Комсомольское собрание

- Боец, стой ! Ко мне бегом !

           Бежавший мимо штаба полка невзрачный кривоногий солдатик в утренней тиши до рези в ушах услышал эту команду. Тембр и громкость, хорошо поставленные командные интонации голоса не оставляли сомнений в том, что не задался денёк для несчастного бойца. Такой грозный окрик - лишь прелюдия к будущим не очень интересным событиям в незавидной солдатской доле, и без того измызганной разными неприятностями и несуразностями. Судьба – злодейка уготовила ему нерадостную встречу с командиром полка.

           Несчастный воин резко остановился, и, внутренне сопротивляясь, будто лягушка в пасть змеи, засеменил в направлении командира. На ходу он рефлексивно и судорожно пытался подтянуть упокоившийся на нижней оконечности паха ремень, застегнуть грязный подворотничок, поправить головной убор. Причем делать все это солдат старался одной только левой рукой. Правая конечность вцепилась мертвой хваткой в лямки огромного и туго набитого вещевого мешка, который висел на плече, сильно перекашивая бойца в боковой крен.
           Командир полка медленно наливался яркой краской цвета девичьей стыдливости, насыщался гневом. Красивый товарищ подполковник стоял возле дверей штаба в модных отутюженных сапогах, в фуражке с тульей а – ля Пиночет, блестящих, выточенных по спецзаказу звездах на нарядных погонах со стальными вставками.  Готовился взорвать незлобивый окружающий мир громкой изысканностью выуженных их себя ёмких тирад армейского слога.

          Перед  командиром предстал обычный каракалпак, рядовой Жолдаспаев. Случилось тому воину избрать свой воровской путь ранним воскресным утром мимо штаба полка, будто иных тайных тропинок до расположения роты не было.  Да и выглядел боец совершенно расхристанно. Вещевой мешок плече, судорожно удерживаемой правой рукой, не добавлял внешней эстетики происходящему. Чиграшонок, меньше года в сапогах,  от горшка два вершка, весь кургузый и перекрученный, такая вот азиатская версия лика  «советской военной угрозы».

         - Товарищ солдат, приведите себя в порядок и доложите, - грозно произнёс  подполковник.
         - Э-эсть, - испуганно пробормотал юный кочевник. Потом судорожно скинул с плеч котомку, окончательно подтянул ремень, застегнулся, поправил пилотку, вытянулся по стойке «смирно», отдал командиру полка честь, и, выпучив в ужасе глаза, невнятно произнес:
         - Та-арщ плковник, рядвой Жолдаспаев !
         - Куда, зачем, по чьему приказанию следуете ? Почему в таком виде ? Что в вещевом мешке ?

         Разумеется, словарный запас несчастного вояки был совершенно бессилен перед мощью заданных ему вопросов. Боец впал в ступор, замкнулся, что – то проблеял, а потом и вовсе предпочел стоять и преданно поедать командира полка глазами. Так проще. Кар земных всё едино не избежать, зато  на гауптвахте можно выспаться на славу.  Чего просто так воздух сотрясать, почти не зная русского языка ?

         - Вещмешок к осмотру ! - грозно рявкнул подполковник.

         Боец послушно, но с нескрываемой грустью вывернул содержимое армейской авоськи. Там лежало злостно похищенное из столовой солдатское котловое довольствие – хлеб, сахар, масло, консервы. Земляк Жолдаспаева в это время в наряде по столовой трудился, другой земляк был штатным хлеборезом. Нельзя было не подкормиться, не воспользоваться таким случаем, а тут на тебе – такая напасть по своей же глупости, укоротил себе путь... Узкие глаза сына пустынь выражали неизбывную тоску. Обидно за упущенный дополнительный паек, да и понимал хлопец, что  предстоит теперь суток десять отоспаться на нарах гауптвахты. Зато - без забот, хлопот, подъёмов, тревог, марш – бросков, нарядов, караулов. Солдат спит – служба идет, дембель все ближе.


