Пароль часть2

                ТРИДЦАТЬ ЛЕТ. ДО И ПОСЛЕ.

Душный вечер повторился. Но Лина весь день ждала его, как праздника.
Она подготовилась к нему заранее, с кондиционером и задраенными наглухо окнами. В голове не очень прочно, но уже сложилась мысль о том, что, за чем, как и о ком она будет рассказывать день за днем, пока история не обретет своего полного словесного облика.
Зачем ей стало это нужно? Может быть, будущая работа над книгой возвращала ее к прежней профессии, по которой она неосознанно скучала.
Возможно, словесной игрой хотела заменить опустелую жизнь и в ней забыть о том, что совсем недавно терзало и все еще продолжало мучить сердце.
Но было и еще нечто. Она поняла, что ей остро необходимо вспомнить, представить, осмыслить себя самой.
Жизненная река бежала то быстро, то замирала, то ложилась прямой дорогой, то петляла в крутых берегах обстоятельств, то мелела, а то опасно бурлила в глубоких омутах души.
Многое, мимо чего она стремилась, ушло, осталось незамеченным, забылось. Но за чтением старых писем пришло открытие!
  Этот мир полон не только горестями. В нём красота, добро, любовь. И она – женщина, которая любила, и для которой горело пламя любви в душах других.
Та, уже далёкая, исчезающая в дымке памяти, молодая, красивая, сильная, и эта, на излёте женственности, стоящая среди житейских руин, - одна и та же. И она жива. Значит, вчерашней ночью не просто пожелтелые листки бумаги она держала в руках. В них ждала и дождалась её возвращения незримая энергия живого чувства реальных, как она, таких дорогих людей.
Придвинув к креслу журнальный столик, Лина расположилась за ним с ноутбуком. На всякий случай рядом положила бумагу и ручку. Скорее, по привычке, чем с мыслью о том, для чего бы они могли пригодиться. Подумав, встала и сходила, на всякий случай, за компьютерным справочником. Снова села в кресло.
Мерно шагали большие настенные часы в круглом никелированном обрамлении. За окнами  по-ночному стихло.
***
Сколько ей  было, когда она первый раз собралась в крымский санаторий? Лет 26, должно быть, или около 27.
Майская  путевка в Форос, кем-то из начальства заказанная, почему-то оказалась невостребованной. Её предлагали всем в отделе, но у каждого уже были свои отпускные планы. Поскольку возвращать путевку не хотелось, решили, что ехать должна Лина. Потому что пришла в отдел недавно, потому что одинокая, и планов,в общем, - никаких.
  Она согласилась, но тут же стала в тупик: ехать не в чем. Пара блузок да деловой костюм для поездки на море совсем не годились. Лина пожаловалась маме.
 Та была женщина решительная. «Сшей! - скомандовала она. - Много тебе нарядов  что ли надо!? Ехать еще через три дня, успеешь».
Наверно, если чему быть, то всё как-то устраивается само собой.
 Соседка скроила и даже помогла собрать платье. В ЦУМе на счастье "выбросили" яркие венгерские халатики.
Тем же вечером соседка, что жила этажом выше, неожиданно предложила не пришедшийся по размеру купальник, и это оранжевое, в черную полосочку, импортное чудо село точно по фигуре.
Из коробки были извлечены молдавского пошива босоножки на шпильке, прикупленные прошлым летом. И этого Лине вполне хватило, чтобы считать себя готовой к отпуску.
Поручив дочку заботливым родителям, она отправилась в аэропорт, и через три-четыре часа её нога твердо ступила на крымскую землю.
      Небольшой закрытый санаторий, спрятавшийся в обширном старинном парке, встретил тихим шорохом бирюзового моря, смолистым духом сосен, разнеженных сверкающим южным солнцем.
Едва оформившись, Лина переоделась в свой новый халатик и спустилась к морю.
Она блаженно подставлялась солнечным лучам и пугливо осваивала еще холодноватую воду. В обед, заняв место за столом, знакомилась с соседями и разглядывала присутствующих.
В подавляющем большинстве это были чопорные, с большой претензией экипированные дамы и отяжеленные начальственными животиками, седовато-лысоватые мужчины. И те, и другие имели на себе явный отпечаток важных партийных должностей.
Лина вздохнула, но с аппетитом съела всё, что было предложено в меню, и даже пару булочек впридачу. Она, конечно, заметила высоко взметнувшиеся брови у двух толстушек напротив, но спокойно допила компот и отправилась на самостоятельный осмотр территории.
Яркая тропическая зелень, густой аромат цветущих магнолий, изящные постройки старинного дворца, спокойное дыхание моря... Ах, всё кругом было так красиво и обещало отдых!
Ветер играл подолом платья, высокие каблучки делали тонкую фигуру еще стройнее! Лина шла по аллее парка, окруженная щебетом птиц, и сама что-то напевала.
Длинные ноги легко несли её навстречу радости и хорошему настроению. Ей ни до кого не было дела - только тепло и свобода!               
Всякие симпатичные детали то и дело привлекали внимание. Вуали хвостов золотых рыбок в бассейне, рыжие беличьи промельки в кронах сосен, прихотливые повороты каменных террас, кусты роз, посаженные именно там, где на них непременно упадет взгляд, скамьи под пологом ливанских кедров...
На глаза попался санаторный стенд с объявлениями, расписаниями и афишами.  Экскурсии, концерты, фильмы... Ага, и ежевечерние танцевальные вечера. Сегодня всех приглашали на открытие летней площадки. Почему бы и нет?!
***
Для летних танцев была выстроена – нет, не площадка, а целая площадь.. Располагалась она на большой террасе, с которой открывался чудесный вид на парк и море. Вдалеке, справа, был хорошо различим мыс Сарыч, и маяк на нём.
Солнце быстро опускалось за чистую нить горизонта, поливая жидким золотом водную гладь, длинную скобу пляжа, набережную под приземистой сосновой колоннадой.
Вот только что бывшая яркой и широкой, освещенная зона заторопилась сужаться. Полоса света стала блекнуть, быстро тускнея, и как бы сползая с каменистых террас в море.
Где-то очень далеко остались уральские белые ночи. На благословенный же Крым опускались душистые нежные сумерки.
Площадка для танцев сверкала иллюминацией. Массовики суетились с аппаратурой.
Народу собралось уже много, но из примыкавшей парковой аллеи выходили всё новые группы отдыхающих.
Оживленный говор, волны беззаботного смеха, светлые мужские сорочки, стук женских каблуков...  Вечерний воздух приятно холодил обожженную пляжным солнцем  кожу.
Хорошая кухня и немного шампанского за недавним ужином настраивали на волну дружелюбного и раскованного веселья.
В вечернем флёре голубоватых теней лица женщин казались привлекательно таинственными и лишенными примет возраста.
  Сливаясь с густым ароматом магнолий, воздух отдавал интригой, густел от флирта. В весеннем тепле вечеров уже начинало бродить вино знойных курортных романов.
Соседкой по номеру Лины оказалась милая, но обремененная заботами о своих, скорее, мнимых, чем действительных болезнях, рыхлая дама лет сорока. Она печально вздохнула и томно закатила глаза в ответ на вопрос Лины, пойдет ли она на танцы. Оказавшись без напарницы, она совсем не расстроилась и отправилась одна.
На танцах Лина появилась в тот момент, когда ведущий вечера предлагал поприветствовать группу отдыхающих товарищей из ЦК Компартии дружественной Болгарии.
Товарищи, видимо, поселились на горьковской даче, примыкавшей к санаторной территории. Их было десятка полтора, высоких подтянутых мужчин, похожих на кавказцев.
Должно быть, им тоже хотелось расслабиться и забыться на время вдали от ответственных постов партийных функционеров.
Приветственные крики и аплодисменты, послушно раздавшиеся, были перекрыты первыми же громкими звуками быстрой, немного резкой, мелодией болгарского танца.
Мужчины взялись за плечи и нестройной цепью, ускоряясь в темпе, ритмично задвигались в одну сторону и почти сразу понеслись по кругу.
Первый и последний в этой связке успели на ходу схватить за руки близко стоявших к ним людей, увлекая за собой.
Те, в свою очередь, хватали за руку любого, кто подвернется, и цепочка быстро разрасталась и превращалась в летящий хоровод.
Танцорами овладел азарт, и Лина не заметила, как кто-то схватил и её за руку, и как она схватила кого-то. Это походило на игру, веселую и бесшабашную, легко сбросившую с участников ощущение скованности и осмотрительности.
Наконец, танец закончился. Хоровод распался. Но обстановка успела разрядиться и стать непринуждённой.
Не успели разойтись по своим местам и отдышаться возбуждённые, запыхавшиеся довольные участники, как над площадкой потекла чувственная мелодия медленного танца.
Кто-то осторожно тронул Лину за локоть.
- Позвольте?! Теперь моя очередь пригласить.
Перед ней стоял очень высокий поджарый мужчина. Фонари зажигали искорки на стеклах его очков без оправы, и даже в сумерках был заметен явно не только что обретённый загар.
Она подала ему руку, внутренне радуясь, что с этим партнером ей будет удобно, несмотря на свой высокий рост, еще прибавленный за счет каблуков.
Уже первые такты показали явное мастерство кавалера, который вел плавно, бережно, но вместе с тем уверенно - властно.
Ей нравилось. Тело, почувствовав ритм, свободно и гибко двигалось в незнакомых  умелых руках.
-Как вы лихо ухватили меня с болгарами, а? Даже не ожидал, что это так здОрово!.
-Да? Разве это были вы?- Отдаваясь музыке, рассеянно откликнулась Ангелина.
-А-а... Так вы даже не заметили. А я-то решил, что меня выбрали,- засмеялся мужчина, делая вместе с ней непринужденный поворот.
Они продолжали танцевать с упоением, и она совсем не замечала, что много мужских глаз следило за ней.
Желающих пригласить на следующий танец было достаточно, но Лина отдала предпочтение всё тому же, загорелому, в очках.
И до конца вечера он оставался рядом, не уступив ни одной возможности кому бы то ни было хоть на тур увести у него партнершу.
Танцуя, они практически не говорили. Он видел, что ей не хочется общения, что с ним ей удобно, что наслаждаясь ритмами, она с головой где-то там, в музыке и удовольствии.
И он доставлял его молодой особе, которая вызывала в нем любопытство, удивление, симпатию, и будила, несомненно, мужские желания. Но одновременно он чувствовал к ней и что-то снисходительно отеческое.
Терпеливо дождавшись окончания вечера, мужчина спокойно и дружески предложил проводить.
Получив согласие, он не спеша шел с ней рядом тёмными аллеями, размеченным через равные промежутки мягкими кругами света неярких садовых фонариков.
-Неловко как-то получается, - завел он, - танцевали, танцевали, теперь вот вместе гуляем, а так и не познакомились.
-Ну, так представьтесь, раз неловко, - как-то без любопытства послышалось в ответ.
-Георгий. А как вас звать-величать? - Немного досадуя, он остановился напротив.
-Меня зовут Ангелина.
Ее лицо в этот момент было достаточно освещено. Никакого кокетства, желания произвести впечатление. Напротив, спокойствие и, кажется, даже ирония в глазах.
-Геля? Так вас зовут друзья?
-Нет, обычно, Лина. Девушка вдруг улыбнулась, блеснув рядом ровных некрупных зубов.
Он увидел ее красивый рот с детски припухлой верхней губой и почувствовал острое желание поцеловать этот рот, и целовать эти глаза, целовать до тех пор, пока они не закроются и не перестанут посмеиваться над ним, заставляя, чем дальше, тем больше чувствовать себя неуклюжим и беспомощным.
  Но, как будто почувствовав это, Лина снова двинулась по аллее.
-Можно, я все-таки буду называть вас Гелей?- Теряя надежду, догнал её вопросом Георгий.
-Если вам так больше нравится, - легко пожала Ангелина плечами. - Но уж, простите, вас  я ни Гошей, ни Жорой звать не хочу. Вы будете Георгий.
И вновь тот испытал странное, почти родительское умиление, слыша ответ, сказанный с детской категоричностью, радуясь, что, кажется, она не против продолжения знакомства.
-Нет возражений!- Шутливо вытянулся он перед спутницей в струнку.
-А какие могут быть возражения!? Спасибо за вечер и за то, что проводили. Это мой корпус, - мы пришли. До свидания.
Лина повернулась и тот час упорхнула бы, если б Георгий не успел поймать её руку.
-Геля, постойте! Давайте увидимся завтра! Я покажу вам чудесную бухту. Там очень красиво!
-Это где? Далеко отсюда?
-Да нет, рядом, вон за тем выступом!
-Ну, давайте. Я тут еще ничего не видела.
-Я зайду за вами на пляж часа в четыре. Просто до этого времени на работе буду занят.
-А вы, что же, работаете здесь?
-Не совсем здесь. Неподалеку строится новая дача для Брежнева. Я по лифтам инженер. Специальную программу сделал, чтоб наш генсек случайно ни с кем не пересёкся. Вон, там! - Он махнул неопределённо, куда-то в темноту. - Я из Москвы, в командировке, с месяц уже.
-Договорились. До встречи! - Через мгновение за ней мягко закрылась входная стеклянная дверь.
***
Спасаясь от солнца, Лина перетащила свой шезлонг под навес. После обеда она долго читала, пока не стала задрёмывать.
 Вдруг тень закрыла свет, розовевший сквозь сомкнутые веки.
Она открыла глаза. Перед ней стоял Георгий. Худой и длинный, в почти добела выгоревших джинсовых шортах и расстегнутой ковбойке навыпуск, он улыбался, и белёсые от солнца брови забавно щетинились над светло-серыми сощуренными глазами за стеклами очков.
Ему на вид было лет сорок с хвостиком. В коротком ежике светлых, явно выгоревших на солнце волос, не было седины, а черное от загара мускулистое тело говорило о хорошей спортивной форме.
В сандалиях на босу ногу и с небольшим плоским рюкзачком на плече Георгий  очень смахивал на туриста-дикаря.
Через пару минут они по тропке уже огибали береговой выступ, беловатым утесом выступавший над морем.
Сразу за ним оказалась крошечная и совершенно пустынная бухта. Серая галька пляжа эффектно оттеняла несколько больших меловых камней, будто рукой невидимого титана разбросанных по берегу. В густой свежей зелени деревьев слышались птичьи голоса. Пахло йодом.
-Красиво, - задумчиво произнесла Лина, глубоко вдыхая целебный морской воздух.
-Тут еще кое-что есть,- пообещал спутник, небрежно опустив под ноги свой рюкзак.
-Что же?
-А вот, смотрите, - он, уже оставшийся в одних плавках, разбежался и плоской  дугой легко вошел в зеленоватую воду. - Можно загорать, как на лежаке, только прямо в море. Георгий лежал на поверхности, раскинув руки и ноги, как крылья ветряной мельницы. 
Только тут Лина заметила плотные водоросли, хвосты которых едва шевелились почти на поверхности.
- Вот уж нашли удовольствие! Небось,за ноги цепляются!- Она с брезгливой опаской отступила от кромки воды.
-Лучше попробовать, чем сразу отказываться! – Весь в искрящихся струйках, стекавших с бронзового торса, Георгий был уже рядом.
Через мгновение Лина вскрикнула от неожиданности. Сильные руки оторвали её от земли, подняли и понесли, чтобы осторожно положить на невидимый глазу лежак.
Море было неглубоко. Ощутив спиной чуть шершавое прикосновение подводных растений, Лина приятно подивилась упругости, обширности и устойчивости опоры.   
-А теперь как, не страшно? - Участливо посмеиваясь, наклонился над Линой Георгий и тут же плюхнулся спиной на водоросли рядом.
-Вот это да! Кто бы мог подумать?! - Приключение начинало ей нравиться.
Настороженность растаяла. Как старые знакомые, они забавлялись неожиданной возможностью принимать на водорослевой подушке любые положения, и даже валяться, нисколько не утруждаясь необходимостью не только плавать, но даже просто держаться на воде.
Море искрилось. Тихая бухта ожила смехом и озорничанием гостей.
Глядя на Лину сквозь радугу брызг, поднимаемых ею, Георгий, уворачиваясь от очередного фонтана, спросил:
-Гель, а как вы оказались в партийном санатории?
-Очень просто! На работе путевку дали! - Весело отмахнулась та от вопроса.
-Да ну!!? Я решил, что вы дочка какого-нибудь бонзы.
-С какого перепуга?- Изо всех сил шлепнула Лина по воде руками, и сияющая вода на миг ослепила его.
-Разве такие, как вы бывают на партийной работе?! Я думал, что только такие функции бесполые….Чёрный низ - белый верх... С крепкими  рукопожатиями... И говорят лозунгами, как в наглядной агитации...
-Что - о?! Наглядную агитацию критиковать?! Да как вы тогда узнаете, в каком направлении коммунизм?! - С шутовским пафосом привстала на водорослях мокрая наяда.
Бронзовые руки её визави раскинулись на воде, готовые обнять золотое крымское небо:
-Раз уж теперь в партии такие кадры, то за вами-то двинемся как один, в любом направлении! Веди, царица! Хоть на дно морское!
-На дно не хочу! Там темно и холодно!
Георгий снова поймал себя на желании поцеловать смеющиеся , капризно надутые губы.
Его спутница явно приустала. Не желая пугать ее, он сделал над собой усилие и предложил:
-Пожалуй, пора сделать перерыв. Мы тут на пикнике, или как !?
-??
Лина опять, не успев ничего сообразить, тем же способом, на руках  оказалась доставленной на берег.
-А теперь заморим червячка, - длинные сильные пальцы неторопясь развязали тесемку рюкзака и извлекли пакет из грубой бумаги, пластиковый контейнер, а следом пару маленьких бутылочек, граммов, примерно, по сто.
В пакете оказалось вареное мясо. Открытый контейнер задышал свежестью спелой клубники.
Георгий порезал мясо складным ножом. Открутив пробочки на бутылках, он подал одну Ангелине, другую взял сам.
-Прошу к столу,- приглашающе повел он рукой с импровизированным бокалом. - По-моему, закусить сейчас будет очень кстати.
-И выпить, кажется, тоже,- поддержала напарница, опустившись на колени. У нее постукивали от холода зубы, и кожа стала гусиной.
Усевшийся, было, по-турецки Георгий озабоченно вскочил:
-Перекупалась! Ну-ка, надень рубашку! - Не давая возразить, он одним движением обернул её своей ковбойкой.
Переход на "ты" не был, кажется, замечен обоими. Ужин ели дружно, и стеклянно звякая бутылькАми, поднимали за знакомство красное крымское.
Но купаться и загорать уже не хотелось. Лина чувствовала, что кожа на плечах и спине саднит и становится всё горячее.
Стремясь охладиться, она прошлась по пляжу и взобралась на один из больших белых валунов.
Солнце уже не пекло.  Лёгкий бриз принес прохладу, и Лине стало легче. Она стояла с закрытыми глазами, распахнув руки и подставив ветру с моря запрокинутое лицо.
Георгий, не таясь, восхищенно смотрел на неё. Вытянутая стройная фигура неподвижно застыла на самом кончике огромного импровизированного постамента.
Крутой подъем босых стоп почти вертикально обнимал едва заметную выпуклость отвесной стороны камня.
Распахнутая поза вместе с развевавшейся ветром рубашкой за плечами делали женщину похожей на птицу, которая вот-вот взлетит.
Когда молчание показалось долгим, Лина открыла глаза и обернулась. Георгий что-то быстро и серьезно чертил карандашом на пакете из-под мяса, расправленном на колене.
-Ты что, рисуешь?- Спросила она, спрыгнув с камня. Подойдя, заглянула  под руку: - Да ты хорошо рисуешь! По-настоящему, как художник.
-У нас на Масловке все художники. И родители. Один я только в конструкторах оказался, - он продолжал наносить последние штрихи.
- На птицу похожа! Ты и вправду – художник. Красиво...
-Это не я красиво рисую. Это ты красивая!- Георгий откинулся, разглядывая свою модель в упор.
Лина взяла эскиз в руки, чтобы лучше рассмотреть.
- Я на самом деле такая?
      -Нет. Лучше. Гораздо лучше,- серьезно сказал Георгий.
Возвращались молча. Он держал её за руку. Ладонь была тепла и доверчива. Расставаясь, он прижался к ней губами, - не удержался.
Последующие дни дарили то бахчисарайские сюжеты, то севастопольские холмы в цветущих маках, то рыцарские сказки в «Ласточкином гнезде».
Вечерами они танцевали, и тогда Георгий крепко держал Лину в своих объятиях.
Он не стеснялся говорить ей, как она хороша. И той, кажется, нравилось слушать.
Однако, вела при этом она себя так, как если бы ей рассказывали о каком-нибудь произведении живописи или скульптуры, а не о ней самой.
Испытывая сильное физическое влечение к подруге, Георгий не чувствовал с её стороны телесного отклика. Хотя не встречал сопротивления, когда возбуждённый близостью, забывал о сдержанности и начинал целовать.
Она не отталкивала, а просто не отвечала, или мягко уклонялась, но не уходила и оставалась с ним, как кошка, которой нравится, когда её гладят, но совсем в руки не даётся.
Сначала Георгий принял поведение Ангелины за обычную женскую игру, но день за днем, которые они проводили вместе, ничего не меняли. Девушка пассивно принимала ухаживания.
А он увлекался все больше и уже задавал себе вопрос: может быть, что-то в нём заставляет её держать дистанцию? Может быть, он слишком стар для неё? Он хотел понять. И однажды понял, легко за разговорами выспросив нехитрую историю её замужества.
С тихой яростью он теперь думал о заведомо презренном чужаке, который так бездумно пренебрег её чистотой, и не только не смог разбудить её сексуальность, но у которого не хватило толку даже разглядеть очевидное.
- Боже Правый!- Думал Георгий. - Уже дочке пять лет, а она еще не чувствует себя женщиной.Он видел, как хочется любви тонкой душевно, умной, явно расположенной к нему Геле. Но замкнувшееся гордое сердечко открываться не хотело.
Теперь Георгий боялся обидеть её и старался, как мог, убедить в том, что она, как никто, достойна любви и должна быть счастлива.
Так встретив, как обычно в будние дни, Ангелину под вечер, Георгий не повел ее ни туда, где гремело диско, ни к морю, ни в один из прелестных уголков огромного парка.
Неожиданно скоро они оказались у входа в старинный дом, бывший некогда барской виллой. Дверь курзала оказалась незапертой, и они вошли в тёмный вестибюль.
  Слева, из-под другой двери пробивалась полоска света. Георгий распахнул её, и Лине открылся небольшой не то зал, не то салон с роялем меж двух высоких, узких, таких же, как рояль, блестящих чернотой окон.
В комнате стояло несколько кресел, которые отбрасывали угловатые тени. Свет шел со стены, от бра в виде пары свечей.
- Будем слушать музыку? Почему больше никого нет? - Недоумевающе подала голос Лина.
- Потому что играть буду я. Только для тебя. Усаживайся удобней. - Георгий подвинул к роялю одно из кресел.
Она послушно села и затихла, подперев голову рукой.
       Через мгновение первые аккорды, родившиеся в гулком чреве рояля, прокатились от стрельчатых окон до приоткрытых дверей, и, рассыпаясь неспешными трелями, покатились дальше, по всему безлюдному дому, оживляя и населяя его музыкой.
Георгий не был искушённым музыкантом, но любил музицировать, часто увлекаясь и импровизируя.
Теперь он играл для Лины, вкладывал в исполнение всего себя, доверяя звукам выразить переполнявшие его чувства.
Он готов был провести за роялем хоть всю жизнь, лишь бы эта чудесная женщина оставалась в кресле напротив и слушала его, задумчиво глядя в тёмное окно.
  Музыка плыла. Лина чутко внимала каждому отголоску, таявшему в воздухе.
Черно-белые клавиши благодарно вздыхали и что-то сокровенное сообщали спрятанным под крышкой чутким струнам, отчего мелодия звучала так трепетно и проникновенно!  И рождала в сердце благодарную радость от встречи со щедрым на красоту мужчиной, художником и музыкантом по своей человеческой сути. Ведь только очень чувствительная и творческая натура могла так легко превратить для себя обычную провинциальную отдыхающую в романтическую музу. Море, весна и музыка - вот все, что для этого было нужно.
  Так со всей искренностью неискушённости Лина думала. И слушала. А Георгий, играл, смотрел на нее и верно чувствовал в ней родственную артистическую природу. Музыка убедительнее любых слов. Она освободит и навсегда вылечит от боязни любви.
***
...В субботу Георгий появился рано. На нем были кроссовки и спортивные брюки. Тонкий свитер свисал завязанными рукавами на груди.
-Вставай, красавица, проснись! Пошли к Байдарским воротам!
-Прямо сейчас? Хорошо. А к обеду мы вернемся?
-Зачем нам торопиться к обеду, когда там есть ничего себе ресторанчик. Нет, Гелечка, шлёпки не надевай, в горах в них будет неудобно. И бриджики достань!
Подождав в холле, пока Лина переоденется, Георгий критически осмотрел экипировку новоявленной альпинистки и, не найдя причин для замечаний, положил руку ей на плечо:
- Ну что, двинули?
Живописная горная тропинка сразу взяла круто вверх, и Лина быстро почувствовала, что её слабым после болезни лёгким трудно справляться с подъёмом. Она начала отставать от энергичного марша своего атлетического напарника.
Но сознаться в том, что задыхается, человеку, который был много старше её, Лине было стыдно.
Поэтому она придумывала разные поводы, чтобы дать себе передышку: то остановится, чтобы рассмотреть цветок, то присядет, будто перешнуровать обувь, то встанет и, прислонив ладонь козырьком к глазам, разглядывает живописные склоны, оставшиеся внизу.
Георгий шел себе, вроде бы ничего не замечая, только иногда притормаживал, искоса наблюдая за Линой. Случалось, что уйдя прилично вперед, возвращался и дожидался её.
Через какое-то время тропинка неожиданно вывернула к шоссе, которое серпантином поднималось выше.
Сбоку от дороги, на обрывистом выступе скалы, одиноко смотрела на них пустыми окнами брошенная церковь.
Креста на ней не было. Сквозь круглый купол успело прорасти небольшое деревце.
Все стены, некогда выкрашенные и местами сохранившие остатки нежно-розовой краски, были исписаны и исцарапаны автографами туристов.
Лина и Георгий, не сговариваясь, перешли шоссе и оказались перед церковью.
Между большими тесаными каменными плитами площадки, некогда бывшей двориком храма, торчала прошлогодняя сухая трава, подпираемая свежей и зеленой.
Они вошли в полукруглую арку, служившую входом. В церкви было тихо, и только ветер, влетая в пустые оконные проёмы, посвистывал сквозняком.
Выглянув в одно из окон, Лина поразилась высоте, на которой они находились.
 Где-то очень далеко, внизу, как в пропасти, виднелись среди сплошной зелени крошечные островки красных крыш.
Шоссе, что прихотливо сбегало до самого низа мимо этой, совершенно отвесной, скалы, смотрелось, словно белая нитка.
Лина невольно отпрянула от окна, потому что вдруг почувствовала опасно притягивающую силу высоты. Было страшно, и одновременно хотелось прыгнуть. Прямо туда, вниз, в бездну!
Крепкие руки сжали плечи: " Тебе захотелось вниз! Ведь так? Я знаю, тянет. Давай отойдем".
Лина резко повернулась и, обхватив Георгия, уткнулась лицом в его грудь.
-Ну-ну, не бойся, я же с тобой. Идем, идем отсюда, - успокаивал тот, держа испуганную Лину в кольце своих рук и осторожно касаясь губами маленькой темной родинки за ухом. 
Уже осталось далеко позади это место, когда Георгий рассказал легенду о том, что церковь построил какой-то счастливый отец там, где могла разбиться дочь, когда лошади, чего-то испугавшись, понесли на горной дороге, но божьим промыслом остановились как вкопанные на самом краю обрыва.
Еще с войны стоял разоренный храм осиротелым и беспризорным памятником родительской любви.
Меж тем маршрут, по которому двигались Лина с Георгием, заканчивался в живописной седловине.
Добравшись, они сделали привал прямо за столиком ресторана под открытым небом. Точнее, это был вовсе не стол, а большая винная бочка, чье днище служило столешницей.
По обе стороны торчали вкопанные скамейки. Каждую такую бочку отделял одну от другой небольшой плетень, создавая видимость отдельных "кабинетов".
Юркий мальчишка-официант сообщил, что в меню, как всегда, шашлыки и чебуреки.Получив заказ, он принес большой глиняный кувшин с сухим красным вином и пару таких же кружек.
-Ну что, скалолазка, давай отметим твой героизм! - Усмехнулся Георгий. Рубиновая пенистая струя до краев наполнила кружки, которые сразу запотели.
-За какой героизм пьем?- Притворилась непонимающей Лина.
-Что же, ты думаешь, я не видел, как тебе было тяжело? И ведь даже не пикнула ни разу! Уважа-а-ю. А теперь расслабься! Свой отдых ты честно заработала.
-Заработала? Тогда - держись! И Лина плотоядно улыбнулась подоспевшему шашлыку.- Смотри, Георгий, чтоб денег у тебя хватило!
Ею уже владел кураж. Демонстрируя фантастический аппетит, она в два счета уничтожила далеко не дамскую порцию хорошего шашлыка, обильно политого острым соусом.
От вина на верхней губе появлялись красные "усы", и проголодавшаяся туристка запросто смахнула их тыльной стороной ладони. За шашлыком пришла очередь брызжущих соком чебуреков.
Георгий сидел напротив, ел и пил понемногу, с юмором реагируя на веселую болтовню подруги, слегка захмелевшей от вина, обильной еды и горного воздуха.
     -Почему ты на меня так смотришь? - Подозрительно спросила она, вдруг перестав жевать.
     -Любуюсь тем,как ты ешь, - добродушно - искренне успокоил её бдительность Георгий и положил  в тарелку новый чебурек. - Совсем девчонка,- подумал он с нежностью.
Целый день провели они, беззаботно болтая, смеясь над всякой ерундой, подтрунивая друг над другом. Спускались домой по пустынному шоссе.
 Развлечения ради, Георгий усадил Лину верхом к себе на плечи и, легко поднявшись, зашагал, успевая спорить со своей наездницей, сначала лихо усевшейся, а потом испугавшейся и умолявшей на всю округу: - Сними меня! Ой, упадём! Ой, уронишь!
Закатное солнце красило розовым белую пыль дороги. На одном из поворотов они присели на обочине,свесив ноги с каменистой осыпи.
Небольшая змейка, заметив их,серым шнурком испуганно мелькнула в сторону.
- И церковь розовая, и дорога...- Ангелина о чем-то задумалась, положив голову на плечо Георгия.
-Представляешь, какие дети могут быть у нас с тобой? - Чуть откинувшись, заглянул он ей в глаза.
-Дети? У нас с тобой уже есть дети, у каждого по» Анне – на – шее», - пошутила Лина. И вправду, дочери у них были тезки, только его Аня тем летом уже сдавала сессию на втором курсе МГУ.
- Нет, понимаешь, я говорю о наших с тобой детях,- не поддержал шутки Георгий. Его серые глаза смотрели с серьезным восторгом, как будто он и впрямь видел перед собой реальных детей.
- Вставай, нам еще далеко идти. - Она мягко прервала, не желая не только поддерживать его фантазии, но и вообще переходить известные рамки отношений.
Георгий был женат. Откуда ей было знать тогда, что не всякий развод бывает драмой,что нередко он дает желанную свободу и тому,кто уходит,и тому, кто остается.
Лина казалась сама себе рассудительной, мудрой и справедливой, и не задумываясь о том, что рядом с ней не легкомысленный юнец, а умный взрослый мужчина, и что невинная её с ним дружба - результат его выдержки и бережного отношения к ее ранимой неопытности.
На следующий день в ожидании Георгия Лина провела несколько часов с книгой на скамье, спрятавшейся в тени вьющихся роз, под террасой, у самого моря.
На ручных часиках стрелки показали уже, и пять, и шесть, и семь часов вечера, а Георгий всё не появлялся.
Еще через полчаса она поднялась, чтобы отнести в номер книгу. Не спрашивая себя,отчего он не пришел,Лина вздохнула и взялась рукой за перила каменной лестницы.
Георгий ждал на верхней ступеньке. Сердце его забилось быстрее, когда он увидел милое опечаленное лицо.
-Я уже думала, ты не придёшь.
Он засмеялся, целуя Лину в висок. При этом держал руки за спиной.
-А что это ты там прячешь?
-Уже не прячу. Это тебе. - Руки Георгия протягивали ей букет.
Темные, почти черные, отливающие дорогим бархатом, розы царственно держали свои удлинённые головки на длинных, полуметровых стеблях с острыми шипами среди красноватых листьев.
Капельки воды в створках едва распустившихся  бутонов делали цветы похожими на тонкие бокалы с шампанским.
Она замерла, глядя на это живое чудо! Никогда еще ей не приходилось видеть ничего более совершенного.
-Геленька, возьми, они твои! - Напомнил Георгий вконец растерявшейся Лине.
-Мне?! Мои?! - Она протянула к цветам руки.
-Осторожно, не уколись, - Передавая их, заботливо предостерёг он.
Лина поднесла розы к лицу и долго вдыхала их густой малиновый аромат.  Конечно, цветы, случалось, ей дарили. Любимые астры или анютины глазки, или черемуху.  Но никогда  даже в голову не приходило, что подарком окажутся эти сказочные создания. И женщин с букетами роз она видела только в кино.
- Я за ними ездил в Никитский сад, вот и задержался.
-В ботанический?
-Ну да, не в зоологический же.
Тут к Лине вернулась ее насмешливость. - "Я послал тебе черную розу в бокале золотого, как небо, аи!"- Ёрничая, продекламировала она. Но увидев, как погрустнели его глаза, замолчала и виновато прижалась к плечу:
-Прости, я глупо себя веду. Спасибо! Наверно, такие и в Никитском просто так не достать.
-Мне автор дал, знакомый селекционер, который их вывел. Знаешь, как называются?
-Интересно!?
-"Гелиос"!
- "Гелиос"? А черные... Тебе кажется, что я им подхожу?
- Это они тебе подходят. Даже в названии слышно твое имя. И ты похожа на эти цветы.
-Похожа? Чем же?!
-Нежностью. И тем, как смотришь на солнце, сощурясь. И вся открыта красоте. Тем, что на тебе нет печати серии. Посмотри! Бутоны полностью распустятся, и тогда бархат только оттенит богатство цветка. Скоро ты про себя сама всё поймешь.
***
Крымский отпуск подошел к концу. В последний раз они стояли у моря, глядя на лунную межу, жидкой ртутью добегавшую до их ног.
Георгий вложил в руку Ангелины несколько монеток: - Бросим, чтобы вернуться сюда вместе!
Монетки серебряно сверкнули и исчезли. Плеск от их падения заглушил морской прибой.
Ранним утром автобус увёз её в аэропорт.
С верхнего шоссе, на котором машина быстро набирала скорость, Лине еще долго была видна высокая неподвижная мужская фигура. Георгий провожал глазами автобус, пока тот не скрылся за поворотом.
Через несколько дней, дома, в почтовом ящике она нашла письмо.
Георгий писал о своей любви, рвался, готовый всё бросить и поехать за ней хоть к черту на кулички ради одного только знака, ради хотя бы малейшего намека на взаимность.
Он получил от Лины ласковый, понимающий ответ. Но в нём не было того, что он ждал. Её время любить еще не наступило.
 
