Богбоэция

Памяти  Валюши (Валентины Павловны) Фоминой,для которой и предназначалась когда-то эта статья (но не прошла как «очень злая»)

Чем интересна эта тема?
Тем, что содержит целый ряд парадоксов, которые обнаруживаются и у нас (что, конечно, удивляет). Хотя у нас с тем VI столетием – ничего общего (кроме христианства). Но... эпохи разные, а закономерности общественной жизни одинаковые. И напрасно некоторые считают, что идеологии придуманы лишь в XIX  веке. Тут дело гораздо глубже. Как говорили древние, humanum est (свойственно человеку).
Вкратце – об исторической сцене сюжета.
В 476 г. германский вождь из племени скиров  Одоакр предложил своему сброду (из разных племён) расселяться по Италии, а корону и мантию римского императора отослал в Константинополь. Эта дата считается рубежом между античным временем и средневековьем. Но началось средневековье тем же, чем и кончилось,- попыткой возродить античность. Ибо в 488 г. германский вождь из племени остготов Теодорих («Дитрих Бернский» народных сказаний) вошёл со своим народом в Италию, ликвидировал Одоакра и возродил Западную империю, которую любил с детства.  Получилось хорошо, но  ненадолго: законы распада продолжали действовать, и вскоре  император увидел себя в паутине заговоров, из которых самым громким было дело константинопольских агентов влияния в 523 г. Умирал он (в августе-526) с большой горечью, предчувствуя крах своей мечты (в чём и не ошибся).
В те же рамки вписывается и жизнь Аниция Манлия Торквата Северина Боэция – «магистра всех наук», как с восторгом именовали его при дворе до 523 г. Родился он в дни Одоакра (480), а казнён был, по одной из версий, летом-526, когда Теодорих, поняв, что умирает, не пожелал радовать своей кончиной врагов. В БСЭ указан, правда, 524 год, но несомненно, что между приговором и казнью прошло изрядное время. Ибо магистр успел написать в темнице свою «золотую  книгу» –  «Утешение философией». Печальную и прекрасную. Прочесть которую –   долг всякого образованного европейца.
По этой книге и надлежит определять, как веровал Боэций. Поскольку перед смертью – в «пограничной ситуации» – проявляется, как правило, и момент истины.
Так вот – парадокс первый: в «Утешении» нет буквально никаких следов христианства. Хотя до 523 г. автор был, как и вся империя с IV  века, христианином. Даже сам писал богословские трактаты – например: «Могут ли Отец, Сын и Святой Дух сказываться о божестве субстанциально?» (перевод точен – Utrum Pater et Filius et Spiritus Sanctus de divinitate substantialiter praedicentur – просто схоластике всегда присуща заумь). И, казалось бы, темница – самое подходящее место, чтобы вспомнить о Голгофе. Однако вчерашний богослов, попав в беду, вспоминает лишь о казнённых до него языческих философах, начиная с Сократа. А о Христе – ни слова. Как будто не было.
В его издании 1990 г. («Наука») приводятся (на стр. 392) мнения самых разных боэциеведов по данному поводу: 1) Трактаты писал не Боэций; 2) Трактаты писал Боэций, но «Утешение» - кто-то другой; 3) И то, и то – Боэций, но он намеревался написать ещё одну часть – вполне христианскую, однако не успел – вызвали на арену; 4) Не поминал Христа, боясь обвинений в ереси (как будто можно ещё чего-то бояться, имея смертный приговор! Кроме того: про Христа – боязно, а про языческую богиню Фортуну? А как с первой заповедью Декалога – «Да не будут тебе иные бози»?)
Наиболее здраво в этом параде глупостей выглядит мнение (А.Момильяно, 1955), что магистр, попав под жестоко несправедливый суд, отрёкся от христианства. Однако ни один из исследователей, перечисленных в упомянутых комментариях, не предположил, что автор трактатов просто-напросто лицемерил! Хотя издана была книга (может, даже для нашего утешения) как раз в дни «перестройки», которая наиболее скандально обнажила это свойство флюгеров – разворачиваться по ветру. Ведь не говорим же мы, что Е. Гайдар, который прямо-таки по-поросячьи визжал: «Они хотят нас снова в гулаги загнать!», - что это совсем другой Гайдар, чем зам. редактора в журнале «Коммунист». Или что в политбюро ЦК КПСС блистал какой-то другой Ельцин. Нет – «знакомые все лица». Но они ли изобрели изворотливость?
Версия  лицемерия  может показаться кощунством в отношении отца всей (на тысячу лет!) средневековой схоластики, но мы, наверное, плохо осознаём, насколько глубок в самой природе человека страх перед выпадением из социальной роли (с детства! Начиная с образа «пай-мальчика»!). Тем более, когда роль связана с философией, обслуживающей господствующую идеологию. За выпадение из образа христианина убивали уже в IV веке (причём первый казнённый – епископ Прискиллиан – и не думал отступать от христианства, только что-то много рассуждал о загадке человеческой жизни).