        Расход продуктов на сторону  командир полка, истинный сибарит и любитель плотских утех, переносил тяжело, воспринимал как святотатство. Он, будучи немалых размеров сам по себе,  ещё больше увеличился от гнева. Налился багрянцем до самых дальних окраин ранних залысин. Без лишних слов принял все необходимые меры. Боец арестован, украденное продовольствие конфисковано, дежурный по полку выслушал свою долю командирского неодобрения. Всё бы ничего, дело житейское, только каракалпак это числился в нашей роте. Случилось это безобразие в воскресенье, в мой день ответственности. Посыльный из штаба полка прибежал ко мне  быстрее северного оленя и зайца, скачущего прочь от грозной тени орла.

      - Товарищ лейтенант, вас командир полка, срочно, в штаб. Там ваш боец залетел, - выпалил посыльный на одном дыхании. Последнюю фразу он произнес уже как – то доверительно, приглушённо с плохо скрываемым сочувствием. Так и читалось в тоне его голоса: давай, летёха, подрывайся и бегом, ужо там тебя сейчас примут, оприходуют, насадят на каркалыку и уж не сомневайся - порвут на британский флаг, замучаешься потом назад зашиваться.

     - Кто залетел ? - спросил я, чувствуя какое – то нехорошее холодное брожение внутри грудной клетки, какие – то спазмы в ожидании близкой экзекуции.
    - Узбек какой – то, он хавчик из столовой стырил, а его командир полка с поличным пожопил. Вот меня дежурный по полку за Вами и послал.

        Подорвался, как на мине. Вот штаб полка, «вот парадный подъезд». Но пустота вокруг штаба, никого, белое снежное безмолвие вокруг, только ветерок ветки елей колышет.  Заглянул к дежурному. На удачу дежурил по полку мой хороший товарищ, старый капитан Петров.

        - Филиппыч, здравия желаю ! - выпалил ему, - где командир ? У себя ? Вызывал меня ?
        - Привет, Стёпа. Повезло тебе ! Командир тут бойца твоего выдрал, как худую свинью, арестовал на десять суток. Я его уже на губу отправил. Командир ушёл, тяжёлый он больно после вчерашнего, аж глаза наружу. В гаштет наверное какой двинул на исцеление. Меня поимел ни за что, ни про что. Ты чего так за бабаями своими следишь, что я за тебя ласку начальственную принимаю ?
      -  Прости, Филиппыч, разберёмся. Мне теперь, куда ?
      - К замполиту полка. Командир его вызвал и вместо тебя тут же, в дежурке натянул. При мне прямо, не постеснялся ! Не обеспечил, мол, ответственность по полку вместе со своей  партийно – политической шоблой. Разбирайся, говорит, теперь сам, мне потом доложишь. Так что прибежал бы ты пять минут назад, уже бы может тоже свое огрёб, а так, глядишь, и обойдётся. Счастливчик ты, однако !
     - Может обойтись ? - с великой надеждой в глазах я посмотрел на Филиппыча, старого, тёртого командира роты.
     - Обойдётся. Вы, замполиты, как те вороны - своим  не членовредители. А командир сейчас зальёт утреннюю печаль, а завтра понедельник, в штабе дивизии совещание, ему там однозначно пару фитилей вставят  куда надо, так уж и забудет как его родную маму зовут, не то что про узбека твоего.
         - Каракалпак он.
        -  Да один хрен, всё равно чурка нерусская. Я об своих уже все руки обстучал, устал ! Куда все идёт, как служить с таким сбродом ? Или воевать, не дай Бог… Хотя воевать легче было бы… Они как тараканы сразу по Европе разбегутся, дадут бюргерам жару, весь блок НАТО нам на третий день в плен сдастся, чтоб только мы этих зверят сами повылавливали.  Короче, Стёпа, дуй в кабинет замполита полка, там тебя угощения ждут. 
      - Филиппыч, а за что командира в дивизии драть будут ? Случилось разве чего в полку ? – с искренним интересом, но совершенно по – детски, наивно спросил я мудрого капитана.
      - Вот это, Степаха, не наша уже печаль. А ты, мой юный друг, запомни: любого, а тем более командира полка, всегда есть за что поиметь. Так уж жизнь устроена. Всё будет нормально. Главное, что ты ему сразу под горячую руку и на стоячий елдан не подвернулся. Остальное – мелочи.
          - Повезло мне.
          - Это точно. Ты давай, уже иди на расправу, а я почапаю наряд по столовой рвать. Теперь весь день буду там сучить копытом, научу их, сволочей поганых, Родину любить.
         - Ладно Филиппыч, спасибо тебе, с меня фунфырь, - облегченно сказал я и бегом вылетел из помещения дежурного прямиком на второй этаж, к замполиту полка подполковнику Пивцакину.