                ***
За стеклянной створкой книжного шкафа поблескивает потертым золотом старенький двухтомник А. Блока в синем коленкоровом переплете. Одна из страниц, где стихотворение  начинается строками:
Осенний вечер был. Сквозь звук дождя стеклянный
Решал всё тот же я мучительный вопрос,
Когда в мой кабинет, огромный и туманный,
Вошел тот джентльмен. За ним лохматый пёс...,
 заложена высохшей черной розой. Если поднести к лицу её хрупкий силуэт, то еще можно ощутить едва уловимый след былого аромата.

***
Лина подняла голову от компьютера. Да-да… она взяла с собой один из цветков на память, как некий знак, как ключ. Этот знак должен был обозначить смысл. Этот ключ – открыть некую дверь. Нежданный отпускной спутник, счастливо встреченный, подарил ей взгляд на себя со стороны, научил себя слушать, указал путь и бережно сопроводил почти до порога.
А жизнь продолжалась в своем обычном ритме. Материнские заботы, служебные обязанности, строгие однообразные будни, кутерьма праздников. Лето пришло за весной, осень сменила лето.
Осенью Лину ждала радость. Она получила первую в своей жизни квартиру.
  Две большие светлые комнаты, кухонька с газовой плитой, небольшой, но раздельный санузел! И все это богатство - на третьем этаже, с балконом! 
Счастливая обладательница сразу полюбила и начала обустраивать новое жилище с изобретательностью и усердием.
Очень скоро квартира, наполняясь книгами, мебелью, шторами и лампами, стала обретать веселый и уютный вид.
Теперь Лина могла, наконец, не стесняя родителей, приглашать к себе коллег, а также приятельниц, небольшой круг которых постепенно сформировался.
Это были сверстницы, с детьми примерно одного с Анютой возраста, с мужьями - инженерами,имевшими общие интересы к автомобилям, футболу, рыбалке и охоте.
  Вечеринки собирались просто и раскованно. Гитару сменяли пластинки в потрескивавшем старой иглой проигрывателе.
На стол разномастно стекалась нехитрая складчина, и домашнее ягодное вино бордово светилось в подаренных к новоселью бокалах.
Молодости вообще немного надо для веселья! Была бы компания да место, где можно собраться.
Лина радовалась жизни. Ей не приходилось просить повесить люстру, подключить телевизор, что-то просверлить, прибить, переставить. Мужья подружек, не спрашивая, находили повод, чтобы помочь. Однако со временем, чем охотнее они пытались шефствовать над одинокой подругой, тем пристальней и настороженней становились взгляды их половин.
Мужья,если она приходила в гости, старались задержаться рядом, с сигаретой у открытой кухонной форточки, или бросались непременно проводить домой, а дойдя до подъезда, неловко мялись и тянули паузу с прощанием, напрасно чего-то ожидая. Или, случалось,звонили без повода.
  Жены ревновали,устраивали мужьям сцены и объединялись в подозрениях. Однако ссориться с собой поводов Лина не давала, и напряжение росло.
Их мнимая соперница сначала с недоумением начала замечать, а потом, все более прозревая, понимать эту странную атмосферу вокруг себя.
Душевный излом от неудачно начатой семейной жизни Лина прятала глубоко, считая, что говоря о нём, в чьих-то глазах будет выглядеть слабой и униженной.
Расставшись с Надей по окончании университета, Лина пока не встретила похожей подруги, чтобы открыться. Теперь же она и вовсе, чем дальше, тем скупее общалась с теми, кто незаслуженно обижал её недоверием.
Крымская история, как только дни обрели свой обычный жизненный распорядок, стала казаться Лине ненастоящей, как будто приснившейся.
Ей думалось, что если с кем-то ею поделится, то про неё решат, что она всё сочинила, чтобы красивой сказкой прикрыть отсутствие личной жизни, и еще, не дай Бог, за глаза будут понимающе переглядываться и жалеть.
Когда воспоминания и вовсе начинали превращаться в миражи, она отыскивала на полке  книжного шкафа букинистический том и читала, умостившись с ногами в дальнем углу дивана, начиная со страницы, что была заложена плоской сухой розой.
И тогда волшебно-прозрачные звоны поэтических созвучий возвращали ей, как Золушке - хрустальный башмачок, реальность и свет пережитых событий.

***
Осеннее утро обещало сухой солнечный день, но прозрачный парок, вылетевший изо рта, предупредил, что на дворе холодно.
Зябко поежившись, Лина потуже затянула шарф и натянула перчатки. Она уже бодро шагала по тротуару, когда услышала, что её окликают по имени.
Торопливо, задохнувшись, её догоняла знакомая руководительница одного из учреждений.
-Ой, как вы быстро ходите! Кое-как успела! Здравствуйте! Пойдемте вместе!
-Здравствуйте. Жаль, что вам пришлось так спешить.
Полноватая кругленькая женщина была небольшого роста, поэтому Лине пришлось слегка умерить шаг, чтобы спутница не отстала снова. Но та продолжала торопливо семенить рядом.
Ее большие черешневые глаза на ухоженном лице с заметными еврейскими усиками заглядывали на Лину снизу как-то возбужденно:
-Знаете, вам очень идет этот цвет! И покрой элегантный!- Похвалила женщина  утепленный плащ.
-Спасибо, мне тоже нравится, - вежливо поддержала Лина.
-Ой, знаете, Ангелина Васильевна, мой муж! Ну, Вы знаете моего мужа...
-Да нет. Я с вашим мужем не знакома. А что с ним?
-Канторович, дантист. Его в городе все знают. Если нужно, то....
- Спасибо! Что все-таки с вашим мужем?
-О! Просто анекдот! Ну, чистый анекдот! Представляете, который день поутру торчит у окна! Спрашивается, что он там забыл?! Представляете, я сегодня не выдержала и тихонько подошла сзади. И знаете, я увидела, кого он высматривает!
-Кого же?
-Вас! Да! Никого больше не было! Я, конечно, спросила, что все это значит?! И что бы вы думали?
-??
-Он мне сказал, что ему безумно нравится эта женщина! И походка-то у неё, и стать! Ну не анекдот?!
-Забавно!
-Нет, я, конечно, понимаю, вы эффектная женщина. Но меня это очень беспокоит!.
-Беспокоит? А меня вовсе нет. Вы, кажется, уже пришли, а мне пора. Всего доброго! - И Лина пошла дальше, оставив за спиной растерянную попутчицу.
Впервые вместо неловкости и извиняющего женскую ревность представления себя на её месте, Лина почувствовала похожую на месть радость торжествующей конкуренции.
Она была свободна и не обязана ни перед кем отчитываться, ни на кого оглядываться, если хорошо выглядит и вызывает интерес у мужчин! Она может делать все, что захочет! И не станет больше жалеть ни чьих жен. Пусть они сами себя жалеют!
***

Лина была так ошеломлена новыми ощущениями, что не заметила, как дошла до работы.   Кабинет еще был пуст, но уже через несколько минут появилась та, что делила его с Линой.
Валерия находилась в хорошем расположении духа. Её улыбка была добрым знаком. Возвратившись из отпуска, Ангелина заметила, что та понемногу начала оживать. Тяжелое бремя горя как будто слегка отпустило когти.
Мучительно долго Валерия сопротивлялась пустоте и отчаянию, когда в одночасье погиб  муж.
Потухшие глаза,отрешенность во взгляде, сгорбленность говорили о том,что жизнь превратилась для нее в тяжкий безрадостный воз, который нужно тянуть,ни на кого не полагаясь.
Двое детей и работа - все, что осталось у этой женщины от счастливой надежности жизни.
Но сегодня она улыбалась. И неожиданно для себя Лина рассказала ей про утренний эпизод.
И опять пережила открытие! Дослушав историю до конца, Лера рассмеялась и легко махнула рукой: "Да пошли они все!"
  Как-то разом из старшей и строгой она стала ровесницей, с которой на "ты" и без отчества, и  можно все рассказать, как есть. Но куда важнее было, что теперь рассказывать хотелось.
И, как оказалось, взаимно. Они быстро и близко подружились.
    Вообще-то Валерия по должности являлась ближайшим начальником Лины. Она была умна, независима, иронична, порой, до сарказма, и могла хорошо натянуть вожжи, управляя далеко не простой упряжкой подчиненных.
Но при этом оставалась яркой, неизменно вызывающей мужской интерес особым выражением прозрачно-зеленых глаз, в которых многим виделась роковая властность и притягивающая глубина. И всю ее прямую, подтянутую фигуру наполняла какая-то энергия, готовая, казалось, как сжатая пружина, к опасному и всегда к неожиданному выбросу.
       Нетрудно было заметить, как завистливо и недобро "дружили" против нее почти все дамы-сослуживицы.
Приглашенная на должность, Валерия Сергеевна тем самым лишила одних надежды на повышение. Других раздражала отказом от покровительства и попыток собой манипулировать. Третьи понимали, что её заметное женское влияние подвергало опасности потерять своё собственное.
Несомненно, зная об этом, Валерия, тем не менее, не пыталась никого склонить на свою сторону и держалась подчеркнуто отдельно.
Лина пришла позже. У неё не было никаких предубеждений. Старшинство и субординацию восприняла как норму.
Ей вообще нравились умные и организованные руководители, которые знают, чего хотят. Такие задачи ставят ясно, требования предъявляют разумные, а выводы делают, чаще всего, в пользу способных работников.
Валерия Сергеевна превосходно разбиралась в людях. Она видела их насквозь и могла просчитать действия скрытых оппонентов на три хода вперед.
Но при всей резкости и быстроте реакции она была терпелива и объективна в решениях.
Общаясь с партийным руководством, проверяющими, директорами предприятий, Валерия не тушевалась, а, напротив, кажется, заставляла робеть видавших виды и привыкших к власти мужчин.
Она сама предложила Лине переехать в свой кабинет и объявила единственным правилом сосуществования говорить правду друг другу, и только в глаза.
Лине это понравилось очень. Она не была любопытна, ничего не смыслила в интригах, но видела, что паутиной их опутан весь аппарат. Валерии поверила сразу.
Даже когда их отношения нельзя еще было назвать даже приятельскими, Лина чувствовала себя рядом с ней защищённой.
Несчастье пришло нежданно. Оглушенной известием Лине хотелось теперь самой защитить и поддержать ее, ставшую такой сиротливой и мертвенно-равнодушной!
Но так близко с горем она столкнулась впервые, и не умела еще открыть своей сердечности, и боялась сделать хуже, и не знала, примет ли? Все страшные дни она была рядом, но не смела войти и потревожить горестное молчание окружавших Валерию родственников.      
Спустя пару дней после похорон, Лина решилась поехать. Она думала, что найдет Валерию, вместе с родными, близкими ей людьми, опасалась, как бы ее приход не был воспринят как чужая, еще больше ранящая вежливость.
Но застала женщину сидящей в кресле, безучастно съежившейся под тёплым платком. В квартире больше никого не было.
Лина почувствовала, как в сердце что-то больно зажгло.
Нет, совсем не сторонней, не чужой оказалась она в безмолвной комнате. Обняв  бесчувственные плечи, она начала что-то говорить, чтобы нарушить мёртвую пустоту тишины. 
Постепенно оживали руки, становился осмысленным взгляд. Валерия, слушая Лину, понемногу приходила в себя, включалась в разговор. И за такую малость глаза её, бездонно одинокие, платили благодарностью.
То ли Лине оказалось не по силам, сердцем приняв страдание, глубоко вдохнуть  чужую боль, то ли просто совпало,но через неделю "скорая" увезла её в больницу с тяжелой формой пневмонии.
Выйдя с бюллетеня, она застала Валерию на службе. Спасаясь работой, та глубоко прятала горе от посторонних. Но не от неё. Беда чёрным облаком надолго повисла под потолком у них в кабинете. А теперь что-то начало меняться.
Сначала редко, потом всё чаще в кабинет стал заглядывать не так давно назначенный вторым секретарем горкома Григорий Илларионович.
Его сразу окружил бойкий хоровод привыкших к положению избранности в эпоху дефицита городских начальниц от торговли, и каждая увешанная золотом барынька стремилась завести с ним отдельные от всех отношения.
Легкий и приветливый, он не старался демонстративно ставить их на место, напротив, на первых порах даже делил с ними всегда готовую к застольям компанию.
И был немедленно высмеян как бабник острым на язык тандемом. Так за глаза звали Валерию с Ангелиной.
Заметив впервые, что новичок намерен посетить опасный кабинет, секретари-коллеги, не раз испытавшие на себе иронию взглядов и шутки со скрытыми шипами двух симпатичных, но очень независимых молодых женщин, попытались предупредить.
Однако, действительно, встреченный с усмешкой, он не оставил, а напротив, продолжил попытки расположить к себе эту неразлучную парочку насмешниц.
Ум и образованность его оценены по справедливости были сразу. Когда же подвернулся случай узнать, что новый начальник играет на любом, оказывавшемся под рукой, музыкальном инструменте, и легко может зарифмовать всякую тему, отношение к нему с их стороны резко потеплело.
Этому способствовал юмор нового знакомца, которым искрились стихи, рождавшиеся в его голове, казалось, сами собой.
Визиты Григория Илларионовича сделались уже ежедневными. Втроем они и обедали частенько, причем водителя хозяин служебной машины отпускал, предпочитая сам быть за рулем.
Однажды, чуть задержавшись, Лина садилась в машину. Со своего привычного места на заднем сидении она вдруг увидела, что, не замечая никого вокруг, Валерия и Григорий молча сидят и смотрят друг на друга.
В зеркальце заднего вида разлились туманными озерами зеленые глаза подруги. Хмельная головокружительность распахнутого взгляда ошеломила!
-Ясно все с вами!- подумала она сочувственно.- Тут уж не дымом тянет. Горит вовсю!
История эта была непростая, долгая, и, временами, и не лишённая драматизма. Но вопреки испытаниям закончилась счастливым браком, и Ангелина засвидетельствовала его в ЗАГСе. Что, впрочем, позже сделала и Валерия, когда пришел её черед выдавать подругу замуж.
А пока незаметно год докатился до своего окончания. Пролетела зима.
Пасмурный март расквасил дороги, чавкая под ногами грязной смесью воды и талого снега. С крыш текло. Намокшая штукатурка на стенах домов расползалась тёмными пятнами.
Неуют и убогость неприбранного города только подчеркивали голые, изуродованные обрезкой тополя.
В один из таких дней на утренней планерке сотрудникам отдела сообщили, что грядет обкомовская проверка по случаю подготовки к очередному партсъезду. В те годы не могло быть более важного события, и спрашивали строго даже за каждую мелочь.
Несколько дней спустя в обширном кабинете у Первого собрался аппарат на встречу с бригадой проверяющих. В комиссии людей было много, по персональному куратору на  каждого.
Лина с завистью посмотрела на доставшуюся Лере ухоженную начальницу областного дома политпросвещения – заносчивую даму со смешной фамилией - Сорока. Они с Лерой были знакомы, и это упрощало дело.
На её же голову свалился незнакомый крепкий брюнет в роговых очках, неулыбчиво  сидевший молча, уткнув себе в грудь до синевы выбритый подбородок.
Выглядел настоящим снобом, холодно и равнодушно терпевшим собрание. Почти неподвижный,он только изредка касался правой рукой браслета часов, то ли поправляя, то ли проверяя, на месте ли.
С тягостным чувством предстоящего общения с неприятным чинушей вынимала Лина из ящиков письменного стола нужные папки.
Утром следующего дня Максим Николаевич, не задержавшись ни на минуту, уже сидел в машине, уточняя маршрут посещения учреждений культуры в районе.
Проваливаясь в рытвины и подскакивая на ухабах, УАЗик, в грязи по самые окна, тащился теперь ежедневно то в клубы, то в библиотеки полупустых редких уральских деревень.
Но вопреки первому впечатлению куратор оказался человеком разговорчивым и дружелюбным.
К отчетам робеющих библиотекарш и заспанных киномехаников особого интереса не проявлял. Зато подробно расспрашивал, достаточно ли дров, когда последний раз был ремонт, не опаздывает ли доставка фильмов и какие книги поступили с последней комплектацией.
Кроме того, он расспрашивал старожилов про историю их населенных пунктов. Стараясь не вмешиваться, Лина, тем не менее, внимательно слушала этих разговоры. Один раз ей пришлось-таки встрясть, заметив:
-По-моему, рассказанной истории никогда не существовало. Это просто легенда.
Максим Николаевич удивленно обернулся:
-Почему вам так кажется?
- Не кажется. Почти такие же байки я записывала на Урале в разных местах. Мы студентами часто бывали в экспедициях.
-Вот как!? Так вы специалист в фольклору! А я-то уши развесил!
-Не судите строго наших »щукарей»,- они сами верят.
Теперь  отбросив всякую официальность, Максим Николаевич и Ангелина увлеченно беседовали, взаимно радуясь, что нечаянно каждый обрел друг в друге умного и интересного собеседника, и, сожалея только о том, что рутинные обязанности отвлекают от общения.
Теперь часы, отведенные на проверки, стали заметно короче. В один из дней обкомовец спросил Ангелину, где она проводит свой обеденный перерыв.
-К маме хожу. Тут рядом.
-Но, может быть, Ангелина Васильевна, вы составите мне компанию до конца работы?! Скучно с нашими-то, - вздохнул он и хитровато посмотрел ей в глаза.
-Ну, что ж, поддержу вас, Максим Николаевич. Не могу же я допустить, чтоб из всей комиссии от скуки умерли именно вы! - Парировала Лина.
Поначалу он выбрал с ней покровительственно-усмешливый тон, но когда прошла первая настороженность, Лина тут же переняла его манеру, и шутливые пикировки стали обоюдными.
Теперь эта пара оживленно что-то обсуждала и в обед, за столиком ресторана, вызывая удивленные поглядывания коллег с той и с другой стороны.
Известие Лины об открытии художественной выставки вызвало у Максима Николаевича желание немедленно её посетить.
Бродя по залам, она слушала его комментарии и отмечала про себя хорошее знание предмета и точность оценок.
Сама же немного замялась, услышав просьбу показать, что ей лично нравится.
-Я не очень разбираюсь в живописи. Читала мало. Пожалуй, вот эта, и вон та, в углу.
- Отлично! А еще говорите, - не разбираетесь. Впрочем, открою вам секрет, дорогая Ангелина Васильевна. Не читайте про картины. Просто смотрите на них и разглядывайте!
Когда они покинули вернисаж, мужчина остановился на крыльце и, расправляя  широкие плечи, потянулся:
-Пожалуй, я бы еще чего-нибудь посмотрел. Проверка-то закончена.
Лина заметила, что его бархатно окрашенный баритон иногда вдруг давал едва заметного петушка, будто у мальчишки во время мутации. И почему-то всякий раз, когда хотел подначить или подловить её на чем-нибудь.
- Можно. Только предупредить надо. - Она перечислила с десяток фамилий.
- Хотите сказать, что со всеми знакомы? И с этой, Вороной, тоже?
- Это не она - Ворона, а он,- мужчина!
Оба тут же засмеялись, вспомнив про птичью фамилию Лериной визави.
-Не волнуйтесь, всех знаю, как облупленных. А как же!
-Ну что же, в таком случае, пойдем, к кому скажете.
Обшарпанные мастерские в приспособленных заводских складах, подвалы, где рассмотреть что-то можно было только, включив свет...
Везде Ангелину встречали как хорошую знакомую и, радуясь интересу, показывали гостям свои работы, иногда о чем-то прося ее, тихо, почти на ухо.
Один из художников на прощание протянул Лине свернутый в трубку ватман и, сильно заикаясь, сказал:
-И-из п-по-о-следнего. П-п-о-о-жалуйста, от д-души!
Максим Николаевич заметил, как она незаметно кое-где оставляла извлеченную из сумки пачку чая, баночку соленых огурцов...            
- Хоть чем-нибудь порадовать. Плохо они живут. Попивают. Жалко, - талантливые! Вот бы для них салон художественный открыть! Покупали бы картины, думаю. Но, увы! Хорошо, что школа художественная для детей теперь есть. Некоторые преподавать начали. Другие, вот, наглядной агитацией кормятся
***
Вечерняя улица наполнилась людьми, спешащими домой после рабочей смены. Попрощавшись, Арсеньев долгим взглядом проводил Ангелину и, о чем-то задумавшись, двинулся по направлению к гостинице.
Наутро она получила готовую справку по итогам проверки. Всего несколько формальных замечаний на десяток страниц убористого текста заставили Лину раскрыть рот от удивления:
- Прямо на орден тянет!
-Ну-ну, Ангелина Васильевна, не привередничайте, а то могу и передумать! - Опять сфальцетил довольный произведенным эффектом Максим Николаевич.
Оставшись  вдвоем, Лина с Лерой переглянулись и облегченно вздохнули. Для обеих проверка закончилась наилучшим образом.
Однако после итогового совещания бригады у Первого секретаря в отличие от других членов комиссии, сразу покинувших здание горкома, Арсеньев вернулся и больше часа провел, болтая с женщинами о том, о сём.
Сидя на стуле, нога на ногу, уже в пальто, он то поднимал свою пыжиковую шапку за связанные шнурки, то нахлобучивал её себе на колено, всем видом показывая какую-то нерешимость. 
Потом, будто спохватившись, распрощался и быстро ушел.
Валерия, после того, как за ним закрылась дверь, глубокомысленно изрекла: "Что-то он зацепился. Похоже, вернется". 
Но не вернулся, и они скоро о нём забыли.
***
Следующий год был, как год, и примечателен лишь тем, что стал кануном Ангелининого тридцатилетия.
Думая об этом, она представляла себе прошедшие годы. Казалось, что прожила за десять лет целую жизнь.
На ум всякий раз приходили строчки чьей-то давно слышанной песенки: 
Тридцать лет - это море и скалы,
Тридцать лет - это время свершений,
Тридцать лет - это время свержений
Тех, что раньше умами вершили...

