятьева, то есть почти все девчонки нашего класса.
С некоторыми из них я переписывался на первых курсах, и многое знал о родном крае. Теперь тоже веду переписку с Тамбовщиной для душевного равновесия.
26 июня 1945 года, рано утром с Колей Калачёвым в сопровождении моей тёти Прасковьи Архиповны мы пустились в путь до Тамбова, чтобы оттуда ехать через Москву до Ленинграда. Оба мы никогда никуда не ездили по железной дороге, но как-то само собой ответственность легла на меня. А в чём это? Пойди, разберись: отвечаешь и всё тут!
Коля был побогаче, но и мне тётя дала на дорогу 100 рублей. Она продала на базаре мою единственную новую рубаху, купленную на школьный бал, и я ощущал себя миллионером, так как такой суммы никогда не имел. Билеты нам выдали бесплатно по воинским проездным документам волчковского военкомата. Всё нам сопутствовало удачей! Однако в Рязани, ночью выявилась серьёзная поломка нашего вагона, его отцепили, пассажиров разместили по другим вагонам и только нас с Колей, жалких, щупленьких пацанчиков не пустили ни в один вагон, хотя мы потрясали своими воинскими билетами!
От Рязани до Москвы пришлось нам ехать на подножке, хотя пытались нас столкнуть, но тут защитой нам был воинский билет и деревенская мертвая хватка! 28 июня мы были в Москве на Савёловском вокзале. Там познакомились: с Виктором Сыщиковым, Виктором Размочаевым, Иваном Лычкиным и Иваном Мартыновым, тоже ехавшими в ВИТУ. В этой компании, на "пятьсот весёлом" утром 2 июля мы были в Ленинграде на Московском вокзале. Нам авторитетно показали шпиль Адмиралтейства, Военно-Морского инженерного училища; каков вопрос, таков ответ! И только прогулявшись пешком по красавцу Невскому, мы узнали адрес ВИТУ и впервые воспользовались трамваем.
Потом многое будет впервые, а в этот день за нами закрылись двери КПП, через которые свободно вошли, но выйти теперь не могли без квалификации - "самоволка", наказуемая строгими репрессиями. Впрочем, выходить было некуда.
Двухмесячный срок кандидатства! О каком "первенстве" тут можно говорить? Оказалось и тут довелось мне стать консультантом-репетитором старшины роты кандидатов Валентина Парамонова, пехотного сержанта прошедшего войну, хлебнувшего штрафбата, награждённого пятью боевыми орденами и реабилитированного за боевые заслуги с правом поступить в элитное ВИТУ!
Суровое лихолетье выветрило у Валентина школьные знания, и ему требовалась помощь при подготовке к экзаменам, особенно по математике. Он поступил просто: построил роту на обед и командно изрёк: "Ну, кто из вас рубит в математике?" После небольшого замешательства многие указали на меня, и решение состоялось: "Будешь заниматься со мной!" Почти неделю я занимался-общался с этим замечательным человеком. Математику он сдал, но где-то, что-то завалил, по конкурсу не прошёл и поступил в Выборгское интендантское училище. Везёт мне; надо было случиться, в Новосибирске на вокзале лейтенантами в отпуске я встретился с Валентином на десяток минут. О, это была встреча морского братства! Мы обнялись, перебивая друг друга, торопливо сообщили, кто куда следует, чтобы больше уж не встретиться, но навсегда остаться в нашей доброй памяти. А ведь всё это от бремени быть первым!
Сколько кандидатов ВИТУ знать не знали замечательного человека Валентина Парамонова и, отчасти, в чём-то не узнали о благородстве простых людей, когда внешне кажется, что они пользуются своим положением.
Занимались мы с ним вместе в какой-то тесной каптёрке и ни разу от него не услышал грубого слова. Но был другой командир-солдафон старший матрос Наумов, невежественный человечишко, с которым был у меня конфликт в кандидатстве, но его отчислили из училища, он поступил в ЛИАП, где учились Коля Калачёв и Сима Гуров. Как он юлил, когда случалось нам изредка встречаться. Людишки, получившие временно власть, самовозвышаются, но так же и самоунижаются когда её теряют! Испытание властью я прошёл с честью, но об этом напишу ниже в своём месте и чуть подробнее...
А теперь надо хоть кратко написать об условиях сдачи экзаменов, времени до Приказа о зачислении курсантами, становлении в городе Ленинграде...
Сдача вступительных экзаменов в ВИТУ, сразу после жестокой ВОВ 1941-45 годов, с разрушительными ранами домов и строениями, "забаррикадированными" в цокольных и первых этажах, представлялась лёгким умственным отдыхом от тяжёлых физических работ! Ни о какой подготовке не могло быть и речи, если не считать лично моего консультанства-репетиторства у Валентина Парамонова.
Физическая работа представлялась преимущественно уборкой-вывозкой мусора, фото-иллюстрация которой сохранилась у Коли Калачёва, Он щедро поделился со мной (по электронной почте!), и я наглядно подтверждаю: так это было... Разве кто-то не увидит, что двое юнцов относили, а семеро солдат и матросов им наваливали. Нет, это не позирование по заказу, а просто схваченный фотолюбителем жизненный эпизод кандидатской поры... Мне он рассказывает-напоминает больше, чем другим, потому что вся моя одежда (кроме фуражки) изорвалась до неприличия, и мне выдали б.у. робу курсантов, я стал окончательно казенным человеком, без дороги назад!
Назад я и не стремился, хотя рьяно меня уговаривали Коля с Симой перейти к ним в ЛИАП, убеждали, что возьмут меня на своё общее обеспечение. От соблазна устоял, трудностей военно-морской службы не побоялся и говорю:
Нет, не жалею я о том,
Что в жизнь мою плескались волны,
Что с юных лет стал моряком,
Не выбирал дорог я ровных...
В морях я не туристом был
И рано от того пришла усталость.
Я не стыжусь седых волос:
Мне седина в морях досталась!
Эту стихиру я эксплуатирую нещадно, но что поделать, если с её помощью можно так кратко охарактеризовать тридцать лет моей службы!
А их начало весьма памятно. Сданы экзамены, преодолён конкурсный барьер и группе кандидатов поручают особое задание: восстановить разрушенное фугасной бомбой фашистов здание института усовершенствования врачей.
В группу, видимо, отбирали добровольцев, так как в ней сошлись: Иван Лычкин, Иван Мартынов, Виктор Сыщиков и Санёк Федотов, которых уже свела судьба в Москве. Но здесь уместно заметить, что в кандидатстве мы, в общем-то, были разобщены. И.Мартынов-медалист экзаменов не сдавал, И.Лычкин и В.Сыщиков сдавали в другом потоке, а, следовательно, в уборочно-хозяйственных работах мы участвовали в разные дни и в разное время. В данный период тоже ещё не было известно, кто из нас на каком факультете будет учиться.
Нашим прорабом стал слушатель 3-го курса стройфака старший лейтенант (фамилию не помню), очень интересная личность с явно выраженной безответственностью. Он редко появлялся на стройке, невнятно нам объяснял, всегда задавал вопрос: "Задача ясна?" Из всех нас отвечал один только Виктор Сыщиков, с явно подчёркнутой подначкой и нарочито громко: "Ясна, товарищ старший лейтенант"!
