Рейд
Это уже позже такие операции стали называть «зачистками», а тогда, в Афгане, мы говорили просто - рейд. Возможно, кроме «рейда» были и другие названия, но я о них не слышал. По-моему, слово «зачистка» появилось гораздо позже, уже в Чечне. Спорить не буду – чего не знаю, того не знаю, а впрочем, какая разница как назвать то, что делали мы и такие же парни после нас, только уже на территории России?
Рейд… В общем-то, это слово имело несколько значений, в смысле, означало не только «зачистку». Рота уходила в горы – рейд, десантура шла на перехват духовского каравана – тоже рейд или боевой выход, пехота обследовала район – опять же рейд.
… Так вот. Как-то раз, рано утром, когда солнце ещё не выглянуло из-за гор, и блаженная тень лежала в ущелье, сквозь остатки сна я услышал приближающийся рокот БМП*, боевой машины пехоты. Она остановилась где-то совсем рядом, послышались приглушённые голоса. По глухому говорку я узнал нашего прапорщика, а вот второй голос никак не мог распознать. Это был кто-то знакомый, но не наш, в смысле, не с нашего блокпоста. Я поднялся со скрипучей раскладушки, откинул плащ-палатку, заменявшую нам дверь, и вышел в прохладную тень. Как обычно, утро было очень приятным, хотелось продлить подольше наслаждение от бодрящего, чистого воздуха, но повисший запах выхлопных газов, испортил мне весь кайф. Рядом с нашим прапорщиком Пономаренко, хохлом до мозга костей, стоял капитан Кравцов – командир роты десантников из ДШБ*, десантно-штурмового батальона. Они были нашими соседями, если можно, конечно, назвать соседями подразделение, которое дислоцируется от нас в двадцати километрах, в равнинной «зелёнке». Этого капитана мы знали. Лично я видел его несколько раз на броне,когда подразделение, которым он командовал, пылило мимо нас куда-то в ущелье по своим десантным делам. Говорят, что личность капитана среди десантуры была легендарной. Я тоже так думаю, потому что два ордена Красной Звезды просто так, за будь здоров, не дают. И вид у Кравцова был соответствующий: невысокий, коренастый, чёрный от загара, с налитыми плечами, коротко стриженный, в своём неизменном кевларовом бронежилете поверх десантной майки и непременно в зеркальных очках-каплях. Вид, конечно, у капитана был пижонский, но только в ДШБ все знали, что он таким и был. Таким, не в смысле пижоном, а по-настоящему крутым мужиком, боевым офицером. Везунчик он, говорят, необыкновенный – вторая командировка в Афган подходит у него к концу, а на капитане, кроме двух небольших царапин, других отметин не имеется. А его отчаянная смелость, а порой, и полный пофигизм, шокировали даже видавших виды офицеров. Поговаривали, что причиной всему его семейные проблемы – вроде бы его жена, пока он духов в горах отстреливал… В общем, не моё это дело, да и не хочу повторять то, что слышал от других, не зная правды, но только вряд ли кто из нормальных людей захотел бы сюда вернуться
по собственному желанию, без каких-то причин, а капитан, пробыв в Афгане два года, спустя всего шесть месяцев, снова написал рапорт и теперь дослуживает свою вторую командировку.
Мне всегда хотелось рассмотреть его татуировку на правом плече, но как-то всё не получалось. И вот я потянулся, сделав вид, что только проснулся, и пошёл в сторону офицеров - там висел наш рукомойник.
- Здравия желаю, - буркнул я, проходя мимо. Капитан, молча, кивнул головой, а я попытался присмотреться к татуировке.
- Киреев, - строго сказал наш прапор и сурово посмотрел на меня, стараясь показать Кравцову, что хоть у него всего лишь блокпост, но развала дисциплины он не допустит, - не поздновато ли изволите подниматься? Я тебе, ё… твою мать, понежусь в следующий раз, ты у меня с местными петухами вставать будешь….
- Лучше свою мать, товарищ прапорщик, дешевле обойдётся, - ответил ему я.
- Что ты сказал?! – взвился Пономаренко. – А ну, ко мне, салабон!
- Слышь, старшина, ты бы и вправду, рот свой закрыл,- тихо, но отчётливо сказал ему капитан. – В следующий раз слова выбирай.
- Совсем оборзели, - оправдывался Пономаренко. – Слова не скажи!
- Смотря, какое слово, - подметил Кравцов.
Из-за этой мимолётной перебранки я так толком и не успел рассмотреть татушку на плече у капитана. Было там что-то сине-чёрно-оранжевое в цветах ВДВ и георгиевской ленты, но детально увидеть мне не удалось.
Цель приезда капитана Кравцова выяснилась быстро, как только я увидел возле БМП девятерых крепких загорелых парней в десантных полосатых майках. Они стояли обвешанные оружием, словно на выставке.
- Привет, десантура, - сказал я, подходя к ним.
- Здоров, пехота, - ответил один из них, а остальные лишь кивнули головами.
- Какими судьбами? – пожимая им поочерёдно руки, спросил я.
- Да вот решили вас пригласить прокатиться с нами, чтобы вы немного булки свои растрясли, - ответил один сиплым, будто сорванным голосом.
- Это куда же? – уточнил я.
- Поедем, тряханём один аул. Не знаю, как насчёт духов, но ханку там точно найдём, - ответил сиплый.
- А мы-то вам на хрена? – удивился я.
- Для страху, - ответил чернявый десантник с наколкой пантеры с разинутой пастью на загорелом плече. – К нам-то «духи» уже привыкли, а как только увидят вашу гвардию, сразу поймут, что им пришёл п….ц. Так что вы уж не посрамите, братцы, матушку-пехоту, надерите задницы этим правоверным. Договорились?
- Крутой, что ли? – спросил я. – Круче тебя только яйца?
- Лёха, кончай парней задевать, - прохрипел сиплый, - вместе же пойдём.
- А куда, всё-таки, пойдём, мужики? Вы можете толком объяснить?
- В рейд пойдём, в один горный аул, - сипел десантник. - Мы пойдём, а вы нам приданы для усиления, понял?
- А-а-а, - протянул я, - так бы и сказал. Когда выходим?
- Вот как похаваете, так и тронемся, - ответил обладатель пантеры.
