Бобёр

 
                I
 
В 1972 году, сдав летнюю сессию в медицинском училище Ленинграда, я приехал в Пятигорск провести каникулы дома в лоно семьи.
Семьи почти не видел. Спорт, рыбалка, танцплощадки в парках и на турбазах знаменитого кавказского курорта захлестнули ветрами Эола и понесли по волнам развлечений и удовольствий.
Каждое утро я уходил из дома на встречу с друзьями — такими же шалопаями, как и я.
На стареньком «Москвиче» бывшего одноклассника по прозвищу «Шамурай» мы отправлялись в путь в поисках приключений и развлечений.
— Дело молодое, — говорил сосед дядя Митя, — пусть погуляет, а то, что я видел в своей жизни? Восемь классов, завод, война, а теперь вот еще и жена, которая с утра до ночи нудит, мол, выпил лишнего, заначку с зарплаты утаил. Даже на футбол хожу с ее разрешения. Хотел вчера шашлык пожарить да под рюмочку побаловать себя. Взял из холодильника бутылку. Подумал, чего с этим шашлыком возиться. Больше дров спалишь да от Нинки упреков наслушаешься. Нарезал селедки и закусил. Так вся жизнь мимо и проходит.
А пацаны молодые, пускай резвятся.
Это он говорил Бобру, сидя на ветке развесистого грушевого дерева, подобно огромному ворону, которую пытался отпилить.
— Дмитрий Сергеевич, вы же пилите сук, на котором сидите.
— Это в каком смысле? — спросил он.
— В прямом, — ответила Бобер, — ведь упадете.
— Не беспокойтесь, уважаемая тетя Варя, груша — удивительно крепкое дерево. Пока еще ветка держит вес моего тела. А вот последние три запила я совершу с табуретки. У меня все продумано.
Этот диалог происходил через забор между Бобром и соседом дядей Митей, философствующим с высоты своего положения о смысле жизни. При этом он активно продолжал пилить ветку.
Бобер — это моя бабушка. Я ее с детства так называл. Потому что «бабушка» очень длинное слово, а «ба» — грубовато. Так что «Бобер» в самый раз — и ласково, и понятно.
Кстати, дядя Митя за разговорами упустил момент, пока ветка держала вес его тела. И на выдохе «Эх, бля» рухнул на заранее подготовленную для последних трех запилов табуретку, сломав ногу. Вот уж точно по пословице: «Пилить сук, на котором сидишь».
Мама с бабушкой были очень рады моему приезду.
— Хоть насмотримся на тебя, — говорили они, протягивая мне в открытое окно автомобиля пакет с бутербродами.
Такая вольная жизнь не нравилась моему отцу. Он был человеком добрым, но требовательным. Не то чтобы не желал мне хорошо отдохнуть, просто он хотел видеть меня чаще дома, приносящим какую-то пользу.
— Я все понимаю, сам был молодым, но таким эгоистом и бездельником не был. Мать вон с бабушкой ждали тебя целый год, а ты вообще дома не бываешь. Шляешься не пойми где. Гонки устраиваешь на дороге. Уже таксисты мне рассказывают о твоих подвигах. Не стыдно? Что-нибудь по дому бы сделал.
— Стыдно, отец, — солгал я, — очень стыдно, поверь.
Но совесть не шевельнулась.