Прораб наш уходил, а мы коллективно соображали, что будем делать, ребята? Наверное, никакой документации на восстановление не было, всё делалось на глаз по нашему разумению. Было много курьёзов и технических нелепостей прораба, но угол здания восстановили в двухнедельный срок, а Виктор Сыщиков станет курсантом стройфака, примет участие в восстановлении разрушенного фашистами города-героя Севастополя и будет иметь личный счёт за эту работу. После окончания училища служить ему придётся на Северном Флоте, Он защитит кандидатскую диссертацию, перейдёт на работу в ВИТУ, а там станет начальником факультета. Прямых рабочих контактов с ним не имел, но при встречах вспоминали с юмором былое. Он относительно рано ушёл из жизни, в ВИТУ его чтут!
Наша тройка будет зачислена на химфак, все пять лет просидит за одним учебным столом, будет расходиться и сходиться вместе, в частности, во ВМАКВ им. А.Н. Крылова, дружить семьями, но "суровая проза жизни" разрушит даже наше братство.
Иван Лычкин окончит училище с оплошностью: не напишет на защите дипломного проекта формулу адамсита, которым предлагал снарядить свой реактивный снаряд! Упорство его в учёбе было удивительным, хоть начинал середнячком. Назначение получил сначала в г. Находку, но вскоре его перевели в г. Владивосток. Там он хорошо себя зарекомендовал, хотя в письмах мне постоянно жаловался на безделие. Видимо, обстановка позволила ему и он уже в 1954 году поступил в Академию, а там стал парторгом факультета, учился архиупорно, стал отличником. Академию окончил с Золотой медалью, был оставлен продолжать учёбу в адьюнктуре. Окончил адьюнктуру с защитой кандидатской диссертации, остаться на должности м.н.с. в Ленинграде не захотел. "На ловлю счастья и чинов" уехал в г. Баку и там действительно защитил докторскую диссертацию, получил звание профессора, а в должности вырос до зам. начальника КВВМУ им. Кирова. После демобилизации устроился зав. кафедрой в Воронежском политехническом и там закончил свой жизненный путь 6 июня 2002 года с почётом.
Иван Мартынов учился ещё с большим упорством и преуспевал. Училище окончил по первому разряду, оставлен в НИХИ ВМФ сразу на должности с.н.с. и с этой должности в 1956 году поступил в Академию, которую окончил с Золотой медалью. В Академии мы учились вместе, но в разных группах. Мне золота не досталось, зато вся моя группа (мы оба были старшими офицерами групп) окончила Академию с отличием!
Его вновь назначили с.н.с. в институт, а для меня не нашлось вакантной должности с.н.с., и я согласился начать тернистый путь в науке с должности м.н.с.!
И.Мартынов до 1972 года так и остался с.н.с., я подрос до зам. начальника отдела и два года замещал больного начальника Николая Павловича Полякова.
Отдел я вывел на первое место в 4-м Управлении ВНИИВК, обрёл безраздельный авторитет в химслужбе ВМФ, особенно, у её начальника контр-адмирала Анатолия Георгиевича Кириллова, после моего участия в ЭЭОН. Как бы было само собой решено, что я уже начальник отдела. Но интриги были, есть и будут всегда! Матёрый интриган Гушкевич-Солодовников вёл против меня козни, как только мог. Чаще всего он бегал в Политотдел и клеветал, а это всегда имело известный эффект: "ври больше, кто-нибудь поверит!" В Политотделе хотя и не верили, но в интересах "морального климата" коллектива во внимание приняли... Стали подбирать кандидатов мне в начальники! Среди них Вася Северин (он был парторгом в химслужбе ВМФ) предложил и И.И.Мартынова, не искушённого в радиационной безопасности. Другие кандидаты на должность были тоже из числа "неспециалистов". Анатолий Георгиевич Кириллов, сознавая всю опасность некомпетентного руководства самой серьезной проблемой химслужбы ВМФ, лично приехал в НИИВК, чтобы отстоять мою кандидатуру. Партия решала всё, её представителем в институте был контр-адмирал А.Ф.Ганжа, вроде бы хохол, но с Гушкевичем оказался солидарен: А.Ф.Федотов моральный климат коллектива ухудшит.
Странно, как представлял себе ситуацию А.Ф.Ганжа, - я два года совмещал должности парторга, зам. начальника (и.о. начальника) отдела, и коллектив был устойчиво на первом месте, а освободившись от перегрузок, положение дел ухудшу?
Анатолию Георгиевичу не удалось отстоять мою кандидатуру, и он вызвал меня в Академию на личный приём, извинился передо мной, что два года я был фактически начальником отдела, теперь назначат мне в начальники неспециалиста. Он, просто, просил меня остаться на должности заместителя на два года, чтобы ввести в курс дела нового начальника. Институт предлагает две кандидатуры: д.т.н. В.П.Молчанова и к.х.н. И.И.Мартынова, от меня ждут решения-согласия, кого из них поддержит химслужба. Замечу, что на должности начальников химической специальности без согласия нач. химслужбы ВМФ институт назначить не мог. Я дал откровенно свои характеристики обоим, но сказал, что с И.И.Мартыновым мы давние друзья и, хотя он предпочтительней в части дела, но мне с ним будет трудно из-за моей уязвлённой амбициозности. Анатолий Георгиевич обещал, что химслужба меня во всём поддержит, а я дал согласие ещё послужить два года. Он позвонил в НИИВК, и И.И.Мартынов стал моим начальником, а заодно единомышленником Гушкевича!
На двадцать лет я забежал вперёд, повествуя, с кем из друзей начинал учёбу-жизнь и какую роль они сыграют впоследствии в моей судьбе. Всё же деревенскую закалку я должен славить и славить!
На первых двух курсах ВИТУ я распростился с "бременем первенства" в учёбе, потому что тяжело болела-нищенствовала мама, бедствовали тётя и младший брат. Получал от них отчаянно-горестные письма и чувствовал перед ними вину, что живу-роскошествую, а им ничем помочь не могу! Что делать, чем помочь?
Выход виделся мне только один: уйти из ВИТУ в другое училище, с кратчайшим обучением, и только тогда я смогу вызволить из нищеты семью. Нарушая воинские положения, посылал рапорты в другие училища не по команде, а напрямую, но вызовы получал в адрес командования ВИТУ. За это попадало мне, но не меньше и командиру роты, и начальнику факультета Ивану Андреевичу Власову, за низкое морально-патриотическое воспитание курсантов. Иван Андреевич был участником штурма Зимнего, об этом писали почти в каждую годовщину Великой Октябрьской Социалистической Революции, и моя "непатриотичность" очень донимала его! Он командно-грубо воспитывал меня, но письма из дома лишали меня рассудительности, и я повторял нарушения. Но как-то неожиданно и по-отцовски расспросил меня Геннадий Иванович Клюкин: зачем я так настойчиво занимаюсь бесполезным делом? Я всё рассказал ему без утайки, а он мне обстоятельно разъяснил, что семье я помочь не смогу, а себе судьбу покалечу навечно!
Нужен, ох как нужен в юности добрый и мудрый наставник! Медленно и болезненно я осознал, что нужно восполнять упущенное. Уже к третьему курсу за общественно-активный характер меня выдвинули: в комсомольское бюро, писарем роты, а потом уже я стал младшим командиром своих же товарищей.
В спорте среди первых стал в лёгкой атлетике и лыжных гонках, членом стрелковой команды и даже участником хора роты. Только, потомки, не думайте, что пела вся рота; отбирали "по способностям", теперь вы понимаете, почему пою?