Усиление, боевая поддержка – один хрен. Это когда десантники идут в рейд на очередной аул, а нас, пехоту, к ним подбрасывают, чтобы если что, было кому их задницы с тыла прикрыть. Дело, конечно, не новое – лично я уже трижды ходил с ними в такие рейды, вот только смысла в них я не видел. Ведь что такое рейд? Это когда аул берут в кольцо, и до двух отделений, около двадцати парней, входят в него и перетряхивают каждый двор в поисках «духов» и оружия. Но вот только я что-то не припомню ни одного случая, чтобы мы хоть что-нибудь нашли. Прежде всего, кто такой «дух»? У него же отличительных знаков нет и на лбу не написано, а с оружием в руках среди бела дня он не бегает. «Дух» - понятие имманентное: днём он обычный дехканин*, трудяга, кормилец своей многочисленной семьи, а вот ночью этот честный крестьянин вынимает из-под полы своего драного халата «калаш» - и вот он уже «дух». Есть, конечно, относительно регулярные духовские отряды, которые проходили подготовку где-нибудь в Пешаваре, в пакистанских лагерях, но о них отдельный разговор, и дислоцируются такие отряды не в аулах, а в горных пещерах – к ним хрен подберёшься. Но это специальные отряды, а основная боевая единица – обычные местные жители, которые берутся за автоматы только по скрытому приказу своих полевых командиров. Собираются в условленных местах и уходят в горы на очередную нашу колонну, к примеру, а после возвращаются и снова занимаются своим мирным делом. Ну как ты его вычислишь? Говорили после, что в Чечне «духов» вычисляли по синякам на плечах от прикладов автоматов и по следам от пороховых газов на руках, но то «духи», которые воюют каждый день, а наши крестьяне? Они же от случая к случаю, по необходимости…. И потом, нам говорят: «Ищите оружие». А как его искать? Они же свои автоматы дома в комодах и шкафах не хранят, в комнате в козлы не ставят. У них для этого схроны есть и они никак не в аулах. А с другой стороны – ну и фиг с ним, нам же спокойнее. Прошли по аулу, сделали вид беспощадной борьбы с бандитами и врагами Апрельской революции и снова домой, на свой блокпост.
После завтрака построил нас всех прапорщик Пономаренко и по своему усмотрению вызвал из строя девять человек.
- Кого назвал прапорщик – на броню! – негромко приказал капитан Кравцов.
Мы вскарабкались на зелёное железо и уселись по обе стороны от башни. БМП недовольно фыркнула, выпустив клубы сизого дыма, затем повторила свой рык и, вздрогнув всем корпусом, сорвалась с места. Коротко лязгнули траки, парни на броне качнулись, хватаясь за выступающие железяки, и, смачно матюкнувшись, покатили по каменистой дороге. Сидеть на броне было не очень удобно, зато уютно – тёплый металл по - родному грел задницу, а покачивания напоминали катание на моторной лодке, когда мы с отчимом выбирались на рыбалку.
Проехав с километр, «коробочка» свернула вправо на тропу, которую мы знали и называли ослиной тропой. Интересно было наблюдать, как машина, скрежеща траками по камням, лихо вписывалась в это узенькое пространство – ясно, что механик-водитель настоящий ас. Качать стало так, что мы чуть ли не слетали с брони. Машина продолжала карабкаться вверх, хруст камней усилился, но мы уже приспособились и только наши головы болтались на плечах, как у болванчиков. Через час такой то ли езды, то ли скачки, тропа расширилась и стала более пологой. Вскоре капитан несколько раз стукнул прикладом в броню и «коробочка», клюнув носом, остановилась.
- Кому надо – можно отлить, - сказал капитан, спрыгивая на камни. Он обошёл машину и стал у её кормы. – Васька! – грохнул он прикладом по люку машины. – С рацией, ко мне!
Все спрыгнули, чтобы размяться. Я заглянул в открытый десантный отсек и увидел наших компаньонов. Они полулежали на полу машины, привалившись на сидения вдоль бортов и удобно вытянув ноги.
- Ну как, пехота, не укачало? – спросил сиплый.
- А вас? – огрызнулся я.
- Нас убаюкало, - лучезарно улыбнулся он в ответ.
Капитан со связистом вскарабкались повыше, и коротко переговорив с невидимым собеседником, спустились назад к БМП.
- По машинам! – гаркнул Кравцов так, как будто их было несколько.
БМП снова рявкнула движком, выплюнув очередную порцию едкого дыма и, чуть приподнявшись на дыбы, плавно пошла дальше. Болтать стало меньше – тропа пошла по пологому склону, а скалистые участки остались слева. Я снова примостился поудобнее и, видимо из-за схожести нашей езды с плаванием на катере по волнам, вспомнил о доме. Да вообще-то, я и без того постоянно о нём думал. А о чём ещё может думать человек за два месяца до дембеля? Вот и мне вспомнились наши поездки на рыбалку с Николаем Ивановичем, моим отчимом. О нём могу сказать только то, что я его уважаю, да и есть за что. С его появлением в нашем доме жизнь приобрела некую стабильность, надёжность и, чего греха таить, достаток. А главное – мама стала весёлой и цветущей, как прежде. Отчима я всегда называл по имени и отчеству и лишь иногда, в приступах детской эйфории и телячьего восторга – папой Колей. Отца я помнил плохо, в памяти осталось ощущение чего-то большого, тёплого и очень сильного. Он был бурильщиком, улетал в тундру на вахту, а когда возвращался, в доме наступал праздник. Вот, собственно, и все воспоминания об отце. Он погиб там же, на буровой. Была авария, был выброс, а за ним пожар….
БМП снова клюнула вперёд всем своим железным телом, да так, что я чуть удержался, и остановилась. Кравцов быстро спрыгнул и сильными пружинистыми скачками стал взбираться по камням вверх.
- Пацаны, что там? – послышался сзади вопрос. Мы обернулись и увидели десантника с головой пантеры на плече.
- А хрен его знает, - ответил один из нас, – ваш кэп забрался на верхатуру и куда-то в бинокль смотрит.
- Понятно, - кивнул десантник, - значит, скоро прибудем.
- Да пора бы уже, - буркнул, сидящий слева от меня мой товарищ, - уже кишки где-то в горле от такой езды.
- А ты, пехота, у «духов» ишака попроси – всё будет удобней по горам ездить, - оскалился десантник Лёха.
- Слышь, ты, полосатый, - разозлился сосед, - анекдот про десантника, у которого парашют не раскрылся, и где потом его извилины оказались, слышал?
