Калейдоскоп

                КАЛЕЙДОСКОП 
          Из записей разных лет. Размышления.
    Помню, в моём послевоенном голодном детстве было немало радостей. Например, недалеко от нашего барака  на Останкинском рынке продавалась  мечта ребятни -   самодельная такая  игрушка.  Дешевая картонная трубочка с "глазком" на одном конце, и круглым стёклышком на другом.  Крутишь трубку, смотришь в глазок,  и - о, чудо! - осколки битых цветных бутылок (зелёные, синие, красные) с шуршанием перекатываясь внутри, являют тебе другой неповторимо-волшебный мир. Живые картинки, чудо-орнаменты неземной  красоты. Сменяя друг друга они расцветают внутри яркой мозаикой, цветами, колечками, ни разу не повторяясь. И ты смотришь, смотришь завороженно, не отрываясь и не дыша. 
И вот однажды такая чудо-трубочка была и мне подарена мамой. И называлась она - "калейдоскоп". Я очень ей дорожила. Берегла долго-долго. Пока однажды мечта моя вдруг не разбилась. И я, безутешно плача, перебирала в ладошках  невзрачные осколки простого стекла.
(Как в жизни важен и взгляд, и верная точка зрения).
 Вот я и решила, в память о прошлом, назвать эти  блокнотные  записи - мои заметки и размышления  - "калейдоскоп".
 
 1. Иногда слышу от коллег, от людей пишущих: "Надо писать по вдохновению. Иначе нельзя". Думаю - нет и нет. Это не верно. Писателю-профессионалу, да и любому художнику  нельзя  работать только по вдохновению.   Его ждать нельзя. Это попросту грех. Вдохновение  вещь  капризная, своенравная. изменчивая. На неё опираться опасно.  Надо ежедневно брать себя "за шиворот" и сажать за стол. Как делал мой муж, живописец художник Юрий Ракша. Даже смертельно больной (лейкоз) он поднимался с постели  и с трудом шел к мольберту. Брал палитру, кисти,  краски, и работал. Работал  пока мог стоять. (А когда уже подгибались колени,  писал сидя) Потому и родился на свет  в тяжкий последний год жизни художника его великий триптих  "Поле Куликово". (Полотно размером - четыре метра на два. Герои - семь православных Святых написанных в полный рост . Идущих в бой за родную землю свою. На смерть и бессмертие). Картина давно в Третьяковке... Вот так должны работать ПРОФЕССИОНАЛЫ. А для дилетантов от искусства, любитолей-неофитов  это, конечно, не важно. Им подавай вдохновение. Ну и пусть себе ждут его, сидя на  бережку.  Для читателя ни автор такой, ни его вдохновение  не важны. Всё это им "фиолетово" , как теперь говорит молодежь. Им результат подавай.
2. Кстати два слова о вдохновении. Был такой солидный писатель Михаил Алексеев, "литгенерал", конечно, секретарь Правления СП, конечно, член одних и председатель других каких-то комиссий, главный  редактор толстого журнала "Москва" и прочее, прочее... Квартира в центре  Москвы прекрасная, дача в Переделкино  в сосновом бору, казённая "Волга" с шофёром. В общем полный набор услуг. И писал он по тем временам не плохо. (Иные функционеры  при власти были куда хуже. Читать невозможно. Вроде , бабаевских, бубенновых и прочих) А романы Алексеева "Вишнёвый омут", "Карюха", "Солдаты", "Журавушка", "Хлеб имя существительное","Ивушка Не плакучая", неплохо читались и хорошо продавались. Фильмы  по ним снимались. И критики у него были свои, всегда на побегушках. А вспомнила я его вот почему.