и вспоминалась история с портретами А. Чехова.
Как-то предложив Лине две фотографии писателя, профессор и научный руководитель студентки Вера Петровна,попросила сказать, на какой он нравится ей больше.
 Первая относилась к периоду Антоши Чехонте. Вторая отразила сорокалетнего мужчину в сюртуке, шляпе и знаменитом пенсне.
Почти не задумываясь, Лина протянула преподавателю второй снимок. Та улыбнулась согласно и спросила:
-Но чем, все-таки он привлекательнее молодого?
-Глаза другие: грустные,понимающие. Лицо интеллигентное, умное. В нём - личность.  Вряд ли забудешь, если увидишь. А там - просто мальчик. Милый, каких много...             
-Верно. Многие думают, что только юность прекрасна. Но настоящая красота приходит к человеку с годами, если, конечно, ум и душа у него не спят. Даже возьмите старух. Глядя на одну, скажешь - бабушка, а другая - не иначе - баба яга.
***
Апрель пришел ранним теплом. Солнце плавило снега, и они звонкими потоками ручьев наперегонки мчались с городских пригорков вниз, к Усолке, чтобы слившись с её синевой, добавить необъятности беременной половодьем Каме.
Лина собиралась на работу. Выглянув в окно и отметив, что тротуары почти сухи, она решила примерить новые импортные ботильоны цвета слоновой кости, которые так замечательно сочетались с новым финским пальто и шли к нему куда лучше черных зимних сапог! Потом завязала пояс, несколько раз надела и сняла просторный капюшон.
Поколебавшись, она все-таки приладила к пышной, медной от хны, стрижке белый берет и достала из ящика шкафа  шелковистые длинные перчатки.  Тон их  точно ложился в оттенок цвета пальто.
Женщина придирчиво оглядела себя в зеркало. Без сомнения, ей очень нравилась яркая, хорошо одетая, уверенная в себе и в своем хорошем настроении молодая особа.
Лина удовлетворенно тряхнула головой и, забросив сумку на плечо, щёлкнула замком входной двери.
Едва успела дойти до рабочего стола, как тишину нарушила пронзительная трель телефонного звонка. Из приемной просили подняться.
Шеф - импозантный мужчина, поздоровавшись, глянул оценивающе-одобрительно.
-Линок, бери мою машину и поезжай на вокзал. Надо встретить инструктора обкома. Будет проверять подготовку к выборам.
-Сергей Петрович, ну мы-то тут при чем?! Орготдел рулит, пусть они и встречают. Сами  велели к вечеру написать...
-Ну, будет, будет! Это подождет. Нет их никого! С утра на собраниях. Пока посъезжаются! И потом, вы же знакомы с Максимом Николаевичем...
- Что делается!Отдел культуры уже выборами занялся!- Сокрушённо воскликнула Ангелина и глянула на циферблат старинного "мозера" с метровым маятником. - Десять минут осталось!
-Вот и поторопись! - пробурчал уже в спину секретарь и сразу забыл о ней, углубясь в свой ежедневник.
...Барабанная дробь каблучков по лестнице...  Уже надето пальто... Взгляд  через плечо в зеркало...  Тепло... Без берета!
Еще мгновение - и машина, нетерпеливо фырчавшая мотором, срывается с места.  
  Однако поезд шёл быстрее. Когда автомобиль остановился у выхода из здания вокзала, пассажиры уже садились в автобусы.Лина выпрыгнула на асфальт и огляделась.
Арсеньев оказался совсем близко, напротив, под большим голым тополем. Он стоял и смотрел.
Как же он был хорош!  Черные, как смоль, волосы... В них застрял солнечный лучик... Сильная шея в розоватой нежности воротничка... Плечи широкие-широкие... Рука  не успевает ловить  на ветру пряди, падающие на лоб, и шёлковый хвост кашне... Дорогой костюм в распахе пальто... Другая рука, с портфелем... И весь он, большой и крепкий, на широко расставленных ногах, в сопротивлении налетающему на него озорнику – ветру!…
Лина подошла и остановилась онемелая: глаза – против глаз. И что-то в тот же миг вдруг случилось!
Разряд, электрическая змейка невидимо пробежала из его - в её глаза и в миг осветила, обнаружила, раскрыла ей теплую радость искрящегося, цвета тёмного мёда, взгляда.
...Пройдёт много лет, и однажды, будучи в Ватикане, разглядывая розоватую сокровенность  штукатурки плафона Рафаэлевой капеллы, она вновь услышит и узнает такой же электрический   треск невидимой искры между простёртыми перстами Создателя и Адамовой рукой на микеланджеловской фреске...
-Как я рад, что это вы…  Рад... Рад... Вы...,- слышала Лина обращенные к ней, как будто издалека донесенные эхом слова. 
И саму её охватила беспричинная радость! Этот ветер, и синева речного разлива у него за спиной! И солнце!
Не видя себя, она как будто различила в его зрачках золотой ореол собственных волос, небрежно взлохмаченных ветром! И узкое лицо, и всю себя, такую красивую, такую легкую, такую весеннюю! Как во французском фильме!
  Они всё стояли, как зачарованные, улыбались и молчали, пока автомобильный гудок не вывел их из странного оцепенения. Недоумевавший водитель напомнил: пора ехать!
...Паспорт на стойке гостиничного администратора... Радушное рукопожатие хозяина горкома... Отпечатанные листки со скрепками... Вопросы... Ответы... Телефонный  трезвон...  Острый взгляд Валерии, различивший... Все промелькнуло с краткостью телеграммы!
И вот они уже в чьем-то зале, досадуя на бесконечность речей, нетерпеливо пережидают  выдвижения, одобрения, за и против ...
Все! Щелкнул портфель, хлопнула дверь! Свобода!
На сквозняке, под снисходительным наклоном головы колокольни, в несуетном гостеприимстве куполов старинного воеводы - храма!
И взметнувшиеся в небо кресты уже осеняют смятенные души ажуром тополиных крон!
И грачиный вселенский грай рвется небесным приветом двоим, теряющим ориентир в хмельном пространстве бескрайней весны.
Как в гипнотическом сне, ведомые апрелем, они брели куда-то, и ноги несли их прочь от людей, туда, за церкви, за тополя, на край, на зеленую кромку, дальше которой только холодная и бурливая быстрота течения! И все казалось неважным, кроме сердечного задыха от руки в руке!
***
Валерия удивилась: кабинет открыт, но Ангелины нет. Только берет на вешалке подтвердил, что она, несомненно, уже приходила. Пальто отсутствовало. Куда она могла подеваться?
Подождав какое-то время, подруга вышла в коридор. Мимо пробегал Бартенев, маленький  человечек, подвижный и деятельный заведующий отделом, прозванный за узкий разрез азиатских глаз "киргизом".
-Александр Геннадьич, куда вы Ангелину услали с утра?
Тот сообщил, не сбавляя хода:
-Это не я. Это шеф встречать Арсеньева на вокзал отправил.
Она молча проводила его глазами и вернулась к себе.
Вскоре появилась и Лина с гостем. Они вошли, слегка запыхавшись, были радостны. Но от Валерии не укрылось возбужденное волнение, с которым те здоровались и шутили.
Кроме того, оба оказались как-то странно рассеянны. Лина пропустила мимо ушей нескольких вопросов, а Максим Николаевич трижды спросил Валерию об одном и том же.      
  Наконец они ушли на собрание по выдвижению кандидата...
Как только голоса стихли за дверью, женщина сняла трубку внутреннего телефона и, дождавшись ответа, спросила:
-Ты занят?
-Нет. А что? - Прозвучал мужской голос на другом конце провода.
-Спустись к нам, пожалуйста. И прихвати Бартенева. Прямо сейчас.
Бартенев был толковый и дельный, хотя и не слишком замысловатый начальник, легко ладивший со всеми. С ним спокойно и надежно работалось.
Кроме того, он обожал организовывать капустники, вечеринки, междусобойчики, а мог и запросто после работы выпить "на троих", неспешно дымя сигаретой в своем, и без того, прокуренном кабинете. Человек он был верный, на "сдачу" неспособный.
  Сейчас, сидя за громоздким столом, он внимательно перечитывал только что написанное. Дверь кабинета по обыкновению была открыта. На оклик Григория Илларионовича он поднял глаза. Тот жестом показал: "на выход".
Бартенев секунду помедлил, затем плавным движением поставил на бумаге точку. Поднимаясь, он неспеша надел колпачок своей чёрной самописки и заткнул ручку во внутренний нагрудный карман старенького, но неизменно отутюженного горчичного пиджачка.
       -Зачем звали, Валерия Сергеевна? - Мужчины смотрели на коллегу с интересом.
-Арсеньев, видали, приехал?
-Знаем. И что? Он по выборам - не по нашу душу.
-С ним же Ангелина, значит, и по нашу. Может, соберёмся вечером?- Валерия тотчас заметила оживление в глазах собеседников.
-Хорошая идея. А где? - Затоптался на месте начинающий понимать, что к чему, Григорий.
-Где-где! У неё, конечно! Не здесь же! Правда, там шаром покати...
-И выпиць тоже, как всегда, нету, - цыкнул недостающим зубом Бартенев.- У меня в сейфе завалялась бутылка "клюковки". А пельменей у Танской в ресторане попросим!
-Ой, Сан Геннадьич, что бы мы без вас...!? - Подольстилась к нему Лера. Но тот уже крутил телефонный диск за соседним, Лининым, столом:
-Кто? Валентина Ивановна, здрасце, дорогая! Узнали?! Да-да... сегодня... Ну, человек пять-шесть... Коньячку? Можно! Значит, через полчасика налепят? Ну, спасибо, спасибо! Нет, приеду сам. ...Как всегда, в вашу тару. До встречи!
Он торжествующе положил трубку и повернулся .
 - Григорий Илларионыч, вопрос решен положительно. На Вашей машине?
-Давайте так. Вы из ресторана поезжайте на квартиру, а мы приедем, когда они вернутся. -Валерия протянула начальнику ключ.- Закрыт только нижний. Зубчиками кверху, два оборота.  - Они с Григорием уже хорошо знали, как отпирается тот замок.
Заметив, что чуть не проговорилась, Лера осеклась.
Но Бартенев, как ни в чем не бывало, подбросил ключ на ладони и сунул в карман.
-Всё-хоккей!- Подвел он черту и вышел в предвкушении, что-то мурлыча себе под нос.
***
О чем говорили двое, гуляя до самого обеда, неизвестно. Они потом никак не могли вспомнить сами. Но стрелки на часах сказали, что надо поспешить вернуться.
Пока Арсеньев что-то обсуждал в орготделе, Лера предупредила подругу о предстоящей вечеринке.
Не успели женщины пошептаться, как дверь снова открылась, и вошел Григорий, что-то громко рассказывая гостю. Было видно, что они давно знакомы. Объяснять ничего не пришлось. Только Лера посмотрела со значением на друга, когда услышала, как Лина, хоть и на "вы", назвала обкомовца Максом.
Через несколько минут они вчетвером уже стояли перед распахнутым входом в Линину квартиру.
В проеме дверей без пиджака, в повязанном поверх брюк кухонном полотенце, их встречал  Бартенев, радушно подняв в руке шумовку:
- Госцы дорогие! Прошу к нашему шалашу! Он уже принял на грудь рюмку-другую своей знаменитой "клюковки" и потому был в чужом доме особенно убедителен в роли гостеприимного хозяина.
- Максим Николаич! Здравствуйце, здравствуйце! Очень рад Вас видець, проходице, пожалуйста! - Выделяя его, "цекал" для солидности Александр Геннадьевич и жал руку, предусмотрительно вытерев свою об импровизированный передник.
-Ну, как тут у нас, идет дело?- Осведомился Григорий Илларионович, ловя носом запах лаврового листа.
-Само собой, само собой... Ща-а-с, водички плеснём, и через минуту - к столу.
Женщины накрыли обед на журнальном столике, предоставив мужчинам возможность помочь, пододвинув его, а также пару кресел, к дивану.
-А вот и пельмешки! - Бартенев водрузил на стол большущую цветастую супницу от сервиза, которую выбрал в качестве блюда.
- Праздник продолжается! - Не забыл сказать он свою коронную для всех застолий фразу.
Все заговорили разом, наполняя тарелки и рюмки, передавая кому майонез, кому масло, а кому - адскую "хреновую" закуску.
Наконец, все успокоились, и Григорий Илларионович как старший по званию поправил очки и серьезно начал тост за приезд, за встречу и всякое плодотворное сотрудничество.
Лера тихонько толкнула его ногой под столом, но тот не обратил внимания, благо, что тост уже был сказан.
А Бартенев тут же поддержал секретаря, напомнив про "тостующего и тостуемого", которые непременно должны почему-то пить стоя.
Трое мужчин то вставали теперь с рюмками, то садилась, то снова поднимались, потому что второй тост был за женщин, так что - "господа офицеры!"  А по третьей выпили, как всегда, за любовь.
В компании давно знакомых между собой, симпатичных друг другу людей, дружных и нецеремонных, Максим Николаевич сразу оказался своим.
  Он шутил, слушал гитарные переборы и все время искал Линины глаза. И находил, и видел, что она этому рада.
Атмосфера  встречи была замечательна, но время шло быстро. И вот уже по невидимому знаку Валерии организаторы вдруг вспомнили, что им куда-то, зачем-то нужно.
Начались рукопожатья, толкотня в крошечной передней... До встречи!
И Лина с Максом остались одни наблюдать из окна, как троица усаживается внизу в машину, как беззвучно хлопают дверцы, и как УАЗ так же бесшумно катит по дороге, оставляя позади сразу  исчезающую, почти прозрачную струйку дыма.
Окно в кухне выходило на Усолку. Оранжевый закат сделал заметной далекую полоску насыпи и вычернил зубчатый силуэт высоких ферм железнодорожного моста.
Левее от него и ближе к дому белело стройное здание церкви. Садящееся солнце зажигало плошки золотого света на широко разлившейся воде.
-Как тут у тебя красиво! - тихо произнес Максим. Он стоял у окна позади Лины так близко, что упирался грудью в ее спину. Руки, накрыв плечи женщины, обнимали их тепло и уютно.
Лицом уткнувшись ей в затылок, Максим почувствовал, что запах волос кружит голову . - Господи, ну откуда ты взялось, солнце мое!?- Мелькнуло в голове.
Он повернул Ангелину к себе, и, сбросив на стол свои, и её очки, пристально глянул  в лицо, держа его в своих ладонях.
Их глаза, лишенные привычной защиты, оказались вдруг беспомощно наги. Они сейчас не сумели бы скрыть и малейшей доли фальши. Одни, как река, меняющая оттенки: голубовато-серые, зеленовато-голубые... Другие - как два тёмных солнца... 
Все так же  держа  откинутый теплый затылок в руках, Максим нагнулся и долгим поцелуем в полуоткрытые губы заставил глаза напротив закрыться.
-Уходишь? - Почему-то шепотом спросила Лина, снова раскрывая их.
-Нет. Ни за какие коврижки! Даже если прогонишь. На коврике под дверью останусь. И пусть тебе будет стыдно! - Услышала она в ответ и узнала в голосе ломающиеся нотки. Глаза его смеялись.
-Мне надо предупредить домашних, а то потеряют. - Лина подняла трубку телефона.
***
... Постель, в которой он оказался с ней рядом, пахла невинной свежестью и, слегка, духами. Прикрытая простыней, Лина тревожно и напряженно молчала. Максим поднялся на локте и осторожно - ласково заглянул ей в глаза. Потом несколько раз нежно прикоснулся губами к губам. Почувствовав их слабый ответ, он медленно потянул простыню...
-Какая ты! Боже мой, какая ты красивая! - Тихо воскликнул мужчина в восхищенном изумлении.- Иди ко мне!
Его левая рука проникла ей под спину, ощущая тонкую хрупкость позвонков и ребер, а правая, медленно разгибая сжатые локти, отвела их вверх, на подушку, обнаруживая беззащитные впадины подмышек.
Рука гладила волосы, ласкала маленькое ухо, скользила по выступу ключицы...
Как ему хотелось защитить, закрыть собой только что открытое, чудесно обнажённое тело. Спрятать от всего мира, даже от звезд за окном, как будто те могли оцарапать острыми краями и испортить его нежную оболочку!
Лина, доверяясь, слушала, как пчелы поцелуев начали слетать ей на лицо, горячо щекотать шею, сбегать по плечам, карабкаться по округлостям ее маленьких грудей, и ощущала, как от этого они как будто подрастали и упруго твердели...
Поцелуи всё сильнее волновали, вызывая непривычное возбуждение, от которого сами собой закрылись глаза, и хотелось только, чтобы ласки не прерывались.
Поцелуи продолжались, и становились все более жаркими. Руки уже не касались, - они   ощупывали и сжимали!
Сильные пальцы искали все новых потаённых мест и боролись со ртом за право ласкать первыми.
Пьянея от новых ощущений и жадно желая их, она в какой-то момент стряхнула мешавшие путы стыда и распустилась, как цветок в полной поре.
Грудью, животом, бедрами - дрожа от нетерпения, двинулась вперед, куда звало ее вожделенное и нестерпимо острое наслаждение. Колени разжались,ноги ослабли...
Доведенный до исступления тихим стоном, который, не успев замереть, раздался снова, остатками рассудка Максим прижал к себе затрепетавшую бабочку её тела и подался на его зов, срываясь со скользких уступов коленей!.. На мгновение  успел задержаться на узкой полосе бархатистого паха, чтобы достать, дотянуться до сокровенного родника...
А дальше летел куда-то, не чуя, где верх, где низ! И неведомо как, должно быть, уже на небесах, приник к живительному пульсу, и пил, пил, не утоляясь, не переводя дыхания! И завороженно следил, как блуждают в ресницах закрытые тонкими веками глаза.
И опять, и опять в мучительном бреду горячки обладания желал только одного: пить ее! Взахлёб! Задыхаясь! Почти теряя сознание! На разрыв сердца! Чтоб, наконец, исторгнув душу последним хрипом, - взорваться, разбиться, разлететься на куски и повиснуть над землей бледным осколком луны!
Она же, изнемогая, истекая тягучим соком повиновения перед неудержимым натиском атакующей плоти, уже отдалась мерным, затем все более мощным, резким, стремительным толчкам поршней в цилиндрах страсти.
 И вдруг почувствовала, что её, как легкую яхту, невесть откуда налетевший среди лазурной неги шторм гонит вон из лагуны, прямо в бешено ревущий океан, навстречу гибельно встающей над ней толще громадной зелено-прозрачной волны!
Ах, как безумно, как яростно, как отчаянно хотелось ей в этот миг, чтобы обвалился, обрушился, низвергся, наконец, этот вал, погребая под собой невыразимую и нескончаемо сладкую муку!
Ночь с невозмутимостью старого слуги наблюдала вечную битву, которую вела среди разбросанных подушек и смятых простыней горячая от желания и мокрая от пота любовь.
В минуты передышек она заботливо накрывала утомлённую воительницу звездным пологом, отраженным не спящей рекой.
...Любопытное утро, заглядывая в окна, улыбнулось двоим, обессиленно заснувшим, перепутавшим ноги и руки, где-то там, посреди нирваны.
***
Пошарив рукой рядом с собой и нащупав лишь остывшую измятость подушки, Максим вскочил с постели. Спросонья не попадая в штанины, он кое-как быстро оделся.
Скрип двери заставил Лину вздрогнуть и в панике заметаться с кофейной туркой в руке между мойкой и плитой.
-Вот ты где! Доброе утро, ЛИнушка! - Голос и нежность проснулись в нём одновременно. Максим хотел обнять её, но вдруг остолбенел, услышав в ответ:
-Здравствуйте, Максим Николаевич, я кофе сейчас сварю.
-Что?!!! Максим Николаевич?! Лина! Что? Что не так!? Почему ты отворачиваешься?
Он твердо забрал у нее из рук кофейник и,машинально поставил на огонь. Мягко обнимая за плечи, Макс повернул к себе: - Посмотри на меня! Пожалуйста, посмотри!
Она медленно подняла глаза. Он смотрел с тревогой и нежностью:
-Девочка, что ты придумала!? Все не так! Выбрось эти мысли! Ты прекрасна! Мы же... Просто чудо случилось! Глупенькая! Да за это жизни не жалко...
Максим прижал к себе милую рыжую голову.
Вскипевший кофе прервал его взволнованный монолог. Шипя и плюясь пеной, он переполз через края турки, залил конфорку и растекся коричневой лужей по всей плите, наполняя крошечную кухню божественным ароматом.
-Линка! Безобразница! Вот какие случаются катаклизмы, если одна мнительная девчонка забивает свою умную головку, бог знает, какой глупостью! Что мы теперь будем пить!? - Сделав страшные глаза, он уже ставил в мойку испорченную посудину.
- И ничего не безобразница! Сам поставил, сам забыл! - От напряженной закрытости не  осталось и следа. Она достала чистую кастрюльку и насыпала в нее очередную порцию кофе. - Сейчас вытру и сварю новый!
-Ну, уж нет! - Макс быстро промокнул и собрал губкой с плиты пролитую жидкость. - Вам, уважаемая, какое после всего этого доверие?!
Он начал, дурачась, отнимать кастрюльку. Она весело смеялась, упираясь. Вдруг они остановились и, не выпуская ее из рук, принялись целоваться, как подростки на заднем ряду во время киносеанса.
Потом, сварив, наконец, злополучный кофе, уселись за стол и начали завтракать, откусывая по очереди от общего бутерброда.
- ЛинУш, хочешь, скажу тебе страшную тайну?
-Страшную? Скажи!
-В прошлом году, помнишь, после той проверки? Я уехал, а потом все время вспоминал. Правда! Мне было так хорошо с тобой! Как только с очень близким человеком бывает. Хотелось увидеться, но все как-то не случалось.
-А позвонить?
-Да нет... Думаешь, не видел, с каким облегчением вы с Валерией меня выпроводили!? А  тут, здрасьте, я ваша тетя, нарисовался, звонит! Я, наверно, не сообразил бы, что и сказать.
-А сейчас подвернулся повод!
-Не подвернулся. Я напросился. Сам от себя не ожидал.   
-То-то все дивятся, - чего этот эстет на выборы явился?
- Ну, что ты сразу, - эстет! Права, конечно, странно. Я позвонил, что еду. Знаю, - кто-то встречать будет. Вот, думаю, сейчас выйдет из машины очередная орготделовская грымза. А тут вдруг ты! Такая элегантная! Королева! Я просто онемел! В голове даже мелькнуло: "Слава Богу, костюм новый, и побрит!"  Честно сказать, я и сейчас не могу понять, что произошло. Хотел хорошего человека повидать, а встретил необыкновенную женщину! И в одну минуту с ума сошел!
-Значит, в прошлом году этой женщины, вроде, как и не было? А ты мне в первый день не понравился! Надутый сидел! Вот, думаю, сноб! Будет брюзжать и придираться!
-Нет, моя хорошая! Я тебя отличил сразу. Просто не доходило до вчерашнего дня, что влюбился. А я на, самом деле, был тебе неприятен?!
-Да, но, как заговорил, так все сразу изменилось. Мне тоже хорошо было с тобой, интересно.
-Линк, ты удивительная! Чудесная! Как в кино...
-Ага, мне тоже показалось. Там, на вокзале… Я себя в твоих глазах видела!
-Они ещё многое тебе покажут, любимая.. Что? Колючий?! Прости! Надо зайти в номер, побриться.

***
Первый приехал рано. В огромном кабинете было душно, - отопление еще не отключили.
Он с треском открыл окно, и в помещение вместе со свежестью клейких тополиных листочков  ворвались звуки улицы, с утра принявшейся готовиться к Первомаю.
Звонкая детская разноголосица в сквере у соседней школы мешалась с цвирканьем синиц.  Гул проносящихся автомобилей сливался с шарканьем метел и обрывками разговоров участников субботника.
На стене ближайшего дома рабочие монтировали свежий плакат, стоя в люльке вытянутой стрелы автовышки.               
Он видел, как подъехали одна за другой машины своих замов.
Через минуту, поздоровавшись, секретари уже обсуждали накоротке впечатления от его вчерашней поездки и планы на день. Обычный ритуал до начала работы. Но замечательная погода и предпраздничное настроение с утра задержали всех троих у окна.
Сверху было видно, как торопились на работу сотрудники аппарата.
Издалека, еще напротив военного управления, заметив Арсеньева и Ангелину, идущих вместе, Первый удивленно спросил: 
-Сергей! У нас гость? Арсеньев зачем к тебе приехал?
- Нет, он чего-то вдруг по выборам. Может, для порядка? Ерунда. Заворг сказал - там все в норме, - лениво откликнулся шеф пропаганды.
- Ангелина тогда чего с ним с утра ходит? Ты бы не наваливал на нее перед праздником - и так работы по горло.
-Да я вчера только встретить просил...
-Максим Николаевич, я слышал, хотел с ней к реставраторам сходить. Вот, наверно, и ходили,- решил прикрыть Лину Григорий Илларионович.
- Неверов уж третью неделю в отпуске. С рабочими толковать?! - Продолжал недоумевать Первый.
- Наверно, не знала. Не застали никого и вернулись,- неуверенно предположил Григорий, но шеф уже закрыл тему.
Ему не хотелось сплетничать. Он точно знал: отпуск начальника реставрационных мастерских обсуждался при Ангелине.
-Ладно, мужики. Пора. Рабочий день вот-вот начнется.- Сказал Первый, давая понять, что разговор окончен.
  Дверь за коллегами закрылась, но он не отошел от окна и видел, как у горкома двое остановились.
Потом, будто вспомнив о чём-то, Лина всплеснула руками, что-то сказала спутнику и быстро, почти бегом, заторопилась вверх по лестнице.
Тот не двинулся с места и смотрел вслед, пока её не скрыла массивная дверь. Затем повернулся и пошел прочь.
У Первого было такое чувство, словно он только что подсматривал в замочную  скважину. Он сам давал Лине квартиру и знал, где она живет.
То, как провожал её взглядом обкомовский посланник, не оставило сомнения. Они были у неё. И обрадовался, что в кабинете один.
Когда-то в юности ему довелось возглавлять горком комсомола и участвовать в создании памятника погибшему герою-земляку к 20-летию Победы.
Страна впервые торжественно, с дополнительным выходным, решила отметить великий праздник.
Мало кто из сверстников мог похвастаться, что его отец вернулся с войны. Потому, наверно, им всем так хотелось отлить из металла и установить статую солдата с последним снарядом в руках.
Работой на металлургическом заводе руководил молодой сероглазый начальник механического цеха. Если бы не этот высоколобый упёртый парень, не справиться бы литейщикам. Он ночи напролёт  проводил в цехе, влезая со специалистами в самые дебри сложного искусства  литья из магниевого сплава. И своего добился.
Когда на торжественном митинге под звуки духового оркестра упало покрывало, перед запрудившим большую площадь народом серебристо засверкала на майском солнце с высокого постамента скульптура.
Наверно, такими и представляли себе своих отцов многие, даже не помнившие их. Как  Славка! Так звали настырного инженера.
Его уговаривали взяться за комсомольскую работу, предлагали должность секретаря горкома. Не согласился. Инженер был милостью божьей.
Судьба развела их по разным дорогам. Ангелина оказалась славкиной младшей сестренкой. Они, как будто, внешне и не были похожи, но умной строгостью взгляда, резковатой пластикой движений, способностью увлекаться идеей, а также потребностью творчески решать любую проблему молодая женщина из отдела пропаганды очень напоминала брата.
Она дружила с Валерией. Обе они нравились Первому. В отличие от всех работали как-то не формально, что ли, не держались за должности и никогда не унижались заискиванием перед начальством. А чтоб кто на них крикнул, или даже голос повысил?! Было ли это вообще возможно?!   
С такими характерами вряд ли обе долго задержались бы в горкоме, если бы не качество работы.
Две гордячки знали себе цену. На предприятиях к ним относились с уважением, и в вышестоящей инстанции оценивали положительно. Частенько срывая начальственные похвалы, секретари отдавали себе отчет, чья в том была заслуга.
Но нрав был у подружек еще тот! Никому не скажут, но между собой высмеют - не успеешь глазом моргнуть. Поневоле приходилось следить за их реакцией.
Незаметно, ничего, как будто, не предпринимая, они, как магнитом, собирали вокруг себя многих влиятельных людей и умели создать общественное мнение. Тут и не пахло интригой. Просто - это были личности. И женщины в самом расцвете.
- Олег Дмитриевич, здравствуйте! Можно к Вам? - В проеме дверей показалась каштановая голова Ангелины.
«Легка на помине", - подумал тот и сделал приглашающий жест.
В самый последний момент она вспомнила, что днем назначена встреча с передовиками-орденоносцами, а приветственное слово Первого секретаря горкома партии не напечатано и памятные адреса не подписаны. Потому так стремительно и бежала от Максима.
-Что, Ангелина Васильевна? Подписать? Сейчас.. Присаживайтесь, пожалуйста, вместе почитаем, что вы тут мне сочинили.
Лина отодвинула и села на массивный стул у приставленного к основному небольшого столика.
 Первый, не отрываясь от толстой пачки бумаг, неспеша ставил на очередной грамоте размашистую подпись. При этом успевал разглядывать сотрудницу.
Свободно положив ногу на ногу и откинувшись на спинку, она, тем не менее, держалась сдержанно и не развязно. Затейливо вязаная короткая кофточка оставляла открытыми  руки ниже локтей. Они спокойно лежали также одна на другой, поблескивая бесцветным лаком маникюра.
Украшений почти никаких. Неброский перстень и маленькие серьги. Очень скромно.
Но облегавшая юбка широкой оборкой дерзко изгибалась над приоткрытым круглым коленом! Длинная, красивая, с крутым подъемом, нога была вызывающе облита тонкой кожей сапога на шпильке!
-Ох, Линка! Хороша! С тобой, точно, недолго и с ума сойти!. И та...,- подумал он про Валерию , - доведет Григория до ручки. А эта - бледная чего-то совсем... Не спала явно ... Вот чертовы девки!.. - восхитился мысленно шеф. И вдруг спросил с невинным видом:
-Ну как, хорошо вчера посидели?
Не ожидая, Ангелина едва не поперхнулась, но "удержала" лицо и легко, как о ничего не значащем, ответила:
-Да неплохо. Жаль, что Вас не было! 
Начальник  деликатно кашлянул, добродушной усмешкой отмечая приятную для себя маленькую лесть. Потом пробежал глазами принесенный Ангелиной текст. Остался доволен.
-Значит, в двенадцать в верхнем зале? Тогда - до встречи!- И вернул подписанную пачку бумаг.
***
День завертелся - замелькал в карусели дел. Не успевая поговорить, Лина с Лерой пересекаясь, перебросились понимающей улыбкой.
Забежав  к родителям, Лина полюбовалась Анюткой, расправлявшейся с бабулиными оладьями, поцеловала, не прикоснувшись сама к еде, и, на ходу чмокнув в щеку маму, солгала про дела, давая понять, что опять не появится вечером. 
Хотя знала: маме достаточно одного взгляда, чтобы увидеть неправду. Не могла, не хотела объяснять. 
А та, сразу поняла. Только покачала головой и затревожилась глазами, провожая до двери.
 Все происходящее имело для Лины в это время только один смысл.
 В душе, как в обогретой и влажной почве, наклюнулось и начало прорастать еще хрупкое, но обещавшее стать сильным и большим чувство, которое нельзя было испугать и остановить сознанием недолготы породившей его встречи.

***
...Максим ждал. Вечер выбросил первый платок тени, и он наступил на его край.
Лина появилась в начале улицы быстро, в стремительном достоинстве гордо поднятой головы, и тротуар преданно, как собака, бежал навстречу и ластился к ее изящно - легким шагам.
И он тоже пошел навстречу.
Взяв Лину за руки, Макс прижал их к груди, ощущая сквозь шелк перчаток теплоту рук.
Он видел совсем близко ставшее таким дорогим лицо. Продолжая держать её кисти, большими пальцами своих рук легонько поглаживал чуткие к прикосновениям, милые впадинки и бугорки ладоней.
-Когда тебе надо уезжать?
-Вчера.
-Едешь сегодня?
-Нет!
Они пошли вместе. Ее рука обнимала его локоть, и Максу хотелось, чтобы так было вечно. Еще два вечера - больше он не мог себе позволить. И без того все мыслимые сроки краткой командировки уже прошли.
Боясь думать о расставании, как боятся и гонят от себя мысль о смерти, он старался представить себе оставшееся им время огромностью суммы мгновений, и этим пытался обмануть уже начавшее тосковать сердце.
Утопая в объятиях шелковой нежности, растворяясь в бездонной прозрачности глаз, дыша шелестом вздоха на плече, Максим терял чувство реальности.
Любимая казалась капризом судьбы. Вот она вся с ним - в дрожании ждущих поцелуя губ, в гулкой синхронности биения пульса, в смешавшемся запахе их кожи... ручная и доверчивая... Но одновременно непостижимая, непредсказуемая и неудержимая в свободном преображении своей чудесной женственности...
Всё мнилось, - вот сейчас он увидит титр со словом "конец", и порывистая девочка, прелестная возлюбленная, умная гордая женщина - все они исчезнут, растают, как бестелесный кинообраз.
  Пусть мираж, пусть всё неправда и вымысел, но как удержать?!
  Пролиться на неё золотым дождем счастливости, броситься под ноги верностью и остаться с ней солнцем, дождем, ветром, чтобы оказываться рядом в любую минуту и мочь дотронуться, даже не касаясь!
Он смотрел на Лину, почти не сводя глаз. Замечал, запоминал, впитывал мозгом и сердцем  каждую особенность, каждую примету, тончайший нюанс, мельчайшую деталь.
А она безоглядно ему себя дарила, не думая о цене. Её давней беде пришел конец! Она вновь могла любить! Любить его! И отдала ему на себя все права!
***
Сон, пришедший под утро, был он ярок и отчетлив.
Бескрайний сад в кипени бело-розового сияния! В его глубине - Лина, в чем-то легком, почти прозрачном, стоит, прижавшись щекой к ветке в яблоневом цвету. Сверху наискось - дымный солнечный луч. Он, зарывшись в её волосы, превращает медь в золото.Максим идёт к ней. Лина улыбается и молчит. По сторонам неслышно и неспешно, как в замедленной съемке, падают и падают на землю зелёные яблоки.
А утром, подняв к уже неспящим глазам любимого свои, еще сонные глаза, она прошептала:
-Знаешь, я видела сон!.
-Ты была в саду?
-Да, он цвел.
- И падали яблоки?
-Откуда ты знаешь?
-Я видел, какой ты была в солнечном луче!
Он обнял её, насколько мог,крепко и зажмурился! В почти сорокалетнюю, прочно свинченную, распланированную, и, на года прописанную жизнь, впервые вошло нечто, способное  всё изменить, и в первую очередь его самого.
***    
Утром последнего дня, уже в пальто, они готовы были выйти из дома, когда вдруг Лина тихо проговорила:
-Макс, я хотела...
-Ты хотела сказать, что не поедешь меня провожать?
-Да... не хочу, чтобы на вокзале...
Максим положил руки ей на плечи:
-Да, пусть вокзал остался только местом нашей встречи! Но мы ведь не прощаемся сейчас?! Мы увидимся сегодня?!
-Конечно! Я приду к гостинице, сразу после шести.

***
Лина не дошла до гостиницы, потому что Максим вышел ей навстречу, и они остановились  там, где успели поравняться.
  Они так и застыли, молчаливо-неподвижным препятствием на пути потока людей, спешащих в обоих направлениях. И поток обтекал их как естественную преграду, механически и безразлично.
Лина  смотрела на Максима с любовью и покорностью перед неизбежным. Его же глаза горели мукой и горячкой бесплодной попытки отложить прощанье хоть на вздох,задержать хотя бы на кончиках её ресниц! Но времени больше не осталось.
-Пора! - Выдохнула Лина.
Максим прижал её руки к губам, и ей стоило усилия, чтобы освободиться.
- Счастливо, Макс, - Лина резко повернулась, и её сразу, как щепочку  течение, понесло всё дальше от него, все дальше и дальше, пока не скрыло за поворотом, заслонённым зеленоватым зданием старого кинотеатра.
Арсеньев еще постоял с минуту и медленно двинулся назад. Машина уже ждала. Бросив портфель на заднее сиденье, он сел рядом с водителем и уехал на вокзал.