По учёбе на третьем курсе стал тоже среди первых и "бремя" пришло ко мне вновь и в полном объёме. Меня знали не только на химфаке, но и на строительном и электромеханическом. С некоторыми бывшими курсантами до сих пор в приятельских отношениях.
Одногодичная командирская, двухгодичная писарская и трёхгодичная общественно-комсомольская деятельность отнимали очень много времени у учёбы, но давали неоценимый опыт многогранного общения с разнохарактерными людьми, изучения психологии их поведения и выработки выдержки собственного поведения.
Лидер в любых случаях должен иметь доверие, если он хочет быть в согласии с коллективом. В писарской работе я завоевал безраздельное доверие Г.И.Клюкина. Он доверял мне сотни чистых, подписанных им бланков увольнительных, разрешал в срочных случаях выписывать и выдавать курсантам на моё усмотрение. Я этим не злоупотреблял, но очень многим курсантам исключил самоволки и переживания, когда им нужно было немедленно уйти в город; я ответственность брал на себя. Все курсанты факультета относились ко мне с уважением. Но мне особое удовлетворение доставляло дружеское ко мне расположение Бориса Балашова, Бориса Телюкова, Коли Морозова, Саши Алексеева, Лёши Терещенко, Петра Балакина, Саши Клименко, Витахи Коротеева, а впрочем, я мог бы перечислить списочно полфакультета со всех курсов, с которыми учился!
Очень хочется привести пример, поддающийся количественной оценке бесплатного писарства. Только увольнительных курсантам с записью их в книге увольняемых выписано, в общем, около сорока тысяч! А сколько написано разного назначения списков, выписок-копий? Кто же это сосчитает, ну писал и писал: кто-то должен это был делать, а зачем тебе "бремя быть первым?" Сам захотел! Да нет же, Геннадий Иванович Клюкин сам выбирал себе помощников и был в них уверен. Однажды в училище был карантин по гриппу, и все увольнения были запрещены. Но в это время состоялась свадьба у Бориса Китайкина с Сонечкой Подьячевой. Они пригласили нас из ВИТУ: меня, Ивана Лычкина и Ивана Яковлева. Рискуя собственным авторитетом в училище, под мою личную ответственность Геннадий Иванович разрешил нам выписать увольнительные и без записи в книге увольнений идти "на выпивку", с которой во все времена велась борьба. Были и ещё десятки примеров его мне абсолютного доверия в училище, а потом ещё и дружеского с ним общения, когда я вернулся в Питер из Аман-Карагая.
Должен отметить, что уже многое я воспринял у Геннадия Ивановича Клюкина в командирской практике в училище. Он исключительно четко ставил задачи и очень редко прибегал к наказаниям, Его внушения были убедительны, и редко кто повторно нарушал дисциплину. Факультет был лучшим по учёбе и дисциплине в училище, благодаря Г.И.Клюкину. Тут ещё нужно отдать должное, что он вдумчиво подбирал младших командиров. В роте не было серьёзных конфликтных ситуаций, хотя младшие командиры обязаны были контролировать каждый шаг.
Мои помкомвзвода Вадим Власов и комод Геннадий Попов были "либералами" и в училище у нас сложились добрые отношения, а уж затем вместе учились в Академии, соприкасались по работе с дружеским расположением. С Геннадием Поповым дружески общаемся до настоящего времени с взаимным уважением!
Прошедшие годы всегда кажутся быстротечными, хотя, в общем-то, тянутся томительно. Так было на старших курсах училища, когда пришла пора профессионального становления: выполнения курсовых работ, выбора темы дипломного проектирования. Я выбирал задачи посложней, стремясь к творчеству "в малом". Оригинальные мои решения часто оценивали невысокими баллами, огорчался, но своих устремлений не менял. Кстати, то же будет и в период учёбы в Академии, чем в отдельных случаях буду удивлять своих наставников.
Для дипломного проекта выбрал весьма масштабную тему: "Дегазационная станция Главной базы Черноморского Флота города Севастополя". Предстояла завидная двухмесячная стажировка на Чёрном море с посещением кораблей эскадры и всех функциональных подразделений химслужбы ЧФ.
В Севастополь из ВИТУ поехали четверо: я, Игорь Костюков, Виталий Коротеев, Ростик Андросов, а там, в штабе ЧФ встретили двух дзержинцев: Диму Голубева и Володю Молочнова. На два месяца стали во всём неразлучны. Я и теперь сохраняю добрую светлую память о них и с душевной болью размышляю о родном мне Севастополе, возрождённом из фашистских руин во Славу, а отданного на поругание*...
Счастливая весенняя пора марта-апреля 1950 года физически ощущается и теперь! Корабельная сторона, Малахов Курган, Килен-бухта, плавбаза "Нева", каюта номер 8, один лишь пробковый матрас "для матросского быта" от МТО ЧФ, да верный бушлат, с оставшимся сроком носки всего полгода, незабываемы!
Помнится и чудесная солнечная погода днём с температурой 18-20 градусов, а ночью всего лишь около 8-ми с холодрыгой: "бушлат постели - им и укройся!" Так жили мы с Витахой Коротеевым в двухместной каюте, а четвёрка обосновалась на крейсере "Молотов", и мы регулярно встречались по выходным, чтобы бродить-изучать Севастополь, в котором тогда ещё на каждом доме сохранялось: "проверено, мин нет!" Был тогда уже подписан Приказ И.В.Сталина, восстановить город, но восстанавливать практически было нечего, его нужно было заново строить! Выше я отметил активное участие в этом Виктора Сыщикова.
Если отстраниться от памятных быто-культурных воспоминаний, которые весьма впечатлительны, то следует сразу отметить, что я себе поставил задачи по максимуму: побывать во всех подразделениях химслужбы, выявить состав флота Главной базы, посетить корабли эскадры, располагающие собственными средствами дегазации, изучить приём-передачу химимущества на обработку, ознакомиться с общей организацией подразделений химслужбы ЧФ.
Доступ в подразделения химслужбы был весьма прост: приходи куда хочешь, знакомься с теми, кого найдёшь, ищи того, кто тебе ответит на вопросы, а лучше думай сам. Здесь очень памятна была у нас встреча с нашим выпускником начальником цеха ремонта средств ПХЗ (в основном масок противогазов) Гришей Бабак. Поначалу он нам с Витахой преподал урок "достойного поведения", а затем высококвалифицированно объяснил подход к дефектации и ремонту резины. Это выглядело забавно: многократно перегибалась маска, отыскивалась трещинка и заклеивалась резиновым клеем. Гриша Бабак делал это на полном серьёзе, на него с обожанием смотрели женщины-работницы цеха, а я с мольбой думал: не приведи мне, Боже, заниматься таким делом. Молитва моя услышана. А вот Ивану Лычкину и Лёше Терещенко пришлось по парочке лет этим заниматься. Из числа подразделений химслужбы больше всего внимания я уделил лаборатории. Ей руководил инженер-подполковник Лебедев, толковый и опытный специалист, особенно в области регенерации. Он, заметив мой интерес в лабораторном деле, со своей стороны уделил мне доброе внимание и очень подробно ознакомил со всеми отделениями. Потом, после окончания стажировки, в характеристике я сам себе напишу: "проявил особый интерес к работе лаборатории" и это будет правда, которая определит всю мою творческую судьбу!
Сегодня бессоница подарила мне цитатку Е.П.Блаватской из поэмы Арнольда "Свет Азии", которая чем-то мне сейчас созвучна...
Беспредельность ужасом бы стала,
Сердце мира - вечною тюрьмой,
Если бы судьба вас приковала
К колесу безжалостной рукой.
