Оказавшись в России молодая немка Хельга Функ постепенно поняла как немцы добывают себе «необходимое жизненное пространство». Случай со школьной подругой был лишь первым из цепочки событий и поступков совершённых Хельгой в России. Вместе со старшей сестрой они обе едва не погибли в одном из боёв с партизанами. После этого Натали устроила ей перевод в Освенцим надзирательницей. Как она там служила кратко описано в «Непокорившихся». Когда начальство концлагеря приказало убить всю команду узниц, которую Хельга несколько месяцев спасала от смерти, с ней случился шок. Она понимала какой ужас каждый день и каждый час твориться вокруг. В чём ей приходиться участвовать. И ей было жизненно необходимо знать, что хоть кого-то она спасает. Хоть кто-то благодаря ей остался жить. Две узницы поняли по её виду что готовиться что-то страшное и в последнюю минуту Хельга вывела их из расположения команды, превратившейся в западню. После она ушла домой - видеть, как её людей гонят в камеру смертников, она была не в силах. Там она впервые напилась до пьяна.
Проснувшись на следующий день, толком не протрезвев, она бросилась на помощь — Это же мои люди! Они на меня надеются, они умоляют о помощи. Я найду их, выручу, спасу! Как? Как-нибудь, ещё не знаю, но спасу обязательно!» И вот так, переполняемая самыми светлыми чувствами, она как на крыльях понеслась в тот самый склад. Там было пусто — ни одного человека. Хельга вспомнила свой первый день в складе, тогда тоже она не увидела ни души и ещё удивилась — куда все подевались? Теперь она это поняла. Людей, работавших тут до неё, так же угнали на смерть. Скорее, скорее на помощь, иначе будет поздно.
Между бараками она наткнулась на Йозефа Крамера, Марию Мандель и ещё несколько эсесовцев и эсэсовок. Те её словно поджидали, рапортфюрер строго спросил.
Где вы были вчера? Почему не были на утреннем аппеле? Что за вид, вы что — пьяны? И это героиня-фронтовичка? Какой пример вы показываете остальным? Привести себя в порядок и доложить по форме!
Где мои люди?!
Доложить, как положено!
Где мои люди?!
Все смотрели на неё явно издеваясь. Тут Мария Мандель участливо сказала.
Ну это легко устроить. Прошу.
Скоро они все оказались перед бараком смертников. Весь Освенцим знал, что всем попавшим сюда, дорога отсюда только одна — в газовые камеры. Хельгу подвели к одной из обитых железом дверей, загремели засовы, дверь распахнулась, и Хельга увидела женщин своей команды. Лица всех уже были ужасно тонки, с каким-то серым оттенком, почти как тогда, когда она их забирала в свою команду. От яркого света они зажмурились, а когда увидели Хельгу вспыхнули радостью. Одна из узниц обернулась к остальным и радостно крикнула: «Вот видите! Я же говорила, что она за нами придёт! Что она нас не бросит!», и с радостью двинулась к Хельге. Но ту раздался властный крик одного их эсэсовцев «ХАЛЬТ!», «ЦУРЮК!» Женщины отпрянули назад и с удивлением глянули на Хельгу. А она мучительно думала — что же сказать, что же сказать, чтобы их спасти? Ты же так сюда стремилась, вот ты здесь, теперь давай - делай, спасай. Но как, как?! Давай говори, нельзя молчать, надо делать именно сейчас, в эти секунды, иначе будет поздно. Но что, что сказать, чтобы эти скоты выпустили несчастных отсюда? Что женщины её команды хорошие работницы? Что они вообще хорошие люди, их ждут дома, у них дети и старые родители? Что нельзя убивать невинных? Ей только рассмеются в лицо и спросят: «А ты вообще в этой войне за кого?» такой вопрос будет стоить жизни ей самой.
Она беспомощно вертела головой глядя то на узниц в камере смертников, то на палачей. Те со злорадством смотрели на неё, наслаждаясь её беспомощностью. У них у всех на рожах было буквально написано: «Ну, давай — что придумаешь?» У узниц же радость на лицах сменилась сначала удивлением, потом всё более и более проступавшим ужасом. Они видели беспомощность Хельги и уже умоляли взглядами «СПАСИ!» А Хельге ничего не приходило в голову. На неё напал какой-то ступор. Она вспомнила, что приказ о «замене» команды ей объявил сам Рудольф Гёсс. Не от кого ждать помощи, никто не поможет. Эсесовцы с наслаждением смотрели как на её лице сменяются: пьяная решимость, затруднение, напряжённая работа мысли, растерянность, снова умственная напряжённость, опять растерянность, понимание собственного бессилия, ужас, мольба (совсем такая же как у узниц в камере смертников). Узницы уже рыдали, Хельга в ужасе смотрела то на них, то на эсэсовцев. А те наслаждались видя как эта всегда подтянутая, уверенная в себе, имеющая боевые награды, презирающая их девушка, за то, что они храбры только с безоружными и всю войну проводят в безопасности, измываясь и мучая беззащитных, теперь чуть не плачет и готова валяться у них в ногах. Это был их триумф — они опустили эту героиню, заставили почувствовать себя дерьмом. Хельга всё понимала, но ничего не могла сделать.
Так прошло несколько минут, наконец Йозеф Крамер махнул рукой, дверь закрылась и из-за неё послышались многоголосые рыдания. Словно этого была мало он сказал.
По спискам не хватает двух узниц. Нам доложили, что вывели их вы. Где они?
В ревире.
Почему вы их вывели.
Они обратились за медицинской помощью, а согласно инструкции внутреннего распорядка № … , если нет другого распоряжения, следует поддерживать работоспособность тех, кто может принести пользу рейху. Запрета на отведение их за получением медицинской помощи я не получила и стремясь чтобы они принесли большую пользу рейху отвела их туда.
Что ж, тогда вам придётся самой забрать их оттуда, ибо ваша команда, согласно инструкции № … всегда должна быть вместе, и её начальник в первую очередь отвечает за это. Вы их забрали из команды, вы их обратно и вернёте. Для большей безопасности вам придаётся конвой, а то мало ли что.
Все понимали, что это был последний гвоздь в крышку гроба. Все знали множество инструкций и приказов, который эсэсовцы трактовали как им выгодно. До этого Хельга изо всех сил изображала из себя педантку, буква в букву, исполнявшую написанное на бумаге. Но теперь все понимали, что ей было узниц жалко, что она старалась помочь им, спасти. И вот теперь её заставили почувствовать своё бессилие и самой вернуть на смерть тех, кого уже было спасла.
Хельга поняла, что отказаться не может — это будет её приговором. Как могла медленно она шла к ревиру. За ней было увязались другие эсесовцы и эсэсовки, но она обернулась и глянула на них с таким лицом, что они поняли - она уже на пределе, ещё немного и она их пристрелит, лучше палку не перегибать. И они отстали. Идя к ревиру Хельга думала.
Ну что «ангел-хранитель», поняла кто ты есть на самом деле? Думала, что ты такая хитрая, такая мудрая, всех перехитришь, всех вокруг пальца обведёшь. А вот на тебе! Эти твари догадались насколько для тебя важно, спасти хоть кого-то, знать, что пусть вокруг совершается страшное злодейство, но ты в этом не участвуешь. Ты хорошая, ты не такая как все. Ты спасла больше сотни людей (хотя на твоих глазах убили сотни тысяч и вот их ты не спасла). Поняли, насколько для тебя важно считать: «Я чистенькая, хоть и среди дерьма». Поняли и ударили по самому больному месту. Заставили почувствовать себя таким же дерьмом. Так что не ври сама себе — ничего ты не можешь, никого не спасла, ничем ты не лучше других. Ты такая же тварь как они! И ничего с этим не сделать, НИЧЕГОШЕНЬКИ!
Так она пришла в ревир. Во дворе толпились выписываемые узники. Хельга знала, что всех их ждут страдания и смерть. Какого будет тем двоим узницам понять, что их жизнь кончилась? Она вызвала начальника ревира и передала ему бумажку с номерами тех девушек. Какое яркое солнце, какое голубой небо, а хочется провалиться под землю, к чёрту, к дьяволу, провалиться и никогда оттуда не вылезать! Появился начальник ревира и объявил, что узницы с таким номерами уже умерли. То есть как? С чего это? Они же были совершенно здоровы и крепки — она сама это знала. С удивлением Хельга повертела головой и вдруг её взгляд упёрся в толпу выписываемых. Сомнения не было — вот они обе! Уже коротко остриженные, в полосатых платьях, совсем как узницы из обычных блоков, а не в «канаде», но это без сомнения были они. Вот русская, а вот француженка. На платьях у них были чужие номера. Хельга поняла — они обо всём знают и заранее пришили себе номера каких-то умерших, а свои «подарили» им. В концлагере мало кого помнят по именам или лицам, только по номерам, а раз номера совпадают, значит всё в порядке. Обе поняли, что она их узнала, и лицо француженки исказилось от страха, а лицо русской выражало огромные презрение и решимость. Не было в ней мольбы о пощаде, на лице было словно написано: «Ну давай, делай зачем пришла — тварь фашисткая!» На Хельгу нашёл какой-то ступор, совсем как у камеры смертниц. Раздалась команда : «Выписываемые шагом марш!» Строй полосатых тел качнулся, повернулся и стал удаляться. А Хельга почувствовала невероятное облегчение, она физически ощутила, как уменьшился груз, давивший ей на плечи. Слава богу! Хоть кто-то уцелел! Хоть кто-то ускользнул о смерти. Убивайте, мучайте — но только без меня! Передав солдатам официальную бумагу из ревира с подписью его начальника и печатью, она пошла домой. Девушка понимала, что в покое её не оставят, что у этих скотов обязательно в запасе припасено ещё что-то, чтобы окончательно извалять её в дерьме и крови. Придя домой, она полезла в тумбочку, забитую едой и бутылками со спиртным из «канады». Надо напиться. Какая же гадость это спиртное! Как можно от этого испытывать удовольствие? Однако надо! Через отвращение, через силу, через не могу — надо!
Когда за ней пришёл посыльный солдат она лежала на кровати и могла только смотреть на него мутными глазами и что-то безсвязанно мычать. Солдат посмотрел на заваленный едой и пустыми бутылками стол, попытался её растолкать, но поняв, что это бесполезно, ушёл ни с чем.
После этого она просто забила на службу. Без всяких объяснений целыми днями валялась на кровати, закинув руки за голову и смотря в потолок. Лишь однажды в её дверь постучали, но она заорала отборным матом и несколько раз выстрелила в дверь. Больше к ней никто не приходил. А она всё вспоминала и вспоминала. Перед её мысленным взором пролетали картины детства, она заново испытывала ту радость, интерес, все ощущения и эмоции, когда открывала для себя что-то новое в лагерях БДМ и училище СС. Неужели всё это было дьявольским искушением?! Неужели она не заметила, как продала душу дьяволу?!
Безжалостная память выставляла напоказ картины прошлого: Сару за решёткой гетто, дома и улицы заполненные убитыми людьми, поднимающийся вверх парок от неостывшей крови в яме с убитыми, корчившуюся на полу в камере пыток в гестапо Настю, избитых до последней возможности подпольщиков на краю рва, горящий сарай с сгорающими заживо людьми и их крик при этом, дымящие трубы Освецима — вот во имя чего были лагеря БДМ и училище СС! Вот к чему ты пришла! Вот чему ты служишь, что насаждаешь на всей земле — молодая немка Хельга Функ! И ты будешь это делать дальше — никуда ты от этого не денешься, заставят! Что же делать? Что же делать?! ЧТО ЖЕ ДЕЛАТЬ?!!!
Ночью ей приснились её женщины в камере смертников. Они молчали, ничего не говорили, но их взгляды были красноречивее всяких слов. «Что же ты нас не спасла?! Мы же так тебе верили, так на тебя надеялись — а ты ….» Во сне она им отвечала: «Видит бог, я очень старалась вас выручить, я очень хотела, чтобы жили! Я не виновата, что это не вышло!» Но они продолжали смотреть и требовать ответа. Во сне к ней снова возвращались страшные картины прошлого: очереди перед газовыми камерами, пылающие русские деревни, рвы заваленные убитыми. Всё было настолько чётким и ярким, что она словно была там и переживала всё заново. Эти сны снились каждую ночь. Каждое утро она просыпалась измученная и разбитая, постоянно ей было так погано на душе, что не хотелось жить. В голове часто крутилась песенка.
И многое помню я всё и хорошее,
Но все заслонила лихая беда
И каждую ночь убегаю от прошлого
И всё убежать не могу никуда.
Душа скорбит и молится у бездны на краю
И жжёт меня бессонница и ждёт душу мою.
Тоска за мною гонится, за прошлое плачу
Уйди прошу бессонница, забыть я всё хочу!
Но ничего никуда не уходило, ничего не забывалось. Каждую ночь Хельга переживала всё снова и снова, будто это произошло только что. В одно утро она поняла, что жить так дальше невозможно, что эти сны сведут её с ума. И тогда она ясно поняла — ТАКОЙ жизнью жить невозможно, ЭТА жизнь ей не нужна! Ей нужно, обязательно нужно, прекратить эти взгляды. Прекратить этот кошмар, в который превратилась её жизнь. А сделать это можно только одним способом. И она решительно достала парабеллум. Мысли путались в голове.
Ну что, Хельга Функ — приплыли? Финиш! Дай хоть напоследок погляжу на тебя, прежде чем расстанемся навсегда. Ой чёрт, как больно, стоит только пошевелиться, словно изнутри головы бьют кузнечным молотом. Чуть на кровать обратно не упала. Как же голова болит, надо хоть опохмелиться напоследок. Нету! Ничего нету, все бутылки пустые. Ещё бы столько пить! Кстати, а сколько я пила? Какой сейчас день? А ладно, не важно! Итак, вторая попытка — ноги спускаем вниз с кровати, руками держимся за неё. Сидим? Вроде сидим и даже не падаем. Какой же мерзкий привкус во рту. Попробуем встать. Раз-два взя-я-ялллиии! Теперь мы упали на стол, ноги на полу, а туловище лежит на столе. Дышим ровно и глубоко, боже как же мне хреново! Цепляясь за стену, выпрямляемся и медленно-медленно, по стеночке, медленно передвигая ногами.... Вот и умывальная раковина с зеркалом на стене.
Здравствуй лицо — когда ты стало рожей? Это я что ли? Ну и кикимора, впрочем, неважно. Посмотрели, подышали, теперь прощай Хельга Функ — больше не увидимся никогда! Туда тебе и дорога, подносим пистолет к виску, сейчас бабахнем и всё — не будет больше этих кошмаров, не будет этой сводящей с ума душевной боли. Скоро встретимся с нашей командой и всё наконец-то объясним, они всё поймут и простят, вот тогда нам будет хорошо. Встретимся с мамой, дождёмся Сару, Настю … Стоп! А дождёмся ли?! В гимназии на уроках богословия нам ясно сказали: самоубийство — грех! Самоубийца не захотел стойко выносить испытания, что послал ему бог. Такого бог не прощает и поэтому самоубийца после смерти никогда не встретится с теми, кто ему по настоящему дорог и кого любил. Что же делать? Ещё одной такой ночки я не выдержу! Легче терпеть допросы третьей степени в гестапо, чем пережить такие ощущения. Как же быть? Дать свой парабеллум первому попавшемуся на глаза русскому узнику и сказать: «Убей меня»? Убить-то он конечно убьёт ибо для любого русского ты такая же тварь как и все остальные эсэсовки, только разве это не самоубийство? Нет, это не подходит. Что же делать, что же делать? О, идея! Надо погибнуть в бою! Точно, это не самоубийство, русские воевать умеют и таких как ты не щадят. Значит надо обратно в Россию, к партизанам.
И решительно спрятав пистолет, Хельга сунула голову под струю холодной воды. После, приведя себя в порядок, она решительно написала рапорт о переводе и отнесла его в канцелярию. Видимо этого от неё ждали, несколько дней не беспокоили, а потом, через посыльного вызвали в штаб и вручили нужные бумаги. Войдя в один из кабинетов канцелярии за проездными документами Хельга застала только узников, сидевших за столами. Увидев её, все они вскочили и вытянулись по стойке смирно. Не говоря ни слова, она взяла со стола одну из служебных бумаг.
Статистические данные привезённых евреев из Голландии.
Дата Количество Особая Рабочая
прибытия привезённых обработка сила
1942 год.
30.8 608 438 170
1.9 560 360 200
5.9 714 514 200
8.9 930 820 110
12.9 874 734 140
16.9 902 782 120
19.9 1004 813 191
22.9 713 601 112
26.9 928 790 138
30.9 610 546 64
3.10 1014 854 160
7.10 2012 1462 550
11.10 1703 1242 461
14.10 1711 1367 344
18.10 1710 1140 570
21.10 1327 650 677
25.10 988 818 170
27.10 841 590 251
1.11 659 459 200
4.11 954 796 260
7.11 465 355 110
12.11 758 578 180
18.11 761 661 100
21.11 726 653 73
26.11 709 639 70
2.12 826 656 170
6.12 812 743 69
10.12 927 867 60
1943 год.
13.1 750 750 0
20.1 748 748 0
24.1 921 921 0
24.1 516 516 0
31.1 659 659 0
4.2 890 890 0
11.2 1184 1184 0
18.2 1108 1108 0
25.2 1101 1101 0
Хельга бросила этот документ на стол и взяла следующий.
Перевозка евреев из Греции (район Салоник) с 1 января текущего года.
Дата прибытия Число в транспорте Зарегистрированы Особая обработка
20 марта 2800 609 1191
24 марта 2800 874 1226
25 марта 1901 685 1216
30 марта 2501 453 2048
3 апреля 2800 592 2208
9 апреля 2500 479 2021
10 апреля 2750 783 1967
13 апреля 2800 864 1936
Она знала, что здесь значит «Особая обработка». А ведь часто регистрируют только оставленных жить, а «Особую обработку» даже не считают. В третьем документе было написано.
Главному административно-хозяйственному управлению СС
Берлин. Лихтенвельде-Вест.
Докладываю. Строительство крематория №3 закончено. Таким образом все крематории относительно которых был издан приказ, построены. Производительность имеющихся теперь крематориев за сутки работы:
Старый крематорий №1. 3 по 2 муфельных печей — 340 трупов.
Новый крематорий №2 в лагере военнопленных (Биркенау). 5 по 3 муфельных печей — 1440.
Новый крематорий №3. 5 по 3 муфельных печей — 1440 трупов.
Новый крематорий №4 — 768 трупов.
Новый крематорий №5 — 768 трупов.
Итого 4756 трупов в сутки. Производительность может быть увеличена, но это потребует более частого регламентного обслуживания.
Смета расходов.
Цена одной печи — 25148 рейхсмарок, вес — 4637 кг. Цена указана из-за количества
франковагонов отгружаемых со станции.
По доверенности
фирма «И.А. Топф и сыновья (Эрфурт) Зендер, Эрдман, 50001/0211.
Закончив чтение и, уже уходя Хельга обернулась и сказала.
Придёт время и нам придётся платить по этим счетам.
После получения проездных документов, ей больше было нечего делать в Освенциме. Позади остались пронумерованные бараки, тысячи полосатых живых скелетов, дымящая труба крематория, колючая проволока, пулемётные вышки, ворота с надписью «Труд делает свободным». Позади вся эта страшная фабрика смерти, где происходит «окончательное решение еврейского вопроса» и «очищение жизненного пространства от низших рас». Что ж, осталось немного — избавиться от ночных кошмаров, сводящих с ума. Ничего, скоро русские партизаны поставят свинцовую точку в этих жутких сновидения. И тогда она наконец отдохнёт. Скорее бы!
Однако, когда она уже стояла за воротами, ожидая автобуса в Краков, неожиданно к ней подошла целая компания человек 20 эсесовцев и эсэсовок во главе с рапортфюрером Паличем. Странно — они пришли её проводить? Действительно, один из них заиграл на аккордеоне весёлую мелодию. Текли минуты, Хельга молча смотрела на них, они так же смотрели на неё. Наконец Палич заговорил.
Ну, что ж — скатертью дорога! Ты хоть понимаешь, что в том, что стоишь сейчас здесь, виновата сама? Ты же сама настроила всех против себя! Проще надо быть! Понимаешь — проще, и люди к тебе потянутся! Нечего было ходить с каменной рожей, с видом снежной королевы, трясти тут своим иконостасом! Подумаешь — она видите ли была под пулями, а мы не были. Ну и не были, ну и что? У тебя была возможность обеспечить себя на всю жизнь, а ты её упустила. Опять на подвиги потянуло? Ну иди геройствуй, зарабатывай крест на могилу! Скоро ты сдохнешь и тебя закопают в какой-нибудь яме, мы же ..
Во время этих слов все смеялись. Никто из них так и не понял, что значит застывшее, словно маска, лицо Хельги. Неожиданно для всех она выхватила парабеллум и выстрелила рапортфюреру под ноги. От неожиданности он отдёрнул ногу. Смех и музыку как обрезало. Следующая пуля сбила фуражку с головы аккордеониста. Жёстким голосом Хельга сказала.
Чего замолк? Играй! А то я ведь могу взять прицел пониже.
Вид у неё был настолько страшный, что все сначала не поверили своим глазам, но после ещё одного выстрела опять полилась мелодия. А Хельга стала стрелять под ноги Паличу. Тот каждый раз отдёргивал ноги и будто танцевал. Наконец обойма кончилась, не говоря ни слова молодая девушка так врезала всесильному рапортфюреру по роже, что тот растянулся в пыли. Всё происходящее было таким сверхъестественным событием, что все остальные стояли не веря своим глазам. А Хельга вставила в пистолет новую обойму и сказала.
Кто-то хочет что-то сказать?! НЕ СЛЫШУ?!
Она подошла вплотную и ткнула пахнущий порохом ствол пистолета под нос музыканту.
Ты хочешь что-то сказать?! Нет?
Тот в страхе отпрянул назад. А Хельга уже ткнула пистолетом в лицо эсэсовке, которая громче всех над ней смеялась.
Или ты? Что, голос пропал?! Я тебе могу его вернуть, правда ненадолго! Хочешь?! Нет?! Жаль!
Так она и стала переходить от одного к другому, всех заставляла нюхать ствол только что стрелявшего пистолета и каждому лицо в лицо, глаза в глаза говорила страшным голосом.
