Нештатные ситуации на атомных лодках

Никто и никогда чрезвычайные происшествия, связанные с радиационными поражениями персонала при эксплуатации ядерных энергетических установок, не сделает "штатными", ибо это противоречит здравому смыслу. Задачи обеспечения радиационной безопасности на кораблях с ЯЭУ решаются на стадиях проектирования, строительства и эксплуатации кораблей и включают, как правило, непрерывный автоматический дистанционный контроль всех узлов ЯЭУ и целостности защиты. Предусматривается частичная или полная ликвидация неисправностей и аварий радиационно-опасных узлов (РОУ) ЯЭУ, индивидуальный контроль облучения всего личного состава, обслуживающего ЯЭУ или посещающего помещения (отсеки) с РОУ. Достаточно сложные научно-технические и контрольно-методические задачи, которые нужно было решать при создании атомного флота, осложнялись тем, что к ним присовокуплялся нелепейший режим секретности. Именно всем этим и можно объяснить, что контрольные функции подразделялись или членились на технологические и дозиметрические. К первым допускали только механиков (система контроля ИАЭ имени И.В.Курчатова – УТСМ), ко вторым – только химиков (стационарная корабельная дозиметрическая установка – КДУС). Потребовалось немало усилий, времени и жертв, чтобы объединить эти две системы в одну, которая впоследствии разрослась сверх меры.

За период с 1959 года (ввод в строй первых ПЛА) по 1974 год (год моей демобилизации) мне довелось участвовать в строительстве и эксплуатации трёх поколений ПЛА с водо-водяными, жидкометаллическими и кипящими реакторами. По теплофизическим характеристикам каждый из типов реакторов имеет свои преимущества, но у каждого и свой "радиационный нрав". В конечном итоге наиболее надёжным во всех отношениях оказался водо-водяной реактор, который и устанавливается на ПЛА всех классов. Проявление неисправностей и аварий РОУ ЯЭУ обобщено мною в одной из глав докторской диссертации. Я не буду углубляться в этот сложный процесс, а только поделюсь своими воспоминаниями как участник ликвидации некоторых "нештатных" ситуаций.

Начальной бедой освоения ЯЭУ на ПЛА были утечки теплоносителя в парогенераторах (ПГ) из-за низкого качества их изготовления. Последствия – радиационная загазованность турбинного отсека, распространение радиоактивных продуктов в другие отсеки, возвращение ПЛА в базу и заварка ("отсечка") текущих секций ПГ, выход ПЛА в поход, новое возвращение и очередной текущий ремонт секций ПГ. Во время этих неисправностей датчики КДУС загрязнялись, стационарный контроль утрачивался и вёлся лишь переносными воздухозаборниками (камерами Туркина или даже волейбольными камерами). Мне пришлось в одном из походов ПЛА К-8 двое суток "непрерывно" измерять газы и аэрозоли именно так. А течь в ПГ была весьма интенсивной. Загазованность превышала предельно-допустимую концентрацию (ПДК) в сотни раз. Годы боролись с бедой ПГ и победили. Повысилась технология изготовления ПГ, они стали надёжными на весь гарантийный срок службы, и про их утечки "забыли". Но это ещё не были те "нештатные" ситуации, про которые я веду речь.

В июле 1961 года мне было разрешено идти в автономный поход на ПЛА К-19. Командиры ПЛА неохотно брали на борт "пассажиров", и я с огромным трудом через комбрига Анатолия Ивановича Петелина, с поддержкой начальника службы РБ Марка Моисеевича Фуремса, получил это разрешение. Экипаж ПЛА должен был на 26 полигоне сдать ночью последнюю задачу, утром вернуться в базу, пополниться некоторыми запасами и выйти в автономку. Но Н.В.Затеев, командир ПЛА, получил разрешение, сдав задачу, уйти на боевую службу, не возвращаясь в базу. Поэтому ПЛА ушла без меня. Огорчился я беспредельно. Срок моей командировки заканчивался, и я приготовился к отъезду в Ленинград. Но 4 июля на рассвете было получено "SOS": произошла тяжёлая авария – разрыв первого контура реактора с выбросом теплоносителя в отсек лодки и расплавление активной зоны. Создалась опаснейшая радиационная обстановка. Имел место "небольшой" тепловой взрыв в районе вентиляционной шахты. Экипаж ПЛА был эвакуирован на две дизельные ПЛ, а ПЛА взял на буксир маломощный спасатель "Ятаган", находившийся в районе аварии в Норвежском море. В базе срочно сформировали аварийные партии, которые на спасателе СС-21 вышли к аварийной ПЛА. Из Североморска на крейсере к аварийной ПЛА вышли начальник штаба Северного флота вице-адмирал Николай Иванович Шибаев, а с ним академик Анатолий Петрович Александров, начальник химической службы ВМФ контр-адмирал Павел Николаевич Петренко и другие начальствующие лица.