Но - на вас цепей не налагали,
Ваша воля всяких мук сильней;
В Сердце мира нет людской печали,
Совершенство - цель земных путей.
Не печалился я в Севастополе, когда возникла непреодолимая трудность посещения кораблей эскадры. Начхим полковник Красников не захотел писать ходатайство в Штаб Флота о допуске, как того требовало существовавшее положение, мотивируя длительностью процедуры и уверенностью в отказе мичману-химику. Но по прибытии в Штаб Флота, нас принимал флагманский химик ЧФ капитан 2-го ранга Иоффе. Он отнёсся к нам душевно, просил обращаться за помощью, если возникнут трудности...
Без особой надежды, но пошёл к Иоффе, доложил о своих трудностях за 5 минут. - Пойдёмте к Горшкову! Без всякого телефонного звонка, без расспросов зачем! С.Г.Горшков - Адмирал Флота Советского Союза, Главнокомандующий ВМФ СССР, Зам. Министра Обороны СССР, дважды Герой Советского Союза, гроза вся и всех - в более поздние времена, а тогда - вице-адмирал, Начальник Штаба ЧФ был доступен мичману-химику - Саньку Федотову!
Адъютант С.Г.Горшкова (младший лейтенант) доложил, что на приём пришёл флагхим и тут же пригласил нас к Нему. С.Г.Горшков встретил нас, как равных. Иоффе объяснил, что проблемы у меня и представил мне возможность самому доложить в чём они. Доложить такому Чину кратко, чётко и понятно, не растеряться от неожиданности, что это предстоит тебе сделать, - и ты сам решишь свою судьбу. Громко сказано? Нет, десятки раз убеждался, что бестолково доложенный материал мог сыграть даже отрицательную роль! А тут всё было сказочно просто, выслушав меня и не задавая вопросов, нажал кнопку на столе, вызвал адъютанта и продиктовал шифрограмму командующему эскадрой: "Допустить на стажировку на корабли мичмана-дипломанта Федотова Александра Фёдоровича" и подпись! Две недели я ходил, ловил, просил полковника Красникова, не спешившего решать мой вопрос, а тут всё решилось за полчаса заинтересованными людьми.
Шифрограмма на кораблях эскадры находилась у вахтенных офицеров, и мне было возможно в любое время на катере (требуемого корабля) посетить любой из них.
Первым я посетил линкор "Новороссийск". Грозная шифрограмма вызывала ко мне почтенье. Я неудачно прибыл на корабль в "адмиральский час", но меня дежурный по низам отвёл в каюту начхима линкора капитана 3-го ранга Терентьева. Он спал, его пришлось разбудить и, узнав кто я и зачем он мне так срочно нужен, по-флотски обматерил меня. Чувствуя свою вину, я безропотно вынес гнев, и он смилостивился, вызвал химика-мичмана, с которым вместе очень внимательно осмотрели весь корабль и все средства химслужбы. Экономно я расходовал время преддипломной практики: все корабли эскадры посетил за неделю... Но для определения производительности станции (основного её показателя) нужно было знать корабельный состав Севастопольской базы. Да только кто тебе даст такие данные и ещё в те годы? Без этих данных весь мой дипломный проект превращался в ненужную бумажку-игрушку, которую можно было сотворить без стажировки в Севастополе. В базе дегазационной станции не было, в ней ощущалась потребность, и я хотел, чтобы от моего дипломного проекта была практическая польза! Не так это было и наивно: ведь мы были вторым выпуском флотских инженеров-химиков, и чего же нужно было ждать, чтобы действовать!
Пришла мысль: корабельный состав узнать в Техническом Управлении флота, воспользовавшись положением мичмана-дипломанта ВВМИУ из Ленинграда. В то далёкое время Военно-Морские училища были только в нашем городе, и на флотах ждали пополнений молодых лейтенантов, всячески способствовали нам.
В Техническом Управлении приняли приветливо, но о составе флота отказались даже разговаривать, усмотрев в этом прямую крамолу. В то же время дали мне всю открытую документацию по снабжению кораблей. Вспомнилась байка, что Д.И.Менделеев по железнодорожным накладным определил состав бездымного пороха. Я обнаружил бесчисленное множество заявок-накладных на покраску кораблей всех классов и решил, что тут можно отыскать ключик и к составу. В моих руках "Руководство по покраске кораблей", а в нём сроки покраски, расход красок, а в делах сведения отпуска: когда, кому, сколько; считай не ленись. За неделю на одном листке у меня был практически полный корабельный состав Севастопольской Военно-Морской базы с точностью 10-15 процентов. Теперь моя дипломная работа обрела романтико-практический смысл, и я обеспокоился местом размещения станции в Севастополе и даже её маскировкой под жилые объекты. По прикидочным расчётам здание станции представлялось внушительным сооружением. Я набрался храбрости-наглости пойти на консультацию к Главному архитектору города Севастополя Траутману и он меня принял; на полном серьёзе было выбрано место, и я уезжал из Севастополя с гордостью его строителя!
В 1973 году я, будучи во Владивостоке, случайно встретился со своим однокашником-строителем Николаем Павловым и спросил его: "А тут у вас, случайно, главный архитектор не Траутман"? "Да, а ты-то откуда знаешь?"- удивился он. Архитектурный стиль Владивостока мне представился в чём-то севастопольским, а может быть есть какая-то особая память молодости? Владивосток для меня восхитителен, и ведь нужно встретиться в двух замечательных, морских городах Руси с творчеством талантливого архитектора как Саньку, так и Александру Фёдоровичу Федотову, во временном периоде в четверть века.
В Севастополе мне посчастливилось побывать и туристом, и в рабочей командировке в советское время. Радостные это были для меня встречи с милым городом. С сердечной болью теперь смотрю на глумление* над славным Черноморским Флотом, на котором хоть два месяца, да служил мичманом!
Тогда же, в мае 1950 года было у меня ощущение особого счастья от удачной стажировки, заряда крымско-севастопольской природой, творческим настроем!
Первое, окрыляющее (не преувеличиваю!) чувство ТВОРЧЕСТВА я испытал во время дипломного проектирования от масштабности работы, ведь я - Санёк уже "оперировал Черноморским Флотом!" (Хотя бы в части химслужбы.) Мне и предстоит её развивать, совершенствовать. Начнём, пожалуй! Таких станций на флотах ещё не было, и даже слушатели ВМАКВ им. А.Н.Крылова выполняли дипломные проекты-работы лишь по отдельным её элементам, с которыми мне представилась возможность ознакомиться и частично воспользоваться.
Потеря месяца для работы над проектом (по семейным обстоятельствам) заставляла спешить, напрягаться, работать по 16-18 часов, и всё равно не успевал. В изготовлении плакатов для защиты вообще помогли: Саша Алексеев, Коля Морозов и Игорь Костюков, которые уже выполнили свои работы и отдыхали от трудов праведных. Везунчик Санёк, успел! Одобрил работу, с похвалой, руководитель полковник к.т.н. Аркадий Алексеевич Ягунов, который очень обижался на мою строптивость и, бывало, укорял за непочтенье его заслуг. Показывал свои книжки, которые он написал, когда меня ещё и на свете не было! Тогда мне особенно хотелось тоже написать, хотя бы одну брошюру.
