Их Голгофа Глава 5 Зоной обожженные

В соавторстве с Ларисой Беньковской


                Глава 5

                Зоной обожженные


            Каждый понедельник в зоне шла перекличка наличного состава заключенных, которая длилась от сорока минут до полутора часов.           Ноги в домашних тапочках без задников на таявшем снегу совсем закоченели. И нельзя даже притопнуть, чтобы проверить есть ли они или уже отпали от туловища, бившегося в мелкой дрожи от всепроникающего холода.  Чтобы не потекли невольные слезы от боли в ногах, Павел чуть поднял голову, чтобы не заметил  отрядный  и посмотрел на небо. Оно освободилось от облаков и по-весеннему   синее, казалось праздничным. Холодный воздух обжигал горло, но был таким чистым и вкусным по сравнению со смрадом в бараке, что хотелось его пить, как сладкий сок. Мелькнуло воспоминание о детстве.
          – Нет, нет, нет! Нельзя, нельзя  вспоминать детство, дом, свое родное село, его выстрел. Надо задавить память, иначе слезы затуманят глаза и от нахлынувшей слабости можно упасть и тогда немедленно последуют наказания – еще  сорок минут в строю на обледенелой площадке и беспощадные побои смотрящего за несоблюдение дисциплины.  Но память не слушалась и все возвращала и возвращала  Павлика в тот  день, что изменил его жизнь. От мыслей отвлек тихий голос:
       – Зайди после проверки, есть лишняя обувка. Отдам. И ушел, длинный под два метра парень, в соседний барак. А у Павла впервые мелькнула мысль: – вымолил. Вымолил  прощение и послал Господь благословение.
 

                Жизнь в зоне

     Зона не любит слабых, но   прибывших из СИЗО для отбытия наказания принимает ласково. Законы  местные зэки объясняют  доходчиво. И удивляются новенькие, зоной не обожженные, справедливости ее законов и стараются их выполнять, но, не знают еще, допустят ошибку, наказание последует суровое и не всякий сможет его пережить и выжить. Зона свое требует строго. С ухмылкой наблюдает постоянно! Сломался слабый, спуску не дадут. Руку помощи не протянут. Всем бараком в терпилы, а то и в шестерки,  переведут.
         Жизнь Длинного на зоне началась необычно. Не успел место свое занять на шконке, как утром новость  страшную услышал – ночью в соседнем бараке повесился какой-то бедолага. Наверное,  не выдержал требований зоновского блатняка, а может в бессонные ночи трезво осознал, что нет ему места  на воле, что не примет она его в свои ряды. На воле бедолагу еще будут ждать (если есть кому). И письма будут писать, волноваться, что долго молчит. А его уже нет! Зона убила его безжалостно и жестоко.
         И стало Егору страшно. И оцепенел он от страха, и посыпались письма на волю к матери, бабушке, бывшей жене, друзьям. С просьбой обязательно ответить.  Весточку с воли получить, чтобы знать – еще не забыли, ещё ждут, ещё помнят. Жена, обиженная не сложившейся семейной жизнью пока молчала, из друзей-братанов гитаристов с набережной  никто не откликнулся, лишь мать и старенькая бабушка приняли свой крест и понесли его  на своих хрупких женских плечах.
        На зону редко попадают парни из  полных дружных семей.  Мальчишкам нужен батя. Они на него, на самого сильного и справедливого стараются быть похожими и в поступках и в жизни взрослой. Из таких семей чаще всего попадают на  зону только наркоманы, но не задерживаются там. Получив десятку уже на второй-третий год, выкупленные родителями, гуляют на воле – нюхают, колются, глотают, продают и опять, отдохнувшие от нее и абсолютно больные от вольной жизни, появляются на зоне. Этих зона в свои ряды не принимает – они изгои,  как и те, что попадают   за изнасилование малолетних. Насильники,  услаждая тело свое на земле, душу  отдают в ад. И теперь она  там варится  в смоле и не сгорает, кричит от боли и не слышат ее, молит о прощении и не получает его. Нет ей места ни здесь на земле, ни там –  в аду с вечно  кипящей смолой.

