Бегство

Первым, что я увидела, был покосившийся забор. Машина, в которой меня везли остановилась у ворот, и я проснулась. Оказалось, что я давно завалилась вправо, но меня надежно удерживал ремень безопасности. Вот так - завалившись вправо - я и смотрела в забор. Неужели никто не видит, что происходит? Или, может быть, если видишь его каждый день, то и не замечаешь, как он час за часом по миллиметру стремится к земле. Возможно, просто никто не против, чтобы он прилёг и немного отдохнул? Прямо как я - только и делаю, что лежу.

Дверь машины открыли - это моя дочь Дана. Она вернула меня в вертикальное положение и отстегнула ремень. Какой-то мужчина вытащил меня из салона и понёс на руках. Я окликнула Дану: «Кто это?». «Все в порядке, я его знаю» - ответила она. Дочь знает всех, я не знаю никого, кроме неё. И ещё того красивого мальчика, что приезжает к нам и катает меня на машине. Он так много рассказывает мне, что я ничего не успеваю запомнить, но я очень люблю, когда он говорит со мной. Иногда, когда он очень долго что-то рассказывает, я чувствую, будто вот-вот вспомню. «Так как его звали?» - спрашиваю я у него. «Кого?» - переспрашивает он в ответ. А я и не знаю, кого. Не помню.

Мужчина усадил меня в кресло. В помещениях мне всегда некомфортно, я не запоминаю их и не понимаю, чего ожидать. Я закрыла глаза, как обычно это делаю, так мне спокойнее. Я слышала, как Дана и этот мужчина заносили какие-то вещи, а потом разговаривали за стеной, но я их не слушала, мне было неинтересно. Для меня ничто уже не было интересным, разве что разговоры того мальчика, но отчасти, это из-за того, что я чувствовала приближающееся воспоминание. А обычно я ничего не толком не помню и ничего не чувствую. Просто лежу целыми днями и плаваю в каше своей головы, если, конечно, в каше возможно плыть, в чем я сильно сомневаюсь.

«Мам, ты есть будешь или тебя сразу положить?» - Дана вошла в комнату. Я открыла глаза, мне не хотелось ей отвечать. Я почти не разговариваю, потому что очень устала от этого. Иногда я отвечаю мальчику, но стараюсь не злоупотреблять этим, чтобы не мешать ему рассказывать мне свои истории. Я смотрела на Дану и ждала, когда она переформулирует вопрос так, чтобы мне достаточно было в ответ кивнуть или покачать головой. Мы смотрели друг другу в глаза. «Мам, это твой старый дом, ты помнишь его? Мы привезли тебя сюда, чтобы ты чаще могла бывать на свежем воздухе. Завтра приедет Света, будет за тобой ухаживать. На выходных приедет Ваня, свозит тебя покататься. Здесь очень красиво, тебе понравится, лучше, чем в городе». Я повернула голову и стала смотреть в окно - так я давала ей понять, что ничего из вышесказанного не имеет для меня ровным счетом никакого значения, кроме приезда мальчика, разумеется. Дана поняла, что отвечать я не намерена. «Ужинать будешь?». Я помотала головой. «Уложить в кровать?». Я дважды кивнула.

В постели было тепло. Дана знала, что я люблю, когда край одеяла заправлен под стопы, хотя ног я толком не чувствую. Я никогда не хожу сама, я не знаю, могу ли я это делать, просто даже не хочется пробовать. Полагаю, когда-то я владела этим искусством. Да что там, иногда я вижу себя юной и гибкой, как пальма, в каком-то неистовом танце, но это так - вспышка, а потом я уже даже не уверена, со мной ли это было, была ли я такой. Может, это какие-то обрывки из рассказов мальчика. В его голове много всякого, не то, что в моей. Хотя он, напротив, говорит, что я интересная. Я помню это, некоторые факты я все-таки присваиваю себе навсегда, но таких крайне мало. Скучно.

Когда я проснулась, Дана привела какую-то женщину. «Мам, это Света, она помогает нам присматривать за тобой, помнишь? Она будет с тобой, пока я на работе. Она знает твоё расписание, но если тебе что-то захочется - обращайся к ней. Я побежала, до вечера». Дана поцеловала меня в лоб. У неё были мягкие горячие губы, и от неё пахло сладким. Это я родила ее, и я дала ей это имя. Иногда я как будто вижу этот момент - когда она крохотная у меня на руках, и эти губы уже наполнены кровью и горячи. Но потом все обрывается. Бывает, вечером она сидит у моей кровати в сумерках, и тогда по ее лицу я могу прочитать ее юность, и мне кажется да, я видела ее такой. Но снова все расплывается. Лица ускользают от меня. Но даже без лица Дану я всегда знаю. Как всегда знаю что я - это я.