Да и как можно сидеть дома, когда возвращаешься в родной город, где тебя ждут друзья, прекрасная погода, рыбалка, футбол, танцы и в конце концов местные достопримечательности, к которым тяготел с детства: знаменитый «Провал», описанный Ильфом и Петровым в бессмертных «Двенадцать стульев», «Грот Дианы», «Парк Цветник», галереи с целебными водами. Наконец, рестораны с экзотическими названиями: «Вдали от жен», «Тещины следы», «Машук», «Бристоль», «Колос». И прочие памятные объекты.
Говоря о достопримечательностях Пятигорска, хочу заметить, что бытует мнение: якобы памятник «Место дуэли Лермонтова», установленный на северо-западном склоне горы Машук, не является местом фактической гибели поэта. Такое решение было принято администрацией города еще в царское время для облегчения посещения его туристами.
Предполагается, что Лермонтов был убит на противоположном склоне горы Машук, то есть на Горячке. Свое название этот склон получил благодаря термальным источникам, обогревающим скальные пласты, и даже зимой они не покрываются снегом. Подходы к Горячке довольно сложные, но у поэта хватило мужества их преодолеть, идя навстречу смерти.
Властям же показалось, что для туристов маршрут будет труден. И не все захотят его пройти. Но это всего лишь одна из версий.
К середине моего активного, если не сказать бурного отдыха отец с целью привязки меня к местности, то есть к родному дому, решил на территории двора построить сарай.
По его замыслам постройка предполагалась довольно внушительных размеров. Он мне даже чертеж показал, на котором были указаны расчеты по периметру и высоте.
— Война? — спросил я.
— С чего ты взял?
— Так ты хочешь какое-то бомбоубежище строить, а не сарай. И почему бетонный погреб?
— Успокойся. Международная обстановка нормальная. Картер, как и весь американский народ, воевать с нами не хочет.
— А тогда что ты собираешься там хранить, зачем такую бандуру строить, а главное, кто строить будет? Где строители? — растревожился я.
— Добротный сарай всегда пригодится. А строитель стоит напротив меня, — спокойно сказал он и добавил: — Сегодня в двенадцать привезут машину с мешками цемента и мешками песка. Разгрузишь со своими оболтусами.
— Так я же на рыбалку сейчас должен ехать. С минуты на минуту ребята заедут.
— Ну вот и отлично, как говорится: любишь кататься — люби и саночки возить.
Чего это он решил вспомнить о санках в середине лета?
А кто санки-то будет возить? — мелькнула шальная мысль. Но тут же сообразил, что санки возить буду я, если не уложусь за лето.
А он жестко так: «До обеда выкопаете котлован. Потом перенесете все мешки ближе к строящемуся объекту».
В тот момент мне показалось, что со мной разговаривает не папа-ветврач, а суровый военный прораб.
— Значит так, — закрепил он, — мешки с песком отнесете за дом, а с цементом к будущему сараю. Сложите все аккуратненько, и вот тогда можешь ехать отдыхать.
— Какой отдыхать? После такой работы ни рук, ни ног поднять не сможешь.
Перед отъездом, садясь в машину, выкрикнул: «Хорошо трудиться — хлеб уродится».
С юмором у него все было хорошо.
Я понял, отдых накрылся.
 