А ты? Нет? Может ты? Тоже нет? А над чем смеялась? Скажи, вместе посмеёмся! Я тоже поржать хочу! Чего все онемели?! Грустно стало от нашего расставания? Ну ничего, я вам веселья добавлю! Может спляшем напоследок все вместе? А? Что, желающих нет? А, понимаю — ваши сердца просто разрываются при мысли о нашей разлуке! Но не плачьте, мы расстаёмся не навсегда! Ещё встретимся и вот тогда вспомним, кто как родине служил! О, вот и мой автобус, жаль не договорили по душам, но ничего, всё ещё впереди! Так что ДО СКОРОЙ ВСТРЕЧИ!
Она скрылась в автобусе, двери закрылись и оглянувшись назад молодая девушка увидела, как остальные стали шевелиться, словно отмерли парализованные. Кто-то переговаривался с соседями, кто-то крутил пальцем у виска, а кто-то махнул рукой — больная какая-то, ну эту сумасшедшую к дьяволу. Они удалялись назад, всё дальше оставались ворота с надписью «Труд делает свободным», дымящая кирпичная труба, бараки за колючей проволокой, толпы полосатых людей похожих на оживших мертвецов. Прощай Освенцим — век бы тебя не видеть. Слава богу всё это позади! А впереди Россия, партизаны и избавление навсегда от страшных ночных кошмаров. Надо только отметиться в канцелярии наместника Ганса Франка в Кракове и в управлении СС в Варшаве.
15 мая 1943 года Хельга очнулась на койке немецкого госпиталя в Варшаве. Забинтованная голова раскалывалась от нестерпимой внутренней боли. Каждый толчок крови внутри собственного тела казался ударами кузнечного молота, стремившихся разломить голову изнутри. Боль была адская. Молодая девушка с трудом вспоминала что с ней произошло. К счастью всё вспомнить она так и не смогла. Иногда человеческое сознание ставит блоки в памяти, блокируя самые жуткие воспоминания, ибо тогда человек сойдёт с ума. В голове всплывали то большие куски прошедшего, то отдельные, не связанные друг с другом картины.
Поезд Хельги прибыл в Варшаву 19 апреля 1943 года. Ещё на вокзале она увидела много странного. Все были чем-то взбудоражены, поляки всё время о чём-то говорили между собой, почти не обращая внимания на немцев. И те это сносили. Такого раньше не было нигде и никогда. Да что же здесь такое творится?
Хельга должна была встать на учет в варшавском управлении СС, подать нужные документы и, дождавшись их рассмотрения, получить направление на новое место службы. Добравшись до управления СС она удивилась — по лестницам, с этажа на этаж, из кабинета в кабинет переходили и перебегали мужчины и женщины в эсэсовской форме, непрерывно трезвонили телефоны, звучали команды, слышались обрывки разговоров и похоже никто никого не слушал. Где же знаменитый немецкий порядок? Обстановка была близка к панике. Никто не хотел заниматься делами Хельги. Наконец в одном кабинете на неё наорали.
Да ты что, с луны свалилась?! Какое еще направление? В городе мятеж евреев!
А к кому же мне обратиться?
К господу богу! Или бригаденфюреру Штропу! Он в Варшаве самый главный в СС!
А где он сейчас?
В гетто!
Тут снова зазвонил телефон, и офицер стал отвечать абоненту, совершенно забыв о ней.
Ещё в 1939 году, когда Хельга училась в школе, и ходила по улицам родного Ротенбурга в форме БДМ, здесь, в только что захваченной Варшаве, происходили очень интересные события. В польской столице, как и во многих других европейских городах, столетиями были районы, где в основном жили евреи. Когда с Польшей было покончено, в её главном городе победители приказали всем евреям жить только в этом районе, за выход из него жестоко наказывали, хотя об убийствах речь ещё не шла. Всем полякам было приказано покинуть этот район и а на их места загнали евреев со всей округи. Сначала евреи не очень волновались. И до нацистов их травили, оскорбляли, били и унижали только за то, что они евреи. Жизнь постепенно делалась всё хуже. Нацисты обнесли гетто высокой стеной, за выход за неё теперь убивали на месте. Скоро на территории, где до войны жили 30000 человек, теперь обитало более 100 000. Только десятая часть населения работала официально на немецких предприятиях. Расплачивались немцы за работу едой, так чтобы только работающие на них не умерли с голоду. И это ещё считалось большой удачей. Все остальные были поставлены в такие условия, что уже месяца через два умерли бы голодной смертью. Остальные выживали как умели: занимались ремеслом, тайной торговлей за пределами гетто, оказывали разные услуги, тем у кого были средства, нищенствовали, просили милостыню, и т. д. и т. п. Хорошо жили только богатые евреи и очень предприимчивые люди, те кто мог добыть за стенами гетто что-то нужное многим, пронести внутрь и при этом не попасться и выгодно продать внутри гетто. Но таких было очень мало. В гетто произошло огромное социальное расслоение. Работали рестораны-кабаре, заполненные мужчинами и женщинами в шикарных костюмах и если бы не повязки со звездой давида на руках, то казалось, всё это происходит где-нибудь в Париже или Нью-Йорке, а буквально в нескольких метрах на улицах умирали от голода сотни истощённых, одетых в немыслимые лохмотья людей.
Смертность от голода и болезней была огромной, но в Берлине решили, что евреи подыхают слишком медленно. После конференции в Ванзее, из Варшавского гетто стали вывозить в лагеря массового уничтожения по 6000 людей ЕЖЕДНЕВНО. К апрелю 1943 года число евреев в Варшаве сократилась втрое. Любой немец в гетто был царь и бог. Для немецкого населения в гетто организовывались туристические поездки. Для них это было что-то вроде экскурсии в зоопарк.
В январе 1943 года эсэсовцы решили провести ещё одну, как они выражались «акцию» по отправке несчастных людей на тот свет. Но тут их впервые встретили пулями. Уже три года они чувствовали себя в гетто господами и повелителями, а тут им пришлось убраться. Это было сверх естественным событием. Пытаясь замять факт ТАКОГО сопротивления, чтобы не получить нагоняй от начальства и не дай бог не оказаться на восточном фронте, ничего не доложили в Берлин. Сколько им было нужно, столько они всё равно нахватали из евреев, что были покорны и не сопротивлялись. Те, кто сражался, кто за 3 года непрерывных издевательств и убийств не потерял чувство собственного достоинства, кто нашёл в себе силы и мужество встать и пойти почти на верную смерть — те спаслись. А те, кто уже смирился с рабским положением, кто думал спрятаться и отсидеться — те поехали в газовые камеры. Так впервые заявила о себе организация Мордехая Анелевича.
МОРДЕХАЙ АНЕЛЕВИЧ — герой еврейского народа! Еврейский Спартак. Он сумел поднять рабов на восстание против палачей. Сегодня невозможно себе представить, чего ему стоило собрать людей в тайную организацию: убедить, организовать, вооружить и обучить. Сегодня многие негодяи стремятся очернить его светлую память, представить его еврейским Аль Капоне, а его товарищей — бандой гангстеров! Оказывается, эсэсовцы Юргена Штропа шли в гетто не убивать всех людей поголовно, от древних стариков до грудных младенцев, а шли бороться с бандитским беспределом устроенным людьми Анелевича. Туда бы их — в гетто! Да действительно, среди евреев были бандиты, грабившие своих же несчастных собратьев, отбирая часто последнее якобы на борьбу с нацистами. На самом деле они всё пропивали и прожирали сами. ТАКИХ евреев, бойцы Мордехая Анелевича пристреливали сами без всякой жалости. Я не знаю какая же должна быть совесть у человека считающего, что раз среди евреев попадались негодяи, значит негодяями были все. Люди Мордехая Анелевича брали ценности у богатых евреев. Но на эти ценности они покупали оружие. У них было много возможностей выбраться из гетто и спастись. Они остались там на верную смерть. Какие-то странные гангстеры!
К 20 апреля 1943 года, дню рождения Гитлера, варшавские эсэсовцы решили преподнести обожаемому фюреру интересный подарок — истребить в Варшаве всех евреев поголовно! Рано утром 19 апреля, чётким, парадным шагом в гетто вошли колонны эсэсовцев. Они шли уверенные, что их боятся, что сейчас они весело развлекутся, как в друг из окон, подвалов, крыш и чердаков, в них полетели пули. Сначала они опешили, такого отпора ещё не было. Каждая секунда стоила жизни многим из них. Эти тыловые герои, всю войну сражавшиеся с безоружными людьми, позорно бежали от тех, кого 3 года безнаказанно избивали, грабили, насиловали и убивали. Ответственного в тот день за «депортацию» в концлагеря фон Заммерн не был потом расстрелян только потому, что в Берлине у него были высокие покровители. Палач варшавского гетто в отчёте в Берлин писал, что воюя с «коварным врагом» потерял убитыми меньше десятка своих головорезов. При этом он «скромно» умолчал сколько эсэсовцев было убито в первый день, когда командовал ещё другой. Хельгу угораздило приехать в Варшаву именно в такой весёленький денёк.
Узнав от других эсэсовцев, где находится вход в гетто, девушка направилась туда. Светило солнце, дул ласковый ветерок, по улицам двигались по своим делам люди, а Хельга думала - «Ну вот и всё! И никуда ехать не надо! Скоро мои кошмары кончатся навсегда!» Она шла на звуки стрельбы и поднимающийся из-за домов густой, чёрный дым. Чем дальше она шла, тем дым становился гуще, а звуки громче. Наконец она вышла и-за угла очередного дома и оказалась на городской площади.
До восстания на площади перед гетто готовились к ежегодной ярмарке. Уже были привезены декорации и аттракционы, но их так и не успели собрать. Теперь за ними немцы укрывались от огня повстанцев. За стеной гетто высились торцовые стены домов с заложенными кирпичами окнами и именно оттуда раздавались редкие выстрелы. Где-то в глубине гетто поднимался вверх густой, черный дым. В конце площади орудийный расчет уже разворачивал пушку. Среди зрителей возникло оживление, один мальчишка крикнул с радостным возбуждением
Глядите, пушку установили! Сейчас будут стрелять!
Раздался грохот, потом другой, третий, со стен посыпалась штукатурка. Одна из женщин схватилась за голову.
О боже, моя мигрень! За какие грехи, я должна так страдать?!
Те, кто за стенами страдают больше!
Какое мне дело до других!
Пушка продолжала всё стрелять и стрелять. В толпе продолжали оживленно переговариваться
Гляди, вон какие дырищи понаделали.
Вон еврей убитый висит.
Ага, здорово висит!
Это известие собрало целую толпу. Забыв о своей мигрени, женщина протиснулась вперед и теперь все время повторяла.
Где, где? Не вижу!
Да вон же, правее.
Не вижу!
Глаза протри, слепая тетеря!
Из еврейских домов валил дым, больше в эту сторону никто не стрелял. Немецкие солдаты вылезли из-за укрытий, и Хельга пошла к ним. От них она и узнала, где можно найти генерала СС Юргена Штропа.
Перед главными воротами в гетто находилась большая группа офицеров СС. Чуть в стороне находилась группа штатских с аппаратурой для киносъёмки. Ворота лежали на земле, метрах в двухстах находились дома, над одним из которых развивалось два флага. Один был польский, из белой и красной горизонтальных полос, а другой Хельга видела впервые. На белом полотнище была голубая шестиконечная звезда. Именно такие звёзды молодая женщина видела на евреях в разных гетто. Тогда это был знак обречённости и смерти. Все старались избавиться от этого знака, а здесь этим знаком явно гордились. Этот флаг словно говорил — да, мы евреи и мы вас не боимся. Попробуйте нас взять, зубы обломаете. Вдруг девушка увидела, что два солдата несут красивый, блестящий от лака, стол. Они поставили его на землю и стали накрывать его, как для роскошного обеда. Когда они закончили, за него уселся офицер с петлицами бригаденфюрера и принялся завтракать. На виду у евреев, возможно под их прицелом. Стало ясно — этим он показывает евреям, что их не боится. Наконец он откинулся на спинку кресла, словно сидел в театральной ложе и махнул рукой. Осторожно перебегая от укрытия к укрытию, немецкие солдаты стали приближаться к домам гетто. Стояла тишина, казалось можно услышать шелест крыльев пролетающих в небе птиц. Шло время, солдаты приближались всё ближе к домам, а ни одного выстрела так и не раздалось из окон. Стало ясно, евреи отступили в глубину гетто. Уже совершенно не прячась, немецкие солдаты шли всё дальше. Стрекотала кинокамера. Всё больше и больше фигур в серо-зелёной форме заполняло площадь между воротами и домами. И вдруг из земли вверх взметнулись и опали огромные чёрно-оранжевые кусты. Фугасы! От взрывов все солдаты вошедшие в гетто подлетели в воздух и рухнули мёртвыми на землю. И сразу из окон домов, по уцелевшим немцам ударили пули. Снова они бросились вон из гетто, многие из них так и не успели оказаться за стеной. Хельге бросилась в глаза появившаяся на крыше одного из домов молодая еврейка. Она подбежала к самому краю и бросила вниз бутылку с зажигательной смесью. Оказалось, она была обвязана верёвкой, один конец которой был обмотан вокруг дымовой трубы. Хватаясь за эту верёвку, она поднялась по крутой крыше наверх, и тут же опять устремилась к краю с другой бутылкой в руке. Генерал стоял в воротах раскинув руки в стороны и кричал
Не сметь отступать! Трусы! Не сметь отступать!
Но его никто не слушал. Вдруг позади него раздался взрыв и его роскошный, антикварный, заставленный прекрасной посудой стол, разлетелся на куски. Один из евреев, с крыши, как из пращи запустил в него самодельную гранату. К счастью для бригаденфюрера силы взрыва хватило на то, чтобы разнести стол, но не хватило чтобы достать до его владельца. Он оглянулся, подошел к обугленным доскам, от злости пнул их и с выражением злобного бессилия, молча посмотрел на своих офицеров. Каждый из них постарался спрятаться за соседа. Хельга поняла — вот он, тот момент, которого она ждала. Не надо ехать далеко в Россию, ждать оформления, её проблему можно решить здесь и сейчас. Наконец-то можно избавиться от этих снов, от этих сводящих с ума ночных кошмаров, от этой невыносимой душевной боли. Она молча взяла у раненого солдата его автомат и гранаты, автомат повесила за спину, а гранаты засунула за ремень сзади. Подошла к бриганфюререу, молча вскинула руку в гитлеровском приветствии и молча пошла вперёд. Одна, на верную смерть. Все немцы в изумлении смотрели ей вслед. Её же сейчас убьют! Ей что, жить надоело? А молодая девушка не спеша шла по площади. Она знала, что из домов, через прицелы, на неё глядят множество ненавидящих глаз. Что в любую секунду раздастся грохот, её пронзит страшная боль и для неё наступит вечная тьма. Вдруг ей пришла в голову мысль — а ведь она так и не начала курить! Сейчас её жизнь кончится, а она так и не узнала, что это такое. Остановившись, Хельга достала из кармана золотой портсигар, вытащила из него сигарету и закурила. Она спокойно стояла, зажмурившись под прицелом многих винтовок и пистолетов и даже не думала прятаться. Текли минуты, а на площади была тишина. Сейчас, сейчас её избавят от её ночных кошмаров. Девушка удивилась — почему евреи медлят? Они что, не видят во что она одета? Не знают, что творят в концлагерях женщины в такой форме? Чего ждут? Сигарета кончилась. Хельга открыла глаза и увидела недалеко стены с пустыми оконными проёмами. Оглянувшись, заметила множество немцев, попрятавшихся за укрытиями, наведённую на неё работающую кинокамеру, сотни глаз, в невероятном потрясении следивших за ней. Все ждали — вот сейчас из окон раздадутся выстрелы, и эта женская фигура в серой форме переломится и как сломанная кукла рухнет на землю, как и множество других фигур, лежащих на площади. Но евреи всё не стреляли. Немцы увидели, как девушка в эсэсовской форме резким движением отбросила окурок и решительно пошла вперёд. Идя вперёд, Хельга подошла к воронкам от взорванных фугасов. Странно, как евреи смогли протянуть провода к ним из дома под булыжной мостовой? Столько времени прошло, а евреи так ни разу и не выстрелили. Упустить такую цель? Ну хоть у кого-нибудь должна была дёрнуться рука. Неужели в домах никого нет? Нет не может быть — это ловушка! Ну а вдруг? Да или нет? Да или нет?
Откуда эсэсовцам было знать, что у евреев уже заканчивались патроны. Защитники гетто ждали, когда враги образуют плотные группы, чтобы открыть огонь, когда каждая их пуля наверняка найдёт себе цель. Хельга была уже у стены, в «мёртвом» пространстве, когда наконец услышала грохот выстрелов. На мгновение она замерла закрыв глаза. Неужели всё?! Конец мучениям? Но уже через мгновение, поняв, что боли нет, а стрельба продолжается, девушка оглянулась. Увидев, как на землю валятся прошитые пулями солдаты, а несколько раненых пытаются уползти прочь, её переполнила ненависть к евреям. Да что же вы меня не убили?! Вы могли меня избавить от этих кошмаров, а не избавили! Значит опять всё сначала?! Значит опять меня будут прожигать насквозь взгляды этих несчастных «канадок», которых я так и не спасла?! Ну теперь пеняйте на себя!
С немецкой стороны снова грохотали пулемёты и винтовки. На голову Хельге сыпалась отбитая пулями штукатурка со стен. Где-то наверху раздался страшный крик и вниз упало женское тело. Но он не долетело до земли, а повисло в воздухе на верёвке. Хельга узнала еврейку с крыши. Тут она заметила над своей головой торчащий из стены большой горизонтальный штырь. Ещё во времена средневековья над многим мастерскими и магазинами, вместо вывесок, на таких штырях висели большие изображения, того чем здесь торгуют или какие услуги оказывают: сапог, ножницы, хлеб, рыба и т. д. и т. п. Именно такой стержень и увидела Хельга. Она подпрыгнула, ухватилась за него руками и подтянувшись как на турнике, села на него уцепившись рукой за тело убитой еврейки. Штырь держался в стене не твёрдо, но вес девушки выдержал. Потом Хельга встала на штырь ногами, теперь прямо над её головой был оконный проём, из которого стреляли евреи. Эсэсовцы затаив дыхание следили, что будет дальше. Держась всё время одной рукой за верёвку, девушка вытащила из-за пояса гранаты и отвинтила предохранительную крышки. Из рукояток выпали на верёвочках шарики. Зубами Хельга выдернула эти шнурки и, даже не забросила, а засунула гранаты в окно. После взрывов она уцепилась руками за подоконник, подтянулась и перевалилась внутрь. Её тело действовало словно само по себе. Оказавшись на полу в комнате Хельга сразу, перекатилась в сторону перемещая автомат вперёд из-за спины. Сквозь гранатный дымок и поднятую взрывом в воздух штукатурку, она увидела 5 евреев. 2 мужчин и 1 женщина были убиты, парень и девушка ранены. Только мельком глянув на парня, Хельга поняла — не жилец, но девушка несмотря на текущую ручьём кровь с лютой ненавистью во взгляде пыталась поднять пистолет. Палец Хельги дёрнулся сам собой, и короткая очередь добила еврейку. Только тут Хельга поразилась — зачем? Она же страстно хотела, чтобы её убили. Почему же она это сделала? Как-то само собой получилось. Надеясь, что сейчас получит пулю, она обошла другие комнаты. Никого! Расстреляв последние патроны, евреи отступили, а эти остались прикрывать отход. Рядом с входной дверью заваленной разным хламом Хельга обнаружила ещё один фугас. Находившиеся в укрытиях немцы увидели, как в доме открылась дверь и на улицу вышла эта невероятная девушка. Спокойно она подошла к офицерам и свалила к ногам генерала СС Штропа две винтовки, три пистолета и пакет со взрывчаткой. Потом она снова вскинула руку в нацистком приветствии и спокойно сказала
Господин бригаденфюрер, ваше приказание выполнено — дом взят.
Офицеры были потрясены, никто не знал, что сказать — одна, единственная женщина взяла дом, который не могли взять множество солдат. Солдаты с радостными криками бросились вперёд. И всё это время кинокамера продолжала снимать.
Так Хельга и осталась рядом с командующим СС в Варшаве бригаденфюрером Штропом. Никто не назначал её ни на какую должность, но скоро все считали само собой разумеющимся, что она находиться тут. Сам Штроп быстро привык к ней, как к хорошему инструменту. Стоило ему сказать хоть что-то, как Хельга тут же преподносила ему это в виде готового, письменного приказа. Если все курьеры были посланы с поручениями, она сама садилась на мотоцикл и доставляла приказ по назначению. Ей предоставили комнату в доме, где жили только немцы. Находясь рядом с главным карателем она видела очень много. Все постоянно видели её подтянутой, в идеально выглаженной форме и начищенных сапогах. Она была совершенно невозмутимой. На её лице никто ни разу так и не увидел абсолютно никаких чувств. Выстрелы, взрывы, крики, пламя и жар пожарищ — ничего не могло вывести её из состояния полного равнодушия. С одинаковым выражением лица она могла и выпить чашку кофе и пристрелить человека. Все видевшие её в те дни, считали её идеалом эсэсовки. Заданий было много. Однажды, зайдя вместе с солдатами, в один из домов Хельга увидела несколько польских мужчин и женщин. Один из мужчин, по внешнему виду спекулянт с чёрного рынка сидел на столе и важным голосом произносил речь, словно профессор перед студентами. Все были так увлечены, что не заметили, что в комнате появились немцы. Щелчком пальцев Хельга подозвала к себе переводчика и тот стал переводить.
А я утверждаю, что в одном этом случае мы можем быть благодарны Гитлеру. Он выполнил за нас тяжелую и, прямо скажем, даже неприятную, черную работу. Теперь с еврейским вопросом покончено! Не сделай этого немцы, мы бы сами были вынуждены после войны заняться ликвидацией евреев. Одной заботой меньше! А все так называемые «гуманные взгляды» (эти слова он произнёс с нескрываемой издёвкой, глядя на словно застывшую девушку), тут абсолютно неуместны! Польша должна жить без евреев, этого требуют наши государственные интересы. Это одно! А второе — евреев жалеть нечего! Они же нас не жалеют! Любой из них, если бы мог, сразу всадил бы нож в спину первому встречному поляку. Достигни евреи власти, они бы показали нам почем фунт лиха!
«Таким, как вы — непременно - сказала та девушка — перед войной такие взгляды были очень популярны у наших фашистов!
Вы хотите сказать — националистов?
А это не одно и то же?
Нет! Мы хорошо знаем в каких кругах нас пытаются дискредитировать этикеткой «фашисты» Но после войны мы разъясним этим господам в чем тут разница!
Где разъясните?! В концлагерях?!
Если понадобиться, то и концлагерях! Именно там, а не где-нибудь еще мы разъясним коммунистам и евреям, кто мы такие!
