На узкой тропе

Командировка закончилась. В 9.00 я покинул крохотную провинциальную гостиницу, расположенную прямо на железнодорожной станции. Она напоминала скорее лабиринт унылых тёмных коридорчиков с нишами для сна, чем собственно жилое помещение. Перед тем как занять место в неопрятном вагоне электропоезда, я решил прогуляться. Погожий февральский день. Небольшой морозец приятно бодрил. Солнце как жаропрочная актиния своими золотоколючими стрекалами обжигало лишь верхушки дистрофичных чёрноскелетных деревьев, но его анемичное тепло не доходило до мёрзлой земли, глядящей на солнечную лжеагрессию бледно–серыми глазами льдистых луж.

Я продефилировал по местному бродвею, облепленному стандартными вывесками и оглупляющей рекламой, и свернул на тихонькую улочку. Живописные домишки, примерно столетней давности, вместе с их палисадниками создавали атмосферу уюта и некой поэтичности. Хотя стены некоторых зданий и были обшарпаны, это нисколько не уменьшало, а может быть, даже и усиливало романтическую обстановку.
В конце улочки я приметил лавочку, где и расположился, подставив лицо солнечным лучам.Разомлев не так от тепла февральского солнца, как от тишины и беззаботности, я задремал. В мою идиллию ворвалось хлопанье крыльев вездесущих голубей. Я глянул в сторону этих суетливых птиц и увидел возле дерева странное существо, напоминавшее химеры на средневековых гравюрах.

Нехотя я оторвал от лавочки пятую точку и направился рассмотреть это создание. Оно оказалось обыкновенной собакой. Вернее, необыкновенной. У неё были странные уши: большие, обвислые, похожие на крылья летучей мыши. Чёрного цвета эти уродливые уши контрастировали с абсолютно белым телом животного. И даже не белым, а полупрозрачно-голубоватым и асбестово-сероватым, очень неприятным для глаз. Это тело напоминало и плесень, и хлорку, и трухлявый пень, облепленный поганками. Собака полусидела-полустояла, опираясь на три ноги и поджав четвёртую.

Я подошёл ещё ближе – любопытно ведь что это за тварь. Вообще-то я не люблю собак. Их неожиданная и порой непонятная агрессия отталкивает, слюнявое облизывание рук ничего не порождает кроме брезгливости, а резкий и вызывающий лай просто коробит все чувства, как трение пенопласта по стеклу. Есть определённый тип людей, которым собаки неприятны. К таким относились Чингиз-хан, Лев Толстой, Август Стриндберг, Уильям Берроуз и Говард Филипс Лавкрафт. Я стараюсь обходить собак стороной, но не всегда получается. В данном случае любопытство взяло верх над антипатией.

Стараясь не нарушать безопасную дистанцию, я стал рассматривать этот интересный экземпляр кинологии. Несуразные уши скрывали собачью морду, самую интересную, как я подозревал, часть животного. И я не ошибся. Но лучше было бы ошибиться. Встряхнув ушами как крыльями, собака обернулась на мои шаги. Как сказала бы моя бабушка – святые угодники! На меня глядела… то есть как раз не глядела – глаз у собаки не было.
В мою сторону уставилась собачья голова, на которой не было ни глаз, ни ноздрей, ни пасти. Просто этакая гладкая гипсовая болванка, но… с ушами. Беленькие остренькие уши, как у немецкой овчарки. И тут до меня дошло – те огромные странные чёрные уши вовсе не уши, а нетопырьи крылья. В подтверждение этого собака взмахнула ими, сделала гигантский прыжок и, распугав голубей, оказалась на другом конце улочки. Хлопанье крыльев этих космополитичных пернатых развеяло мои дрёмы.
 
Я посмотрел по сторонам. Никакой собаки. Графические эскизы деревьев и кустов, тихая провинциальная улочка.
Размышляя о неуловимости и загадочности причин сновидений, я направился в сторону железнодорожной станции с намерением выпить пару чашечек кофе и взбодриться. Дойдя до конца улочки, я свернул на местный бродвей… Когда я заходил на эту улочку, я повернул только один раз направо. Следовательно, чтобы возвратиться мне нужно было повернуть один раз налево. Так я и сделал, но передо мной была совершенно незнакомая улица. Я вернулся на тихую улочку. Постоял, подумал. Прошёл в другой её конец. Открылся вид на частный сектор и огороды. «Нет, всё правильно – мне в противоположную сторону». Но с противоположной стороны я вновь попадал на совершенно незнакомую мне улицу, а не на ту, «бродвеевскую». Оставалось только пожать плечами и идти. «В конце концов, –думал я, –городок небольшой, заблудиться здесь невозможно».