    В те советские годы наши писатели  негласно делились как бы на два крыла. на "правых" и "левых". (Если брать  грубо, конечно). На патриотов, и западников. И внутри были ещё кланы. "Военные",  "деревенщики", "леваки-западники", "патриоты". И  там и там свои таланты,  свои "генералы", "середнячки-офицеры", и  совсем рядовые, планктон.  (Правда, слова такого  тогда ещё не было).  Крыло левое было опасным. "Западники", были протестными. Властям с ними надо было  "держать ухо востро".  В крыле правом были и просто партийные авторы и "яро-придворные". Михаил Алексеев, деревенский дядька, с 1918 года рождения, откуда-то из под Саратова  считался одновременно и военным, и деревенщиком, и "придворным генералом". Мужичок он был незавидный, невысокий такой, плотненький , с тонким почти бабьим голосом.
Последние лет двадцать постоянно жил в Переделкино на даче с женой. На московские  заседания его постоянно возила казённая "Волга". И жену его в магазины и на базар возила эта же "Волга". (К сожалению имя её я забыла. Потому назову её,  например, Алла)
   Так вот именно благодаря Алле рождались все его книги. Она была его пастухом. И ...узурпатором. "Ни дня без строчки" это лозунг Аллы. Муж её очень боялся.
     Я помню её уже старенькой, злой и худой. "Маленькая хозяйка большого дома", дачного двухэтажного дома. Она была жадной. И из экономии,  не ходила в парикмахерскую, а красила волосы дома, сама. В ярко оранжевый апельсиновый цвет. Три оранжевых волоса на почти лысой  головке. И платья были и халаты - ярко зелёные, попугайского цвета. Из блестящей ткани - "сатэн". (Не сатин). Она сама (из экономии) и готовила, и убиралась, и даже вызывала Мише машину из Москвы, так как знала его расписание. Впрочем, она сама и составляла расписание его редколлегий в журнале "Москва". И вообще расписание жизни. Когда писать, когда  гулять. На сколько, например, пойти на соседнюю улицу в гости к давнему другу писателю Ивану Фотиевичу Стаднюку.
    Кабинет Михаила был на втором этаже дачи. За широким  окном темнеют стволы сосновой чащи. Под окном  широкий письменный стол с пишущей машинкой (они дефицитом были, продавались строго по спискам и только членам Союза писателей). И на этой  машинке по её гладким клавишам  Михаил Николаевич почти целый день и стучал.  Внизу жена Алла, готовя обед, порой замирала, прислушивалась - стучит наверху машинка или же нет? Если  вдруг тишина, значит, муж не работает, ленится. И тогда Алла кричала, постучав ножом по перилам лестницы, ведущей вверх: "Миша!..С тобой всё в порядке? Может, тебе  помочь?"... И он, подхватившись, продолжал писать.
     Но однажды это ему надоело, и он вот что придумал. Ставил машинку на пол возле дивана, ложился отдохнуть, подремать и спустив руку к полу, методично стучал пальцем  по "клавиатуре". И так вхолостую мог стучать на машинке и пол-часа,  и час, а то и больше. Пока Алла его не "будила": "Миша...Хватит работать!.. Спускайся!.. Обед остынет!.." 
       А вы про вдохновение говорите!
 Последний роман Алексеева назывался "Дураки". Потом мы его обсуждали в ЦДЛ в Малом зале не раз.

3.  Уметь писать прозу, это значит уметь её сокращать. Без жалости. А порой, и жалея. Но сокращать, уплотнять, делать прозу упругой - это в радость.. Мой  закон очень прост: "Максимум мыслей на единицу времени".

    4.   Ах, как сегодня русская речь  поганится. Даже умышленно коверкают имена. Владимиры  стали Владами, Максимы - Максами,  Денисы - Дэнами... Гадость какая-то... Так и хочется дорогую шкуру нашего бесценного русского языка с силой вытряхнуть, вытрясти, как от блох. Избавиться от заразы слов чужестранных и чуждых.  Английских особенно. Которых  народ наш в массе своей не понимает. Но инфекция очень цепкая,  держится пока крепко.  Хотя могучий русский язык и сам сопротивляется. Такие эпидемии бывали в России и раньше. Почти регулярно. Лингвисты их изучали. Посвятили им многие диссертации. При Петре Первом, например,  "болезнь" наступала немецкая. (Немец - немтырь, немчура, немой). В 19 веке - французская. (Особенно после Наполеона). Теперь вот английская.После девяностых. (Торгаши всюду, биржа, прибыли).   Конечно, и эту надеемся выдержать, победить, пережить. Как теперь побеждаем кароно-вирус. А, вдруг потом из Африки  язык племени попуа явится?.. Что ж, и с ним придётся справляться. Нам не привыкать.
   
5. Пишущие люди часто, даже с гордостью, говорят:  "Я пишу только то, что было в жизни, и как было в жизни. То есть жизненно".  Таким авторам мне тут же  хочется резко крикнуть: "Ну. и дурак, если пишешь так...Забудь навсегда  о писательстве. Эта профессия не твоя."  Писатель это тот, кто умеет Правду жизни превращать  в Правду искусства. А это вещи категорически разные. Именно  переделка, переплавка, изменение,  превращение  одного в другое и называется - "творчество", "писательский труд". Труд этот тяжкий, профессия редкая. Это - умение "перековать мечи на орала". А ты не понял её. не усёк. И она уж точно - не для тебя.
   P.S.    Напомню одну цитату американца  Джона Стейнбека. Она мне очень  созвучна: "Писательство - вещь простая. Из двух фраз следует выбрать ту, что короче. Из двух слов то, что проще; из двух описаний то,  что яснее;  из двух издателей того,  кто шлёт телеграмму, а не письмо" 
       С прозой своей я так и поступаю. А вот дождусь ли  в новом  тысячелетии издателя, который мне будет слать  телеграммы, не знаю?