Тут девушка, до этого вроде бы спокойно сидящая на месте, вскочила и со страстной ненавистью крикнула.
Ну а я вам скажу сейчас, не дожидаясь конца войны, кто вы такие. Вы бандиты! Можно было бы только презирать вас, если бы не приходилось стыдиться того, что вы тоже поляки! Вы позорите нас скоты!
И она изо всех сил влепила этому «оратору» пощечину. Он тут же ударил её кулаком в живот. Мужчина, бьющий женщину? Это сказало о многом. Девушка со стоном корчилась на полу и только тут все заметили немцев. Наступила напряженная тишина. Рожа этого хлюста сразу стала холуйски угодливой. Он тут же снял шляпу, поклонился и угодливо заговорил. Хельга жестом остановила начавшего было переводить переводчика и несколько минут внимательно молча смотрела на говоруна, как, на редкое насекомое. Потом достала парабеллум. Тот обрадовался и на ломанном немецком зачастил: «Да-да, вы правы — она коммунистка! Убейте её, мы тоже таких терпеть не можем ...» Он всё говорил и говорил, а Хельга задумчиво рассматривала пистолет в своей руке, будто пыталась что-то на нём разглядеть. Потом, по прежнему глядя на свой пистолет, выстрелила этому подонку в грудь и так и не произнеся ни слова вышла с солдатами из комнаты. Когда она вернулась к Штроппу к нему подбежал посыльный солдат, щелкнул каблуками и вытянув руку в гитлеровском приветствии, отрапортовал.
Бригаденфюрер, в щёточной мастерской продвижение застопорилось. Оберштурмфюрер Кригер просит подкреплений!
Генерал, поморщился, как от зубной боли и молча посмотрел на свою свиту. Прошла минута, другая. Все молчали, ведь приказа не было. Молчал и командир. Тогда вперёд снова вышла Хельга вскинула вперёд руку и, кивнув посыльному, двинулась к его мотоциклу.
Щёточная мастерская находилась на другой стороне гетто. Сразу за ней начиналось дорога, по которой можно было легко проникнуть в любую часть гетто. Поэтому так сильно стремились её немцы захватить и так упорно защищали её еврейские бойцы. Вылезя из коляски мотоцикла Хельга увидела распахнутые ворота, несколько запущенных зданий и дым, поднимающийся из-за них. И везде залёгших солдат в форме похожей на немецкую, но чем-то неуловимо отличающуюся от неё. Это явно были не немцы. Что это за солдаты такие?
Когда Хельга только-только прибыла в Россию, в Белоруссию, с инспекторской поездкой, прибыл сам Генрих Гиммлер. Рейхсфюрер СС желал поглядеть, как его подчинённые выполняют «историческую миссию германского народа», как претворяют в жизнь «новый порядок в Европе». Пообщавшись с командирами айнзатцгрупп и зондеркоманд о делах насущных, он получил от хозяев гостеприимное предложение немного поразвлечься по «тевтонски». Он ведь никогда не видел массовых казней — вот для высокого гостя и устроили весёлое и увлекательное шоу. Отобрали целую группу специально красивых евреек, вымыли, причесали, одели в хорошую одежду снятую с убитых раньше, напоследок вкусно накормили и предупредили - будут кричать или сопротивляться, умирать будут мучительно и долго.
Утром высокие гости под руководством главного тут эсэсовца Бах-Залевски выехали за город, где на поляне, среди прекрасных, мачтовых сосен, им выдали новенькие «вальтеры» и предложили вволю пострелять! Задорно играли патефоны, звучала весёлая музыка, трещали выстрелы, приятно пахло утренним кофе, свежими булочками, порохом и кровью. Всё шло прекрасно, молодые, прекрасные еврейки, не без грации, раздевались, мило и даже кокетливо улыбались своим убийцам. Так всё и продолжалось, весело и даже игриво как вдруг Гиммлер стал корчиться в конвульсиях и его вырвало. Конечно, это не в кабинете, сидя за столом считать - миллион туда, миллион сюда. Общее настроение было испорчено.
Бах-Залевски, проникновенно глядя в трусливо прятавшиеся за стёклами очков глаза, своего шефа сказал, что простые и славные немецкие парни, так же потрясены сегодняшним зрелищем, вот какая у нас проклятая работа. У них уже не осталось нервов. Мы в этой бывшей Руссландии превращаем нормальных людей в невротиков и диких варваров. Как они будут жить после войны?
Проблевавшись, Гимлер произнёс торжественную, патриотическую речь о своём восхищении мужественными немецкими солдатами, настоящими немцами « стойко … не смотря ни на что ... презирая трудности … и т.д и т.п», доблестно выполняющие историческую миссию немецкого народа и родина их не забудет. А с этим ... с этим он что-нибудь придумает. И ведь действительно придумал — куровод недоделанный.
Нет, о том, чтобы прекратить убийства невинных людей, речь не шла. Историческая миссия немецкого народа должна быть выполнена. Но надо же пожалеть нежные нервы истинных арийцев. Именно тогда рейхсфюрер СС приказал своим заместителям так расчленить процесс убийства, чтобы палачи по возможности не видели саму смерть. Тогда-то и появились милые штучки в виде газовых камер, машин-душегубок и других результатов технического прогресса двадцатого века, работу и результат которых Хельга видела своими глазами.
Поэтому пусть одних недочеловеков убивают другие недочеловеки. Благо и обнадёживающие прецеденты уже были. Первыми отличились украинские «западенцы» устроившие в захваченном немцами Львове такую резню евреев, что немецким эсэсовцам было почти нечего делать. Почти одновременно тоже самое, произошло и в Прибалтике. Дело дошло до того, что даже евреи радовались, когда в их городах наконец появлялись немецкие эсэсовцы, ибо до них «еврейский вопрос» решали местные «патриоты» с дубинами и ломами. Так, что надежда у Гимлера была, но ….
Тут были нужны помощнички не только верные, но и умелые в конвоировании (чтобы никто не сбежал), стрельбе по живым мишеням, вербовке информаторов и надзирателей без оружия среди самих заключенных и во многих других нужных профессиях. Нужны были такие, чтобы вдруг не застрелил своего офицера! Чтобы сам не застрелился от такой жизни. Чтобы был экономным и бережливым, ведь надо было не просто убить, а убить с максимальной пользой. Хельга сама видела документы о том, что только из Освенцима, всего за шесть недель осени 1941 года, в Германию было вывезено 222269 мужских костюмов и комплектов белья, 192652 комплектов женской одежды и 99922 детской. А еще были обувь, багаж, золотые зубы, волосы, пепел, … всего не перечислишь. В общем полицаи были очень нужной частью того самого «нового порядка», который Гитлер собирался устроить на всей земле. А где их взять сколько нужно? Надо их воспитывать!
И вот, недалеко от небольшой деревни Травники, вблизи Люблина, что в бывшей Польше, а теперь, казалось на века, генерал-губернаторстве, появилась очень интересная школа. Официально она называлась «Учебный лагерь СС Травники». Воспитанников называли: травники, вахманы, аскари. Ибо гордое звание «эсэсовец» могли получить только истинные арийцы, а эти, как ни крути, были низшей расой. Больше всего среди них было украинцев-националистов. Поступая в эту школу они давали клятву - « Мы, подданные восточных земель, вступаем добровольно в германские отряды СС для защиты интересов великой Германии». А интересы эти заключались в убийстве невинных людей.
Возраст их был 18-20 лет, в некоторых странах их до сих пор считают несовершеннолетними. Каждый из них, перед зачислением в школу должен был сдать вступительный экзамен — убить несколько еврейских женщин, детей или стариков, просто так, на выбор. Так их повязывали кровью и обязательно это фотографировали. Зачем, надеюсь понятно! Что это за травник, не убивший ни одного еврея — так не бывает. Вот так и жили эти защитники «неньки Украины» в своих каменных сараюшках, постигая тонкую науку палачества. Были там не только украинцы, например прибалты. Так целый шуцманшафт батальон №2 из литовцев после того как «освобождал» Белоруссию от белорусских крестьян, почти в полном составе был переведён в Травники повышать квалификацию. Всякой твари там было по паре. Был среди них даже один еврей — Гутгарь Шмуль Иванович. Правда остальные не знали его национальности, а то бы он в миг из курсанта стал учебным пособием.
Да, вот так жили они и не тужили. Курс обучения был примерно полгода и включал в себя обучение конвоированию, физическую подготовку, стрельбу, производственную практику (в ближайших гетто и концлагерях). Взводами командовали наиболее отличившиеся скоты, а вот ротами, для надёжности, уже немцы. Трудна и тяжела была работа у травников. Именно они несли службу в разных гетто и концлагерях, сначала на территории Польши, а потом везде в таких милых местечках как Освенцим, Биркенау, Холм, Собибор, Треблинка, Белжец, Яновка. Немцы там были только разными начальниками: «лаг», «блок», «командо», «кюхе» и прочими «фюрерами» или не достигшие призывного возраста с покалеченными на фронте и негодными по состоянию здоровья к строевой службе. А в основном всё они — травники. Именно они дежурили на пулемётных вышках, патрулировали периметр лагеря, конвоировали людей до места уничтожения, следили чтобы никто не дай бог не спасся, заталкивали несчастных в газовые камеры, и делали ещё много нужной и важной работы для установления «нового порядка в Европе». Как это происходило? Чудом спасшийся узник Треблинки потом вспоминал.
«Каждодневная работа была грязной — большинство привезённых евреев должны были сразу сгинуть в газовых камерах. ЕЖЕДНЕВНО в Треблинку поступало от десяти и более тысяч людей на уничтожение. В один день число прибывших в Треблинку достигло 24000. В лагерь никого из посторонних не пускали, даже конвой «транспортов» оставляли за пределами лагеря. Вагоны с жертвами загонял к лагерной платформе специальный локомотив (по 20 вагонов одновременно). Там обреченных встречала лагерная команда эсэсовцев, которая насчитывала более 300 постоянно полупьяных украинских головорезов. Под крики, выстрелы, побои, брань евреи бежали к «душевым» и полностью заполняли их. А потом …. Трупы, мокрые от пота и мочи, с ногами запачканными экскрементами и кровью выбрасываются наружу. Высоко в воздух подлетают детские тельца. Времени совсем нет. На подходе следующая партия! Плётки украинских надсмотрщиков подгоняют заключенных из похоронной команды. Две дюжины дантистов в поисках золотых коронок специальными крюками открывают челюсти. Другие дантисты выламывают золотые зубы и коронки при помощи щипцов и молотков ….»
Травники были жестоки по поводу и без. В случае побега узников они сами могли занять их места, а за отличие в убийствах им давали награду. Но убийство для немецких эсэсовцев уже давно стало обычной работой. Поэтому чтобы получить пачку сигарет, бутылку водки или разрешение на посещение публичного дома травникам надо было очень постараться. И они старались. Вот таких милых парней и увидела Хельга лежащими на земле, попрятавшихся кто куда, перед щеточной мастерской варшавского гетто. Конечно — это не безоружных убивать! Не детей и женщин в газовые камеры заталкивать! Тут воевать надо!
Чуть в стороне, в укрытии, находилась небольшая группа немцев. Хельга подошла к ним и передала приказ Штроппа — немедленно взять мастерские. Молоденький унтерштурмфюрер сказал
Если бы мне кто-нибудь сказал, как это сделать с таким сбродом. Были бы у меня немцы, а так ...
И он обреченно махнул рукой. Хельга поглядела на пустые проёмы окон мастерских, на посеченные пулями стены и твёрдо сказала
Смотрите, как это делается!
Под изумлёнными взглядами немцев и травников, она совершенно спокойно вышла на открытое место. Все поразились — её же сейчас убьют! Но со стороны евреев не стреляли. Хельга подошла к одному из травников и, совершенно спокойным голосом, сказала: «Форвертс». Но тот продолжал лежать лишь мелко трясясь. Хельга вытащила из кобуры парабеллум, направила его на лежащего и пнув его сапогом повторила: «Форвертс». Тот не послушался, ведь убьют же. Тогда Хельга сама пристрелила его и перешла к следующему, где всё повторилось. Так она и переходила, совершенно не прячась, от одного к другому и всё раз за разом повторялась. С ужасом смотрели на неё полицаи. Да что же её евреи никак не убьют?! Как идти в атаку, ведь это верная смерть, вон уже сколько их убитых товарищей перед мастерской лежит! Но она все ближе и ближе, и её никак не остановить. А пристрелить её — расстреляют немцы. Что делать?! Как выжить?! И так, и так смерть! Каждый, умолял судьбу, бога, высшие силы, чтобы эта страшная женщина подошла не к нему, а к его соседу. И постепенно то до одного, то до другого доходило, что смерть не там впереди, а вот она, рядом. В образе этой эсэсовки.
Расстреляв обойму, Хельга перезарядила пистолет, и подняв одного из них за шиворот пинком бросила его вперёд. Тот все эти страшные минуты отчаянно надеявшийся, что она пройдет мимо него, не заметит, выберет кого-то другого, но всё равно увидев рядом с собой её сапоги, с ужасом ожидая выстрела, и вместо этого почувствовав, как какая-то сила отрывает его от земли, поняв, что если снова заляжет, то теперь-то его убьют наверняка, дико вопя от ужаса бросился вперёд. В него никто не выстрелил. А Хельга, уже пинками и кулаками подняла с земли второго, третьего …, пятого …, двенадцатого и придав им ускорения сапогом в задницу погнала вперёд. Ни одного выстрела не раздалось со стороны евреев. Поняв что задержав врагов сколько им было нужно, еврейские бойцы отступили, все остальные «травники» вскочили с земли и бросились вперёд. Внутри раздалось несколько взрывов (сработали оставленные мины-сюрпризы) и щёточные мастерские были взяты. Вернувшись обратно Хельга доложила Штроппу
Господин бригаденфюрер! Ваше приказание выполнено — мастерские взяты!
К тому времени в штабе карателей, от общих неудач царило нервозное настроение, и генерал только раздраженно махнул рукой — сейчас не до этого. Потом Хельга узнала, что с наступлением темноты все войска были выведены из гетто.
Уже в темноте, возвращаясь в свою комнату, смертельно уставшая за день, Хельга вдруг увидела на одной из скамеек в городском парке, одиноко сидевшую девушку. Одета она была прилично, но вся её фигура была воплощением полного отчаяния. Это просто бросалось в глаза. Подойдя, Хельга осветила её фонариком. В луче мелькнула желтая звезда, пришитая к жакету. Всё ясно — еврейка из районов гетто, жители которых не поддержали восстание. Многие из них даже не прятались надеясь, что если они будут покорны, то немцы их пощадят. Три года гитлеровского «нового порядка» так ничему их и не научили. Но именно такие покорные первыми попадали в газовые камеры. На лице девушки застыло выражение полной покорности судьбе. Ясно, её вместе с другими евреями гнали к поезду, но ей каким-то образом удалось ускользнуть. Вот только идти ей теперь было некуда. Кварталы гетто уже горели. Никто из жителей Варшавы не пустил её на порог. Стемнело, в домах засветились окна, там ужинали и готовились спать поляки, а ей идти было некуда, она БЕЗДОМНАЯ! Всем своим видом еврейская девушка представляла картину полной покорности. Именно в таком состоянии люди кончают жизнь самоубийством. Увидев рядом с собой эсэсовку, она даже не подумала скрыться, попытаться хоть как-то спастись. В её глазах было одно выражение — убивай скорее. Хельга подумала
А давно ли я сама хотела скорее умереть? Убить эту еврейку сразу, что б не мучилась? Сдать другим эсэсовцам? Просто уйти? В любом случае это смерть. Боже как же я устала! Как хочется спать! Скорее бы прижаться щекой к подушке и, хотя бы на время ничего не видеть и слышать! Ладно возьму эту еврейку с собой! Утром разберёмся!
И она срезала ножом с груди еврейки желтую звезду. Взяла ту за руку и привела в свою комнату. Еврейка не обрадовалась, а только удивилась. От женщин в форме Хельги она давно не ожидала ничего хорошего. Наверно решила сдать её утром. Но молодая немка, приготовив несложный ужин, стала есть сама и указала ей рукой — ешь! Несмело еврейка взяла бутерброд. Из её глаз хлынули слёзы. Теперь, когда нервное напряжение немного отпустило, она плакала, как обиженный ребёнок. Вся боль, обиды, страх, унижения, навалились на неё с новой силой. За что с ней так?! Кому она сделала плохо?! В чём она виновата?! А сидевшая напротив немка и не думала её утешать. Она с совершенно равнодушным видом ела свой бутерброд запивая кофе из фляжки. Было видно, что она думает о чём-то своём, совершенно не интересуясь нежданной гостьей. Две женщины сидели за столом напротив друг друга. Одна, в гражданской одежде горько плакала, другая, в эсэсовской форме, спокойно ела обдумывая свои мысли. Когда слёзы еврейки иссякли, она спокойно сказала.
Давай спать! Я сегодня устала как собака!
Утром, уходя Хельга сказала.
Я вернусь вечером. Дверь запру снаружи. Сиди тихо, к окну не подходи. Если кто-нибудь станет стучать в дверь, не бойся - это может быть только случайно. Здесь живу только я, а во всём доме только немцы. Никому не придёт в голову искать тебя тут. В этом шкафчике две банки консервов и буханка хлеба. До вечера тебе хватит, а после я принесу еще. И не бойся, хотела бы тебя убить — сюда бы не привела.
Еврейка была потрясена — что за непонятная эсэсовка. Дверь захлопнулась, в замочной скважине проскрежетал ключ и всё стихло. Подойдя к окну, девушка осторожно выглянула из-за занавески на улицу. Эта странная немка, не оглядываясь шла по улице и скоро скрылась из виду.
За ночь к гетто подтянули артиллерию и дополнительные воинские части со всей округи. Утро началось с грандиозного артобстрела. Внутри домов раздавались взрывы, вспыхивали пожары, вверх взлетали кучи обломков, иногда вместе с кусками человеческих тел. Целые стены домов, вдруг опадали, сползали вниз, словно были сделаны из песка. Когда из всех окон вырывались огромные языки пламени каратели начали наступление. Хельга хорошо помнила эсэсовский закон войны против партизан — впереди тебя идёт твоя граната! Часто из одного дома вдруг гремели выстрелы, а из дома рядом выбегали люди с поднятыми руками. Когда Хельга доставляла приказ Штропа в воинскую часть наступавшую с другой стороны гетто, у неё вдруг заглох мотоцикл. Пришлось остановиться. Поневоле молодая немка обратила внимание на происходящее вокруг. С одной стороны тянулась длиннющая стена гетто, с другой находились дома в которых жили поляки. До этого момента занятая своими мыслями Хельга пропускала мимо сознания всё не затрагивающее её сейчас лично. А тут она огляделась вокруг и поразилась. Из-за стены гетто отчётливо пахло гарью, ясно было видно огромные дым и пламя, слышалась стрельба и крики убиваемых. А здесь люди спокойно шли по своим делам, будто не понимая, что совсем рядом, практически у них на глазах, убивают тысячи невинных людей! Чуть-чуть дальше по ходу движения была знакомая Хельге площадь. Теперь на ней проходила городская ярмарка. Работали аттракционы, балаганы, торговали ларьки, раскинулся шатёр бродячего цирка, слышались крики ярмарочных зазывал.
Глубокоуважаемые граждане! Почтеннейшая публика! Дамы и господа! Паны и пани! Майне дамен унд херрен! Подходите! Подходите ближе! У нас вы увидите чудо искусства! Я назову вам лишь одно имя! Глория с Монмантра — мировая знаменитость! Звезда Парижа! Она покажет вам новый танец, танец красоты! Лишь тончайшая фата скрывает её прекрасное тело, а оно, видит бог досталось ей от породистых родителей, что может подтвердить и начальник полиции Варшавы, который милостиво разрешил представление. Нравственность соблюдена! На представление приглашаются только взрослые мужчины. Дамы только в сопровождении кавалеров ….
Господа! Господа! К нам! К нам! К нам! Я представляю вам Джека Бурелома — сильнейшего человека в мире. Сильнее его нет по обе стороны Атлантического океана! Это суперчемпион греко-римской борьбы. Три самых сильных мужчины из зала могут сообща помериться с ним силой! Приходите к нам! Поборитесь с ним! Разрешен любой приём! Самый хитроумный и коварный! Никаких запретов! Если вы станете победителем, то получите в баре бутылку «Зубровки», 50 марок и бесплатный билет на наше следующее представление ….
Заходите ….. Не проходите мимо …. У нас вы получите …. К нам … У нас ….
И всё это происходило в 50 метрах от стены гетто, из-за которой поднимался удушливый дым, слышалась стрельба и душераздирающие крики. Смерть тысяч людей происходила на глазах у сотен веселящихся ротозеев. Хельга поразилась — да что же это за люди такие. У них на глазах происходит массовое убийство, а они не только не пытаются этому помешать, но даже не думают прекратить развлекаться. Об убийствах евреев если и говорили, то только, как о весёлом, оригинальном представлении. И тут её внимание привлекла молодая девушка с цветочной корзинкой в руках. Она была хорошо одета, внешне ничем не напоминала еврейку, но была в её движениях, в том, как она шла, как реагировала на внезапные близкие взрывы и выстрелы за стеной какая-та нервозность. Какое-то отличие от остальных поляков. Вдруг перед ней, как из под земли, появились двое мужчин, загородив ей дорогу. Хельга не знала польского языка, но каким-то невероятным образом поняла весь их разговор.
Что, вышла на прогулку, жидовская тварь? Мы не собираемся бегать за тобой весь день! Три тысячи злотых и гуляй. А не то выдадим тебя гестапо!
Хельга ясно видела, что девушке очень страшно. Несколько мгновений она растерянно глядела в их ухмыляющиеся, торжествующие рожи и вдруг натужно рассмеялась. Те очень удивились. Они привыкли чтобы их боялись, а тут вдруг смех.
Ну хорошо, пойдёмте! Я хочу посмотреть ту милую комнатку!
Какую комнатку?
Ту, где в гестапо отучают зря стучать на своих же единоверцев-поляков.
Ну ты тварь сейчас получишь!
И они стали её бить. А польские прохожие спокойно проходили мимо, словно ничего не видели. Хельга вынула пистолет и спокойно подошла к ним.
Васт ис даст!
А тебе чего надо …. ой простите пани-фрау. Тут пришлось объяснить кое что одной непонятливой. Не извольте беспокоится. Мы держим этот район и …
Они так не успели разглядеть, как Хельга, даже не поднимая руку, прямо от живота выстрелила каждому в брюхо. Как они орали подыхая! Всадив в каждого ещё по пуле, Хельга ушла. Избитая еврейка поднялась с земли и удивлённо смотрела вслед этой изумительной немке. Но долго глядеть ей было некогда, ведь под цветами у неё была взрывчатка для Мордехая Анелевича, а звали эту еврейку Тося Альтман.