- Эх, пехота, если бы нам сейчас вместе аул не чистить, я бы тебе сам пару анекдотов рассказал. С занесением в грудную клетку, чтобы лучше запомнились, - мечтательно ответил десантник. Он выразительно сплюнул и снова скрылся внутри десантного отсека.
Капитан спустился и, подойдя к БМП, совершенно не запыхавшись, сказал:
- Всем готовность номер один. Скоро въедем в аул. Он за теми скалами, - и Кравцов показал рукой на горы, за которые уходила тропа.
В третий раз БМП, словно застоявшийся жеребец, рванула вперёд. Рокот двигателя, хруст камней и лязг траков опять вернули меня к моим мыслям.
Глава 2
Сколько я себя помню, я всегда рисовал. И, судя по оценкам моих преподавателей, рисовал совсем неплохо. Когда именно я стал рисовать - память не сохранила, а вот уже ближе к десяти годам я понял, почему я рисую. Всё дело было в моём воображении. Оно у меня с детства бурлило фантазиями, картинками и образами, которые я себе мысленно представлял. И как-то так получилось, что я стал набрасывать то, что видел мысленным взором, на лист из школьного альбома для рисования обычным простым карандашом. Вот я в пиратском сражении на борту большого фрегата рядом с моим любимым капитаном Бладом, а вот уже в замке Иф и нас в темнице трое, а не двое. С такой же лёгкостью в считанные секунды я мог оказаться на Марсе в составе экспедиции или у Лувра в окружении моих друзей-мушкетёров. Всё это ложилось набросками на листы плотной бумаги, а затем, когда композиция была завершена, я часами дорисовывал детали, мелочи, заполняя задний план; что-то я подтирал, убирал, а что-то наоборот дорисовывал. Как-то раз мои художества увидел Николай Иванович. Он с интересом и удивлением листал мои альбомы, а у меня к этому времени их собралась целая стопка, и затем, обращаясь к маме, громко спросил:
- Нина? А, Нин? Ты рисунки своего сына видела?
- Да, Коля, видела и даже знаю, что ты хочешь сказать, - крикнула она из большой комнаты, где сидела за столом и проверяла рефераты своих студентов.
- Парню надо в художественную школу – талант пропадает, - сказал Николай Иванович, продолжая рассматривать мои альбомы.
- Со следующего года, я узнавала уже, - ответила мама.
В школу с художественным уклоном меня приняли без особых трудностей, я стал учиться рисовать и одновременно постигать школьную программу. Окончил я школу нормально, в золотой серединке, но вот в художественное училище не попал до обидного глупо, даже вспоминать не хочу. Короче, обиделся я тогда на весь мир и с каким-то чувством самоуничижения поступил в Тимирязевку. Почему туда? А фиг его знает, от обиды что ли? Да и недалеко от дома был этот ВУЗ. Проучился год и бросил. Валял дурака, в соседнем кинотеатре афиши малевал и всё обиженно губы дул на мир живописи, пока не пришёл листок бумаги из военкомата. Так я загремел в армию. Афган уже воевал полным ходом, только мы про него мало что знали. Ходили слухи о каких-то ящиках, именуемых грузом 200, а что это такое, никто толком не знал. А там уже армейская машина закрутила меня – Подмосковье, учебка в Печах, в Белоруссии, и здравствуй, солнечный Афганистан, привет тебе, Баграмский аэродром. По специальности, полученной мной в учебке, я был механиком-водителем, но так сложилось, что за рычагами БМП ни разу не сидел, а судьба забросила меня на этот далёкий блокпост.
… - К машине! - прервал мои воспоминания голос Кравцова. Мы спрыгнули на горячие камни и стали вдоль левого борта. Из отсека высыпались десантники. Ребят было не узнать. Куда только подевалось их сонное безразличие: лица стали серыми, сосредоточенно серьёзными: ни ухмылки, ни улыбки. Стало понятно, что хлебнули они лиха в горах Афгана.
- Слушай боевой приказ, - негромко, но отчётливо произнёс капитан. – Нас восемнадцать человек: пехоты и десанта по девять бойцов. На расстоянии одного броска от нас за этим утёсом – аул. По агентурным данным здесь могут быть «духи», здесь у них что-то вроде сборного пункта. Информация не очень свежая, но чем чёрт не шутит… Может кого прищучим. Идём шестью группами по три человека: пять групп поиска и одна прикрытия. Механик остаётся с «коробочкой». Группа прикрытия – моя группа. Семёнов, Тульев, Казаков – вы со мной остаётесь, - ребята кивнули головами и сразу перешли к капитану. – Пять групп поиска – пять дворов одновременно. Двое в дом – один остаётся во дворе. На запертые двери внимания не обращать – вышибать. В помещение сразу не ломитесь, можете на очередь напороться. Если чувствуете, что-то подозрительное и есть необходимость – сначала туда гранату, потом только сами. В доме десантник старший – он знает, что делать. Когда дом проверили, приступайте к сараям и прочим развалюхам. Много времени не тратьте, «духи» оружие в доме не прячут, но мало ли… Вопросы есть? Вопросов нет. Сейчас на броню и влетаем в аул. Дальше так: первые две группы поиска и группа прикрытия остаются у начала аула. «Коробочка» с остальными людьми проскакивает весь аул на другой конец. Остальные три группы идут по дворам навстречу нам. «Коробочка» прикрывает эти группы. Вот теперь всё! Кому что непонятно?
БМП на этот раз тронулась почти без перегазовки. Она взревела движком лишь выскочив из-за выступа почти отвесной скалы, и, проскочив несколько метров по открытому пространству, влетела в аул, только на пару секунд замедлив ход, чтобы первые три группы кубарем скатились с неё и остались на окраине.
Аул словно вымер. В этом узком коридоре между глинобитными стенами, что у них называется улицей, не было даже, привычных русскому глазу, кур или другой какой живности.
- Во, блин, - прохрипел кто-то из наших пересохшим горлом, - а люди-то где?
- В бане все, парятся, - зло ответил сиплый.
- Так! – остановил сиплого десантник Лёха, - лишнего напряга не надо, а то наша пехота с перепуга перестреляет всё, что шевелится. Вы, парни, учтите, аул-то мирный, а информация особистов, военной контрразведки, ещё не факт. Так что работаем спокойно, без суеты и истерики, но ухо держать востро и видеть всё, что происходит вокруг и даже за вашей спиной.