Характерно, что и Боэцию в приговор вписали не только связь с Константинополем, но и ереси (это после его трактатов против еретиков!), и даже колдовство. Т.е. старательно и последовательно выводили из его прежней роли в «свете», вводя в образ «тьмы кромешной».
Ни колдуном он не был, ни константинопольским шпионом. Подвела любовь к красноречию. В сенате слушалось дело Альбина, схваченного, что называется, с поличным: переписывался с Востоком, вербовал сторонников... И вдруг перед Теодорихом встаёт его любимец и выдвиженец. И выдвигает против аргументов обвинения аргумент «от абсурда»:
«Если так сделал Альбин, то так сделал и я, и весь сенат. Но это ложь, государь!»
(-Да? – сказал, наверное, государь, который уже устал от придворных пустомель.- И  ты, друг? Ладно. Прокурор! Запиши: «Альбин и примкнувший к нему Боэций»...
Недавно один христианин предположил, что Боэций по-христиански решил разделить участь Альбина. Поскольку в житиях святых мы тьму таких примеров видим. Но ведь ещё апостол Пётр, отрекаясь от Учителя, понимал: житие – одно, а жизнь – совсем другое)
Красноречие хорошо, когда за него хорошо платят. В остальных случаях может быть даже опасно. Кто этого не понял вовремя, тот рискует понять слишком поздно.
Разумеется, на нарах объяснять себе же самому происшедшее с помощью той идеологии, на которой ловчил, уже не хочется. Что мы и видим в «Утешении», где нет ни одной цитаты из Библии, хотя на таких цитатах – «от Писания» – до сих пор строится вся христианская мысль. Попытки же католических комментаторов отыскать скрытые («неявные») цитаты – явно от чересчур христианского усердия. Ибо общие места можно обнаружить в любой религии.
Но ведь Боэций всё же говорит о Едином Боге? И о Провидении?
Да. Но вот ещё парадокс: слова «Провидение» в Библии нет. Ни в Ветхом Завете, ни в Новом. За исключением двух одинаковых фраз в русском  (синодальном) переводе книги Иова (38, 2 и 42, 3). Но откуда оно там – покрыто неизвестным мраком. Ибо в тексте церковнославянском (т.е. церковном, в отличие от русского) на том месте стоит «совет»- как в Септуагинте («булэ»). Но и в Вульгате не  Providentia, а sententias.
(Столкнувшись с такой загадкой, автор этих строк решил обратиться к специалистам по ивриту. Специалист – кроткий и белый, как голубь, старичок в виленской синагоге – объяснил, что на иврите загадочное слово без огласовки читается «ецА», т.е. «здравое суждение», а с огласовкой- «ейцА», т.е. «совет». Что и отразилось – на целые тысячелетия! – в  латинском и греческом переводах)
А между тем, та эллинская «пронойя», которая на латынь переводится как «провиденция», а на русский – «Провидение» (по-церковнославянски «Промышление» или «Промысл»), без всякой путаницы присутствует в древнегреческой философии со времён Сократа. И означает то же самое, что и у Боэция, и во всём последующем христианском богословии, – особую заботу Божества о человечестве. В книге же Иова Адонай, поспорив, отдаёт человека во власть сатане – посмотреть, что получится. Очень странный какой-то «промысл». Напоминает опыты медиков на кроликах.
(Между прочим, в молитве «Отче наш» есть такие слова: «Не введи нас во искушение». То есть: Бог нам, конечно, Отец, а не какой-то там дух, встретившийся в пустыне, но... кто знает? А вдруг «введёт»?)
Боэций переменчивость человеческой участи объясняет не каверзностью высших сил, а круговращением  колеса Фортуны (ещё одно свидетельство его нехристианства). Мир устроен так, что за ночью следует день, а затем снова ночь; за расцветом – увядание, за жизнью – смерть; за возвышением – падение; верхнее становится нижним, а нижнее – верхним и т.д. Такую же диалектику можно заметить и в Новом Завете: блаженны плачущие, ибо утешатся; горе смеющимся, ибо возрыдают; последние станут первыми, а камень отвергнутый – краеугольным... Но в христианстве предусмотрен только один оборот – до Второго Пришествия (которое апостол обещал уже своим современникам), а дальше – ни «отсюда к вам», ни «оттуда к нам» (Лук. 16, 26). У Боэция же круговращения, как водовороты в потоке или вращения колеса в пути, уходят куда-то в необозримую даль – космоса, будущего, непостижимости высшего. Говорят, такое сознание безмерности Бытия часто возникает в пограничных ситуациях: в обычной жизни личность считает себя абсолютом (весь мой мир – это я), а перед смертью вдруг понимает: не я первый, не я последний, и вообще ещё вопрос – был ли я...
Конечен ли космический поток, ощущаемый Боэцием? У христианина, как уже сказано, мир конечен. У Боэция божественная субстанция  «вращает подвижную сферу Вселенной, но сама остаётся неподвижной». То есть: круговращения Фортуны сами оказываются космическим колесом, даже сферой, а Бог, не участвуя в круговращениях, тем не менее направляет их и управляет их поступательным движением, как солнце в солнечной системе (или Земля в системе Птолемея Клавдия).