Утром 5 июля 1961 года СС-21 подошёл к ПЛА К-19. Рядом с ней в дрейфе был спасатель "Ятаган". Было безоблачно, солнечно, полный штиль. А перед этим изрядно штормило. Буксировочный трос "Ятагана" был оборван. Запасного троса, вероятно, не было. Со спасателя СС-21 сразу же на воду спустили шлюпку, и небольшая группа специалистов высадилась на лёгкий корпус ПЛА для внешнего обследования. Радиационную обстановку на поверхности лёгкого корпуса по отсекам фиксировал я, "механическое" состояние обследовал капитан 3 ранга Владимир Андреевич Рудаков, заместитель флагманского механика бригады по живучести. Обследование провели оперативно и быстро. По измерениям на лёгком корпусе я ориентировочно оценил уровни радиации по отсекам внутри ПЛА и пересчитал их (сделал прогноз) на момент ЧП. Опросил тех, кто был в контакте с эвакуированным с ПЛА экипажем, установил характер и время действий по отсекам аварийных партий (групп) и высказал прогноз, что шесть человек поплатятся жизнью. К сожалению, прогноз подтвердился, хотя их всех срочно отправили в Москву в ИБФ АМН, но острая лучевая болезнь скосила их сразу. Особенно тяжёлое поражение (сочетание - радиационное и тепловое) получил командир реакторного отсека Борис Александрович Корчилов. Рассказывали, что он не мог двигаться, его носили по отсеку и он командами приводил его системы в безопасное состояние перед эвакуацией экипажа. Он скончался первым. Его представили к званию Героя Советского Союза, но посмертно наградили лишь орденом Ленина. В Западной Лице сослуживцы установили ему памятник.

Несколько часов после обследования аварийной ПЛА мы находились в бездействии, то есть ожидали прихода крейсера с начальством. Начальство прибыло, и "развернулась кипучая деятельность". Александров потребовал внутреннего обследования ПЛА по отсекам. Он особенно опасался теплового взрыва и требовал данных с пульта управления ЯЭУ. Я возражал по причине радиационной обстановки, а Рудаков не видел целесообразности по линии БЧ-5. Но последовал приказ: мне и Рудакову обследовать кормовые отсеки. Начальнику химслужбы другого экипажа Льву Викторовичу Государскому и командиру БЧ-5 запасного экипажа ПЛА Переоридороге - обследовать носовые отсеки. В носовых отсеках радиационная обстановка была относительно благополучной, и обследование было проведено быстро. В кормовых отсеках - и особенно в реакторном и турбинном - тяжёлой и опасной (более 50 рентген в час). Обследование проводилось с аварийным фонарём в изолирующих противогазах (ИПах), в полумраке. Я спустился в отсек первым с дозиметрическим прибором. Сразу бросилась в глаза поспешность эвакуации экипажа: в проходах лежали "шоколадки к вечернему чаю", которые моряки копили для семьи и дома. При поспешном выходе с ПЛА "узелки" развязывались, шоколадки сыпались, собирать их не было времени. Единственный раз видел на ПЛА беспорядок, которого не встречал даже на строящихся и ремонтируемых объектах.