Возвращаясь обратно, Хельга стала свидетелем страшной и вместе с тем совершенно обычной для Варшавы сцены. По улице стайка польских мальчишек от 7до 12 лет весело крича, гнала еврейского мальчика. Они гнали его, свистя и улюлюкая бья и пиная словно бездомную собачонку. Им было очень весело. Еврейскому мальчику было лет 8. Это был невероятно худой беспризорник в грязных, вонючих лохмотьях, сквозь которые во многих местах было видно голое тело. У него был взгляд полный мольбы и страданий, но дети, счастливо смеясь, продолжали гнать его, кидая в него камни. Они так увлеклись, что ничего не замечали вокруг. Тут еврей споткнулся, упал и только теперь посмотрел вперёд. Увидев близко впереди себя женщину в эсэсовской форме, он остолбенел. Даже сквозь многомесячные грязь и загар было видно, как его лицо залила смертельная бледность. Увидев Хельгу, польские мальчишки отбежали в сторону и уселись на куче обломков оставшейся от разрушенного дома. Они сидели, весело переговариваясь и на их лицах были счастливые улыбки. Хельга поразилась — они знали, что сейчас, на их глазах, произойдёт убийство! Они понимали, что сами загнали этого еврейского мальчика в ловушку. И теперь они сидели с радостными (именно с радостными) улыбками, будто в цирке! А ведь это были дети! Самому младшему из них было 7, самому старшему 13 лет! И это были не немцы — поляки! Ведь немцы их враги! Что им сделал этот мальчик?! И ведь теперь она просто так уйти не сможет. Если она оставит этого мальчика в живых, уже завтра о такой странной эсэсовке будет знать пол Варшавы и рано или поздно это дойдёт до её начальства. Тогда и её конец! А эти весёлые ребятишки, увидев как она вынула пистолет даже затаили дыхание, Хельга поразилась — точно такие лица она видела когда-то в цирке, перед смертельным прыжком гимнаста под самым куполом. На их лицах застыло выражения великого СЧАСТЬЯ! А еврейский мальчик во все глаза смотрел в небо на его лице было выражение полной покорности и какой-то детской обиды. Девушка поразилось — как похоже его лицо на лицо ангела в одной из скульптурных композиций виденных ей когда-то. Как его лицо было прекрасно! И в такое лицо стрелять?! А позади него, почти на одной линии сидели те, кто радостно ожидал его смерти.
Глядя на этих гадёнышей, Хельга вдруг ясно поняла ответ на вопрос возникший у неё ещё в Освенциме — а почему самые страшные концлагеря, настоящие фабрики смерти, где узников даже не переодевали в полосатую одежду, а прямо из поездов гнали в газовые камеры, разместили именно в Польше? Не в Германии, не в Австрии, не в Бельгии, не в Голландии, не где-нибудь на пустынном острове в Балтийском море, а именно в Польше? Сюда привозили чтобы убить, евреев со всей Европы! Раз уж захотели убить, что, нельзя было это сделать поближе? Ведь нацисты были большие экономы, у них ничего не пропадало, а тут тратили уголь, занимали железные дороги, отвлекали от военных перевозок паровозы и вагоны, что, они у них были лишние?!
А потому, что при всей своей низости германские нацисты всё же опасались убивать невинных людей рядом с теми, кто их хорошо знали, с ними росли и дружили. Даже после такой длительной обработки и промывки мозгов, нацисты были не уверены в немцах, опасались, что у них взыграет возмущение. А вот в Польше они этого не боялись! И это понятно! После нападения Германии на СССР во многих городах восточной Польши произошли массовые убийства евреев. Особенно стало знаменитым небольшое местечко Едвабне в Белостокской области. Вдохновлённый общей идеей коллектив граждан одной очень европейской национальности никому не позволил тронуть своих евреев. Скинулся на керосин и инициативно загнал местных евреев в сарай. Женщин стариков, маленьких детей. Немцы всё равно их всех убьют, так чего же добру пропадать? Милые, добрые соседи! И таких случаев десятки! Национализм, впавший в крайность — всё что живёт рядом, но при этом выглядит или говорит иначе надо искоренить на корню. Желательно без пролития крови. Крики, плач, мольбы не в счёт. Убивать «иных», «не наших» приятно и выгодно — остаются вещи, квартиры и дома освобождаются. Как говориться — ничего личного. 2 августа 1943 года в Треблинке, а 14 октября 1943 в Собиборе, евреи, которых гнали на убой в газовые камеры, вдруг набросились на своих мучителей, вырвали у них оружие и сполна с ними рассчитались. Голыми руками против собачьих клыков, хлыстов, пистолетов, винтовок, колючей проволоки с убивающим электрическим током, пулемётов на вышках. ГОЛЫМИ РУКАМИ! Они решились на верную смерть и всё же вырвались из ада! Они думали, что самое страшное уже позади! Что они уже спасены! Наивные люди! Те, кто ушли большими группами на восток, к русским партизанам — те уцелели. А те, кто пробирался в одиночку или мелкими группами, кто думал спрятаться, тех убили … нет, не немецкая погоня — местные поляки! Еврейская пара, которую прятала на чердаке польская семья, прятала не даром, а за золото, всё же дождались русскую армию. Когда эти евреи наконец открыто вышли на улицу, остальные поляки чуть не избили прятавших их. Ведь узнай об этом немцы, не поздоровилось бы всей деревне! Чего ради они, честные поляки, должны были рисковать из-за каких-то евреев?! Можно привести тысячи примеров, когда поляки выдавали скрывающихся евреев немцам или убивали их сами! Оружие, которым евреи встретили эсэсовцев фон Заммера, поляки ПРОДАЛИ евреям! Продали за золото, причём многое оказалось ржавым хламом! Да, были случаи, в том числе и в Варшаве, когда поляки помогали, прятали евреев, спасли от казалось бы неминуемой смерти, сражались и погибали вместе с ними! Но это были ОТДЕЛЬНЫЕ случаи, произошедшие ВОПРЕКИ царящему в Польше общему настроению.
Когда друг Мордехая Анелевича Ицхак Цукерман сумел добиться встречи с руководителем польских партизан «Армии Крайовы» в ответ он получил только добрые пожелания и ответ, что поляки не могут помочь как-либо существенно ибо тогда немцы перебьют их вместе с евреями. А они должны сохранить силы для будущей борьбы. Евреи обречены, помогать им бессмысленно и вообще большую помощь евреям не поймут многие поляки, это оттолкнёт их от «Армии Крайовы» и к тому же господин Цукерман не может отрицать, что между поляками и евреями существуют давние противоречия, которые не преодолеть просто так. Выслушав их Ицхак был потрясён. Вот что он ответил. Сначала спокойно, а под конец уже кричал.
Что же, я услышал ваши убедительные слова. Вы ждёте от меня ответных слов и вот оно. Оно очень простое. ТАМ СЕЙЙЧАС УБИВАЮТ ТЫСЯЧИ ЖЕНЩИН И ДЕТЕЙ! ТЫСЯЧИ ПРЯМО НА МЕСТЕ, А ТЫСЯЧИ ВЫВОЗЯ НА СМЕРТЬ В КОНЦЛАГЕРЯ! МЫ ГОТОВЫ СРАЖАТЬСЯ, МЫ ГОТОВЫ УМЕРЕТЬ, НО НАМ НАДО ХОТЬ ЧТО- ТО КРОМЕ НАШИХ КУЛАКОВ! ЕСЛИ ВЫ НЕ ПОМОЖЕТЕ СЕЙЧАС, ТО СКОРО ВАМ ПОМОГАТЬ БУДЕТ ПРОСТО НЕКОМУ!
Но он так ничего и не добился. За всё время восстания евреи получили от поляков: 1 пулемёт (времён первой мировой войны с патронами на две минуты боя), 50 гранат, 70 пистолетов (многие неисправные), 1 автомат. Своим глазами Хельга видела, как сотни людей убивали прямо на глазах веселящихся ротозеев сбежавшихся полюбоваться на горящие улицы, свисающие с балконов обугленные тела, живые факелы мечущиеся по горевшим крышам. Когда группе евреев на улице Лешно удалось, подкупив немецких часовых, выбраться на «польскую сторону», поляки, не немцы, а поляки, загнали их обратно, на уже горевшие улицы. Тысячи евреев всё-таки спаслись, но только потому, что в Польше были и другие партизаны - «Гвардия Людова» подчиняющаяся польским коммунистам и Москве. Тем уже было неважно кто какой национальности, лишь бы он не был трусом и сражался против общего врага.
Уже после войны в Кракове и Кельце произошли страшные погромы. Снова евреев насиловали, грабили и убивали. Не немцы — поляки. За что?! За то, что посмели не сдохнуть в газовых камерах, за то, что чудом уцелели на краю расстрельных рвов, за то, что посмели вернуться в свои дома и квартиры, где уже давно жили новые хозяева привыкшие считать чужое имущество своим, а теперь вынужденные возвращать всё прежним владельцем. За то, что многим пришлось жалеть — ну почему же вас немцы не убили? Долго после войны в Польше говорили такие слова — "Гитлер конечно сволочь и мерзавец, но с евреями он поступал совершенно правильно! Жалко не всех добил!" Достаточно было крикнуть в толпу поляков — «Евреи убивают наших детей в своих синагогах!» и озверевшая толпа ( даже не знаю как их назвать - существ наверное!) бросалась убивать невинных людей. Когда в Кельце, после слов подговорённого, малолетнего гадёныша, будто его похитили и хотели убить евреи, спасающиеся евреи, те кого не успели убить в других местах, собрались в одном из домов и приготовились защищаться, туда заявился поляк - милиционер, представитель власти. Он отобрал у евреев оружие и со своими дружками выгнал несчастных на расправу толпе озверевших скотов. При этом орал — «Гитлер вас не добил, так мы это закончим!» Понадобилось вмешательство русской армии чтобы обуздать озверевших тварей.
Всего этого Хельга не знала, но ясно поняла, глядя поверх пистолетного ствола на еврейского мальчика закрывшего глаза и шептавшего молитвы и этих гадёнышей, со счастливыми улыбками ожидающими как она его убьёт. Примерно минуту молодая немка переводила взгляд с жертвы на его мучителей и обратно. На него и на них. На него и на них! На него и на них!
Внезапно она резко перевела ствол парабеллума с еврейского мальчика на его мучителей. Трое из них так и умерли со счастливой улыбкой на лицах. Трое успели только удивиться. На лицах последних двоих успело появиться выражение обиды — а нас-то за что? Что мы такого сделали? Еврейский мальчик при звуках выстрелов только вздрагивал не открывая глаза. Наступила тишина. Мальчик так и стоял сжавшись и зажмурившись. Наконец он с удивлением открыл глаза. Он не понимал почему до сих пор жив. Пока Хельга заряжала в пистолет новую обойму он оглянулся и увидел, что его мучители лежат мёртвыми. С изумлением он смотрел на эту невероятную эсэсовку. Видимо он страстно молил бога о спасении и это спасение пришло. Теперь он не мог поверить, что бог услышал его молитвы и исполнил их. А Хельга молча указала ему на одного из убитых приблизительно одинакового с ним по росту — переодевайся!
Приведя мальчика в свою комнату, она указала на него еврейке: «Вымой его и подстриги. А это тебе краска для волос. Завтра и ты и он должны стать блондинами».
На следующий день она встретила двух солдат и спросила их: «Парни, хотите заработать?!» Получив согласие, велела им следовать за ней и зашла в отдел польской полиции. В комнате, весело хохоча сидело несколько польских полицаев. Увидев немцев, они вскочили и вытянулись по стойке смирно. Несколько минут Хельга, не обращая на других внимания, молча гипнотизировала начальника этого отдела своим взглядом которому её научили в училище СС. Полицейский принялся докладывать, но она всё молчала, буквально прожигая его насквозь своим взглядом. Постепенно он, решив, что немцам стало известно о его тайных делишках, стал запинаться, говорить всё более неуверенно и наконец замолчал совсем. Почти загипнотизировав его, Хельга подошла к нему, и не говоря ни слова ударила его кулаком по лицу. Раз, другой, третий. Не понимая за что, он всё же не смел защищаться. Когда его лицо превратилось в кровавую маску, она коротко приказала — открыть сейф. Трясущимися руками он выполнил приказание. Среди разных бумаг нашелся мешочек с чем-то тяжёлым. Из него на стол выпали золотые кольца, перстни, серьги и другие красивые ювелирные украшения. Хельга немного посмотрела на них и спокойно сказала.
Ты — польская свинья не знаешь, что всё золото, найденное у евреев, является собственностью рейха? Знаешь, что ждёт тех, кто присваивает собственность рейха.?
Даже сквозь кровавые подтёки, было видно, как он побледнел. Солдаты без команды взяли винтовки наизготовку. Неожиданно Хельга настоящим боксёрским ударом так врезала ему, что он, ударившись затылком о стену рухнул на пол потеряв сознание. Хельга полезла в сейф и со словами - «Да он ещё торгует документами» - забрала пачку паспортных книжек и печать. Другие полицейские стояли ни живы, ни мертвы, боясь, что она обратит внимание на них. На улице Хельга разделила золото между ней и солдатами, и они разошлись в разные стороны.
Потом она привела еврейку в фотоателье и приказала сфотографировать её на паспорт. Благодаря её особенному взгляду, хозяин быстро отпечатал фотографии и даже не заикнулся о плате. А вечером следующего дня, она, дав им рюкзак продуктов с вещами и прикатив два велосипеда, вывела их к мосту через Вислу. Даже здесь ощущались запахи горевшего гетто. Выдав женщине паспорт, Хельга сказала
Что могла я сделала. К документам ни одна тварь не придерётся. Дальше пойдёте сами. Пробирайтесь на восток, там живут люди, для которых не важно какой вы национальности, лишь бы вы сражались против общего врага. В рюкзаке есть всё необходимое. Сохрани ему жизнь. Теперь ты его мать! А теперь прощай!
Еврейка торопливо пролистала паспорт. Поняв, что смерть окончательно отступила, что теперь она спасена, она схватила руку немки и поднесла её к своим губам. Хельга отдернула и указала на велосипед — некогда прощаться! Не мешкай! Пока женщина надевала на спину тяжёлый рюкзак, мальчик всё смотрел и смотрел вслед уходящей обратно этой непонятной, невероятной немке. За всю свою недолгую жизнь он впервые видел такую женщину в такой форме. Мальчик всё глядел и глядел, стараясь запомнить образ этой женщины. А звали этого мальчика Роман Полански.
Тяжело возвращалась Хельга Функ из абсолютного мрака. Первое, что она ощутила осознав себя на госпитальной койке — боль. Не просто боль, а именно БОЛЬ! Адская, нечеловеческая, непереносимая! Эта боль разрывала голову, не отпускала ни на секунду. Хельга решила, что попала в ад и теперь расплачивается за то, что сделала при жизни. Перед глазами всё время мелькали какие-то разноцветные круги, то слышались, то пропадали чьи-то голоса. Иногда она ощущала вкус мясного бульона, но тут же становилось так плохо, что её тошнило. Время теперь разделилось для неё только на две части: ОЧЕНЬ БОЛЬНО и МОЖНО ТЕРПЕТЬ. Чаще всего ей виделось какое-то чудовище похожее на слона и медузу одновременно. Оно имело отвратительную морду и тонкий, острый хобот. Всё время оно каким-то непонятным образом оказывалось то вдали, то вблизи и было ясно, что оно очень хочет впиться этим хоботом ей в мозг. В памяти то появлялись, то исчезали лица каких-то знакомых или незнакомых людей. Все они что-то говорили и от их слов становилось ещё больнее. Всё мелькало, возникало и пропадало совершенно без связи друг с другом. Хельга, как ни старалась, не могла вспомнить всё, что произошло с ней случилось с момента отправки еврейки и мальчика до этой кровати. По видимому, чтобы человек не сошел с ума, человеческое сознание блокирует в памяти самые страшные воспоминания. В памяти всплывали только отдельные, не связанные между собой эпизоды. Все они заканчивались одинаково — опять начиналось мелькание разноцветных шаров и всё тонуло во мраке, а вместе с этим боль снова становилась невыносимой.
Пламя, треск балок, удушливый дым, рушащиеся вниз балконы и карнизы. Над гетто в разных местах клубится разноцветный дым: чёрный, коричневый, серый, голубоватый. С крыш и из окон вырываются длинные языки пламени. Ветер разносит далеко вокруг пыль, гарь и искры. Грохот, отголоски эсэсовских команд, плач, проклятия, стоны, взрывы гранат и почти нежное шипение-завывание огнемётов. Евреи прыгают из окон, с балконов, с чердаков, с крыш. Одни в отчаянии рыдают, другие до последней минуты проклинают эсэсовских убийц. Некоторые поют польский гимн, некоторые молятся. После всё закрывают мелькающие круги.
Стена дома с пустыми оконными проёмами, из некоторых уже валит дым. То тут то там вспыхивают огоньки выстрелов. Потом из стены вырывается фонтан пламени — попадание тяжёлого снаряда. К стене бегут фигуры в серо-зелёной форме, а потом и тут всё скрывается в мелькании кругов.
По дороге, солдаты ведут колонну довольно прилично одетых женщин, стариков, детей. Взрослых мужчин почти нет. Вдруг рядом резко тормозит открытая легковая машина. Разъярённый штандартенфюрер СС орёт конвоирам: «Куда вы их ведёте?! Кончайте всех здесь»! Тут же солдаты бросаются на людей и гонят их к стенке. Когда все гражданские стоят у обгорелой стены, солдаты отходят от них, беря оружие наизготовку. И всё опять пропадает в разноцветном хаосе.
Стена большого дома высотой в четыре этажа. Из всех окон валит дым, кое где внутри квартир видно пламя. Перед домом стоят примерно 50 эсэсовских солдат и офицеров. Операторы в штатском снимают горящий дом. Постепенно огонь внутри здания разгорается всё сильнее, теперь пылают все квартиры. И вдруг распахивается дверь и на одном из балконов появляется еврейская женщина. Она оборудовала внутри дома тайник и её два с половиной года не могли схватить ни на одной облаве. Но теперь огонь заставил её покинуть надёжное убежище чтобы не сгореть заживо. Увидев внизу толпу врагов, она попятилась было назад, но в квартире, из которой она только что вышла уже бушует стена огня. Скоро из-за нестерпимого жара стало невозможно находиться и на балконе. Либо прыгнуть вниз, с высоты третьего этажа прямо к своим убийцам, либо сгореть заживо! Эсэсовцы внизу весело хохочут, одни делают приглашающие жесты, другие уже навели на неё свои винтовки. Жужжит кинокамера, щёлкают фотоаппараты. Женщина всё же решила прыгать. Она перешагнула через край балкона и повисла на руках. Вниз прыгать страшно. Но скоро языки пламени стали лизать её руки. Пальцы разжались и с протяжным криком женщина полетела вниз, прямо на каменную мостовую. Но тут же раздались выстрелы и падающее тело прошили пули. Генерал Штроп сказал приехавшему с проверкой из Берлина довольному групенфюреру СС: «Мы называем их «парашютистами». Ведём спортивное состязание, кто первый прострелит тело в полёте, тому бутылка шнапса». Снова начинают вертеться круги.
Из большой дыры в земле у разрушенного дома, с поднятыми вверх руками, один за другим поднимаются наверх грязные, очень худые люди. Рядом уже стоят, постепенно раздеваясь вылезшие раньше. Вдруг одна молодая девушка, до этого, как и все медленно расстёгивающая пуговицы, резко обернулась и бросила в группу эсэсовцев большое, зеленоватое яйцо. Граната М-39! Раздался взрыв, послышались вопли палачей. Девушка бросилась к месту, где уцелевшая стена была высотой всего полтора метра, но, когда она уже ухватилась за её кромку, ещё секунда и она скроется из виду, раздался звук автоматной очереди, девушка на секунду застыла и рухнула навзничь. Раздался голос бригаденфюрера Штропа: «Раздеть всех догола! Во избежание сюрпризов!» И всё опять накрывает разноцветные вращения и перемещения.
Целый квартал пылающих домов. Казалось, горят даже камни, из которых они построены. Та же самая группа эсэсовцев смотрит на один из домов. По горящей крыше из стороны в сторону мечутся евреи. Истошно, нечеловеческим голосом кричит еврейский мальчик, от сжигающего жара он всё время подпрыгивает на месте. Отдернет вверх одну ногу, придётся опустить вниз другую. Тут же от боли отдёргивает и эту, приходится встать на первую. И так без конца. Эсэсовцы внизу хохочут и кричат аплодируя: «Браво! Отличная чечётка! Иди к нам, мы тебе дадим направление в берлинское кабаре!» Но вот откуда-то из глубины дома вверх взмывает огромное пламя. Живой факел с жутким, недетским, нечеловеческим криком стремительно несётся к земле. И всё опять исчезает яркими кругами.
Горит дом. Это тот же самый? Или другой? Все смотрят на его стену. Вдруг из другого, давно сгоревшего дома, где пожар уже всё давно уничтожил и из которого лениво тянется серый дымок, с протяжным криком выбежал еврейский мужчина. Он бежит вдоль стены и страшно кричит. Но в его руке пистолет. Выстрел за выстрелом, пока эсэсовцы обернулись, пока вскинули винтовки, несколько из них рухнули на землю. Но тут же пули буквально зашвырнули тело этого еврея в дверной проём. Сразу подошел огнемётчик и внутрь ударила струя огня. Раздался жуткий вой сгорающего заживо человека. И вдруг прямо из стены огня выскочил живой факел. Он бросился к огнемётчику и крепко обнял его словно лучший друг после долгой разлуки. Жуткий запах горящего человеческого мяса заставил Хельгу отвернуться. И ту она увидела, как из дома откуда выбежал этот еврей, одна за другой, выбегают и скрываются за углом человеческие фигуры: мужские, женские, детские. Немка посмотрела туда куда глядели все эсэсовцы и увидела, что горящее тело огнемётчика уже рухнуло на землю, а еврей так и стоит. Загрохотали выстрелы и всё опять закрыли разноцветные круги.
