Между миром и войной

               
                Часть первая

                Кундузская  увертюра

                Глава 1

Позже, вспоминая события того дня, капитан Болдин силился припомнить хоть какие-нибудь знаки судьбы, говорившие ему о надвигающейся опасности, но как он ни старался, так ничего и не припомнил. То утро было обычным: по пути в полк чёрная кошка дорогу  не перебегала, туркменка с пустым ведром тоже не встретилась и к началу полкового развода солнце, как обычно бывало в это время года в Туркмении, уже основательно прогрело воздух. И сам день пошёл по давно заведённому распорядку. После развода дивизионы прошагали на занятия, строевые офицеры направились в расположения своих подразделений, а офицеры штаба полка столпились у крыльца, чтобы начать свой день с перекура. События, так сильно изменившие жизнь капитана Болдина, начались ближе к обеду. В это время он сидел в своём кабинете один, остальные офицеры технической службы разошлись по своим делам: кто-то пошёл в штаб дивизии, заместитель командира полка по вооружению убыл на совещание, а сам Болдин продолжал трудиться над полугодовым отчётом, который завтра надо было сдать в службу вооружения дивизии. Эта нудная, по сути, никому ненужная работа, тяготила его, но делать было нечего, так было положено, и никуда от этого не денешься. Посмотрев на часы, Болдин решил закончить ещё один раздел отчёта, чтобы потом пойти домой на обед с чувством выполненного долга. В это время в кабинет постучали: дневальный по штабу сообщил, что капитана Болдина вызывает начальник штаба полка. Вызов к начальнику штаба было делом обычным, и Болдин, собрав со стола секретные документы, перед уходом убрал  их в сейф.
- Разрешите? – спросил Болдин.
- Заходи, - подполковник оторвался от бумаг, лежащих перед ним, и стал что-то искать на столе. В кабинете Немирова был приятный полумрак, и чувствовалась  прохлада: старенький кондиционер натужно гудел, но сам Немиров, видимо, давно привык к этому монотонному звуку и не обращал на него внимания. Наконец, он нашёл нужный документ, и как-то, странно, может чуть пристальнее, чем обычно, посмотрел на Болдина.
- Как дела? Как в семье? Всё нормально?- спросил подполковник, не отрывая от капитана внимательного взгляда.
- Так точно, всё нормально. Семья ждёт, когда поедем в отпуск, а в остальном всё как обычно.
- Да… В отпуск - это хорошо. Я вот тоже хочу в отпуск, да начальство не отпускает. А куда собрались ехать?
- В отпуск? В Саратов. Там Волга, дача, природа красивая.
- А в Саратове,  чья родня, твоя?
- Нет, жены. Мои родные живут в Белоруссии.
- А кто у неё в Саратове? Ну, я имею в виду из родных.
- Мать, сестра с мужем, племянница, - ответил Болдин, при этом недоумевая, к чему все эти странные вопросы: раньше Немиров никогда не интересовался семейными делами своих офицеров, - а почему вы об этом спрашиваете, товарищ подполковник?
- Да, понимаешь, какая штука… Видимо, придётся тебе на время отложить отпуск. Но только на время, а потом сразу поедешь, ну, как вернёшься…- торопливо добавил он.
- Откуда вернусь?- не понял Болдин.
- В общем… На, читай, - сказал подполковник и, не глядя в глаза капитана, протянул  документ.
 Бегло прочитав его, Болдин  сначала ничего не понял. Затем, он ещё раз, уже более внимательно, перечитал документ и только тогда до него дошёл смысл приказа: его, капитана Болдина, начальника службы вооружения артполка, откомандировывают в распоряжение командующего 40-й армией в Афганистан для сопровождения колонны с боеприпасами.
- Прочитал?- спросил Немиров.
- Прочитал.
- В общем, подробностей я сам не знаю, инструктаж получишь в дивизии. А я как сказал, так и будет: как только вернёшься – сразу в отпуск, обещаю!
- Ясно. Разрешите идти?
- Да, можешь быть свободным. Только ты это… Пока особенно не распространяйся.
- Я понял.
- Ну, всё, иди, обедай. Постой! У тебя много дел на сегодня? Есть что-то срочное?
- Срочное? Ничего. Вот только отчёт по вооружению, но я его почти закончил.
- Тогда после обеда оставайся дома,  командиру полка я сам всё объясню. А отчёт закончишь завтра.
- Спасибо,- поблагодарил Болдин и вышел из кабинета.
