Рисовальный марафон

     Прочитала где-то объявление: в Пратте*(*Pratt -Художественная школа) будет «Draw-Thone», или, другими словами, русскими, Рисовальный Марафон, с двадцать восьмого на двадцать девятое апреля, с семи вечера до семи утра; нужны модели. Я позвонила им, и мне назначили время рабочее: с часу ночи до семи утра. Приехала в десять, пораньше... Прибывающих моделей отмечал седой преподаватель, господин Б. Почему-то интересовался моей национальностью, ну просто сгорал от любопытства: какой я национальности? Ответила ему «русская» и пошла в кафетерий, переждать. Взяла кофе; сидела и про себя сочиняла более красноречивые ответы, типа: «Какое Ваше дело?» и тому подобное. Так всегда, «хорошая мысля приходит опосля»... Стояла тёплая весенняя ночь. Во дворе института толпились студенты: здесь, рядом с входом в «Марафон», была по какому-то поводу «парти», студенческая вечеринка. Вынырнула из темноты и пошла со мной нога-в-ногу местная трёхцветная кошка. Я вернулась в кафетерий, чтобы купить ей рыбы в сэндвиче, но когда воротилась сюда с рыбой
в-сэндвиче, кошки на месте не нашла. Съела сэндвич сама. Остаток времени до полуночи расположилась в женском туалете, где, когда я вошла, сидели на подоконнике двое: жующая жвачку (с открытым ртом, разумеется) коренастая латиноамериканка средних лет с какимто жёваным, деформированным лицом и свалявшимися волосами серого цвета (не представилась, назову её Серой), да сухопарая, с жиденьким белым пучком на затылке, старуха по имени Жизель.
     Жизель рассказывала о Марселе Марсо, её учителе пантомимы в далёком, лучшем прошлом; о своём прибытии в Нью-Йорк из Парижа; об уроках танца, необходимых для постановки новой пантомимической композиции... Серая ушла, щёлкнув жвачным пузырём и бросив басом «Угу». Жизель принялась размышлять вслух: стоит ли  помыть ей голову  перед рисовальным марафоном или не стоит? Взвесив про себя все «за» и «против» (может быть, и отсутствие шампуня, так очевидное мне), решилась, наконец: а, не стоит. Станцевав – причём блестяще! – под аккомпанемент собственного писклявого голоска, прикорнула на стареньком диване, притулившемся к бездействующему писсуару, а я улеглась на освободившийся подоконник. Заглянул облачённый в униформу синего цвета испанец и громко спросил: «O'key?» Хоть я и ответила «O'key», он через пару минут заглянул ещё раз и сказал, что здесь спать нельзя. Я возразила ему: я, мол, не сплю, а расслабляюсь. Он как будто удовлетворился таким аргументом в пользу подоконника: «А-а, relax...», однако ещё минут  десять спустя нагрянул с целым отрядом полицейских. Впереди всех в женский туалет вступил толстогубый чёрный полицейский начальник и объявил громко (взгляд вверх), что ему поступил «рипорт» (что означает рапорт) «О спящих в туалете бездомных женщинах» (теперь
взгляд на стоящего справа от него испанца). Я ответствовала, что спала только одна женщина  - я, так как пришла на работу слишком рано, хотела вздремнуть. Они никак не могли понять, о какой «работе» идёт речь, если я не полицейский (полицейская). Жизель молча смотрела на них перепуганными глазищами ученицы Марселя Марсо... Откуда-то позвали: «Эй, модели!»
     Час ночи. Место действия, скорее, места действий - комнаты с подиумами, одна из которых на три часа, ещё одна на час, третья – на двадцатиминутные постановки, четвёртая... или там седьмая – на минутные позы.