Рецензию, блестящую, на мой дипломный проект написал начальник лаборатории НИХИ-10 ВМФ, инженер-подполковник Юрий Александрович Илларионов. В итоге мой проект признали самым масштабным, а меня лично достойным по всем показателям защищаться первым! Это в те времена было особым доверием Командования и Партийной организации факультета. Таков Санёк!
День защиты выдумали отметить последней всеобщей зарядкой на улице Чайковского. Зарядка была забыта уже восемь месяцев! Решили-постановили, что выходим все, даже сачок "папа Теберг", который, если случалось, что по принуждению и выходил, то всё равно прятался в подворотнях. Итак, на зарядке все 26 дипломантов, - небывалое событие, хохмим-дурачимся кто во что горазд, радуемся толпой! И как-то нечаянно вроде наступил я Ивану Яковлеву на ногу. Наверное, тогда такая мелкая неприятность досталась не ему одному, но что случилось с ним? Он рассвирепел, стал ругаться, не воспринимал извинений и никакого резона, перешёл на оскорбления. Оставалось одно, строго сказать: "Уймись"!
И вот этот обиженный друг-товарищ изрекает мне пожелание завалить защиту диплома! Я посмеялся, но засела в мозгу дикость, на которую способен злобный человек. Предзащитные волнения обострились, аппетит исчез, завтракать не стал, и меня охватила какая-то скрытая тревога. До защиты оставалось полчаса и я решил выйти на набережную Невы и прогуляться. На КПП встретил начфака Ивана Андреевича Власова: "Вы куда"? По сути это была самоволка, но я объяснил, что хочу перед защитой побыть у Невы! Он меня не остановил, как бы разрешив "увольнение". Возвращаясь в училище, на углу Каляевой и Чернышевского в пивной за 26 копеек выпил кружку жигулёвского натощак и слегка захмелел.
На первый день защиты, на защиту первого диплома практически всегда Государственная Комиссия собирается в полном составе. Так это и было 28 сентября 1950 года. Человек 25 (полковники и профессоры) во главе с Председателем госкомиссии контр-адмиралом, начальником НИХИ-10 ВМФ Александром Сергеевичем Антиповым собрались, чтобы Санька, переаттестовать в инженера-лейтенанта Федотова Александра Фёдоровича...
Родная Нева и кружка пива не просто успокоили, а возвели в состояние блаженства, и я даже с какой-то усмешкой смотрел на Госкомиссию и думал: не много ли на одного мичмана полковников? Все мои действия были осмысленно-спокойными, и не было смущенья, когда члены Комиссии назадавали мне 28 вопросов!
Защиту мою оценили четырьмя баллами, но в решении ГЭК рекомендовалось: "Результаты дипломного проекта А.Ф.Федотова использовать при проектировании и строительстве Дегазационной станции в Севастопольской ВМБ".
Таки стал "первым", хотя училище окончил в самой середине списка - двенадцатым!
В составе членов ГЭК был инженер-полковник Иван Кузьмич Носов, начальник отдела ХС ВМФ. Он подбирал в своё заведование, для Центрального склада 2021 нач. хим. лаборатории. Вот им прочитана "судьбу определившая" характеристика мичмана А.Ф.Федотова. Иван Кузьмич Носов предлагает мне эту должность, я соглашаюсь, так как искал в жизни интересную творческую работу, а не тёплое местечко!
Иван Кузьмич мне не сказал, а я не спрашивал, где же, на каком флоте базируется Аман-Карагай. Долго искали всей группой эту загадочную ВМБ, и она оказалась в кустанайской ковыльной степи. Как ни странно, но письма доходили по смешному адресу: "Казахстан, ВМФ, имярек"... Склад был организован-построен в начале ВОВ, имел стратегическое назначение и был неприметен по местоположению.
Год и восемь месяцев мне посчастливится там работать-учиться самому, учить других; моим покровителем будет Иван Кузьмич Носов, замечательный человек.
30 сентября 1950 года состоялся выпускной банкет, который все с нетерпением ждали, и он подвёл итог пятилетней очень дружной, сплочённой учёбы-жизни! Обменивались адресами, давали обещания-клятвы верности и нежно провожали друг друга. Иван Лычкин уехал, не получив даже проездных документов на жену, хотя ему предстояло следовать во Владивосток, и был большой материальный риск.
Правда, он это дело поручил мне, и был, вероятно, абсолютно уверен, что С.Ф. выполнит для него поручение, равно как для самого себя. Так и было...
Меня провожали 2-го октября 1950 года от ВИТУ до Московского вокзала на такси "Победа" Лёша Терещенко и Борис Телюков. Я уезжал в Усть-Каменогорск к жене, к тёще и тестю, многочисленным родственникам, пока неведомым.
Лёша перед самым отходом поезда неожиданно попросил бумаги, её быстро не нашлось, тогда он достал дипломантскую фотографию и торопливо написал: "Сашка, дорогой! Я люблю тебя за откровенность, прямоту, добрую душу. Будем друзьями навсегда, я со своей стороны даю слово. 2.10.50 г. Алексей".
Борис, как обычно, вёл себя сдержанно, но все трое расстались с грустью и были в весьма дружеских отношениях до последних дней их жизни. Обоих я похоронил, Бориса в Твери (ещё вместе с Лёшей), а Лёшу в Подольске, сказав последние горестные прощальные слова и опустив мою горсть земли в могилу.
Сколько с ними связано, как многому у них научился, как благодарен им! Наступила особая пора жизни, когда вспоминаешь самые СЧАСТЛИВЫЕ её дни, а захлёстывает грусть утрат, потерь и чувство неоплаченного долга друзьям, родным и всем добрым людям! Об этом стоило бы написать особо...
Впервые я ехал по Союзу Советских Социалистических Республик на такие расстояния и в столь длительные сроки в пути! Расстояние более 3500 км, а время следования почти десять дней с пересадками в городах: Москва, Новосибирск, Барнаул, Рубцовск. На таком пути всегда находятся интересные попутчики, были они и у меня, но в мыслях уже витала забота-тревога о работе: начальник...
Встретили меня "по-царски"! Тёщу Зинаиду Даниловну и тестя Александра Васильевича Павловых нельзя было не полюбить, так как их приветливость и забота были родительски искренними, что было часто неудобно чувствовать: каждый мой шаг стараются предугадать и удовлетворить мои желания. Это не забывается, и я помню, и буду помнить всю оставшуюся жизнь! Тёща стала мне второй матерью, а уж бабушкой моим детям стала самой, самой, самой!
После ИЗНУРИТЕЛЬНОЙ работы над дипломным проектом, я изрядно устал: похудел и постоянно хотел спать. Нам с женой выделили уютную комнатку, и я имел возможность спать по 12-14 часов, меня откармливала мама-тёща пирогами, печь которые она была экстра-мастерица! Бывал я позже в санаториях, но тот первый отпуск и все последующие, проведённые у мамы-тёщи были оздоровительными и физически, и морально! Памятен отпуск в Черемшанке в 1965 году перед защитой кандидатской диссертации (с отъездом в мой день рождения 11 декабря) и последняя наша встреча на Алтае в августе 1972 года.
Перед ними я в долгу за себя, но больше за моих детей, которые знают, что есть высшее человеческое добро, и они его получали от бабы Зины в избытке.
Можно было бы написать, как много было встреч и каких трогательно-родственных, сколько внимания я получил всего лишь за месяц, но тут вот ясно, что меня встречали... по одёжке! Я появлялся в новенькой военно-морской форме при кортике, а в Усть-Каменогорске, вероятно, отродясь моряков не видели. На меня глазели, как на МОРЯКА, а в молодости я ещё будто был симпатичен.
