ФЕШ

В одном дворе очень большого города жил-был красивый крупный пес. Его уважал всякий кобель и любила каждая сучка. Роскошный пес. Немолодой уже, но хорошо сохранивший и стать, и рост. Конечно, шкура его изрядно поседела, но оттого стала лишь шикарнее. Когда он шел по двору, одни псы выстраивались за ним преданной свитой, другие смотрели чуть издалека, от домов, но все одинаково восхищались. Он не просто шел – как бы шагал в императорской тунике древнеримских времен. Не надо было спрашивать, что за пес идет, чей он и так далее. И ежи понимали, а собаки тем более, что он очень знатен, чуть ли не королевской породы. Точнее, королевско-дворняжьей, потому что если бы не был он какой-то загадочной смесью, вряд ли хозяева, переехав или заведя другую собаку, выкинули его во двор. Скорее продали бы. Или оставили себе.

Но такого не случилось, потому он и был все-таки псом дворовым. Беспризорным, как и многие другие такие же бедолаги, выброшенные прежними хозяевами на большой простор жизни. Люди часто забывают, что, как считала замечательная поэтесса Мария Петровых,

 

Для пса человек будто солнце из мрака –

Молитва, мечта, божество,

Бесстрашно его охраняет собака,

Спасет и умрет за него.

 

                Мария Петровых

 

Да, у людей память куда короче собачьей.

Странная кличка Феш, на которую он охотно отзывался, точнее, отлаивался (а так его величали дворовые забулдыги), на самом деле должна была читаться как раз наоборот: Шеф. Если так прочтешь, все сразу становилось понятным. Как там было в его доме, когда жил у хозяев, никто не знал, а вот в своем дворе он, точно, был Шефом. Ну а поскольку в собачьем мире по сравнению с человечьим всё перевернуто, то, следовательно, его кликуха, Феш, здесь звучала очень уместно.

Феш считался не только самым видным и эффектным псом в своем дворе, но и самым умным. Решать приходилось много вопросов, и фактически каждый вечер, когда уже совсем темнело и во дворе никого, кроме горлопанящих подростков, не оставалось, собачье войско устраивало свои сходки и совещания. Забирались в дальний угол двора и начинали высказывать мнения по текущему вопросу.

Среди всех равнотекущих некоторые вопросы считались особо равными. Ну, конечно, собачьи свадьбы. С одной стороны, тут всё ясно: право первой ночи всегда принадлежало Фешу, не только хозяину двора, но еще и первому красавцу. Никто с ним не спорил. Если появлялась какая-нибудь текучая текущая сучка, кобели сразу расходились в стороны. После Фешевой первой ночи у всех права считались равными. Нетерпение тоже было одинаковым. Как тут разделить равное нетерпение на равные же права? Что и говорить, возникали драчки, большие покусы и бои. И только один Феш мог что-то решать. Он и решал. Обычно так: облаивал – равно! – всех кобелей сразу, разгонял их в стороны и сам приступал к исполнению права второй ночи. А уж потом становился, как часовой, рядом и сам же распоряжался, кому из кобелей под каким номером удовлетворять свое нетерпение сердца.

 В общем, всё решалось мудро-справедливо. Как и положено решать такие вопросы Шефу-Фешу.

Другим сложным вопросом были дворовые помойки. Это в прежние людские времена, когда почти все беспризорные псы двора жили у хозяев, они получали дома хороший корм. Ну совсем как в человечьем мире зарплату – первого или пятого числа каждого месяца. А когда их повыгоняли во двор, пришлось решать сей вопрос самостоятельно: успеть облазать и профурыжить все помойки до того, как придет сюда новоплемя человеческих бомжей. И еще: добытое-нарытое требовалось разделить поровну на всех. Главный принцип Феша – никого не обидеть. А еще главнее, конечно, не обидеть самого себя.