         Страшна зона законами, особенно для новеньких.  Егору тут жить восемь долгих лет.  На поселение он попал к, так называемым, порядочным. Они занимали в бараке обособленный уголок на пять человек.  Длинного приняли шестым.  Обрадовался он,  что не будет жить в общем бараке на сорок-пятьдесят человек.      
            – Сколько чалиться? – Услышал Егор вопрос с соседней шконки.  От ответа, присвистнул удивленно сокамерник. – Серьезный кент к нам попал, хоть  и  первой ходкой.
           Месяца через три-четыре один из старожилов откинулся  на волю. Освободившееся место занял мокрушник Сохатый, законник, прибывший на зону в третий раз. Коль сердце есть и года хватит человеку, чтобы опомниться, понять вину свою тяжкую. Раскаяться в свершенном. Многократных убийц не страшит смерть жертв. Выйдут на волю и опять продолжат   свои жестокие «игры». Иногда таких обходит смерть. Словно боится сама стать жертвой бессердечного, а может, проверяет или готовит такую же жестокую и страшную  кончину, как и он,   своим жертвам.
       Сокамерники называли себя порядочными.  Не подчинялись зоновской администрации. Своим укладом жили.  Днем обычно отдыхали, а ночь тратили на хвастливые рассказы о «подвигах» на воле, Шуметь не рекомендовалось. Особенно подселенным, к которым в этом помещении относился Егор. Невзлюбил Сохатый Длинного. То еду всю отберет, то сигарету попросит, а берет всю пачку. Демонстративно хлопает дверцами холодильника  и чавкает на всю комнату чужой едой. Порядочные и сами были нечисты на руку и давно уже вместо доли, отдаваемой Егором в общак, отбирали практически все, передаваемое с воли мамой и бабушкой, оставляя его на голодном пайке. И хотя выходки Сохатого, особенно  демонстративные походы к холодильнику,   не нравились сокамерникам, осуждать  его наглое поведение побаивались.  Сохатый слыл непредсказуемым. Мокрушник – не вор, скор на расправу, намного страшнее.
         Бессонные ночи, постоянные  побудки и издевательства  Сохатого, разламывающая  головная боль  от внутричерепного давления,  извели Егора. На зоне прощать насмешки и издевательства  нельзя.  Слабых доведут до смертного конца. Уважающий себя зэк  обязан постоять за себя, пусть даже ценой жизни. Не выдержал Егор постоянных наездов мокрушника. 
       – Ну, гнида, ты меня достал! Теперь держись! Кинувшись на Сохатого всей своей двухметровой массой, повалил на пол и сомкнул руки на горле законника. Потерял Длинный чувство меры. Злость за неудавшуюся жизнь застила память.  Ненавистью вылилась на Сохатого. Все сильней сжимались пальцы на горле «найденного» виновного. Мокрушник захрипел, тело его забилось в конвульсиях. Поняв, что Сохатый может погибнуть, кто-то закричал:
      – Не позволяйте  всякой мрази на порядочных отрываться. Прессуй Длинного, братва! – Клич был услышан. С криком и многоэтажной матерщиной сокамерники   кинулись под ноги дерущимся. Еле втроем отцепили Длинного от горла Сохатого.
            –  Тебя добром встретили.
            – Крылатка прилетела, что ты свойский парень.
            – Тебя  хотели в законники вывести, а ты забузил зелень паскудная.
            –  Мочи его, – хрипел полузадушенный Сохатый.
            Страшна зона в ярости. Началась жестокая  схватка, в которой уже не понять было, кто кого и за что колотил.  Черный мат, стоны, крики – все смешалось в комнатушке. В злобе своей  озверелые зэки не только одиночку-приемыша, но  и друг друга рвали в клочья. Теперь уже Длинный хрипел под навалившимися телами. Ребра, казалось ему, в крошево превратили, руки, ноги повыкручивали, печень и  почки ногами измолотили. В воздухе мелькнула бритва. И в этот момент, кем-то вызванная,  в комнате появилась охрана. Сохатого  отправили в медпункт, а  избитого и покалеченного Егора на десять суток в карцер.
         – Ну, вот и прощайте заработанные поощрения, досрочный выход на волю, – теряя от боли сознание, подумал Егор.
        После карцера, с постоянно сырым цементным полом и заплесневевшими стенами, полуживой от побоев и более чем скромного питания,  занял Длинный свою прежнюю шконку. Никто в комнате не сказал ему ни слова. Сохатый исчез. Но, практически до конца  срока чувствовал Егор  спиной  чей-то внимательный взгляд и  не раз, казалось,   ощущал под лопаткой острие виртуальной заточки.
        Невыносимо было  Длинному сидеть или лежать сутками на отведенной шконке, слушать рассказы бывалых зэков. Всегда они приводили свои доводы и оправдания,  всегда оказывались в своих преступлениях невиновными, потерпевшей стороной. Вспоминал Егор свои драки на воле и здесь на зоне.  Тоже оправдывал себя, искал виновных в своих несчастьях и неизвестно кому грозил отомстить при случае. При каком? Впереди восемь лет безнадеги.
          В карцере  понял Длинный,   что такое настоящий голод,  почему так бездушны и страшны голодные зэки,  не имеющие передач с воли, и за хавчик (еду) готовые  убить.
Раз в день, баландёры через кормушку в дверях карцера, как собаке швыряли железную миску с черпаком голой баланды.  Невозможно есть эту мутную, дурно пахнувшую жижу, где крупинка крупинку догоняют с дубинкой. Но другой еды не было,  и через силу глотал Длинный, полученный единственный раз в день, обед из баланды.   В бараках  баланду не ели. Сбившись в отдельные «семьи»,  ее сливали  в  миску,  процеживали. Оставшуюся гущу  промывали, добавляли туда из домашних передач картошку, лук, немного масла и хорошо проваривали. Получался суп, напоминавший  домашнюю еду.
          Просьбы  Егора о лекарстве, хотя бы обезболивающем,  охрана не воспринимала. С ненавистью смотрел на них Длинный.  Привыкал к мысли, что не  человек он для  администрации зоновской.
         На очередной  еженедельной перекличке узнал, что нужны желающие для строительных работ – обещали оплату и сулили поощрение и снижение срока наказания при подаче прошения.  Удивлялся сокамерникам  высокомерно заявившим, что работа не для них. Еще не знал и не понимал, почему сейчас  работают на зоне по желанию, а не в обязательном порядке? Разве перед законом не все равны? Почему блатным такая привилегия? Презрительный отказ сокамерников от работы, и равнодушное к этому  отношение бригадного, удивили Егора. Тюрьма же не дом отдыха. Сам он пошел работать. Обрадовался, хоть что-то заработает.  И семье сможет помочь.   По восемь-десять часов в день, в тридцати-сорока градусную жару под открытым небом, не разгибаясь, Егор  набирал, поднимал, разливал, разравнивал горячую смолу, мягкий сыпучий асфальт, гальку и песок. От пота майка на спине превращалась в шершавую щетку, а позвоночник и ноги выкручивало от боли так, что до утра не мог уснуть.  И только получив смехотворные 10% от заработанного с горечью понял, что ничем семье не поможет. Радовало одно – это зачтется ему и скостят срок, и выйдет он по УДО     на  желанную свободу, которую  ранее не ценил.      
       Работать на зоне – не задницы отлеживать в камере,  если пошел работать, то чертоломить приходится  по-черному. Отойти помочиться некогда. Остановишься, пот вытереть и тут же догоняет трехэтажный мат, а то и кулак под ломаные ребра.   На баланде зоновской за ночь силы не восстановишь, из домашних передач все отнимали под разными предлогами  в общак.      Доля  Егора   общаковская, особенно после карцера, казалась бездонной. Заказы порядочных становились все весомее, требования все наглее.  Сколько бы ни приносили в передачу мать  с бабушкой, ему ничего не оставалось.