Вернувшись к себе, он достал сигареты и, глядя в окно, закурил. Ну вот, далёкая, чужая война коснулась теперь и его. Он стоял у окна и не видел ни того, что было за окном, ни самого окна. Осмысление только что произошедшего наступало очень медленно, и пока Болдин не чувствовал ничего, кроме странной опустошённости, и непонимания, что же ему теперь делать. Из рассказов офицеров, побывавших за «речкой», в Афгане, он знал, что душманы с фанатичным упорством охотятся за нашими колоннами и не упускают возможности превратить  их в груду пылающего железа. Недаром водителей и офицеров сопровождения колонн называют смертниками.
Загасив окурок, он сел за стол и поймал себя на ощущении нереальности всего происходящего. Было такое впечатление, будто десять минут назад он вышел из своего кабинета, находясь в своём привычном реальном мире, а вернулся в совершенно иной, параллельный мир, в котором всё было точно таким же,  как в прежнем, только теперь  воспринималось  иначе.  В голове была сумятица и мелькали совершенно дурацкие мысли: они были обрывочными, пустыми, не имеющими никакого отношения к тому, что произошло. Наверное, также чувствует себя человек, которому только что поставили смертельный диагноз, и о котором пока знает только врач и он сам. Мир вокруг него словно перевернулся: всё, что ещё совсем недавно казалось ему таким важным, значительным, теперь, после кабинета начштаба, виделось пустым и никчёмным, не представляющим для человека ни малейшей ценности. Болдин не чувствовал тревоги или испуга: эти чувства ещё не проснулись в нём. Куда больше его волновал вопрос: что сказать жене? Сразу же возникла мысль ничего не говорить ей о командировке. А как сказать про отпуск? Не оставалось ничего другого, как сообщить жене, что его отпуск переносится на некоторое время и что он приедет к ним, как только завершит свои дела. А на некоторое время - это на сколько? До его возвращения? А куда его посылают? Нет, надо сказать так, чтобы она сама приняла решение ехать без него. Лето было в разгаре, с каждым днём жара становилась всё невыносимее, а каникулы сына пролетали день за днём. Так чего ждать?  Надо ехать!
Захватив с собой сигареты, Болдин вышел на крыльцо. День был в разгаре, и тень от здания  штаба не спасала от тяжёлой, липкой духоты. Казалось, что он стоит рядом с доменной печью, и не было никакой возможности спрятаться от этого изнуряющего пекла. Это ещё только начало июня, не трудно себе представить, что будет в июле. Нет, всё-таки правильно он решил ничего не говорить жене про Афган. Почему? Да по очень простой причине, вернее, по двум причинам. Во-первых, жена ничем не может ему помочь, значит ей незачем знать о том, куда его посылают. И, во-вторых, если сказать ей об этом, значит обречь её на несколько недель душевных терзаний.  Он не хотел, чтобы она страдала в ожидании его возвращения и вздрагивала от каждого звонка в дверь.
Посмотрев на часы, Болдин удивился, как быстро в раздумьях прошло время. До этого он не спешил покидать свой кабинет, не был готов к разговору с женой, а теперь, когда решение было принято, можно было идти домой. Он знал, с каким мрачным видом жена воспримет его сообщение  об отпуске, но тут уж ничего не поделаешь, это просто надо пережить.
Открыв дверь своим ключом, Болдин снял в прихожей сапоги, повесил на вешалку фуражку и прошёл в комнату.
- Привет! Ты чего так задержался? – улыбнулась жена, выглядывая из кухни.
- Дела были, вот и задержался.
 - Тогда быстрей мойся и садись за стол: обед ещё тёплый, можно не разогревать.
-А  я не тороплюсь, в полк уже не пойду.
- Ты серьёзно? Вот это сюрприз! Это в честь чего такой  праздник?
- Начальство расщедрилось. А где наш сынуля?
- В  соседнем  подъезде у Ромы, сейчас уже должен прийти. А у тебя на службе всё в порядке?
- На службе? Да всё, как всегда.
- Точно? Ты сегодня какой-то не такой…
- Разве? Просто устал и порядком проголодался.
- Ты и раньше приползал со службы чуть живой, но не такой мрачный. Так всё-таки, что же произошло?
- Мне отпуск переносят на неопределённый срок.
- Как?! Опять?! – жена с растерянным видом присела на табурет. – Что на этот раз?
- Сам толком не знаю, приказ из штаба дивизии. Готовится какое-то внеплановое  мероприятие.
В это время в дверь позвонили. Жена поднялась, в сердцах бросила полотенце на тумбочку и пошла открывать. Болдин заметил её потухший взгляд и две злые упрямые складки у рта.
- Па, ты уже дома?- словно не веря своим глазам, крикнул из прихожей сын.
- Дома, дома. Ты давай мой руки и за стол,  мы  ждали только тебя.