Он быстренько изучил сложную науку арифметику и хорошо делил помойно-награбленное: половину себе, остальное всем на всех. И дальше, как на собачьих свадьбах: если кто-то зарывался, устраивал большой лай или драки-кусаки, он быстро раскидывал дураков в стороны, лучшее из отданного было им брал себе, а потом выдавал всем всего по куску или два, а драчунам – лишь то, что останется. Иногда, правда, откуда-то раньше времени налетали бомжи, и тогда, хошь-не хошь, а приходилось драпать в темные углы двора, бросив на дороге добытое.

Ладно... Все-таки и этот вопрос решался под руководством Феша совсем неплохо.

А следующим были взаимоотношения с дворовой знатью. Так Феш и его сотоварищи-братки называли кобелей и сучек, которые теперь жили с хозяевами, гуляли на поводке, сытые, счастливые, довольные. Они выходили во двор за малой и большой надобностью, а также просто подышать. Их хозяева замечательно понимали, что собака без воздуха и движения – не собака, скоро начнет болеть и подохнет.

Отбирать у этой знати было нечего, так как вся их кормежка и попойка находились дома, в холодильниках и руках хозяев. Но вот побить, покусать их Феш со товарищи считали своей прямой обязанностью. Чтобы не задавались. Чтобы уважали и тех, кто когда-то тоже хорошо жил. Чтобы не думали, будто счастье вечно. Чтобы помнили: сегодня праздник на твоей улице, а вот побью, исцарапаю, издеру тебя в клочья – и праздничек, хотя бы моральный, уже на моей стороне. Домашние псины боялись дворовых и жались к хозяевам. А те, завидев, что приближается Феш или кто-то из фешевцев, сами оклычивались и начинали так орать на них, что собаки поскорее удирали в темные закоулки или подъезды.

Словом, и этот вопрос неплохо Феше-решался. Как и прочие, помельче. Например, взаимоотношения с собаками из соседних дворов. Далее: облаивание прохожих, тем более таких, кто явно нес в сумках мясо или колбасу. Покусывание пьяных – Феш, хотя и сам был выпить не дурак, все-таки пьяных не любил. Ну и так далее, текущих вопросов набегало много.

День, ночь – сутки прочь. И еще день, и еще ночь, и еще сутки, двое, трое... Жизнь шла обычным дворовым порядком. Революций никто не устраивал, за демократию не боролся. И так бы, наверное, продолжалось очень долго, если бы однажды во дворе не появилась симпатичная собачка. Дворняжка или породистая, трудно сказать. Какая-то помесь. Наверное, она очень хотела удрать от своей хозяйки, которая бежала за ней во всю прыть и кричала: «Штопа! Штопка! Домой!» Однако Штопа делала вид, что эти слова вовсе не к ней относятся, и явно стремилась углубиться в Фешевы владения, в этот двор, где было так много бродячих псов: больших и маленьких, полупородистых и беспородных, черных, рыжих, грязно-белых. С короткими ножками и длинными, как у оленя. С пышными хвостами и тощенькими, как у крысы, а то и вовсе бесхвостых.

Заметив гостью, Феш издали приосанился и поднапрягся. Во-первых, что за странная у нее кликуха – Штопа? Что она помогала латать-штопать своим хозяевам? Впрочем, поживший несколько лет среди людей Феш знал: чинить-налаживать в человечьих домах всегда есть что, а если реально нечего, то надо латать дыры душевные, а это очень непросто. Знал он и такой секретец: сами люди иногда не способны залатать друг у друга дыры душевные, разрывают их шире, углубляют дальше и совершенно замечательно умеют сыпать соль на эти раны. А вот собаки, оказывается, тут большие мастера, настоящие психологи.

Да, что-то Штопа штопала в жизни своей хозяйки...

Почему же решила удрать? Надоело жить людской жизнью? Воли-вольки собачьей восхотела? Видимо, так.

Феш тщательно втянул в себя окружающий воздух – не пахнет ли Штопкиной течкой? Воздух не откликнулся. Ага... Значит, она, скорее всего, решила пожить в этом дворе. Не своем – Фешевом. А это просто так никогда не бывало! Всякий вновь пришедший обязан был пройти у Феша настоящую проверку.