Стена горящего дома. Пламя вырывается из всех окон и дверей. По балкону на втором этаже мечется еврейка, прижимая к груди маленького ребёнка. Она бросает вниз ковры, подушки, матрацы. Снизу за ней наблюдают смеющиеся солдаты. Офицеры сохраняют полное спокойствие. Один из солдат стреляет нарочно мимо. Женщина шарахается в сторону от попавшей в стену рядом с ней пули. Тут же опять в стену рядом с ней впивается другая пуля. А огонь всё ближе. Снова вниз летит женское тело. И её и её ребёнка ещё в полёте прошивает одна пуля. Теперь высокий, каменный дом пылает как огромный костёр. В нём то тут то там появляются человеческие фигуры и падают на каменную мостовую. Из дверей, окон, с балконов, крыши, карнизов, чердаков. У стены словно кто-то накидал кучи обгорелого тряпья. Глядя на то, как то одно, то другое дымящееся тело падает на землю, Хельге невольно вспомнились слова молитвы - «Господь наш вседержитель …. Сие есть тело моё …. И когда пойду я долиной смерти, то не убоюсь зла ибо ты со мной ...»
Где же ты бог?! Разве тебя сейчас недостаточно искренне и сильно молят о спасении сотни несчастных, невинных людей. Где же твоё милосердие?! Если ты позволяешь твориться ТАКОМУ злодейству, то есть ли ты вообще?! И снова всё закрыло разноцветное мелькание.
Лёжа на кровати в госпитале, Хельга не знала, что же с ней случилось. Как она здесь оказалась?
Банку консервов нашла Цивия Любеткин. Боевая группа перебегала улицу, как вдруг Цивия споткнулась и упала. Убили? Но нет, через несколько секунд она уже вместе со всеми заскочила в пролом в стене дома. Уже давно бойцы Мордехая Анелевича питались только тем, что удавалось найти в развалинах. Найти можно было при условии не большого отвращения к гниющим, кишащим червями трупам. Эту тушенку съели вылавливая из банки грязными пальцами. Потом один из бойцов залёг с винтовкой, а Цивия выставила банку на подоконник. Не прошло и минуты, как банка блеснула в лучах солнца и сразу слетела на пол, пробитая пулей. Тут же снайпер выстрелил и перекатился в сторону. Сразу через оконный проём влетело множество пуль. Внезапно стрельба утихла. Вдруг в стену впилась пулемётная очередь из трассирующих пуль. Пристрелка! Тут же все бросились прочь. Они успели, взрыв снаряда в комнате только сбил их с ног, когда они были уже на лестнице. Понимая, что этот снаряд будет не единственным, все выбежали на улицу, где посреди улицы лежала, задрав вверх все четыре ноги, вся облепленная мухами, мёртвая лошадь. Бойцы снова успели, мина из миномёта с противным воем разметала лошадиный труп и целые потоки мерзкой, отвратительной жижи повисли на стенах. Вторая и третья мины разорвались у стен. Невдалеке, за домами, загрохотали шмайсеры и машингеверы.
Кого-то давят. Пошли?
Пошли!
Бой остался слева, шныряя из дома в дом, боевики обходили его по дуге, заходя в тыл атакующим. Заскочив в один из дворов, они увидели обычную картину — большую дыру в земле, а рядом уже раздувшиеся трупы мужчин, женщин, детей, лежавшие настилом, в несколько слоёв. Дом, в который они заскочили, был двухэтажной коробкой с рухнувшими перекрытиями. Всё, что провалилось внутрь, теперь лежало в центре, как большой могильный курган. Заскочив внутрь бойцы Мордехая Анелевича быстро рассредоточились у окон. Они увидели в конце улицы дом, такой же, как и все в гетто. Закопченные стены, обгорелые окна с выбитыми стёклами, в которых вспыхивали огоньки редких выстрелов. А перед домом спрятавшись за разными укрытиями лежало множество фигур, близко - немцы, дальше - «травники». Странно, среди немцев была явно женская фигура в серой форме и чёрной пилотке. В немцев полетели оставшиеся гранаты, а в их лакеев — пули. Через две минуты, опустошив магазины и обоймы, еврейские бойцы бросились прочь. И сразу в оконные проёмы, где они только что были полетели ручные гранаты.
Стояла дикая, сводящая с ума жара, казалось, от неё должны плавиться даже камни. Пока бойцы бегали и стреляли, жажда казалась отступала, становилась не такой нестерпимой, но вместе с относительной безопасностью она наваливалась снова. На одной из улиц была свёрнутая взрывом водяную колонка. Из неё текла струя воды. А вокруг лежало не менее сорока еврейских трупов. Видно решили, что им повезёт больше, чем другим. Их застрелили снайперы. И опять из мужчин только двое стариков, остальные женщины и дети. Пить хотелось нестерпимо. Но снайпер наверняка и сейчас где-то тут. И возможно не один. Бойцы еврейского сопротивления были вынуждены пройти мимо, так и не выпив ни капли. Их спасли ноги, приходилось постоянно передвигаться. Если кто-то задерживался на одном месте дольше часа, то их накрывали огнём артиллерии, а выживших добивала пехота. Ещё одним врагом стал жуткий недосып. Сутками бойцы не могли спать больше двух часов подряд. Многие падали там, где стояли и засыпали даже среди смердящих трупов. Человек, только что говоривший вдруг закрывал глаза и падал как подкошенный. Когда начиналась стрельба, многих приходилось бить кулаком, чтобы они проснулись и начали стрелять по врагу.
Все эти дни Хельга была как заведённый манекен. Она передвигалась вместе со всеми, бегала, стреляла, писала и доставляла по назначению приказы, закладывала в себя пищу, если её о чём-то спрашивали отвечала на вопросы, но внутренне её словно ничего не касалось. Она знала, что обязательно погибнет, но совершенно не боялась этого, будто речь шла о ком-то другом. Когда внезапно, рядом вдруг стали взлетать вверх фонтанчики пыли, Хельга оглянулась и успела увидеть, как в окнах недавно «зачищенного» дома сверкают огоньки выстрелов. Тут же она увидела, как в её сторону оттуда летят продолговатые предметы. Понимая, что уже ничего не успеет, она бросилась в сторону, но рядом раздался страшный грохот и в голове вспыхнула жуткая боль. «Ну вот и всё» — успела она радостно подумать, прежде чем полетела в чёрную бездонную яму.
Вечером того же дня бригаденфюрер Штроп, после того как его адьютант закончил доклад, спросил.
Слушайте оберштурмфюрер, что вы мне принесли? Какой идиот написал, что при зачистке одного из кварталов была обнаружена еврейская пожилая женщина. Решив, что она разведчица евреев наши доблестные воины решили её допросить. Допрашивали 6 часов пока не угробили старушку окончательно. Потратить целый день на одну-единственную еврейскую старуху? И об этом сообщают как об успехе? Может писавший это был пьян в тот момент?
Так это были не наши солдаты, а вшивые «травники». Конечно же им не хотелось идти вглубь квартала, там иногда пули летают. Куда приятнее жрать, пьянствовать и развлекаться с бабами. Хорошо, что в этот момент на другой участок следовала с вашим приказом СС-хильферин Хельга Функ. Узнав, что там твориться она сразу пристрелила несколько этих скотов и железной рукой навела порядок в пьяной банде.
Кстати, где она? Что за идиоты сидят в моей приёмной вместо неё? Я уже битых два часа не могу решить вопросы, которые с ней решал за десять минут!
К сожалению, её контузило на том участке, куда она доставила ваш приказ.
Всё-таки это произошло! Я же приказывал ей не рисковать! Опять она полезла в самое пекло!
Вы правы, по видимому она исчерпала свой запас везения. Я удивлён, что это не случилось раньше. Так рисковать собой?! Так нельзя.
Действительно, странная женщина! Абсолютное бесстрашие! Не каждый мужчина способен проявлять такое мужество, такое презрение к врагу и смерти. Я читал её личное дело. Была в России, участвовала в боях, хотя это было вовсе необязательно. Попала служить в Аушвиц, казалось бы служи в безопасности, но она сама отказалась от этого и напросилась обратно в Россию, под пули. А ведь воевать с русскими — это не с евреями. Мы и тут с трудом справляемся, какого быть в России? А она — красивая, молодая девушка, сама отказалось от безопасности и полезла на верную смерть. Почему? Не пойму?
А вы катались когда-нибудь на «американских горках»?
Один раз, и этого хватило на всю жизнь. Вы это к чему?
А кому-то это нравиться! Есть люди, которые сами лезут в горы, катаются на горных лыжах, прыгают в море со скалы и получают от этого удовольствие. Спокойная жизнь для них слишком пресная и скучная. И чтобы испытать это удовольствие они готовы рисковать жизнью. По видимому наша Хельга Функ как раз из таких. Я же её предупреждал — нельзя так долго испытывать судьбу. Когда-нибудь её ангел-хранитель не справиться! Она меня не послушалась и вот результат.
Что говорят врачи?
Сильная контузия! Вряд ли выживет. Но даже мёртвой она может быть полезной.
Это как?
В Берлине нас могут спросить — как мы допустили еврейское восстание? За это нам могут так дать по голове, что мало не покажется! Поэтому надо всё время докладывать о героизме славных воинов СС, мужественно сражающихся с коварным врагом, который даже подыхая продолжает вредить честным немцам. К счастью, это совпадает и с желанием реёхсфюрера Гиммлера. Он будет доволен прославлением его подчинённых, это даст ему дополнительные очки в борьбе за власть с его противниками в Берлине. Хельга Функ подходит для этого идеально! Прекрасный послужной список, отличная арийская внешность — хоть сейчас можно писать героический роман, ничего и приукрашивать не придётся. Съёмки операторов этому помогут. К тому же не стоит, по возможности оправлять «похоронку» без креста или медали. Благодаря этому в тылу поднимется очередная патриотическая компания, так что этим награждением мы не сорвём ничью игру и не навредим ничьим интересам. Все получат сплошные плюсы и не будут задавать неудобные вопросы - а почему мы всё никак не справимся с евреями.
Что ж, в ваших словах есть разумное зерно. Подготовьте приказ о награждении.
Уже готово, прошу ознакомится.
Так, что вы там написали? Итак ….
…. во время подавления еврейского мятежа проявила мужество и героизм значительно превышающие её служебные обязанности. Не взирая на опасность для жизни, неоднократно под вражеским огнём доставляла приказы, личным примером воодушевляла служащих вспомогательных сил быть решительными и твёрдыми в выполнении поставленной боевой задачи. (Воодушевляла?! Ну в принципе можно и так сказать!) Благодаря её распорядительности и хладнокровию удалось быстро сломить упорное вражеское сопротивление в районе Мурановской площади, щёточных мастерских и других местах упорных боёв. Неоднократно из-за убыли в боях офицеров, решительно брала командование в свои руки и неизменно добивалась успеха. В боях с врагами фюрера и рейха получила тяжёлое ранение. Достойна награждения «железным крестом 2го класса».
В принципе всё хорошо, вот только ... «Железный крест» женщине? А не вызовет ли в Берлине, скажем так …. недоумение, что женщина командовала мужчинами? Что же это за мужчины такие, позволившие командовать собой женщине? Не пойдёт ли это вразрез с высказываниями фюрера о предназначении немецкой женщины?
Если НЕМЕЦКАЯ женщина командует НЕМЕЦКИМИ мужчинами — тут да, я с вами согласен. А НЕМЕЦКАЯ женщина СЛАВЯНСКИМ быдлом — почему бы и нет? Это лишний раз докажет утверждение фюрера о превосходстве арийской расы! А такая награда — так крест «За военные заслуги» с мечами у неё уже есть. Первую степень этого ордена дают офицерам не ниже майора. Не награждать же второй степенью дважды. Да и крест этот она получит скорее всего посмертно. Жалко, что ли? Нас только поблагодарят за такой героический образ. Вот увидите — про неё ещё будут писать книги и снимать фильмы, вроде «Юный гитлеровец Квекс».
Ну что же, вы меня убедили! Подписываю!
15 мая 1943 года Хельга очнулась. Мучила жажда, во всём теле была непонятная слабость, простыня была мокрой от пота, но голова почти не болела. Это было невероятно – ощущать, что голова не раскалывается от боли. С трудом Хельга подняла тяжелые, будто налитые свинцом веки. Белый потолок, откуда-то издалека, словно через вату доносятся слова. Разговаривают по немецки. Значит она не в аду, она на земле. Непонятно, радоваться этому или нет. Девушка попыталась повернуть голову на подушке. Снова внутри вспыхнула боль, замелькали разноцветные круги и наступила тьма. Сколько это продолжалось, Хельга не знала. То появлялись, то исчезали стены домов раскачивающиеся словно деревья от ветра. Из тьмы показывались и исчезали чьи-то рожи. Некоторые девушка узнавала, некоторые были ей незнакомы. Снова она увидела своих несчастных «канадок» в камере смертников, но на этот раз дверь закрылась, их лица скрылись за ней, а потом всё накрыл какой-то странный, белый туман. Из него слышался гулкий голос. Это был голос старшей сестры. Он звучал гулко и не переставая : «Сестрёнка, сестрёнка не сдавайся! Ты нужна мне! Сестрёнка, сестрёнка, борись, не сдавайся … не сдавайся … не сдавайся … не сдавайся … не сдавайся» Этот голос звучал как зов, как маяк. Хельга пошла на этот звук. Голос становился всё ближе и всё менее гулким. Скоро сквозь туман появилось лицо Натали. Черты лица делались всё чётче и яснее, туман становился всё реже и прозрачнее и скоро рассеялся совсем. Туман пропал, но лицо старшей сестры никуда не делось. Оно помолчало и вдруг сказало совершенно ясным и чётким голосом: «Ну хватит притворяться, давай, открывай глаза».
Сон кончился, но лицо Натали никуда не исчезло. Открыв глаза Хельга даже не удивилась, увидев вездесущую сестру. Та примерно минуту смотрела на забинтованную голову Хельги и не поздоровавшись сказала без всякого участия в голосе.
Дать бы по твоей тупой башке еще раз, чтобы дурь окончательно выветрилась. Ну, получила острые ощущения?! Довольна? Рассказали мне как ты тут геройствовала. Тебе что, жить надоело? Я тебя забрала из России, устроила на тёпленькое место в «канаду» … Да, именно я! А ты думала тебя туда взяли за твои награды? А ты опять полезла башкой в петлю? Чего тебе ещё надо?! Что тебе не сиделось в Аушвице?! Спокойная и безопасная жизнь тебе не в радость, опять на подвиги потянуло? Да ещё обратно в Россию. Ты что дура, не понимаешь, что всех орденов не заработаешь?! Что жизнь даётся один раз?! Что важными орденами, если ты только не генеральский отпрыск, награждают посмертно?! Ты же одна у меня осталась! Ради кого я всё делаю?! Если тебя не станет, для чего мне всё?! А ты так поступаешь! Ты же не только себя, ты и меня чуть не угробила!
Тут в палату вошла медсестра. Увидев, что Хельга находится в сознании, она сразу вызвала врача и Натали пришлось выйти в коридор. И тут раненая увидела на прикроватной тумбочке красную коробочку с вытесненным мальтийским крестом на крышке. Слабой, рукой она открыла коробку и увидела внутри неё на красно-чёрно-белой ленте чёрный, такой же, как и на крышке, крест с серебренным ободком и свастикой в центре.
Потянулись долгие дни лечения. Хельга принимала лекарства, ходила на процедуры, гуляла, занималась лечебной гимнастикой, ела, спала. Удивительно но больше во сне «канадки» к ней не являлись. Теперь она спала спокойно и это для неё было важнее всего. Обслуживали как в ресторане. В один из дней вдруг засуетилось всё госпитальное начальство. Хельге принесли новенькую форму. Скоро в палату пожаловали военные корреспонденты. Щёлкали фотоаппараты, ей стали задавать вопросы, но тут Натали пнула по ноге главного врача и тот заявил, что больную нельзя утомлять, это может вредно отразиться на здоровье нашей героини и вообще господам пора. Через несколько дней принесли «Фелькишер беобахтер», «Дойче цайтунг» и «Ангрифф» со статьями о ней. Это было обычная ура-патриотичная писанина о настоящей немецкой женщине в минуту опасности для родины откликнувшейся на призыв обожаемого фюрера и отложив на время участь немецкой женщины, с небывалым мужеством показывая пример … , желая только одного … и ла-ла-ла и бла-бла-бла. Обычная писанина. Однако были там и фотографии. В газетах они были неважного качества, там было как Хельга, в группе эсэсовских офицеров стоит на фоне горящего дома, как вместе со всеми слушает отдающего приказы Штропа, как со шмайсером в руках гонит в атаку «травников» и как она засовывает гранаты в окно дома. Но в «Ангрифе» была отличная глянцевая, цветная фотография, где она спокойно и немного устало смотрит прямо в объектив, на голове в бинтах чёрная эсэсовская пилотка, на плечи накинут серый китель с нацепленными в ряд железным крестом, крестом военных заслуг с мечами и медалью за зимний поход на восток. Ниже крестов рядом видны знаки за ближний штурмовой бой и за ранение в «серебре». На снимке было видно, что она спокойно сидит в совершенно свободной позе, без всякого напряжения, что она знает себе цену, обладает чувством собственного достоинства и не считает происходящее с ней чем-то особенным. Что подвиг для неё дело обычное, и если обожаемый фюрер прикажет, она снова пойдёт в бой. Что в Германии есть не только верные подруги германских воинов, верно и стойко перенося трудности ожидающие дома, крепящие тыл и кующие победу в тылу, но и могущие в случае надобности, подобно валькириям древности, встать плечом к плечу с мужественными германскими воинами. Пока в Германии есть такие женщины, германскому народу боятся нечего. И не смотря на временные трудности мы все должны равняться на таких героинь, следовать их примеру и т.д и т. п. Примерно в таком духе была написана статья. Там довольно подробно и в общем правильно описали её боевой путь. Никто ведь не знал её мыслей, мотивов и тайных дел. Прочитав газеты Хельга сразу выбросила их. Но фотография в «ангрифе» запала в душу. Фотограф сумел уловить в её облике что-то неизвестное ей самой. Что-то поднималось и бурлило в глубине её души. Длительная, мучительная боль от контузии выбила из неё ночные кошмары. Больше она сводящих её с ума снов не видела. Но внутри засела огромная тяжесть, словно там делался всё больше и больше какой-то нарыв. Хельга понимала - с этим надо обязательно что-то делать. Нужно обязательно избавиться от этой душевной боли или она раздавит её. И тогда молодая девушка поняла — надо всё рассказать отцу. Всё с самого начала: что было с ней в Ротенбурге, в России, в Польше. Не утаивая ничего — что видела, что чувствовала и пережила. Отец любил мать, это совершенно ясно из его писем. Такой человек не может быть негодяем. Он всё поймёт, он поможет снять с души этот страшный груз. А снять его надо или он раздавит её.
В один из дней ей объявили, что к ней пришла посетительница. Странно — ажиотаж вокруг неё уже спал и навещать её было некому. Она очень удивилась увидев, что в палату вошла … Эльза Крамер. Привет подруга! Вот ехала в отпуск, узнала о твоих приключениях и не могла проехать мимо, не навестив тебя. Ну ты даёшь! В Аушвице все обалдели, прочитав о твоих подвигах. Теперь карьера тебе обеспечена. Будешь служить в Берлине! Все восхищены тобой.
Скорее жалеют, что евреи меня не пристрелили. Вдруг мне захочется поведать журналистами, как служат родине в милом местечке под названием Аушвиц. Я помню — отпуск у тебя должен быть через 4 месяца. Говори зачем приехала на самом деле.
Радостная улыбка исчезла с лица Эльзы уступив выражению интереса, будто она разглядывала редкую вещь в «Канаде». Она немного помолчала и заговорила своим обычным голосом.
Ничего от тебя не скроешь. Ты права, там сейчас все стоят на ушах: зачищают хвосты, рвут все нити, убирают «организаторов». Все боятся, ты теперь вхожа НАВЕРХ и если со своей честностью и принципиальностью расскажешь об увиденном, то многие лишатся своих кормушек. А кое кому и о спасении своей шкуры подумать придётся. Вот меня и прислали передать тебе кое-что.
Ага, я это кое-что возьму, а потом у меня это найдут и не будет ни моей карьеры в Берлине, ни ревизии в Аушвице.
Скажи, что ты за человек? Признаюсь — было приятно вводить тебя в курс дела, чувствовать себя умной, опытной наставницей. Сначала ты меня забавляла, я думала ты с непривычки жалеешь узниц. Потом я решила, что ты только притворяешься, а сама лезешь к большой должности и сытной кормушке. Но когда ты раз за разом не воспользовалась своей выгодой, когда ты постоянно упускала то, что само шло тебе в руки?! Золото, бриллианты, драгоценности — ты же могла обеспечить себя на всю жизнь! И ты этого не сделала?! Отказаться от спокойной жизни и самой, САМОЙ полезть в пекло?! Тебе что, так хочется, чтобы тебе памятники ставили, песни о тебе слагали?! Или ты веришь в загробную жизнь? Да, всё это будет! Тебя будут ставить в пример! Знаешь для чего? Чтобы было побольше дураков готовых рисковать собственной жизнью, которая даётся только один раз, для того чтобы другие набивали карманы! Ты думаешь наверху как-то по другому? Те, кто будут больше всего тебя прославлять, те и будут больше всего хапать! Зачем ты всем мозолила глаза своими наградами? Ты же всем свои видом показывала, что всех презираешь — ты героиня фронтовичка, а остальные тыловые крысы. Кому это понравится? Ты сама настроила всех против себя. Ну что тебе стоило сходить на вечеринки, посмеяться над анекдотами, принять участие в развлечениях ….
В каких? Беззащитных мучить? Безоружных убивать? Ну ничего, я им устроила развлечение, век не забудут!
Ты хоть понимаешь, что сама погубила свою команду? Да-да, не делай таких удивлённых глаз! Тебя просчитали и знали, что если их убьют, то ты сама уволишься! Им приказали подложить тебе драгоценности и предупредили, что иначе убьют! А они в последний момент забрали их у тебя. Наивные — думали ты сможешь их защитить. Если бы послушались, тебя бы уволили, но они бы остались жить ….
Не ври! Ты прекрасно знаешь - всю «Канаду», как и команду крематория, регулярно, через каждые 3-4 месяца убивают!
Конечно, но они бы прожили подольше. Ты своей дурацкой честностью и принципиальностью слишком многим перекрыла или затруднила возможность обогащаться. Ценности всё равно утекали из «Канады» но это было намного меньше, чем раньше. Ни себе, ни людям. Не скрою, благодаря тебе я тогда стала очень нужной многим влиятельным людям в Аушвице. А уж теперь моя ценность взлетела до небес. Мне поручено передать тебе вот это.
С этими словами Эльза выложила перед Хельгой очень красивую шкатулку. Даже не отрыв её та сказала.
Можешь оставить её себе.
Хотя-бы посмотри, что там.
Дарю.