Я уверенно зашагал вперед. Вокруг меня, прижавшись друг к другу стояли одинаковые дома однотонно серого цвета. Окна поражали своей безжизненностью, будто в этих домах никто никогда не жил. Улица завершалась тупиком. Моё первоначальное солнечное оптимистическое настроение улетучилось без следа. Ничего не оставалось как возвращаться назад. За всё время этой неприятной прогулки я не встретил ни единого прохожего. Но ведь они были же на центральной улице. Может население из этих неприветливых домов было выселено по причине их аварийности? Как бы там ни было, но на улице не было ни души. Тревожное состояние – будто стал героем фильма-ужаса. Когда читаешь или смотришь подобные истории уютно устроившись в мягком кресле с пледом и с чашечкой ароматного чая, то кроме сладкого чувства безопасности, испытываешь ещё много приятных чувств, но когда становишься непосредственным участником такой истории, то хочется только одного – чтобы она поскорее завершилась и обязательно благополучно.

Я глянул на часы. 9.41… но… что-то не так. Секундная стрелка не двигалась – часы остановились. Я снял их с руки, потряс. Бесполезно. Может заводной механизм… нет… с ним всё в порядке. Я засунул часы в карман и достал мобильник. Этого и следовало ожидать – села батарея. Успокаивая себя наивной мыслью, что может быть это всего лишь сон, я, стараясь не напрягаться, продвигался в противоположный конец улицы.

К счастью, там не было тупика. Улица поворачивала направо, превращаясь в узенькую тропку, вьющуюся между одинаковыми одноэтажными домиками будто вырезанными из глянцевой книжки страшных сказок. Тропинка спускалась вниз, затем вновь взбиралась на холм, на котором виднелась беленькая церквушка. «Ага, я её видел из окон гостиницы, значит за холмом железнодорожная станция. Однако, как это я сделал такой крюк?» Недоумевая, я стал спускаться по тропинке. Другого варианта и не было.

Удовольствие от подобной ходьбы мог бы получить только в стельку пьяный: изрытая дождевыми потоками, напичканная булыгами, обломками кирпича и битым стеклом, тропинка представляла собой отвратительный и мерзкий слалом. Лавируя между мусором, я озирался по сторонам, но кроме разношерстных заборови треугольных крыш над ними, ничего не видел.

Тишина стояла такая, что кроме своих шагов и ударов своего сердца я ничего не слышал. И, конечно, в такой тишине даже легчайший шорох или вздох мог резануть слух. И резанул. Мне показалось, что это было глухое рычание. Я оглянулся. Никого. Я остановился и прислушался. И услышал только пульсацию собственной крови. Чтобы нарушить абсолютно мёртвую тишину, я громко спросил: «Здесь есть кто живой?» Можно было не сомневаться, что мне никто не ответит, но я всё же ещё раз задал этот бессмысленный вопрос. И продолжил спуск.

Тропа сужалась, количество мусора увеличивалось. Я остановился и посмотрел на небо. Теперь оно мне казалось не светло-голубым, а серо-голубым.
«Хорошо было бы взлететь и посмотреть на местность с высоты, – подумал я, – непонятно, как меня угораздило заблудиться?»
За неимением крыльев, пришлось двигаться по земле, по узкой грязной тропе, зажатой каньоном глухих заборов. Мне даже показалось, что дышать стало тяжелее, и возник гнилостный или трупный запах.

Нужно было идти вперёд. Впрочем, можно было и вернуться. Я даже на мгновение притормозил. Нет. Тем более, что появилось предчувствие, что вернувшись…
Что-то кольнуло в затылок. Я обернулся. Продолговатая тень волной пробежала по штакетнику. Или мне только показалось. Если кто-то следит за мной… Но зачем? Хотя в такой глухомани очень легко убить и ограбить. Но что с меня взять? Дешёвый мобильник и несколько купюр всего с одним нулём. Правда, существуют просто маньяки, для которых… Я отогнал дурные мысли и нехотя продолжил движение, хотя ноги, если бы они умели говорить, сказали бы, что предпочитают оставаться на месте.