6.  Был у меня  в Воронеже много лет умный друг, читатель и почитатель, ровесник и мудрый советчик. Даже общаясь на расстоянии мне было с ним надёжно и интересно. Дружили мы семьями. Любили животных. Спасали несчастных собак и кошек.  Но потом он  почему-то  решил  стать писателем. Соблазнился. И стал писать, так, ни о чём. Сперва только пописывать. А потом пошло и пошло. Вроде как "заразился". И стал меня, знакомого автора, как теперь говорят,  "подъедать".  То есть, вещи мои ему становились фундаментом, поводом поговорить,  порассуждать, толчком для размышлений о чём-то своём, стороннем.  И о себе любимом. И это эпигонское превращение, это  псевдо-литературоведение, эти  "открытия велосипедов", мне стали резко не интересны и не нужны.. Даже раздражать стала эта его самодеятельность.  А жаль, очень жаль. И я сейчас даю совет тем, кто вдруг соблазнился, "заразился" писательством.  Уважай  свой статус Читателя! Не рвись слепо в другую профессию. Не завидуй. В болоте окажешься.  Писать - это от Бога. Это надо  понять, услышать как композитор ноту, внутренним ухом. И уж тем более  не красть чужих мыслей, не "подъедать" чужого, не плагиатничать. И вспоминать  мудрость ещё античную: "Если можешь не писать, НЕ ПИШИ".
               
7.   Помню однажды меня спросила одна деревенская тётя: "Я вот тут у писателя одного  работала, так он бывало  обложится книгами и оттудова пишет всё, пишет ... А ты-то как?  Из книг пишешь или же из себя?"   Я рассмеялась: "Из себя.- говорю. -  Из себя."  И  выражение это  у нас в семье  нарицательным  стало. "Из  книг пишешь или же  из себя?"
 
8.  Мой муж-художник Юра Ракша говорил: "Буквочки  надо делать, Ирок.  Буквочки. А не "лодыря гонять".  Кстати, Лодырь немец был врач-диетолог. Лечил больных гуляньем, променадом по парку и питьём минеральных вод. А местные люди-трудяги, смотря на гуляющих, посмеивались: "Ну, пошли гонять Лодыря".
 
9.  Оказывается, у человека  имеется не пять чувств, как мы знали  раньше,  а шесть. И это шестое, может быть самое главное. Оно называется -  чувство РАВНОВЕСИЯ. Но это не просто какой-нибудь цирк,  ходьба по канату. Чувство равновесия  должно быть у каждого. От рождения. Его  диктует  нам вестибулярный наш аппарат, что в голове, в его затылочной части. (Рядом то ли гипофиз, то ли гипоталамус). Не будь этого чувства, человек вообще не мог бы и шага сделать. Ведь даже при обычной ходьбе  каждый ежесекундно  стоит лишь на одной ноге. (Ступает то правой, то левой). Так что не надо грешить  на больные суставы. Мол не хожу, всё из-за них. Нет. Тут глубже копай.  Всё дело тут  в голове, в этом самом уставшем к старости, маленьком шарике, "гипофизе - гипоталамусе". (Какие слова красивые!) В этом ШЕСТОМ нашем  чувстве.

10.  Поэт Ефим Бершин...  Мне надо ещё раз прочесть  его сильное стихотворение-боль  "И когда это было?.. Мне вспомнить уже не дано..." Про Бабий Яр в Киеве. Оно так трагично, так пронзительно, что  созвучно наверно всем человечьим  душам. Спасибо автору.  Думаю, оно у него лучшее.
11.     А вот эти строки Бориса Заходера следовало бы послать по инету моей "воспитанной" неуловимой внучке Маше, очень странно воспитанной своими родителями:
  "Будут и воспитанные деточки рождаться.
  Только бы воспитанных родителей дождаться..."

12.   Однажды на Руси в тяжкий момент истории люди якобы воззвали к Рюрикам-скандинавам : "Приходите княжить и владеть нами..." - (Так нас учили в школе). Но  вот, оказывается, никогда  таких слов никто никому не говорил. Они не звучали.  Даже мыслей таких  на Руси не бывало. Это уже недавно  учёные докопались, открыли-таки истину.  И я им верю... Если судить сегодняшним днём, и, например, по мне, по славянке и  слабой  женщине, то  даже в моей голове таких мыслей не могло возникнуть. Не могло ни родиться. ни прозвучать. Это  что же? И как же?  "Приходите и владейте нами"?.   Даже праматерь Ева созданная из ребра Адама всегда  была самостоятельной, самодостаточной. И  муж мой , слава Богу,  знал и ценил эту  самость  мою, эту свободу. А не рабское - "приходи, владей  нами". Это наверно когда-то каким-то историкам-летописцам выгодно было сочинить такое про славян. и именно так представить историю русичей, русских. (Историю Карамзина по сей день вон очистить не могут. всё "копают до истины") И ошибка эта закрепилось на много веков. А напрасно.

13. Мечта обретённая уже не мечта. Не спеши взять её в руки. Этот постулат и о его сути я написала давно. В своём романе "Весь белый свет" - "Белый свет".

14.   В начале прошлого ХХ века прозаик Леонид Андреев, глубоко  любивший Максима Горького,  писал ему: "Лучшего на земле человека я не видал.  Да и не увижу".  Вот такие слова я сегодня желала бы  сказать  моему мужу, художнику Юре Ракше... Так спрашивается: "Почему же при жизни-то эти  слова ты не говорила ему? Именно эти? Что, стеснялась?"  А надо, надо было говорить. И говорить вовремя. Ах, как непростительно поздно мы начинаем всё  понимать.

