Мы этого не хотели

Продаётся порнографическая книжка. Даже две, только в одном переплёте: «Золотой осёл» Апулея и «Сатирикон» Петрония. Текст, конечно, тот самый, который пленял ещё Августина Блаженного: «Вот я сплету тебе сказки на милетский лад, слух благосклонный порадую лепетом милым» (нынче пишут проще: «Эммануэль занялась любовью со своими детьми»). Но иллюстрации сомнений не вызывают. Порнуха. Фрески из древних борделей, где «сладостный процесс» - во всей простоте собачьих свадеб.
М-да…
А мы-то думали, что Апулей – это о наших земных странствиях: душа, одержимая любопытством и ожидая чудес от жизни, вселяется в животное существо и мыкает горе, пока не заплачет и не взмолится. А Гай Петроний Арбитр, думали мы, - первый римлянин, прозревший в языческой тьме, на заре христианства. И бродили с ним по закоулкам древнего Рима – по баням, борделям, плебейским пирам – дивясь выступающим из тьмы чудищам.
И простодушно полагали, что те закоулки и те чудища и есть империя…
Но где ты, Гай, видел «полуобглоданных матерями детей»? Ты сам-то пробовал кого-нибудь обглодать – даже не собственного младенца?
Наверняка нет. Ты кушал чудесный зелёный салат с маслинами – с полей, на которых уже трудился Колумелла. И пил кристально-чистую прохладу, приносимую с гор по водоводу Клавдия. А моча твоя стекала в канализацию, построенную ещё за пять веков до твоей эры.
А баня, в которой резвились твои герои, Гай, была воздвигнута принцепсом Тиберием вовсе не для игр с голыми мальчиками, а ради богини здоровья Гигии.
Но ты в упор не видел ни Колумеллу, ни гигиену. Ибо смотрел только в промежности. Даже про старика-принцепса, который решил провести остаток дней на Капри, говорилось (ну, может, не тобой лично, но определённо в вашем кругу): знаем, чем он там занимается, подальше от людских глаз! И – ах, что вы про него понаписали! И про него, и про других.
Ты в упор не видел красоты своего государства, которой будут завидовать тысячелетиями.
А следом за тобой – и я. И не я один.
Поколения мыслителей и поэтов считали Рим древним чудовищем, которое где ни воплотится – там кровь и грязь, разврат и надругательство над человеком. И лишь когда очередное государство исчезало, оболганное, в огне и в бездне, под гогот варваров, раздавался растерянный голос: «Мы этого не хотели!»
Мы этого не хотели…
Эти слова я повторяю, стоя в книжной лавке на бывшем Александровском проспекте Вильны – построенном при Николашке Кровавом по проекту, утверждённому ещё Муравьёвым-Вешателем. Имея статус мигранта, каковой мне с большим зубовным скрежетом согласились дать литовцы, получившие этот город от людоеда Сталина. Который вместе со мной занимался геноцидом литовского народа (только почему после того геноцида вас стало так много, а нас так мало?).
Стою. Имею. Что? А вот – гляжу на голую задницу с помпейской фрески. Всё, что осталось мне от великой империи. Но в моём ли возрасте утешаться подобными картинками? Это в юности я верил, что 70-летний Тиберий на Капри колупался в чужих промежностях. Теперь не верю.
Хорошо тебе было похабничать, Гай, - у твоего народа впереди были ещё долгие века славы и величия. А что остаётся мне? Ходить, как Апулей, - «ничем не прикрывая своей плеши и радостно смотря в лица встречным»?
Или повернуться душой к оболганным и осквернённым алтарям Отечества? И смыть с них слезами следы блевоты, спермы и дерьма?
Но позор слезами не смывается. Или так: не слезами смывается.