- Это как? – не удержался один из наших.
- Включай, боец, периферийное зрение, а глаза на спине – это твой напарник. Усёк? – спросил Лёха.
- Так точно, - с готовностью ответил солдат.
… Так вот. Я, мой сослуживец Толик и ещё один десантник вошли через некое подобие калитки, то есть вместо калитки стояла дверная коробка без двери в глинобитном заборе. Забор этот, дувал, был низким, нам по грудь, никакого движения во дворе не было.
- Как тебя зовут? – спросил десантник, обращаясь к Толику, тогда как сам неотрывно осматривал двор через прицел автомата.
- Толя, - ответил мой напарник.
- Вот что Толя, - сказал десантник, - остаёшься во дворе. Присядь на одно колено, чтобы дувал у тебя за спиной был, и держи двор под прицелом. Если увидишь кого, но прямой угрозы для тебя не будет, а штаны уже мокрые, стреляй поверх цели, понял?
- Угу, - прохрипел Толян, – понял. А кого я должен увидеть?
Десантник остановился и выразительно посмотрел на Толю.
- Я не знаю кого! Может страшного душмана, может Бабая, а ещё могут тут всякие привидения по двору шастать. Ты уж сам смотри. Но стреляй только в воздух. Понял?
- А чё тут непонятного, понял, конечно! – довольно ответил Толик.
- Ох, блин! – сказал парень, - Загремишь тут с вами под трибунал из-за мирного населения…
Толик занял указанную позицию, присев и прижавшись спиной к глиняному забору в самом углу двора. Эти глинобитные стены обладали странным свойством: автоматные пули их не пробивали, они вязли в них, словно в пластилине. Мы двинулись к строению с плоской крышей. Как выглядел дом изнутри, я потом помнил плохо – было очень сумрачно, а вот нервы тогда превратились в натянутую тетиву, зрение обострилось до предела. Даже в полумраке бесчисленных комнатушек с низкими потолками мои глаза видели всё, что могло представлять хоть малейшую опасность. Те дома, где мне пришлось побывать трижды с такими же рейдами до этого, я помнил тоже смутно. От них у меня остались лишь общие впечатления: что-то низкое, полутёмное, с глиняными полами и войлочной кошмой на них, белёные стены, крошечные оконца и до самого потолка стопки одеял. То же самое было и тут, только в самой большой комнате мы увидели целое безмолвное семейство – человек пятнадцать детей, женщин, подростков, двух древних старух и одного ещё более старого аксакала.
- Салам алейкум, - сказал десантник, а в ответ – гробовая тишина. Всё семейство смотрело на нас, но каждый по-своему. Старик взирал спокойно, безразлично, слезящимися водянистыми глазами; старухи и женщины опасливо и недоброжелательно, и только подростки и маленькие дети с явным любопытством.
- Мать твою! – ругнулся десантник,- У меня такое впечатление, что они узнали про нас раньше, чем мы в аул вошли. Вот почему улица была пустой, весь народ по домам попрятался.
- А откуда они про нас узнали? – удивился я.
- Вопрос, конечно, интересный, только об этом ты не у меня спроси, а у них, - усмехнулся десантник. - А тебя как зовут? – снова спросил он, не сводя внимательных глаз с сидящих.
- Кириллом, - ответил я. – Киреев Кирилл, а попросту Кира.
- Меня Игорем, - кивнул парень и добавил, - Кира, ты остаёшься тут и наблюдаешь за ними через порог, но коси глаз на меня, я пошёл проверять остальные комнаты. Будешь мне спину страховать. Понял?
- Понял, - ответил я, и мы отступили. Я остался в проходной комнате, и сделал всё, как просил Игорь, только наоборот: я направил ствол автомата вглубь дома, туда, куда ушёл Игорь, а глазами постоянно косил на семейство. Скоро десантник вернулся.
- Пошли, тут чисто.
Мы вышли во двор. Толян по-прежнему сидел у стены, и, судя по его ошалелым глазам, здорово перенапрягся.
- Толя, не напрягайся. В доме чисто, - крикнул ему Игорь. – Продолжай прикрывать нас, мы с Кирой полазим по этим развалюхам, - он показал в сторону непонятных сооружений, в которые и войти-то было страшно, того и гляди обвалятся.
…Рейд подходил к концу. Мы уже без особой опаски заходили в дома, проверяли сараи и прочие хилые строения, а Толик теперь не садился на колено, но его цепкий взгляд быстро пробегал по двору, оценивая ситуацию. У остальных групп результат был тот же: все жители аула сидели в своих склепах, но ничего подозрительного не было. Мне лишь одно бросилось в глаза, и не успел я додумать эту мысль, как Игорь спросил:
- Какие выводы, мужики?
- Ох, и бедно же они живут, - ответил Толик.
- Я не об этом. Что ещё заметили?
- Мужчин нет, - высказал я то, о чём только что подумал.
- Точно, Кира. Именно. А о чём это говорит?
- Не знаю, - пожал я плечами. В это время мы зашли во двор последнего дома.
- А это говорит о том, что это- «духовский» аул, - сказал Игорь и продолжил, - Где могут быть сейчас их мужики? В поле травку косят? Кстати, может быть и такое, только урожай этот ханкой называется. А как соберут – сдадут на переработку.
- Это чё, опий, что ли? – уточнил Толян.
- Да, ханка – это опий, только неочищенный, - пояснил Игорь. – Но мне всё-таки думается, что они сейчас где-то в отряде.
- Так может засаду устроить? – предложил мой напарник. - Они вернутся, а мы им – хэнде хох! Двое сбоку – ваших нет!
- Перегрелся, что ли? – Игорь посмотрел на Толяна, как на больного. - Они придут чистыми, с пустыми руками и хрен что ты узнаешь. У них для оружия схроны имеются, только вычислить их практически невозможно, если только свои же за большие бабки не сдадут. Но даже если мы такой схрон раскопаем, грош этому цена. Оружие мы заберём, а через месяц его у них вдвое больше будет.
- А, где же они его берут? – не унимался Толя.
- Оно у них на деревьях растёт! – психанул отчего-то Игорь. – Ну, ты что, правда такой тупой или меня подкалываешь? Караваны с Пакистана для чего сюда каждый день идут? Ты что думаешь, они им мармелад доставляют?
- Да понял я, понял, - обиженно пробурчал Толик. – Просто я не очень давно здесь, ещё не всё знаю.