Я хорошо понимал состояние экипажа и необходимость его поспешной эвакуации. По результатам обследования на лёгком корпусе ПЛА мне уже в определённой мере была ясна радиационная обстановка в кормовых отсеках. Контрольными измерениями я её быстро уточнил, главным образом, на пульте управления ЯЭУ и в турбинном отсеке. Рудакову нужно было детально зафиксировать показания пульта. Тусклого света аварийного фонаря явно не хватало, показания приборов трудно было разобрать. К тому же у него запотели очки ИПа. Тогда он снял противогаз и более получаса выполнял приказ начальства, вдыхая всё, чем был богат воздух отсека. Я с тревогой и болью светил ему, понимая, что ждёт его в будущем, но ничем не мог ему больше помочь в этот критический момент. Наше пребывание длилось в отсеке около часа. На верхней палубе ждали Государский и Переоридорога. Наконец, мы появились на лёгком корпусе. Я доложил общую техническую справку, Рудаков успокоил академика по состоянию ЯЭУ и вице-адмирал Н.И.Шибаев объявил нам устно благодарность. В ответ в Норвежском море мы четверо возгласили уставное: "Служим Советскому Союзу", и нас на шлюпке доставили к СС-21. А там... Тот, кто должен был бы участвовать в обследовании аварийной ПЛА, учинил нам "строгий пропускной режим" с целью сохранения чистоты на спасателе. В спешке я изолирующий костюм надел на форменную одежду и загрязнил её до нательного белья, не говоря уж об обуви. Рудаков "светился" изнутри и ему потом многократно предлагали повторять "отмывание активности". Поначалу я со шлюпки терпеливо объяснял, что нас нужно немедленно впустить на СС-21, но мои объяснения не помогли. Тогда я вынужден был перейти на "добротный флотский жаргон", который почему-то воспринимался легче, особенно боязливыми. Свою одежду я отобрал в особый мешок и через двое суток, после дезактивации, она была пригодна для повседневной носки. Рудаков "светился" месяцы.

7 июля пришли в Западную Лицу и начались ненужные бесцельные обследования ПЛА: снятие подробных карт гамма-полей. Фуремс лично возглавлял обследование и "засветился" внутренне на достаточно длительный срок. Это, по-видимому, сократило ему срок жизни, хотя он вскоре был переведён в Москву, но атмосфера ПЛА К-19 сидела у него в памяти, как и дозовая нагрузка в теле, и он рано ушёл из жизни. Я убеждён: радиация воздействует избирательно, и не последнее место в её убойной силе имеет наше сознание, то есть радиофобия. Сразу же в базе меня к себе в каюту позвал Петренко. Около четырёх часов я рассказывал ему об обстановке на аварийной ПЛА, перспективах РБ, системах радиационного контроля, подготовке квалифицированных кадров, состоянии НИР в институте. Я радовался его вниманию. Потом на Северном флоте начались большие летние учения, и меня задержали до конца месяца на флоте, хотя у меня истёк срок командировки и я находился в бесплатном режиме. На дорогу мне денег дали друзья.  Вернулся в Ленинград 31 июля утром, а во второй половине дня мне предложили немедленно уехать в отпуск. Семья была в Казахстане, и я уже на другой день был в Семипалатинске. Почему ко мне проявили такую большую заботу? С флота и из Москвы пришли две шифротелеграммы. С флота – о переоблучении на ПЛА. Из Москвы – с просьбой поощрить меня "за инициативу и мужество". По-видимому, для начальства института просьба из Москвы была лишней обузой, так как проект приказа обычно пишет сам поощряемый. Но после этого я долго был авторитетом по авариям на ПЛА.

В 1963 году меня назначили секретарём приёмной комиссии ПЛА проекта 645 с жидкометаллическим (свинцово-висмутовым) сплавом. Председателем её был вице-адмирал, Герой Советского Союза Георгий Никитич Холостяков, замом председателя контр-адмирал Иван Дмитриевич Дорофеев и научный консультант академик Александр Ильич Лейпунский. В составе привлечённых к её работе "авторитетов" и "работяг" оказалось около сотни человек, что явилось для меня большой жизненной академией: я получил навыки общения с разнохарактерными людьми, научился подчинять их действия единой цели. Много документов оформил лично я сам. Скрупулёзно собирал и фиксировал в протоколах и отчётах фактические материалы. Особенно многочисленные группы были из ИБФ АМН из Москвы. У меня возник контакт с Юрием Георгиевичем Нефёдовым, заместителем директора ИБФ. Я среди них стал своим, и это облегчило мне представление и защиту в их Учёном Совете кандидатской диссертации. Среди заводских специалистов высокой квалификации особой добросовестностью выделялся Валерий Хрущ – ювелирными измерениями альфа-активности полония.