В кухню вернулась жена, вид у неё был  сосредоточенный и хмурый.
- Я не понимаю, почему, как только у тебя отпуск летом, так обязательно жди неприятностей. В позапрошлом году отпуск перенесли в самый последний момент, когда билеты уже были на руках. В этом году опять тоже самое!  А нам что делать?
- Что делать? Собирать чемоданы и ехать без меня. Или есть другое решение?
- Да какое решение! Не сидеть же в этом пекле неизвестно сколько!
- Па, а ты в полк больше не пойдёшь? – спросил сын, усаживаясь на табурет напротив отца.
- Нет, сегодня больше не пойду.
- Значит, пойдём в кино? Помнишь, ты обещал?
« Чёрт, про кино-то я совсем забыл. Как это не вовремя!» - чертыхнулся про себя Болдин.
 – Ну, раз обещал, значит, сегодня пойдём.
- Ура! Ма, мы сегодня в кино идём! – воскликнул сын, и глаза его радостно заблестели.
   
                Глава 2

Если  бы после окончания сеанса жена спросила  у Болдина его мнение о кино, вряд ли  он  смог ей что-то внятное ответить: фильма он не видел, хотя всё время упорно смотрел на экран. Когда в зале медленно погас свет и появились первые титры, мысли Болдина потекли совершенно в другом направлении: он думал о предстоящей командировке. Вспоминая всё то, что раньше слышал о таких колоннах, Болдин старался представить себе, как всё будет. И чем дольше он думал и представлял, тем сильнее в нём поднималось чувство тревоги. Мысленно он подбирал аргументы, подтверждающие вероятность счастливого завершения командировки, но чем больше набиралось таких доводов, тем с большим сарказмом он сам  их опровергал. При этом Болдин понимал, что нельзя давать волю эмоциям, надо держать  себя в руках, иначе страх полностью завладеет его сознанием, и вот тогда уже трудно будет загнать его обратно.
- Какой приятный вечер, – сказала жена, когда они вышли из кинозала Дома офицеров  вместе с остальной немногочисленной публикой.
- Да, после дневного пекла и духоты, такая прохлада просто за счастье, – ответил ей Болдин.
 Жена взяла его под руку, сын побежал вперёд, и они направились в сторону  военного городка. Вечер действительно выдался замечательный: ласковая прохлада сменила дневную жару, в воздухе перестало пахнуть пылью и потому дышалось  легко и свободно.
- Завтра пойду за билетами, – сказала жена, – на какое число брать?
- Бери на понедельник.
- На понедельник? А собираться когда? Я не хочу эти выходные, когда ты будешь дома, гробить на стирку потом глажку, да ещё вещи надо собрать, продукты в дорогу.  Я и так тебя не вижу. Давай я возьму билеты на среду: и выходные проведём нормально, и успею собраться.
- Можно и так, конечно,  но только ты учти, чем быстрее вы приедете  в Саратов, тем лучше для вас.
- Так что, брать на вторник?
- Я думаю да. Что-то успеешь сделать в выходные, остальное в понедельник.
Болдин немного лукавил: ему  почему-то стало казаться, чем быстрее и дальше от него будет семья, тем легче он сумеет справиться со своими страхами и чувством тревоги.
- Ты только не забудь перед отъездом к нам позвонить. Если никто не ответит, значит, мы все на даче, так что приезжай сразу к нам. А мы заранее купим мясо и, когда ты приедешь, сделаем шашлыки.
Болдин про себя усмехнулся.  Он давно заметил  одну особенность: если в жизни у него происходили какие-то неприятные изменения, и об этом ещё никто из  близких не знал, то в разговоре с ним они обязательно начинали строить планы, не подозревая о том, насколько в этот момент далеки в своих  мечтах от реальности.
- Кстати о шашлыках, – продолжала жена, – а давай ты завтра или в воскресение сделаешь шашлыки?
- Я не  возражаю,  можно сделать. Куда пойдём, в горы?
- Нет, я в горы не хочу, долго идти. Давай во дворе.
- Давай. Как скажешь.
- Слушай, да что с тобой? Чего ты такой?
- Какой такой?
- Потерянный какой-то.
- Не выдумывай,  пожалуйста,  просто  устал.
- Ну, не хочешь говорить – не говори, только  не надо делать из меня дуру.
- Прошу тебя, не заводись! Обычные армейские проблемы. Не обращай внимания.
- А ты не будь, как в воду опущенный! На тебя смотришь, и всё настроение пропадает.
- Хорошо, не буду. Ты успокоилась в отношении отъезда?