***

Только повернув за угол, Лина почувствовала, что смертельно устала. Плечи налились свинцом. Ноги, напротив, стали ватными. Каждый шаг давался с трудом.
За ней увязалась какая-то кошка. Она выделывала вокруг восьмерки и пыталась тереться об ноги, но у Лины не было сил отогнать ее. Она медленно шла, волоча сумку.
В голове неотвязно, с монотонностью молитвы чей-то голос читал: "Я тебя никогда не увижу... я тебя никогда не забуду... я тебя никогда не увижу... я тебя никогда не забуду"...
Открыв двери родительской квартиры своим ключом, Лина машинально сняла пальто, разулась и прямо в костюме упала на диван лицом к спинке. Спасительный сон без сновидений пришел мгновенно.
Она не слышала, как мама укрыла ее пледом, а сама села рядом и знаком показала: не шуметь!
                Отец надел шляпу, и Анютка повела деда гулять, обходя все известные ей дворовые качели.
В конце маршрута их, как всегда, ждала стеклянная "Кулинария" с заветным прямоугольником бисквитного пирожного за двадцать две копейки на листочке пергамента.
***
Поезд тронулся. В купе Максим был один. Привычно повесив пальто и пиджак на плечики, он ослабил галстук, а потом вовсе сдёрнул его и расстегнул верхние пуговицы рубашки.
За окном проплыло здание вокзала, водонапорная башня, будка железнодорожного поста, потянулись силуэты больших производственных зданий, соляные терриконы, кривые березы промышленного предместья.
Он сидел, подперев голову руками, тупо скользя взглядом мимо ежесекундно меняющейся картинки. Ни одной мысли. Только оглушительная пустота в мозгу.
Состав набирал ход. Колеса стучали всё чаще, слегка спотыкаясь на стыках. Скорость увеличивалась. Разогнавшаяся стальная махина уже мчалась по рельсовой лыжне в гулком лязге и  сипящем свисте собственной мощи.
Какое-то время монотонно грохочущая оркестровка звучала сквозь сознание. Но постепенно Максим включился и начал вслушиваться.
Однообразный, глухо постукивающий рефрен обретал некий музыкальный смысл. Прояснялась ритмическая мерность, которая звала за собой слова.
И слова потянулись за ритмом. Они сбивались в строчки, искали и находили себе рифмованные пары, укладывались по смыслу, обретали краски.
Макс пошарил в кармане пиджака, нашел авторучку. Полез в портфель за бумагой. В руке оказался узкий конверт, с вложенной в него чистой первомайской открыткой.
Какая разница, как он оказался в портфеле!? Главное, что на открытке можно было записать все, что продиктовал летящий в ночь поезд.
Через минуту он уже перечитал написанное, искренне удивившись, что это стихи.
Как заика одолевает зажим в начале фразы, пропевая слово, и чувствует при этом облегчение, так Максиму стало легче оттого, что у него получилось, следуя стуку колес, выговорить то, что удушливо сжимало сердце.
Он поставил число и подпись в конце последней строки, как будто на документе. Подумав, добавил несколько фраз постскриптум. В верхнем правом углу рука осторожно вывела инициалы Ангелины. Потом открытка оказалась в конверте.
Максим посмотрел на часы. Через несколько минут должна быть очередная станция. Написав на конверте адрес, он снял с вешалки пиджак и вышел в тамбур.
Как только поезд остановился, Арсеньев опустил письмо в почтовый ящик на фасаде станционного здания и вернулся в купе.
Впереди была целая ночь.
Он вытянулся, лежа на спине, закинув руки за голову. Окно мелькало черными зубцами еловых верхушек. Изредка с ревом пролетали встречные товарняки. Иногда темнота вспыхивала электросваркой фонарей и тут же гасла, становясь еще непроглядней.
То, что произошло с ним за неполные четыре последних дня, не давало покоя. Грустные ласковые глаза смотрели из ночи, заслоняя собой все, что еще недавно казалось важным, неотложным, даже первоочередным.
Максим пытался думать о себе, но она, Лина, становилась в его мыслях все отчетливей, все реальнее. Казалось, протяни руку и коснешься. Чуть заметная морщинка у рта... Узость запястья... Прозрачный пушок щеки...  Низкий голос...
Как будто он знал её задолго, не за год, встречал когда-то, как-то различал в тумане сознания. Она явилась такой, какой могла быть только она, ни на кого не похожая и бесценная, как жизнь!
Он, тридцативосьмилетний, уверенный в себе, женатый мужчина, на чьем пути встречалось немало женщин, понял: эта - единственная!   
-Люблю! Люблю!! Люблю!!! - Вдохновенно твердила душа, не давая разуму задать ей простой вопрос: что дальше?
***
Марина услышала, как негромко щелкнул дверной замок. Электронный будильник выбросил зеленые квадратики цифр - 5:15.
Она поднялась, нащупала ногами пушистые верхи тапочек. На ходу надевая и запахивая полы длинного шелкового халата, вышла из спальни.
В освещенной настенным светильником просторной передней муж, успевший раздеться, уже расстегивал пуговицы рубашки.
-Здравствуй, Марина, - сказал он очень тихо, но все равно получилось как-то  громко в беззвучно-сонном пространстве квартиры.
-Привет. Ты почему задержался? - Жена поправляла рукой выбившуюся со сна длинную прядь.
-Пришлось... Дети как, нормально?- Максим сосредоточенно справлялся с манжетами.
- Да нормально. А позвонить-то мог?
-Извини, забыл. Я в душ.
Дверь ванной закрылась, и недоумевающая Марина услышала шум льющейся воды. Озадаченно потерев переносицу, женщина пошла в кухню. К тому времени, как проснутся дети, завтрак для их большой семьи должен быть готов.
Годами сложившаяся привычка вставать рано и хлопотать на кухне давно довела все до автоматизма, поэтому мешая кашу, готовя бутерброды, ставя на огонь чайник, она могла думать, ни на что не отвлекаясь.
Разумеется, муж не впервые приезжал из командировки. Случалось, задерживался, или возвращался раньше. Но за семнадцать лет, прожитых вместе, он ни разу не позволил себе забыть предупредить ее.
Еще более странным показалось равнодушие, с которым он сознался в забывчивости. Даже не извинился! Пожалуй, стоит поговорить! Пусть пока отдохнет с дороги.

***
Она познакомилась с Максимом на комсомольском пленуме. Он был секретарем бюро истфака. Марина была в числе делегатов, студентов - химиков.
Доброжелательный крепыш - брюнет был в центре внимания. Его неспешность и манера  постоянно шутить, улыбаясь одними глазами, очень привлекала. Девчонки так хороводом вокруг и ходили.
Марина влюбилась в симпатичного однокурсника и решила для себя, что не уступит его никому.
Она теперь постоянно находилась в поле зрения парня, была неизменно улыбчива, нарядна и мило кокетлива.
Терпеливо и упорно отсекала предполагаемых соперниц, ненавязчиво, но, не скрывая особенно своего к нему отношения, демонстрировала себя с самых лучших сторон.
Они начали встречаться. Однако Марина чувствовала, что если выпустит инициативу из рук, Максим не задержится надолго. Требовалось нечто большее.
Когда врач в консультации подтвердил беременность, она поняла, что надо использовать этот шанс. В крайнем случае, можно было надавить с помощью комитета комсомола, парткома, деканата.
Но ничего такого делать не пришлось, потому что известие о будущем ребёнке Максим воспринял как естественное дело и через месяц на ней женился.
Поселились молодожены в его с мамой квартире, поскольку он наотрез отказался переехать в превосходно обставленную и оборудованную огромную "сталинку" марининых родителей. Папа занимал важный советский пост.
Максова мама была из эвакуированных в войну москвичей. Она преподавала музыку и воспитывала сына одна. Его отец погиб в самом конце войны, когда малыш делал первые шаги.
Свекровь, принявшая невестку поначалу с закрытой настороженностью, скоро изменила отношение, поверив в неподдельность её чувства к сыну и открыв в Марине талант хозяйки и матери.
Глебка был первым внуком для обеих семей и, как переходящее красное знамя, кочевал из одних любящих рук в другие, не особенно мешая учёбе родителей.
Через два года на свет появилась Леночка.
В отношениях с мужем у Марины огня не добавилось, но он любил детей, был заботлив,  и жизнь катилась ровно, без скачков.
В аспирантуру умница-историк поступил без проблем. Родительская помощь помогала пережить скудость жалования младшего научного сотрудника.
Марина, в ожидании научной карьеры мужа, не собиралась становиться домохозяйкой. Ей, не без помощи папы, предложили место заведующей только что открывшегося большого детского комбината. Она вполне могла прожить без химии, поэтому не отказалась.
Дисциплина, порядок, чистота, лучшие показатели в работе - этого Марина Ивановна добилась скоро, став заметной и уважаемой фигурой в городском районе.
Максим же вдруг решил бросить кафедру и ушел работать в обком комсомола. Поначалу приняв решение мужа в штыки, Марина, подумав, сообразила, что, пожалуй, путь к благополучию  семьи так окажется короче. 
И оказалась права. Через некоторое время в обкоме партии был создан отдел культуры. Его возглавил Сергей Иванович Корсунин, человек образованный и опытный, и немедленно перевел к себе толкового специалиста, тяготевшего к искусствоведению.
Макса он знал с детства, потому что дружил до войны с его отцом. Вернувшись с фронта в чине полковника, Сергей Иванович перешел на партийную работу.
Он не оставлял своими заботами осиротевшую семью и был в курсе в ней происходящего.
     Новый статус дал возможность Арсеньеву получить большую, улучшенной планировки, квартиру в престижном месте.
Семья зажила обеспеченной жизнью партчиновника областного уровня. И люди их окружали  сановные.
Марине всё нравилось. Её Максим заметно посолиднел. В голосе появился бархат. И раньше несуетливый, теперь он обрел некоторую респектабельность. Обаятельная лукавость улыбки как-то особенно шла ко всей его породистой внешности.   
Он снова вернулся к брошенной диссертации. Но много времени проводил в разъездах не только по области,но по Союзу. Об этом заботился Сергей Иванович. Он готовил своего преемника.
Разумная Марина отдавала себе отчет в том, что Максим - в самом расцвете мужской привлекательности. Сама же она, располневшая и привыкшая командовать, изменилась, к сожалению, не в лучшую сторону.
Бывало, что с воротничка мужниной рубашки ей приходилось состирывать не свою помаду. Она плакала втихомолку, но вида не показывала.
Вместо  скандалов и слежки она просто родила ему третьего ребенка. Их первенца Глеба и младшего Котьку разделяло восемь лет.
Так и не добившись огня в отношениях с мужем, Марина позаботилась о гарантиях прочности брака. Дети подрастали.
Если с дочкой они были очень близки, то про мальчиков сказать этого было нельзя. Суровая строгость и бескомпромиссная требовательность матери вызывала у обоих только упрямое сопротивление.
  16-летний Глеб ничего не хотел знать и слышать, кроме достававшего Марину до печенок рока. В школе учился шаляй-валяй и днями не расставался с привезенной отцом из "загранки" электрогитарой.
Максим не поддерживал жену в желании приструнить парнишку. Напротив, он снисходительно смотрел на "тройки" и "неуды", а в разговорах с сыном больше слушал, чем говорил. Да еще просил сыграть на этом ужасном воющем инструменте!
Младший Котя, родившийся слабеньким, подрастая, стал очень пользоваться привилегией болящего и отлынивать от поручений, прячась в отцовском кабинете с какими-то макетами, схемами, моделями.
Ему не нужна была ничья помощь - лишь бы не мешали. И опять отец не позволял матери вмешиваться и выбирать для сына кружки и занятия.
Марина считала всё это дурацким либерализмом и делала по-своему, когда муж был в отъезде. ( А в отъезде он был часто). Получалось плохо, но уверенность в правильности жесткого воспитания сыновей мешала понять причину их отдаления. Но в целом все было, как у людей. До сегодняшнего утра.
Проводив детей в школу, Марина зашла в их с мужем спальню. Максим крепко спал, как часто спал, - на животе, засунув обе руки под подушку. Она села на край кровати, долго смотрела на сильную широкую спину, не решаясь ...
Не удержавшись, Марина коснулась пальцем маленькой родинки на правой лопатке. Муж не реагировал. Тогда она погладила его по спине. В ответ раздалось недовольное мычание. Совершенно так вели себя мальчишки, когда она их будила по утрам. Бог с ним, пусть себе спит!
***
Шумел, звенел Первомай, полоскал кумачи в звонкой меди оркестров.
Нагулявшись, Ангелина с Анечкой зашли в квартиру сменить кое-что из одежды, - погода стояла по-летнему тёплая.
Весело переговариваясь, они уже спускались по лестнице назад, как вдруг дочка вытянула указательный палец: "Смотри, в нашем ящике!"
Ангелина  глянула в сторону коллективного почтового блока. Действительно, в круглом просвете их ячейки что-то белело.
Всю корреспонденцию она получала по родительскому адресу. Что бы это могло быть? Лина достала из сумки чехол с ключами и самым маленьким открыла дверцу.
На конверте адресованного ей письма был только штемпель поселка одного из районов области, а в разделе отправителя - пусто.
Лина оторвала с торца кромку конверта, подошла к окну и поднесла открытку ближе к свету, - в подъезде было темновато.
В несколько мгновений она успела не прочитать,- впитать глазами весь текст - от инициалов в начале до подписи и даты в конце.
Как порыв ветра резко сбивает, почти опрокидывая, ровно горящий язычок свечи, так короткое послание - почти записка, разом нарушило внутреннее равновесие Лины.
Правду сказать, её разумная голова успела уже осудить и признать непозволительной связь с несвободным мужчиной.
Должно быть,любовь,загнанная в темницу грудной клетки,так и осталась бы гореть там,обжигая сердце и страшась собственных обвинений больше,чем общественного порицания,злорадно ожидавшего неподалеку.
Так могло бы быть, если бы не душа Лины, сотканная из сложных,зыбких, изменчивых материй.
Хватило бы и малейшего колебания воздуха,чтобы даже пылинки заискрились в воображении волшебной россыпью чудес,и с небес невесомо слетели черемуховые лепестки грёз. Душа любила сказки и верила в них.
Письмо распахнуло потаённую дверцу в волшебный сад мечтаний,который нужен влюбленному сердцу и воспринимается им как настоящий и вполне реальный.
Ах,эта поэзия,выдохнутая разом! Ах,эти строчки,не успевающие досказать мысли! Сколько в них было ярости и неприятия разъединённости! Ах,эти комканые слова в конце!
Им бы красиво благодарить,обещать,- не забыть и,деликатно намекнув, отправить в прошлое волнующе-прекрасный,но все же эпизод,с весной,страстью и женщиной,чьи глаза меняют цвет!
Но слова рвались к ней,как рвутся испуганные лошади вопреки натянутым вожжам,поднимаясь на дыбы восклицаний,мечась распущенными гривами глаголов!
Любовь в ответ! Душа нырнула в счастье взаимности,невесть как проскользнув в узкий просвет открыточного сгиба.
И сразу попала в ловушку,которую расставляет жизнь всякому,кто решит, что она оставит его в покое,стоит лишь,зная пароль,известный двоим,укрыться в волшебном саду,где мечты прыгают солнечными зайчиками,и слова обретают силу реального действия. 
 
-Мама, от кого открытка?- Рука дочери тормошила рукав.
-С работы, Нюр! Чего стоим? Бежим, а то опоздаем! Мы же хотим посмотреть на салют!?
- Конечно! Помнишь, как тогда, в прошлом году, на море?!
Они бежали к радости! У каждой из них она была своя.

***
Праздничный обед в семье Арсеньевых подошел к концу. Тесть с тёщей домой не торопились,желая подольше побыть вместе с дочерью и внуками.
Максим решил навестить мать,которая не приехала, сославшись на недомогание. Стоило ему, извинившись,подняться с места,как подхватился и Глеб:
-Па,я с тобой!
- Подождите и меня! Глеба,пап! Я тоже хочу к бабуле! - Послышался тоненький голосок Котьки.
-Мальчики! Пусть отец съездит один. У нас же дедушка с бабушкой в гостях!
-Ну что,в гостях! Уже повидались. Ты же, мама,и Ленка, остаётесь. А бабуля Ася одна,может, заболела! - Наперебой завозражали братья, успевая натягивать куртки и кроссовки.   
-Что еще за Ленка?! Когда,наконец,вы научитесь по-человечески называть друг друга? - Марине было неловко не столько за то,что мальчишки выглядели невоспитанными,сколько потому,что свекровь всегда была для них важнее её родителей.   
-Да полно,дочка!Пусть сходят! Анастасии Михайловне приятно будет. Макс, передавайте и от нас поклон! - Добродушно пробасил тесть.
Максим Николаевич с одной стороны,Глеб,очень похожий на отца,и одного с ним роста,с другой стороны,а между ними худенький ушастик Котя,дружно шагали к стоянке такси. Младший хозяйственно нёс пакет с гостинцами.
  На углу Арсеньев остановился. Доставая из бумажника деньги,предложил старшему:
-Сгоняй за цветами! Во-о-н, у той тетки тюльпаны!

***

Анастасия Михайловна открыла дверь и сразу забыла про давление и про грусть одинокого вечера.
-Вот славно! Все трое! Ну,вы мои гвардейцы!
Сын бережно обнял худенькие плечи,расцеловал бледные щеки:
-Мам, как ты?
- Мои любимые цветы! Замечательно! Надо сказать,внимание - не самая плохая черта у моих мужчин! Котёнок,ставь их в воду. А ты,Глеб,доставай наши любимые чашки и включи чайник,- отдавала распоряжения Анна Михайловна,целуя внуков.
- Марина,как всегда,настряпала?! Ах,какая же мама у вас молодец! Я позвоню ей непременно.
В скромной обстановке старой квартиры,главными ценностями которой были книги и  рояль,всегда царила простота и естественность.
 Мама Максима Николаевича - старая консерваторка вела класс фортепиано в музыкальном училище.
В её доме почти не пахло едой,и всё надо было делать самим. Но зато ничего не запрещалось.
Может быть,поэтому внукам не в тягость было заваривать чай из большой жестяной коробки,и не только потом мыть чашки,но и расставлять их по местам на полках старого буфета.
Бабуля Ася,как будто ничего не предпринимала,только в её присутствии локти со стола убирались сами,а в ответ на простой вопрос ей доверялось с легкостью всё,чего ни за что не сказали бы родителям.
Чаепитие не было долгим. Котька,проглотив содержимое чашки в два счета, полез в книжный шкаф за дедовой довоенной подшивкой журнала "Техника - молодежи" и,уткнувшись в неё,затих в дальнем углу дивана.
-Мама,сыграй, пожалуйста! - Попросил Максим. Он встал с кресла и подвинул к роялю круглый вертящийся стул.
Анастасия Михайловна осветилась улыбкой:
-Что желает слушать мой сын? - Спросила она и села к инструменту.
Тот наклонился и почти на ухо процитировал: -Королева играла Шопена...- И добавил:- Потом Дебюсси, хорошо?!
Мать согласно кивнула и на минуту задумалась.Ей припомнилось,что вот так же просил сыграть Шопена,а потом Дебюсси его отец.
Прибыл на пару дней,чтобы вернуться опять на фронт.Он был корреспондентом "Красной звезды". Как счастливы они были! После этой встречи родился Максимка. Только оказалась она последней.
Но руки уже коснулись клавиш и побежали по ним,как будто прикасаясь, узнавая и переживая заново каждый миг давно минувшего,но до сих пор живого и волнующего чувства.
Сын слушал и чему-то своему улыбался одними глазами. Он наслаждался музыкой,откинув голову. Пальцы вольно брошенной руки иногда делали движение вслед за фортепианным пассажем.
Глебу хорошо были видны со своего места оба лица:и бабушкино,и отцовское. Поначалу он решил переждать не такое уж редкое музицирование в этом доме. Он и сам неплохо владел фортепиано.
Но постепенно увлекся и, погружённый в журчание,всплески,переливы, звенящие раскаты аккордов,вдруг начал понимать,что сидящим напротив родным людям  музыка нужна,чтобы разделить с ней что-то сокровенное,дорогое,слишком дорогое, чтобы говорить об этом. Ей одной доверяют они разобрать, что за мысли, что за эмоции скрыты в их душах.
А музыка так глубока,так волнующе проникновенна так наполнена светом и силой,что становится тесно в груди и хочется одновременно засмеяться и заплакать!
- Я понял, - это любовь.Значит, вот какая она, ... - задумчиво произнес он, когда в тишине комнаты замер последний отзвук.
-Да, мой мальчик.А иногда она, как твоя гитара,- серьезно ответила Анастасия Михайловна.
Глебу так захотелось поцеловать бабушке руку,как это сделал отец! Но он не решился,а только прижался к ней щекой! И рука,как всегда,откликнулась,нежно поворошив волосы внука.
Прощаясь,Максим тихо шепнул:- Я так счастлив,мама!

***
- Валерия Сергеевна!- Коллега из соседнего кабинета вышел на крыльцо.- Там у вас телефон всё утро надрывается! 
Лера и Лина стояли на крыльце,обмениваясь впечатлениями от праздников. До аппаратного совещания в начале рабочей недели еще было время.
  -Я открою,- поспешила первой Лина.Телефон и вправду звонил не переставая.
Лина сняла трубку:
  -Алло!
  -Привет!Линка-картинка!!! Я уж думал, не дозвонюсь!
-Привет! Я только что пришла. Мы с Лерой болтали. - Голос Лины затрепетал
растерявшейся радостью.
-Ох вы,девчонки-болтушки! А я телефон ругаю! Ты получила письмо?
-Да!И стихи! Они чудесные!
-Я еще написал.Скоро получишь..
-Мне можно ответить?! До востребования?
-Конечно!Да.Главпочтамт.Здесь близко.
-Как ты?
-А ты?
Оба рассмеялись.
-Пора на совещание. Тебе,наверно,тоже? Пока? Я буду звонить! И ждать ответа!
-Да,мне тоже.Пока.- Ответила, погрустнев,Лина и положила трубку. Но глаза её сияли.
Лера, сидя за столом напротив,слышала весь разговор и думала про себя: - Даже голос меняется,когда она говорит с ним.Влюблена!Что только из всего этого получится?Он далеко.Работа.Семья.Все пройдет... Но как глаза горят! Минута по телефону,и оба счастливы! Дай им бог!

***
Так продолжалось.Он звонил по утрам.Она отвечала.Несколько фраз между словами: "Привет!» и »Пока!" И следом идущая волна вдохновения,рождающая поэтические строки,которые можно дарить друг другу,как драгоценности. Стоит только опустить конверт с письмом в почтовый ящик.
Случалось,что звонка не было. Бывало,что на звонок не отвечали. Иногда в ящике и на почте не оказывалось письма.Это означало только то,что дела не позволяли быть в нужный момент на рабочем месте,и что связь задержалась с отправкой.
"С утра кручу я телефонный диск.Услышать с нетерпением хочу междугородней связи писк... и голос твой..., и радость в нем! А в конце грустное "Пока!" и вслед за ним стихотворная строка,нам посвященная одним..."  Так прошел месяц, другой...

  ***
Уральскую белую ночь,совсем не смыкавшую глаз,незаметно сменило раннее утро,когда Максим сошел с поезда.
Безлюдными переулками он спешил,прислушиваясь к звукам птичьего пения на зорьке.
Вот и знакомый подъезд. В несколько прыжков - третий этаж,и дверь с кольцом в львиной пасти вместо дверной ручки. Палец на кнопке звонка. А сердце - бух-бух-бух!  Дома ли?! Вдруг - нет?
Звонок пропел в безмолвии лестничной клетки. Мгновение... Еще одно... Нет?.. Вдруг дверь настежь! И она слетает ему на шею кольцом тёплых сонных рук!
Не сдерживая порыва,ликуя,Максим внёс долгожданную в квартиру,успев ногой закрыть дверь,не отрываясь от желанных,в бессвязном лепете приоткрытых,еще не отпущенных сном губ.
Он скользнул взглядом и обнял взглядом её всю,от растрепанных волос до кончиков пальцев босых ног.И был благодарен, и знал,что будет благодарен всю свою жизнь бледному рассвету,желтившему съехавшую бретельку с прозрачной угловатости плеча, мягкой податливости ситцевой,в розовый горошек,сорочки,что послушно смялась под истосковавшимися пальцами!               
-Сколько у нас времени!?
-Почти четыре часа!
Какое богатство для тех,кто месяцами ждет минуты свидания хотя бы только уха к уху через  барьер электрических тресков и шорохов неодолимых расстояний! Кто каждый день чернильным пером,как иглой,сшивает бесценной нитью сердечной тяги дыру неумолимой данности разъединения!
Они проживали каждую секунду близости,подвергая её скрупулезному познанию,запоминанию и повторению,нанизывая мгновения счастья,как разноцветные бусинки на долгую череду грядущей долготы нового ожидания.   
В последнюю минуту перед расставанием Макс,видя, как глаза Лины затягивает облачко печали,присел на банкетку в прихожей и,притянув обеими руками к себе её колени,тихо сказал:
- Не грусти!У нас есть повод для радости. Принято решение.У вас будут проводить детский фестиваль.Я - главный. Значит,приеду.И не на один день!
И всего-то несколько слов,а глаза напротив вновь отразили всю радость жизни прозрачным разливом серо-голубого по зеленому!
Максим всякий раз изумлялся способности глаз любимой менять цвет. Он любил смотреть в них близко и подолгу.
 
***
Надуманный областным начальством праздник требовал много сил и средств, но Первый на него дал согласие,справедливо полагая,что это станет поводом заставить исполком и предприятия привести многое в городе в порядок.
Он взял фестиваль под личный контроль,всеми способами принуждая ведомства и структуры к выполнению,как он любил выражаться,"супружеских обязанностей".
  Ангелина включилась в марафон проектов,планов мероприятий,оргкомитетов, договоренностей,обещаний,требований,проверок.
Она что-то одобряла,отвергала,заказывала,пересчитывала,возмущалась медлительностью,радовалась выполненному и снова куда-то ехала,с кем-то встречалась.С утра до вечера ежедневно.
С Арсеньевым ей чаще не удавалось даже увидеться,- не то,что перекинуться словом. Но зато,когда раскалённые за день телефоны стихали,автомобили засыпали в гаражах,закрывались двери контор и организаций,оба добирались до её спасительного жилья.
И там,лежа голова к голове на потёртом ковре,наблюдали,как под барабанную дробь капель по жести подоконников,под триумфальное сверканье грозовых молний и литавры грома низвергаются из клубящихся туч пенные и шипучие,как шампанское,летние ливни!
Ветер,вздувая тюлевые занавеси,приносил через открытый балкон мокрый запах умытой свежести.
Слушая нестихающий шум дождя,Максим заметил:
-Совсем, как у Маркеса...
-У кого? - Переспросила Лина.
-Не читала?
-Нет.
-Это писатель,латиноамериканский. Роман называется"Сто лет одиночества".  Я пришлю тебе.Там всё время идет тропический дождь.
-И в нём рождается любовь.Сто лет одиночества.Как про нас,-задумчиво продолжила Лина,предположив по двум приметам суть.
С того момента в их разговоры и письма вошли книги. Максим был рад добывать для неё отечественные и переводные новинки,обнаружив в Лине замечательно развитый профессиональный слух и способность чутко разбирать произведения.
Кроме того,она,случалось,присылала свои поэтические вариации как ответ на его стихи. В них чувство всякий раз било оголённым нервом,и открывался второй, часто более высокий смысл,чем просто по-другому пересказанная тема.
Он подолгу просиживал над письмами Лины,всякий раз пряча их в недра папки на самом дне сейфа,отчетливо сознавая всю власть над собой их пронзительной доверительности.
Ему очень хотелось,чтобы она была счастлива.Что мог он сделать для этого?
Они любили, чувствовали и понимали друг друга,как могли только одинаковые по складу души и равные по творческой природе люди.
Он был не волен. Уйти из семьи? Бросить все,чтобы только быть рядом? Все было гораздо сложнее,чем казалось на первый взгляд.Такой вариант скорее разъединил, чем осчастливил бы обоих.
Ничто так не противопоставляет,как чувство вины перед детьми. Он очень любил их и знал,насколько болезненно и Лина воспринимала отсутствие отца у своего ребенка.
Нет,она никогда не пойдет на то,чтобы её любимый мужчина со своими поступил так же. 
Кроме того,жесткая машина партконтроля сумела бы разрушить не только его,но и её жизнь,и,значит,дети пострадали бы дважды. Максим не был готов пойти на это.
Что оставалось? Неустанно искать в непреклонном движении жизни лазейки, через которые можно было скрыться от нее,хоть на день,хоть на час,хоть на миг в странном диковинном «лесу»,где можно было если не видеть Лину, то, по крайней мере, думать о ней.