            От  постоянного голода и непосильно тяжелой работы заболел Егор.   
 В один из дней стало особенно плохо.  Болело всё внутри от прошлой драки, да ещё желудок и зубы дали о себе знать постоянной острой или ноющей болью. Высокая температура и  головные боли доводили до безумия. Из лекарств в  медпункте зоны был только анальгин, но и его допроситься было почти невозможно. Лекарства могли передать только с воли  передачей. Настал день, когда не смог поднять ведра со смолой, не получилось   выпрямиться и дойти до барака. Еле дотащили Длинного  до шконки. От невыносимой боли   в позвоночнике буквально выл в голос Длинный. Но никто не подошел к бедняге. Работяг законники   не жаловали. Уже в открытую насмехались над ним и его заработком. Через некоторое время Егор услышал спокойный тихий голос.
      – Потерпи. Сейчас вправлю диск и полегчает. – Массаж, резкая боль в позвоночнике и … боль стала утихать. Благодарный Егор поднял голову.   
Ему помог Павел, тот молчаливый зэк, который стрелял в армии в офицера. Потом, в длинные зимние вечера душевных разговоров, узнал Длинный, что случилось на самом деле с Павлом. И удивился его спокойному отношению к наказанию,  его доброте и незлобивости.  Тринадцать лет наказания он воспринял спокойно. Никакого дела не гнушался Павел. По двенадцать-пятнадцать часов в сутки трудился на блатных. Выполнял их заказы. Талантливо  резал шкатулки,  рамки, шахматы и другие  поделки из дерева. Никогда не   жаловался, никого не ругал. Тюремные неприятности переносил молча, не обвиняя в своей судьбе других. Всем старался помочь. На вопрос Длинного ответил:
            – я виноват. Я выстрелил в женщину, сам, пьяный. Я заслужил наказание еще более строгое, а суд смягчил его, но только Бог может простить меня, если вымолю его прощение.
            В порыве откровения Егор рассказал о своем случае: предательстве друга Прыща, молчании жены, вечном безденежьи на воле, о своем желании по-настоящему вступить в общество сатанистов, которое даст ему душевную свободу,  освободит от разрывающей грудь боли, за несправедливость, избавит от постоянной злобы и жажды мести. Только там, в обществе сатанистов он будет жить по своим правилам, как захочет, и не позволит  полиции  забивать его до полусмерти, выбивая  нужные им показания. Он ненавидел их смертной ненавистью, как и вообще, ненавидел всякое насилие над собой.
        – Нет! Спокойно ответил Павел.  Сатанизм не даст тебе желаемой свободы и не поможет стать вольным. Он только втянет тебя в свои игры, и погибнешь ты телесно, а душа твоя будет вечно страдать там, в том мире,  куда препровождают ее помощники Сатаны. Трудно будет Господу нашему освободить тебя из лап Сатаны для дальнейшей жизни в мире Горнем без боли и ненависти, в любви и заботе. Вот почитай библию и сам поймешь, как не прав ты был, и как много вины есть в твоей прошлой жизни. Не Прыщ, не Джон, а ты сам виновен. Вернись к Богу. Поверь ему. Он любит тебя и не оставит в минуту трудную, а если и пошлет испытание, то только то, что по силам будет тебе искупить. И первый шаг к Богу – убери сатанинские знаки-наколки на своём теле и жизнь твоя начнет изменяться,  станет тебе легче.
          Оставив библию на краю шконки, ушел Павел, а Егор еще долго размышлял над его словами. Открыл библию, прочел первую строку: – «В  начале сотворил Бог небо и землю»… Тихо замерла южная ночь. Цикады закрыли свои скрипки. Звезды яркие на темном небосводе перестали мерцать. Замерли.  Слушали Слово, читаемое пока слепой душой, исстрадавшейся в этой жизни по теплу, любви, заботе. Тихо спал барак и отдельные  всхрапывания, скрежет зубов и бормотание спящих не тревожили зэков.  Утихла боль в спине. Он читал Слово откровения. Покой охватил  изболевшиеся тело и душу Егора. Он уснул.
        На очередном свидании  попросил Егор у мамы  чай и сигареты  (местную валюту), да необходимые лекарства на всю братию с которыми жил в отделенном углу барака. А о еде и не заикнулся. Все равно всё отберут. Мама смотрела в больные глаза сына и корила себя.  Не сумела, не смогла выкупить срок у судьи (как сделала ее знакомая, чей сын наркоман попал на десять  лет и был через три  года выпущен на волю). Поздно узнала, что нужно было начать с прокурора, так как после суда уже ни о каком изменении  постановления суда не может быть и речи, а вот до  приговора …, до приговора можно было и условно «сделать».  Она была готова продать квартиру, только бы уберечь сына от ада, который ему не выдержать. Ждала справедливости, справедливого суда, а уже потом… Потом не состоялось.  Восемь лет строгого режима, который ее ребенок, родившийся недоношенным, покалеченный в автомобильной аварии,  в строгом режиме тюрьмы не выдержит. Он не убийца. Озлобленный, никому не верящий, но не убийца. Она смотрела на исхудавшего, абсолютно больного сына и думала:
       – Как мог судья не прочесть внимательно его дело и говорить, что Егор убил отчима, убил человека. Да разве Женька был человек?  Восьмикратно судимый  зверь в человеческом обличье, уничтожавший своих собутыльников и даже друзей, замучивший до смерти родителей.
        Нет. Не читал судья дела Егора.  Боялся за себя, за свою карьеру. Это его первый судебный процесс. Как бывший адвокат  он все понимал, как начинающий судья, боялся  не угадать перед старшими по чину. Лучше дать срок побольше,  вон какой резонанс дело получило. А пацан? Да пересидит, его  судьба теперь известна. Изгой общества. Раз влип, черпай по полной и до конца жизни. Вон и мать с бабкой осужденного  смотрят с укоризной, мешают судебному процессу. Не может он  их глаза видеть. Удалил судья из зала, ради своего душевного спокойствия, маму и бабушку. Не дал насмотреться на сына и внука. Уж больно взгляд у них был укоряющим и все понимающим.
        Молча слушала мама сыночка на свиданиях, а вспоминала не только судью, но и адвоката Ивана Ивановича, ведь это он должен был защитить, найти те смягчающие моменты, чтобы приговор ее сыну был не так суров. Но этот безграмотный,  вечно  полупьяный   адвокатишка, даже не пытался ничего искать. Его волновали только деньги, и немалые деньги, которые семья Егора оплатила в кассу и передала  в его бездонный карман.
         Казалось, что весь суд для присутствующих –  адвоката, судьи  и стороны обвинения, был всего лишь игрой,  в которой подсудимому не было места, потому что тюремный срок его наказания был известен еще до вынесения приговора. А весь этот спектакль был устроен   непосредственно для родственников и  для тех, которые невольно оказались слушателями в зале. На Ивана Ивановича никто не обращал внимания, его  невразумительные речи вызывали только смех. Судья диктовал секретарю, как записать  полупьяный лепет адвоката. Мать Длинного понимала, что деньги заплачены даром.  Круглая сумма, которую собирала бабушка, постоянно  не доедая и теряя зрение, работая по ночам на компьютере.  Эти деньги, скорее всего,  уже переведены в Англию, где учился   сын  Ивана Ивановича,  о чем  адвокат  не забыл  похвастаться. Подлая, меркантильная душонка. Ну, ничего, – мстительно думала мать, – земля круглая и ему еще воздастся.