Э нет — так дело не пойдёт. Если хочешь, утопи в реке, но назад не возьму.
Вдруг дверь распахнулась и в палату стремительно вошла Натали.
Так-так-так! Оказывается, какие интересные дела творятся в тылу, пока мы с тобой сестрёнка подставляем башку под пули. Вот удивятся в Берлине узнав сколько крадут назначенные стеречь собственность рейха! И тогда я кому-то не завидую. Тут восточным фронтом не отделаться! Дай-ка посмотреть, что тут? Ого! Да тут драгоценностей на сотни тысяч марок. Дорого тебя ценят бывшие сослуживцы! Только это ещё не всё. Передашь тем, кто тебя послал вот это.
Что это?
Номер счёта в банке в Стокгольме. Будут каждый месяц перечислять туда.
Сколько?
Сколько не жалко! А мы с сестрой посмотрим и решим, как быть дальше. Зарваться изволили господа. Не по чину хапаете.
Так всё же сходило с рук.
Ну это пока! Сходит с рук, только тем, кто берёт в меру, да с нужными людьми делится. А ещё передашь, что всё увиденное героиней рейха Хельгой Функ уже подробно описано и лежит в очень пухлом конверте в Берлине. И если она геройски погибнет или ей случайно на голову упадёт кирпич, этот конверт вскроют, и он тут же попадёт куда надо.
Ну тогда мне конец! Поручения я не выполнила, а многим создала проблемы.
А при чем тут ты? Не успела передать подарок, бывает.
Я не решила проблему и при этом слишком много знаю, а сестры в управлении Шеленберга у меня нет. Заступиться за меня некому.
Почему же некому — а Хельга? Твоё счастье, что она о тебе хорошо говорила. Цени это! Не разочаруй её. А для этого ты сейчас подробно, ОЧЕНЬ подробно напишешь, что знаешь. С именами, датами и прочим: кто, как, когда и сколько. Запомни вот этот значок. Редкая штучка. У кого его увидишь, знай — этот человек от меня. Будешь послушной девочкой, твои компаньоны в лагере ничего не узнают. Ну а если нет …. сама понимаешь. В этот раз в Аушвиц съезжу сама, объясню, что к чему. Ты не при делах. Но потом …. всё ясно?
Как божий день.
Приятно иметь дело с умными людьми. Хельге надо отдохнуть. Пошли, займёмся написанием.
Через месяц лечения Хельга выписалась из госпиталя и получив отпуск после ранения, а так же письмо от Натали поехала в Берлин.
Снова стучали колёса поезда. Скоро стало ясно, что они уже на земле рейха. Жалкие деревеньки генерал-губернаторства с покосившимися, сплетёнными из ивовых веток заборами, грунтовыми просёлочными дорогами, захламлёнными лесами-буреломами — всё это осталось позади. Теперь из окна вагона Хельга видела аккуратные домики с островерхими крышами из яркой черепицы заманчиво проглядывающие сквозь кружево садов. На полях виднелись водоотводные канавы. Леса были прорежены и прибраны, как приусадебные участки. Девушке казалось, что колёса поезда выстукивали одни и те же слова — Ты до-ма, ты до-ма, ты до-ма.
Неожиданно дверь купе распахнулась и у Хельги полезли глаза на лоб от удивления. Внутрь протиснулась …. Эльза. Как ни в чём не бывало она весело подмигнула и, бросив на сидение шинель и два чемодана, уселась рядом.
Привет подруга! Не ожидала?
Если честно нет. Как тебе удалось выпутаться?
Всё благодаря твоей сестре. Она так всё обставила, что я оказалась ни при чём. Теперь я снова в «Канаде», и всё идёт как раньше. Хочешь верь, хочешь нет, но я действительно к тебе очень расположена. Жаль мне тебя, жаль. Мало ли как всё повернётся. Будут у тебя деньги — ты будешь на коне, чем бы ни кончилась война. Не будут — всем твоим наградам и заслугам грош цена.
И кто тебя подослал на этот раз? Дорогие сослуживцы, чтобы я не вздумала облегчить свою память или Натали, приглядывать чтобы я опять куда-нибудь не влезла?
Слушай, даже обидно! Все дела теперь ведутся с твоей сестрой и тебя больше не касаются. Так лучше для всех. Она настоящая волчица — загрызёт если что и своего не упустит … не то что ты! Второй чемодан для тебя. Это доля вас двоих. Внутри письмо для тебя. Почерк сестры помнишь?
Из письма Хельга узнала, что у Натали возникли неожиданные дела и она сможет приехать в Берлин только через две недели. Что же делать это время? Тогда Эльза предложила погостить у неё. И скоро они обе сошли с поезда во Франфурте на Одере. Подойдя к небольшому дому на окраине города они ещё на улице услышали громкие голоса. Спорщики даже не заметили, что они уже вошли в прихожую, так были увлечены спором. Хельга увидела невысокого, но крепкого мужчину средних лет, типичную немецкую домохозяйку и какого-то молодого типа в штатском костюме, в очках с прилизанными волосами и партийным значком на лацкане пиджака.
Я уже много раз говорил вам, молодой человек, уж если вы хотите войти в приличную семью, то сами должны обеспечить хотя бы свадьбу, а не клянчить у будущего тестя как нищий.
Господин Крамер, вы же знаете — у меня возникли непредвиденные обстоятельства ….
У вас всю жизнь эти обстоятельства. Никто из вашей семьи так ничего в жизни и не добились.
Зато я знаю, как всего добились вы.
И как же?
Еврей Кон! В 1934 году вы натравили на него штурмовиков СА и ему пришлось бежать, бросив всё. Вы же его вроде бы спрятали вместе с его семьёй и он отдал вам на сохранение всё имущество, включая счёт в банке. Вы же, вместо того чтобы сдать это в казну всё присвоили, да и теперь …
Что теперь?
Теперь вы, благодаря своей старшей дочери, занимаетесь незаконными сделками с неарийским имуществом и я, как верный член национал-социалистической партии буду вынужден …
Это о каком имуществе идёт речь!?
Только теперь, услышав голос Эльзы, все повернулись к дверям. Несколько мгновений все будто застыли, а потом родители бросились обнимать дочь.
Эльза, моя девочка! Почему ты не предупредила о своём приезде.
На зов матери прибежали девушка лет 17 и мальчик лет 14 в форме гитлеровской молодёжи. Все закружились вокруг приезжей, а та обнимаясь с ними радостно отвечала.
Хотела сделать сюрприз! Как же хорошо вернуться домой. Знакомьтесь — моя подруга Хельга Функ. Героиня рейха, награждена боевыми наградами, о её подвигах писали в газетах. А это кто?
Все взгляды переместились с Хельги на очкарика. Сестра Эльзы подбежала к нему и сказала.
Это мой жених Адольф Хунке. Знакомься, он очень хороший человек.
А почему он не в армии?
От вопроса Хельги возникло неловкое молчание. Лицо девушки снова застыло как маска, а голос не предвещал ничего хорошего. Все опять посмотрели на спрашиваемого. Тот угодливо забормотал.
Видите ли, к сожалению, у меня в детстве случилась травма и с тех пор я хромаю. Вот смотрите.
И он зашагал по комнате действительно сильно хромая.
Жених моей сестры хромой очкарик?
Снова возникла неловкая пауза, но тут мать сказала.
Что же мы стоим в прихожей? Пойдёмте в дом. Дочка. Вам надо помыться с дороги и отдохнуть.
Вечером все сидели за празднично накрытым столом. На всех домочадцах Хельга увидела шикарные платья и костюмы знакомые ей по «канаде». Отец встал и произнёс тост.
Дорогие! Я предлагаю выпить за мою храбрую дочь и её подругу, мужественно сражающихся с врагами нашей родины. Пока они на боевом посту, нам нечего боятся. И желаю выпить, чтобы они скорее вернулись с окончательной победой и нам не пришлось больше расставаться. Хох!
Хельге было странно было слышать кайзеровское «Хох», вместо гитлеровского «Хайль». Все встали и выпили. Потом все сели, но Хельга задержалась и со всего размаху разбила бокал об пол.
В наступившей тишине Эльза сказала.
Хельга, мы всё-таки не в Польше. У моей мамы только 12 таких бокалов.
Усевшись за стол и ни на кого не глядя, Хельга ответила своим мрачным голосом.
Насколько я помню арифметику, их теперь 11.
Хунке подобострастно захихикал. Хельга мрачно посмотрела на него и угрожающе спросила.
Я что, сказала что-нибудь смешное!?
Простите, я думал …
А ты не думай, за нас всех думает фюрер! Или ты считаешь себя умнее фюрера?!
И тут заговорила Эльза. С милой улыбкой, задушевным голосом она сказала.
Итак, господин жених, я слышала, что вы посмели угрожать моему отцу?
Что вы, вам показалось.
Тут эсэсовка заорала.
Я пока что не глухая! Отрицая, ты сомневаешься в моём уме и очень этим меня злишь!
А Хельга добавила.
Встать, когда разговариваешь с СС!
Думая, что всё это не всерьёз, тот продолжал сидеть и тогда Хельга выбила из под него стул. После она рывком подняла его на ноги и заорала.
К стенке! Марш! Ну!
Он вертел головой ожидая, что кто-нибудь остановит всё это. Но все с ожиданием смотрели, подчиниться он или нет. Только мать негромко сказала отцу.
Герман, мне это не нравится.
Но отец, торжествуя глядел на этого гостя и только отмахнулся. А Хельга уже трясла Хунке за лацканы пиджака, страшно ревела ему в лицо и отшвырнула к стенке.
Вперёд! Марш в угол!
Перетрусивший очкарик заковылял куда сказано. Хельга закричала.
Не хромать! НЕ ХРОМАТЬ ТЕБЕ ГОВОРЯТ! А то будешь хромать на обе лапы! Вот так и стой!
После она вытащила эсэсовский кинжал и через всю комнату метнула его, так, что тот впился в стену прямо над головой у Хунке. Эльза спокойно сказала.
Советую не дёргаться господин «жених». У моей подруги твёрдая рука, но и она может случайно дрогнуть. Так, а на чём мы остановились?
И она стала рассказывать разные истории о Польше, о нелепых ситуациях в которые попадали некоторые эсэсовцы и эсэсовки, все домочадцы смеялись. Текло время и вдруг, после очередной шутки, из угла послышалось подобострастное хихиканье. Все за столом удивлённо посмотрели туда словно хотели сказать — а это ещё кто. Увидев устремлённые на него взгляды, тот затих. Хельга молча взяла у брата Эльзы кинжал со словами «Кровь и честь» на лезвии и метнула в стенку и его. От воткнувшегося рядом с его головой лезвия Хунке присел, побелев как стена. Эльза сказала.
У вас, по видимому, есть срочные дела? Вас тут никто больше не задерживает. Но в управлении СС могут возникнуть вопросы, так ли вы больны, как говорите. Идя к стене, вы не очень-то хромали. Так, что лучше вам будет если о вас никто не вспомнит.
Когда за тем закрылась дверь старшая дочь спросила младшую.
Грета, где ты откопала это чучело?
Так никого почти не осталось, а он казался таким умным и милым. Только теперь я поняла какой он слизняк!
Фрейлен Хельга, спасибо вам за то, что отвадили его от нас. Вы такая смелая и сильная. Нам так приятно принимать в гостях такую героиню! Расскажите, как вы заслужили свои ордена.
К сожалению я дала подписку о неразглашении. О моих делах в общем правильно написали в газетах. Запомните — кто всем болтает о своих подвигах, тот и свиста пули не слыхал! Настоящий герой не болтает, он делает!
Но вы же выполняли цивилизаторскую миссию и ничего не боясь ….
Запомните — в бою боятся все! Не верьте тому, кто скажет, что свист пуль для него приятная музыка. Это или лгун или дурак. Только одни могут в момент опасности загнать страх вглубь себя и всё равно делать своё дело, а другие от страха превращаются в тряпку. Вот и вся разница. Могу вас успокоить фрау Крамер, ваша дочь служит в спокойном месте. Что же касается тебя парень …. я знаю чего ты опасаешься — как же так, без меня всех врагов разобьют. Не беспокойся, врагов хватит на всех. Никогда и никуда не просись добровольцем. Понадобиться — призовут и тебя не спросят. А насчёт цивилизаторской миссии … убеждение тут не работает, приходится действовать пулемётами. Я на это насмотрелась вблизи. Надо тебе парень поступить на службу в какой-нибудь госпиталь. Вот там ты поймёшь, что такое война. И господа, хватит об этом! Мне так приятно побыть в обычной немецкой семье, словно нет никаких ужасов и всё как раньше. Поверьте, для меня это очень важно.
Вечером, лёжа в кровати, Хельга услышала за стеной разговор Эльзы с отцом.
Скоро придёт ещё посылка с мылом. Я отправила её перед самым отпуском. Надеюсь, прежними ты распорядился как надо?
Конечно! Ты же вложила в первую письмо, чтобы я продал мыло как в 22 году.
Да, ты говорил, что тогда разрезал каждое мыло на 4 части и каждую продал как целый кусок.
Мать, чуть с ума не сошла от радости, увидев, что там за начинка. Для тебя это не опасно?
Там этим занимаются многие. Только одни посылают барахло и продукты, а я же служу на складе еврейских вещей. Это настоящий Клондайк. Но время от времени и мне для маскировки придётся посылать такие же посылки чтобы не выделятся на общем фоне. Ну ты и этому найдёшь применение. Это были приятные вести. Теперь будет разговор о неприятном.
Тебя могут убрать со склада?
Пока нет, но не это самое неприятное. Большие партии драгоценностей посылать рискованно. Я буду присылать первоклассные вещи с начинкой. Вещи продавай, а драгоценности прибереги.
Почему? За них дают большие деньги.
Ты сам говорил, что деньги могут стать раскрашенной бумагой, а золото всегда останется золотом. Надейся на лучшее, но всегда будь готов к худшему — твои слова.
Неужели ты допускаешь …
После Сталинграда я допускаю ВСЁ!
Мой бог!
Поэтому и прибереги золото. И ещё — мы живём слишком близко к восточным границам. Цель русских — Берлин, а наш Франфуркт лежит как раз на их пути. Так что лучше поменяйся жильём с дядюшкой. С тем что живёт недалеко от другого Франфуркта.
Но он же предлагает слишком мало за дом и магазин.
Если сюда придут русские, этот дядя приползёт к тебе на брюхе. Зато его деревня расположена на пересечении 4 важных дорог. Для начала построим там небольшую гостиницу с кафе, автомастерской, магазином, рестораном и бензоколонкой, и мы не пропадём, кто бы не выиграл в этой войне. Возьми вот эти документы.
Что это?
Патент и технология производства строительных блоков из угольного шлака. Их владелец уже на небесах, так что с этой стороны проблем не будет. Многие наши города лежат в развалинах и это ещё не конец. Так что спрос на эту продукцию будет, и ещё какой. В любом случае Крамеры свою войну не проиграют.
Сначала я жалел, что у меня первым родился не сын, теперь я этому рад. Моя дочь!
Так есть в кого!
И они оба счастливо засмеялись. Хельга в очередной раз поняла смысл фразы — «Кому война, а кому мать родна!» Сотни тысяч людей сгорели и ещё сгорят в крематориях, чтобы вот такие немцы получили богатство, открыли гостиницу и завод шлакоблоков. Для этого погибают солдаты на фронте, для этого она лезет под пули! Ну что за жизнь? Хоть вешайся! Больше оставаться в этом, по настоящему гостеприимном, доме она оставаться не могла. Уже на следующий день она снова сидела в поезде увозящего её в германскую столицу. Хельга вернулась совсем в другой Берлин — Берлин 1943 года. Когда она уезжала отсюда он был другим. Словно несколько лет не видишь человека, а встретив снова, поражаешься — как он постарел! Тогда Берлин тоже был столицей воюющего государства, но воюющего успешно и изготовившегося железной рукой схватить давно уготованную победу. На хмельном пиру войны он лежал как блюдо на которую вот-вот положат голову убитого врага. Даже когда стало ясно, что наступление в России остановлено, что непобедимость бронетанковой техники вовсе не то «чудо», какое имелось в виду, что этот многократно превозносимый «боевой дух» вовсе не данность раз и навсегда, а зависит от многих, очень многих причин, и вовсе не от воли божьей и, даже страшно сказать, не от воли обожаемого фюрера. Даже тогда, когда все это стало ясным, столица держалась.
Она держалась, как человек потерявший проценты со своего капитала, но не сам капитал. На который обязательно набегут — такое уж у него свойство — новые проценты. В поездах, трамваях, пивных, у вывешенных бюллетеней уже не слышались, как раньше разговоры доморощенных стратегов - «политикеров»! Кончилась пора бесконечных прогнозов близкой победы, горделивого перебирания доводов в её пользу, высчитывания сколько километров осталось немецким войскам пройти до Москвы, Сталинграда, Баку и сравнения этого с расстоянием от центра Берлина до его окрестностей. Исчезла потребность общаться друг с другом по любому поводу, а по существу — для обсуждения все новых вариантов того же счастливого конца. После Сталинграда, неудачу в России (слово «Разгром» еще избегали), уже нельзя было ни скрыть, ни замолчать, ни преуменьшить.
Если раньше вместе со словом «Россия» обязательно звучало: «немедленное падение», «подавление остатков сопротивления», «последнее решающее усилие», то теперь: «эластичная оборона», «выравнивание линии фронта», «непредвиденные аспекты войны». Раньше писалось «Апогей нашего наступления», сейчас «Собирание сил для нового удара» (куда-то исчезло слово «решающего»). Теперь Геббельс вещал: «Мы видим вдали свет нового утра, но за это утро еще надо бороться. Конечно, мы без сомнения победим, но победу нам никто не подарит — её надо выслужить и нести потери с достоинством!» Теперь немцев уныло думали: «Война становится бесконечной».
Да, Берлин стал другим. Стал Берлином после поражения. На всем городском транспорте, словно слой пыли, были видны заторможенность, усталость, равнодушие. В метро(унтергрунде), никогда не бывшем особенно уютным, но всегда чистом, теперь повсюду валялись окурки и обёртки. Стекла трамваев похоже не мыли с осени. Управляли транспортом в основном женщины и старики.
Выйдя из вокзала, Хельге пришлось остановиться, пропуская строй солдат. На ходу они пели «Лили Марлен». Странно, эта песня могла звучать и как любовная лирика и как военный марш. Очень не простая эта песенка: тоска солдата по дому, по любимой девушке, которая еще недавно была так близко и уже так далеко. И она помахала им вслед платком. Солдаты оглядывались, песня все удалялась и вдруг Хельга поняла, что на улице замерло все движение и все уставились именно на неё. Тут она поняла, что стоит-то она под уличным фонарем, вдаль уходят солдаты, а она машет им вслед. Просто живая картинка к этой песне.
Перед тем как отметится в комендатуре, она решила сходить в кино, на недавно вышедший фильм «Великая любовь». Перед фильмом показывали документальный киножурнал. Меньше всего Хельге хотелось видеть на экране войну, но деваться было некуда. Странно, среди всего прочего показали и Гитлера на строительстве какого-то автобана. Странно, ведь это было еще до войны. Не было никаких механизмов, только землекопы с тачками и лопатами. Произнеся речь, как всегда, начав неуверенно, а закончив воплями, Гитлер принялся копать своей фюрерской рукой. Он отшвыривал землю словно это были его политические противники. Крупным планом показали его лицо: мешки под глазами, бегающие глаза. Он и несколько секунд не смотрел в одном направлении. Но иногда его глаза вдруг застывали. Это всегда совпадало с изменениями во всем лице. На какой-то миг оно словно застывало, а после опять приходило в движение. Весь он был какой-то аритмичный. Даже в движениях лопатой было что-то нервное. Невозможно было понять, чего от него ждать в следующую секунду — то ли засмеётся, то ли заорет, то ли упадет на землю и забьется в нервном припадке. Но не этим ли он заводил толпу? Хельга отметила про себя — раньше, когда на экране появлялся Гитлер, в кинозалах начиналось оживление. Но в этом зале стояла тишина, хотя фюрер старался изо всех сил.
Зарегистрировавшись, где надо, Хельга задумалась — впереди целых три недели отпуска после ранения. Натали с подругой еще не приехали, надо же где-то жить. Идти в управление СС не хотелось и она купила «Дойче альгемайне цайтунг», сразу открыв газету на странице объявлений. Выбрав графу «Сдаются комнаты» девушка углубилась в чтение. Наконец ей понравился один адрес, и она направилась туда.
Дверь открыла тихая, благообразная старушка лет 60-и. Глаза в сетке маленьких морщинок — сама доброта. Увидев перед собой девушку в эсэсовской форме, она очень удивилась, но сразу пригласила войти. О цене договорились быстро. Засыпая, Хельга чувствовала, как побаливает голова, но по сравнению с тем, что она испытывал раньше, это была благодать. Спала она без снов и больше концлагерь ей не снился никогда.
Постепенно хозяйка и квартирантка познакомились поближе. Звали старушку фрау Эмилия Хофманн и была она ярой общественницей. К ней постоянно приходили из разных национал-социалистических организаций, с разными запросами и докладными. Она часто уходила по делам и возвращалась очень поздно. Чаще всего к ней заходил блоклейтер этого квартала Баур, мужчина средних лет, инвалид еще первой мировой войны. Неизвестно как, но ему попалась газета с описанием подвигов Хельги в Варшаве. Вместе с фрау Эмилией они донимали Хельгу призывами выступить на разных собраниях: патриотический долг истинной немки, …. воодушевить..., вселить в сердца …., и т. д. и т. п. Чтобы они отстали, пришлось показать справку из госпиталя о контузии и подписку о не разглашении из СС. Им удалось добиться только того, чтобы она посетила несколько партийных собраний во всей своей красе. Чувствовалось, что на неё все глазеют как на редкого зверя в зоопарке. Но фрау Эмилия просто сияла от восторга, показывая всем какая героиня у неё живет. Это возвышало её в глазах всех присутствующих. Хельге очень нравилась тихая, домашняя обстановка. Как похоже это было на её жизнь в Ротенбурге с мамой. Как же хорошо!
В один из дней фрау Хофманн, гордясь показала ей именное приглашение в берлинский Спортплац на «Торжественное собрание старых женщин Германии», где будет выступать сам Геббельс! Так она хотела показать своей квартирантке, что тоже кое что стоит. В приглашении говорилось, что каждая приглашенная может привести одного родственника. Хельга согласилась, жалко что ли. Пусть все думают, что она её дочь или внучка. Пусть завидует той раз внучка такая героиня. И Хельга одела свою форму эсэсовски, нацепив все награды. Фрау Эмилия тоже оделась в лучшую одежду. На её черном пальто был целый иконостас разных значков за разные сборы: металлолома, старой обуви, утиля, бутылок и черт его знает чего еще. Но над всем этим красовался партийный значок со свастикой, и тут Хельга присвистнула - значок-то был не простой, а с ободком из чистого золота. Такой значок был у вступивших в партию Гитлера до того, как он захватил власть. Сейчас такой значок давал большие привилегии и стоил иного ордена.