***

День рождения – в самом центре лета. Солнце, пение птиц, море цветов!
Ангелина первый раз праздновала юбилей. В привычном кругу коллег она принимала поздравления, слушала в свою честь тосты и здравицы, радовалась остроумным придумкам и подаркам.
Она чувствовала себя легко и естественно, как всякий раз, когда рядом были Валерия и Григорий.
Праздник вполне удался. Помочь донести букеты и коробки взялся Вовка, сотрудник отдела, с которым Лину связывали нежные дружеские отношения.
С ней он мог не притворяться здоровым. Искреннее сочувствие,поддержка во взгляде, в интонации, в жесте не раз помогали Владимиру обрести равновесие, взять себя в руки, превозмочь очередную атаку болезни.
Она неумолимо пожирала его - молодого, красивого, очень доброго и счастливого в браке.
Все знали, что лечение приносит только временное облегчение, и жалели. А с Линой Владимир униженным жалостью себя не чувствовал.
Вот и сегодня он просто провожал её до квартиры родителей, нагруженный свертками и коробками, делил с ней праздник и от того уже чувствовал себя хорошо.
Они остановились возле дома и еще поболтали, стоя в тени тополей, достававших кронами балконов пятого этажа.
Прощаясь, Володя с необыкновенной теплотой посмотрел Лине в лицо своими дивно-черными глазами в длинных, загнутых ресницах и тихо, но твердо, пожелал: -Не смотря ни на что в жизни, оставайся собой. И не переставай быть счастливой, - тебе это так идет!
Дома мама ждала с пирогом. Папа приготовил деньги на телевизор. Дочка вручила собственноручно написанный цветными карандашами их общий портрет с несколькими словами поздравления – ручкой, и без единой ошибки.   
После чая, когда Лина в кухне перетирала чашки, мама подала ей поздравительную телеграмму и небольшую бандероль.
Та и другая пришли из Новгорода. Максим был в командировке и просил прощения за своё отсутствие.
В бандероли Лина нашла коробочку, а в ней настоящий валдайский медно-серебряный колоколец, какие крепили под дугами старинных ямщицких троек. Она тряхнула им, и квартира залилась ослепительно чистым звоном.
-Всех домовых разгонит! - Засмеялась мама.- Хороший подарок!
***

Подождав, пока Анюта наиграется неожиданной игрушкой и оставит колокольчик в покое, Лина положила его в сумку.
Ей хотелось побыть одной. Мама поняла и сама сказала:
-А пойди, дочка, прогуляйся, проверь, как там квартира. Не возвращайся, а то поздно уже.
Ангелина благодарно потерлась лбом о мамино плечо и улыбнулась, глядя в ее понимающие глаза.
Колокольчик повис на синей ленточке под оленьим рогом в прихожей. А Лина, как ни старалась, не вспомнила про ямщиков ни одной весёлой песни.
Ночью, думая о себе и Максиме, она впервые ясно поняла, что пути, по которым они неустанно спешат навстречу друг другу, по жизни параллельны.
Всякий раз сближаясь, они, даже оказываясь напротив, непременно разминутся, и пересечься им не удастся никогда.
Безмятежность былая ко мне не вернется. Всё привычнее боль сторожит за плечом. Мне видаться с тобой для разлуки придется, даже в мыслях не смея просить ни о чём. Телефонным фальцетом по сердцу ударишь. Я услышать тебя тороплюсь и молчу. Шёлком ласковых слов ты меня не одаришь. Обреченно "Пока!" - Я в конце прошепчу.
Лина плакала и не хотела мириться с тем, что было очевидным.
Однако спустя время, когда по телефону Максим в смятении сообщил о том, что должен с младшим сыном ехать по путевке к морю, она спокойно отреагировала:
  -Что же ты так расстроен? Мы - родители. Писать и думать обо мне это не помешает. И я буду думать и писать. У почты каникул не бывает. Я тоже пойду в отпуск. Договорилась в экскурсионном бюро сопровождать группу в Феодосию. Возьму девочек и поеду.
-Значит, мы не встретимся еще дольше!? А почему - девочек? У тебя же только Анечка?
-Даст Бог, увидимся! А у меня есть еще Сашенька. Дочка моей покойной подруги. Съезжу за ней в Свердловск. Ирина, тётя ее, не против.
-А почему ты с группой? Зачем такая морока?
-Мне и детям поездка выходит бесплатно, и еще немного удастся заработать на девчачьи потребности. Лина говорила об этом, как о само собой разумеющемся.
Максим впервые задумался о том, что жизнь его любимой женщины совсем не так проста и легка. А она ничего не требует, ни о чем не просит, ни на что не жалуется.
Он представил ее идущей. Да, вот так и идёт, выпрямив спину и гордо подняв подбородок. И сам себе показался на её фоне совсем неубедительным. Но как же он скучал по ней!
***
Отпуск тянулся мучительно долго. Никогда в жизни так не хотелось Максу бросить к чертовой матери все эти пляжи, парки и прочую курортную дребедень.
Он, конечно, сознавал, что, скорее всего, не увидит Лину, вернувшись, но Чёрное море без неё казалось тьмутараканью и краем света.
Котька, который должен был проходить всякие лечебные процедуры и, под контролем воспитателей, принимать водно-солнечные ванны, явно тоже не был доволен.
Он искал любой возможности, чтобы сбежать из-под педагогической опеки в компанию отца. И, хотя тот был как-то невесел и большею частью рассеян, они вместе чувствовали себя заметно лучше, чем по отдельности.
Однажды, лениво слоняясь с мороженым по бульвару, наткнулись на книжный развал. Букинист тихо скучал в душной тени платанов.
Мальчик зарылся в книги по уши, выискивая в стопах старых книг и журналов какие-то, неизменно интересные ему технические.
Максим Николаевич тоже включился в увлекательный процесс поиска. Он долго перебирал исторические романы, поэтические сборники, пока не наткнулся на книгу о Нико Пиросмани.
Серьезное исследование творчества художника, изданное по-русски и хорошо иллюстрированное, было переводом с грузинского.
Максим, вчитываясь в отдельные абзацы текста, вдруг повеселел, представляя, как у Лины, когда она наткнётся так же, как он, на переводческие неуклюжести, недоумённо поднимется одна бровь. Это вышло так отчетливо, что он вслух засмеялся.Котя, никогда раньше не замечавший, чтобы, читая, отец проявлял какие-то чувства, недоуменно спросил:
-Чо там, па?! Анекдоты?
-Не-а, сынуля! Очень хорошая книжка! Очень!!
Он тут же расплатился и любовно погладил обложку с гуляющим оленем.
Как ни странно, остаток дней на побережье показался вовсе не таким унылым, как раньше. Теперь, наблюдая лунную дорожку на серебристой чешуе моря, Максим представлял рядом с собой гибкую загорелую фигуру Ангелины и думал о том, какой оттенок приняли бы её светлые глаза рядом с морскими волнами.
Цвет прибоя мог бы послужить фоном для портрета, который ему очень хотелось написать.
***
На обратном пути он завез сына к тетке. Семья жила в деревне и держала ульи.
Мальчишка с радостью остался с дедом на пасеке, поскольку жизнь пчёл и инвентарь для меда вызывали у него неподдельный интерес, как, впрочем, и всё, к чему стремилось вездесущее любопытство и целеустремленный характер новатора.
Максим, не заезжая домой, сразу отправился на работу. Едва успев отпереть дверь  кабинета, он начал накручивать телефонный диск. Но в ответ на другом конце слышались только длинные унылые гудки.
Он попробовал позвонить Ангелине домой, - результат был тот же. Тогда, полистав справочник, Арсеньев отыскал номер Бартенева.
Александр Геннадьевич в летнем, совершенно благодушном настроении подробно рассказал, что и Валерия Сергеевна, и Ангелина Васильевна уже недели полторы, как в отпуске, и что первая уплыла до Таганрога на теплоходе, а вторая подалась в Крым, вроде как, в Феодосию.
Деликатный от природы, он не стал спрашивать, какое дело заставило обкомовца разыскивать коллег, но проявил гостеприимство и пригласил при первой возможности - к себе  на шашлыки.
Своей дачей он называл крошечный домик на участке в шесть соток. С соседом-ветераном они дружили, поэтому не только шашлыки, но и соседская баня всегда были готовы к принятию гостей.
Максим положил трубку, досадуя на ожидавшие впереди несколько мучительно долгих недель без возможности хотя бы услышать голос.
Но тут же оживился. Весь свой отпуск он писал Ангелине письма, не получая ответов. Она по его просьбе, как и раньше, отправляла их на главпочтамт, чтобы ни одно не затерялось. Неприветливая почтальонка глянула в паспорт, пошуршала в картотеке и подала в окошечко приличную пачку писем, проворчав: "Им пишут, а они не ходют."
Максим усмехнулся. Откуда этой тетке знать, какую силу имеют обычные, плотно и мелко исписанные листки бумаги, засунутые в конверт! И сам конверт, по краю которого прошелся  милый язычок, его заклеивавший! И беглые строчки адреса, написанные самой красивой, самой милой в мире рукой!
Он нёс письма Ангелины, касаясь, время от времени, уголков конвертов рукой в нагрудном кармане пиджака, как будто они могли выпасть.
В кабинете, куда он вернулся, разноцветные конверты были разложены по датам отправки и аккуратно разрезаны с торца ножницами.
Их получатель удобно уселся в кресло и блаженствовал от созерцания богатства, которое предстояло без спешки, наслаждаясь, читать. Он был, как будто, наедине с Линой. Отпуск еще не кончился, и ни до кого ему не было дела.
-Привет, Максимушка,… - прочел он первые слова и ушел с головой в письмо.
Знакомые интонации, характерные словечки и обороты, манера уходить в отступления, если вдруг вспоминалось что-нибудь интересное, - все, до запятой, до последней точки было дорого. Разбирая мелкий бисер не слишком разборчивого Лининого почерка, Максим волновался, как мальчишка.   
Он так увлёкся, что не слышал, как дверь открылась, и вошел Сергей Иванович. Шеф озадаченно остановился, увидев в углу брошенную дорожную сумку.
-С приездом, Максим Николаевич!- Наконец обратился он к хозяину кабинета.
Тот вздрогнул от неожиданности и быстро убрал письма в ящик стола, но это не укрылось от внимания начальника.
-Здравствуйте, Сергей Иванович !- Арсеньев смущённо улыбнулся.
-Ты что, прямо с поезда? Сумку даже не отвез?
-Да кое-что надо было забрать. Я уже собирался уходить.
"А то я не вижу, как ты собирался! Сидит, как на даче, с какими-то письмами, даже очки снял", - подумал Корсунин, но вслух спросил:
-Как отдохнулось? Котьку у стариков оставил? Ну, правильно, на меду да на свежем воздухе  окрепнет наш Кулибин. Там и рыбалка у Мироныча.  Давненько мы у него не были. Давай на выходные, махнем?!
-Нет вопросов! Только от рыбалки меня увольте!
-Не боись! Мы уж как-нибудь с Миронычем кошкам на уху наловим и без тебя. А ты рисуй, раз тебе так больше нравится. Вон, гляди, опять какую-то книжку прикупил! "Прогулка оленя, или Пиросмани». Можно, я просмотрю?
-На пару недель, пожалуйста. Это, вообще-то подарок.
-Из отпуска привез?! Знатоку какому?
- Не то, чтобы знатоку, а все же человечку разборчивому.
Максим поднялся из-за стола, давая понять, что собирается уходить. Сергей Иванович с книгой под мышкой взялся за дверную ручку:
-Желаю догулять! Маринке привет! И про выходные не забудь!
Он вышел. Сразу зашумел лифт, увозя начальника на его этаж. Максим запер дверь изнутри и опять сбежал ото всех к той, чьи нежные слова заставляли сладко болеть сердце.
А Сергей Иванович, рассеянно пролистав прихваченную книгу, сидел в кресле у окна и сопоставлял увиденное с ранее замеченным.
Старому фронтовому разведчику не составило большого труда выстроить вполне отчётливую картину.
 Максим, ясное дело, влюблён. И случилось это не в отпуске. Он вспомнил так и необъяснённую задержку из пустяковой командировки, в которой и делать-то было нечего.
В телефонных распечатках обнаружилось огромное количество звонков в город С., кратких, но почти каждый день.
Ася тоже поделилась с ним, что сын пребывает в приподнятом состоянии духа. Понятно, что Марина не имеет к этому отношения.
-Ну-с, посмотрим, молодой человек, кому это вы книгу выбрали, - усмехнулся Корсунин и достал распечатки за последнее полугодие. Отметив нужный телефон, он перелистал спецсправочник и нашел соответствующий горком.
-Ага, так-так... Отдел пропаганды. Своя, значит. Которая же? На этом номере двое. Валерия Сергеевна? Почему нет? Политпрос? Какая разница, чем она там занимается! Яркая особа! Хотя... Погоди-ка выводы делать! Что за история у Григория Ольховского? Орготделец шипел еще, что его Первым направляют в соседний райком, а он роман завел. Кажется, ту женщину он Валерией  называл. Да, совершенно точно! Что тут сказать? Григорию во вкусе не откажешь.
Значит, другая? Ангелина Васильевна, что ли?! И культуру ведет! Да-да, припоминаю её. Высокая такая, строгая.
Они встречались пару лет назад по случаю открытия дворца культуры закрытого предприятия.
Держалась просто, не суетилась... Говорила... Да, говорила умно... И смотрела как-то поверх очков... И что? Это она?
  Он знал про все приключения своего любимца. Дамы были ухожены, стильны, они томно смотрели и проявляли инициативу. Он снисходил! Барчук этакий! Но всё быстро заканчивалось, и он никогда потом про них не вспоминал. А тут!?
Гламура - ноль…  В очках… Обычная стрижка…Костюм скромный… Никакой игры... Что же так могло привлечь в ней? А, может быть, именно это? Или что-то спрятанное внутри? Что-то вдруг открытое?
Пожалуй, это может быть опасно. Потому что, похоже, серьезно.
     ***
А в это время старинный беленый домик без крыльца, с входом прямо с проезжей части узкой кривой улочки, совсем близко от моря, предложил свой кров молодой женщине с двумя девочками-погодками.
Крошечный садик с парой розовых кустов под узловатым деревом. В него можно было выйти прямо из тёмной гостиной с широченным кожаным диваном.
Дом сдавала по договору старушка - учительница. Она была деликатна и ночами наполняла водой ванны, ведра и тазы.
Безводная Феодосия днем экономила драгоценную влагу.Но городская баня была исключением, и стояла она по пути на длинную полосу пляжа за железнодорожной линией.
Чтобы не обременять пожилую хозяйку, Лина с девочками возвращаясь с пляжа, всякий раз забегали в чистый и пустынный зал со сводчатым потолком, где пресной воды под душем было, сколько угодно.
  Группа отдыхающих, которую сопровождала Лина, разместилась, как и она с детьми, в частном секторе.
Питались все в кафе, обслуживавшем такие группы по расписанию. В остальном, всяк волен был до отъезда проводить время в свое удовольствие.             
Дня через три-четыре все трое уже загорели до черноты. Лина, чтобы поменьше волноваться, нашла для девочек взрослых компаньонок по плаванью. Сама она чувствовала себя в воде не так уверенно, поэтому чаще следила за детьми с берега.
Феодосия мало напоминала курортную Ялту. Неспешное течение времени, свежий морской бриз, жареная скумбрия и вареная кукуруза, - совсем, как у Паустовского.
Лина перечитывала его по совету Арсеньева, успев получить от него до отъезда письмо из Грузии. И от этого казалось, что он где-то рядом, и видит то же, и чувствует так же.
Вечерами они ходили по концертам многочисленных гастролеров, или сидели в единственном кооперативном павильоне, где подавали вкусный пломбир с домашней протертой малиной, или гуляли у развалин генуэзской крепости, или по залам галереи  Айвазовского.
Несколько раз морем добирались до Коктебеля, нелепо переименованного в Планерское.
Анна, раскрыв рот, слушала экскурсовода про Марину Цветаеву и поэтов серебряного века в домике Волошина, а Сашенька улучала всякую минутку, чтобы рисовать похожий на дракона Карадаг.
Ангелина радовалась за них, собирая с детьми разноцветные камушки в черном вулканическом песке пляжа. Каждый ее день был полон заботами об их новых впечатлениях.
А ночью, вытянувшись на прохладных простынях, она долго не спала. Не закрывая глаз, представляла себе его, как будто только что виденного,- сильного, волнующе пропахшего горячим солнцем, потом и соленым ветром... Слышала голос в срывающихся нотках... Пила тёмный гречишный мед лукавого взгляда.
Замки и оковы с сердца любовью были сбиты. Душа парила высоко-высоко, где-то там, в бледно-выгоревшем крымском поднебесье. Её совсем не было видно с земли. И только волны знойного воздуха доносили чистый звук вдохновенного парения, как песня жаворонка обнаруживает птичий полет, неразличимый глазом.
Заоблачные высоты, с которых душа смотрела на мир, меняли его горизонты, и меняли её саму. Душа взрослела. Теперь она училась слушать и понимать тоскующую боль сердца, вольного любить без надежды.
Лина думала. Однажды она уже столкнулась с ощущением, которое сейчас назвала бы "драмой времени".
Давно, в счастливый миг, когда Лёшка впервые признался ей в любви, она почувствовала, что к ликованию всего ее существа примешивается горькая нота печали. Ставшие явью девичьи грезы.
  Было похоже на то, как после долгого ожидания корабль с алыми парусами вдруг появляется вдали. Счастливое явление реализованной мечты! Эффектный конец для сюжета романа. А для жизни?
Чудо свершилось! Ты упоен им. Но сам факт свершения переводит его еще не во вчера, но уже в прожитое. Мгновение не останавливается. Каждый следующий миг уже никогда не будет тем,ожидающим. А счастье, переходящее в отлив, продолжает удерживать и так больно тянет к себе!
Сейчас происходило то же самое. Долгие годы без любви. И вот встреча! Счастье! Оно еще длится!
Но алые паруса - в бухте, и ветер мечты не наполняет их силой. Мечта сменилась  ожиданием свиданий. Редких, случайных, с оказией. А вокруг звенит великолепный пир жизни. Кажется, с каждой новой секундой краски, звуки, запахи становятся все богаче, и в тебе столько живой радости, чтобы разделить её с ним! Но судьба говорит: "Нет!"
***
      Максим считал дни, уже с утра, зачеркивая наступившие, в календарике своего блокнота. Тоска брала верх. В квартире, в городе, на даче - нигде он не находил себе места.
  Вернувшись под вечер, домой, вконец измученный, он обнаружил Марину в открытом вечернем платье, с прической и в макияже.
-Ты собралась куда-то?- Спросил он, надеясь, что она в самом деле уходит.
-Нет. Разве ты не помнишь, какой сегодня день?
-А какой сегодня день? По-моему, среда?!
-Ну, милый, сегодня день нашей свадьбы! Я хочу провести вечер с тобой вдвоем. Всё готово.
   Арсеньев огляделся. В гостиной на небольшом столике между креслами был сервирован ужин на двоих.
-Романтический ужин? При свечах? - Пробормотал он, пораженный неуместностью и фальшью ситуации.
- Правда, красиво?! Тебе нравится? И дети не помешают. Мы так давно не были вместе!
-Извини, я совсем забыл про дату. Ты молодец, и выглядишь замечательно.- Выдавил из себя, наконец, муж долгожданный комплимент .    
-Прошу, садись! Налей, пожалуйста, вина.
Максим молча плюхнулся в кресло, видя, как жена усаживается напротив, принимая давно знакомую ему позу обольщения: нога на ногу, привздернутый подол платья открывает колено, глубокий вырез откровенно демонстрирует тяжелую грудь.
 Она долго смотрит ему в глаза:
-Дорогой, я жду.
-Чего?
-Когда ты зажжешь, наконец, свечи.
-Ах, свечи! Спички где?
- Да рядом! Не надо, я сама! - Марина по-хозяйски чиркает  спичкой.
-А теперь говори!
-Что говорить? Конечно, надо сказать тост, приличествующий поводу. Черт! Ну, не знаю! - Метался он про себя, а вслух произнес:
-Давай выпьем за тебя и за детей.
Марина засияла улыбкой, и Максим вздохнул с облегчением,- кажется, попал в точку.
Выпив вина, жена заметно оживилась, начала о чем-то рассказывать, накладывая мужу в тарелку.
А тот сидел, вертя в пальцах ножку бокала, почти не притрагиваясь к еде.
Он не слушал Марину, но с удивлением думал о том, как оказалась с ним по жизни рядом совершенно чужая, неинтересная женщина. Почему именно она - мать его детей?!
Он никогда и раньше не знал никаких общих с ней дат, а она никогда их не напоминала. С ней было просто и удобно жить.
Вдруг Максиму стало остро жаль Марину со всем её макияжем и декольте, свечами и дорогим столовым серебром.
Нелюбимая! Она столько лет провела рядом, приручая, стараясь быть незаменимой, связывая его с собой рождением детей, - ради крох его внимания, которые, верила, были проявлением любви!
Или надеялась, - стерпится - слюбится?  Ну, что, Максим Николаевич, не ты ли сам и поддержал её, равнодушно позволив любить себя?!
  Арсеньев вдруг резко встал, не в силах продолжать фарса. Марина, застывшая на полуслове, медленно положила вилку.
-Ты куда?
-К черту!
Он быстро пошел к выходу, но жена опередила, заслонив собой дверной проем.
-Макс, что всё это значит? Я долго терпела! У тебя есть кто-то? Отвечай! - Она зарыдала, цепляясь за его плечи, и тушь проложила по щекам две черные дорожки.
-Прекрати, пожалуйста! Воздуха не хватает! - Сдернул он с себя руки и хлопнул дверью.
Скандал в семействе случился впервые. Через два часа нервного вышагивания по окрестным улицам Арсеньев вернулся домой. Гостиная была прибрана.
Он с пледом и подушкой ушел ночевать в комнату отсутствовавших сыновей. Утром следующего дня заканчивался злополучный отпуск.
***
Ирина встречала Лину на перроне. Она предусмотрительно прихватила с собой курточку для Саши.
Погода испортилась. Низкие осенние облака того гляди готовы были брызнуть мелким холодным дождем.
Потом втроем они долго ехали трамваем, и девочка, не умолкая, делилась с тётей, которую звала попросту Ирой, многочисленными впечатлениями от поездки, доставая то камушек с дырочкой, то ракушечное ожерелье из небольшого, плотно набитого важными детскими мелочами рюкзака.
Дома Ангелина достала купленные на юге к началу учебного года школьные принадлежности, банты, гольфы, сувениры и оставила Ире деньги для оплаты занятий Сашеньки в художественной школе.
-Ну, зачем еще и деньги? Я достаточно зарабатываю. Нам хватает.
-Вот и хорошо, что хватает. Пригодятся. Мы теперь до зимних каникул не увидимся. Нюра с Сашунькой хотели в лагерь вместе поехать. Я возьму путевки. Как ты, не против?
- Конечно, но не будем заранее. Только приехали!
Она что-то подогревала на плите, сыпала в вазочку конфеты, на ходу чмокая племянницу в макушку и рассказывая Лине про свои дела.
Ирка была на шесть лет младше покойной Нади и даже внешне не была на неё похожа.
Пробивная и бойкая, для достижения своих целей она могла и поскандалить, и покрыть матом, и обмануть. В общем, за глаза её звали оторвой. И в этом было много от сиротского опыта жизни.
Она уже успела побывать замужем, но легкомысленно сделанный аборт лишил ее возможности иметь детей. С мужем они развелись.
Ира работала крановщицей на Эльмаше. Схоронив сестру, она твердо заявила, что никому Сашеньку не отдаст. Племянницу Ирка обожала, заботилась, как могла, и баловала, восполняя тем самым недополученное самой в детстве.
 Она готова была порвать любого, кому пришло бы в голову обидеть ее Сашуньку. Но отношения с девочкой, как у мамы с дочкой, не выстраивались.
Если от кого Ира и принимала помощь, так только от Лины. Не признававшая никаких авторитетов, она, тем не менее, слушалась её советов, касающихся воспитания Саши.
Как-то само собой сложилось, что сначала малышка, а потом и Ирина стали называть ее "мама Лина", или кратко - "маЛина".
Вечером все трое прощались с поцелуями, слезами, наставлениями, обещаниями, как обычно расстаются родные люди, особенно, женщины и дети. Лина не взяла Иру с Сашей на вокзал, боясь простудить девочку на холоде уральской осени после юга.
На другой день около трех часов дня она уже подходила к своему подъезду. На скамье с поломанной спинкой, сгорбившись, сидел Арсеньев.
-Макс! Как ты здесь?! - Ангелина была поражена. Она вернулась с группой, передала дочку родителям и тут же уехала в Свердловск с Сашей, полагая, что созвонится с Максимом по приезду.
-Есть Бог на небе! - Воскликнул тот, вскакивая навстречу. Он смял её в объятьях и, глядя шалыми глазами, начал целовать, ни мало не заботясь, как это выглядит со стороны.   
- Погоди! Постой!- Насилу  остановила его Лина. – Ну, что ты, право! Соседи же! Идем домой!
Но и в подъезде, на каждой ступеньке, на каждом лестничном повороте он останавливал ее, чтобы прижать к себе.
Стоило Лине захлопнуть дверь, как Максим бросился к ней, не помня себя. Полетели в разные стороны сумка, плащ, туфли! Расстегивая блузку, трясущиеся пальцы не слушались, и пуговицы с треском полетели тоже. Обезумев от желания, он натыкался на одежду, как на ненавистное препятствие, и рвал её в исступлённом нетерпении!
Целовал жадно, почти грубо, что-то бессвязно рыча, как изголодавшийся зверь. Агрессия возбуждения неожиданно вызвала острое желание и у неё.
Сорвав с него свитер, Лина впилась губами в его губы, расстегивая молнию на брюках. Потом  руки и ноги сошлись замком у него на спине, и подхваченная снизу, она немедленно оказалась на том, что было ближе всего - кухонном столе, чтобы тут же со стоном отдаться ему, кажется, целиком превратившемуся в острие своего копья.
В безумии инстинкта два тела, прижимающиеся, что есть силы, друг к другу, как верховые наездники к холкам своих коней, вступили в бешеную скачку совокупления, и в головах у них бесстыдно и счастливо билось только одно: "Еще! Еще!! Еще!!!"
Но круг за кругом, проскакав всю дистанцию, не уступив один другому ни на йоту, они, наконец, достигли победного финиша и замерли, уронив головы, на шеи друг друга.
Когда им хватило сил подняться, Лина и Макс растерянно встретились глазами: что это было?! Потрясение от сумасшедшего секса тонуло в нарастающей радости просто видеть и просто обнимать.
-Ой, Линушка! Что я натворил! - Макс с нежной виноватостью прикасался губами к багровым следам поцелуев вышедшей из-под контроля страсти.
 Вокруг валялись вещи, лоскутки порванного белья. С холодильника свисал бюстгальтер вывернутой пустой чашечкой.
-Как Мамай прошел! - Вздохнула Лина, сидя на столе в одном поясе со спущенными чулками. - Город отдан на разграбление.
-Ну, скифы мы! Прости, Христа ради!
-И азиаты вы! - Дополнила она. - Сними-ка меня, дикарь! Я же с поезда! Как Бонапарт, и помыться не дал! Пусти, мне в душ надо!
-Я с тобой!
Теплый дождик полился на них сверху. Они стояли, обнявшись, подставив лица под освежающую струю. Вдруг Макс поморщился.
  -Что случилось?
-Кажется, не я один скиф!
На спине рдели царапины от её ногтей.
-Вот кто у нас настоящий гунн!
-Надо йодом! Достань в шкафчике! Я сейчас!
-Нет, не трогай! Я с гордостью буду носить свои боевые раны! - Он провел  рукой, откидывая ей мокрые волосы со лба. - Линка! Как же я соскучился по тебе! А ты какая!.. Просто фантастическая!.. Невероятная!..
-Наверно, потому что у меня хороший учитель? - Хитро заглянула в глаза Лина и провела кончиком языка ему снизу вверх по кадыку на шее, сразу поняв, что ему хочется продолжения.
-Прямо здесь? - Не возражала она.
-Здесь... Иди ко мне... И пусть этот дождь идет ещё сто лет...
...Прошло довольно времени, пока любовники, наконец, вышли из ванной.
Собирая разбросанную одежду, Лина с сожалением покрутила сломанную застежку лифчика:- Все бы ничего, но "анжелику" жалко.
Максим, подойдя сзади, накрыл тёплыми ладонями её грудь: - Я буду твоей анжеликой, вероникой - кем захочешь!
-Придется!- Со вздохом подтвердила она, целуя его в кисть руки, - такой не достанешь. Славка из Штатов привёз.
-Хорошо, что это брат, а не кавалер из Феодосии.
Максим поднял Лину на руки и понес в спальню. Они блаженствовали, лежа совсем близко, чувствуя покой и прохладу кожи друг друга.
-Макс, а все-таки, как ты тут очутился? Дела? Или ты проездом с севера?
-Ниоткуда я не проездом, и дел у меня никаких. Ехал сегодня из одной конторы. Смотрю - знак! Поворот на аэропорт! Попросил водителя свернуть. Подъехали к аэропорту. Слышу - регистрацию на С. объявляют. Я - в кассу. Места есть. Отпустил водителя и полетел. Пришел - тебя нет. Думал, - умру! А ты, как с неба! Наверно, правда, Бог есть!
-Милый, тебя же потеряли, наверно!? На последний поезд еще успеешь! Хотя жена будет волноваться всё равно - ночевать-то не придёшь.
-Да куда я от нее денусь?! Ничего, переживет. - С горечью сказал, как отрезал.
Но Лина настояла на отъезде. Прощаясь, он обнял её и прошептал на ухо: - Ты! Одна ты - моя единственная на свете женщина! Не забывай. Я люблю тебя!

***
Войдя в квартиру, Максим почти столкнулся с Мариной. Она смотрела в упор, и в глазах  была холодная ярость.
-Где ты шлялся?! У очередной потаскухи?!! - Ненависть шипела в голосе, как сало на сковороде.
Максим промолчал и усмехнулся, вспомнив беспокойство Лины о переживающей жене.
-Посмотрите-ка на него! Он еще и посмеивается! Шары твои, бесстыжие! Хоть бы своих детей постыдился!
Марина упёрлась руками в широкие бока. Сцена начала принимать площадной оборот.
- Хорошо, что они в школе и не слышат тебя. Пожалуйста, прекрати. Даже если ты сто раз права, не опускайся до оскорблений. Будешь продолжать в этом духе, - станет только хуже.
  Он говорил тихо. Но что-то в интонации было такое, что испугало жену. Она вдруг сникла, утратив воинственный вид.
  -Ты что, хочешь уйти? Бросить меня с детьми? Максим! Максимушка! Не делай этого!
-Слушай, Марина! Ты знаешь, я не выношу истерик. Займись чем-нибудь и оставь меня в покое, иначе и вправду уйду! - Муж шагнул мимо жены с чувством усталости и тоски.
Семейная жизнь трещала по швам, а он смотрел на нее, как будто это была не его жизнь. Хотел, но никак не мог найти в душе сочувствия жене и не испытывал сожаления в том, что не стал скрывать свою нелюбовь, ловя себя только на одном желании: уйти от нее!
***
  Утром в понедельник, закончив аппаратное совещание, Сергей Иванович отпустил сотрудников отдела.
-А Вас, Максим Николаевич, попрошу остаться.
  Арсеньев вернул свою папку на стол и сел в ожидании. Начальник подошел к двери, запретив секретарше кого бы-то ни было впускать, и плотно закрыл дверь за собой.
-Ты что творишь, парень? Что ты творишь, я тебя спрашиваю?! - Надвинулся он всей своей высокой сухопарой фигурой на сидящего Макса. - Не делай вид, что не понимаешь! Какого чёрта ты полетел в пятницу в С.? Дома не ночевал!! Да не удивляйся! Всё я про тебя знаю давным-давно! Ты вообще помнишь, что у тебя трое детей?!
- Сергей Иванович! Я и без Ваших напоминаний,... - огрызнулся Максим.
  -Не дерзи! Макс! Выслушай меня! Понятно, что все серьёзней, чем могло быть. Я понимаю тебя как мужчина - мужчину. Но семья! Жена!
-Не люблю.
-Любил же, когда женился! Брак - не бирюльки какие!
-Теперь знаю, что и тогда не любил. И не надо про детей. Что трое, что один! Вот это и вправду не бирюльки!
-А эта, Ангелина твоя? Она на что надеется?
-Прошу вас, оставьте! Речь обо мне! При чем тут!?
-Послушай, сынок! Ты, как будто, не первый день здесь работаешь. Правила знаешь. Надо прекратить всё и успокоить Марину, иначе...
-Была уже?
-И звонила, и была - домой приезжала. Надо мириться. Если не поймёшь меня, она не остановится и пойдет дальше.Она на всё пойдет, чтобы ты остался с ней. Поэтому ты-то, может, и пострадаешь, но, скорее всего, стрелки переведут на твою женщину. Аморалка и строгий выговор с занесением как минимум. Из горкома вылетит, и в школу-то вряд ли еще возьмут. Да вообще на приличную работу. А она толковая, по-моему. Неужели не жалко?! Насколько мне известно, широкой мужниной спины у неё нет? И дочка чуть старше Котьки?
-Вы не сделаете этого! Не верю! Это же просто подлость!
-Не сделаю, разумеется. Другие сделают. Тестя - то своего хорошо знаешь? Этот за дочку хоть кому глотку перегрызет, да и сама она, как клещ, своего не выпустит! Поверь, никого твой уход не сделает счастливым! Про маму не забудь. С её сердцем...
- Выходит, счастье мне не по карману?!
-Выходит... Может так дорого обойтись, что и не покажется счастьем. Ты мужик. Тебе принимать решение. Сам смотри. Выпить хочешь?
-Пожалуй!
***
Максим понял, что звонить с работы на работу нельзя. Он пошел на главпочтамт и позвонил оттуда. Ничего не объясняя, он предупредил Лину, что будет звонить ей домой утром или вечером. Она не задала ни одного вопроса, но напряжение повисло само собой.
Оно сопровождало теперь каждый звонок. Жизнь под рабочее расписание не выстроишь. Максим пытался звонить с почты утром, и часто уже не заставал Лину. В конце дня и он, и она могли быть в разных местах, и созвониться не удавалось. А ещё случались командировки. Эта неразбериха добавляла нервов. Она делала их зависимыми от случая, и телефон – единственный способ живой связи, привязывал к себе, и раздражал молчанием. Как милость с небес принимали они теперь возможность поговорить в выходные, или ночью, в редкие дежурства. 
Письма спасали. Но в них исчезли стихи. И это для Лины тоже был знак.
Вдруг однажды ей пришел вызов на семинар. Приехав в обком, Лина позвонила Максиму в кабинет по внутреннему телефону.
Он появился в вестибюле через минуту. Глаза его горели радостью, но было в них и что-то такое, что заставило женщину внутренне подобраться.
  В буфете можно было выпить кофе, и они спустились в полупустой с утра сумеречный бар. Встреча была похожа на тот же телефонный разговор:
-Привет!
-Привет!
-Какая ты красивая в этом платье!
-Не ври. Я видела себя в зеркало.
-В мое зеркало посмотри!
-У-гу.
-Какой у тебя номер? В обкомовской?
-Да. 226-й.
-Я приеду сразу после шести.
Оба усмехнулись его последней фразе. Тогда, апрельским утром, то же сказала и она.
-Пора.
-Да, пока!
-Лин! Посмотри на меня!
-Что?
-Улыбнись мне! Я скучаю по тебе!
-Я тоже. Приезжай.