        Сидя в  приемной с очередной передачей, рассматривая людей и слушая рассказы других очередников, думала мать, что у каждого из них  по ту и эту сторону высокого каменного  забора, украшенного колючей проволокой под напряжением, есть своя Голгофа, свое вознесение на крест страдальческий. Одних  страдания растаптывают до состояния одичавших животных (и они избивают, убивают, калечат, воруют, предают), других наполняют великой любовью и жертвенностью. И примеров тому не счесть.  А те, что стоят в очереди с передачами, кто они? Свою ли судьбу они проживают, свой ли крест несут на  свою Голгофу? Тихонько вздохнула мать.
      – Вон, в очереди сидит восьмидесятилетняя бабуля с маленькой  пленочной сумкой на коленях и рассказывает, что внучек нечаянно убил  в очередной  пьяной драке человека. Уже второе убийство и сидеть ему долго, а она старая, пенсия маленькая, цены высокие и не может ему принести большую передачу. Вот собрала  четыре пачки сигарет, пачечку печенья да чая и пару яблок из своего сада (порадовать своего единственного кормильца). – Её передачи у принимающих всегда вызывали насмешки, злые шутки и советы выбросить  этот мусор и не  страдать дурью.  Не понимала их старенькая бабушка.
         – Как же выбросить и не приходить, он же родной, он же страдалец, а ей не трудно принести гостинец, душу его порадовать.
        – Святая, – говорили в очереди. Другие не понимали бабушку.
        – Совсем старая, умом поехала. Что дочку не может послать с передачей? – И невдомек им, что нет уже дочки давно на этом свете и никого нет, только он внучек у нее остался, самый родной для нее человек. Для чужих – убийца.         – Ох, и тяжелая жизнь у родных. Вон отец с невесткой и младшим сыном привезли шесть мешков картошки, три мешка капусты, по мешку лука и моркови и других продуктов. Чтобы хватило на всю «семью». Артель у них там. – Пояснили интересующимся.
        – Да и она сама, таская ежемесячно в передачах по шесть-семь огромных сумок, сорвала руки. Теперь не чувствует их. Врачи рекомендуют операцию. А поможет ли она, да и стоимость операции зашкаливает, а передачи еще носить и носить. Из восьми по приговору, только третий идет. За квартиру накопился пятитысячный долг. И не помогла работа в России. Нет там золотых гор. Только и хватило с долгами расплатиться.