15.   ИНВЕРСИЯ - великое слово. Только при работе с текстом видишь, как важна  инверсия.  (Порядок слов в предложении, перестановка их, перестройка).   Когда-то раньше я даже такого  красивого слова не знала. Оно латинское, древнее. Хотя суть инверсии  я всегда ощущала на слух. Интуитивно. Как композитор слышит в произведении нужный звук, как ищет ноту. И вдруг находит.
   Порой повторишь вслух написанную тобой фразу и чувствуешь, слышишь - нет, что-то не то, не так. Что-то царапает ,  спотыкаешься. Значит, плохо написано. И  начинаешь с фразой работать. И так её крутишь, и этак. Переставляешь знаки, слова. И наконец, в очередной раз слышишь - вот оно, именно  - То!  Ну, наконец-то.  И дальше всё идёт "как по маслу". "Как по-писанному".  И это после такой вот мучительной  рокировки. Так что  инверсию уважай! Чувствуй её  внутренним ухом.
У Цветаевой есть статья "Искусство при свете совести". Там поэтесса хорошо говорит о поиске слова в поэзии, в конкретном стихотворении: "Не то... Не то... Не то...(и вдруг радостно. И.Р. ) -  ЭТО!"  ... Иногда в таких   поисках  слова, ритма,  звучания строки  "как по маслу", даже ночью не спишь. Встаёшь в темноте  с постели и  босиком шлёпаешь  к компу.  Теперь - к компу,  (раньше к пишущей машинке) и пишешь именно "ТО", единственно нужное, заветное слово, которое вдруг ночью пришло на ум. (Утром непременно его забудешь). И  ложишься спать очень довольная. А утром?.. Утром опять  проверяешь  эту фразу на слух. Так звучит она или не так? И... или  ликуешь, если "легла" -... Или,  печально вздохнув, возвращаешься к первому варианту. Сознаешь: "А ведь было-то лучше".   Вот что такое ИНВЕРСИЯ.

16. Возрастной аскетизм позволяет мне быть мудрее. В мои преклонные годы  (не могла и вообразить, что до них доживу) уже приходится думать  об экономии времени. Поскольку мало его  осталось. Потому и перестала участвовать в общих суетных  мероприятиях  Посиделках всяких, собраниях, конференциях.  Даже по случаю присуждения  мне самой какой-нибудь  новой  награды, премии, "Золотого пера" или диплома. И дома я больше не принимаю  не интересных мне людей  И сама не хожу в гости,  Где интересно было - уже побывала. Не смотрю ТВ (только новости и  яркого политика В.Соловьёва), не слушаю радио (опять лишь новости,  "радио-Вера" и "радио-книга". Ну, может, порою "Маяк" ).   Сегодня я экономлю время. Вот и сейчас думаю, что лучше - писать намеченные короткие рассказы или заняться романом ?
   Роман "Письма чужой жене" уже написан. Но главное, довести его до ума. А это работа  сложная, кропотливая. Но любимая, ювелирная.
 Казалось, впереди  уйма времени.  Жизнь долгая, длинная. Ан нет.  Уже думаешь: "Что  важнее успеть перед уходом в вечность? Написать то или это? "
 В молодости мы все расточительны. Со всем и во всём. Но паче - со временем. Преступно небрежны и расточительны.  И только в старости это осознаем. А жаль.  Порою до слёз.
 
17.    О смерти надо думать всегда! Хотя, когда  ты ещё молодой и  уже потому  дурень, ощущаешь себя  бессмертным. И  жизнь впереди  кажется бесконечной  А конец-то, вот он, не за горами. Он близко. И он уже тут.  Не успел ты и оглянуться, как жизнь пролетела. Так что мудрец недаром сказал в назидание потомкам:  "Meмento Mori" -  "Помни о смерти". И только глупец или недоумок,  или сосед-кокет,  "умно" и как бы сочувственно    говорит тебе: "Ты что?! Брось!  Не вспоминай о смерти.  Даже думать о ней не смей."  Нет, врёшь. Врёшь, голубчик!  Всегда помни о смерти, помни о своем уходе в вечность, в небытиё. "Мементо Мори!"  Я бы даже сказала так -  живи, постоянно  имея её в виду, интуитивно. Это  само по себе будет тебя созидать, делать лучше. Спасёт тебя  от своих  же грехов. Научит  добру,  любви Божьей. (Спеши делать добро). Научит ценить каждый день, каждый час. Даже миг  случайно  дарованной тебе жизни. Её Величества Жизни.   ("Дар напрасный, дар случайный. /Жизнь, зачем ты мне дана?" А.Пушкин)   Каждый  час твоего  присутствия здесь  на земле, к которой ты уж попривык, бесценен. Где б ты ни был сейчас. Что бы ни делал.         
  Этот "случайный" дар, был дан Богом лично тебе. В нём сейчас дыханье твоё, сердцебиение. И ты даже представить  не можешь, что ты мог бы  вообще не родиться, не быть на этом свете!.. Спросишь, как это так, не быть? А  запросто. Не существует тебя и всё. Дырка. И именно поэтому  не забывай  мудрость:  "Помни о смерти".