Максим появился в гостиничном номере минут пять седьмого вечера. Он  закрыл за собой дверь на ключ.
Первое, что сделал, подойдя к Лине, снял с неё очки и долго держал лицо в своих руках. Потом медленно и бережно долго целовал глаза.
"Милая моя, спроси же!" - Думал он. "Родной, скажи, не молчи!"- Мысленно просила она. Но оба молчали.
Наконец, вздохнув, Максим снял пальто и бросил его на кресло. И каждый из них подумал, что не бывает более отвратительного места для встречи.
Он сел на край кровати. Взяв Лину за руку, потянул к себе и посадил на колени. Оба в молчании сидели, обнявшись, и он покачивал её тихонько, словно баюкал ребенка. 
Грустно садилось осеннее солнце. Скрипел паркет под чьими-то шагами в коридоре. Какие-то люди ходили туда-сюда, переговаривались, звенели бирками от ключей.
-Пора, - тихо сказала Лина и попыталась встать.
-Еще минутку! - Прошептал Максим, сжав ее плечи. Губы жадно искали губ, но, коснувшись, стали нежными и осторожными.
   Они вместе вышли на проспект. На автобусной остановке она улыбнулась и твердо сказала: - Здесь расстанемся. Не надо провожать.
Пришёл нужный номер. Шипя, открылись дверцы. Лина поднялась на ступеньку и обернулась.
Максим  резко  вскочил следом, поцеловал с отчаянием и сделал шаг назад.
Снова зашипели двери, и, отъезжая, Лина еще некоторое время видела его, осиротело растерянного, в неуместно красивом сером пальто. 
  Она села на одиночное сиденье и отвернулась к окну. Боль горела в груди. Кусая губы, она пыталась не заплакать. Но слезы, не спрашивая позволения, текли и текли по щекам.
В ожидании посадки на перроне Лина старалась побороть горячечное состояние удушья, пытаясь глубоко дышать и не думать. Изо всех сил - не думать! Цепляясь взглядом за окружающих людей, она заставляла себя сосредотачиваться на выражениях лиц, движениях, одежде. Тяжесть осталась, но боль понемногу ослабила когти.
...Вечером следующего дня Максим позвонил.
-Девочка, как ты?! Прошу тебя, не молчи!
-Больно очень, Макс.
-Отдай мне свою боль! Пусть она вся будет только моя!
-Разве что вместе с сердцем! Осень, Макс! Я вчера заметила.
-Целую твое сердечко. Люблю.
-Пока! - Лина положила трубку, не дождавшись ответа.
...Ночью пришли строки.
Ты говоришь: "Отдай мне боль свою",
И в голосе твоем тепло участья!
Но отчего в дни смуты и ненастья
Не вспомнил ты, что я тебя люблю?

Что сердце так беспомощно стучит,
Твоим молчаньем раненное снова,
Что ждет, пускай последнего, но слова,
И в муках одиночества кричит?
Что в стороне исхода не дождусь
Твоим смятенным мыслям и поступкам,
Что слезы вытру и на все уступки пойду,
И всё простить тебе решусь?
Через несколько дней пришел ответ.
... Я тобой как никем дорожу.
Душу и жизнь за тебя положу.
Кроме тебя о тебе никому не скажу.
Сердце твое и своё не щажу.
Я имя твое ещё зарифмую,
Улыбку, сияние удивительных глаз.
Вечно живою тебя нарисую
Великое множество раз.
Они были одинаковы. Перелитое в рифмованный объем страдание давало возможность жить.
***
Дома у Арсеньевых было тихо. Он возвращался со службы, равнодушно и нехотя ужинал, разговаривал с детьми, отвечал на вопросы жены, ходил, если просила, за хлебом.
  Внешне Максим Николаевич был спокоен и ровен. Однако, раскрытая книга так и оставалась  на той же странице. Телевизор, включенный его рукой, что-то говорил и показывал сам для себя. Телефон, соединяя хозяина с кем-то, не был уверен, что тот вполне различал голоса и точно попадал с ответом.
Максим вынимал из портфеля и раскладывал на столе деловые бумаги, сидел над ними весь вечер, потом неразобранными снова складывал их в портфель.
Уже ночью на диване появлялась подушка и, укрывшись клетчатым пледом, он безучастно лежал, тяжело и ненадолго засыпая к утру.
Марина, тревожно наблюдая за мужем, видела, что дело обстоит гораздо хуже, чем она предполагала раньше. Она, кажется, добилась, чего хотела больше всего на свете, - её Максим остался.Но с ней он не был. И что было делать теперь, она не знала.
Обычно прибегая к советам и помощи отца, на этот Марина не решилась обратиться к нему. Она подсела на кухне к матери.
Алевтина Никитична была женщина негромкая и сдержанная. Она выслушала дочь, машинально помешивая ложечкой в чашке остывший чай.
-Ты, доченька, очень похожа на отца, - как-то издалека начала мама. Вы оба большие собственники. Папа почти десять лет осаждал меня, но добился, чтобы я вышла за него. Он оказался хорошим мужем, и я привыкла, хотя мечтала совсем не о нём.
Ты поступила с Максом так же, только по-женски более хитро. Любила ты, и я тебя понимаю. А теперь полюбил он. Но, к сожалению, не тебя.
Он и так связан по рукам и ногам. Конечно, не уйдет.Ты не права, проклиная ту женщину. Даже не зная её, мне ясно, что она любит его не ради себя, как ты, а ради него самого. Думаешь,  не смогла бы его отнять, если бы захотела? На него посмотри - очевидно же.
Максим не сильный. Он интеллигент и человек по природе добрый, податливый.  А ты, вижу, не уступишь.Постарайся, по крайней мере, не давить на него. Такого можно и сломать. Просто живи рядом. Может, что-то и срастётся.
Она подумала, и вдруг оживленно предложила:
-Маринка! Есть идея! А что, если мы с отцом вам свою дачу отдадим?! Чудесный дом, бор сосновый, Кама... Пусть-ка он там рисует, что ли? И с ребятами, может, повеселеет?!
Они еще посидели-поговорили. Марина ушла и всю дорогу думала о сказанном матерью. Всё это было впервые, и она не могла доказать себе несправедливость услышанного.

***
Ольховский получил новое назначение, но раньше прошел полный правёж кадровой службы и первого секретаря обкома на предмет моральной устойчивости и семейных ценностей. Перевоз жены был предъявлен как ультиматум.
Умный мужичок родом из сибирской тайги был человек тёртый. Он не спорил и не упирался. Понимал, - себе дороже. Но про себя знал, что любит Леру и никогда не расстанется с ней. Григорий был верен ясной философии: все течёт. Нужно просто подождать, и что-то да изменится.
Соседний район находился меньше, чем в сотне километров от С. Григорий много лет сам был за рулем и считал, что сто верст - не крюк. Валерия, трудно переживая компромисс Ольховского, тем не менее, собрала волю в кулак и осталась верной главному своему принципу: терпение и разумность, понимая ситуацию, которая делала её очень уязвимой.
Для всех отношения были закончены. Одна Лина знала, что связь не только продолжается, но становится только крепче. Сама же она вызывала у них сочувствие и желание, как всегда, помочь.
По очередной необходимости приехав в обком, Ольховский зашел в отдел культуры. Арсеньев, какой-то потемневший и вялый, поднялся ему навстречу.
       -Приветствую вас, Максим Николаевич!
-Привет, привет! Рад видеть.
-Чего не весел? Не болеешь?
-Здоров. Что мне сделается!?
-Пошли! Чаю-кофию попьём что ли!
Максим кивнул. Он запер кабинет, и лифт в минуту доставил их по назначению.
Дуя на горячую чашку, Ольховский без обиняков осведомился:
-Лину давно не видел?
-Давно,- тяжело вздохнул Арсеньев.- Обложили со всех сторон. Шаг вправо - шаг влево...
-Понял. - Григорий  громко помешал ложечкой. - Увидеться хочешь?
 Глаза за роговыми очками напротив вспыхнули надеждой и тут же стали печально меркнуть.
       - Корсунин не выпустит. Все командировки мои отменил, а север - вообще табу.
- Ну, под колпаком, конечно. Если я попрошу, тем более, не пустит. Но можно по-другому сделать. Я нашу идеологиню подключу. Пусть-ка она Сергею Ивановичу позвонит и помощи попросит. Музеями ты занимаешься? Вот. Скажет, что в субботу актив краеведческий собирается, что очень надо, чтобы ты приехал, поговорил, поучаствовал. Она сумеет. А материалы привезешь шефу чин чинарем, с фотографиями. И билеты авиационные: прилетел - улетел. Какие вопросы? Смотри, погода шепчет! Только рыжики собирать! И банька! На Вишеру поедем. Есть у меня местечко. Не то, что твоя разведка, Первый вместе с КГБ не найдет.
Когда пожимали друг другу руки, Максим повеселел, хотя и смотрел недоверчиво.
Каково же было его удивление, когда после обеда его вызвал начальник и начал разговор о том, что из Ч. звонила секретарь по идеологии, что она работает недавно и что завкульта райисполкома сняли как нечистого на руку в деле о местном музее, что непременно нужно  съездить - помочь.
Арсеньев притворно поморщился. Ехать, на выходные, в эти богом забытые места! Да сами обойдутся! Потом, по зиме, может быть...
Прямодушному Корсунину такая реакция была, как шлея под хвост.
-Я тебя вызвал не препираться! В субботу утром чтоб был там, и точка!
-Сергей Иваныч, ну, суббота же! Дома будут неприятности!
-Не будет никаких неприятностей! Неприятности у него! Работай, знай! Сам улажу. Всё. Иди.
***
  Кажется, осень долго мела по своим сусекам и амбарам, чтобы собрать в подарок этому дню все оставшееся у неё тепло.
Небо легко несло редкие несерьёзные облачка, летевшие по осеннему обыкновению  против ветра, и своей прозрачностью добавляло воздушности деревьям, уже порядком растерявших золотое и багряное великолепие своих щегольских нарядов.
Неприхотливому и выносливому УАЗу пришлось долго катить по ухабам глухой и пустынной лесной дороги, прежде чем бывший за рулем сам Григорий Илларионович довез женщин до места. Они добирались по Каме на "Ракете" одним из последних в сезоне рейсов, и пересели в машину на пристани.
Небольшой дом вынырнул из-за поворота окружавшей его с трех сторон живописной поляной. С четвертой - был берег красавицы Вишеры.
Едва мотор в последний раз фыркнул, радуясь наступившей, наконец, остановке, Лина увидела Максима. Он быстро шел к машине, и ветерок покровительственно ерошил его чёрные волосы.
Она выскочила на сухую траву, хлопнув дверцей, и побежала к нему безоглядно-радостно, как бездумно и восторженно бежит щенок навстречу раскрытым объятиям хозяина, чтобы с разбегу прыгнуть к нему на руки.
Руки любимого приняли её, и, отрываясь от земли, она полетела в разноцветной карусели лесной опушки, и небо поменялось местами с рекой!
Валерия с Григорием переглянулись и не поспешили выходить из машины. Они тоже соскучились друг по другу.
Покружив, Максим поставил Лину на ноги, продолжая крепко держать в своих объятьях. Печаль и тревога так долго владели его сердцем, что слетевшая вдруг на руки радость казалась невероятной, и в голове никак не помещалось волшебство реальности.
Как много ему хотелось сказать! Душа уже не вмещала все нежные слова, все ласковые имена и что-то еще, что не имеет названия, но ликует вместе с добрым миром природы вокруг и рвется изнутри!
Но Максим держал в руках Лину, не в состоянии произнести ни звука. В горле застрял комок, и он тщетно пытался проглотить его. С мягкостью её берета у щеки, с ароматом волос, который он никогда не смог бы описать, но отличил из всех возможных на свете, он стоял беспомощно нем.
       -Любит! Она все равно любит меня! Какое счастье - она меня любит! - Мелькало в мозгу, а комок еще больше застревал в горле!
Но зачарованное оцепенение снял ленивый брёх большого черно-белого пса, вероятно, потревоженного в дремоте за уютной поленницей березовых дров.
-Линка! Смотри какой! А лаять-то не хочется ему! Помешали тебе, да? Помешали. Нет, Лин,ты осторожней. Чужие мы все-таки. Кто знает, что ему в голову придет!? – Максим загородил её от собаки.
Скрипнула дверь. Из сторожки рядом с домом вышел мужик, вероятно, сторож. Стриженая голова и серая роба выдавали в нем бесконвойного зэка.
Лина поняла, что приехали они на офицерскую заимку где-то от неподалеку расположенной колонии.
Мужик вежливо поздоровался: -Не надо бояться. Джек службу начинает, как смеркается. Тогда я его на цепь посажу. А днем с ним можно играть и в лес брать. Не тронет.
Ольховский с Валерией тоже подходили, разминая затёкшие спины.
  -Эй, Максим Николаевич! Здравствуй! Конечно, конечно! Где уж нас-то заметить!- Улыбаясь , протянула ему руки Лера. - Но какова погода! Как по спецзаказу! Гриша, где тут рыжики твои растут?
Мужик-сторож осторожно встрял:
-Я чайник согрел. На печке стоит. Остальное в холодильнике и в шкафу.- Поняв, что не нужен, он тут же скрылся в избушке.
Ольховский с Арсеньевым достали из багажника сумки, отнесли их в дом. Но есть и пить никому не хотелось.
Прочные и легкие корзинки из елового корня ждали на крыльце.
             -Лерочка, выбирай! А этих ( Григорий показал на Арсеньева с Линой) мы в лес не возьмем. Они и так не в себе. Еще заблудятся, - потом - ищи! Им есть, чем заняться! - Махнул рукой он в сторону друзей и обнял Валерию за плечи: - Пошли потихоньку. Местечко - супер!
Уже входя в лес, Лера обернулась: -Вернемся - жарёху будем есть. Картошки не забудьте начистить!
Лина расстегнула куртку. Потом совсем сняла её, и сдёрнула с головы берет. Становилось почти по-летнему тепло.
Максим невольно залюбовался стройной фигурой, обтянутой тонким свитерком и плотно облегающими бедра синими спортивными брюками.
Он сорвал с ближайшей осины красный лист и воткнул в её огненную копну волос.
-Индеец мой любимый! Я струхнул, малость. Вот, думаю, как убежит с Ольховскими по грибы!
-Напрасно! Я совсем не ориентируюсь в лесу, а грибы, так и вовсе не вижу. И вообще, никогда не была на пленэре. Дяденька, я с собой! Я тебе тюбики с красками буду держать! - Вдруг дурашливо начала клянчить Лина, увидев его этюдник.
Он не отвечал, потому что начал целовать. Осенний листок легко слетел с её запрокинутой головы.
       Отдышавшись, они огляделись. Дом стоял на высоком берегу, уходившем вниз крутой каменной осыпью. До самого уреза воды сбегала зигзагом деревянная лестница с перилами.
Слева от неё стояла колода, и родник, которому она служила основой, звонко журча, тёк вниз  по каскаду разрезанных вдоль и выдолбленных брёвен.
Центр  каменистой площадки у дома занимала причудливо искривленная, похожая на гигантский бонсай, сосна с изумрудно-пушистой кроной.
На фоне бледного неба она, яркая, с бронзовым чешуйчатым стволом, выглядела, как живая иллюстрация в книжке с японскими трехстишиями.Оба смотрели на нее и думали об одном.
-Здесь? Мне тоже нравится. И перспектива, смотри, какая! Он начал устанавливать  этюдник.- А тут и сядем! Максим показал на широкий, ровно спиленный пень.
Лина, улыбаясь, смотрела, как уверенно и привычно он готовится к своему любимому занятию.
Наконец, когда все было укреплено, извлечено и разложено, они сели рядом на пенек.
-Тебе не будет скушно? Может быть, лучше погуляем?- Вдруг тревожно повернулся к ней Макс.
-Начинай работать! Мне интересно. Я посижу рядом. А ты старайся, ладно?! Она села, прислонившись спиной к его широкой спине, и вытянула, скрестив ноги в замшевых кроссовках.
Их души, чувствуя тепло и поддержку близкой спины, умиротворенно притихли.
Лес глухо шумел и поскрипывал стволами сосен, обнимая пестрым жёлто-красно-зеленым  шарфом и безлюдный дом на поляне, и сереющую внизу реку, и художника, с беличьей кисточкой в руке, и его любимую в тёмных очках, закрывшую глаза.
Максим работал, прислушиваясь и чувствуя её ровное дыхание. Покой, исходивший от всего вокруг, рождал в нем заботливую умиленность.
-Линуш!- Тихонько позвал он.
-М-м-м,- отозвался задремавший голос.
-Иди ко мне! Я тебя не вижу!
Она повернулась и, встав коленями на пенек, обняла сзади его шею. Он увидел, как сбоку на него улыбчиво глядят милые глаза.
Макс вытер пальцы тряпицей.
-Не-е-т... Ты совсем ко мне иди! На ручки! - Он, волнуясь, уже чувствовал внутри потянувшегося за Линой локтя глубокий переход тонкой талии в крутое закругление её бедра.
-Линка! Девочка моя чудесная! Долгожданная! Удивительная! - Максим уже держал на руках свое бесценное сокровище. - Где мои глазёнки!? Открыть, немедленно показать! - Он опять освобождал их от очков. В голубоватой радужке плавали золотистые веселые искорки.
В это мгновение шум, хлопанье крыльев, клекот заставили поднять головы.
Над сосной взвились два коршуна. Они кричали и бились друг с другом, растопыривая, как пальцы, коричнево-полосатые перья крыльев.
 Зрелище было завораживающим. Оно длилось несколько мгновений. Потом, продолжая клекотать,, обе птицы плавно планируя, исчезли под откосом.
-Вот это да!- Восхищенно и почему-то прошептала Лина. - Хочу такую картину!
- Повезло нам! А ты, молодец, сразу и быка за рога! Серьезный заказ! Для тебя - что угодно!
Но она уже соскочила с его колен и тянула за руку к лестнице. Остановившись на берегу, они пили воду из родника, такую холодную, что от нее ломило зубы. И тут же поцелуями отогревали  замерзшие губы.
Лестница, скрипя и прогибаясь половицами ступеней, довела до кромки воды. Максим медленно шел по берегу, пятясь, и держал за обе руки следующую за ним Лину.
Никогда еще не видел он такого распахнутого, такого бездонного взгляда сделавшихся у реки совершенно серыми глаз. До конца дней своих хотелось смотреть и рисовать только эти глаза и звать по имени только эту женщину.
А время  незаметно убегало вместе с прозрачной рябью течения.
-Нам же Лера велела картошки начистить! - Спохватилась Лина.
- Будем выбираться! Ну-ка, тихонько, не упади! Не хватало еще в холодной воде искупаться!- Ворчал Арсеньев, убеждаясь, что она надежно встала на ступеньку лестницы.
Не спеша они проделали путь обратно и вошли в дом.
-Кухня, вроде, здесь. Вот она, в ведре, картошка. Макс, принеси воды! Хотя не надо. Есть и вода. Так, поищем в шкафу! Нашла нож! - Лина придвинула ногой табуретку, чтобы чистить картошку сидя.
       -Детка! Не балуйся с ножом! Ты его сроду в руках не держала. И не пачкайся. Я сам.- Максим осторожно оттеснил ее боком и с деланной важностью уселся на табуретку. Нож быстро замелькал в руках, и очищенная картофелина булькнула в кастрюлю.
-Ничего себе скорость! Как это у тебя так быстро получается? - Лина с изумлением наблюдала за процессом.
-Ты вот, Линушка, вроде тоже военнообязанная. Но по другой части. Чтобы таких, как я, например, после боя перевязывать. Ну, или в мирное время спину поцарапанную йодом смазать. (Он хитровато скосил глаза). А в армии для солдата, что самое первое? - Наряд получить, или два наряда, вне очереди. Вот где мастер-класс! Чистка картошки - занятие почетное и ювелирное!
Арсеньев продолжал « травить" с солидным видом. Его слушательница смеялась и подтрунивала в ответ.
-Давай-ка, ювелир, я тебе рукавчики поддёрну. Что-то армия тебя не научила, как форму готовить к такому почетному занятию. А ты, правда, в армии служил? Или только »сборы» за «срочную» выдаёшь?
-Ух ты! Мой котёнок слова-то какие знает: "срочная", "сборы"! Нет, на самом деле служил, век воли не видать! Дружок еще у меня был. Вместе сержантскую школу заканчивали. Он потом на журфак поступил. Я на историческом, дома учился, а ему пришлось в Уральский универ ехать. С окончания не виделись. Даже не знаю про него ничего. А парень мировецкий!
-Бывает. Вот мы сейчас сидим тут с тобой, а пройдет время, и, возможно, тоже потеряемся,и ты даже забудешь, как меня звали. Ну, разве что, вот так же вспомнишь, если к слову придется.
Нож со стуком выпал из рук: - Линка, что ты говоришь, любимая?! Я жить, я дышать без тебя не знаю, как! Не представляю. Он как-то разом сник. Испачканные землей руки безвольно повисли.
-Ну не надо, мой хороший. Мы пока еще вместе. Впереди пол-дня и целая ночь. Я не буду царапаться, обещаю. И забыть себя тебе не дам. Таких, как я, больше не бывает. Лина подняла нож и взяла очередную картофелину.
-Это правда! Настоящий артефакт и реликт! Поцелуй меня, а, Линка! Да брось ты картошку! - К нему вернулось самообладание. – Ну, скорее, а то не доживу!
-Смотри у меня! А то рудименты, атавизмы!
Как долго целовала бы она его, неизвестно, но в самый сладкий миг, когда его губы почувствовали скользящий по ним желанный язычок, с улицы раздались голоса вернувшихся грибников.
-Ау! Макс! Лина! Где вы?
 В раскрытых дверях показались счастливые лица Леры и Григория.
- Батюшки! Да они и вправду начистили! А вот еще грибков подкинем! Да не бойтесь, вместе , по-быстрому! - смеялась Валерия, и хмельные глаза её говорили о том, что грибная охота не была главной целью их с Григорием отсутствия.
       В компании, где правит любовь, каждый понимает другого. Обед, компанейски изготовленный, плавно перешел в ужин. Ольховский был в ударе. Он пел сочиненные для Леры песни. Гитара басовито рокотала в его руках. Красивый грудной голос Валерии, певшей с ним дуэтом, оставлял в тени и гитару, и самого автора.
Лера, ловя строки и мелодии чутким ухом, тихонько подпевала. Максим слушал, обнимая её  плечо.
В дверь осторожно поскреблись. - Банька готова, гражданин начальник! - Донёсся голос сторожа.
-Спасибо, Петр! - откликнулся Ольховский.
***