                II
 
Подъехавшим друзьям — крепким, загорелым ребятам — я сообщил о затее отца.
— Ну котлован мы быстро прокопаем, земля у вас мягкая. А вот мешки таскать это тяжело и надолго, на клев можем не успеть. Да и девчонки на турбазе вечером ждут, а мы припремся усталые.
Бобер напоила нас чаем с бутербродами.
Мы добросовестно выкопали котлован. Парни собрались уезжать.
Видит Бобер, я загрустил.
— Поезжай, — говорит, — сынок, с ними, я все сделаю.
Бобру тогда семьдесят шесть стукнуло.
— В своем ли ты уме? — возмутился я, в душе надеясь, что она будет настаивать на этом отчаянном предложении. — Каждый мешок двадцать пять кило весит. Ты понимаешь, какая это тяжесть? Ты его и поднять то не сможешь, не то что тащить. Ты же не штангист — Юрий Власов.
А она настаивает: «Поезжай, я сильная, все перетаскаю».
Сама худенькая, но жилистая.
А что, думаю, пусть попробует, может и справится.
— Ладно, — говорю. — Только будь осторожна.
Словно отправлял ее в разведку, с карабином без патронов и кинжалом с обломанным клинком.
— Но главное, Бобер, не перепутай: мешки с песком тащи за дом, а с цементом — к месту будущего сарая. Понятно?
— Да, сынок, все сделаю. Отдыхай, родной.
Поцеловал я ее и без зазрения совести поехал гулять.
Вернулся около одиннадцати вечера, усталый, слегка навеселе.
Отец уже спал.
На вопрос «Все ли дремлют в доме Яблонских?» получил от мамы затрещину.
Оказывается, до возвращения матери с работы Бобер почти все мешки разнесла сама и аккуратно их сложила. Потом они носили стройматериалы вместе.
Водители грузовиков возмущались, но не помогли. А дядя Митя лежал со сломанной ногой. Тот еще помощник. Других помощников в районе не оказалось. Жара была сильная. Все по домам сидели.
Бабушка спала в своей комнате и, как выяснилось, незадолго до моего приезда от нее уехала скорая, сделав укол от давления.
Я, конечно, расстроился. Но не преминул пошутить: «Тяжело в лечении — легко в гробу».
Видно, хмель еще не покинул воспаленного мозга. За это получил еще одну оплеуху от мамы и ушел спать.
Утром с усталым видом доложил отцу, что его задание выполнено.
Он ошеломил меня непредвиденной новостью.
— Я что тебе сказал? Мешки с цементом должны быть сложены около будущего сарая, а с песком — за домом. Ты что, тупой? Ты все перепутал. Наверное, очень торопился на рыбалку. А ведь не зря народная мудрость гласит: «Поспешишь — людей насмешишь». Сегодня поменяй их местами. Только опять не перепутай, рыбак-торопыга. Завтра кирпич привезут, так что не прохлаждайся.
Я чуть не закричал: «Да это же Бобер все перепутала», но понял, что это может стать моей последней фразой в жизни.
Кирпич Бобер не потянет, — подумал я. — Что же делать? Пусть тогда хоть мешки поменяет местами.
Во дворе я встретил Бобра.
Видок у нее, скажу прямо, был не очень.
— Я что тебе говорил? Мешки с цементом нести к месту будущего сарая, а с песком — за дом. А ты что наделала? Ты что, слепая? Ведь говорил, не перепутай. Видать, солнце тебе сильно напекло. Из-за тебя я перед отцом краснел. Эх ты, Бобер. Подвела ты меня очень. Как можно было перепутать элементарные вещи — песок влево, а цемент вправо? А еще кандидат наук.
— Что я наделала, сынок? — спросила она еле слышно.
— Ты все перепутала. Надо тебе новые очки заказать. Что теперь прикажешь делать? Мне их, что ли, переносить? А завтра привезут еще машину кирпичей. Когда же это все успеть разгрузить? Я что, сюда работать приехал или отдыхать?
— Нет, родной, ты отдыхай, я все сделаю, — прошептала она и виновато опустила седую голову.
В этот момент в моем сердце что-то переключилось. Видно, это совесть проснулась, дремавшая столько лет. Я не мог удержать слез. Я обнял ее, маленькую и такую хрупкую. Я плакал и думал: «Как же нужно любить, чтобы совершать такие поступки ради своего эгоистичного и ленивого внука?»
Я плакал и умолял ее о прощении.
Она гладила меня по голове и, улыбаясь, говорила, что я ее родной и любимый и что ей нетрудно сделать для меня маленькое облегчение в жизни.
 
Она давно умерла, но я помню о ней всегда и очень стыжусь своего поступка.
Этот случай заставил меня изменить свое мировоззрение и поверить в то, что любовь это и есть самоотверженность.
Спасибо тебе большое, Бобер, за все, что ты для меня сделала.
Сарай мы с друзьями все-таки построили сами. И мешки перетаскали, и кирпич сложили, а Бобер поила нас чаем и хвалила за трудолюбие.
2011