 18.   Я тут как-то подумала вот о чём. Такая нехитрая арифметика. Например, человек прожил  лет  восемьдесят. Почти половина из этого времени он проспал. То есть - сон. Его вычитаем. Остаётся лет сорок. Половина из сорока, то есть двадцать, приходится на "несознанку", на возрастание. Младенчество, детство-отрочество, юность. Остаётся  сознательных лет двадцать. Половина из них тратится на "мужание", то есть на образование, на устройство своей семьи, быта и крыши над головой. Осталось десять. Их тоже дели пополам. Например, первые пять: появились и выросли  дети, состарились старики-родители. И на себя, "в чистоте" время осталось лет пять. На развитие и обогощенье души, на подъём в небо, по лествице Божьей мудрости. И главное на отдачу, возврат мудрости этой другим.  А, если уж брать мой пример, то надо определить, сколько всё же я успела сделать за эти годы? За эти пять собственных, "чистых", творческих лет? И получается, не так уж и много. Примерно, по две книжки в год. Ну, плюс всякие там статьи и сценарии, альбомы о муже.  В общем выход, КПД совсем не жирный. А ведь не будь этого тяжкого предыдущего груза лет, можно было бы "на гора"  выдать и больше. Гораздо больше. Но что уж теперь себя утешать или корить? Такие вот предварительные итоги.
 