- Слышь, Киря, - сказал Игорь, поправляя на груди подсумок с магазинами, - может, ты сам этот дом осмотришь, а? Или Толика возьми с собой – он у нас сильно сообразительный. Не, ну правда, чего нам всем там делать? А я пока посижу, покурю.
- Так я тоже курить хочу! Вон, пусть идёт тот, кто не курит. И хватит меня подначивать. Тоже мне, нашёл самого дурного, - обиженно сказал Толик.
-Киря, дом последний, да ты и сам видишь какая это халупа, – продолжал Игорь, - здесь точно никакого оружия нет, можно даже не искать. «Духи» не дураки, тоже не пальцем деланы, они своей бедноте сами не особенно доверяют. А если что, стреляй, не раздумывая, после никто разбираться не будет. А вообще-то, можешь совсем не ходить. Я серьёзно, давай перекурим, да вернёмся к своим.
-Да ладно уж, курите, я один пойду, – ответил я и вдруг почувствовал, как напряглись мои нервы. Зря я это ляпнул, надо было остаться, но чего уж теперь…
Я вошёл в дом и остановился – после улицы здесь было особенно сумрачно. Надо было подождать, чтобы глаза привыкли. Наконец, показались очертания каких-то предметов, утвари, в углу белел большой таз и пахло чем-то непонятным. Я постоял ещё немного, подождал, когда глаза окончательно привыкнут к полумраку, и только тогда прошёл вперёд. Осмотревшись, я понял, что в этом доме никого нет, хотя недавнее присутствие людей здесь чувствовалось. Я заглянул в одну каморку – пусто, во вторую – тот же результат, и уже собираясь уходить, вдруг приметил ещё одну узкую дверь. Я резко толкнул её, чтобы открыть, но она не поддалась. Неприятный комок прокатился от горла куда-то в область желудка и сердце застучало, отдаваясь в висках каждым ударом. Я ещё сильнее толкнул дверь, но она опять не открылась. На секунду я задумался, а потом, подняв автомат вверх, саданул в дверь ногой в высоком солдатском ботинке. Дверь неожиданно легко слетела с петель и, издав характерный треск расколовшегося дерева, грохнулась в центр небольшой комнаты. Я тут же отпрянул за угол дверного проёма и прижался спиной к стене. Автомат я держал на уровне лица стволом вверх, готовый выстрелить в секунду, и ждал, что будет. Прошло несколько мгновений, но ни звука не раздалось из зловещей темноты. А что я хотел услышать? Щелчок снимаемого предохранителя автомата? Или лязг передёргиваемого затвора? Глупость. Если там кто-то есть, то он сделал это давным-давно. Тогда что же? А ничего, просто я не мог заставить себя заглянуть в чёрную пустоту помещения. И тут я вспомнил какой-то фильм, в котором герой в точно такой же ситуации сообразил, что можно сделать, и это спасло ему жизнь. Я тихо сполз по стене, присел как можно ниже и, выставив впереди себя автомат, быстро заглянул в комнату, но не на уровне головы нормального человека, а гораздо ниже. За долю секунды я мельком охватил взглядом каморку и этого было достаточно, чтобы успокоиться: комнатка была пуста. Я поднялся уже в полный рост и шагнул в неё. Видимо это была кладовка, так как не было ни одного оконца. Уже поворачиваясь, чтобы выйти, я боковым зрением заметил в углу нечто похожее на человеческий силуэт. Медленно повернув голову, я навёл ствол своего АКМа прямо в угол. То, что я видел, явно напоминало человеческую фигуру, сидящую в углу – была голова, плечи и вроде даже туловище, а дальше одна чернота. Я не знал, что мне делать. А вдруг там сидит «дух» с автоматом и только того и ждёт, чтобы какой-нибудь «шурави», т.е. «товарищ» вошёл? Может, ну его, этот героизм? Просто, взять и полоснуть длинной очередью по всем углам, да и дело с концом? Или швырнуть гранату, а самому унести ноги? Наверное, я так и сделал бы, но что-то удержало меня от такого простого, но эффективного поступка. И тут я заметил, что на одной из стен еле видно проступает светлое пятно. Не спуская глаз с силуэта, я сделал два боковых шага, протянул руку, нащупал ткань, напоминающую ковровую и резко дёрнул её вниз. Яркий дневной свет прожектором ударил в близкие стены крохотной комнатушки. В самом углу, на полу, поджав ноги в балаках, шароварах, сидела девушка лет шестнадцати. Её огромные глаза на очень смуглом кукольном лице смотрели на меня с растерянным испугом. Я опустил автомат – чего зря девчонку пугать. Через мгновение она скользнула взглядом куда-то вниз и я, проследив за этим взглядом, обомлел – девушка сжимала в руке зелёную гранату, а выдернутая чека - маленькое колечко с погнутым шплинтом - валялась рядом с её коленкой.
- Ни хрена себе! – выдохнул я, не веря своим глазам. Если девушка сейчас разожмёт свой кулачок, то у меня будет не более трёх - четырёх секунд, чтобы успеть выскочить из комнаты. Мне-то этого времени вполне достаточно, а вот ей…. На смертницу - самоубийцу она не похожа – не те глаза, не тот взгляд. Я видел перед собой насмерть перепуганное взрослое дитя, которое само натворило бог весть что, и, осознав это, впало в ступор. Глупо было в афганском ауле, где-то в диких горах, обращаться по-русски к той, что сидела сейчас в углу, но я действовал по наитию. Для начала я попытался выдавить из себя улыбку, затем медленно нагнулся и, не отводя взгляда от гранаты, положил на пол автомат. Потом, также плавно показал девушке свои пустые ладони и опустился на колени.
- Ты только не волнуйся, – сказал я и не узнал свой собственный голос, – сейчас мы попробуем поставить чеку на место. Ты руку-то не разжимай, потерпи немного. Я тебе сейчас помогу.
Я очень медленно протянул руку к гранате, положил свою ладонь поверх холодных пальцев девушки и сжал кулак.
- Ага, вот ты где, - сказал я с интонацией, будто играл в детскую игру, и поднял чеку. Сунув её в рот, попытался зубами выправить погнутые концы шплинта. Металл был мягким, но восстановить его первоначальную форму с первого раза не получилось.
- Потерпи, милая, сейчас мы, сейчас, - я говорил медленно, стиснув зубы. Мне было бы гораздо удобнее выровнять усики правой рукой, но она сжимала девичью ладонь, а поменять руки было опасно. Только с четвёртой попытки мне удалось придать металлу нужную форму.