25 ноября нужно было следовать в "родной" Аман-Карагай, закатили нам отвальную. Как бывает в таких случаях, без приключений не обходится. Оно и было весьма пустячное: отец-тесть чуточку "перебрал". Но беда в том, что станция "Защита", откуда нужно было уезжать, расположена в 3 км от города, и у нас багаж - ящик, с книгами и бытовыми мелочами, для которых требовался грузовик, и его гарантировал отец-тесть. Переволновались, но всё обошлось, нашли попутку. В Челябинске была пересадка, а затем предстояла ещё одна на станции Карталы. Там у нас было время, и по адресу зашли в гости (в первый и последний раз) к тёте-прокурору, очень приветливо-родственно встретившей нас и занимавшей интересными профессиональными рассказами. Жаль, что встреча была одноразовой и односторонней. И вновь хочется подчеркнуть - от добрых людей остается добрый след...
На вокзале в Челябинске встретили моряка, старшего лейтенанта, и состоялось знакомство с Окуловым Геннадием, его женой Аллой и их сынишкой Валерой, старожилами Аман-Карагая, нашими сопровождающими и заочными гидами жилгородка. И с момента нашего знакомства мы останемся надолго друзьями, будем переписываться и встречаться, когда меня переведут в Ленинград, а его в Новороссийск.
Есть ещё одна возможность отдать должное добрым и бескорыстным людям, которые поначалу поддержали нас даже кухонной утварью, а потом были у нас беспроцентными кредиторами, позволявшими посылать деньги студенту-брату Алексею. Он не получал стипендию, и мы посылали ему, по существу, наш "переходящий долг"!
Геннадий Окулов уже по пути следования рассказал мне, что я буду третьим начальником химлаборатории и дал очень объективные (это я пойму потом) характеристики В.А.Малиновскому и Н.В.Соловьёву. Кстати Геннадий был учителем, призванным на службу в войну, и до нашего с Игорем Костюковым прибытия на склад, только один был с высшим образованием. Это замечание имеет свой смысл, потому что к нам с Игорем сразу же предъявлялись повышенные требования. Тем более, что мы причислялись к ленинградцам, хотя он - москвич, а я - жихаревец!
Игорь прибудет позже, а я вступаю в должность, принимаю химическую лабораторию по акту у инженер-майора Николая Васильевича Соловьёва, назначенного с.н.с. в НИХИ ВМФ, мечту для службы каждого морского химика. Он горд, учит-объясняет, где, когда и как проще поступать, чтобы было мне легче...
Начальник это особая профессия! Конечно, масштаб коллектива налагает свои особенности, но начальник всегда "эксплуататор!" Он пользуется, как интеллектом, так и физическим трудом своих подчинённых (на законных основаниях). Результатами коллективного труда может воспользоваться индивидуально. Он чаще всего "непогрешим", а если ищут у него грехи, то это "злопыхатели", хотя могут их найти и интриганы, когда у начальника коллектив поделён на любимчиков и иных.
Разумеется, что это очень упрощённо, но мне кажется достаточно для того, чтобы утверждать: быть честным-справедливым начальником - большое бремя!
Я стал начальником многопрофильной химлаборатории в 23 года. Её штат, тридцать единиц, был укомплектован 21-ой незамужней женщиной в возрасте 18-25 лет и с образованием 8-10 классов при практическом обучении непосредственно на рабочих местах. Мои предшественники В.А.Малиновский и Н.В.Соловьёв довольствовались минимумом химико-аналитических операций, обеспечивающих приём-отгрузку "имущества" со склада, но вовсе не стремились к выполнению анализов в полном объёме, ссылаясь на объективные обстоятельства. Им было спокойно. Моим законом в работе стало "Руководство по химическим анализам при хранении военно-химического имущества". Естественно, что в первую очередь потребовалась учёба техников и лаборантов профессиям, и ускоренно. В этом моим соучастником была старший инженер Татьяна Степановна Ужегова, выпускница Свердловского Политехнического Университета, исключительно добросовестный человек и химик-аналитик высшей квалификации. Она во всём мне стала единомышленницей, способствовала исключительной дружбе в коллективе лаборатории.
Добрые воспоминания просят хоть какой-то лирики и вот она, безымянная!
Я не мудрый, а влюблённый,
Не надеюсь, а - молю.
Я теперь за всё прощённый,
Я не знаю, а люблю.
Действительно, было взаимное обожание в коллективе, и подтверждением этому может быть сверхтрогательная посадка мне сотки картошки, когда я в мае 1951 года был в отпуске в Москве. Это организовала Татьяна Степановна, но участвовали в сельхозоперации все сотрудницы. Осенью я собрал мешок очень мелкой (размером с воробьиное яйцо) картошки. Этой закуской я встретил жену с сыном из семиозёрного районного роддома, а спирт мне принесла подпольно домой тоже Татьяна Степановна: водки в жилгородке не было...
Особенно трогательно было для меня, когда при поездке в Свердловск на праздник она привезла мне в подарок две бутылки жигулёвского пива. Было время, когда я пиво очень любил и, видимо, как-то об этом сболтнул.
А забот в лаборатории нам с ней хватало. Она в основном занималась общей химией, а я обучал методикам анализов и испытаний. Особенно памятно было освоение работы на приборе Дубинина по проверке защитной мощности противогазов по синильной кислоте. Эту методику я осваивал сам совместно с Надей Петруниной. Тысячу раз убеждался, что творчески заинтересованные люди неизменно раскрывают свой талант и проявляют смекалку. Работать с Надей было удовольствие. Она понимала всё с полуслова, а понимание было необходимо, потому что синильная кислота - нервно-паралитический яд в микроконцентрациях, обладает очень высокой летучестью и кипит при температуре 26 градусов по Цельсию. Освоение методики пришлось на летний период, когда наружная температура достигала 33-35 градусов, и испытания проводились при неустойчивом искусственном охлаждении. Бывали случаи выбросов кислоты в вытяжной шкаф со смертельной опасностью. Освоив методику, я испытания прекратил до зимы.
Почему в таких неблагоприятных условиях проводил испытания? По приказанию начальника склада полковника В.И.Воронова, человека малограмотного, вмешивавшегося в дела, не его компетенции с грубейшей амбициозностью.
Когда он стал требовать от меня продолжения испытаний, я категорически отказался выполнять его устное приказание, так как оно грубо противоречит технике безопасности и потребовал письменного приказа. Вопрос был решён: письменного приказа он написать струсил, а я одержал убедительную победу, которая будет стоить мне бесконечных придирок к дисциплинированности. А испытания быстро и без хлопот провёл, как наступила зима!
Вскоре с инспекцией на склад приехал Иван Кузьмич Носов. Вместе с В.И.Вороновым он пришёл в лабораторию, и я ему докладывал, что делается и в чём есть особые трудности. На каждой фразе Воронов перебивает меня и подчёркивает, что все трудности в лаборатории из-за недисциплинированности начальника.
Я не выдержал, сорвался и, войдя во гнев, заявил: "Ваше мнение, товарищ полковник, доложите без меня, а мне не мешайте докладывать о состоянии в лаборатории. Татьяна Степановна, отвечайте на вопросы полковника Носова, а я здесь не нужен"! Сказал в самой резкой форме, решительно ушёл к себе в кабинет и написал рапорт об увольнении. Окончив осмотр лаборатории, Иван Кузьмич зашёл ко мне и в очень резкой форме стал выговаривать за беспрецедентную недисциплинированность. Я отдал ему рапорт и рассказал о грубейших вмешательствах в мои дела, о постоянных необоснованных, мелких придирках, мешающих работе.