- А что мне остаётся? Завтра начну потихоньку собираться. Но сначала  за билетами.
Когда они вернулись домой, жена, пока её мужчины принимали душ, приготовила лёгкий ужин. После ужина сын отправился спать, жена тоже пошла в ванную, а Болдин вышел покурить на балкон. Ночь была звёздная, тихая и с гор повеяло слабым ветерком. Прислушиваясь к себе, он понял, что его внутреннее нервное состояние  куда-то потихоньку ушло, напряжение спало, и только смутная тревога притаилась где-то глубоко внутри него.
                … Жена упёрлась руками в его плечи, и, глядя на мужа сверху чуть пьяными глазами, спросила:
- Что это сегодня с тобой? Ты как с голодного края.
- Да? Не знаю, вроде всё, как обычно.
Она посмотрела на него долгим взглядом. – Нет, с тобой всё-таки что-то не то. Ладно, я пошла в душ. Ты будешь спать?
- Нет, почитаю немного.
- Только не увлекайся, время и так за полночь. Завтра тебе трудно будет подняться.
- Да я недолго…
       Суббота близилась к обеду: из артиллерийского парка в казарму потянулись нестройные колонны солдат, дневальные и дежурные по батареям собрались у солдатской столовой, а офицеры штаба полка, предварительно узнав у дежурного, не будет ли каких построений, направились в сторону КПП.
  Не успел Болдин раздеться, только снял сапоги и рубашку, как из кухни вышла жена.
- Привет! Ну, чем порадуешь? Выходные будут? Или опять, как всегда…
- Всё жена, выходные наши! Отдыхаем, гуляем и наслаждаемся жизнью!
- Даже не верится, что такое возможно, – сказала она, и так счастливо улыбнулась, что Болдин  вдруг почувствовал прилив сильного желания.  С видом сексуального маньяка, он начал медленно приближаться к ней, постепенно снимая брюки.
- Это что за стриптиз?! – воскликнула жена,  пятясь назад и продолжая улыбаться.
Не говоря ни слова, он резко опустил брюки,  и взялся за трусы.  Она, смеясь, продолжала пятиться, выставив вперёд руки.
- Болдин! Прекрати немедленно! Сейчас явится твой сын, а ты в таком виде!
-  Ничего, успею.
- Ты совсем сдурел! – воскликнула она, и хотела проскользнуть мимо, но он успел поймать её за руку. Стоя перед женой со спущенными брюками, он попытался расстегнуть её халат, заранее зная, что под ним ничего нет: жена не любила в жару носить дома под халатом нижнее бельё.
- Отстань! Троглодит  несчастный!- задыхаясь от смеха, прокричала она. – Тебе вчера мало было?!
- Желание, оно не спрашивает, когда что было в последний раз. Оно или есть, или его нет. Сегодня тебе несказанно повезло: оно у меня есть, и довольно сильное.
- Мне повезло?! У меня котлеты скоро сгорят, вот, вот Вовка вернётся, а тут ты со своими желаниями!
Наконец жена изловчилась и толкнула мужа в грудь: Болдин пошатнулся, запутавшись в брюках, и она едва успела его придержать, чтобы он не свалился на пол.
- Нет, ну, ты правда с ума сошёл. Нашёл время! – сказала она, поправляя на половину расстёгнутый халат, при этом выражение её лица изменилось: оно стало серьёзным и немного злым.