Проверяли Штопу всем кланом. Кто-то обнюхивал, кто-то пытался лизнуть. Один грубый кобель даже выдернул клочок шерсти из ее хвоста. Любая собака так еще облаяла бы за подобное оскорбление. Но Штопа, видимо, отличалась философским складом ума, потому что просто не обратила никакого внимания. В результате качественного и многостороннего экзамена вынесли общесобачье решение, подписанное хвостом Феша: принять.

Штопа понравилась всем. По вечерам псы и сучки выстраивались рядом с ней и вместе прогуливались  по двору. Она оказалась особой весьма знающей и много рассказывала им всякого-всего. О том, например, что сейчас вот они гуляют по замечательному зеленому двору и не менее замечательной улице, а раньше, это она совершенно точно знала от своей хозяйки, тут располагались деревни; а потом возникло огромное строительство: деревню превращали в город. С заселением вновь построенных квартир сюда понаехало много собак! Вот было интересно и весело! Правда, с кормежкой дела обстояли не так хорошо, потому что за отсутствием магазинов продукты добывали в других местах города, а это тяжело и далеко. Люди жили скромнее. Но ничего, со временем всё наладилось.

- Устаканилось! – значительно произнес Феш, который знал в стаканном деле толк.

Они просили Штопу рассказывать еще и еще, и она говорила обо всем, что знала. Вот, например, этот огромный подземный гараж, возле которого частенько собираются бомжи, - он ведь построен как возможное бомбоубежище для будущей войны, а вовсе не гараж, так что, смотрите, будьте начеку.

Это кобелям и сучкам было не очень понятно. Что значит – быть начеку? А что они смогут сделать, если война начнется? Трудно сказать... Кое-кто из собравшихся проверил, не затупились ли собственные зубы.

Неожиданно что-то изменилось: Штопа стала сердить и раздражать Феша. И началось-то с ерунды! Просто ей не понравилось, как зло он обгавкивает домашних собак, гулявших на поводке с хозяевами. Почему? Что плохого они ему сделали?

На этот конкретный вопрос Феш не смог дать столь же конкретного ответа, но оттого, что его поведение не понравилось симпатичной Штопке, он злился не на шутку. И потому еще сильнее обгавкивал собак с хозяевами и самих хозяев. Его братва помалкивала: не привыкли они возражать Фешу-Шефу. А Штопе какое дело? Она не привыкла подчиняться ему, продолжала как бы защищать небеспризорных собак. И однажды, когда Феш вдруг наорал... то есть, нет, конечно, нагавкал на нее, она возмутилась, тявкнула что-то ему в ответ, а потом вдруг и говорит:

- Просто ты завидуешь! Их хозяева не бросили, а тебя бросили. Хозяев и облаивай, а собаки-то при чем?

Братва замерла. Сразу по двум причинам. Во-первых, их поразили Штопины разумные аргументы. И, во-вторых, они, конечно, еще раз подивились ее смелости.

А Феш пока ничего не ответил. Решил подождать. Выбрать подходящий момент и уж тогда...

События, между тем, развивались дальше. Как-то Штопа заступилась за дворовых бомжей: мол, оставьте и им хоть что-то на помойке, пропадут бедолаги. За это Феш обгавкал наглюху еще раз и вырвал у нее прямо из пасти тот кусок, совсем небольшой, который она подобрала для себя. А про бомжей сказал, что это человеческие отходы: если она их жалеет, значит, сама такой же отход.

И опять преданная братва поразилась. Штопа не стала спорить с Фешем, а просто отошла в сторону, к самому краю двора. Вдруг кто-то смекнул, что она сейчас перемахнет через решетку газона, отделявшего один двор от другого, и уйдет в свою жизнь. В прежнюю ли, в теперешнюю – не так важно; главное – покинет их! А они уже привязались к новенькой. И потому два больших кобеля подошли к ней, завиляли хвостами, что-то спросили, сказали, тявкнули. Словом, не дали Штопе уйти.