- Ну вот, а ты, дурочка, боялась - платье даже не помялось, - с этими глупыми словами я чуть повернул к себе кисть руки вместе с ладонью девушки и зажатой гранатой, затем рассмотрел крошечное отверстие и сунул в него чеку. Она на удивление легко и точно заняла своё место. Убедившись, что всё у меня получилось, как надо, и что чека снова зафиксировала спусковую скобу гранаты, я большим пальцем левой руки согнул её. Только теперь я почувствовал невыносимую духоту и ощутил льющиеся по лицу и телу струйки пота, которые по- муравьиному щекотали мне кожу.
- Ты так, милая, больше не шути, - сказал я, продолжая изображать на лице улыбку, - это граната и она взрывается.
Я потянул к себе зелёную железку, но неожиданно почувствовал упорное сопротивление: белые от напряжения пальцы девушки не хотели разжиматься. Я посмотрел на неё и увидел, как она переводит безумный взгляд с меня на гранату, а потом снова на меня.
- Э-э, милая, так дело не пойдёт. У тебя же пальцы судорогой свело. Но это ничего, мы и это исправим. Знаешь, у меня в учебке тоже был такой случай. Бросали мы боевые гранаты. Я чеку-то выдернул, а бросить боюсь, хоть стреляй меня. Пальцы сжал, точно, как ты сейчас, и держу её, заразу, в кулаке. Взводный орёт, чтобы бросал, а я рад бы бросить да не могу. Тут в окоп спрыгнул наш прапорщик. Он «афганец», дважды здесь побывал. Смотрит на меня и улыбается. Потом взял мой кулак с гранатой в свою лапищу, а другой рукой стал мои пальцы от гранаты отдирать. Одним словом, переложил он её в свою руку и как зашвырнёт метров на сорок за валуны. Что было дальше вспомнить смешно. Я ещё в себя не пришёл, как вдруг мне словно кувалдой по голове врезали, да так, что искры из глаз посыпались. Когда очухался, смотрю, прапор стоит надо мной и руку мне протягивает, встать помогает. А после говорит: «Ничего, и не такое бывает в первый-то раз. Но мою оплеуху ты запомнишь. Считай это гарантией, что в следующий раз ты не подорвёшь ни себя, ни товарищей».
Говоря эти слова, я аккуратно разжимал ладонь девчонки, отводя её пальцы от гранаты. Наконец, я освободил девичью руку. Потом зачем-то осмотрев зелёную оболочку, деловито сунул гранату за пазуху. Ладонь девушки со скрюченными пальцами так и осталась повёрнутой кверху и казалась неживой. Я покачал головой и стал осторожно, по отечески, гладить и разминать её руку. «У самого вон как руки трясутся. Как же я умудрился чеку вставить? Может, они тогда не дрожали?» - подумал я. А девушка продолжала безмолвно смотреть на меня, и её большие чёрные глаза вдруг стали наполняться слезами.
- Э-э-э! – я чего-то засмущался, – Я понимаю – солнце, засуха, у вас проблемы с водой, но вот только сырости не надо, а? Всё, милая, всё позади и мы с тобой живы.
С этими словами я поднялся на непослушные ноги - они сильно затекли пока я сидел на коленях. Нагнувшись, я поднял свой автомат, забросил его за спину и попытался приладить выбитую дверь. Уже выходя из комнаты, я ещё раз оглянулся на девушку и невольно улыбнулся: по её лицу текли два обильных ручейка, оставляя за собой блестящие дорожки.
- Ничего, сестрёнка,- уже весело сказал я, - теперь будем жить!
С этими словами я зачем-то подмигнул девушке, повернулся и вышел из дома.
На улице было пекло, но я с наслаждением вдохнул раскалённый воздух полной грудью. Мои товарищи сидели в тени покосившегося навеса и продолжали дымить сигаретами. Я недоумённо посмотрел на них и вдруг спросил:
- Вы что, решили сразу выкурить всю пачку?
- Ты что, рехнулся? – удивился Игорь. – Первую ещё не успели выкурить. А что у тебя лицо такое, будто ты живое приведение увидел?
– Да нет, ничего, - пожал я плечами и медленно присел рядом с товарищами.
- А, как там? – Игорь кивнул на дом. – Всё нормально? Я же говорил, что никакой опасности быть не может.
- Ну, да, - устало согласился я, - мужики, угостите сигаретой, а?..
Глава 3
…Я давно пытался нарисовать нечто такое, что смогло бы одним рисунком выразить всё: боль, страх, грязь и кровь этой войны. Большая батальная картина меня не прельщала – я искал что-то небольшое, но точное и выразительное по своему содержанию. Мои творческие поиски продолжались уже без малого год. Я всматривался в окружающий меня пейзаж, в своих товарищей, во всё, что могло подсказать нужный сюжет, но пока эти поиски не давали мне необходимого импульса. Время шло, а я всё топтался на месте. Иногда мне казалось, что я нашёл то, что искал, но стоило мне сделать первые наброски, как я понимал, что это не то, совсем не то, что я так мучительно ищу. И вот как-то раз, в хороший солнечный день, я сидел на снарядном ящике и от нечего делать выстругивал из сухой дощечки какую-то безделицу. А Николай, мой товарищ, вот уже целый час упорно сколачивал обыкновенную скамейку. Неожиданно он промахнулся и угодил молотком себе по пальцу. Дальше всё происходило в моём восприятии, как в замедленной съёмке: Николай вскинулся, высоко задрал подбородок с широко раскрытым ртом в беззвучном крике, левую руку с ушибленным пальцем он поднял вверх, а от нестерпимой боли чуть согнулся в поясе. В этой позе друг пробыл всего пару мгновений, но для меня этого было достаточно. Я сорвался с места и кинулся в свой блиндаж, устроенный из бетонных блоков и снарядных ящиков. Судорожно схватив обычный блокнот для рисования и карандаш, я несколькими быстрыми и чёткими штрихами набросал фигуру солдата, который, как пел Высоцкий, поймал пулю на вдохе. Погибающий уже понял неизбежность скорой смерти, но его сознание, вспыхнувшее в последний раз, ещё не верило этому. Рисовал я лихорадочно, торопясь перенести на бумагу то, что чувствовал. Когда набросок был в основном закончен, я облегчённо откинулся на бетонную стенку блиндажа и, отодвинув рисунок как можно дальше от себя, стал его критически рассматривать. Наконец я нащупал то, что не давало мне покоя. Теперь мне требовался отдых и время на осмысление. Я вышел и снова присел на те же снарядные ящики. На душе у меня было состояние облегчения и одновременно лёгкой тревоги по поводу рисунка. Я стал обдумывать детали будущей картины: фон, задний план, перспективу. В моём воображении калейдоскопом промелькнули варианты: я представлял своего солдата на броне БМП, на таком же блокпосту, просто идущим по каменистой дороге, но ничего из представляемого мне не нравилось. Пока я чётко видел только солдата, его позу, какие-то детали одежды, положение автомата. Просидев так около часа, я снова вошёл в блиндаж - меня охватило нетерпение, творческий азарт. Я готов был рисовать часами, да что там часами – сутками! Я снова и снова набрасывал позу солдата, искал самый выразительный вариант. Я наклонял его вперёд, как будто он споткнулся, потом стирал этот набросок, снова рисовал новую позу, но, в конце концов, вернулся к первому варианту – он оказался самым проникновенным, самым точным, самым выразительным.