Более полугода по 14-16 часов в сутки без выходных длилась работа в этой комиссии. Северодвинское машиностроительное предприятие (СМП) стало для меня "родным", в штате службы РБ я, как бы, стал штатным работником. Мне приятно, что "нештатных" ситуаций, то есть больших ЧП на лодке этого проекта не было, но протечки (включая сплав) всё-таки произошли. Их быстро локализовали, провели очистку-дезактивацию и почти без перерывов продолжали испытания. По моему мнению, это обеспечивал специалист высочайшей квалификации командир БЧ-5 Олег Леонидович Нагорских и начальник химической службы ПЛА Анатолий Иванович Иванов. Нагорских знал ЯЭУ не хуже Лейпунского и его советы научному консультанту-академику были нередкими. Замечу, что Лейпунский вёл себя сдержанно скромно и прислушивался к Олегу Леонидовичу. На уровне специалистов БЧ-5 знал ЯЭУ Иванов и к нему с большим доверием относился Нагорских. Испытания были весьма протяжёнными, но прошли успешно. ПЛА с бортовым номером К-27 совершила автономку, а на второй – разорвало контур сплава, и траур новой "Хиросимы" поселился в Гаджиево. В самое горячее время мне быть на ПЛА К-27 не привелось, но через полгода я обследовал состояние её фильтров. "Светились" они ярко по большому спектру радионуклидов и особенно полония.

Нагорских ушёл с ПЛА в Училище им. Ф.Э.Дзержинского на должность заместителя начальника по НИР, защитил кандидатскую диссертацию, перешёл начальником факультета в Академию им. Н.Г.Кузнецова, стал контр-адмиралом, но рано, очень рано ушёл из жизни. Я с ним встречался, когда он работал уже в Академии. Человек светлой открытой доброты, он вызывал у меня постоянное восхищение. Иванова, к сожалению, перевели куда-то на склад в Москву по месту жительства и этим утеряли в бюрократических щелях безвестности квалифицированного специалиста – начальника химслужбы.

Неудача с жидко-металлическим реактором на ПЛА К-27 не охладила горячие головы и его установили на ПЛА проекта 705 (головной с малочисленным экипажем). Разрыв контура сплава повторился. В 1972 году мне довелось быть в комиссии по ликвидации последствий данной аварии в городе Северодвинске, но это было под занавес моей службы, перед демобилизацией.

Длительно и весьма активно я участвовал в ликвидации аварии на ПЛА К-11. При плановой штатной перегрузке активной зоны реактора при подрыве крышки произошёл её перекос. Выбросило активный теплоноситель в отсек и даже на прилегающую территорию цеха. Территорию быстро привели в норму, а на ПЛА произошло сплошное загрязнение всех отсеков и многих технических средств и систем. Реакторный отсек сваркой вырезали и затопили (равно как и отсек ПЛА К-19) в заданном районе океана. ПЛА К-11 было решено разместить в цехе СМП для модернизации. Судпром потребовал от ВМФ провести её дезактивацию до фоновых уровней, и был убеждён, что это сделать невозможно. Евгения Александровича Константинова назначили ответственным от НИИ за эту работу. Он вскоре убедился, что ему это действительно не по силам, и по его требованию к работе подключили и меня. Интенсивная дезактивация проводилась в осенне-зимний период, и уже обогрев отсеков при наружной температуре до минус тридцати градусов по Цельсию представлял проблему. Однако многие научно-технические и сложнейшие организационные вопросы были решены успешно. Дезактивация была проведена с такой тщательностью, что завод принял лодку на модернизацию без всяких ограничений по всем отсекам, техническим средствам и системам.

Отмечу, что особые организаторские качества проявил при этом Константинов. Он за канистру спирта организовал на плавдоке участок дезактивации контурного оборудования и по тем ценам, которые были характерны для "периода застоя", восстановил загрязнённое оборудование на несколько миллионов рублей. Результаты этой работы широко публиковались в статьях и научных отчётах, звучали на конференциях. За неё нас представили к правительственной награде. Но главнокомандующий ВМФ С.Г.Горшков сказал: "Загрязнили лодку, а за это их ещё и наградить?!" Что мы к загрязнению лодки не имели никакого отношения, Главкому ВМФ никто не посмел "вякнуть".