         Этот товарищ звёзд с неба не хватал. Ему и так всего хватало. Свою жизненную программу – максимум он уже перевыполнил. Благополучно подошёл к неполным сорока годам в нормальной по всем меркам должности, при неплохом окладе.  Выслуга лет – соответствующая, на пенсию – хоть завтра, с  местом службы в Германии удачно сложилось – живи не горюй. Ну, казусы вроде сегодняшнего случаются иногда, так не без  этого. Тем более, что в отличие от командира полка его заместитель по политической части не делал культа из еды да и к нечищенным солдатским сапогам относился с какой – то интеллигентской сдержанностью в оценках. Чего же переживать из  - за очередного злодея ? Сколько их было, сколько ещё будет. Мало они что ли на ту столовую набегов совершают, за каждым солдатом в полку не уследишь, никакая индивидуально - воспитательная работа не исправит генетическую память потомков степных кочевников, их врождённую любовь к грабежам. Однако товарищ Пивцакин хорошо понимал также, что совсем уж поверхностно к проблемам бытия относиться нельзя. Чревато, да и вышестоящие инстанции могут не понять. Поэтому встретил он меня наигранно хмурым  взором из – под насупленных бровей. Явно пытался скрыть хитрую искринку веселья в глазах и с места в карьер приступил к моральной экзекуции.

          - Ну что лейтенант, доигрался ? Заместитель по политической, проводник линии партии в армии ! Где контроль за личным составом, где индивидуально – воспитательная работа ?
          - Виноват, товарищ подполковник.
          - Ты мне дурака не валяй, ты не ванька - взводный какой - нибудь, чтобы так отвечать.

            Любил он эту высокопарность и высокий слог общения. Никогда я не мог понять - сознательно ли человек глумился, либо действительно верил своим собственным словам. Искренен был со мной или кривизной души отрабатывал свой хлеб ?
         - Товарищ подполковник, я меры принял. За час до происшествия провёл проверку личного состава, все были на месте. Потом по распорядку дня – личное время, потом по плану – спортивные мероприятия. Рядовой Жолдаспаев воспользовался личным временем не по назначению.
         - Лейтенант, не пой тут мне военных песен ! Когда воспитательная работа не поставлена, то всегда получается что – то подобное. Воскресенье – святой для нас с тобой день. В этот день даже самый последний потенциальный преступник в погонах рядового должен забыть, что такое нарушить воинскую дисциплину. Иначе зачем мы нужны ? Тебе что, служба на передовых рубежах Родины уже в тягость ?
         - Никак нет, товарищ подполковник !
         - Опять по – солдафонски отвечаешь. Ты пойми, что  если прапорщика какого взгреют за недосмотр или взводного – мне печаль от того небольшая. Пожурят, конечно, в порядке плановой работы. Но вот если политработник где недоглядел - это уже лично на мне пятно. Да, и без преувеличения – на всей нашей коммунистической партии пятнышко. А ты знаешь, время сейчас какое ? Сложное очень время для нашей партии. Мы с тобой – её представители, а ты своей безответственностью способствуешь разным разрушителям страны. Тебе, молодой человек, это понятно ?
       - Так точно, понятно, товарищ подполковник. Исправлюсь !
       - Недоработал ты, конечно, по полной, незачёт тебе. Подумаю, как наказать, чтобы другим неповадно было ротозействовать. Сейчас немедленно посыльного к командиру роты с докладом. Разбирайтесь у себя в роте и принимайте меры.  Да, вот ещё доходят до меня слухи, что ты руки стал распускать, так ?
    - В виде исключения, товарищ подполковник.
    - Где же тебя этому учили, на каких занятиях ? Может, ты на курсы повышения квалификации по военной педагогике съездил ? Без моего ведома, - мгновенно радостная хитрость исчезла из глаз моего начальника, сменившись ледяным отливом и внезапным безжизненным остекленением.
   - Так вот, лейтенант, - голос его тоже изменился, причем явно не потеплел, -  теперь я говорю уже на полном серьёзе. Ещё раз когда – нибудь от кого - нибудь услышу о чем – нибудь подобном, я тебе устрою такую варфоломеевскую ночь с карьерными последствиями, что ты реку слез прольёшь о четырех загубленных в училище годах.  То, что у тебя узбеки по полку болтаются без присмотра и продукты таскают – это дела текущие, мы разберёмся. Но мордобития с пытками не позволю. Если такое дело всплывёт, тут уже не политотдел дивизии разбираться будет, серьёзная карусель завертится. Ты еще зелёный, как член  лягушки, опыта кот наплакал, а я – то в этой жизни многое повидал, помню, как судьбы ломались через хребет. Ни на чем ломались, понимаешь ?  Сам встрянешь, да еще людей безвинных потянешь за собой.  Всё понимаешь ?