       После свиданий с мамой, бабушкой, милой женой и крошечной любимой дочуркой было всегда  Егору нестерпимо больно и горько. Ранее, равнодушный к родным, к их заботам, эгоист, считавший себя обиженным родными,  сейчас без слез не мог он смотреть на них. И поневоле приходила  мысль, что это не ему, а им присудили восемь лет строгого режима.  Они всегда ему передают все, что он просит. Вот и   в прошлом месяце он  у местных перекупил мобильный и  теперь часто звонит домой, жене и маленькой дочке и слушает ее лепет.  Слезами стонет раненое сердце, в которое сам вонзил нож, посчитав, что не нужен он никому на белом свете. Но рано позвал он смерть. Рядом прошло острие  жала. Пожалела тогда его судьба, оставила жить. А зачем, если жена в очередной раз уходила из-за ненавистного Джона, которого он был готов убить? Но не убийца он. Не убил! За себя, за семью заступился. Драка была, только драка.  За озверелого Джона  суд  лишил его  семьи. Наказал родных. И сжималось больное сердце от несправедливости, жестокий оскал кривил губы в злой усмешке, зарубки в памяти оставлял, чтобы там,  на воле найти виновных и отомстить.

         Из-за мобильного Длинный опять, второй раз за пол года чуть не попал в карцер. Зэки  никогда не выдают зачинщиков своих разборок  отрядным, не доносят охране.  Претензии зэков друг к другу разбирают смотрящие. Не все зэки щепетильно честны по отношению к своим собратьям. Есть среди них стукачи, фискалы, доносчики, шестерки. В зоне их называют  суками. Ради своей выгоды суки, не сморгнув, заложат любого и получат поощрение от отрядного, а то и выше – от руководства зоны. В этот раз какая-то сявка из  ссучившихся, шепнула  охране у кого и где прячет Егор свой мобильный.  Ввалились те в неурочный час. С   гаджетом в руке застали растерявшегося Длинного. Да Бог миловал. Взял на себя вину Низкий Вовчик. Сказал его это аппарат и вместо Егора ушел на десять суток в карцер.
        Нельзя быть должным в зоне. Каждый поступок имеет свою оплату. Длинный расплатился с Вовчиком. Тот остался доволен. А свой мобильный через несколько дней увидел Егор у одного из охранников, что были при несостоявшемся  обыске. Тот, заметив взгляд Длинного, лишь  подленько оскалился и переложил гаджет в карман  форменных брюк. Еще одна зацепка для ненависти, что и так гложет душу.