     ...Загнали в комнату на двадцать минут. Здесь два парня (чёрный верзила и испанец-коротышка), Жизель и я - всего моделей четверо. Обнажаемся не глядя, вернее, избегая взгляда друг друга. Становимся по углам подиума, каждый в своём углу, у каждого свой угол.  Впрочем – я вижу краешком глаза – испанец, оказывается, не стоит, а сидит, перевалившись на правую холку, лицом ко мне, разложив своё хозяйство – свой жалкий скарб – на подогнутом колене правой ноги. Считаю про себя: «Раз («Один»)... Два... Три...» Насчитать до шестидесяти, трижды загнуть палец на руке? Глупо: где на руке возьмутся двадцать пальцев? Лучше медитировать. «Всё хорошо... Никто... Ничто... Никто из них...» Нет, лучше всего думать о своём: «Вот прихожу я забирать мою девочку из яселек, а мне говорят: её увезли в больницу с прдозрением на дизентерию... Нашла эту больницу на пересечении трамвайных путей. К ней не пустили из-за карантина, или как ещё это называется, но зато позволили взглянуть на неё в окошко... Отыскала окошко, привстала, цепляясь за подоконник: вижу, стоит она в деревянной кроватке, бритая – увезли, не спрашивая меня, обрили ей головку, как новобранцу! – думает о
чём-то своём... Не стала я её расстраивать, отошла от окна...»
      - Перерыв.
     Перерыв – каждому по пять минут; уходим по очереди, по одному, оставляя на подиуме троих. Первым  отдыхает испанец, выходит из аудитории, почёсывая натруженную холку... Возвращается – теперь и мой черёд... Открывая дверь наружу, в холл, чуть не зашибла синего униформиста, подглядывавшего в дверную-замочную скважину, скорей за позирующими, нежели за рисующими.
     ...Через час Господин Б. зовёт пить кофе и, главное, есть пиццу, - всё бесплатно и для всех. Затем нас перегоняют в Комнаты Коротких Поз. Моделей в комнате теперь три, трое: Жизель; Луиза – кудрявая миловидная молодая бразилийка; и я...
     На третьей позе Жизель становится на голову. Тощие обвислые груди, лохматая задница, синие ноги с грязными ногтями... (Я уже знаю, что она ночует в плохом шелтере, она сказала мне в туалете, после третьего визита блюстителей порядка.)
     ...Пышнотелая Луиза позирует нелепо, «любительски»: то замахивается на кого-то незримого, то распахивает руки-ноги, то ковыряет в зубах... Я пристроилась на краешке подиума и зображаю Supporting character, вспомогательный характер, так сказать, продерживаюсь, тяну время. Тем более что на меня никто из рисующих не обращает внимания, ну разве пару раз был брошен взгляд в мою сторону, взгляд примерно такого содержания: «Ну шо ты загораживаешь!..» В конце представления я не выдерживаю и смеюсь над Луизой. Хорошо всё-таки, что это конец здесь, и мой смех не отражается на моей дальнейшей карьере...
     Кормят пиццей и гонят всех в огромную аудиторию, где стоит большой – составленный из небольших – подиум, и ещё колонна, четырёхгранная. Я поселяюсь у колонны. Натурщики, т. е. модели, мужчины и женщины, все на одном большом подиуме, обнажённые, делают короткие, очень короткие трёх-четырёхсекундные позы, как бы движутся с несколькосекундными стоп-кадрами. Слева от меня, облокачивающейся либо опирающейся о/на колонну, прячущей культяпые ступни ног, - красивая Брюнетка и молоденькая Блондинка. Они, подобно сомнамбулам, двигаются-движутся в квази-танце... Дальше, за углом колонны, чёрный верзила- болван с прямостоящим (торчащим) членом что-то бормочет, обнимая мулатку-партнёршу... Моя Луиза спрыгивает с подиума и нокаутирует невидимого Мистера Некто... Справа, через голых ребят, на которых стараюсь не смотреть, – Жизель: опять её стойка на голове с экспозицией страшной-чёрнойлохматой задницы, морщинистого живота, синих ног с грязными ногтями. «Раз («Один»)... Два... Три... Вот пришла я... Раз... Два... Три... за своей девочкой в ясельки... Раз... Два... Три... Четыре... – это лёгкая поза, постою ещё... а мне говорят... Раз... Два... Три... её тут нет, увезли...» Что-то зашевелилось у подножия колонны. Это вышла из лежачей позы, встала и идёт на свет Серая, увешанная побрякушками (камешки, ракушки, чьи-то зубы, нанизанные на грязную нитку: ожерелье) - Ведьма? Жрица? Уголовница? – Идётжуёт... Кто-то, а именно испанец, с которым мы вместе работали в первой, двадцатиминутной комнате, позвал её сзади: «Стэлла!» («Стэлла?.. Уверена, что не Патрик Кэмпбелл*...»(*Драматическая актриса, подруга Бернарда Шоу) «Раз –Один... Два... Три...» Серая, повернув к нему голову, топчется на месте, что-то и о чём-то бубнит на испанском, щёлкает надуваемыми жвачными пузырями... Я жмусь к колонне, однако глазами ищу: нет ли поблизости господина Б.? Ибо