      Чего уж тут не понять – то ? Донесли, значит, о том случае, долетела солдатская молва до большого начальника. Мысленно отдал подполковнику должное – хорошо его служба информирования поставлена, работают стукачки. Вот только куда мне деваться  было, когда всё это случилось ?

       Служил в нашей роте писарем рядовой Бубликов, весь из себя умиротворённый, вальяжный и бесформенно растекшийся по плоскости жизни москвич. Бубликова иной раз пинали даже те, кого в роте считали, выражаясь армейским языком, «чмырями» и «тормозами. Зато художественный талант был у человека, и проявлялся дар этот иногда необычно и неожиданно. Органично, как музыка в симфонии Моцарта. Вот, к примеру, выдаю я в канцелярии служивым ежемесячное денежное довольствие по ведомости.  Вдруг стук в дверь, заходит за получкой недавно прибывший Бубликов.  Бодро и чётко докладывает:

      - Товарищ лейтенант, рядовой Бубликов для получения денежного «удовольствия» прибыл !

        Вроде и оговорился боец на одну всего – то букву, а как талантливо и емко сказал, по сути. Чуть от смеха я тогда не лопнул.
       Так вот, к событию. Как – то раз ночью Бубликову едва не доставили настоящее сексуальное «удовольствие» старослужащие узбеки. Прибежал ко мне в общагу часа в два пополуночи дневальный по роте с круглыми глазами и с порога, задыхаясь, выпалил:

        - Товарищ лейтенант, там узбеки Бубликова завернули, трахать собираются !
        - Твою в Дарданеллу, - бормочу негромко  и мгновенно прихожу в себя спросонья.

        От общежития до казармы метров сто пятьдесят, сорок пять секунд на сборы, как в училище натаскали, ноги в руки и со спринтерской скоростью бегом в расположение. Там уже полная картина нарисовалась – трое зверьков несчастного писаря затащили в помещение для умывания, руки заломили, нагнули, раздевать начали. Бубликов, как мог выкручивался и верещал.

        Увидев меня, разъярённого, узбеки оторопели, отскочили от Бубликова, сникли.  Буквально через секунды появился Митяй, командир второго взвода. Он ответственным офицером на ночь оставался, дождался визита дежурного по полку, доложил ему о творящемся в роте благолепии и решил сходить ненадолго в гости к одной полковой даме.  Вот узбеки и воспользовались легкомысленной романтической  отлучкой Митяя для перспективы собственного блуда. Дежурный по роте молодцом оказался, вовремя сориентировался, без телефонов обошелся. Сам пулей рванул за Митяем, а дневального отправил ко мне. 

         Не сдержались мы, отметелили слегка со взводным извращенцев, заставили раздеться до кальсон и пристегнули наручниками к трубе отопления. На всякий подобный случай непотребного поведения подчиненных приходилось держать в сейфе несколько таких изделий китайского производства, которые в составе разного ширпотребного хлама продавались челночниками – эмигрантами. Они каждый день ошивались со своими торговыми автокибитками возле полка. Окна в умывальнике открыли, чтобы остудить похоть подонков. Дело как раз в январе случилось, морозец стоял на дворе, так что удачно всё совпало.