Рапорт он мне возвратил с "проникновенным разъяснением" понесённых государством затрат на мою учёбу! В конце концов наша беседа свелась к делам лаборатории, её трудностям и нуждам. Особенно трудно было с посудой; контрольной проверки требовали все аналитические весы, не было некоторых реактивов и было немало вопросов по отдельным химико-аналитическим методикам. Кое-что уточняли по опытному хранению морских дымовых шашек. Оба были удовлетворены. Хотя он строго мне рекомендовал соблюдать дисциплину, Гнева не было! Он уезжал в Москву через Кустанай на машине, взял меня с собой, чтобы я имел возможность связаться с имеющимися там химическими лабораториями.
По дороге в Кустанай коротали время в беседе о делах в химлабораториях Центральных складов ВМФ. Их было три: наш, в Кобостово и в Ярославле. Самый мощный был наш, даже штатная должность начальника обозначалась вилкой: капитан 1 ранга - контр-адмирал. Замечу, в ВОВ начальником склада в Аман-Карагае был инженер-полковник А.И.Ежлов, дед близняшек Ежловых из нашего 12-го дома (Л-д, ул. Савушкина). Иван Кузьмич рассказывал мне о начальниках лабораторий на этих складах: Коле Роговом и Володе Кириллове, которых я хорошо знал по учёбе в ВИТУ.
Неожиданно для меня, он спросил, а не мог бы я рекомендовать толкового нашего выпускника вместо В.И.Кириллова в Кобостово, так как его просят перевести в Ленинград, но ему нет подходящей замены. Я воспылал желанием посодействовать сразу двоим: и Володе, и Лёше Терещенко! Расхвалил, как только мог, и дал абсолютно все сведения об инженере-лейтенанте Алексее Павловиче Терещенко, заверив Ивана Кузьмича, что он мечтает работать в лаборатории, и это будет ему счастьем!
Лёшу назначили по моей рекомендации начальником лаборатории, но на моё место, когда меня перевели в НИХИ-10 ВМФ, и я получил "проклятие" за содействие, потому что он был уже хорошо трудоустроен в городе Балтийске, а ему предстояло вкусить "моих прелестей", которым совсем недавно он завидовал, хотел их!
Я храню письма Лёши Терещенко и с просьбой о содействии, и с проклятием за …действие. Спустя годы, в конечном итоге, он всё же будет благодарен мне за Аман-Карагай. Он предложит съездить туда вместе, но к старости желаний много, дела мало.
В Аман-Карагае у меня бремя первенства сразу стало обширным. Его мне подваливали за: социально-активный характер, за здорово живёшь и для проверки, а чего ты стоишь? Просто сходу полковник Пётр Михайлович Никулин, в январе 1951 года (через месяц после вступления в должность) назначает меня председателем инвентаризационной комиссии склада. А это необходимость сверить документальное соответствие всего и вся с фактическим наличием! К документации, в первую очередь, относятся схемы: территории склада с охранной системой, расположения хранилищ и строений. И само собой, проверка фактического наличия...
Ну и в чём тут фокус первенства? А в том, что документации по территории и размещению склада фактически не было. Не было десяток лет, тебе-то что: пусть и не будет! А тогда какой же ты, Федотов, председатель? Что и с чем сличаешь? И вот впервые я на ватмане вычерчиваю в масштабе все схемы склада, делаю это в личное время по собственной инициативе-глупости и прилагаю к "Акту инвентаризации". Во всём мне помогают люди, но помогают тому, кто тянет сам. Не забуду техника-строителя Николая Степановича Сипигина, который произвёл все обмеры территории, хранилищ и строений, чтобы родилась документация склада.
Можно всё это представить и как наивное отношение новичка, но ведь он вступал в новую должность и занимался этим делом по совместительству...
Дело, в общем, было весьма трудоёмкое, но всё ж пустячное. Однако сей пустяк привёл в умиление сурового полковника П.М.Никулина и инженера-лейтенанта Федотова признали инженером! Авторитет человека порой складывается из таких мелочей...
Лирика! Вчера, 04.04.2004 года, её у меня было в избытке, и я принёс её к дочери Лене и её сыну Серёже, в связи 20-летием со дня защиты Леной кандидатской диссертации. Вообще-то, если смотреть в масштабе СССР, когда число кандидатов наук в то время превышало 250000 человек, увеличение ещё на одного - пустяк для статистики! Но причём здесь статистика, если папа Саша спал и видел дочку Лену учёным! Чтобы наблюдать её первый шаг в науке, я не пожалел самообезобразить себя и сбрил БОРОДУ, только бы присутствовать на заседании Учёного Совета!
Наслаждение и счастье, которые я испытал тогда, наверное, как допинг! Нет, не выразить мне чувств своих в полной мере, когда вижу успех детей-внуков! Взял у Лены почитать книгу: "Генетика гениальности" (В.П.Эфроимсон) и уже с ночного чтения хочется ввернуть цитатку автора, равно как принадлежащую мне, и я внушаю её детям: "Для того чтобы стать гением, надо иметь любящую мать". Не могут, не должны родители сомневаться в способностях детей, они обязаны обнаружить их у них, поддержать и развить всеми доступными способами-средствами! Разве не так было в семье "тамбовского волка"? Моя любящая мама не усомнилась во всех нас четверых, что мы у неё талантливы, и не ошиблась!
В поведении людей, при элементарной наблюдательности, просматриваются: самовозвышение и самопринижение, самооправдание и самоосуждение, самонаграждение и саморазжалование и пр., пр. само... Самооценивая себя, я самоотстранялся, как бы смотрел на себя со стороны и решал, как вести себя, что делать? Решения принимал быстро; у иных создавалось впечатление бездумно, но это ложное представление, так как обладаю "резвым" мышлением и почти никогда от первого решения не отступал. За это слыл упрямым, меня осуждали, я упорствовал!
В Аман-Карагае в моей судьбе огромную роль играла синильная кислота. Ещё на занятиях по токсикологии в ВИТУ наш преподаватель к.м.н. подполковник медслужбы Г.М.Матылев демонстрировал мгновенную гибель огромной овчарки от капельки синильной кислоты. Впечатляюще выглядело паралитическое действие! Испуга не было, так как мы хорошо сознавали, что будем военными химиками. К тому же у нас была производственная практика на чернореченском химкомбинате в городе Дзержинске, где рабочий день длился лишь четыре часа, и работа велась в противогазах. То есть обращение с синильной кислотой требовало особой предосторожности. В процессе длительного хранения была ещё особая опасность, синильная кислота имела свойство полимеризоваться, вследствие чего бывали взрывы. Для предупреждения этой опасности в синильную кислоту добавляли стабилизатор - серную кислоту.
Синильной кислоты был огромный, стратегический запас на нашем складе, и её анализы проводились почти каждый день. При отборе проб должен лично присутствовать начальник лаборатории, как при наиболее опасной операции. Для отбора проб выделялись бравые матросы из отдела хранения.