        Постоянные боли, полуголодное существование из-за отбираемой домашней еды, насмешки, а иногда и прямые издевательства довели Егора  до очередного срыва. Поймав  за руку крысятника, норовящего унести последнюю пачку сигарет, крутанул ее так, что взвыл не своим голосом ворюга и перебудил  спящих.  Держа вывернутую руку крысы, тихим голосом сказал, но услышали все в маленьком отгороженном «бараке» и замерли.
        –  Вы все, знаете мою статью. Мне терять нечего. Если еще хоть одна падла  крысиная сунется к моему запасу,  размажу его при вас.  Понятно сказал?! И никакой доли от меня больше не ждите. Возможно, вы меня подло, как привыкли по жизни,  уничтожите уже сегодня ночью. Но, прежде чем умереть, я хоть одного из вас  отправлю на тот свет. 
       Жестоки зэки, но поняли, что перегнули палку и отступили, только  вещи Егора собрали и выкинули  во двор.  Отказавшись вносить свою долю в общак, стал Длинный непорядочным единоличником, а таким не место среди порядочного блатняка. Много пришлось пережить и понять молодому пареньку, не  знавшему всех правил зоны,  ее (как казалось таких справедливых) звериных законов. Мягко стелет зона, да очень жестко спать в такой постели. Успел Егор потерять кудрявую шевелюру, украсить лоб залысинами, а голову короткой стрижкой седеющих волос. Приобретением был определенный авторитет среди зэков. 
         Сидел Длинный на кучке своего барахла и думал, где искать себе пристанище. И опять выручил Павел. Подошел и спокойно  сказал, – пойдем, у меня есть закуток. На работе, где дерево режу. Там переночуешь. А утром  разберешься  у смотрящего.