         Бубликов, понятное дело, дрожал и плакал, пришлось плеснуть ему грамм сто пятьдесят вонючего немецкого бренди «голд – корн», успокоить добрым командирским словом  и отправить спать со строгим наказом никому ничего ни единым словом. Голов нам не сносить, если в полку о таком узнают. Зверят мы с Митяем немного подморозили, пока они не завыли от холода действительно по - звериному, сняли с цепей и тоже загнали в кровати. На всякий случай до утра я остался с Митяем, чтобы спать по очереди, мало ли чего. Утром, когда пришёл командир роты, посовещались совместно и решили пока ограничиться ещё одним строгим внушением и множеством внеочередных нарядов.

         Потрясенный произошедшим ротный всё – же не удержался и во  время своей индивидуально - воспитательной работы еще раз начистил рыло каждому из похотливых бойцов. Объяснять что – либо им было бесполезно, по - русски никто из них почти не разговаривал, да и мы тюркские диалекты по молодости лет ещё освоить не успели. Так что работу педагогическую провели так, как смогли.

          На том дело и кончилось. Узбеков тех мы вскоре, при первом же удобном случае  сослали по разнарядке на каторгу в формируемую полковую рабочую команду - грузить боеприпасы в эшелоны в преддверии вывода войск. У Бубликова внезапно обнаружился художественный талант, так что грех его было сразу же не назначить ротным писарем. Вот так он и спасся от необходимости постоянного вращения в агрессивной солдатской массе. Мы его даже в поля и на занятия никогда никуда не брали. Работы писарской всегда было в избытке, да и не выжил бы он в поле, в палатке, в мороз, при оружии. Как минимум, автомат бы где – нибудь непременно потерял.

           В батальоне, конечно же, обо всём узнали, комбат с замполитом, старым майором Тепляковым, мне уже свое отвесили, а вот надо же, и до полка дошло. Держал, значит, на меня зуб товарищ подполковник и вот при подходящем случае укусил. Дал понять, что все понимает, сочувствует трудной работе с личным составом на земле, но и ведает обо всем. Предупредил, одним словом.

          Подавленным возвращался я к себе в роту. Что же, думаю, за проклятье такое ? Теперь делать нечего, надо идти докладывать о том гаде Жолдаспаеве замполиту батальона, раз в полку уже все обо всём знают.

         - Разрешите, Анатоль Борисыч ? - бодро рявкнул я, входя в кабинет начальника.
         - Проходи, Степан, садись.
         - Разрешите доложить ?

         Старый, опытный майор кончиками всех своих нервных клеток сразу же почуял, что недобрая весть ему прилетела. По мере доклада он свирипел и, чтобы как – то справиться с собой, начал рвать на мелкие кусочки первую попавшуюся на столе бумажку. Сопел.

         - Кто ответственный офицер сегодня ? – грозным голосом спросил Борисыч, когда я закончил информировать его о делах скорбных. Ноздри Борисыча при этом постепенно надувались.
         - Я, товарищ майор.
         - Где твоя работа, чего у тебя бойцы как тараканы шляются по всем углам ?
         - Виноват, товарищ майор.
           Что я тогда еще мог сказать ?
        - Так, Степан, надо срочно провести в роте твоей комсомольское собрание, чтобы товарищи осудили поступок негодяя. Прямо сегодня давай организуем работу по нашей линии.
          - Кто кого осудит, Анатоль Борисыч ?, - взвился я, - какое осуждение ? Сами же знаете, что в роте зверек на зверьке сидит и зверьком погоняет. Их гуртом в кишлаках в комсомол загнали, чего они понимают ? Да и за что они его осуждать будут – за то что он своим дополнительную пайку на прокорм добывал ?
          - Обязаны мы провести это собрание. Так положено, общественную работу никто не отменял. Отчитаться нужно, доложить, копию протокола предоставить.
          - Не получится, сегодня, товарищ майор, - с радостным выражением на лице возразил я, - бабай уже на гауптвахте кемарит в своё полное удовольствие.
          - Понятно. Все равно сейчас же позвоню и доложу Пивцакину о мерах, которые будут приняты в дальнейшем. На опережение сработаем, не помешает. Ты собрание в любом случае готовь, работа наша такая.

           Начальник отделался еще несколькими нелестными предложениями в мой адрес и отправил восвояси.