Добрые слова должен сказать в адрес командира ПЛА К-11 Виктора Васильевича Смарагдова и командира БЧ-5 Семёна Михайловича Вовша, которые в организационном плане помогали нам архисамоотверженно. Морякам хорошо известна роль старпома командира корабля. В период непосредственной аварии на ПЛА К-11 командира Виктора Васильевича Смарагдова, находившегося в отпуске, замещал старпом (фамилию его не помню). За низкую организацию работ при перезарядке реактора его отстранили от должности, а вместо него старпомом ПЛА К-11 был назначен Юрий Иванович Черненко. Он был ранее старпомом командира ПЛА К-133, но за нелепую оплошность на практических занятиях с моряками крупно "репрессирован" командованием ВМФ. Вся организация работ по дезактивации ПЛА К-11 свалилась на Ю.И.Черненко. Поддержать порядок на боевом корабле, как мне представляется, опытному старпому дело несложное. А вот на аварийной ПЛА К-11, стоящей в доке с вырезанным реакторным отсеком и сплошным радиоактивным загрязнением всех отсеков, создать условия для дезактивации – задача исключительной сложности. При этом следует учесть, что экипаж совершал пешие переходы от Беломорбазы к заводу СМП протяжённостью в 6 километров утром, в обед (туда и обратно) и вечером. Для проведения дезактивации времени оставалось лишь 3,5-4 часа в день. На перевозку экипажа автотранспортом у командования ВМФ не было "лимита на бензин". Затрачивались миллионы и миллиарды – копейки экономили. Только наше с Е.А.Константиновым обращение к директору СМП решило проблему с бензином, и время на проведение дезактивации увеличилось вдвое.

Старпом командира поддерживал безукоризненный порядок, особенно, по тем отсекам, которые по окончании дезактивации передавались сразу же службе радиационной безопасности завода. Не было ни одного случая повторного радиоактивного загрязнения. Это важно заметить, так как сплошное загрязнение отсеков ПЛА К-11 во многих местах было следствием бесконтрольного разноса загрязнения.

Дезактивация подводной лодки – сложнейшая проблема и требует высокой квалификации научно-технического руководства при её проведении. Работа такого масштаба, как дезактивация ПЛА К-11, проводилась впервые и около полутора лет осуществлялась без системы и не квалифицированно. В результате не было не только достигнуто положительного эффекта, но и начальник химической службы ПЛА К-11 Виктор Фёдорович Сыч разуверился в возможности очистки отсеков лодки. В начальной стадии дезактивации, в связи с этим, он буквально разлагал личный состав своим неверием, мешал выполнению научно-технических рекомендаций. Виктору Васильевичу Смарагдову (после нашего доклада) пришлось прибегнуть к крайней мере – отправить начхима ПЛА на 10 суток гарнизонной гауптвахты. Лишь после этого он включился в профессиональную учёбу и работу. Надо отдать должное: В.Ф.Сыч заслуженное наказание воспринял самокритично, учился, обретая опыт, и впоследствии весьма полноценно руководил работой. Урок пошёл ему впрок.

Мы с Константиновым "прописались" на СМП и в бригаде новостроящихся кораблей, бывали там часто и подолгу по многим вопросам РБ.

На базах, заводах и стендах было немало ситуаций, когда требовалось найти те или иные решения по дезактивации или радиационно-химическому контролю, и к этому подключали нас. А вот в 1967 году меня, как авторитетного специалиста, отправили в экваториальную экспедицию особого назначения во главе с адмиралом Львом Анатольевичем Владимирским. В радиационном отношении экспедиция была благоприятной. Однако на ПЛА во время автономки разорвало трубопровод второго контура, произошло его осушение, и экипаж пережил краткие, но тревожные минуты вынужденного всплытия. С восстановлением трубопровода быстро справились, но причина разрыва его оказалась архипарадоксальной. В трубопроводе у самого сильфона застряла матросская парусиновая роба, и надо бы было сработать (разорваться) сильфону, к тому предназначенному, но он устоял, а не выдержал трубопровод. Как она - роба - попала туда? Как от случайностей зависят людские судьбы-жизни... Кто знает? Бог? Чекисты не узнали!

         (Впервые опубликовано в сборнике "Частицы отданной жизни". - М. Издат, 1999).