понимаю, он тут главный. Как только появляется – появляется он почти всегда внезапно – отлепляюсь от колонны и делаю твисты... Неожиданно натыкаюсь глазами на взгляд «волосатого», т. е. длинноволосого молодого человека, соседа по подиуму... Какой-то несчастный, какой-то затерянный (во времени, да и в пространстве) хиппи... Голубые глаза. Взгляд Человека... А бред продложается. Брюнетка и Блондинка соединили руки, тупо смотрят друг на друга: нос к носу. Стэлла протяжно, оглушительно громко пердит, продолжая жевать. Неловкий смешок в зрительном зале. Вонь. Кажется, вся её нечистая сила вылезла наружу звуком и запахом. Если бы мы были цветами, то тут же непременно завяли, подобно комнатным цветам в доме Урсулы по возвращению блудного сына Аурелиано Первого.*(«*Сто Лет Одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса) Но мы, на подиуме, были люди (как это ни странно), и нужно было продолжать жить и работать, то есть вращаться против часовой стрелки в своём первозданном виде...
      Жизель запевает некий зловещий гимн, а может, арию, выбрасывая вперёд-вверх сухие руки... Я поднимаю голову, следуя взглядом за её жестом, и – О! – через потолочное стекло-окно вижу утренний синий свет.  Улыбаюсь - натыкаюсь опять на Человеческий Взгляд. Как всегда внезапно появился господин Б. Он поощряет пение: это, мол, хорошо. Скоро конец. Жизель завершает свой концерт в криво напяленном (откуда она достала?) оранжевом парике, и при этом – голая. Всех зовут к кофе-пицце... Я нахожу на столе щепотку цукатов, пробую один: вкусно. Подходит студентка, одна из тех многих, что всю ночь делали из нас на бумаге волнистые линии... Шарит по столу в поисках именно цукатов, и хотя находит, видит же: тут ещё целая щепотка – для неё это как бы нуль, и она уходит пустая (с пустыми руками), расстроенная... Беру второй...
     Вот все модели оделись, и стоим мы в очереди за чеками. Жизель просит токен, так как не уверена, что ей дадут наличными, «окешат». Господин Б. обещает ей «посмотреть». Я получаю свой чек первая, чек на семьдесят два доллара, и даю токен Жизель, у меня есть ещё, на всякий случай. Пресловутая Стэлла откликнулась на «Санчес»: «Санчес, распишитесь в получении.»
     ...Улица. Прохлада. Зелень веточек. Сабвей. Ждём с девчонками поезда. Брюнетку зовут Приська, Приська Юшка, она украинка немецкого, то есть, вернее, немка украинского  происхождения, приехала из Берлина два года назад, недавно через брокера нашла квартиру в Гринвиче - наконец-то... Она и другая, Блондинка Алиса, художница из Калифорнии, обе позировали в первый и, надеются, последний раз. Потом уже, в поезде, после долгого всеобщего молчания Приська заключила вслух:
      - ...Это был зоопарк.
     Алиса возразила:
      - Скорее, дурдом.
      Я мысленно примкнула к первой. Вспомнилось: когда Жизель брала у меня из рук токен (выхватив изо рта вставную челюсть, помахав ею в воздухе: «Вот почему я не ем цукатов», затем вставив на место), она сказала, как бы извиняясь за всё-всё, и за утренний гимн тоже:
      - There most important was to be ridiculous...*(*Там самое главное – быть нелепым...)
     Я посмотрела на чек: «семьдесят два доллара ноль-ноль центов» – это был чек персональный от имени и на имя господина Б. Значит,
он вложил свои деньги в это мероприятие, Drawthone, Рисовальный Марафон...
     Вручая чек мне, он тихо произнёс – я стояла и клевала носом в полусне-плуобмороке:
      - Вы напомнили мне лицом мою мать... её теперь больше нет. (И ещё тише:) Cледующий …

     Пусть будет день и ночь... Уснуть
     До наступленья завтрашнего дня.
     О кто-нибудь... Когда-нибудь...
     Напомните кому-нибудь меня.