           Выдохнул я, и был уверен в глубине сознания, что через десять дней Борисыча одолеют иные заботы, кроме персонального дела залетевшего ушлёпка Жолдаспаева. Мало ли еще злодеев за это время случится, авось всё и заиграется. Не вышло. Прав оказался старый и мудрый ротный Филиппыч - командир полка не особо лютовал, и наш комбат за жулика каракалпака отделался лишь легкой порцией словесной критики на совещании. Зато майор Тепляков в последовательности своих решений и действий чем - то напоминал ледокол «Ленин». Борисыч помнил всё.

          - Как там у тебя с комсомольским собранием ? – cпросил начальник аккурат за день до выхода Жолдаспаева с гауптвахты.
          - Готовлю, товарищ майор, - бодрым дурачком привычно ответил ему, едва скрывая досаду. Командир роты к тому времени уехал в отпуск, я остался за него, забот было по кончики ушей, а тут еще это. Какое может быть комсомольское собрание с таким контингентом ? До этого я всю «комсомольскую работу» вел только на бумаге, протоколы собраний регулярно рисовал, за взносы в ведомости расписывался Бубликов разными стилями. Борисычу всегда бодро докладывал о том, что общественная жизнь в роте бьет фонтаном.
          - Собирай всех  в воскресенье. Буду сам присутствовать, -  отрезал майор.
          - Так точно !

          Куда деваться от начальственной воли ? Объявил бойцам, что в воскресенье, вместо очередного спортивного праздника, будем проводить собрание. Солдаты обрадовались. Всё - таки позевать лишний час в ленинской комнате это не умирать на беговой дистанции.

          В назначенное время все чинно расселись по местам – азиатская часть роты сгрудилась на левой стороне, кавказско – славянская – на правой. Левая половина значительно преобладала численно. Нехороший блеск в глазах азиатов говорил о том, что не к добру была инициатива с этим общественным порицанием. Не тот случай, зря Борисыч это затеял. Проехали вроде бы, заиграли момент, боец своим туловищем нары на губе помял десять суток– чего ещё надо, зачем чесать там, где не чешется ?  Всяк грешен, и я, бывает, оголодав,  но, не злоупотребляя, отправлял посыльного в столовую, чтобы принёс мне в общагу какой – нибудь харч, картошку там, мясо, лук, масло. Меня теперь тоже что – ли на дивизионную парткомиссию за это тащить ?

           Собрание началось вовремя, но натужно. За большим столом, накрытым огромным куском красного сатина, сидели мы с Борисычем и комсорг, которому всё это было впервой. Он только на бумаге числился комсоргом, а настоящее собрание вести – не мои заранее состряпанные протоколы подписывать. Пришлось бедолагу предварительно крепко проинструктировать, обучить процедуре. Парень кое - как справился, выдавил из себя повестку дня, начал прения. По наущению Борисыча, который тоже решил поучить активиста прямо перед собранием, комсорг нелестно отозвался о проступке комсомольца Жолдаспаева. Это явно не встретило сочувствия у азиатов, судя по их смешливым, хитрым лицам, язвительным репликам и жестикуляциям. Тем более что комсорг был из их стаи, такой же узбек.

           Затем слово взял Борисыч. Как старший товарищ он прочитал пространную лекцию на тему «береги честь смолоду». Назидание товарища майора тоже мало кого вдохновило. Потом опять в дело вступил комсорг.

          - Какие будут предложения, товарищи, кто хочет выступить ?

            Жолдаспаев, вытащенный в центр трагикомедии, стоял возле стола и напоминал затравленного, но отчаянного волка, готового к схватке. Скулы его гуляли, взор сверкал, но пока еще боец молчал. Взглядами и короткими репликами на родном языке искал поддержки у земляков. Те ему что – то крякали в ответ.

            Левая сторона ленинской комнаты заметно волновалась, правая равнодушно позевывала. Оживление в дремоту славяно – кавказской части внес грузин Гела Сохадзе, «черпак» по сроку службы. Он вдруг вскочил и, игнорируя процедурные элементы собрания, начал свою эмоциональную речь, неистово жестикулируя при этом руками:

     - Я хочу выступить ! Эй, Жолдаспаев, ты когда в наряд по столовой на прошлой неделе ходил, чего работать отказался, говорил, что женский работа не делаешь ? Просочковал втихаря сутки, чмо.  Я за тебя должен картошку чистить, полы мыть, посуду ?
     - Нельзя мне женский работа делать. Вера у нас такой и обычай, - зло отрезал каракалпак.
     - Ты кто такой вообще ? – снова взвился Сохадзе, - мне на твой вера и обычаи просто сверху положить, ты в армии служишь, ишак бухарский, тут у нас слуг нет, гарема нет. Пидарас ты !