Пройдя метров двадцать, я почувствовал на спине чей-то взгляд. Оборачиваться не хотелось, но обернуться было необходимо. Не зная к чему быть готовым и ожидая неожидаемого, я обернулся.
Шагах в десяти от меня стояла крупная немецкая овчарка. Столкнувшись с моим испуганным взглядом (а он был испуганным – чего греха таить, да и разве это грех), она улеглась и сделала вид будто меня не замечает. Я понял, что собака отрезает мне путь. Хотя возвращаться я и не собирался. Собирался – не собирался, но приятного мало, когда тебе пытаются перекрыть кислород. Одно то, что некто преграждает тебе путь, не сулило ничего хорошего, однако ничего в этой ситуации я изменить не мог.

Я пошёл дальше, постоянно оборачиваясь. Овчарка не спеша следовала за мной. Я старался гнать разбушевавшиеся страшные фантазии, но оказалось гнать их не так просто, особенно когда тебя преследует внушительная особь семейства псовых.

По моим расчётам тропинка не могла быть слишком длинной, однако она всё не заканчивалась. Слева показался мрачный прямоугольник железных ворот, справа тревожащая своим аскетическим средневековым строем, чугунная ограда. Мой взгляд задержался на этих одинаковых удручающих арматурных единицах, сквозь которые виднелся большой дом, построенный в псевдоготическом стиле, довольно грубо и неумело, как мне показалось. Затем я перевёл взгляд на железные ворота и увидел лежащую возле них собаку. Это был громадный мастиф цвета тёмного графита. Его красные тусклые глаза кроме глубокой злобы ничего не выражали, а из ноздрей сочилась противная жижа, распространяя фекальный смрад. Я тихо прошёл мимо, стараясь не дышать и сдерживая волнение изо всех сил. Как действовать, если… Об этом даже думать не хотелось.

Отдалившись на метров десять от собаки, я ускорил шаг. Оглянулся. Мастиф тупо и агрессивно смотрел мне вслед. А дальше за ним, как тень, виднелась овчарка. Я прибавил ходу. Вдруг справа возле забора, больше похожего на алюминиевый плетень, появился питбуль. Его свинно–акульи щели-глаза пробуравили меня плотоядным взглядом рептилии-насекомого. Я инстинктивно прижался к противоположному кирпичному забору и замер. Внутренности сжались в комок и вопль застрял между лёгкими и кадыком.

Микрошажками, призывая всю свою силу воли и стараясь подавить страх, я стал продвигаться вперёд. Питбуль оставался неподвижным как каменный идол, но вся его мощная напряжённая мускулатура говорила о том, что в любое мгновение он может напасть. По-черепашьи удаляясь от этого монстра, я проклинал тот день, когда согласился ехать в командировку. Когда расстояние между мной и собакой позволило мне надеяться на спасение, я «отлип» от забора и зашагал по центру злополучной тропы. Впрочем, шагать мне не хотелось – хотелось провалиться сквозь землю и оказаться прямиком у себя дома.

Внезапно калитка в воротах одного из домов распахнулась, и передо мной возник серый волкодав. Мастиф по сравнению с ним мне показался щенком. Я застыл как фонарный столб и очень хотел, чтобы в этот момент союз «как» исчез из этого предложения. Волкодав мрачно глянул на меня и уселся посреди тропинки. Обойти его было невозможно на столь узкой тропе.

Похоже история подходила к финалу. Я оказался в ловушке. Если бы в этой ситуации я мог спокойно мыслить, я бы поиронизировал, например, так: «Чтобы делал в подобной обстановке Чернышевский со своим знаменитым вопросом «Что делать?»»или так: «почему я не Мюнхгаузен, который мог вытащить себя за волосы?» Я нервно хохотнул от полнейшей безысходности, и этот хохоток только сильнее обнажил всю бездну ужаса и жути.

Не то что спокойно – я вообще никак не мог мыслить – страх склеил извилины под моей черепной коробкой. Выход из создавшихся обстоятельств искали древние нейроны спинного мозга. Я сделал два шага назад и осмотрелся. Справа был высокий бетонный забор, сзади овчарка, а слева чуть ниже моего роста ажурное ограждение из кованой меди. За ним симпатичный краснокирпичный домик, и во дворе никого. Кто бы ни жил в этом домике, выхода у меня не было. Одним движением (где–то глубоко в подсознании удивившись своей лёгкости и ловкости – обычно через преграды я переваливаюсь как тюфяк) я перемахнул через ограждение и оказался почти нос к носу с отнюдь не маленьким мраморным датским догом.