Но она продолжала спорить с Фешем! Никак не могла понять, зачем надо ни с того ни с сего облаивать прохожих, бегать за детьми, кого-то хватать за брючину, поднимать брехню и визг на весь двор, когда люди уже легли спать... Ну просто не могла этого понять, и всё. По каждому случаю возникали крутые разговоры с Фешем. Ему совсем не нравились ее аргументы и возражения. И еще меньше нравился ему сам тот факт, что она вроде бы не признавала его начальнического авторитета! Зачем она тогда вообще нужна здесь, эта Штопа? Ее надо наказывать. Бить. Облаивать. Обкусывать. Выдирать шерсть из хвоста. Что угодно, чтобы только она по-настоящему почувствовала его руку начальника... то есть, нет, не руку, конечно, а лапу начальника, Шефа, а не Феша...

Однако главная драчка все-таки произошла по сугубо личному вопросу. Пришли у Штопы критические дни, и все кобели, подхалимски взглянув на Феша, выстроились в очередь за Штопиной любовью, прекрасно помня, что право первой ночи принадлежит Фешу, право второго раза тоже ему, а вот дальше... дальше...

Феш нахохлился. Сказал, что прощает Штопе все дерзости, и направился к ней решительно и внушительно, за своим первоправом. Ни секунды не сомневался в том, что она покорно-благодарно примет его Феш-любовь.

Но Штопа посмотрела на него зверем и сказала... нет, пролаяла: «Пшел вон!» Он не знал, что за недолгое время своего пребывания в этом дворе Штопка влюбилась. В совсем некрупного кобелька, серенького, слегка облезлого, недоедавшего и недосыпавшего. И прельстил он ее тем, что был очень добрым. К нему и обратила она свой влажный, ищущий взор, когда почувствовала, что пришла для этого пора.

Ее любимый пес, давно забывший, как его звали в доме хозяев, был человеком...  пардон, псом, конечно, кобелем как раз не очень-то робким. Ем у не нравился и сам Феш, и те законы в их вольной собачьей стае, которые тот установил. Услышав Штопкин любовный зов, он завилял хвостом и побежал к ней, мурлыча на ходу: «Любимая! Ласточка моя!»

И вот тут началось!..

Феш, с приличествующей начальникам и хозяевам особой интуицией, сразу почувствовал угрозу своей власти. Набычился, сузил глаза, пытаясь пристальнее вглядеться в наивного барашка, который решил покуситься на его, Фешевы, права, и мгновенно сделал резкий скачок. Один. Всего один. И вот уже он стоит возле Штопки. Пока не спешит исполнить свой мужской долг. Ему просто интересно: неужели эта паршивая козявка, этот серенький, седоватый шнырь – хоть очки интеллигентские надевай ему на нос, - неужели он, по силе едва ли мощнее петуха, осмелится развязать борьбу?

Неизвестно, думал ли Феш о том, что в случае чего все дворовые псы должны немедленно выйти ему на подмогу. Скорее всего, не думал, потому как ни на гран не сомневался в том, что он в одну секунду разделает нахала – да нет, нахальчика! – под орех. А те, вся его личная свита, разошлись в стороны и встали полукругом, как перед хорошим кулачным боем в старые времена. Стоят. Смотрят.

И Феш тоже смотрит. Высоко поднял свою королевскую башку. Высокомерно взирает – мол, знай наших! Ну же, щенок, сопляк старый, давай, иди! Если бы мне было не противно питаться собачьим мясом, я бы тебя сейчас просто порвал на куски и сожрал. Но придется ограничиться первым. Чего не идешь-то?

Штопка тоже смотрела в ту сторону. Нервничала... Подпрыгивала, повизгивала, невольно раззадоривая и раздразнивая псов-мужиков. Но те спокойно, как настоящие телохранители, стояли в стороне полукругом. Знали: они своего дождутся, им обязательно перепадет от хозяйского пирога.