        Часто по вечерам Егор заходил в клуб, чтобы оттаяла, хоть немного, его душа от одиночества. Он брал с собой гитару, которую сделал своими руками и пальцы начинали перебирать струны, вспоминая  знакомые мелодии.
        – А не собрать ли  музыкальный коллектив, –  подумал Егор в один из таких вечеров. Разрешили Длинному обосноваться  в клубе за сценой в маленькой кладовке, где хранились старые, полуразбитые  инструменты. Отремонтировал  их,  нашелся в зоне барабанщик, подучил гитариста и сам сел за синтезатор. Маленький ансамбль быстро подобрал репертуар из любимого  шансона.
           Вскоре начались концерты местной самодеятельности, которые в дальнейшем немного ослабили «удавку» на шее Длинного. Его  оценили не только зэки, но и  администрация зоны. Вызвали Егора к политруку.  Предложили дать праздничный концерт в своей и,  с выездом, в других зонах. Оценка  блатных оказалась несколько своеобразной. Они предложили музыкантам освободить помещение. Оно необходимо им для отдыха. Администрация  пообещала музыкантам подыскать другое помещение, но так его и не выполнила. Блатные оказались более важным звеном на зоне, чем музыканты. Оркестр распался. Концерты прекратились.

        Наступала четвертая осень. По указу Президента сократили срок Егору на два года. Как и все зэки, он считал годы и месяцы до освобождения. Каждый год был отмечен  побоями,  драками и стычками. Оставались еще две. Самые длинные, самые жестокие.  И в этот год серое  небо в лохмотьях рваных туч, постоянные дожди очередной осени давили невыносимой  мукой одиночества. Он извивался от душевной боли – никто не видел, он плакал в подушку – никто не слышал, он проклинал свою жизнь – и никто не протянул руку помощи. Зона! С ее «справедливыми» и бесчеловечными законами, в которых нет глав «не убий» и «помоги». Искал Егор виновных в своей не сложившейся жизни и не находил. Ожесточался от неприятной мысли, что их нет. Что это он сам виновен, виновен во всем, что с ним случилось. И что жена ушла и теперь в одиночестве на руках с маленькой дочкой учится и работает. Мама с бабушкой ей помогают, но у них и без  его семьи немало забот. Виновен, что учиться не хотел, и в армии служить не хотел, и работать не хотел. Хотел  и думал, что будет всю жизнь на набережной по ночам с братанами  петь под гитару песни блатные, да пиво сосать из грязной (одной на всех) бутылки. Нет, не получилось! Он и только он виновен и в распавшейся семье, и в драке пьяной, что привела его на тюремные нары. Свою вину он должен отработать сам. Вот и пастор Сергей, приходящий по воскресеньям, о том же говорит, да и в библии, как в жизни, всё описано правильно. И друг его Павел, в заочной  библейской школе учится и говорит, что только смирение и осознание своей вины есть благо, а злоба и поиски виновных не помогут.
       В зоне появилось несколько квартир-закутков с крошечной кухней и санузлом.  В одной из них поселился Егор. Закуток в четыре квадратных  метра, с прохудившейся крышей и вечно мокрыми заплесневелыми углами, но отдельный. Передала мама все необходимое. Отремонтировал Егор «свой» уголок. Пригласил к себе Павла, завел кота и ушел в глубокое подполье от зоны. Почти не выходил на улицу. Ни с кем не общался. Выплачивал все требуемое по закону зоны, но не более. И его не трогали. Заживали потихоньку душевные раны. Поступил в библейскую школу, где заочно уже учился Павел. В ночных беседах, чтении библии и других церковных книг постигал  устои жизни, пусть не праведной, но имеющей цель стать человеком в высоком значении этого слова. Душа Егора выздоравливала. Не искал уже виновных в своей не сложившейся жизни. С нетерпением ждал окончания срока наказания. Терпеливо относился к отказам маминых прошений об УДО. Верил, на воле все будет хорошо. Закончил на зоне  все виды доступных курсов. Получил аттестаты  сварщика, электрика, резчика по дереву, слесаря-ремонтника др. Радовался, что на воле может сразу найти работу, содержать свою семью.
        Вместе с Павлом завели маленький огородик и радовались каждой помидорке, самостоятельно выращенной. А по ночам продолжали говорить,   Рассуждать, строить планы дальнейшей жизни. Каждый думал о своем доме и однажды  рассказал Павел, что приезжала как-то к нему мама. Пьяная, шумная, с вонючим перегаром, озлобленная. Он взял свидание на сутки, но уже через час сказал матери: – не приезжай больше, не позорь меня. Я буду сам звонить.  – Звонки его домой были редкими и заканчивались быстро, так как весь разговор сводился к выпивке и деньгам. А потом умер отчим, через  пару лет скончалась мать. Ушли в мир иной и другие родственники. Остался он один. На похоронах не был. Не дали сопровождения.  Одинокий,  смотрел он, как уходил на свидания с родными Егор, каким просветленным возвращался. А потом и его   стала приглашать семья Егора на семейные свидания. Прикипел Павел душой к этой семье. Понял он, что приобретает новую семью. И радовался и благодарил Бога. Господь не покинул его, дал возможность ещё быть нужным, иметь семью.