В Спортплатце, где проводились все важные партийные митинги, Хельга увидела огромное количество старых женщин. Все они были так наэликтризованны самим фактом своего пребывания здесь, и того, что им предстояло, что казалось с них сыпятся искры. Среди них иногда мелькали юнцы, стриженные под бокс и лорееподобные девицы с косичками. Прослойка молодежи только подчеркивала характер собрания. Хельга никогда не думала, что тысячи старух могут быть такими единообразными, такими единодушными и боевитыми, как солдаты в строю легиона Древнего Рима! Они были как гигантский подсолнух с тысячами зернышек, одинаковых и максимально сближенных, и этот подсолнух обращался к солнцу, которое вот-вот должно было взойти на украшенную коврами, цветами и портретами сцену. Хельга не понимала — зачем все это нужно для правительства? Ясно, когда промывают мозги солдатам на фронте, рабочим на заводе, юнцам из «Гитлерюгенда», даже простым матерям — от них так или иначе зависит быть или не быть гитлеровскому рейху! Но зачем разводить весь этот сыр-бор перед старухами? Они-то что могут? Какая Гитлеру польза от них?
Море старух сдержанно бушевало, в стенах Спортплатца стоял сдержанный гул. На всех, на всех без исключения лицах было довольство собой и всем, что здесь происходит. И все это было искренним, не показным. А ведь тут не было старушек из семей промышленников или генералов — все из среднего класса, самый что ни на есть народ. Хельга даже не знала с чем это можно сравнить. Если с проповедью в церкви — так там страсти умерялись ритуалом церковной службы. Если со свадьбой или крестинами — так не старухи же определяли там ход и настроение праздника! Это подогревало их, делало значительнее в собственных глазах. Все знали — будет выступать Геббельс.
Когда на сцене появилась его маленькая, невзрачная фигура, все старухи вскочили так, что не у каждого солдата-новобранца получилось бы так вытянуться перед фельдфебелем. Куда только девались их радикулиты и ревматизмы? Все забыли свои трости и костыли! А ведь тут были тысячи старух и ни одна не замешкалась, не опоздала! И Хельга еще раз убедилась, что национал-социализм может творить чудеса.
Геббельс прошел сцену наискосок, волоча ногу и остановился у микрофона. Его лицо было желтоватым, глаза блестели как антрацитовые. Хельга видела много людей у которых характер лица определяли глаза. Иногда нос или усы. А у Геббельса самым главным в лице был рот. Это был какой-то уникальный механизм, словно оркестр, где все: губы, зубы, морщины у рта, язык, даже то показывающиеся, то скрывающиеся дёсны — все играло свою партию и все вместе создавало картину, соответствующую и усиливающую содержание речи.
Геббельс восхищается — губы растянуты почти до ушей, видны зубы и десны, морщины разбегаются веером и благодушно уходят к ушам. Иногда, произнеся особо цветистую фразу, он вообще не закрывает рот, так и стоит с раззявленной пастью несколько мгновений. Бурных мгновений, потому что в эти мгновения всегда звучат бурные аплодисменты, крики и взвизги.
Геббельс негодует — теперь, живущий по своим собственным законом рот, закрывается, как кошелек на «молнии» . Слова вылетают как из боевой трубы. Фразы как пулеметные очереди, и каждая разит врага.
Сама речь как водопад. Она не течет, она падает с такой силой, что затопит любую аудиторию, и никто не выплывет, пока обожаемый рейхсминистр сам не заткнется. А по накалу чувств это извержение вулкана, сжигающее все на своем пути. Все-таки Геббельс необыкновенный человек, не даром его кое где называют «Карлик Бездонная Глотка!»
Гитлер заводил толпу истерическими выкриками и трансом, А Геббельс действовал напором вполне связанных, но гипнотически повелительных словесных конструкций. Голос, вырывающийся откуда-то из глубины хилого тела, поражал своей густотой, а само тело — выносливостью. Геббельс мог ( тут Хельге пришло на ум русское грязное слово) четыре часа подряд без передышки. Бывало, что от его речей, люди падали в обморок. Девушка глянула на старух — как же, размечталась! Все до единой пожирали Геббельса глазами и впитывали в себя каждый звук, исторгаемый его пастью.
Начал он, умильно растянув рот: «Дорогие мамочки!» По залу пошла волна восторга и умиления. Смысл речи сводился к объяснению задач «дорогих мамочек» и «старых женщин Германии стоящих у истоков нации» в свете текущего момента. Тут Геббельс простер руки к небу и завопил так, что, казалось сейчас рухнет потолок: « Есть три кита, на которых стоит и будет стоять старая немецкая женщина: любовь, ненависть и гордость! Любовь — к фюреру, ненависть — к врагам нации, гордость — принадлежностью к высшей расе!» Вот и так, просто и понятно было сказано главное. А дальше пошло наполнение этого главного конкретными делами.. При этом рейхсминистр влезал в любые мелочи быта. И это мамочкам нравилось!
Любовь к фюреру имеется! А как её проявлять? Какая любовь нужна фюреру? О, тут возможностей непочатый край. Чистить картошку в собственной кухне — думаете тут нет души прекрасных порывов? Э нет! Чем тоньше картофельная кожура, тем экономнее вся операция, тем больше пользы для тебя любимой, для твоей семьи, тем больше сил прибавляется нам всем. А для чего нужны эти силы? На благо фюреру и рэйху! А сколько любви можно выразить простыми вязальными спицами, не говоря уже о вязальном крючке. Ведь именно ими вяжутся теплые вещи так необходимые нашим героическим солдатам.
Тут Геббельс закатил глаза к небу и вознес вверх руки, казалось он сейчас рухнет на колени словно дикарь племени мумбо-юмбо перед идолом-тотемом, и заорет «Алилуйя!». На колени он не упал, но действительно заорал: «А СБОРЫ СТАРОЙ ОБУВИ, ОДЕЖДЫ И ОТБРОСОВ!!! НЕТ СЛОВ, ЧТОБЫ ВЫРАЗИТЬ ВАМ БЛАГОДАРНОСТЬ ЗА ВАШЕ УЧАСТИЕ В КАМПАНИЯХ ТАК ВАЖНЫХ ДЛЯ ВОЮЮЩЕЙ СТРАНЫ!!!»
Он еще долго говорил подводя все к одному — любовь к фюреру доказывать можно и нужно, ежечасно и ежеминутно. И когда мужчины доказывают её в сражениях и на заводах, вы — старые немецкие женщины можете доказать её в пределах собственной кухни.
Перейдя к ненависти, Геббельс, приведя в соответствие со сказанным свой удивительный рот, заявил, что здесь еще большее поле деятельности. В тысячелетнем рейхе весь народ стеною стоит за обожаемого фюрера, НО … Еще есть шептуны, маловеры и критиканы. Вот здесь и место для святой ненависти. Она должна выражаться в том, чтобы везде, где только можно, выявлять эту заразу, более страшную чем чума, и немедленно докладывать об этом блоклейтерам, в полицию и гестапо. Затем была преподана целая система доносов на ненавистных врагов обожаемого фюрера.
И наконец третье — гордость! В чем она проявляется? Конечно, в любви к фюреру и ненависти к его врагам, но это еще не все. Тут Геббельс сделал паузу. Несколько раз он открывал рот, и все думали, что он продолжит, но рот захлопывался. Ожидая, когда же он наконец скажет это самое главное внимание аудитории накалились до предела. Все слушательницы так подались вперед, что стало страшно за сидящих на балконах в первых рядах - как бы они не вывалились.
Оказалось, расовая гордость заключается в том, чтобы всеми силами и способами помогать избавлению и очистке земли от низших рас. Повсеместному их уничтожению во имя высшей справедливости. Перед всеми немцами сегодня стоит эта святая задача, в том числе и перед вами — старыми женщинами Германии. Вы воспитываете и вдохновляете своих внуков и детей. То, как они будут выполнять эту великую миссию, зависит от вас! От вас зависит будущее всего нашего народа!
Хельга поняла - рейхсминистр сволочь, скотина, мерзавец, кто угодно, но только не дурак. Некоторые его высказывания стоили того, чтобы их увековечить.
«Отнимите у народа историю и через поколение он превратиться в толпу, а ещё через поколение в легко управляемое стадо».
«Дайте мне средства массовой информации, и я из любого народа сделаю стадо свиней»
«Ложь, повторенная тысячу раз становиться правдой».
«Пропаганда должна воздействовать больше на чувство, чем на разум».
«Бандеровцы — это умалишенные маньяки или, другими словами озверевший скот. Но именно такие нам нужны в данный период времени, чтобы уничтожить непокорных славян. А потом они сами должны будут уничтожены, так как зверям не место среди людей».
«Нет честно. Я бы поставил памятник этому своему персонажу, поставил только для того, чтобы каждое новое поколение знало как просто, а главное быстро — умные, образованные, и более чем религиозные люди сгибаются в самую унизительную позицию из возможных, превращаясь в абсолютных дегенератов, готовых слепо идти и убивать себе подобных».
Напор речи Геббельса был так силён, что к концу Хельга устала просто физически. И тут она поняла в чем смысл этого представления. Гитлер держал немецкий народ в повиновении не только страхом перед гестапо и концлагерями, не только награбленными в чужих странах жратвой и барахлом. Дело было гораздо сложнее. Гитлер дал немцам два очень важных качества жизни — уверенность в завтрашнем дне и причастность к великим историческим событиям. Хельга помнила высказывания Натали в училище СС — Любой человек регулярно хочет жрать, не дурак выпить, не любит, когда его постель заливает дождь сквозь дырявый потолок и желает время от времени развлекаться! Молодая девушка не забыла 1929-1933 годы. Как одно за другим закрывались предприятия, банкротились банки, как росло число безработных и нищих. Огромное количество людей жило в постоянном страхе, что и с ними произойдет тоже самое. Что их уволят с работы, им нечего будет есть, их выгонят из дома за неуплату и им останется только умереть с голоду под забором. Господствовал закон джунглей - «Каждый сам за себя, один бог за всех». «Выживай как знаешь, твои проблемы». Все видели в людях не друзей, а конкурентов в грызне за жизненные блага. Если оступишься, упадешь никто не поможет, не поддержит, все пройдут мимо. Это была не жизнь, это было ВЫЖИВАНИЕ!
При Гитлере, все это кончилось. Открывались новые заводы, исчезла безработица. У ВСЕХ людей наконец-то появилась уверенность, что чтобы не случилось, с голоду им помереть не дадут и под забором ночевать не придется. Тогда это значило очень много. И большинство людей не думало о том, что эта работа — производство оружия и обязательно приведет к войне. Живи сейчас, будем решать проблемы по мере их возникновения.
И второе — когда самые насущные потребности удовлетворены возникают другие. Главное из них — человек живет полной жизнью, только если делает великое, нужное многим, могущее изменить жизнь тысяч, миллионов людей. Если этого нет - это не жизнь, это СУЩЕСТВОВАНИЕ! Когда бегут день за днем, год за годом, а вспомнить нечего. Интересные события, сильные переживания, острые ощущения, где все это? Тоска, пустота, серенькое существование.
Вот так и все эти старые женщины, собранные здесь. Из чего состояла вся их жизнь? Из сплошных приспособлений: к обстоятельствам, к мужу, подрастающим детям, лавочникам, соседям, обычаям, неписанным правилам поведения. Большинство из них и не стремились никуда из своих чистых комнат и кухонь. О мире за их пределами они узнавали от других людей. Они были «никто» и звать «никак». И вдруг оказалось, что в том внешнем мире есть место и для них и почетное место. Они — хранительницы очага, они много значат, их уважают министры и генералы. Каждой казалось, что Геббельс обращается к ней лично. Сам рейхсминистр говорил ей как она важна для всего НАРОДА! Каждая невольно ощущала — ты можешь изменить мир, ты всесильна и всемогуща, ты почти бог! Этот митинг был самым ярким событием в их жизни. Это был их звездный час.
Хельга вспомнила себя 14-и летней девчонкой в лагере БДМ в Баварии, тот поход в горы. Свои ощущения и переживания, свой сводящий с ума восторг, свои многократные, почти оргазмы, у ночного костра. Как у неё тогда пела душа! Как она была благодарно тому, кто сделал возможным такие ощущения. Как она была готова выполнить ЛЮБОЕ его приказание и выполнить его с радостью, свято уверенная, что это её собственное желание. Вот так и эти женщины здесь. Сейчас Геббельс был как дудочник-крысолов из детской сказки. Что от них было нужно? Жертвы! И они сами шли на эти жертвы, задурённые своей любовью, своей ненавистью и своей гордостью. ВСЯ Германия, ВЕСЬ немецкий народ должны быть уверенны, что брошенные им нацистами лозунги и есть их собственные желания и стремления. Чтобы их не пришлось гнать силой к цели указанной гитлеровской сворой, а они сами бежали к ней. Чтобы никому не пришло в голову сомневаться в том, что им вещают с высоких трибун. Делай «ВОТ ЭТО» и делай «ВОТ ТАК». Ну а если ты все еще недоволен тем, что есть. Если ты все еще задаешь идиотские вопросы: « А зачем ...», «А почему ...», «А что будет потом ….», то тебе надо прогуляться в ближайший концлагерь. Там тебе на все твои вопросы ответят и мало тебе не покажется.
Вечером, вернувшись домой Хельга за ужином сказала: «Фрау Эмилия, это было потрясающе! А как вы получили приглашение в Спортплац? Как вы стали общественной деятельницей? За что вас наградили золотым партийным значком? Не у каждого генерала есть такая награда, а у вас есть!» Хозяйка буквально засияла от удовольствия и рассказала свою историю. Так Хельга узнала еще одну историю, как из простой обывательницы сделалась нацистка.
История Эмилии Хофманн.
Всю жизнь я страдала. В детстве от голода и страхом перед хозяином. В нашей деревне никто не хотел на него работать, а мне пришлось. Отца насмерть ударила лошадь. Мать умерла еще раньше. Маленьких братьев разобрали родственники, а мне было уже 14. «Ты уже большая, можешь сама себя прокормить» - сказали мне. Работала я от зари до темна и не видела в жизни ничего кроме сарая, который надо было вычистить и коров, которых надо было доить. Даже в церковь я не могла пойти из-за своих лохмотьев. В 18 лет, меня ударил рогами бык и меня отвезли в монастырь в горах. Монахини кормили и лечили меня. Первый раз в жизни обо мне кто-то заботился. И, я после выздоровления, осталась в монастыре. Он находился среди лесов на склоне горы. Ни за что на свете я не хотела назад в деревню. Я хотела стать монахиней, готова была работать день и ночь, только бы мне разрешили остаться тут, в тиши и чистоте. Так я представляла себе рай. Но разве что-нибудь хорошее может продолжаться долго?
Раз в год, во время сбора винограда, в монастырь приходил бондарь — чинить винные бочки. Он был старше меня на 10 лет и все говорил, что у него умерла жена и осталось четверо детей. Я не понимала, зачем он мне все это говорит. Но монашки загорелись идеей устроить мою судьбу и четверых маленьких детей. Как я плакала, как умоляла разрешить мне остаться! Но абатисса сказала мне: «Пригреть сирот, вот настоящее богоугодное дело! А биться лбом об пол может любая дура!»
Я вышла замуж и из рая попала в ад! Нет, мой муж был человек хороший, честный, трудолюбивый, но слабый. В доме всем заправляла его мать. С её характером она и мужа уложила в могилу и двух невесток загнала в гроб. Муж меня жалел, но матери боялся, как огня и ни разу за меня не заступился. Опять я только и знала, что ухаживать за скотиной, чистить сарай и выполнять всю работу по дому. А свекровь занималась детьми = это да, это она умела. И дети относились ко мне, как к батрачке. Как только наступала весна, муж собирал свои инструменты и уходил до поздней осени. Уходя, он пел песни, потому что долго не увидит ненаглядную мамочку. А я оставалась. Конечно, люди угощали мастера за работу, да и работа у него была при вине. И он постепенно пристрастился к этому делу. Свекровь орала, что все это из-за меня, ведь раньше он не пил.
Я бы ушла из этого дома, но у меня родился сын. Боже, как я была счастлива! Я думала, что теперь-то мать мужа подобреет, ведь это её внук. Ага, как же! Она орала, что сына я нагуляла пока муж ходил на заработки, а мой пентюх при матери боялся даже приласкать сына. А ведь он был весь в него. Поняла я, что в этом доме мне достанутся одни беды и ожесточилась. Стала я, молясь богу, просить его: «Сколько можно жить такой женщине, как моя свекровь?! Не пора ли тебе прибрать её к себе?!» Видно, бог моим молитвам внял. Прихожу я как-то утром с выстиранным бельем, а старуха лежит поперек порога, хотя еще час назад ругалась так, что хоть уши затыкай.
Похоронили мы её и зажили наконец спокойно. Прошел год — опять беда. Нанял муж двух подмастерьев. Один оказался вором. Налетели конные жандармы, его уже и след простыл, а у нас нашли часть ворованных вещей, которые он не успел прихватить с собой. А законы при железном канцлере были строгие — мужа посадили. Пришлось продать все за бесценок и поехать вместе с сыном всед за мужем, в торфяные места. Нанялась там в прислуги, работала от темна до темна. Хозяева меня не обижали. Сына подняла, кое-что поднакопила. Когда у мужа кончился срок, поехали мы в Берлин, где строили большой завод и требовались всякие рабочие. Муж работал, я не бездельничала. Кое чем обзавелись. Эти годы были самыми лучшими в моей жизни. Сын вырос, тоже стал работать. Пуще всего берегла я его от болезней, да от разных смутьянов. А вот от войны не уберегла! Много воды утекло пока мы с отцом распрямили спину. Наступил 1914 год! Согнуло нас горе! Когда в 1916 году мы получили похоронку, как я сама не умерла? До сих пор не пойму! Муж каждый вечер — в пивную. И поняла я — ВСЁ! Не выбраться! Осталось нам как-нибудь дожить свои годы и всё — ФИНИШ!
В 1923 году случилась ИНФЛЯЦИЯ. Все наши сбережения, что мы с мужем копили всю жизнь, превратились в ничто. Сколько ударов судьбы выпало на нашу долю, а тут еще и это! Не выдержал муж такого и умер. Так осталась я совсем одна-одинёшенька на всем белом свете! В ту пору работала я в большой прачечной. Много женщин надрывались там на тяжелой работе. Замужних мало, все больше вдовы да непутёвые разные. Ни с кем я не дружила — все какие-то языкастые, хваткие, бесстыжие. И заметила меня управляющая, фрау Ингрид. Она тоже таких не любила. Вся такая улыбчивая, спокойная, строгая, но справедливая. И, как я, одинокая. Жила она при прачечной. Комната и кухня у неё как шкатулка, всё блестит. Сына у неё тоже убили французы. Рассказали мы друг-другу все про себя и подружились. Как-то раз она мне говорит: « Если мы, немцы сами не возьмем свою судьбу в свои руки — наша нация погибнет!» Я не поняла, что она имеет в виду. Кто там у власти: канцлер Бисмарк, кайзер Вильгельм, президент Эберт — мне без разницы! Но мне нравилось сидеть в чистенькой кухне фрау Ингрид, и слушать что в конце концов наша общая жизнь, а значит и моя, обязательно наладится. Многое из того, что она мне говорила было мне понятно. Даже если бы не было инфляции 1923 я все равно бы не смогла завести собственное дело — из-за универсальных магазинов. А кто владельцы этих магазинов? Кто все ростовщики? Евреи! Они все равно, как пиявки, высосут все соки из труженика-немца. А как нас ограбил версальский договор! Это же всем ясно.
Я удивлялась, что такая же простая женщина как я, знает все эти тонкости. Она ответила, что еще совсем недавно была такой же как я. Но недавно ей выпало счастье — через своего племянника, владельца небольшой пивной в Мюнхене, она познакомилась с теми, кто борется за новый порядок, в котором будет хорошо жить всем немцам. Есть тот, кто печется обо всех нас, как о собственных детях. Я спросила: «Вы имеете в виду господа нашего?» Она рассмеялась и ответила: «Не совсем, хотя новым мессией его уже называют многие. Как господа нашего его преследуют и хотят распять!» «какой ужас! Неужели в наше время такое возможно?!» «Нет, если мы встанем вокруг него стеной и будем беспощадны к врагам его!»
Потом я узнала, что тот, кто стоит во главе ДВИЖЕНИЯ арестован и за его сподвижниками идет охота. Но они, как первые христиане, готовы принять муки смерть за свое учение — на счет универсальных магазинов и евреев. И она спросила — готова ли я помогать им? Конечно, я была готова на все ради таких мучеников. И она познакомила с одним из них. Он скрывался потому, что был рядом с тем, кто их вёл, когда они вышли на улицы под своими святыми знамёнами. Услышав, что его хотят распять, я сказала, что не пожалею ничего, чтобы спасти такого святого. Евреи и универсальные магазины мне ни к чему, а ростовщики тем более.
И я целый месяц прятала его и двух его друзей в своем угольном сарае. Носила им еду и газеты, сообщала, что вокруг творится. Жрали они в три горла, а газет прочитывали целую кипу каждый день и страшно ругали красных. Мой сарай ходил ходуном, хотя по моему их не очень-то и искали. Потом все успокоилось, и они вернулись в Мюнхен. Однажды фрау Ингрид сказала, что нас обеих пригласили в Мюнхен на съезд НСДАП. Я удивилась, а мне-то что там делать? Но она сказала: «Ты имеешь заслуги!» И вот там я впервые увидела нашего великого фюрера! Вот с тех пор я и стала национал-социалисткой и выполняла все, что мне поручали: давала ночлег, принимала и передавала посылки, развозила партийную литературу и много чего еще. А один из тех, кого я тогда прятала, в сарае теперь очень большой человек. Понимаешь? ОЧЕНЬ большой человек! И не забывает меня! Отсюда и все мои привилегии!