Р-р-ряв!

Это Феш нетерпеливо гавкнул в сторону соперника. Ой, не смешите кур – что за соперник! Да он в три секунды размажет этого сопляка по стенке! Даже одной секунды хватит! Ну же, ты, слюнтяй, чего стоишь?

И Феш еще выше и величественнее поднял свою царственную голову. А Штопка еще испуганнее завиляла хвостиком, но совсем не в сторону Феша, а в сторону этого мозгляка, интеллигента-очкарика, слабака, слюнтяя.

Ну же, что стоишь?

Фешья башка взгорделивилась еще сантиметра на полтора. Ни дать ни взять – собачий царь земной! И в эту секунду случилось что-то необыкновенное! Феш еще не додрал свою царскую башку до самых верхних регистров, как вдруг пуля вонзилась ему в шею, грызнула ее и отлетела в сторону. Феш был слишком большим и великим, чтобы сразу терять сознание. Он взвыл, но оглянулся в сторону отлетающей пули. Ба, да это и не пуля вовсе, а мозгляк вшивый! Воспользовался тем, как гордо взлетела Фешья голова, и вдарил в шею. Уж не в сонную ли артерию попал? Феш разбирался в медицине, потому сразу понял: вроде бы нет, но вдарил как следует. В следующую секунду он просел и опустился на траву...

Свита изумленно взирала на происходящее. А Штопка и ее друг времени не теряли. «Пойдем, любимая, - сказал он ей. – Нам в этом поганом дворе делать нечего!» И, взявшись за руки... ой, нет, пардон, за хвосты, они направились по кратчайшей дороге, ведущей на улицу, а там и в какой-нибудь другой мир-двор.

Феш, наверное, хотел злобно посмотреть в их сторону и рыкнуть так, чтобы от страха свалились. Но куда там! Сил не было – продержаться бы как-никак, не сдохнуть бы. А свита... Она на то и свита, чтобы быть с сильным, а коли сильный ослаб, то на фиг он нужен. Свита в момент подсобралась. Потом выстроилась длинной шеренгой и потянулась вон из двора, где лежал на траве совершенно обессилевший и обезавторитетившийся Феш. Жалкое это зрелище – поверженный горделивец и хозяин...

Стая шла неторопливо, в том же направлении, что и Штопа с дружком. С трудом сдерживались, чтобы не кинуться на Штопу сразу всем вместе. Похоже, они примеривались к новому Шефу. Да, да, примеривались именно к Шефу, которого совсем не хотелось называть, как прежнего, Фешем. Но переставали удивляться подвигу Штопиного друга: надо же, такой малец, а справился с самим Фешем, царем двора! Герой, да и только!

Они шли, шли, и двор все больше пустел. А посреди него лежал в траве и лил горькие слезы обиды на жизнь поверженный Феш. Ну как могло произойти такое, чтобы его сверг какой-то мозгляк, а все остальные, враз предали?   

А если бы он поднял очи кверху, то увидел бы, что из всех окошек, за которыми жили домашние собаки, они сейчас повысовывали морды и смотрели вниз. Бантики, хвостики, челки, пуделиные кудряшки – всё с любопытством взирало на Феша. Каждому владельцу мудреной челки или яркого бантика не раз доставалось от хозяина двора, бандита, возомнившего себя начальником. У всех собак и собачек было достаточно причин, чтобы радоваться его поражению и свержению, вполне достаточно.

Но они не радовались. Потому, что в собачьем мире – совсем не так, как в человечьем, - лежачего не бьют. Они просто молча смотрели вниз, иногда переглядывались между собой, досадливо потряхивали хвостиками и бантиками. А потом разом, как по команде, устремляли свои взоры в ту сторону, куда ушли Штопа с любимым и все дворовые псы, торопившиеся на новую работу к неожиданному новому Шефу. Штопкиного друга зауважали все разом. Ему поверили. И доверили себя.