"Фобия"! Сколько раз я буду наблюдать её у разной категории людей и как? В числе матросов-пробоотборщиков был разбитной храбрец Малыш. Фамилия по росту! Почти каждый пробоотбор он чувствовал, что его противогаз "не держит", он ощущал запах синильной кислоты. Она действительно имеет характерный запах и об этом говорилось во время инструктажей перед пробоотбором. Ему меняли противогаз (для этого всегда был запасной), всё это создавало нервозность, растягивало время. И это повторялось именно с ним. Я понял, что он смертельно трусит и оттого "чувствует запах"! Нужно было вылечить его от "фобии", и я просто надел на себя его противогаз, в котором ему чудилась опасность, и длительное время коробку держал над открытой горловиной бочки, демонстрируя полную его, Малыша, безопасность. Таким образом я излечил не только его одного, но и тех, кто потенциально трусил. Замечу, что при выполнении опасных работ наибольшую угрозу привносит неуверенность, а она идёт от боязни-трусости...
Химико-аналитический контроль показывал, что признаки полимеризации синильной кислоты усиливаются, стабилизация малоэффективна. Возникли серьёзные риски взрывов синильной кислоты, и ХС ВМФ приняла решение избавиться от хранилища такой кислоты, приказав её уничтожить! Опыта уничтожения и самой методики-способа во всём Союзе не было. Полковник В.И.Воронов, тот же, что мне приказывал проводить испытания, назначил меня ответственным за уничтожение.
Почему? Знал это только полковник, а задачу по функциональным обязанностям должен был решать капитан Николай Иванович Друцкий, начальник 1-го отдела хранения, опытнейший специалист, служивший на складе со дня его создания.
Я предложил и успешно осуществил экологически-чистый способ, но опасный для жаркого казахстанского лета: открытое сжигание синильной кислоты.
Вызывало негодование грубое и невежественное вмешательство полковника Воронова, но терпел! Терпел потому, что уничтожение осуществлялось в кустанайской степи, где пасли колхозный скот и я отвечал за безопасность матросов и чистоту пастбища...
Сейчас Кириенко-Израитель в Приволжском округе уничтожает ОВ с участием ООН, я выполнил такую же работу первым, не получив и благодарности. Хорошо, что полковник не нашёл ни сучка, ни задоринки. А ведь искал!
Не могу оставить без внимания-похвалы первую адмиральскую благодарность, полученную в Аман-Карагае. За что? Внушительнейшее событие было организовано ХС ВМФ: общефлотский конкурс по изобретательству и рационализации. Есть конкурс, должна быть комиссия, а уж без председателя... ничего не может быть!
Председателем назначили инженера-лейтенанта Костюкова Игоря Ивановича, начальника мастерской, не очень обременённого служебными делами. Изобретать-рационализировать на складе было некому и нечего. А, председатель, изволь, доложи результаты конкурса! Игорь взмолился, Саша, спасай! Придумай хоть что-нибудь.
Придумывать ничего не требовалось: всё время, что-нибудь рационализировалось, но никому не было стимула оформлять это документально. Вняв мольбе друга, я срочно оформил рацпредложение: "Отбор проб загущённых иприта и люизита". По руководящим документам этого сделать было нельзя, а мной предлагалась простейшая вакуумная система, не требовавшая никаких трат.
Игорь отчитался, предложение послали в ХС ВМФ, из службы направили в Кобостово на рецензию, инженер-лейтенант Роговой Николай Афанасьевич написал положительный отзыв, и через полгода к полнейшей моей неожиданности и ещё большему недовольству полковника В.И.Воронова мне объявлена благодарность. Она в моём личном деле обречена на "бессрочное" хранение! И забавно, и бремяпамятно.
В это время я изредка бывал в Москве, попутно заходил к Ивану Кузьмичу, он проникся ко мне уважением и стал моим покровителем. К нему я вынужден был обратиться, когда полковник отказался принять на вакантную должность плановика мою жену. Выглядело это дико: при абсолютном отсутствии возможности набора грамотных кадров, он не брал её, экономиста с высшим образованием, на должность, с которой уволился плановик-практик, не имевший даже среднего образования. В ХС ВМФ мне не поверили, но когда я категорически поставил вопрос о переводе, за подписью контр-адмирала Добрынина была отправлена телеграмма о немедленном приёме на работу жены инженера-лейтенанта Федотова.
И, напротив, когда спустя время, пришёл приказ о назначении меня в НИХИ-10 ВМФ, В.И.Воронов пытался задержать жену на складе, как молодого специалиста, присланного по распределению. Целый месяц он скрывал от меня приказ (мне о нём сообщил доверительно мичман-секретчик Иван Филиппович Дудченко, относившийся ко мне почтительно).
Начальник грубый и малограмотный, полковник не смог мне отомстить, или сильно навредить по службе, не считая постоянного напряжения, в котором я пребывал под его началом. Трудности закаляют характер, я закалялся! А разве нельзя причислить к закалке, что мне в Аман-Карагае доверяли обязанности: руководителя кружка по изучению биографии И.В.Сталина, радиолектора местного вещания, преподавателя математики вечерней школы офицеров, военного дознавателя, постоянного члена проверки секретного делопроизводства и очень часто заместителя офицеров-отпускников. Интереснейшей и творческой работой было опытное хранение морских дымовых шашек. Отчёты по этой работе-теме рассматривались на сборах начальников лабораторий в НИХИ-10 ВМФ, где наш отчёт был признан лучшим. На этих сборах я встретился с Василием Владимировичем Кесаревым, заполнил анкеты и попал в "сети Л.П.Берия" до конца службы!
Прибытие в Ленинград, начало становления в научно-исследовательской деятельности и некоторые пионерские шажки описал, как мог, в "Особом риске по полной программе". Для итоговых результатов моей жизни следует принять во внимание: "На пике жизненной судьбы", "Почести приятно - правда дороже". Есть ещё кое-что. Может быть, что-нибудь смогу ещё намыслить!
Закончил! В счастливейший для меня день, весеннего капустника 2-го курса СПбМГУ им. И.П.Павлова, в котором деятельное участие принимал внук Коля, и его опекал старший брат, внук Серёжа! Я летел на это событие (только что выключив компьютер на слове: "намыслить")! У Дома культуры им. В.А.Шелгунова (ул. Шамшева, 8, напротив Приморского райвоенкомата) я встретился с Сергеем, который меня тут же взял под свою опеку: сопроводил, освободил от входной платы, оповестил студентов, что его Дед на КАПУСТНИКЕ!
Я убеждён, что мы испытывали взаимную радость! На миг выбежал и внук Коля, с радостью подбежал ко мне, хотя был озабочен предкапустным настроем. Сел я в первом ряду, в самом центре. Ставили пьесу "Конец любви" по А.Аверченко, моему кумиру-сатирику. Коля играл роль судебного пристава, самую трудную роль пьесы, так как у него не было ни единого слова текста! Во всех трёх отделениях внук Коля вызывал у меня лишь восхищение!
Какой бы лирикой закончить мне "Бремя первенства"? А вот Расул Гамзатов:
Ещё давным-давно, себе на горе,
Я посвятил тебе свой первый стих,
Смеялась ты и вышла замуж скоро:
Муж - милиционер в чинах больших.
Я стал поэтом. Ты считаешь это
Своей заслугой. Что тебе сказать?
Когда ты можешь создавать поэтов,
Супруга научи стихи слагать!
Жизнь коротка! Я долгожитель и прожил её самореализовавшись.
10 апреля 2004 года, суббота, 10 часов 50 минут. А.Федотов.
*Примечание редактора: Крым присоединился к РФ в 2014 году.
Бремя быть первым
© Copyright: Александр Фёдорович Федотов, 2020
Свидетельство о публикации №220051800859
Свидетельство о публикации №220051800859
Рецензии