       19. "Февральские" стихи Пастернака. Бориса Леонидовича. (Не смею о нём - без имени-отчества). Для меня эти его стихи навечно связанны с Переделкино. С заснеженным полем напртив окон дачи его темнеющей  средь частокола  сосен:  "Февраль. Налить чернил и плакать./ Писать о феврале навзрыд.."   Помню  и  его самого, горячо  мною чтимого,  и эти строки его.  С  юности. Уже и жизнь прошла, а всё плывёт, всё звучит  в небе его волшебное  слово. Оно как бой, как церковный колокол за переделкинским кладбищем, (над погостом), где  Поэт навек упокоился :    "И чем случайней, тем вернее/ Слагаются стихи. Навзрыд". 
Сегодня к Москве как раз подкрался  мокрый февраль. Слякотный,  тёмный.  А недавно в январе после Крещенья небо было  светлее и веселее. Татьянин день наступал! И я по телефону поздравила  всех своих знакомых Татьян. Всех трёх, таких разных. И внешне и внутренне. Толстых и худых,  молодых и старых.. Но подруг  хороших. Художницу, соцработницу и жену дипломата.  Каждой сказала, что б как-то их рассмешить, подбодрить, поднять  поникшее  настроение, вот что:   "Сегодня наш Президент Путин  всем вам, Татьянам в честь праздника сделал необычный подарок. - молчат, слушают, ждут, - Объявил бесплатный вход... на все катки города. И у Кремля, и на ВДНХ. Так что,  доставай-ка, Танюша, и срочно точи свои  коньки... Они, кстати, где у тебя, на антресолях?" В трубке слышится хохот. Что  и требовалось доказать,  Поскольку  в Москве уже месяц  сплошные дожди, всё мокро,  течёт. Лужи, капель.  И температура  плюс 1 - 2 - 3  градуса. Так что - "Налить чернил и плакать./ Писать о феврале навзрыд."
Вот я наливаю себе и пишу... Правда, не чернил. Наливаю, пишу и плачу. Порой навзрыд. Человеку всегда есть о чём поплакать. А главное, в чём покаяться, повиниться. Хотя - "слезами горю не поможешь".               
20.  Мой прадед был врач, военно-полевой хирург Иван Никанорович Никольский. В молодости он проливал кровь на Балканах на Шипке в период Турецкой компании (Год 1877-1878) Потом воевал на фронтах Первой мировой (1913-1914). А погиб в 1916 от халеры. Случайно. Он добровольцем как врач, простясь с семьёй , ( восемь детей, младшие мал-мала)  - пошел как в бой "на халеру", на Волгу. А через пол-года, оперируя халерному  аппендицит, заразился. И, как однажды сказала мне бабушка: "Сгорел от халеры наш  Иван Никанорович. Буквально  в три дня. Там на Волге его и схоронили вместе  с другими заразными". 
     ... А через столетие, за окном опять эпидемия.   Видно, Господь, устал от  наших "послепотопных" грехов, устал  от вечных войн и людской ненависти, от изуверст над природой, от расчленение атома, от клонированья, и безбожного  внедрения  в клетку. Устал и  решил убрать, снять с человечества Свой Покров защиты. Покров Благодатной любви. Ну, а Божий враг  - сатана  тут же в нас и  вцепился...И косит, косит   нас грешных без жалости, без разбора. Налево-направо. И неизвестно, когда это кончится. Все границы вокруг, все дороги закрыты. И в небе, и на земле. Закрыта Москва, храмы закрыты. И наш "Благовещенский" тоже. В нашем приходе все батюшки заражены, лежат по больницам.  Духовник мой отец Димитрий (Смирнов)  в реанимации. Вирус ему лёгкие душит. Без аппарата искусственного дыхания - человек умирает. В США  в ямах покойных хоронят. В Нью-Йорке (видела по ТВ) на улицах стоят огромные трейлеры с трупами. В России полегче. У нас медицина ещё осталась от СССР... Однако, что ж --  "Неси свой крест и веруй". Уповать надо. Молится и каяться. Лишь Покаяние может спасти человечество. Господь не без милости.    
21. Помню в юности. Идёт год 1959. (Или 1960?) Тимирязевка, ТСХА. Я в теплицах работаю от кафедры виноградарства. Сижу в синем халате работницы на корточках между грядок и черенкую побеги.  Прививаю к побегам дикого винограда  - черенки  благородного, "Юбилейного". Мне неизвестно, конечно, где и через сколько  лет  на вот этих  "моих"  нежных, маленьких черенках, ставших потом лозами нового сорта, вызреют гроздья сочного винограда. Кем они будут собраны, точно до грамма взвешены, и кем съедены эти кисти.. (Но знаю, диссертация будет защищена грозной тётенькой, порой приходящей в теплицу и проверяющей нашу работу). Но всё же я фантазирую. В облаках летаю. Конечно, не все восемь рабочих часов, плюс час - обеденный перерыв. В обед мы сидим в углу нашей душной длинной теплицы с работницами в таких же синих, как мой, казённых халатах, едим домашние бутерброды, запивая их чаем из термоса. И болтаем. Собственно болтают они, старшие, опытные. Про своих зятьёв и внуков. А я слушаю. Они меня любят, потому что жалеют. Я за ними не успеваю, сидя на корточках черенковать, помечать, записывать что-то в тетрадь. Я нормы не выполняю, не "выгоняю" плана. А черенок надо и обдрезать и рассекать буквой "Т", и вставлять "привой",  и пеленать спецлентой. И делать всё быстро, почти  машинально и даже небрежно. Подвой-пивой... Подвой-привой. Женщины надо мной смеются - "Привыкнешь". А я ведь с каждым побегом вожусь, как с ребенком на операции. Забываю, у нас работа-то сдельная. Какая уж тут будет зарплата? Тётеньки эти местные, вечно работают в Тимирязевке по разным "научным" грядкам, делянкам,  теплицам.  