Если бы все эти приключения смотреть по телевизору или в кинотеатре о ком-то другом… Но всё это происходило не на киноэкране и не во сне, и ни с кем-то другим. Мне оставалось только бессильно и злорадно рассмеяться. И вся сущность моя душевной болью отозвалась на этот смех, потому что это был смех сумасшедшего. Я оказался между Сциллой и Харибдой и ни о чём не думал – включились бессознательные инстинкты самосохранения. Какая-то сила подняла меня в воздух (как оказалось, это была сила всех мышц моего тела) и перенесла меня на крышу небольшого строения. Дог ринулся за мной, но смог лишь дотянуться передними лапами до края крыши. С высоты этой неказистой постройки я увидел печальную, да что я говорю, кошмарную картину: со всех соседних участков, если они не были скрыты слишком высокими заборами, на меня с хищным любопытством взирали настороженные глаза четвероногих представителей песьего стада.

Я понял, что окружён «милыми» зверушками, которых человек называет своими «лучшими друзьями». Разнопородные и разномастные псины желали моей мученической смерти? Но почему, по какой причине? Я среднестатистический служащий, приехавший в командировку в провинциальный городок, честно и добросовестно выполнивший свои обязанности и не обидевший даже мухи, как принято выражаться, вдруг становлюсь жертвой какого–то собачьего заговора. Собачьего – и в прямом и в переносном смыслах. Чем же я заслужил подобную кару? И в чём я провинился? Если всё это не кошмарный сон… Но это был не сон – вот в чём беда.

Та белая собака без глаз и с крыльями летучей мыши – действительно кошмар, но сейчас меня окружали вполне реальные собаки, причём отнюдь не болонки и карликовые пинчеры. Чего они хотели? И где были их хозяева? Размышлять об этом было бесполезно. Я позвал на помощь. Ещё раз. Громче. Ещё громче. Ответом мне был тяжёлый лай датского дога, подхваченный другими псинами. Отчаянье сжало мне грудь и горло. И тут я заметил в крыше небольшой квадратный люк. Приподняв его крышку, я обнаружил ведущие вниз ступеньки. Выбора у меня не было.

Обливаясь холодным потом, с колотящимся сердцем, на бумажных ногах я проник внутрь и попал в помещение, выложенное зеркалами. Пол, потолок, стены и ряды невысоких, в человеческий рост, стеллажей – всё было зеркальным. На стеллажных полках лежали зеркальные шары разных диаметров: от футбольного мяча до горошины. Помещение было довольно просторным. Нечего было и гадать что оно собой представляло – всё равно бы не догадался.

Я аккуратно двинулся по скользкому полу, что называется, куда глаза глядят, стараясь соблюдать тишину и едва дыша. Оставив позади себя с десяток стеллажей, я увидел в одном из пролётов сидящую спиной ко мне чёрную овчарку. «Главное не сорваться в панику». Повторяя эти слова как молитву, я бесшумно заскользил дальше. В следующем пролёте оказался громадный ротвейлер, тоже сидящий ко мне спиной. Я почувствовал, как волосы поднимаются у меня на голове, а по позвоночнику вместе с мурашками струится ледяной пот.

Не трудно было догадаться, что в других пролётах между стеллажами я увижу тех же представителей псовой фауны. Я сжал зубы. Мне захотелось завыть, превратиться в волка, наброситься на собак и погибнуть в неравной схватке. Возможно эта моя отчаянная мысль выплеснулась из меня сгустком энергии и поколебала один из шаров на полке. Он сдвинулся с места, покатился и упал (медленно–медленно, или мне только так показалось) на пол, оглашая всё помещение жутким металлическим звоном. Я рванул как спринтер, не соображая куда бегу. Стоголосый лай и его стоголосое эхо преследовали меня.

Выскочив на ничем не огороженную полукруглую террасу, я остановился. Что дальше? Внизу под террасой простирался склон, густо поросший вековечными могучими деревьями и кустарником. Прыгать? Когда на террасе появился, как тень из преисподней, чёрный бандог величиной с лошадь, – о! у моего страха глаза, наверное, были очень велики, – сверкая белыми длинными клыками, всякие сомнения были отброшены. Я сиганул с террасы вниз и покатился по склону, разрывая одежду и собственную кожу. Благо, я не поломал себе конечности. Уцепившись за куст, мне удалось встать на ноги и обрести равновесие. Немедля ни секунды, я помчался сквозь заросли наугад. Наконец лес кончился, а с ним закончились и мои мучения. Я выскочил на шоссе, по которому – о радость! – мчались автомобили, встал посредине разделительной полосы и заорал что мочи.

После всего происшедшего другой на моём месте обратился бы к психотерапевту, но я решил стать писателем, избрав особый жанр лавкрафтовского хоррора. Теперь описание состояний запредельного ужаса я мог черпать не из книжного, а из собственного опыта.