-Всё? Выключаю, - сказала Валерия и погасила в бане свет. Она и Ангелина, обёрнутые в белые простыни, пошли к дому, а ночь уже растянула по углам свои тени.
Совсем близко, над головами, висела полная луна, придававшая округе таинственный, почти мистический вид. Да и сами подруги, если посмотреть на них издали, очень смахивали на двух гуляющих привидений.
-Вот, наконец, и русалки по наши души явились,- загробным голосом известил Григорий. Они с Максимом сидели на ступеньках крыльца, блаженно остывая после азартной битвы с паром и вениками.
  -Не русалки. Это Маргариты. В бане кремом намазались. Сейчас по метле в руки - только их и видели! Полнолуние! - Подыграл ему Арсеньев.
-Но что-то мне подсказывает, что сегодня наши ведьмы на метлы нас не променяют. Пошли, будто нас нет! - Оба бесшумно скрылись за тёмной дверью. 
Подруги подошли к дому.
-Хоть бы свет включили! Уснули, что ли, парильщики?! Давай посидим немножко! - Лера присела на ступеньку, - а хорошо здесь, правда?!
-Тихо. Слышишь, как ели шумят? Говорят, это к поздней зиме, - Лина села рядом. - А луна... Она не желтая... Голубая... И не страшно здесь... Даже Джек не лает...
-Гражданки привидения! Вы что, ночевать на крыльце собрались?!  Не лето уже после бани прохлаждаться... Поднимайтесь-поднимайтесь! - Послышался сзади голос Арсеньева. Он протянул обеим руки, помогая встать.
Через минуту всё стихло. Лампочка луны забыто осталась гореть. Потому, наверно, в тёмной комнате вполне можно было разглядеть друг друга. 
Максим развязал простыню.- Хочу налюбоваться тобой! - Они стояли друг перед  другом - красивые, молодые, обнаженные.
-Ляг и любуйся! - Лина легко поцеловала его в подбородок, слегка коснувшись грудью, и уже от этого вниз у него покатилась горячая волна. Макс повиновался и расположился на широкой кровати в позе отдыхающего фавна.
 Он полулежал на боку, подперев одной рукой голову и бросив другую на согнутое колено. Тело, открытое, уже возбужденно пружинистое, замерло в ожидании.
Лина стояла и наслаждалась, разглядывая темневшую волосами грудь, сильную руку и колено, и то, влекуще вздыбленное в самом низу, что было целомудренно прикрыто тенью.
Её руки округло и медленно поднялись, а вслед за ними и острые кончики грудей. Выпрямившаяся спина нарисовала телу другой абрис. Втянулся нежный живот, узкая талия подчеркнула бедра.
Ноги поднялись на пальцах. Она прогнулась медленной волной. И медленнее, чем колеблемое ветром пламя, грациозно и беззвучно тело поплыло в лунном свете.
Максим замер. Явь походила на призрачный сон. Колдовская магия сладостной пластики  зачаровывала и властно покоряла.
В какое-то мгновение он поверил, что танцующее видение сейчас оторвется от пола, пролетит через незашторенное окно и, невесомо пробежав по лунному столбу посреди реки, исчезнет в его голубоватом свечении.
-Не уходи! - Прошептал он, не слыша сам себя,- не уходи от меня, умоляю!
Она застыла на месте. И вдруг, обретая совсем телесный земной облик, потянулась в сладко вывернувшей её судороге желания, закинув руки за голову.
  Молча скользнув на колени перед кроватью, она быстро и щедро рассЫпала первые ласки по его плечам, груди, животу, завершив горячим ртом виртуозную прелюдию на самых низких нотах.
Балансируя и рискованно удерживаясь на грани, он включился в упоительное адажио, лаская в ответ. Наступая, осаждая, отступая на время, нежно разворачивая любовный диалог, давая сверкнуть ему разными гранями.
Он вёл, как в вальсе, чутко внимая малейшему вздоху её, неспешно и настойчиво направляя любимую по самому острию лезвия наслаждения.
Вдруг резко забросив её на себя верхом, пришпорил коня и, сжимая бёдра руками, рванулся к ней, едва различая, как исходя стонами, прекрасное тело тонет в сладком безумии.
На самом краю экстаза, схватив и перевернув, как добычу - охотник, он триумфатором торжествовал апофеоз, наполняя до краев драгоценный узкий фиал своим соком. Единственным желанием на последнем выдохе было одно: чтобы хоть малая его капля осталась на дне началом новой жизни!   
Максим приходил в себя, счастливо чувствуя, как пот стекает между лопатками. Волосы и плечи Лины тоже были мокры.
Он губами дотронулся до её похолодевшей верхней губы в прозрачных бисеринках. Она открыла усталые глаза: - Спасибо, мой лев!
-Люблю тебя! Если бы ты знала, как я тебя люблю! Отдохни! Только не долго.
- Не отодвигайся! Так хорошо! - Пальцы  накручивали  волосы  на его груди. Это было  лишь интермеццо.
Они любили друг друга всю ночь, не думая о том, что всеми силами души отдаляемый и нежеланный финал уже близок.
                ***
Уплыл речной трамвай. Потом улетел самолет.
Целуя на прощание слезы, стоявшие прозрачными линзами в глазах Лины, Максим почувствовал их солёную горечь. На сердце отложился вкус беды.
Женщины спустились в просторный салон теплохода. Наверху находиться было холодно. Они сели на один из свободных диванов и, согревшись, задремали. Инерция минувшей встречи еще охраняла их сон.
-Девонька, просыпайся, приехали,- услышала сквозь сон Ангелина. Открыв глаза, она не сразу поняла, где находится. Лицо пожилого мужчины склонилось над ней. Тут только Лина сообразила, что во сне положила ему голову на плечо, да так, по-видимому, и проспала всю дорогу. Лера, прижавшись к сумке, продолжала мирно посапывать.
-Ой, извините, пожалуйста, я столько неудобства вам доставила! Толкнули бы меня, что ли?! А то развалилась... Лер! Просыпайся, к пристани подплываем! - Затормошила она подругу.
-Какие там неудобства! Плечо, что ли отвалилось?! Я бы и дальше не против, - усмешливо возразил сосед.
Но обе не расслышали, и вообще про него сразу забыли, потому что сходни были поданы, и пассажирки устремились к выходу. На автобусной остановке они разошлись по своим маршрутам и помахали друг другу рукой:
-Пока!
-Вечером созвонимся!
Ехать до дома Ангелине было далеко, с пересадкой. В мыслях возник весь вчерашний день, вся ночь, последние минуты.
Где-то слева в груди тоскливо заныло. Не желая расслабляться, она вслух повторила фразу героини любимого романа: - Я подумаю об этом завтра.
Дома ждали обычные заботы. Выгладить к началу новой недели школьную форму, измерить маме давление, сбегать в ближайший гастроном и вообще побыть с близкими.
Пришло письмо от Ирки. Она подробно описывала учёбу Саши, её здоровье, их общие дела и, особенно, успехи девочки в художественной школе.
Лина читала письмо вслух. Мама по своей неизменной привычке орудовала иголкой, в очередной раз что-то пришивая или штопая. Она села ближе к свету, и очки у неё то и дело сползали с переносицы.
Отец оторвался от непременной в воскресенье "Международной панорамы" и слушал чтение дочери, повернувшись в старом кресле.
-Молодцы, справляются!- Мама звонко откусила нитку.
-А сама-то Сашурка, написала? - Как обычно, проявил папа интерес.
-Написала, написала! Привет бабуле и дедуле! Отдельно! И рисунок есть!- Аня заглянула в письмо через плечо матери. – Почерк на мой похож. Смотри, листья кленовые нарисовала! А почему у нас клены не растут? Которые настоящие? Я на улице только американские видела. Да, мам, американские? 
-Американские. Какие же еще?! Мы один такой с бабулей с Волги когда-то тоже привезли. Помнишь, мама?!
-Интересно, жив ли? Или срубили, как сарай строили? - Мама подняла глаза от шитья. Давно, еще в линином детстве, привезенный кленок был высажен во дворе старого дома, где они когда-то жили. - Помню, везём банку, а все спрашивают, что за диковинное растение? Как скажу, что клен, удивляются, зачем в такую даль?
-Да конечно! Вот охота вам была носиться! Ты, бабуля, всё бы только сажала чего-нибудь да пересаживала. Грунт, говоришь, надо составлять. А Сонькина мама просто накопала земли на улице, и всё! - Внучка, как всегда, была безапеляционна.
-Нет, не всё. Растения, как люди. Одним молочка хочется, другие чайку попьют. Те - мясоеды, эти - каши просят. Смотри, Ань, у нашей бабушки какие все цветы зеленые, да цветут без остановки! Не чахнут, не желтеют. Их любить надо! - Строго возразил дед.
-Ну и любите, пожалуйста! Что ли я мешаю? Я лучше куклам платья нарисую. У меня тоже красиво получается!
-Рисуй, рисуй, - вздохнул он, снова вникая в телевизор.
Лина осталась ночевать в доме родителей. Лежа на диване, она тщетно пыталась заснуть. Отложить думу на завтра не получалось.
Как бороться с чувством, в котором тонешь? Как скрыться от себя самой? Что делать, если поделать ничего нельзя и надеяться не на что?
"Оставайся всегда сама собой!"- Припомнилось вовкино пожелание. Значит, оставить всё, как есть? Но она представила новое ожидание звонков, редкую возможность встреч, письма. Это всякий раз как будто отрывало по кусочку от живой души, терзая болью и награждая новой раной, не дав затянуться прежней.
Нет, решение она примет. Надо оторваться от телефона и перестать отвечать на письма. Если нельзя пока совладать с любовью, зачем питать её несбыточными надеждами. Не надо видеть, слышать, и писать тоже не надо!
Лина еще не знала, как будет трудно сдержать принятое решение и остаться непреклонной перед мольбами сердца, но опыт подсказывал: все переживётся.
Почему-то становилось легче от мысли, что причиной разрыва станет не обман, не предательство, не охлаждение, а только обстоятельства, с которыми любви не повезло.
Не могла она тянуть мужчину, вызволившем ее как женщину почти из небытия, от семьи. И принуждать его к выбору не желала.
Она лишь хотела, чтобы Максим был счастлив, и верила, что пережив разрыв, он преодолеет боль, и жизнь у него наладится.
 Пусть прекрасное чувство, объединившее их, будет цвести не в саду сегодняшних грез, но когда-нибудь потом – далеко, в самой гуще леса памяти.
Много дней пройдет, а, может быть, нет.
Голубым дымком оденет сирень.
Утром альбы запоют воробьи.
Розоватым покажется день.
И однажды проснувшись вот так,
Немудрящую слушая песнь,
Ты воспримешь легко, как пустяк,
Раньше тяжкую сердца болезнь. 
Так предполагала она. А Максим, напротив, получивший доказательства её любви, и вправду не знал, как жить.
Шла неделя за неделей, но телефон в доме Лины молчал, и старая тётка на почте, уже не смотрела в его паспорт,а, едва завидев, вздыхала: " Нету, тебе, милок. Ничего нету ».
Сергей Иванович, не дождавшись от Арсеньева какой-то нужной справки, спросил напрямик:
-Макс, ты в Ч. с ней виделся, скажи честно?!
-Да. Виделся.
-Сколько можно! Посмотри на себя! Ходишь, как в воду опущенный! Ничего от тебя не дождёшься! Неужели характера не хватает прекратить и оставить, наконец? 
-Сергей Иванович! Можно, теперь я задам вам вопрос? - Неожиданно резко подал Арсеньев голос.
-Давай, спрашивай, - тот от удивления даже надел очки, которые годились лишь для чтения.
- А Вы почему до сих пор не оставили мою маму?
-Что-о-о?!!!
-Она отца до сих пор любит, а Вы - её! Разве не так?
Корсунин тяжело замолчал. Потом открыл сейф и, достав из него старую пачку, задымил, зажав папиросу сухими дрожащими пальцами.
-Почти тридцать лет не курил. С тобой не то, что закуришь,- инфаркт недолго получить.-Он надолго умолк. Потом покашлял, как будто прочищая горло.
-Люблю, говоришь, маму? Ты прав, что уж тут скрывать! С самой первой встречи люблю. Мы с Колькой, отцом твоим, шли с мобилизационного пункта и увидели её во дворе. 
Худенькая такая,прям, тростиночка, встрёпанная, как воробышек! Изо всех сил толкает к дому по тротуару фанерный чемодан. У него оторвалась ручка.
Мы подошли, спросили, куда ей этот чемодан донести. А ей как эвакуированной комнату в нашем подъезде выделили. Она только консерваторию закончила. Вот с музучилищем и приехала.
Сергей Иванович тихонько засмеялся:
- Хотел я этот чемодан взять под мышку, а он тяжеленный! Чего там у неё натолкано? Пришлось сходить за веревкой, обвязать этот баул. И ты думаешь, что она везла в нём? Не поверишь! Ноты! Целый чемодан нот! А сама в тоненьком пальтишке. Накануне уральской зимы!
Так вот и познакомились. Мы с Николкой оба в неё и влюбились с первого взгляда. Я-то считал, что знаю толк в ухаживаниях. Всю герань мамину оборвал на букеты. В кино приглашал. Читал стихи. Об искусстве с ней разговаривал.
Но Ася не меня выбрала, а его! Ревновал, конечно, бесился! Но что поделаешь-то!? Он друг. Её люблю.
Война. Меня в связь забрали, хоть я и закончил искусствоведческий. А отца твоего приписали  к "Красной звезде".
  Перед самой отправкой на фронт они расписались. Мама моя блинчиков напекла из своей заначки. Да по рюмке выпили. Вот и вся свадьба, на троих, как говорится.
Я им обоим всю войну писал. И с фронта, и из госпиталей. До сих пор ответы храню. Что ты родился, тоже написали. Радовался, как будто сын у меня! Скоро, думаю, конец войне! Соберемся вместе! Максюшку за ручки и - айда на Каму!
А оказалось... Шальной пулей задело, и нет друга! Всю войну, считай, на фронте, и на передовой частенько бывал. Ни одного ранения. В Австрии достала-таки!
Меня не сразу демобилизовали. После войны в политотдел армии направили. Идеологи требовались.Коля еще в сороковом в партию вступил. Оно и понятно, газетчик. Я по процентам не проходил - интеллигенция подождёт! Война всех уравняла. И мне партбилет выдали.Когда вернулся, так на партработе и остался. Впрочем, об этом тебе известно.
Асенька так обрадовалась мне при первой встрече! В душе надежда затеплилась. Что ж, думал, погибших не вернешь, а живым - жить! Предложение тут же сделал.
Только она посмотрела серыми глазами, по щеке меня погладила и отказала. -Жив он, - говорит, - пока я жива, он тоже жив! - Вот так-то. И остался я рядом. Времена трудные были. Помогал, как умел. За тебя радовался. Я ведь мог бы быть твоим отцом, сынок!   
Сергей Иванович глубоко затянулся и медленно выдохнул струйку белого дыма.
-Не оставил я твою маму, прав ты. И невест мне подыскивали. Девчонок хороших много без пары война оставила. Но бобылем прожил. Чужой семьей жил, светом чужой любви освещался. Тебе повезло. Любовь безответная - тоскливая ноша.
- Как же, Сергей Иванович, мне прикажете порвать? Ну, не справедливо! Судьба сводит людей, как две половинки, может, единственный раз в жизни, и все порвать?!
- Какой справедливости ты ждешь от судьбы? Жизнь вообще не знает, что такое справедливость. Николай в земле, а я жив! Это, что, справедливо? Дети, которые у тебя растут, по справедливости без отца могут остаться!? Люби, раз любишь. Но если любишь, не становись и ей поперёк, если счастья желаешь. Жизнь длинная... Может, когда-нибудь отблагодарит...
Он похлопал Максима по плечу. - Как тебе дача? Пригласил бы старика на шашлыки, что ли?
-Вас, да еще приглашать! Приезжайте запросто. Мне там нравится сейчас. Тихо. Листья в лужах плавают.
-Рисуешь?
-Пытаюсь. Этюд привез. Закончить бы надо, но как-то...
-Ничего, все образуется! Давай за работу!
***
Лина открыла глаза и увидела снег. Он бесшумно и сухо струился с неба, как бежит сахарный песок через дырку в пакете. Пришла зима.
-Зимой. Все закончится этой зимой. Снег засыплет, заморозит, сровняет. Сердце тихо заснет под сугробами, - с печальной надеждой она подошла к окну.
За окном уже было белым-бело. Ни канав, ни травы, ни асфальта. На спинке скамьи у подъезда вырос снежный горбик. Сыпался, сыпался снежок.
Продолжая поглядывать в окно, она почти механически следовала обычному распорядку утренних сборов. В какой-то момент в голове возникла какая-то неясная мелодия, но постепенно стал различим и голос. Это пела свою песню боль.
Ой ты, ветер - сиверок, Унеси мою печаль, Замети мою беду до рассвета. Что ушло, - не воротить, Ночью солнца не просить, Зимой – лета…
Слова, возникшие сами собой, захотелось повторить. И Лина пропела их вслух. Стало легче. Она удивилась, записав так легко сложенную музыкально фразу. И тут же поняла, в чем причина.
Текст был какой-то, не головной. Душе хотелось извыть, исторгнуть из себя каменную тяжесть запрета, невозможности, безысходности. Так, наверно, и рождались женские русские песни. Протяжные, печальные.
Лина улыбнулась и налила себе кофе. Если голова рассуждает, значит всё не так плохо. Теперь она знала: есть лекарство, способное помочь. Стоит только сесть, подпереть щёку рукой и запеть в одиночестве.   
Снег хрустел под ногами. Морозный ветерок пытался пролезть за шиворот. Она натянула на уши меховую шапку, плотнее затянула шарф и привычно зашагала на работу. В голову опять пришли стихи.
Уже на ступенях нашлась последняя рифма. И на этот раз внутри звучал романс. Чтобы не забыть до вечера, Ангелина записала стихи в маленький серый блокнот.
Мама, слыша, как дочь что-то тихо мурчит про себя, попросила:
-Спела бы ты мне, Лина!
И та, обычно неохочая до выступлений, неожиданно для самой себя затянула.
Прощай, прощай! Осенние ветра опять мотив холодный свой запели.
Летят куда-то птицы. И дожди с листвой опавшей пишут акварели.
Прощай, прощай! Последнее тепло огнем еще рябиновым играет.
Но поле, что в душе моей цвело, в предзимье грустном тихо умирает.
Пройдет зима, и солнце, как всегда, глаза свои лучистые откроет.
Под птичий гомон запоет ручей и землю влагой вешнею напоит.
Прощай! За следом колеса времён уйду, с тобой оставив эту осень.
Но память, словно кольца на стволе, как старую листву её не сбросить.
-Печально! - Мама сокрушенно вздохнула. - Не слышала раньше. Вот сама думаю, если на сердце весело, так петь-то не очень хочется. Побежать, закричать, сплясать - это да! Или частушку вывернуть! А когда такую песню слышишь, в голове-то каких только мыслей не переберёшь, чего не вспомнишь!?
Поется тебе? Это правильно. Ты пой, доченька! Все пройдет, все минует.- Она погладила Лину по голове, как в детстве когда-то. - Пой, не держи в себе!
***
Максим не получил ответа ни на одно письмо. Он не звонил на работу Лине, почему-то боясь услышать её в официальной обстановке кабинета.
Понимал неслучайность молчания. Не хотел сухой, намеренно безразличной интонации. Не хотел нейтрально-безликих ответов. Не хотел такого милого ее, но последнего "пока!" И в её квартире никто не отвечал.
Наконец, он оставил свои попытки найтись с Ангелиной. Старался не думать, гнал из памяти, пытался найти себе занятия, не оставлявшие свободного времени. Ничего не получалось!
Больше того, в потоках людей, идущих по улицам, в толпах больших вестибюлей, на остановках ему то и дело мерещилась её высокая фигура.
Сердце в такие минуты выскакивало из груди! Несколько раз Арсеньев пытался догнать. Взлетал по лестницам, на ходу вскакивал в трамвай, бежал, толкаясь, теряя и находя впереди родной силуэт. Но через минуту-другую уже понимал, что следует за миражом.
Когда в конце января он увидал Ангелину, выходящую из обкомовскго гардероба, то сначала не поверил глазам. Деловито закинув сумку на плечо, она быстро шла навстречу, но еще не видела его. Вязаное платье цвета вареной вишни было ей к лицу.
-Лина!- Максим окликнул негромко.
-Привет! - Она вскинула на него сразу ставшие радостными глаза.
-Неужели ты даже не позвонила бы мне?!
-Макс!
-Идём, пожалуйста, хоть на минутку! - Умоляющий тон заставил Ангелину последовать за ним.
-Не надо. Слишком больно обсуждать. И мне, и тебе всё еще надо пережить! Давай про детей! - Прервала она первые же вопросы Арсеньева. - Как Глеб? Решил музыкой всерьез заняться? Молодец какой! Сам пишет? На композиторское хочет? Завидую, кто может музыку сочинять. Связь с небесными сферами!
-А Лену пришлось забрать из музыкальной школы. Старания через муки, и совсем нет способностей. Пусть математикой занимается. Кажется, это её конек.
-Что Котик? По-прежнему ходит сам по себе?
-И при этом изобретает бесконечно. Недавно у него что-то так вспыхнуло, что волосы и брови обгорели.
-Ну, ты уж присматривай за ним. Ребёнок все-таки, хоть и самостоятельный.
-Ребенок! У всех пацанов - друзья, а у моего - подружка! Кудрявая, как болонка, учится на "тройки", в голове одни конфеты, но с Котькой не разлей вода. Смотрит ему в рот. А тому и не мешает. Вроде тени. Расскажи про Анютку с Сашей! Как они?
- Да ничего, в лагере зимнем вместе опять были на каникулах. Рассказов-то, рисунков, стихов понаписали! Потом Ирина за Санькой приезжала, забрала.
-Линушка! Не могу! Я приеду!
-Нет, Макс! Нет! Больно. Нельзя.
-Прости меня!
-За то, что любишь? Тогда и ты прости. Мне надо идти.
-Хорошо! Ни о чем таком говорить не будем. Но пообедать мы вместе можем?
-Спасибо, мой хороший! Пообедать - непременно! И вспомни что-нибудь свеженькое из прочитанного. Расскажешь?!
-Линка! Буду тебя ждать у окна за столиком. Договорились? Знаю, знаю! Супа не надо. Платье сама вязала?
-Нравится?
-А то! - Он провел рукой по рукаву и глубоко вздохнул. - Придешь?
-Приду! Я сейчас опоздаю. 
-Ну, беги, беги!
  Она пришла. Легко и непринужденно Лина села за столик напротив Арсеньева и спросила:
-Чем кормить-то будешь?
-Смотри. Вот, заказал.
-Макс, ну это не смешно. Мы с тобой и половину не съедим! Девушка, будьте добры, подойдите, пожалуйста! - Она отменила практически все, оставив салат, тушёное мясо и кофе. - И водички, если можно, без газа. Без газа, Макс? Да, это всё.
-Лин, очки сними!- Попросил Максим, когда официантка отошла.
-Да ну тебя! Так смотри, какая разница?!
-Для тебя, может, разницы и нет, а для меня - очень большая.
- Хорошо! Сняла. Что дальше? ЗаплАчу же!
-Нет, не надо плакать! Просто посмотри на меня и улыбнись! Видишь, как тебе идет улыбаться?!
- Ничего не вижу! Сам же очки снял! - Губы напротив капризно припухли, а в глазах и правда искоркой блеснула влага.
-Девочка-плакса! Не смей реветь! Платок есть? Так и знал. Держи мой. Нет, лучше я сам. Без зеркала тушь размажется. Ну, всё, всё! Солнышко моё, выгляни из-за тучки!
- Да не плачу я уже! Ты лучше расскажи, кого летом на гастроли пригласили?
Максим принялся рассказывать. Называя театры и коллективы, перечисляя имена звезд, названия спектаклей, он думал о том, что счастлив даже просто так болтать с ней и был бы не менее счастлив, если бы кто пообещал хоть изредка усаживать её с ним через столик. 
Тем временем принесли заказ.
-Почему не ешь? - спросил Арсеньев, глядя, как долго Лина протирает вилку.
-А ты? Не могу, когда на меня пристально смотрят.
-Да никто на тебя не смотрит. На-ка, попробуй! - Он поднес к её рту кусочек мяса, наколотый вилкой на помидоринку.
-Ну, как?
Лина в ответ проделала то же самое. 
- Ну, как?- В свою очередь спросила она.
-М-м-м,- хором ответили оба, одобряя. И продолжили кормить друг друга из своей тарелки. Напряжение ушло. Заботливая нежность роднила.
Они не торопились. Свои дела Лина в обкоме закончила, Арсеньеву же было глубоко наплевать, что скажут в отделе про его отсутствие. Он держал её руки в своих руках и ласково гладил  подушечки пальцев.
-Совсем забыла. Всё хочу спросить. Ты этюд вишерский закончил? Нет? Доделай, пожалуйста. И верни мне!
-Что такое "верни"?
-Но разве он не мне принадлежит?! Это свои работы можешь забрасывать. А мою допиши! И верни!
-Спасибо, Линусь! Честное пионерское, допишу и верну! В рамочке! - Максим с покорной улыбкой слушал капризно-детские ноты низкого голоса, понимая, что за ними с трудом прячется куда  большее "моё", чем в пустяковом споре о едва начатом эскизе.
-Вот и всё. Пора с якоря сниматься!- Ангелина повернула руки ладонями вверх. - Я очень рада была тебя видеть.
Он медленно, одну за другой, поднял к губам её ладони и со всей разлитой в душе нежностью приник к их раскрытой мягкой беззащитности.
-А вот так, попросту, мы сможем с тобой встречаться?! - С надеждой поставил Максим свой последний вопрос. Он продолжал держать руки Лины и не смел поднять глаз.
-Как случится оказия. Сам приехать не пытайся.
-И не писать, и не звонить...
-Ты понимаешь. Это очень больно.
-Но обещай, если будешь здесь, хоть на час, хоть на полчаса, дай мне знать!
-Вот это обещаю! Если, как сегодня, обещаешь кормить и проявлять шефскую заботу.
-Клянусь. Только без слова "шефскую".
В гардеробе, помогая Лине одеться, он, как на маленькой, поправил шапочку, укрыв выбившуюся челку, и запахнул на груди меховой воротник. На мгновение, нырнув лицом в знакомо пахнущую  духами лису, он с силой обнял: - Хоть на прощание, поцелуй!
Она уже ехала на вокзал, а Арсеньев всё еще берёг вкус её губ с ароматом помады.
Им довелось еще два или три раза так же, по случаю, увидеться в течение года, пока в конце очередного лета Арсеньев вновь не оказался в г.С.
Вечерело. Ангелина, закончив рабочий день, отправилась к себе на квартиру. Обещала знакомой принести книгу из своей библиотеки.
Неспеша, женщина сделала себе бутерброд, налила чаю и, перекусив, достала стул, чтобы найти нужный том на антресолях. Только она открыла дверцу шкафа, как в дверь позвонили.
Лина спрыгнула со стула и пошла открывать. В расстегнутом плаще, с портфелем в одной руке и странной авоськой, наполненной ворохом каких-то растрепанных не то буклетов, не то программок, стоял Максим.
-Ты!?- Она впустила его в квартиру. - Как ты здесь?! Откуда? Я же просила...И... я... ухожу...
Она еще пыталась что-то говорить, но тот уже сбросил пальто, оставив позади на полу свою ношу.
-Здравствуй, моя девочка! Хоть поздороваться со мной ты можешь!?
Лина молча смотрела, как он открывает замки портфеля.
-Линуша, налей чайку, пожалуйста. Очень пить хочется!
Вернувшись из кухни с чашкой, она успела заметить, как рука Максима прятала в карман авторучку. На полочке над телевизором стоял в металлической рамке вишерский этюд. Вероятно, на обороте была оставлена надпись.
-Я возвращаю ваш порт - рэ-эт, - вдруг фальшиво запел он и плюхнулся в кресло, стоявшее у окна.
Лина протянула Максиму чай и села в кресло напротив. Он кивнул головой и жадно выпил.
-Совсем остыл! - Произнеся это, Арсеньев поднял на Лину глаза, и тут она поняла, - её нежданный гость был пьян до положения риз.
Она была настолько потрясена, что от растерянности встала и взяла картинку в руки. На обороте вполне твердо было написано посвящение ей, и только переставленные "в" и "т" в слове "автора" выдавали неадекватное состояние оставившего автограф.
-Макс, где ты так надрался?! Что с тобой? Никогда тебя таким не видела.
-Ничего. Я совсем чуть-чуть. Посплю, и всё пройдет.
-Как посплю!? Поезд скоро! - Лина заметила и вытащила из нагрудного кармашка пиджака картонный прямоугольник билета.
-Никуда не поеду! Никто не заставит! И ты не заставишь! Я остаюсь! И хватит об этом!
-Максик, миленький! Ну, нельзя так! Времени мало! Давай, я помогу тебе плащ надеть!- Лина кружилась вокруг, пытаясь поднять тяжело увязнувшее в кресле тело. Больше того, Арсеньев отмахивался от неё и даже пытался оттолкнуть.
Минуты шли, а пьяный продолжал твердить о своем намерении остаться навсегда. Тогда Лина вдруг сменила тему:-Макс, слышишь меня? Мне нужно отнести книгу. Я обещала. Ты же не пустишь меня одну?
-Как? Одну? Ни за что! Я сам отнесу!
-Давай вместе, а?! - Она успела надеть ему плащ на одно плечо, когда он решительно начал подниматься.- Вот так, обопрись на меня! Пойдем, пойдем, здесь недалеко!
Лина с трудом вывела Арсеньева из квартиры, заранее ужасаясь тому, как сумеют преодолеть три этажа его заплетающиеся ноги.
Никакой машины внизу не оказалось. Значит, он пришел пешком или приехал на автобусе. Вести на остановку смысла не было, - далековато в горку, и слишком он пьян для общественного транспорта.
Мысленно чертыхаясь, она повела его проулками к вокзалу напрямик. По дороге он, все время, теряя равновесие, валился на неё всей тяжестью массивной фигуры. При этом портфель и авоська, которые он намертво зажал в руках, били Лину по ногам, грозя порвать колготки. 
Наконец, они дошли. Шатаясь сама от усталости и напряжения, она услышала, что объявили посадку. Глянув на билет, Лина как можно ласковее пообещала:
-Вот, дружочек, сейчас мы на ступенечку поднимемся и пойдем в вагончик!
-Линуся! А ты куда - то уезжаешь?! Я приехал, а ты уезжаешь, да?
Она не реагировала на его пьяное бормотание. Только попросила проводницу помочь. Та привычно глянув, поняла, что перед ней не забулдыга, а просто, видимо, подгулявший начальничек. Сноровисто ухватив, она ловко втащила его в тамбур.
-Бывает, - выдохнула проводница, принимая из Лининых рук билет.- Проспится - человеком будет. Вы не переживайте, довезу, как миленького.
Но приключение, похоже, только начиналось. Нетрезвый пассажир бросил под ноги портфель с авоськой и схватился обеими руками за поручни вагона. Раскачиваясь на ослабевших ногах, он начал кричать:
-Линка! Девчонка! Что ты со мной делаешь! Зачем ты меня гонишь?! Я же люблю тебя! Я без тебя не могу жить! И работать не могу-у! Диссертацию ваще забросил... уже второй год ...не могу ... не понимаю ничего! Ты понимаешь?! Люблю я тебя! Не держите меня! Мне надо к ней!
До отправления оставалось минут десять. Лина совершенно не выносила пьяных, и ушла бы немедленно, но Арсеньев того и гляди и вправду готов был спрыгнуть вниз.
 Ей было стыдно, - мимо проходили люди, здороваясь и скрывая любопытство, потому что многие были с ней знакомы. Этим поездом обычно ездила городская элита.
Крики и мольбы Арсеньева продолжались до тех пор, пока поезд, скрипнув тормозными колодками, не тронулся, и проводница, в конце концов, не захлопнула тяжелую железную дверь.
Ангелина быстро, не оглядываясь, пошла по перрону прочь. Мучительный канат внутри, так долго натянутый, как будто оборвался. Всё! Кончено!
***
Проснувшись ночью в купе, Максим обнаружил себя лежащим на полке вагонного купе в плаще и ботинках. Голова раскалывалась. Последнее, что он помнил, это машина такси, которую он вызвал, чтобы ехать из Берёзовска в С.
Арсеньев встал с трудом, разделся и поискал полотенце в нераскрытом пакете с постельным бельем.
-Ну, ты, мужик, дал вчера! - Услышал он голос с верхней полки. Сосед свесил вниз лохматую голову. - Ладно, хоть не матерился и на людей не кидался, а то ссадили бы, точно.
-Не помню... совсем ничего..., - пробормотал Арсеньев, превозмогая адскую головную боль.
-Ясно дело! На, вот, поправься, у меня тут осталось. - Он протянул руку в наколках с недопитой бутылкой водки. - Хуже похмелья пытки нет!   
-Мы с тобой, что ли?
-Не-а, ты уж готовый был. А я сам по себе. Да, видать, опыту нет у тебя никакого. Глотни! Полегчает!
Арсеньев сделал глоток из горлышка бутылки. Туман в глазах начал постепенно рассеиваться. Сосед слез и сел рядом.
-Слышь! Вчера не допёр, а сейчас, вроде, узнал. Ты ж с Илларионычем на заимке у меня был?! Ну, в прошлом годе, осенью? Тот еще двух баб привез. Точно! Это она и была. Но ты-то! Ох и картина! Индийское кино!
-А что я-то?
-Орал, рвался из вагона! -Где стоп-кран? Щас сорву! Откройте двери! - Тетка - проводница устала с тобой возиться. У нее и так работы по горло. Ну, я ей помог.
-Как ты помог?
-Да врезал тебе маленько! Челюсть не болит? Прости уж! А что было делать? Не в ментуру же сдавать?! Ты сразу отрубился. Я проверил, думал, не зашиб ли, часом? Не-е, заснул, как миленький.
-Да ты Петр что ли? - Арсеньев потрогал челюсть. Она отозвалась болью и припухлостью.
-Вспомнил.
-А едешь куда?
-Да отмотал свое. Пора по домам. Только не ждут меня. Баба развелась со мной, как на зону попал, и уж, поди, давно замуж вышла. Похоже, и тебя бортанули?
- Черт! Как теперь в глаза-то смотреть!? Стыдоба! Она, что, весь мой дебош видела?
-Наверно. Я сел уж перед отправкой. Если бортанула, чего тогда стояла? Хотя, наверно, боялась, что ты из вагона сиганёшь. Ну, концерт был!
-Не трави душу!
-Люблю!- Кричал. - Жить не могу без тебя! - Много чего. Вот же бабы! Мать твою!. Доведут мужика, и всё им по...
-Замри! Ничего ты не знаешь! Ни в чем она не виновата. Я один. Теперь и вовсе.- Он замолчал, потому что похолодел. Все, о чём рассказал Петр, произошло на том самом вокзальчике. Лина ни разу не провожала его там, где они когда-то встретились. А вчера, похоже, пришлось.
  Арсеньев представил Лину, которая, видимо, привела его к поезду. Каково было ей!  Полутемное купе скрыло краску стыда, залившую лицо.
Дома он долго стоял под душем, как будто тот мог помочь смыть отвращение к самому себе.
***
А жизнь, меж тем, шла дальше. Лина поменяла квартиру в новом доме, всего-то в нескольких сотнях метров от родительского. Дочке так понравилось новое жилье, что она теперь не только учила уроки и приглашала к себе подружек, но даже совсем, как маленькая хозяйка, пыталась приготовить ужин, если мама задерживалась на работе.
 Впрочем, теперь та проводила с дочкой почти всё свободное время. Бабушка с дедом, навещая их, в свою очередь, оставались довольны атмосферой спокойствия, порядка и домашней устроенности.
Поставив точку в отношениях с Максимом, Лина не перестала испытывать к нему прежних чувств. Но теперь она умела прятать их глубоко и не позволяла брать над собой верх.
Теперь, когда она думала о нём, то чувствовала благодарную нежность к мужчине, по сути, научившему её любить. Но это был как будто не совсем реальный Арсеньев.
 Тот, что встречал её в обкоме и после разрыва, был понятным, родным и заботливым. Глаза его светились радостью при встрече, и он хлопотал, чтобы накормить, расспросить о жизни, снабдить контрамарками на самые престижные концерты, найти лекарство для ее мамы, прислать книжную новинку, купить на поезд билет. Он стал похож на Славку, как старший брат.
Но другой, для встречи с которым открывалась ячейка ее душевного сейфа, остался где-то там, в памяти, в воображении, в волшебной тени когда-то приснившегося им обоим яблоневого сада.
К сожалению, на службе у Лины обстановка изменилась. Перешел на хозяйственный  пост в область Первый.
Бартенева уговорили возглавить орготдел. Он согласился, но скоро почувствовал себя не в своей тарелке и тоже ушел, на завод. 
Новые руководители пытались "мести" по-новому, но желания самоутвердиться было гораздо больше, чем толку руководить. Автоматически авторитет не складывался.
Валерия и Ангелина не пытались даже скрывать своей иронии. Напряжение близилось к конфликту.
 Если Лера отстаивала свою независимость в работе, доказывала неуместность очередных "заскоков" и даже испытывала некий азарт позиционной борьбы, то Лина быстро теряла интерес и попросту переставала что-либо делать в атмосфере активной глупости.
Ситуация дошла до предела. И когда секретарь парткома большого предприятия предложил Лине пойти к нему в замы, она согласилась, не раздумывая.
Руководство объединения приняло дружелюбно. Теперь Лина была свободна, самостоятельна и ответственна за все направления. С желанием начала вникать в дела, знакомиться с людьми. Скоро и производственники признали её своей. Наверно, потому что всегда была с людьми и по-прежнему не терпела формализма.
Лина почти потеряла Арсеньева из вида. Случайно узнала, что он тоже ушел из аппарата. Однако не на советскую работу, как прочила ему карьера, а на должность директора областной библиотеки.
***
К юбилею центральной библиотеки в городе отстроили новое двухэтажное здание. Праздник планировался широко, и всё должно было происходить уже в обустроенном помещении.
Директриса явилась на доклад к областному начальнику с толстой папкой планов мероприятий. Она была предупреждена: спрашивает строго, до мелочей.
Максим Николаевич встретил вполне приветливо и сразу перешел к делу. Просматривая бумаги и слушая коллегу, он быстро записывал вопросы, замечания и был доволен обстоятельностью и детальностью подготовки.
Перелистнув очередную папку, он обнаружил список приглашённых на юбилейную научно-практическую конференцию.
-Вы уж, Валентина Степановна, и списки гостей составили!? Ну-ну, посмотрим. Хорошо... Согласен... Так... Вполне солидно!
Вдруг против названия одного из сообщений в программке он заметил фамилию Ангелины.
-А что, Ангелина Васильевна сотрудничает с вами? Кажется, она не работает уже в отделе пропаганды? - Задал он вопрос как бы мимоходом, хотя сердце заколотилось так, что захотелось тут же распустить галстук.
- Да она и на предприятии успевает. Сумела помочь литературно-музыкальную гостиную оборудовать. Даже рояль есть. И лестничные пролеты теперь у нас - сплошной вернисаж. С художниками договорилась и мастеров послала. Все говорят, что теперь не библиотека, а настоящий культурный центр. И еще предлагает создать на нашей базе информационный узел. Два ксерокса достала и пообещала компьютер выпросить.
-Вот как!? Очень рад! Очень рад! Ну что же, уважаемая, считаю, что подготовились вы хорошо. Надеюсь, праздник пройдет замечательно!
-Извините, Максим Николаевич, а сами-то Вы приедете? Очень бы хотелось в первом лице.
-Присылайте приглашение! Обещаю, буду лично.