Проходили дни за днями. Хельга поражалась активности своей квартирной хозяйки. К ней постоянно приходили деятельницы из разных общественных комитетов. Фрау Эмилия вечно с ними что-то обсуждала, уходила с ними, потом возвращалась. Чаще других приходил блоклейтер этого района, инвалид еще первой мировой войны Шушинг. Хельге хотелось проводить вечера просто в домашней обстановке. Не тут-то было. Бурная общественная жизнь её квартирной хозяйки, как тайфун поднимала в воздух даже камни. Вечер каждой пятницы посвящался писанию писем на фронт. Молодая девушка только диву давалась, какой цирк тут устраивали из-за самой малости. Однажды блоклейтер притащил свою племянницу, привезенную им из какой-то деревни, чтобы приобщить к «патриотической работе в рамках этого квартала». Племянница явно не желала приобщаться, а дядя наверно просто хотел, чтобы она меньше шлялась вечерами по улицам.
Потом племянница рассказала Хельге свою историю. Её отца убили на фронте, кроме неё в семье было еще трое детей, и дядя честно сказал, что помочь всем не может, а вот устроить судьбу одной ему по силам. В деревне жили по простому и там никому не приходило в голову, когда приходила похоронка видеть в этом повод для восхваления фюрера и родной партии. Дядя и тут постарался. В Берлин полетели телеграммы, что почетная смерть главы семьи на поле боя удесятерила энергию оставшихся, что они только и мечтают как бы совершить еще подвиги, готовы к новым жертвам и свершениям во имя …..
Дорвавшись до столичной жизни, племянница пустилась во все тяжкие и при этом ни разу не попалась. У неё, как у древнего бога Януса было две стороны, два лица. К дяде, тёте, общественным деятельницам, в отряде БДМ она была обращена одной стороной. Ну просто идеал настоящей арийской девушки. Никаких «Бубикопф» (мальчиковых стрижек), а светлая коса, уложенная в круг на затылке. Скромно опущенные глазки. Синяя юбка ниже колен. Брошка с изображением Гитлера. Правда у неё эта брошка почем-то всегда была приколота вниз головой. Что было с другой стороны племянницы было никому не известно, так же как никому было неизвестно, что происходит на обратной стороне луны.
Расстилание на столе чистой скатерти, раскладывание письменных принадлежностей, рассаживание по местам — все это было как церковный ритуал, как подготовка к торжественной молитве. Казалось, что блоклейтер и фрау Эмилия сейчас завопят: «Алилуйя!». С такой торжественностью церемонимейстер букингемского дворца объявлял придворным о выходе королевы. Пачку бланков приносил дядя. Деньги на их покупку собирали жители квартала, это тоже входило в «патриотические свершения». За беготню с кружками для пожертвований младшие гитлерюгендовцы получали билеты в кино. Оставшиеся, после написания писем, бланки продавались. Деньги от их продажи шли в госпитали. Надо сказать, что в свой карман дядя-блоклейтер не положил ни пфенинга. Письма были стандартные. В них сообщалось, что такая-то национал-социалистическая организация (Союз немецких женщин, Гитлерюгенд, и т. д.) сообщает солдату такому-то, о своих достижениях в патриотической работе в тылу — сборы всякого утиля, стеклотары, металлолома и т.п и т. д. Дальше шли цифры чего и сколько конкретно и торжественные заявления, что солдат может воевать спокойно — товарищи по движению в тылу не дремлют. Дядя помнил всех, кто из этого квартала был в армии и всех регулярно одаривал такими посланиями, никого не забыл.
Хельга знала какая радость для солдата получить письмо из дома. Она помнила, как радостно билось сердце, когда она слышала: «Функ Хельга! Вам письмо!» С какой радостью она вчитывалась, в написанное отцом, как она любила перечитывать эти строчки, хотя уже давно знала их наизусть. Эти письма были для неё словно зарядка аккумулятора, были огромной ценностью. И она ясно представила, что чувствовал любой солдат услышав, что ему пришло письмо, и что он испытал, найдя в конверте вместо послания матери, жены или сестры, отчет о каких-то тряпках и бутылках. Какими словами он реагировал на такое письмо. Хельга спросила: « И вам отвечают с фронта?» «Да, конечно!» ответил блоклейтер. Фрау Эмилия достала из шкафа целую пачку писем и передала блоклейтеру. Тот зачем-то встал и начал читать.
« ...уважаемый господин блоклейтер Шонинг. Вам пишет ефрейтор Вилли Шмидт живший в угловом доме на пятом этаже. Я и мои боевые товарищи шлем вам нашу горячую благодарность за то, что вы не щадите себя на ниве патриотизма и умоляем вас не снижать усердия. Нас просто осчастливили результаты, которых вы добились, особенно в сборе старого тряпья и драных галош. Ведь все это пойдет на нужды вермархта, может и нам пришлют наконец теплые вещи. А зима здесь не жаркая и только мысли об обожаемом фюрере согревают нас долгими, зимними вечерами.
Заклинаем вас не жалеть сил в компании по экономии электричества, и настоятельно вам рекомендуем отказаться от освещения мест общего пользования. Хватит с вас и свечек, конечно если в каждом сортире будет висеть огнетушитель самой лучшей немецкой фирмы «Минимакс ...».
Хельга поняла, что этот ответ сочиняли целым взводом, а может быть и ротой. Представила она, как ржали солдаты при этом и какие раздавались похабные комментарии и предложения, и сама чуть не расхохоталась. Глянула она и увидела, что племянница тоже беззвучно давится от хохота. А фрау Эмилия и дядя блоклейтер были преисполнены значимости и важности. Постепенно, глядя на них охота смеяться пропала. И поняла тогда Хельга, что они всерьез верят в значимость, полезность того, что делают. Им жизненна была важна ВЕРА в то, что они делают, пусть маленькую, но часть ВЕЛИКОГО ДЕЛА, что принесет счастье многим-многим людям! Они и живут этой ВЕРОЙ! Отними её у них и что с ними будет? Это будет КРАХ ВСЕЙ ИХ ЖИЗНИ! Для них это будет хуже смерти. Ведь блоклейтер — это самая низшая должность в НСДАП, за неё даже не платят зарплату. Фрау Эмилия вообще уже может почивать на лаврах., пользоваться своими привилегиями. Вспомнила тут Хельга схваченного в Славянске подпольщика Сердюка. Как он тогда сказал им всем
….. Никогда вам не понять нас! Мы испытываем почти оргазм, когда видим, как колосятся до самого горизонта поля пшеницы, когда видим, как выливается из мартенов целые реки жидкой стали, когда видим, как съезжают с конвейера одна за другой сотни машин, когда видим много-много чего еще. И когда понимаем, что все это чудо стало возможно благодаря НАМ! Мы ощущаем себя всемогущими, сильнее богов,нам все по плечу. Мы делаем ВЕЛИКОЕ ДЕЛО! Это приносит нам неописуемую радость, почти оргазм. И ради этого чувства мы готовы всем пожертвовать, даже своей жизнью. А от чего испытываете почти оргазм вы?! От того, что можете набить свой карман, до рвоты напиться и нажраться, напялить чужое барахло! И чем больше и больше у вас этого, тем больше ваша радость! Жаль мне вас, никогда вам не испытать такого наслаждения, какое испытываем мы! То, что для вас ценно, для нас пустяки! И жизнью своей вы никогда не сможете пожертвовать, а мы можем! Никогда вам нас не понять! Никогда вам нас не победить!
И вот теперь, глядя на свою квартирную хозяйку и блоклейтера, Хельга вдруг поняла в чем их радость. Они ощущали свою ПРИЧАСТНОСТЬ К ВЕЛИКОМУ ДЕЛУ. И это ощущение было для них важнее всяких материальных благ. Может они блаженные дурачки? Но почему-то смеяться над ними расхотелось. Стало и жалко их и в то же время завидно. Если у народа не будет ГЛАВНОЙ ИДЕИ, то он быстро превратится в тупое стадо. Разве лучше когда национальная идея народа звучит так — ЗАШИБАЙ БАБЛО! Тут Хельга почувствовала, как опять стала раскалываться голова. Нет, нет скорее прочь отсюда!
Хельга любила бродить по улицам одна. Одиночество в большом городе, это совсем не то, что на природе. В нём нет ничего от той умиротворенности, которая охватывает тебя под деревьями, на лесной опушке, на берегу реки, на песчаной косе, когда на неё падают лучи заката. Метро она не любила и чаще всего ездила на двухэтажных трамваях. Внизу сидели в основном пожилые люди всегда сосредоточенные и самоуглубленные. Поэтому Хельга всегда поднималась на второй этаж трамвая с высоты которого открывалось гораздо большее, чем в окне внизу. Там главенствовали солдаты-отпускники со своими подружками, совсем зелёные юнцы с более старшими девицами, снизошедшими до этих сопляков только потому, что взрослых парней выгребла война, и стайки девочек-подростков, лишенных мужского общества, но всем своим видом тщательно показывающие, что оно им и ни к чему. Хельга тепло улыбалась глядя на их форменные юбки и курточки с разными значками, слушая их неестественно громкий смех, обсуждение их девичьих тайн и открытий. И не было для них ничего важнее. Давно ли ты сама была такой же как они, в форме БДМ, со светлыми косами и широко раскрытыми глазами? Где же ты, та девочка Хельга, уверенная, что впереди тебя ждёт только хорошее? Что уже близко, уже на подходе что-то огромное, великое и радостное? Что вот-вот наступит огромное-преогромное СЧАСТЬЕ и уже не кончится никогда? Словно вчера всё это было! Хельга ясно представила себе жизнь этих девочек под управлением какого-то блоклейтера. Школу, отряды БДМ, суету вокруг вечных сборов, все-таки отвлекающих от вечных причитаний матери или сестер, ожидание вестей с фронта, страх перед будущим, которое хоть и раскладывали по полочкам разные всезнайки-фюреры и лейтеры, но время от времени в нём обнаруживались какие-то тёмные и неутешительные провалы.
Хельга сходила с трамвая наугад, смешивалась с толпой и не спеша шла без всякой цели, как лодка плывущая по течению. Она любила посидеть в парке на скамье, в недорогом уличном кафе, если погода была не очень пасмурной и дождливой. Сначала Берлин предстал перед ней, как что-то цельное, одноликое и враждебное. Заставляли напрягаться военные колонны, марширующие с песнями по улицам. Просто удивительно, даже лирические и народные песни они пели как военные марши. Слова не выливались, а словно вырывались из сотен глоток. Они выговаривались словно в перебранке. Гласные буквы не смягчались, а наоборот выговаривались точно и с нажимом. Песенная протяженность, когда звук словно замирает вдали, исчезла начисто.
Но постепенно столица открылась молодой девушке, как несколько отдельных городов, каждый со своей архитектурой, населением, обычаями. Хельга познала добротность бюргерского Шарлотенбурга и безмятежность фешенебельного Груневальда, патетичность Люстгартена и гармоничную суровость Гедехтнискирхе. Улицы несли Хельгу, как несет река. Хельга отмечала её перепады, излучины, течение, то ленивое, то быстрое. У неё появились любимые места — круглая площадь недалеко от Софи-Шарлоттенплац. Почему-то Хельга была уверенна, что где-то недалеко обязательно должно быть озеро. Маленькое, темное от окружающих её ив. Над темной водой поднимаются белые венчики водяных лилий. Их огоньки долго и нежно светятся в сумерках, а потом словно потухают, как свечки на подсвечниках из листьев. Много раз Хельга собиралась проверить, есть ли там такое озеро, так явно привидевшееся её, но всякий раз что-нибудь её отвлекало.
Наконец пришло известие, что старшая сестра с подругой тоже приехали в Берлин. С облегчением Хельга распрощалась с фрау Эмилией и переехала к Натали в роскошную квартиру на Курфюрстендамм. Долго сестры обнимались и все никак не могли наговориться и наглядеться друг на друга. За обедом Хельга подробно рассказала о своей жизни в Берлине. Натали и её подругу особенно заинтересовали мысли и ощущения Хельги на митинге в Спортплаце. Перейдя в гостиную и удобно расположившись в креслах с бокалами в руках, молодые женщины продолжили разговор. Речь пошла о сравнении руководителей третьего рэйха между собой. Речь завила Хеллен. Хельга удивилась — обычно подруга сестры больше слушала чем говорила, а теперь её было не унять.
Вы заметили, как Гитлер всегда развивает свою мысль? Или нет, он её не развивает, он её бросает в толпу, как собаке кость, твердо зная, что она на эту кость кинется. Он это всегда знает точно! У него всегда есть в запасе идея, на которую просто нельзя не кинуться. Например, жизненное пространство. Кому оно не нужно? Или версальские оковы! Кому они нравятся? Значит идея сгодится каждому! Вот крючок и зацепился. А дальше ….
Вы заметили, что фюрер никогда ничего не доказывает, никогда не объясняет зачем и почему? Его идеи не доказываются, его идеи внушаются. На первом этапе выступления, его голос спокоен и категоричен. На втором идет внушение. Вот здесь манера исполнения меняется. В этом месте он обязательно подпрыгивает на носках, его знаменитая прядь волос подпрыгивает вместе с ним. Лицо слегка перекашивается. Сжатые кулаки держит прямо перед собой, иногда делает выпад вперёд одной рукой. Голос постепенно накаляется, становится предельно резким. Слова выбрасываются изнутри словно под страшным давлением, они вылетают словно из пулемёта. И всё это с такой страстью, что начинаешь верить — это крик его души, это куски его сердца, которые он не жалея себя (как же он не жалеет себя), бросает в толпу! Ведь это гениально! Понимаете?! Сначала мысль подается спокойно, без нажима. Потом та же мысль подается уже внушением. И здесь уже не важен смысл и разумность внушаемой идеи — важна интонация, и накал страстей с которыми она внушается! Смотрите!
Хелен встала, приняла спокойную и расслабленную позу. Подняла глаза вверх, немного помолчала. И начала говорить. Спокойно так, немножко с ленцой, словно ей было жаль тратить свои силы и время на этих двух дур, которым приходиться объяснять то, что должен знать любой ребёнок.
«Национал-социализм гениальная идея, которая переживёт века и тысячелетия. Со времён
христианства не было более высокой идеи чем национал-социализм ….». «Ну а просто социализм?» - насмешливо перебила её Натали.
От этих слов Хеллен дёрнулась так, словно её электрическим током. Глаза вспыхнули, она буквально выдернула Натали за руку из кресла. Схватила её за лацканы платья и затрясла, как трясут дерево, чтобы с него упали плоды. Голова Натали тряслась как в лихорадке. Она изо всех сил старалась оторвать от себя эту припадочную, но не могла. А Хеллен уже орала ей прямо в лицо.
« … человечество блуждало в потёмках много веков! Более того, когда в Мюнхене впервые блеснула ИСКРА, её едва не затоптали сапоги безумцев! Но руки старых бойцов понесли факел ….»
Не прекращая орать, она оттолкнула Натали в кресло и продолжала кричать уже куда-то в мироздание удивительно точно повторяя позы и жесты Гитлера.
« …. Когда фюрер начал свое великое движение с ним было всего 280 старых бойцов, в 1932 году нас было 850 000, сегодня в десять раз больше, а завтра под наши знамена встанет вся Германия и дружно скажет ХАЙЛЬ!!!»
Последние слова она уже проорала. Её голос будто сломался, звучал резко и пронзительно. Речь стала бессвязной, она выбрасывалась толчками, словно пена из испорченного огнетушителя. Хеллен все более бессвязно, но все с большим накалом неслась к финишу. Наконец она, словно у неё внутри ослабла заведенная пружина, упала в кресло. Подруга Натали была в полном изнеможении, с неё градом тёк пот, будто она занималась тяжелой работой. Натали молча протянула ей стакан с минеральной водой, но у той так тряслись руки, что её пришлось поить, как маленькую. Хельга сидела потрясенная. Придя в себя Хеллен сказала: «Ну, теперь вы всё поняли? Не дай вам бог это перед кем-нибудь повторить! Что позволено Юпитеру, то не позволено быку. А если бык возомнит о себе невесть что, то сразу появится тореро, и быку конец!»
Подруги стали дальше отдыхать, обсуждая самые разные темы и постепенно опять перешел на руководителей третьего рейха. На столе Хельга увидела две стоящие в рамках фотографии Гиммлера и Гейдриха. Они были с дарственными надписями и значили ЛИЧНУЮ симпатию главарей СС. Гейдрих был убит год назад и разговор невольно коснулся сравнения изображенных на этих снимках. Подруги пришли к выводу, что Гиммлер часто витает в облаках, интересуется какими-то раскопками, всерьез думает основать новый рыцарский орден и вообще немного не от мира сего. А Гейдрих был практиком, а не теоретиком и ему было наплевать на всю эту чепуху. Не убей его в Праге чешские подпольщики, он обязательно занял бы пост Гиммлера. И тут Хельга задала вопрос, внезапно пришедший ей в голову: «Послушайте! До назначению в Прагу, Гейдрих руководил ГЛАВНЫМ УПРАВЛЕНИЕМ ИМПЕРСКОЙ БЕЗОПАСНОСТИ! Это не бургомистрат какого-нибудь паршивого городишки вроде Пассау. И никто его от руководства управлением не отстранял. Как можно управлять управлением находящимся в Берлине из Праги?»
Натали побелела как снег и подскочив к сестре с ужасом, именно с мольбой и ужасом закричала: «Ты же никому не говорила это кроме меня?! Сестрёнка ! Ведь ты же никому ЭТО не говорила кроме меня?! ВЕДЬ ЭТО ЖЕ ТАК?!» Никогда Хельга не видела свою умную и смелую старшую сестру в ТАКОМ ужасе! Да, да, конечно, я это сказала в первый раз.» «ТОЧНО?!» «Точно». Старшая сестра отпустила младшую и сказала: «Забудь об этом! Никогда, никому больше этого не говори! Слышишь — НИКОМУ! Даже мне, потому что бывает, что разговаривают двое, а слышат пятеро!» Успокоившись Натали пояснила.
Вот тебе сестренка интересная история, чтобы ты поняла в какое время и в какой стране ты живешь. Во время первой мировой войны Гитлер служил солдатом, посыльным по штабу. Однажды во время большого наступления, рота Гитлера должна была занять один лесок. Оказалось, что французы неизвестно почему отступили и наши взяли этот лес без единого выстрела. И тут командир роты вспомнил, что наши артиллеристы не были предупреждены, что лес уже занят и артподготовка не нужна. Время истекало, и рота солдат вот-вот должна была погибнуть от огня своих же пушек. Отступить обратно тоже было невозможно. Уже рассвело и отступающих обязательно бы заметили французы и тогда наших расстреляли бы уже французские пушки. Куда ни кинь — везде клин. И командир роты приказал Гитлеру бежать со всех ног до ближайшего немецкого поста с телефоном и предупредить наших, что в лесу уже свои. Если успеет — получит железный крест! Гитлер успел! Буквально в последние минуты артподготовка была отменена. Получилось, что Гитлер спас целую роту от дурацкой гибели. Его надо было наградить. Но в штабе воспротивились. Там заявили, что железный крест дается за подвиг в бою, а бег по собственной территории, пусть даже рекордно скоростной, таким не является. Однако командир роты заявил, что слово офицера должно быть выполнено и добился своего.
Война продолжалась. Многие солдаты из этой роты потом были убиты, умерли от ран или эмигрировали из Германии. Прошли годы, и ефрейтор стал рейхсканцлером. К тому времени тех кто своими глазами видел за что обожаемый фюрер получил свой крест осталось человек 15. И вдруг с ними стали происходить странные события. Один поехал в гости к брату в деревню и пропал. Ни к брату не доехал, ни назад не вернулся. Другой попал под грузовик, хотя шел по тротуару. Третий работал на стройке и почему-то свалился со строительных лесов. Четвертого нашли вместе с женой в собственной квартире. Они включили газовую плиту, но почему-то забыли поднести спичку к конфорке. Пятый ( хотя у него была язва желудка), свалился пьяный в открытый канализационный люк. Ну и так далее. А ведь у Гитлера уже были в подчинении гестапо, СС, СА и много чего еще. Ему ничего не стоило прикончить всех официально, но он предпочел поступить именно так. Понимаешь к чему это я?! Там, где наше начальство потеряет пуговицу от мундира, мы потеряем головы. Никогда, слышишь НИКОГДА не лезь в дела и не упоминай всуе сильных мира сего. Пока сама не войдешь в их число. Да-да ты не ослышалась — сегодня вечером ты это сделаешь и устрою это я!
Сегодня вечером на вилле Брайтенбах, в окрестностях Берлина состоится совещание промышленных и финансовых тузов Германии. Это настоящие хозяева нашей страны, кто бы ни сидел в кресле канцлера! Мы с Хеллен оказываем им кое-какие услуги, поэтому нас и хотят видеть там. Нам предстоит отчитаться о проделанной работе и получить новые задания. А пока отцы будут решать судьбы министров и генералов, их жены, дети, внуки и прочие родственники будут развлекаться. Сегодня в их число попадешь и ты! Этот вечер определит всю твою дальнейшую жизнь. И я обеспечу, чтобы этот вечер прошел для тебя как надо! Сейчас займемся тобой!
5 часов подруги вертели Хельгу из стороны в стороны, подбирали ей платье, перчатки, сумочку, туфли, прическу, украшения. Учили танцевать, улыбаться, красиво передвигаться, элегантно брать с подноса бокал с вином и отпивать из него, как вести себя за столом, как смотреть и улыбаться, как реагировать и что отвечать в разных ситуациях и много-много чему еще. Когда все готовы были к выходу, Хельга не узнала себя в зеркале. На неё смотрела роскошная красавица с загадочной полуулыбкой в синем вечернем, бархатном платье в пол, струившемся при каждом шаге и переливающееся разными оттенками, с голыми плечами без рукавов, зато в синих перчатках до локтей, синим ридикюлем на руке и меховой накидкой на плечах. С роскошным макияжем и прической «бабетта». Серьги, перстень, кулон, диадема — все было из золота с сапфирами и бриллиантами. Хельга глядела на себя в зеркало и не могла поверить своим глазам. Хеллен и Натали тоже выглядели что надо. Вечернее платье Натали было из зеленого шелка с одним открытым плечом, золотой гарнитур был с изумрудами, а Хеллен была в красном платье без бретелей с открытыми плечами и рубиновыми украшениями. У них тоже были красивые макияж и прически, но они явно уступали Хельге в стиле и элегантности. Хельга сказала
Я как золушка перед балом!
А это так и есть сестренка, и на этом балу ты обязательно встретишь своего принца! Мужики будут падать штабелями у твоих ног. На все вопросы, ты должна загадочно улыбаться и наводить тень на плетень. Обо всём остальном позабочусь я.
(Произошедшее дальше описано в «Хозяева жизни»)
Возвращение домой
© Copyright: Михаил Батурин 2, 2020
Свидетельство о публикации №220051902104
Свидетельство о публикации №220051902104
Рецензии