Когда солнце окончательно спряталось за вершины гор, плащ палатка на входе отодвинулась, и в блиндаж вошёл Николай. Он что-то прятал за спиной.
- Ты, кажется, в творческом поиске? Схватился снова рисовать? – неопределённо начал Николай.
- Да, Коля, есть такое, - признался я. Николай нравился мне какой-то своей провинциальной природной интеллигентностью и тактичностью.
- Тогда прими мой скромный вклад в дело поддержания молодых талантов, – и он достал из-за спины аккуратно свёрнутый лист настоящего ватмана.
- Вот это да! – не веря своим глазам, воскликнул я. – Коля, откуда такая редкость?
- От Пономаренко, – странно потупившись, ответил Коля.
- Не понял, – начиная подозревать что-то нехорошее, сказал я.
- У него давно был этот ватман, он зажал его из-за своего жлобства, а я случайно увидел ну и спёр. А чего такого? Я же для дела, ради искусства.
- Коль, ты что, охренел? - я тут же решил отказаться от подарка, хотя жалко было до слёз.
- Не, я не охренел, - мечтательно глядя в потолок, ответил он, – я восстановил справедливость.
- Какая, на фиг, справедливость?! Ты же спёр этот ватман!
- Нет, я его экспроприировал у жлоба.
- Колюня, дорогой мой клиптоманщик, как это не назови, а воровство есть воровство! Ты что, не понимаешь, что Пономаренко, когда обнаружит пропажу, поднимет всех по тревоге, вызовет вертушки, десантников, притащит овчарок от сапёров и начнёт повально всех обыскивать. Ватман ему на фиг не нужен, но дело в том, что его спёрли, и у кого? У хохла Пономаренко! Это же кража века!
- Всё ты правильно говоришь, кроме одного: он не скоро кинется этого ватмана. Может, к тому времени мы уже в Союзе будем, – спокойно ответил Коля.
- А, почему ты так в этом уверен?
- Да всё нормально, Кира! Как-то раз, по случаю, я выпросил у медиков плакат по санобработке. Размер точно такой, как у ватмана, только он вощёный, гладкий плакат этот. Я решил склеить из него конверт, нарисовать для матери открытку и послать на её день рождения. Но тогда ничего не получилось, а плакат так и остался у меня без дела. Вот теперь он пригодился. Я ватман забрал, а плакат точно так же трубочкой свернул и в газету завернул, как и было. Пока Пономаренко заметит подмену, мы уже далеко будем. Мне показалось, что ты решил нарисовать что-то дембельское, что-то такое, чтобы на всю жизнь осталось…
Со следующего дня я приступил к работе. Ребята помогли сколотить мне что-то вроде мольберта из крышек снарядных ящиков. Не пожалели даже картона со своего самодельного обеденного стола. Я закрепил картон на досках и у меня получился вполне приличный мольберт. Потом я достал заветный лист и маленькими гвоздиками прибил ватман. Всё, можно было начинать! И первой же загвоздкой стало лицо моего солдата. Каким оно должно быть? Красивым, мужественным или простецким? Одним из тех лиц, какие сейчас окружают меня, и которые я вижу каждый день? Я мысленно перебрал лица моих товарищей, но ни одно из них не показалось мне достаточно выразительным. И вдруг, меня словно кто-то подтолкнул, я вспомнил того десантника Лёху с татуировкой пантеры на плече. Это было то, что надо! Лицо красивое, но не броское, с мужественными чертами и очень живое.
Работал я самозабвенно, как заведённый. Я так увлёкся, что даже не обратил внимания, что меня в наряд не ставят, я перестал заступать на дальний пост, и вообще, про меня словно забыли. Когда Коля в очередной раз принёс мне котелок с кашей на обед, я спросил у него об этих чудесах.
- Ты на это не обращай внимания, ребята сами освободили тебя от наряда и караулов. Ты знай себе, рисуй и ни о чём не думай, – просто ответил он.
- А, как же Пономаренко?
- А ему лапшу на уши повесили. Ты думаешь у нас только он один такой хитрый?
Через три дня фигура солдата была закончена. Почти сутки ушли только на доводку, уточнение деталей. Ватман приобрёл серый оттенок, потому что я всё время что-то стирал, что-то дописывал, потом снова стирал и снова дописывал. И вот, наконец, мой солдат получился таким, каким я его видел. Я отошёл от рисунка подальше и стал в него всматриваться. На ватмане был изображён высокий солдат, голова его была чуть запрокинута назад, а глаза с ужасом смотрели в небо. Рот широко открыт, словно солдату не хватает воздуха, плечи откинуты назад, но он чуть согнулся в поясе. Вся фигура ещё хранила равновесие, но было ясно, ещё секунда и он начнёт падать на спину. Левая рука воздета к небу, будто в вопросе, а правая ещё удерживала автомат, но он уже начал выпадать из неё. Нижняя часть туловища ещё пока продолжала жить: правая нога была приподнята и чуть согнута в колене, словно он собирался сделать шаг вперёд, но левая, опорная, уже начала безвольно подгибаться. Продолжая смотреть на рисунок, я понимал, что мой замысел удался. Я, наконец-то, написал то, о чём давно мечтал. Лишь один раз я снова подошёл к ватману и изменил тень от складки на солдатской куртке.