В одно утро приехал мальчик. Я услышала его голос - они говорили с женщиной за стеной. Затем он вошёл ко мне. «Бабуля, просыпайся! Сегодня поедем кататься. А сейчас вместе позавтракаем, я привёз сырники». Он сидел на стуле, а я в кровати, на своих подушках, у меня их было много, судя по всему, некоторые мне давали с собой в машину. «Ну что, бабуль? Мама жаловалась, что ты с ней совсем не разговариваешь, только со мной. А я всегда ей в отместку отвечаю, что она - единственная, чьё имя ты помнишь, а мое наотрез отказываешься запоминать». Но я не отказываюсь, Дане имя дала я сама, остальные имена, как и лица, ничего не значат, они проходят сквозь нас, как будто ветром обдувает. Было имя - и уже нет. Я ответила: «У тебя красивое лицо». Лицо мальчика я не могла воспроизвести в голове в его отсутствие, но как только я его видела - я понимала, что это он. Благодаря его красоте. Эта красота была маяком. «Да, я уже понял, что ты запоминаешь меня по лицу. Но это, считай, и твоё лицо. Мы очень похожи. Давай я ещё раз покажу тебе твоё фото в молодости?». У него с собой всегда был телефон в виде цветного экрана, на нем он показал черно-белое фото девушки. У меня все плыло в глазах: казалось, я вижу Дану, но потом это был кто-то другой, в конце концов это утомлило меня и мне захотелось просто закрыть глаза. «Я не знаю, кто это, не вижу».

Когда мы доели, мальчик спросил, не хочу ли я просто посидеть во дворе на свежем воздухе. Я ответила, что хочу понаблюдать за тем забором, который был здесь, когда меня привезли. В самом деле он никуда не делся. Мальчик усадил меня на пластиковый стул с подушками и оставил нас один на один. Что же, я смогла рассмотреть его, он не расплывался, подобно лицам, и внушал доверие. По сути он представлял из себя ровно нарезанные фрагменты мертвых деревьев. То есть он уже мёртв, и его тяга к земле вполне объяснима. Я знаю, что это и есть маркер жизни: если ты ещё не в земле, то ты жив. Но меня, подобно забору, кажется тоже уже тянет к земле. Усталость. Скучно.

Обедали с мальчиком на кухне, меня занесли прямо на этом садовом стуле. Мне всегда все равно на еду, но я вижу, как мальчик каждый раз получает наслаждение от этого ритуала. Я никогда не расскажу ему, что однажды устаёшь от всего, даже от ходьбы и от разговоров. Хотя бы для дыхания не нужно прилагать усилий, но я уже и в этом не уверена - возможно, кого-то угнетает и этот процесс. Часто мальчик рассказывает, что пробует новую еду - все эти слова ускользают куда-то в бездну, я слышу лишь, как он любопытен, как свирепо он вгрызается не в еду, а в саму жизнь. И мне нравится быть рядом с ним в такие моменты, хотя часто я потом засыпаю.

Наконец едем в машине. По обеим сторонам от дороги много-много живых деревьев, лес. Много берёз, некоторые из них нагнулись дугой. «Знаешь, бабуль, мне кажется, ты помогаешь мне осознать это самое непостоянство вещей. Знаешь же, у буддистов все на этом строится: все проходящее, неуловимое, и есть только текущий момент. Общественные нормы убеждают нас в том, что у тебя деменция. Но, может, наоборот? Может, это у нас всех деменция, а у тебя нирвана? Зачем помнить людей и их имена, если все исчезнет? Зачем двигаться и говорить? Все, что нам дорого, что мы знаем и любим, - зыбкое, хрупкое, призрачное. Я так привязан ко всему: к людям, к вещам, к жизни. Я раб! Я так привязан к тебе, но я знаю, что ты умрешь. И я буду страдать каждый раз, переживая очередную потерю. А для тебя всего этого не существует. Сидишь ты или лежишь, едешь ли со мной в машине - суть одна, ты просто живешь». Пока он говорил, я закрыла глаза, чтобы лучше понимать его слова. Он был не прав: без него мне было обычно, а с ним нравилось. «Когда я с тобой, я чувствую, будто вот-вот вспомню». «Что вспомнишь, бабуль?». «Я не знаю, не помню».