Пальцы у них заскорузло-тёмные, изработанные. Спецперчаток не надевают, не хотят. Они на столе валяются. А я надеваю. Эти рабочие тети, тут в ТСХА, конечно, всё и про всех знают. И про меня уже тоже. И что отец мой на Алтае  на целине остался, и что мама с сынком в Останкино, а я на Таганке у бабки-пенсионерки живу. А пенсия бабки "иждивенческая", ниже не куда, триста рублей всего. И вот как-то однажды под осень, когда всюду копали картошку, жгли ботву и дым костроф гулял под Москвой, эти самые мои "коллеги" сюрприз мне сделали. Подарили целое решето сортовой какой-то, "эксрепиментальной" картошки. Да-да. Полное решето картошки, даже сверхом.. Килограмов на пять, а то и больше.  Круглых, как яблоки, свежевырытых клубней. Сверху газетой замотанных, по дну тоже газета, чтобы земля не высыпалась. И перевязано это деревянное сито было как круглый большущий торт. Ну просто подарок. "Неси - не хочу".  Я очень рада была, представила изумлённую бабушку. Только как вынести это всё  с территории? Через проходную? Это земля ТСХА,  её поля-огороды,  теплицы-делянки, и картошка значит её? Но работницы были ушлые, и хоть знали все дырки в ограде, но тут подгадали особо, когда на проходной в дежурке будет стоять мужик-муж одной из них. И она спокойненько так,  даже солидно вывела меня с полным ситом на площаль, где ходили трамваи.    
   И вот я уже дома, на Ульяновской, 18  (ныне Николо-Ямская), нажимаю  на кнопку звонка. На мои два гудка (звонок давно был сломан, в магазине их нет, и покойный дедушка-профессор МАИ где-то раздобыл где-то старый автомобильный гудок)... Так вот, на мои два громких, резких  гудка (точно легковушка кого ждёт)  открывает дверь бабушка. Она, роднуля моя, как всегда в фартуке. Глухом, закрытом. (Фартук она называла  "передник"). Удивлённо смотрит на мою тяжелую ношу. А размотав в кухне газету сперва оторопело стоит, не веря глазам, а потом  просто ликует, перебирает клубни. "Господи, это ж какая завидная, крупная. Сроду такой не видела. Это ж на сколько нам её хватит?! На неделю? На месяц?" 
 Погладила меня по голове: "Ах ты, моя добытчица." И вдруг обняла. Тихо и нежно. И я прижалась к теплой, мягкой  её груди. И так мы молча стояли в кухне  общей  квартиры, в доме на берегу Яузы. В середине прошлого века. Старый и малый, радостные и счастливые.
22.     А фартуки бабушка шила отменные. всем на зависть. Карманы цветные, порою разные, с выдумкой. По краю оборки, рюшечки. Такие чудо-фартуки она шила и себе, и маме в подарок, и мне. Всё шилось. конечно же из старья, из поношенных платьев и кофт.  Которые никогда не бросались. Вещи пороли,  лицевали, шили и снова носили. Каждая тряпка была дорога. А фартуки, уж из последних бросовых лоскутов бабушка шила  нарядные, замысловатые. В них столько выдумки было, творчества, столько искусства. Обычно  шила  она  вечерами на старинной ручной  машинке "Зингер", которую получила от свекрови в подарок на свадьбу. Ещё в начале века, задолго до революции.  Эта бесценная машинка  "Зингер" не стучала, не громыхала, а приветливо так строчила. Стрекотала  уютным, запечным сверчком.
  На этой машинке бабушка меня одевала в детстве. Когда в начале войны фашисты бомбили Москву.  выставку и наше Останкино, то в  первую очередь сбрасывали с самолётов осветительные ракеты. И те вися в чёрном  небе на цветных парашутах  долго освещали белым мертвенным светом землю, дома и постройки. И немцам было удобно бомбить. Эти ракеты (не фугаски большие и жуткие, не зажигалки, которые легко  сбросывались с крыш), а именно осветительние ракеты  как цветы красиво висели на зелёных, малиновых и бежевых парашутах из китайского натурального шелка. А когда ракета сгорала парашуты эти свечой  стремительно падали вниз на крыши и улицы. И женщины, что укрывались с детьми в окопах, вырытых во дворах, по окончании бомбёжек  сперва не домой бежали, а к месту падения парашутов. Жадно подбирали с земли в охапку  эти огромные скользкие ткани. И потом, уже потом  шили их них одежду. В войну и мне бабушка шила платьица, из этого китайского  шелка. Да и после войны. А сегодня где-то дома на антресолях в старых чемоданах я запросто  могу отыскать лоскутки  той цветной печально-памятной ткани.
 23.   Приходя к бабушке в гости. я уже в коридоре носом чую вкусный запах нашего  фамильного  пирога с капустой... Ах, бабушка, бабушка!... Иметь хорошую бабушку это же счастье. Это не менее ценно, чем хорошо выйти замуж или жениться.  Бабушек помнят всегда, о них песни поют, о них пишут... Была хорошая бабушка и у Максима Горького, и у Астафьева Виктора... И мне грешной с бабушкой повезло. Она в меня душу вложила. Я почти всем ей обязана. 
 А нынче она покоится в Лефорто на берегу родной Яузы на "немецком" Введенском кладбище. Рядом с мамой своей, и мамой моей. Рядом со старшей  сестрой Верочкой и своим мужем - дедом моим любимым. Упокой Бог их православные души.
24.      Я давно поняла, что реальность гораздо богаче фантазиЙ, фантастики.. Потому и пишу свои рассказы на основе  правды. Люди порой с гордостью говорят: "Жизненной правды".  Однако, повторять не устану,  правда жизни, и правда искусства  вещи разные. ( Я уже писала об этом. Но от повторения истина только лучше блестит). И я. как писатель, обязана  переработать, и превратить "правду жизни в правду искусства". Процесс сложный. Но радостный, с ним ничто не может сравниться.