- Вот это да! – услышал я восторженный возглас. Я обернулся, в дверях замер Николай. – Как живой!
- Похоже? – спросил я с довольной улыбкой.
- Да ты чего?! У меня аж мурашки пошли по телу. И так всё точно, как фотография. Слушай, так это же Лёха из ДШБ, - с удивлением, воскликнул Коля.
- Нет, Коля, это не Лёха. Это просто солдат, солдат вообще и никто конкретно. Только ты пока о том, что увидел, никому ни слова…
Поиски обстоятельств и места действия рисунка довели меня до отчаянья. Я никак не мог придумать, куда мне поместить моего солдата, где происходят эти события. Спас положение всё тот же Коля. Я вышел из блиндажа и увидел, как в этот момент он спускается по склону горы.
- Коля, ты гений! – завопил я на всё ущелье. – Ты мой спаситель!
- А, то! – сразу согласился мой друг, ещё даже не понимая, за что я наградил его такими титулами. Он хотел о чём-то спросить меня, но я уже был в блиндаже. Теперь я знал, где погибал мой солдат. Ну, конечно в горах, просто в Афганских горах, и никаких БТР, танков и прочего военного железа. Только горы, камни, скалы и редкие жёсткие растения без названий.
Следующим вечером в блиндаже было не протолкнуться: собрались все мои друзья, кто был свободен от наряда и караула. Я перед приходом ребят набросил на мольберт простыню, чтобы не показывать рисунок раньше времени. Когда мои сослуживцы заполнили всё свободное пространство блиндажа, я сдёрнул простыню. Воцарилась гробовая тишина. Я обвёл взглядом лица моих товарищей и невольно улыбнулся: более высокой оценки моего творчества трудно даже представить.
Тишина длилась долго, как будто ребята боялись её нарушить.
- Фу, ты чёрт! – наконец произнёс Вася, боец из второго отделения, – У меня даже в животе зажгло, будто это не он, а я получил духовскую пулю в живот.
- И у меня тоже в животе как-то нехорошо стало,- подхватил стоящий рядом товарищ.
- Мужики, а может, он просто ранен? – воскликнул кто-то.
- Да нет, он уже умирает. Разве не видно, не жилец!
- Ещё пару секунд и парню хана.
- Точно! В живот – наверняка хана.
- Может, хоть мучиться не будет.
- Жаль пацана, видно, что свой мужик, нашенский.
- Так ведь он же дембель, вот что обидно!
- Конечно дембель! Дома ждали, ждали, и на тебе! Вот горя-то будет!
- Твою мать! Да что ж такое?! Воевал, парень, воевал, за чужие спины не прятался, и на тебе! Вот как матери в глаза смотреть?
- Пацаны, а ведь это его в рейде убили.
- Точно! Это рейд!
- Бля буду, мужики, это рейд! Без базара!
- А, может не рейд? Может на посту, вон как Серёгу.
- Вот это ты сказанул! Какой пост? Ты что, молодой совсем, салага, поста от рейда отличить не можешь?
- Нет, мужики, это рейд, я точно знаю. Их у меня восемь, так что не ошибусь.
- Кира, а как ты назовёшь свою картину? – спросил кто-то.
- Не знаю, ещё не думал. А что, есть предложение? Может, вместе придумаем?
Все замолчали, слышны были только сверчки за стенами блиндажа.
- Может, смерть солдата? – неуверенно предложил кто-то.
- Смерть…
- Смерть в горах…
- Смерть в бою…
- А, давайте просто – солдат!
- Прощай Родина?
- Не дожил…
- Смерть дембеля…
- Помните обо мне…
- Гибель солдата…
- Духи не прошли!
- Месть за вами!
- Рейд!
- В рейде…
- Смерть в рейде!
- Смерть в горах!
- Уже было, я предлагал…
- Тогда, смерть на рейде!
- Во, даёт! Он что, моряк?
- Смерть в Афганских горах…
- Может, просто… Горы стреляют...
- Нет, парни, я, кажется, придумал название, - сказал я, и все разом замолчали.
- Как, Кира?
- А, просто – Афган.
- Афган…, - повторил кто-то задумчиво, – Афган… А что, точно!
- Всё, значит Афган. Коротко и ясно! – все одобрительно зашумели.
Когда друзья разошлись, Николай спросил:
- Ты чего такой задумчивый? Тебе что-то не нравится?
- Есть немного, - признался я, – понимаешь, в ней чего-то не хватает. Вроде всё на месте, выразительно, сто процентов попадания, а всё равно что-то не так, есть какая-то недосказанность.
- А может, ты мудришь? – осторожно спросил Коля.
- Нет, Коля, я вижу, что не всё сказал, а что ещё добавить - не пойму. Ну, ладно, давай ложиться, утром разберёмся…
Сон, который мне снился в ту ночь, был какой-то странный. Снилась мне чехарда из каких-то картинок, видений, что-то фантастическое, совершенно нереальное. Я много раз просыпался, потом засыпал и снова видел такую же ерунду. Потом мне приснился какой-то аул, я иду по нему, а мне навстречу та самая девушка, только без гранаты. Она очень близко подошла ко мне и стала молча всматриваться в моё лицо. При этом её глаза приближались до тех пор, пока не заполнили всё пространство передо мной. Проснулся я как по команде. Сердце моё колотилось, я был весь в поту, и ужасно хотел пить. У стены белел мой рисунок. Я подошёл к нему и вдруг всё понял! Больше я не сомневался ни секунды. Прибавив свет в лампе, я взял карандаш и вернулся к ватману…
Работу я закончил, когда в блиндаже стало совсем светло.
– Слушай, - раздался за спиной голос Николая, - а картина изменилась за ночь.
- К лучшему или нет? – устало спросил я.
- Не знаю, - неуверенно протянул Николай. – В ней что-то добавилось, но вот что, я не пойму. Стой! А откуда взялись женские глаза? Или это облака? Ты дорисовал ночью глаза? Или облака? Никак не пойму. Если это глаза, то в них столько горя и боли…
- Нет, это действительно глаза, женские глаза, только они смотрят с неба, сквозь облака.
- А, чьи это глаза? Это мать, сестра? Кто это?
- Это просто женские глаза. Знаешь почему? Потому что это жизнь, а у жизни женские глаза…
* БМП – боевая машина пехоты
* ДШБ – десантно-штурмовой батальон
Свидетельство о публикации №220052001760