В другой раз, когда приезжал мальчик, я снова попросила его посадить меня во дворе наблюдать за забором. Пока он нёс меня на руках я подумала: а каково это - ощущать меня в своих руках, какая я на вес? Я давно не хожу сама и не помню ощущений от своего тела, но ведь другие люди, вроде мальчика, могут ощущать его вместо меня? «Какая я, когда ты меня держишь?». Его красивое лицо заулыбалось. «Ты такая легкая, бабуль. Кажется, что, если бы не это огромное пальто, тебя бы унесло ветром». Легкая. Меня опять кольнуло чем-то вроде воспоминания. В такие моменты мне кажется, что вот-вот что-то произойдёт, хотя со мной уже давно совершенно ничего не происходит.

Иногда я стала просить женщину, которая была со мной в доме, сажать меня во дворе напротив забора. По ее дыханию я распознавала, что для неё я не легкая. Значит, для разных людей я ощущаюсь по-разному. Я видела, что забор уже близок к своей цели, я знала, что это он до определенного предела медлит и двигается незаметно, но потом - преодолев этот самый предел - он в одно мгновение окажется на земле. В один день, сидя напротив забора, я вдруг услышала, как она пахнет - земля. Чуть влажная, переполненная жизнью. Я заваливалась набок в своём стуле, свесила руку и коснулась пальцами травы. Или я просто позволила ей коснуться моих пальцев. Все это было так тяжело, в груди было так тесно, казалось, что я не выдержу. Нет, я не хочу переживать это снова, не стоит даже и пробовать, я слишком устала.

Перед сном Дана зашла ко мне. Обычно она садилась на стуле со своим телефоном-экраном, иногда читала книгу. Бывало, что я наблюдала за ней, а бывало, что закрывала глаза, и только слышала дыхание, легкие стуки пальцев по экрану или шуршание страниц. В этот раз она села в кровать у моих ног и положила руку мне на бедро. «Мам, мы собирались менять забор, но Ваня сказал, что пока что не будем, что он пока что нужен тебе. Это странно, конечно, но я даже рада, что он заинтересовал тебя. Ваня не может часто бывать у нас, вот хотя бы какое-то увлечение у тебя появилось. Жаль, конечно, что ты со мной не говоришь. Но хоть с Ваней, хотя бы через него у нас с тобой связь. Я знаю, что он помогает тебе что-то вспомнить. Может быть, я была бы в этом лучшим помощником, ведь я знаю тебя гораздо дольше. Но, с другой стороны, кто я такая? Это только кажется, что я живу, на самом деле уже давно мертва. А в Ваньке столько жизни. Думаю, это благодаря нему и ты, и я ещё живы. Это он нас питает своей неутолимой жаждой». Я отвела взгляд от окна и увидела перед собой влажное лицо Даны, оно плыло, я не хотела на это смотреть и закрыла глаза.

Снова ехали с мальчиком мимо берёз. «Бабуль, ты вообще думаешь о смерти? Боишься ее?». Не скажу, что я думаю о смерти, просто знаю, что она есть, и все. Не припомню, что я чего-то боюсь. Это слишком тяжелое чувство, даже когда ты молод и сам ходишь на своих крепких упругих ногах, страх - очень тяжел. «Нет». «А я часто думаю. Из-за тебя. Извини, что я говорю это тебе, но я как будто готовлю себя к твоей смерти. Пытаюсь прочувствовать буддийскую природу не-рождения и не-смерти. Говорю себе, что ты не уйдёшь, а лишь поменяешь форму бытия. Пересядешь из кресла моей машины в землю - будешь питать ее жизнью. А пока жив я, ты будешь в моей голове, в моих нейронах и в моих генах. Посмотри на мое лицо, которое ты так любишь, - ведь оно твоё на самом деле, у меня твои глаза». Он съехал на обочину и остановился. Мы молча смотрели друг на друга. Его лицо пленило своей красотой, кажется, я даже не моргала. Оно то плыло, то застывало, но этот ореол красоты никуда не исчезал, он прямо сочился из него, яро и бесстыдно. Но я так никого и не узнала в этом прекрасном месиве его лица. Поэтому мы просто поехали дальше.