Юбилейная дата была определена серединой марта. Уральская зима и не думала еще об уходе. Расчищенные от снега улицы высились по сторонам высокими бордюрами сугробов. Но морозы уже отступили, и горожане радовались ровной мягкой погоде.
Арсеньев, приехав первым поездом, оставил вещи в номере гостиницы и отправился на место своим глазом окинуть реальную картину.
 В библиотеке царила суета последних часов подготовки. Расставлялись цветы, стулья, таблички с фамилиями гостей, проверялись микрофоны. Телефоны без умолку звонили. Бегали туда-сюда нарядные библиотекарши, наводя повсюду праздничный переполох.
Он прошелся по фонду, заглянул в читальные залы, осмотрел гостиную, остановился перед картинами по сторонам лестничного марша.
 Решительно всё не желало походить на привычную с детства обстановку народной читальни.
 Огромное количество цветов стояло и свисало со всех сторон, не мешая, впрочем,  нисколько. Усевшись за один из столов и включив настольную лампу, Максим Николаевич сразу ощутил атмосферу уюта и домашности.
Не только на лестнице, но и по стенам разместились картины. Все они были со вкусом подобраны, оформлены и правильно подсвечены.
Гостиная с окнами во французских шторах, и так же с картинами на стенах горделиво сверкала полировкой рояля.
 Кресла стояли так, будто не учреждение культуры, а чей-то гостеприимный дом с минуты на минуту ждал гостей.
Даже в гардеробе, в углу, на удобном столе возвышался ведерный самовар, готовый составить компанию заседанию клуба или напоить чайком засидевшегося студента. Седенькая вахтёрша улыбчиво подтвердила:
-Да мне совсем нетрудно. Люди занимаются. Чайку попьют и лучше усвоят. И еще прийти захотят. А как же!
Народ начал съезжаться. Максим Николаевич отпустил и без того взволнованную директоршу и не выказал желания находиться в постоянном сопровождении зав. отделом культуры, женщины навязчивой и подобострастной. Кое-кто из приглашённых  был с ним знаком, и он останавливался, здороваясь и обмениваясь впечатлениями.
 Минут за пять до начала торжеств Арсеньев прошел в конференц-зал и занял свое место. Справа от него уже кто-то сидел. Табличку с именем Ангелины он нашел слева от себя.
-Извините, пожалуйста, вы не могли бы пересесть на это место?- Он показал на неё гостю.
-Нет вопросов. А что, с этого места лучше видно? - Усмехнулся тот.
-Нет, просто на ваше место нужно усадить даму. У меня к ней разговор, а она предпочитает видеть собеседника слева.
-Надо же, какие тонкости! Ангелина Васильевна, что ли?! Ну, теперь и я буду знать.
Арсеньев не успел ничего ответить, потому что в дверях появилась она. Лина не спешила. Улыбаясь, она поворачивала голову то в одну, то в другую сторону, отвечая на приветствия и сама с кем-то здороваясь.
Он смотрел на нее, затаив дыхание. Года два прошло с тех пор, как они виделись в последний раз.
Лина почти не изменилась. Только из рыжей она превратилась в шатенку. Как всегда, уверенно стучали под ней тонкие шпильки узких сапог, и от этого она казалась еще выше ростом. В ушах и вырезе строгого, цвета стали, платья английского покроя сверкнули золотинки.
Увидеть Максима Лина не ожидала, но, встретившись с ним взглядом, не показала своим видом ни удивления, ни растерянности. Она подошла и приветливо сказала:
-Максим Николаевич, привет! Я могла бы догадаться, что без тебя такое дело не обойдется. Очень рада видеть! И протянула ему обе руки.Он, встав навстречу, с достоинством и нескрываемым удовольствием поцеловал их.
-Здравствуй, Васильна! Вот не знал! И справа чтоб ты сидела! И ручки целуют!
Ангелина заглянула Арсеньеву через плечо.
-А, это ты, Дмитрий Иваныч! Приветствую тебя! Да не заморачивайся! Тебе не обязательно! - И тут же забыла про него.
Она села рядом с Максимом и, улыбаясь, молча посмотрела на него. А тот, как всегда, стараясь проникнуть через изящную оправу очков, заметил, что глаза за ними были тоже стального, как платье, цвета.
-Линка! Давай сбежим после конференции! Пожалуйста! Ну, разреши мне посмотреть на тебя без свидетелей!
-Ладно! Только так на меня не смотри. Тебе сейчас слово дадут.
Выступал он, потом она сделала свое сообщение. Было много речей, цветов. Оркестр играл туш, и кого-то награждали грамотами. Когда же конференция, наконец, была успешно завершена, и всех присутствующих пригласили на фуршет, Максим с Линой, не прощаясь, тихо вышли из здания.
-Идем ко мне!- предложил он.- Просто посидим. Давно же не виделись!
-К тебе, так к тебе!- Лина коснулась перчаткой шапки, поправляя мех, и взяла Арсеньева под руку.- Идем!
Она огляделась в номере. Подождала, пока он поможет снять ей пальто, потом сняла шапку и, посмотрев в зеркало, поправила свою короткую стрижку.
 Максим стоял и смотрел сбоку. Тщательно подобранная краска не сумела до конца скрыть седины на виске. Он молча обнял ее и поцеловал в висок.
Стальные глаза глянули снизу.
-Заметил? Жалеешь?
-Заметил. Люблю.
Лина вынырнула из его рук и подошла к столу. Подержала в руках бутылку вина, потом взяла и положила назад в вазу гроздь винограда.
-Для кого это всё богачество?
-Для нас с тобой.
-Но меня ведь могло не быть на юбилее.
-Ты недооцениваешь старого аппаратчика. Я за пару месяцев знал, что будешь.
-И терпеливо ждал?
- Да, только без "терпеливо". Мечтал, если уж по правде.
-Я тоже очень обрадовалась! Вина-то кто-нибудь нальет, наконец?!
-А как же! И вина нальет, и тост скажет!
-Тост!? 
-Я предлагаю назвать пароль!
-Привет?!
-Привет!!
Стаканы тихонько звякнули. Лина и Макс сидели рядом. Он обнимал столь дорогое ему тонкое плечо и блаженно ощущал тяжесть склоненной на его грудь головы. Как будто не было пробежавших мимо лет, как будто родной висок не знал еще ранней седины, как будто всё только начиналось!
-Хорошее вино! Но, скажи, почему наши покупают только у болгар? Или у венгров? Есть же еще...
-Ага, есть еще! Бургундское, тосканское. Ах, ты, Линка моя! Тебе бы в сомилье!
-В соми - куда?
-В сомилье. В знатоки вин, значит.
-Мама бы сказала: "Не пей, Линусь, сопьешься!"
-Как здоровье у нее?
-Не очень. Сдавать стала. Отец ничего, а мама...
-Моя тоже. На сердце часто жалуется.
Они говорили обо всём. О родителях, детях, друзьях, работе, даже о стране. Но только одну тему обходили стороной. Они не говорили о себе.
Когда настал вечер, Лина поднялась:
-Мне пора, Макс. Спасибо тебе за встречу!
-Пойду тебя провожать. Туда, на твою Усолку, темно и страшно одной идти!
-Я в другом месте теперь живу.
-Вот как!? Что же не хвастаешься новыми апартаментами?
-Чем хвастаться?! Была двушка, двушка и осталась, только к родителям близко.
- А я, как глаза закрою, так каждый уголок той квартиры помню. И реку в звездах.
-Не надо, пожалуйста. Будь добр, сумку подай!
Они вышли из номера. Фонари уже горели, но их свет тонул в густом снегу, который валил с неба. Огромные хлопья занавешивали всё пространство. И, кажется, никого, кроме них двоих, не было вокруг.
Арсеньев шел медленно, осторожно ведя державшую его под руку Лину, чьи щегольские сапожки предательски скользили на тротуаре.
-Мы с тобой, если покатимся, то скоро превратимся в двух снеговиков!- Засмеялась она ,глядя на него.
-Уточняю: в двух снеговиков - очкариков! – Воскликнул Максим и, подхватив спутницу на руки, закружил на месте.
-Максимка! Сумасшедший! Упадем же! Еще в милицию заберут, скажут – пьяные!
-Ну и пусть забирают! Представляешь, сидим мы в КПЗ, приличные, вроде люди. Ну, не мы! Ты приличная, а я уж и так сойдет! Начнут акт составлять. Место работы... должность...
-Болтунишка! Надо было тебя сдать тогда на вокзале!
-Прости меня, Линушка! Страшно вспомнить! Я потом со стыда чуть не помер! Честное слово!
-Вот и видно, что только чуть!
Шутя и препираясь, они шли пустынными заснеженными дворами. Всякий раз, обнимая Лину, Максим старался заглянуть ей в глаза.
 Она в ответ взглядывала так, будто открывала двери. Но тут же, как бы исчезала за другими. Он снова смотрел, и двери открывались, но за ними опять были новые, закрытые.
-Лина, где ты? Куда ты все время прячешься? Почему? - Думал он, в очередной раз, ища  взгляда, а сам машинально стряхивал тяжелый снег с пушистой лисы её воротника.
- Тут я теперь живу. Вон два окна на третьем. Лоджия. В этом доме нет балконов,- указывала вверх рука Лины в черной кожаной перчатке.
-Покажешь? - спросил Максим, поднимаясь по заснеженным ступеням высокого крыльца. Но Лина повернулась спиной к дверям и отрицательно покачала головой!
-Прости, Макс! Прощай!
Она нажала кнопки кода, и стальная дверь захлопнулась за ней.
Арсеньев от неожиданности как будто и ослеп, и оглох одновременно. Он прижался к закрытым дверям и медленно сполз вниз.
Оглушённый финалом встречи, сидел на корточках и ничего не понимал! Потом ему удалось подняться. Он, было, пошел к ступеням, но остановился, держась за перила.
В это мгновение в одном из двух окон, на которые показывала Лина, загорелся свет. Он видел, как она, стоя у окна, смотрела в темноту. Рука её проводила по щекам. Должно быть, Лина плакала.
- Девочка! Плачешь!? Вот они, двери! Стальные! И платье стальное! И даже глаза! – Больно ударило в сердце. Ему вдруг стало все ясно:-Идиот ты, Арсеньев! Идиот!
Он быстро спустился с крыльца и пошел не оглядываясь.
-Как же ты мог!? Не писал, не звонил, не видел, а тут явился! В номера повел! Выпить - закусить приготовил! А потом на чай-кофе проситься стал?! Что могла она подумать про тебя!? И решила, конечно! Что переспать захотел со старой знакомой! Идиот! О себе только думал, а про нее что знал-то? Да ничего не знал! Как будто она царевна спящая, лежит и ждет, когда Максик - красавчик явится! Черт бы тебя побрал! А она ведь как-то жила эти годы! Как жила? Сколькими дверями закрывалась, господи! Явился - не запылился! Простенько всё как-то получается у тебя! Сволочь ты, Максим Николаич!
Он шел, ругая себя и кляня на чём свет стоит. Но Лина ни о чём таком даже не подумала.  Разве могло прийти ей в голову, что он, он, её Арсеньев, захочет вдруг приехать и унизить ее!?
 Но к этому времени судьба уже поставила на её пути Павла. Встреча с ним и в самом деле постепенно делала боль глуше и тише, закрывала, отделяла от тоски, деться от которой Ангелине было некуда.
  Их история была в самом начале. Лина, каким-то подсознательным чутьем распознала в чужом, много старше себя, мужчине опору и спасение, хотя, тогда могло показаться, что не она, а он сам в них нуждался.
И в новых отношениях Ангелина уже не могла, даже ради того бесценного, что хранила в сердце, переступить грань и предать искренность доверившейся ей неприкаянной души.
Максим же винил во всём себя и дал слово не делать больше попыток вновь сблизиться с Ангелиной. Саднящий след разорванности казался самой тяжелой раной.
Однако он не мог себе даже представить, какое жестокое испытание уже приготовила ему жизнь.

***

Это случилось поздно вечером.  Чей-то незнакомый голос  уточнил фамилию и номер телефона, потом начал говорить, предлагая взять себя в руки и мужаться. …Дождь ... ДТП...  Мотоцикл... Насмерть... Мгновенно...
Арсеньев никак не мог взять в толк, что говорили о Глебе, который в это время закончил консерваторию и жил в Свердловске.
 У него, действительно, был мотоцикл, и он гонял на нем, закинув чехол с гитарой за спину.
Повзрослев, он обнаружил композиторский талант, и один из театров уже принял к постановке первую рок-оперу сына.
 Как же это!? Не может быть! Нет! Максим не мог поверить в реальность случившегося.
Но, опознав сына в морге, он организовывал транспортировку тела домой, договаривался  в ритуальной конторе, шел в похоронной процессии, держа дочь и младшего сына за руки, пытался утешать Марину и маму, а на следующий после похорон день заметил, что мир вокруг утратил свои краски. Он стал графичным, холодным и безлюдным.
Через два месяца скончалась от инфаркта не перенесшая смерти любимца бабушка, мама Максима.
Но трагедия, случившаяся в семье, не сплотила, а, напротив, еще больше отдалила супругов. Долгое время каждый был погружён в свои горестные мысли.
 Постепенно жизнь начала возвращаться и требовать своё. Лена на последнем курсе питерского университета вышла замуж за такого же, как она, математика. Парень был коренной ленинградец, поэтому молодая семья обосновалась в городе на Неве.
Марина, сначала наездами, помогала дочке с зятем, чем могла, а потом уехала к ним совсем, без намерения вернуться обратно.
Младший Котька остался с отцом. Хотя кто о ком больше заботился, сказать было трудно. Мальчик рос очень самостоятельным. Он был серьезен и практичен, кажется, с момента, когда первый раз открыл глаза. Главное слово Костика было - "не мешайте".
Котька готовил, занимался уборкой, не забывал про коммунальные платежи, и предложил отцу сдавать бабушкину квартиру. Он попросил его открыть счет в сбербанке, чтобы  квартиранты могли на него перечислять плату. Это был его первый коммерческий проект.
Лялька - вечная подружка, подрастая, превращалась в эффектную блондинку. Она была балована и легкомысленна, и её дружба с книгочеем и умником Костей всем казалась нонсенсом.
Сам Арсеньев, пережив тяжелую депрессию, понял, что в тишине библиотечных залов одиночество и тоска погребут его под собой, как трясина или зыбучие пески.
Он ушел с директорского места и принял предложение своей бывшей коллеги по обкому, возглавлявшей уже областное управление культуры, и стал её замом.
 Получив  согласие, та была на седьмом небе, - было невероятной удачей получить столь опытного профессионала. Совсем немного времени прошло с тех пор, как она сама мечтала быть у него в помощниках. 
Арсеньев позвонил Корсунину. Тот предложил встретиться на кладбище. Сразу после смерти Анастасии Михайловны он ушел на пенсию и большую часть времени  проводил теперь, ухаживая за её и глебовой могилами.
Они сели на скамейку под большой старой ивой. Ее плакучие ветви густым шатром укрывали сидящих мужчин и место последнего приюта их близких.
-Давай помянем! Царство им Небесное! - Поднял крохотную рюмочку Сергей Иванович. Максим молча выпил свою, не чокаясь.
-Значит, к Лидии в замы пошел? Не так я думал всё расставить. Да что теперь рассуждать! И вообще, все это такая суета! Главное, чтоб ты, сынок, при деле был. Так легче горе пережить.
-Сами-то зачем с работы ушли? Какое теперь у вас дело?
-А у меня дело стариковское. Приду вот сюда, в земле немножко покопаюсь, поговорю с ними (он кивнул головой в сторону рядом стоящих памятников) и, глядишь, день прошел.
-Гоните время? Зачем?
-Не хочу здесь один. А там, может, свидимся. В последнее время всё чаще в голову приходит. Вдруг и вправду, на этом свете нам испытания даются, чтобы пройти их и уже там жить счастливо?!
-Поверили в Бога?
-Не знаю, поверил ли. А верить хочется. Что, кроме веры в конце остаётся? Жизнь прожил - не думал раньше. Все, казалось, нам по силам. Организуем, построим, догоним! Ну, догоним, перегоним, а дальше что? Вот верю я для чего? Чтобы надеяться! А зачем мне надежда? Потому что любить продолжаю. Вот и вся тебе премудрость. Ничего нет важнее веры и надежды, но в основе всё равно - любовь!
-Выпьем за неё!?
-Отчего нет!? - Старик отвинтил пробку старенькой алюминиевой фляжки и плеснул по глотку в рюмки. - За любовь! Она дает силы. - Стекло об стекло глухо звякнуло.
Они долго беседовали. Говорил в основном Корсунин. И чем дальше, тем легче становилось на сердце у Максима.
-Смотри-ка, первый тюльпан раскрылся! Асенька их так любила! - Старческая рука нежно погладила бутон.
И тут глаза Арсеньева вновь различили и тугую свежесть зеленых остроконечных листьев, и нежно-розовый оттенок, в который был окрашен узкий полураспустившийся цветок. Он поднял голову и увидел голубое весеннее небо. Да, жизнь продолжалась.

***
В обеденный перерыв Арсеньев, сидя за столом в облисполкомовской столовой,  расспрашивал Бородина о поездке в Словению.
 Федор Борисович Бородин был не так давно назначен начальником управления внешнеэкономических связей области. Человек он был большой, сильный. От него исходила добрая энергия.
Они как-то сразу заприметили друг друга и частенько встречались то за обедом, то улучив свободную минуту,случалось, сиживали за партией в шахматы.
Максим, конечно, знал, что Бородин пришел из генеральных директоров того самого предприятия, где работала Ангелина. Однако никогда не спрашивал его о ней.
-Здравствуйте! Как котлеты нынче, не пересолены? - Услышали они голос за спиной. Не торопясь, искрясь широкой улыбкой, к столику подошел Сам.
Председателем облисполкома к тому времени по стечению обстоятельств был утвержден тот самый Первый из города С.
Обычно он обедал дома. Но сейчас, определенно, оказался в столовой не случайно. Он подсел за стол. -Третьим примете? Сегодня и повод есть! Поздравляю тебя, Фёдор, твои всю власть в С. захватили. Председатели горсовета и горисполкома, два ведущих зама! Просто горная экспансия! Молодец! Сам вырос и людей вырастил. 
-Спасибо! Это и в самом деле хорошая новость! - Бородин озорно улыбнулся. Он любил толковых организаторов и всячески помогал их выдвижению. - Эх, дадут они перцу древнему граду нашему!
Арсеньев улыбался, глядя на двух гордых за своих земляков мужчин.
-Ты чего улыбаешься, Николаич? Знаешь, уже?! Думаю, не расстроился! - Вдруг Сам перевел на него разговор.
-О чём знаю? И от чего не должен расстроиться? - Непонимающе поправил массивную оправу на носу Арсеньев.
-Так не знаешь?! На сессии заведовать культурой городской Ангелину утвердили! И, заметь, тоже бородинской группировки. Хотя, если с начала брать, то - моей! Что? Рад?!! Вот по этому поводу есть небольшой разговор.
Он продолжил: - Предшественницу не хуже меня знаешь. Муж её транспортом и торговлей заведовал в исполкоме. Они там чуть не четверть века просидели. Люди гнилые, но связи нажили. И тут прикормлены все. Иначе, с чего сверх штата Райку на работу взяли? Ну, это бог с ним. В открытом соревновании она проиграла, но так дело не оставит. Даже ко мне не постеснялась зайти. Поддержку надеялась получить.
Просьба у меня. Сделай так, чтобы к Ангелине отношение было, как ко всем остальным.  Понимаешь ведь, как можно улыбаясь в лицо, проверками задушить, не пускать, не разрешать, из пустяка проблему раздуть.
Внимательно слушавший Бородин заметил:- Это у нас запросто. Мы с Линой почти пять лет вместе работали. Вечно что-то новенькое придумывала. Умная она. И на людях приятно рядом постоять!- Он ласково усмехнулся. - Думаю, в нашей команде ей было комфортно. И я ей обязан. Было дело. Только искренняя она, доверчивая, а с противниками - это слабость.
Оба смотрели на Арсеньева. На душе у него потеплело от простой человеческой заботы двух обремененных куда более значимыми проблемами руководителей, чем подковёрные игры против одной единственной женщины, занявшей совсем уж небольшую в масштабах региона должность.
-Думаю, всё будет нормально. Но вы правы в одном. Своих в обиду давать нельзя. Так что, по коньячку? Хороший есть у меня в сейфе.
-Нет, Максим Николаич, вы с Борисычем зайдите ко мне. Уж там. И вообще, я не коньяк пью, а только водку. Врачи-то, конечно, запрещают. Но как тут не отметить!?

                ***
Приглашенная на ознакомительную встречу начальником управления, Ангелина вошла в приемную. Начало июня выдалось тёплое, и выглядела она по-летнему в бирюзовой шелковой блузке с короткими рукавами и в тон ей серо-голубой юбке - клёш модного стиля "сафари".
Посреди приемной стоял Максим Николаевич Арсеньев.От неожиданности Лина не сразу нашлась.
-Здравствуйте, здравствуйте, новоиспеченная начальница! Очень рад вас встретить в наших пенатах! - Заговорил он с ней первым подчеркнуто громко. - Прошу вас, Ангелина Васильевна, проходите!
 Обернувшись в сторону секретарши, он мягко попросил:- Валюша, кофейку нам, пожалуйста, и пусть не беспокоят до обеда.
В кабинете Ангелина уже пришла в себя. - Макс, ты что, тут работаешь? Кто ты, зам?
-Ага. Первый. Очень важная фигура! Вот тебя встречаю!
-Значит, встречаешь тех, кого особенно не желает видеть начальница?
-Ты не изменилась, врединка! Не грузись. Так пока надо.
-Да бог с ней. Всё знаю, и готова.
-Тогда поздоровайся по-человечески!
-Привет, Макс!
- Наконец-то! Дай хоть в щеку чмокну! Сними очки, а!?
-Опять за рыбу деньги! Ну, сняла! Смотри!
-Нахожу, что этот оттенок голубого тебе особенно к лицу. В прошлый раз помню одну сталь.
-В прошлый раз? Три года назад. Как много прошло времени! Как жизнь? Что ребята? Глеб, наверно, уже настоящим композитором стал?
Арсеньев понял, что Лина ничего не знает. Он сдавленно ответил:-Его нет...
-По распределению уехал? - Не включилась она.
-Его больше нет совсем. - Повторил Максим и увидел, как помертвело и без того обычно бледное лицо. Непослушными, прыгающими губами Лина прошептала:
-Прости, мой милый, я ведь не знала. Когда? Что случилось?
Он почему-то испугался за неё и начал успокаивать.
-Ничего, ничего. Два года. Несчастный случай... Разбился... Я в норме... Ты не волнуйся...
-Как же это?! А я всё мечтала, вот когда-нибудь встретимся, и ты дашь мне послушать запись его музыки. Прости, родной мой, я не должна, - больно тебе.
-Да, ты права. Не будем об этом.
Тяжесть нависшей паузы сняла секретарша, вошедшая с двумя чашками кофе на подносе.
-А вот и кофе! Молочка плеснула!? Умница! Спасибо! - Максим перевел разговор в другое русло, когда та вышла. - Линка, ты вот что мне скажи. Зачем ты в эту должность впряглась? В жизни не поверю, что тебе интересно.
- Да уж. Надо же где-то работать. Влезла в эту шкуру, чтоб в партии не оставаться. Невмоготу. Тут, наверно, тоже не задержусь, но что дальше, не придумала. Осталась бы в объединении, но там сейчас другие времена и нравы другие.
-Жалеют Бородина?
-Они ещё не раз вспомнят его!
- Слушай, а Райку - то зачем сковырнула, если у тебя нет желания в исполкоме работать?
-Да из вредности, наверно, как ты говоришь. Разрослась, как плесень. Как вся система жизни у нас.
-Революционерка ты моя! Давай бумаги тебе покажу, отчеты, графики.
Просидев до обеда, они вместе ушли в знакомое кафе и проговорили там до самого её отъезда. Беседа была очень теплая, почти родственная, и оба аккуратно обходили в ней то, на что сами наложили табу. Только глаза, не считаясь с запретом, позволяли себе гладить собеседника светом нежности.
***
Был четверг. Рабочий день в полном разгаре. Подписывая платежные поручения, Ангелина уточняла что-то, спрашивая попутно главного бухгалтера.
Зазвонил в сотый раз телефон, и она, не глядя, сняла трубку, продолжая разговаривать.
-Ангелина Васильевна! Здравствуйте! Позвольте на минуту обратить ваше драгоценное внимание, - услышала она знакомый бархатистый голос и замахала сотруднице рукой, мол, потом  зайдёте.
-Привет! - Воскликнула Лина, как только та пошла к выходу.
-Привет!- Совсем тепло послышалось в трубке. - Пароль прежний?! Линка, слушай! Завтра я приеду. К вечеру. Да, по воде на «Ракете». Гостиницу забронируешь? Спасибо! Очень хочу тебя видеть! Давай в шесть, у тополей, помнишь?
-У тополей? Х - хорошо..., - запнулась она с ответом.- Но, Макс, зачем?
Лина не успела договорить. В трубке послышались короткие гудки.
 Она тут же набрала номер директора гостиницы и передала заказ. В голове всё повторялось: - У тополей. В шесть, у тополей.
Какое-то время она испытывала не то смятение, не то колебание в душе, но вдруг поняла, что пойдет на это странное и неожиданное свидание. Она увидит его! Она его только увидит!
 В одно мгновение это стало такой важной причиной, что, кажется, в целом мире не нашлось бы аргументов, способных её опровергнуть.
Весь вечер и следующий день Ангелина думала только о предстоящей встрече. Сбежав пораньше, она шла домой, мысленно примеряя на себя то один вариант наряда, то другой.
Ключ легко открыл дверь. - Странно, - мелькнуло в голове,- на нижний замок забыла закрыть?  Но звуки бодрого пения из кухни объяснили: Павел приехал.
Он вышел ей навстречу, вытирая руки полотенцем.
-Здравствуй, лапулька моя! Ты что-то рано? А я только успел мясо отбить! - Мощные руки кольцом сомкнулись у нее вокруг талии.
-Здравствуй, Паш! А ты почему вдруг приехал? Говорил, что на шестидневке будешь.- Лина изо всех сил пыталась скрыть растерянность и разочарование.
Одновременно у неё было ощущение, как будто её застали на месте преступления или за каким-нибудь неблаговидным делом.
-Так день рождения же завтра у тебя! Ты что!? Забыла?  Я бы из-под конвоя сбежал, не то, что с шестидневки! Не рада? - Павел заметно напрягся.
-Ну что ты! Я, правда, забыла! Совсем с бюджетом голову потеряла! Почему ты мне не напомнил? Ничего не приготовлено! - Перешла Лина в наступление, сама думая о том, что не найдя её в условленном месте, Максим непременно позвонит ей, и если трубку возьмет Павел, это будет катастрофа!
-Конечно, если не приготовить. Но я у тебя для того, чтобы неожиданностей не было. Успеем. Давай сумку, мой руки! Покормлю тебя, малпэнятко! - Как всегда тот ввернул украинское прозвище, которым ласково называл Лину.
Она прошла в ванную, потом вернулась на кухню, стараясь не показать своего беспокойства. Чувствуя себя преступницей, Лина с минуту на минуту со стыдом ждала своего разоблачения.
-Ешь, ешь! Сок будешь или чаю налить? Определенно, ты не в себе. Случилось что?- Вникал Павел.
-Вкусно! Сделай еще бутерброд! - Быстро попросила она, как только телефон зазвонил. - Сейчас! - И метнулась в комнату.
-Алло?!
-Лина, ты где? - Это был Арсеньев.- Задерживаешься? Ты гостиницу заказала?
-Здравствуйте, Лидия Алексеевна! Конечно, заказала, как договаривались. Да .На вашу фамилию.
-Ты не можешь говорить...
-Всего доброго, Лидия Алексеевна, удачи вам! - Сказала Лина и положила трубку. Никогда так унизительно и мерзко она себя не чувствовала!   
- Кто это? - Она услышала в вопросе Павла ревнивую подозрительность.
-Начальница моя. Уточняла, заказала ли я ей гостиницу. Семинар у соседей завтра. Решила на теплоходе с утра прошвырнуться.
-Так из-за этого домой звонит?
-Я же раньше ушла. Наверно, и девчонки без меня тоже рабочий день свернули.
-Ты бутерброд просила. Вот, с рыбкой.
-Да? Ой, спасибо. Что-то расхотелось.

Рано утром, когда весь дом еще спал, Лина вышла на лестничную клетку. В почтовом ящике что-то белело. Она достала. Это был конверт с запиской.
- Линушка, прости! Я опоздал, и, кажется, окончательно. С днем рождения! Найди время, съезди на вокзал. В камере хранения № 63 возьми, что оставил. В качестве кода - твои именины. Люблю. Прощай.
Он был верен себе. В конце стояла дата и подпись с легко читающимися первыми тремя буквами. Ангелина вздохнула. Сегодня ей исполнилось столько, сколько было Максиму, когда она впервые увидела его на том же вокзале.
Вернувшись в квартиру, она оделась и, поцеловав мужа, пообещала не задерживаться, сославшись на какую-то нужду по работе.
На вокзале, найдя нужную ячейку, Лина набрала дату, месяц и год своего рождения. Замок щелкнул. Она протянула руку. В ней оказалась игрушка - плюшевый зайчонок, и листок со стихами.
- Странно как, - подумала именинница,- Лёшка тоже когда-то подарил мне зайчонка. Тот деревянный был, на резиночках, и помещался в ладони. Этот огромный, пушистый. Милый такой. Почему мужчины, с которыми судьба меня разводит, дарят зайчиков?
 Лина пожала плечами. Она пробежала глазами стихи, но почему-то не вникла в их суть. Ей куда важнее было в тот момент, чтобы их не увидел Павел. А подарок она потом объяснила просто - подчинённые на работе сюрприз приготовили.
 Это была единственная ложь за четверть века, которые они счастливо прожили потом  вместе.
***
Ангелина  поднесла к глазам старый жёлтый листок. Чёрными спиральками вились строчки. Наивные и нескладные, теперь они звучали, как самая высокая поэзия.

Глаза твои я видел разными.
Всегда по-своему прекрасными!
Их помню тёмными и светлыми,
Добрыми, порой немножко вредными,
Широко раскрытыми, бездонными,
Усталыми, весёлыми и томными.
Видал я их в печали грустными,
Но никогда не видел тусклыми.
Их в ликовании видел нежными,
Сине-серыми, зелеными, безбрежными.
Но не случалось - равнодушными,
Переживаний, мыслей чуждыми.
Я видел даже их надменными,
Но все равно, мне - верными.
Она закончила писать. Нехитрая история была рассказана. Что было теперь с ней делать? Интересно, захочется ли ещё кому-то узнать её? Лина улыбнулась: - Я подумаю об этом завтра. С утра.