25.  Когда в начале двадцатых годов ХХ века власти "разгромили" Детгиз (детское государственное издательство), как "издательство с вредным "мелко-буржуазным" уклоном". ( Обличителем тут была и жена Ленина, постаревшая Надежда Крупская, "всероссийская мама")  А Детгизом  тогда  руководил талантливый поэт Самуил Маршак,  горячо любимый  нашей детворой  за  его светлые, веселые и поучительные  стихи.  В стране их знали  наизусть. Их   с радостно читали и взрослые, и школьники, и малыши..  Особенно  его "Человека рассеяного" с улицы Басейной, который:  "вместо шляпы на ходу/ Он надел сковороду./ Вместо валенок перчатки/ Натянул себе на пятки."  В своём Детгизе  Маршак - строгий редактор и строгий директор печатал  авторов только  талантливых. А среди них, конечно, и стихи своего друга Карнея Чуковского. Например, его знаменитого "Крокодила". Помните? "Жил да был крокодил. /Он по Невскому ходил, /Папиросы курил. /По турецки говорил. / Крокодил Крокодил Крокодилович".
 Но цензура СССР вдруг нашла эти публикации  антисоветскими. И для "советских детей" не только не нужными, а даже  вредными. А статья Крупской о Детгизе, о редакторе  Маршаке и авторе Чуковском была просто разгромной, испепеляющей. Издательство срочно расформировали,  сотрудников уволили, разогнали и даже грозили арестом. Однако на удивление всем, директор Маршак  усидел. И даже в  прежднем высоком кресле остался. И ежедневно, мужественно продолжал ходить на работу, работать. Может быть потому, что вождь всех народов Сталин когда-то  сказал о нём, пусть даже скупо:  "Маршак? Хороший детский писатель". Но ведь кто? Кто это сказал? Это сказал великий Сталин!  Однако печатать обоих поэтов, и Чуковского, и Маршака тогда перестали. И какое-то время они оба  жили даже под угрозой ареста. Но, слава Богу, пронесло. (В стране было тогда не до них). И как-то всё успокоилось .. Хотя ни о каких "Крокодилах", гуляющих по Петрограду, и "людях рассеяных" с улицы Басейной  теперь  не могло быть и  речи.  Издание "крокодильских" книг  пришлось забыть на десятилетия. Правда, их не забыли и не могли забыть дети, миллионы детей. Их  попросту обожали. Старые истрёпанные экземпляры книг берегли, передавали из рук в руки.  А стихи, как народный фольклор передавали  "из уст в уста". Легко и светло лились дорогие, знакомые строчки: "Жил да был крокодил/ Он по Невскому ходил,/ Папиросы курил,/ По турецки говорил./ Крокодил, Крокодил Крокодилович..."  А директор "Детгиза" поэт Самуил Маршак между тем, "стал исправляться", стал снова набирать  издательский штат и всё восстанавливать.  Вот тогда-то неунывающий Корней Иванович Чуковский в поддержку друга, и написал  ему такие строки: "Могли погибнуть ты и я,/ Как многие на свете./Но, к счастью, есть у нас друзья,/Которым имя - дети."
26. Чувашский поэт-переводчик Геннадий Айги, которого я знала с юности (его и моей), писал о себе и своём творчестве горделиво и с претензией: "Было бы с кем сталкиваться, что бы звенеть". Эту мысль насчёт столкновенья он считал буквально личным  открытием, своим постулатом.  (Мол не с кем сталкиваться, чтобы достойно "звенеть") Он будировал её с молодости и не раз. Но вот в конце жизни, вроде бы  встретил такого достойного. Художника-абстракциониста. К сожалению,  не умеющего нарисовать не только гипсовое ухо Давида, а даже приличный карандашный портретик своего друга-поэта.  Но Айги, столкнувшись с этим представителем  авангарда , близким ему по духу,  решил,  что - вот оно, можно  чёкнувшись с ним наконец зазвенеть, позвенеть, прозвенеть. И достойно и громко. Что б услышали все. Однако, я думаю, - нет -  Айги был не прав. Он часто себя обманывал. И не только себя.  И эта якобы "мудрая" мысль  совсем не "Эврика!", не открытие. 
    Ведь ты-творец не просто частица в неком Броуновском движении, где дальнейший твой путь, дальнейший ход,  зависит от того, с кем (с чем) ты столкнулся, с большим или малым. Что? Столкнулся, звякнул и полетел куда-то? В  иную какую-то  сторону? До нового столкновения ещё с кем-то? Думаю, нет и нет. Лучше, ты  попробуй-ка  САМ, ни с кем не сталкиваясь, звенеть.  Зазвенеть, прозвенеть  самостоятельно.  Всем творцам я желаю этого. Не верьте постулату  Айги, не ждите встречного, не ищите его. Сами звените! Сами, сами.
26.  "Только ветры морские с залива,/ Что б оплакать его, прилетят..." - так с горечью написала гениальная Анна Ахматова, оплакивая беззвестную, незаметную смерть большого мастера слова писателя Зощенко Михаила Михайловича. Конечно же,  жестоко, несправедливо ущемлённого в СССР страстотерпца. Он умер в Сестрорецке, в своём домике, стоящем средь сосен на берегу  Балтики. Когда-то он искал  покоя, уединения и поселился там в глуши. Но уединенье обернулось ледяным одиночеством. Волны с залива подкатывались к порогу, почти к самым ступеням его дома. Было холодно, дрожали под дождём сосны, пахло хвоей. Шло печальное лето 1958 года.
 Но не только "ветры морские с залива, чтоб оплакать его" принеслись. Времена менялись. И скоро вышла его книга,  которой он при жизни так ждал и не дождался. (Писал письма коллегам,  в ЦК, и даже "покаянное" Сталину) Большим тиражом вышла-таки прекрасная книга его  удивительной, неповторимой прозы. Вспомним "Аристократку" его, "На живца", "Баню". И извесность этого имени, слава Михаила Зощенко, стали громче и шире, чем прежде, даже чем в  30-е годы. И стал он в России  любимым классиком и уже навсегда.
27.    А вот что сказал Толстой о Чехове. Уже после его смерти: "Он создал новые, совершенно новые, по моему,  для  всего мира формы письма,  подобных которым я не встречал нигде."  Хотела бы я о себе услышать что-то похожее. Где-нибудь, от кого-нибудь, когда-нибудь. Пусть даже и после смерти.