Снова смотрела на забор, вижу, что осталось совсем немного. День был тёплым, и я попросила женщину, что была со мной в доме, положить меня на землю. Она принесла плед и уложила меня на него, а я повернулась на бок, собрала край пледа к себе, и уткнулась лицом в траву. Так и лежала, закрыв глаза. Наверное, я ждала, что меня опять кольнёт эта едва уловимая искра чувства, но ничего не произошло. Сама не знаю, зачем мне это, я ведь этого не хотела. Думаю, что это от скуки. Ведь бывает даже такое у людей, что они уже остыли к еде, и уже даже, возможно, устали от неё, но продолжают есть просто так, от скуки. Наверное, поэтому я ещё и живу - просто так, от скуки. Дело только в том, что и от скуки я уже порядком устала.

Я не слежу за порядком дней и не ощущаю его, но смогла заметить, что мальчик давно не приезжал. Все было как обычно: я лежала с закрытыми глазами, иногда во дворе смотрела на забор, экспериментов с землей больше не проводила. Вечерами периодически заходила Дана, все больше читала, кажется, попалась книга, которая увлекла ее. Однажды она пела, но я ничего не могла разобрать, мне и с обычной речью нелегко приходится, а тут слова просто льются, ускользают, как лица. Но по настроению пение было грустным. Мне вдруг впервые показалось, что Дана тоже отмечена этой тенью, от которой, я знаю, уже ничем не отмыться, - тенью глубокой усталости. И впервые мне в голову пришло, что это я могу служить причиной этой усталости. Я просто ее заразила ею, случайно запачкала. Но я так же знаю, что, когда меня не станет, усталость от Даны уже никуда не уйдёт, она навсегда с ней.

Наконец приехал мальчик. Я сразу поняла, что с ним что-то не так. Мы ехали вдоль берёз, и всю дорогу он молчал. В какой-то момент мы съехали на обочину и я услышала, как он плачет. Я положила ладони ему на щёки и повернула лицом к себе. Оно было влажным, текучим, но по-прежнему красивым даже сейчас. Я смотрела в него и слышала нескончаемые всхлипывания. И вдруг это случилось - я уловила в этом месиве образ девушки, которую узнала. Это была я. Все было правдой - я была такой. И это и есть я, но по какому-то недоразумению меня заключили в это уставшее тело, моя юность оказалась в западне. Я вспомнила, вспомнила. Чувства на этот раз не промелькнули вспышкой - они начали выжигать мне грудь. И я вспомнила, что так ощущаются любовь и боль, и поняла, что этот же пожар был в груди у мальчика, и я имела неосторожность им заразиться. «Я вспомнила». Он схватил меня за плечи. «Ты вспомнила? Говори! Что ты вспомнила?». «Мужчина, это был мужчина». «Кто он? Каким он был?». «Голубые глаза». «Ты любила его?». «Да». «А он тебя?». «Не знаю». «Не помнишь?». «Помню. Не знаю». Я почувствовала, что у меня тоже есть лицо, потому что его начало обжигать слезами, которые я не могла остановить.

По пути к дому я уснула и проснулась уже в постели. Была ночь, и я продолжила спать. Но даже утром это никуда не ушло, я продолжаю чувствовать, и это так тяжело. Конечно, этот всепожирающий пожар утих, но в груди остается тяжесть, ее распирает. Там все: любовь и боль, страх, разочарование, необратимость, тоска, и это все просто напросто никак не может уместиться в одном человеке - во мне. Я лежу с закрытыми глазами и боюсь пошевелиться, кажется, будто любое движение может усилить ощущения. Зашла Дана, она что-то говорит, но я не в силах разобрать, я полностью сосредоточена на том, чтобы хотя бы не сделать хуже. Через некоторое время заходит мальчик. Я открываю глаза, я рассчитываю, что тот, кто разжег пожар, возможно, сможет его потушить. «Бабуль, там забор твой упал». Я вижу, что красота его лица снова разбавлена влагой, и что боль его не утихла. Мальчик выходит. Я понимаю, что все эти чувства никуда не уйдут. Второй раз мне не скрыться от них. Я чувствую колоссальное напряжение в теле. Я чувствую, что я наконец-то устала дышать. Каждый выдох и каждый вдох даются мне все тяжелее и тяжелее. Я больше не в силах дышать. Вдруг все стихает, и я чувствую, как не хочу спать, но засыпаю. Я чувству...

Май 2020