     Больную тему затронул Гела, очень больную. Повестка дня собрания внезапно и резко ушла в другую сторону, бойцы оживились, в ленинской комнате начался гвалт. Борисыч побледнел и напрягся, но всё происходило настолько быстро, что шансов как - то отреагировать и что – либо успеть предпринять не было никаких. Говорил же я ему, старому мудозвону, что не стоит умножать сущность без необходимости.

     -  Я твой рот топтал, - рыкнул обиженный и оглушенный Жолдаспаев, - иди ты сам знаешь куда. 
     -  Урод ты и  чурка, - в сердцах выпалил Сохадзе, наливаясь кровью.
     - Э, да я твой мама имел, - азиат недолго рылся в карманах в поисках ответа.
     - Ты чей мама имел ? – побледнел Сохадзе.
     - Я твой мама имел, а мой ишак твой бабушка тоже имел, а я тебя….

        На том собрание быстро и закончилось. Жолдаспаев не успел завершить свою пламенную речь. У него не было шансов добавить еще большей словесной витиеватости в ответ грузинскому Чемберлену. Потому что Сохадзе, как горный орел воспарил на столами и стульями, над моей вытянутой в отчаянии ногой. Как мог,  попытался я остановить начавшийся нехороший процесс, который к тому времени уже пошел. Тщетно.

           Приземлился Сохадзе аккурат напротив несчастного каракалпака. Резко выхватил у него из под ремня пилотку и, полностью её вывернув, за секунду буквально натянул каракалпаку на глаза и уши. Очевидно, в гуманных целях. Так натягивают мешок висельнику перед повешением, так завязывают глаза приговоренному  у расстрельной стены. Затем также резко Сохадзе нанес Жолжаспаеву два боковых удара с обеих рук по ушам, и сразу же приложился от души прямым, в нос. Бил  в круглую, обтянутую пилоткой голову своей воющей, дезориентированной жертвы как в боксёрскую грушу, не очень заботясь о том, в какое именно место головы этот удар придется. Делал Гела всё это молниеносно.

           Жолдаспаев быстро свалился на пол с диким ревом, срывая в падении с головы пилотку, мотая головой, разбрызгивая ошметки чего - то красного вперемешку со слюной.

           Оцепеневшие сначала от неожиданности происходящего, азиаты вскочили на ноги. Но и славяне с кавказцами не сговариваясь избавились от зевоты, взбодрились, похватали стулья.

          - Стоять ! Всем стоять, - дико закричал я, врываясь в проход между готовыми кинуться стенка на стенку бойцами. Замполит батальона, что – то причитая, уже крутил Сохадзе.  Далось же Борисычу это собрание !
          - Рота ! Выходи строиться в расположение. Отставить херней заниматься ! – буквально проревел я, вобрав легкие невообразимый запас воздуха.
 
         Сечи не случилось, воскресный день не располагал, наверное. Немного подостыли солдаты, хотя выходили из ленинской комнаты возбужденно, отвешивая друг другу ругательства на своих наречиях и диалектах, непонятных противнику, но ёмких, выразительных, усиливаемых свирепостью лиц, блеском глаз и уничтожающими взглядами. Построились, но сохраняющееся пока ещё напряжение наэлектризовывало строй, вызывало шевеление, перетаптывание.

        Без лишних слов я довел личному составу дальнейший распорядок дня:
       - Так, бойцы, собрание закончено, сейчас до обеда свободное время. Приводите себя в порядок, стирайтесь, подшивайтесь, пишите письма на Родину. После обеда мастичим полы. Вопросы ?

      Вопросов не было, всё привычно.

      Затем взял слово надувшийся и покрасневший от избытка переполнявших его эмоций Борисыч.  Какое – то время он дефилировал вдоль строя, толкая невнятную речь на тему дружбы народов и интернационального братства. Бойцы, возбужденные недавней стычкой, переминались с ноги на ногу и громко сопели. Слова замполита батальона улетали в пустоту. Обстуканный по голове Жолдаспаев негромко поскуливал на левом краю строя.