Такого Бога в Библии (по крайне мере, в  Ветхом Завете), опять-таки, нет. Там – отнюдь не умозрительный, лишь угадываемый разумом Центр Бытия, но дух, который является то Адаму, то Аврааму, то Моисею с конкретным деловым предложением – заключить союз: ты будешь служить Мне, а Я буду помогать тебе. Но как только договор («завет») заключён, обнаруживается, что дух ревнив и мстителен: начинаются постоянные попрёки, обвинения в нарушении договора, в самых различных грехах, вследствие чего дух то и дело «наказывает нарушителя» - и не только его, но, бывает, и его близких, включая весь народ («за грехи Манассии»). Разумеется, Богу с большой буквы (в которого верует и автор этих строк) не свойственны, в силу Его космичности, ни сварливость, ни каверзность – они свойственны вполне земной касте жрецов, которая и оформляет «заветы», и въедливо следит за их соблюдением, и... должна же как-то объяснять, почему царь, исполнявший все их требования, всё же получил египетскую стрелу (или праведник, соблюдавший все посты, награждён раком желудка). Так возникают всеподавляющие системы Талмуда или инквизиции, в которых человеку, всегда в чём-то виноватому, остаётся лишь просить: «Помилуй мя, Господи, по великой милости Твоей». Ибо «делами закона не оправдается пред Ним никакая плоть» (Рим. 3, 20). Или, как говорил А.Я.Вышинский, был бы человек, а статья на него найдётся.
Тем не менее, именно эти злокаверзные и безжалостные прокуроры объявили Боэция мучеником за «истинную веру».
И добро бы ещё лишь в VI веке, когда Константинополь взял курс на ликвидацию готов (тогда и Теодорих Великий был объявлен тираном и вышвырнут из гробницы). Но ведь официально Боэций канонизирован Ватиканом в XIX веке, когда перед канонизаторами выступал специальный «адвокат дьявола», отмечавший у будущего святого все отступления от христианской догматики и этики! Так как понять этот парадокс?
Тут, думается, надо прежде всего понять, что такое идеологии – системы догм и установок, объединяющие социально-политические общности любых размеров и типов (а также всех времён и народов). Ибо все вышеизложенные парадоксы сводятся к одному: в идеологической борьбе судят не по убеждениям, а по наклеенным ярлыкам. Идеологии в каждом пункте безразличны к истине.
Такое безразличие (подчас просто наглое и грубое) наводит на мысль, что идеологии (несмотря на  мощные теоретические разработки их всех, включая самые древние) действуют не в зоне разума, а где-то по другую сторону. Например, играют роль опознавательного кода (вроде запаха у муравьёв) в борьбе «своих» и «чужих». И никакого иного смысла не имеют.
Очень трудно понять, почему богословы Ватикана не заметили нехристианства Боэция. Или почему древнеримские христиане не заметили, что имя Юпитер в переводе означает «Бог-Отец», какового в Торе нет (там дух никогда не называет себя отцом – только путеводителем: «Я вывел тебя из Ура», «Я вывел тебя из Египта»). Однако последствия таких идеологических парадоксов не нуждаются в богословском образовании. Как та резня, которую Моисей, только что записавший заповедь «Не убий», тут же устроил поклонникам Златого Тельца ради своего Медного Змия. Да, до христианства все религии Европы ладили между собой (идеологические бои велись в другой плоскости – аристократы с демократами, патриции с плебеями, марианцы с сулланцами). Но после христианизации мы принялись резаться за догматы – до середины  XVII века. А можем и сейчас. Ибо богословие для таких игр – лучшая почва (кто ж знает истину о Боге? Только идеологи).
Интересно, что и в наши дни зоологическая простота идеологий сплошь и рядом не доходит до общественного сознания. Речь не затем, чтобы сравнивать те времена с нашими (крушение Рима – рубеж для всего человечества, крушение Российской империи – только русское горе). Но чтобы понять: какой смысл был, например, в идеологиях, которые с 1917 года обрушивали на нас то А.Гайдар, то Е. Гайдар? А ведь мы, барахтаясь в крови геноцида и разделов России, добросовестно старались разобраться в их теориях классовых отношений, национальных отношений, рыночных отношений... И только удивлялись, как быстро меняет идеологии наше начальство и как неуклонно оказываемся мы виноваты перед ним  и Гайдарами.
Хотя и в Библии, и так, в истории, встречали тьму примеров, как «познавшие истину» делят землю «погрязших во тьме». И Ленина (по приказу начальства) читали – о  том, что главный вопрос всякой эпохи – «кто кого».
Сегодня нам остаётся лишь признать правоту Ленина.
*   *   *
Однако зоология (в том числе и политическая) – ещё не вся мудрость. Ибо Промысл Божий действительно есть. И с первоначальных времён работает в космическом потоке жизни, наперекор законам смерти и распада.
Но куда Он стремится – человеку знать не дано. Человек видит только бесконечные круговращения рождений и смертей, расцветов и распадов, взлётов и падений – и, как может, цепляется за это колесо. А когда оно его всё-таки сбросит, утешается неисповедимостью Провидения.