                Надежда

       Оглядываясь на прожитые в зоне годы, Егор горько улыбался.  Жил гонором, глупость свою выдавал за ум и силу. Некому было мозги его заплесневелые  выправить, да по правильной дороге направить. Не его обижали, он обижал и в первую очередь самых близких людей, родных, семью свою. Теперь за кураж свой пустой расплачивается. Жестокая и бездушная зона учителем стала. Опыт жизненный приобрел, но какой ценой. Она не согревала одиноких, уничтожала слабых. Нет у нее сердца и памяти. Так почему же вновь и вновь возвращаются на ее территорию, в ее негостеприимные чертоги? Неужели  такой милой стала для некоторых ледяная «альма матер»? Или другие причины гнали их назад, под кулаки блатняков, неприязнь, а то и ненависть зоновской администрации?
       За шесть лет незаметно и прочно вошла зона в судьбу Длинного. Мирила и ссорила с сокамерниками, помогла распознать каждого, подарила друзей, что по глупости попали на зону и рвались домой, и навсегда рассорила с другими, которые гордились зоновскими ходками  и мечтали вернуться на волю, чтобы опять повторять свои подвиги в  смертоубийствах и воровстве.
       Последние месяцы осени. Скоро Новый год. Год освобождения. В бессонные ночи, как и другие зэки,  Длинный подсчитывал, сколько осталось до освобождения. Кто встретит его за воротами зоны? Куда поедет вначале – к маме или домой  к семье, близкой и такой далекой? Как выглядят двор и улицы, каким стал центр города и набережная, на многие годы определившая его жизнь?

          Вещи уже уложены в скромную котомку. С Павлом, который откинется через два месяца, договорились, что поживет он у Егора до  оформления всех документов.
         Накануне вызвали Егора в администрацию. Дали подписать несколько бумажек, по которым, он становился свободным человеком.  Дежурный пригласил  к начальнику зоны.   
        – Ну, что ж, собирайтесь домой Егор.  Завтра в путь.  Как строить жизнь будете? Надеюсь, мы с вами больше никогда не встретимся.
       – Он меня на вы называет, значит точно, завтра домой, – подумал Егор и ответил. – Хороший урок я получил. Многому меня научила зона, на многое для будущей жизни, открыла глаза. Каждый от жизни берет, что в сердце западет. Зону буду помнить всю жизнь.
       По дороге в свою комнатушку  пела душа Егора.  Свободен…  Шесть лет ждал он этого дня. Бывали моменты, когда думал, что не доживет, не  выйдет на другую сторону «запретки». Вот и позавчера, еще один жмурик не дождался свободы. Пятнадцать лет наказания, осталось до свободы  всего два месяца. О чем он думал, накидывая ремень на ручку двери. Почему отказался от свободы, от жизни?  Или в раскаянии своем  не представлял, как будет жить там на воле?  Или семья его не дождалась? А как его, Егора сложится судьба. Примет ли семья? Или стал он дочке и жене чужим человеком, со своим  характером, запросами, безработный.


                Глава 6   http://proza.ru/2020/05/20/1489