     Закончив речь и посчитав свое дело исполненным, майор Тепляков вернул мне вожжи управления:

   - Товарищ лейтенант, занимайтесь дальше по распорядку дня.
   - Есть товарищ майор, - наигранно бодро произнес я перед строем роты, - разойдись.
 
     Бойцы разбрелись по казарме. Успокаивались мало – помалу, занялись своими нехитрыми надобностями.
            
     - Анатоль Борисыч, ну говорил же Вам, - высказался в сердцах, - какое тут комсомольское собрание может быть ? Другие заботы у людей, чем какого – то мудака ни за что обсуждать. Да и ему то осуждение куда упрётся ? Он же больше половины слов не понимает, а мы ему тут о высоких материях под протокол.
     - Дела-а, - задумчиво протянул старый майор, - сколько служу такого еще не видел. Куда страна наша катится вообще ? У нас еще пока все держится кое - как, а мне товарищ старый рассказывал, что возле Берлина в одном пехотном полку вообще великое побоище было – узбеки против кавказцев. Из автоматов стрелять пришлось, чтобы их разогнать, а потом чуть ли не половину полка по внутренним гарнизонам раскидывали.
     - Хрен его знает, - в сердцах ответил я, - плохо все как – то. Одно словоблудие от этого говоруна Горбачёва, муть какая – то по стране разлилась от той перестройки, всё вокруг рушится, нас отсюда выкидывают пинком под зад непонятно куда. Чего вообще происходит – то, Анатоль Борисыч ?
     -  Сам не понимаю, Степан. Как будто изнутри мы свою страну изгрызаем. Сами же, везде, повсюду. Ты правильно сказал, что пинком нас из Европы… Так сюда потом сразу придет НАТО, а может и подальше еще на Восток двинется. За что воевали, чего ради столько жизней положили ? Ладно, долгий это разговор, потом как – нибудь,  не то настроение.
     - Зачем тогда всё это было, товарищ майор, вот это собрание комсомольское, эта вся шелуха ? Давайте уже просто держаться и держать народ в узде хотя бы своими звёздами на погонах, без всего ненужного. Хоть бы в строю армейском устоять. 
     - Не береди душу, Степа. Сам уже ночами не сплю, думаю обо всём вот этом. Годами нас вроде учили, воспитывали, хорошее прививали, а сейчас такая вся гниль изнутри полезла, эх, - горестно вздохнул Тепляков, - все враскорячку теперь, все наоборот.
     - Вы, Анатоль Борисыч, все равно доложите в полк, что собрание мы вместе провели, осудили негодяя, как положено, а я все протоколы сам потом оформлю. За это не переживайте. Бойцов уж как -  нибудь удержим в походном порядке хотя бы, не дадим разбушлатиться.
     - Степан, ты со своим ротным  с рукоприкладством давайте как – то поаккуртанее. Ладно ещё только один случай до полка дошёл, я – то больше знаю. Молчу пока,  понимаю всё, но не перегибайте палку. Запустят дело – мало никому не покажется.
     - Да сами же всё сегодня видели, как нам с этим стадом – то справляться, товарищ майор !?
     -  Ладно иди, паси своих баранов, потом, отдельно, при случае на все темы поговорим под рюмашку. Смотри только, чтобы бойни не было, следи строго !  У меня, кроме тебя, ещё с десяток подразделений в батальоне, все догляда требуют, - обреченно махнул рукой Борисыч и с заметной глазу усталостью в движениях пошагал к себе на третий этаж. Не вдохновило его затеянное комсомольское собрание, совсем не порадовало.

      Через месяц, когда вернулся из отпуска командир роты, мы скинулись, проставили полковому кадровику пять бутылок водки «Smirnoff» разлива из польского гаража. Тем успешно сплавили Жолдаспаева на Дальний Восток. Не спасло, конечно, много чего еще потом было интересного...
 
       События в стране нарастали подобно снежному кому, и это все не могло не отразиться, как в капле воды, на происходящем в нашем маленьком ротном коллективе, сшитым из бойцов разных народов погибающей империи.
      До крушения СССР оставалось меньше года…