Болдин молча посмотрел на неё,  и, придерживая брюки, пошёл переодеваться. Настроение его резко изменилось, и дело было не в том, что жена не захотела пойти навстречу его внезапно возникшей страсти, просто их семейная проблема ещё раз, и так не вовремя, напомнила о себе. Непонимание возникло у них давно, причём оно касалось не только  постельных моментов. Чем дольше они жили вместе, тем отчётливее  ощущалась разница во взглядах на жизнь. Началось всё на первом же году супружества с  мелочных обид и пустых ссор: не вымыл тарелку за собой, не успел подать руку на  выходе из троллейбуса, не надел форму, как она хотела, а предпочёл гражданский костюм, когда они собрались посидеть в кафе. Конечно, это были пустяки, но постепенно такие размолвки стали всё больше занимать место в их жизни.  И ещё были упрёки: обидные, неуместные, ранящие самолюбие Болдина так, что он взрывался, и в этих случаях уже обычная ссора перерастала в настоящий скандал. После с её стороны была молчаливая  холодность с оттенком пренебрежения. Жить в такой обстановке он не мог, для него это было невыносимо. Сам же Болдин по характеру был в семье мягким и покладистым человеком, не без своих, конечно недостатков, но всегда стремящийся строить свою семью по подобию той, в которой вырос сам, а рос он в семье, где царили уважение, доброта и любовь. Обиднее всего для него было то, что жена  принимала его доброту в отношении других за слабость характера, даже ставила это в упрёк, называя его слабовольным и мягкотелым человеком. Но не желая жить в обстановке вражды он, наступая себе на горло, всегда первым шёл на примирение, признавая несуществующие, надуманные ею, ошибки. Но и в этом случае мир в семье наступал не сразу: жена выдерживала паузу, и лишь после этого  их отношения приходили в норму. После, пользуясь случаем, он пытался объяснить жене её неправоту, кипятился, старался убедить, что нельзя жить только по её законам,  но она всегда упрямо стояла на своём. Подобные разногласия проявлялись во многих вещах, а в интимной жизни вообще стали камнем преткновения. И в этом Болдин видел три причины: пуританское воспитание жены в лучших традициях ханжеской морали; влияние старшей сестры, которая считала, что близость с мужем должна быть как поощрение для него, и разница в их природном темпераменте. С годами ему надоели бессмысленные споры, он махнул на них рукой, и вопреки мнению жены, стал поступать так, как сам считал нужным, что, конечно, неминуемо приводило к очередной ссоре. В прошлые года из-за ссор Болдин серьёзно переживал, стремился как-то сгладить семейный конфликт, первым извинялся за случившееся, но со временем перестал это делать: ему надоело жить с постоянным чувством вины. Он не понимал, что происходит в их отношениях, хотя знал жену с детства: она всегда была добрым, отзывчивым, в общем – то весёлым человеком с хорошим чувством юмора. Да и как к хозяйке и матери у него не было к ней претензий.  Однако, чем дольше они жили вместе, тем всё больше открывались для него новые черты её непростого характера.
- Будем обедать или подождём наше чадо? – спросила жена, когда он после ванной присел в кресло с сигаретой.
- Как хочешь, я могу и потерпеть.  Мне не привыкать.
- Знаешь что! А не пошёл бы ты к такой-то матери! Мне что теперь, исполнять всё, что тебе в голову взбрело?!
- Слушай, прошу тебя, замолчи, и не поднимай больше эту тему: она у меня уже в кишках сидит.
- А ты чего встал в позу оскорблённой невинности? Мне для того, чтобы заняться любовью, надо место, время и желание.
- Согласен, но не бывает правил без исключения, и  потому мне хочется, чтобы ты хоть иногда учитывала и мои желания, пусть даже внезапные: от этого они слабее не становятся.
- А мои желания тебя не интересуют? Ты мужчина, вот и учитывай  в первую очередь  желания женщины, а потом уже свои…
      К вечеру,  когда спала сильная жара, мясо для шашлыков было замариновано, а во дворе в мангале полыхал сухой  ароматный саксаул. В это время сын вместе с дворовыми мальчишками пытался запустить воздушного змея: они бегали на пустыре за домом, как заведённые, но змей никак не хотел взлетать. Он поднимался на несколько метров вверх  и, сделав кульбит, камнем падал на землю.
- Володя! Тащите-ка сюда ваше чудо,  посмотрим, что с ним такое, -  крикнул детворе Болдин. Мальчишки тут же прибежали к мангалу. Он внимательно осмотрел конструкцию и сразу понял, в чём причина.
- Как вы делали этого змея? – спросил он у мальчишек.
-  Мы чертёж в  журнале нашли,  – ответил рыжеволосый подросток, чуть старше его сына.
- Ясно. Странно, конечно, но в журнале упущен один очень важный момент. Или вы его не заметили. Я в вашем возрасте много таких делал, так что знаю в них толк. Несите фанеру, газету и клей,  мы сейчас исправим этот дефект.
Через полчаса воздушный змей с первого раза взмыл в небо, да так высоко, что катушки ниток, к которому он был привязан, не хватило для его полного подъёма. Восторгу мальчишек не было предела, даже соседские женщины вышли посмотреть,  как высоко он кружился над домами.
Вторая половина вечера прошла весело: с шашлыками, сухим вином и зелёным чаем. Болдин почти забыл про командировку и только время от времени его глаза тускнели, а взгляд уходил куда-то в себя. Уложив сына спать, они расположились  перед телевизором.
- Ну, теперь-то ты можешь откровенно сказать, что у тебя на службе: ты весь вечер думал о чём-то неприятном, – спросила жена.
- Говорю же, не бери в голову. Обычные армейские заморочки.  Меня волнует это внеплановое мероприятие, из-за которого мне отпуск тормознули: предстоит отправка большой партии боеприпасов. Такое у меня впервые, вот я и озабочен этим.
- А куда отправляете? Далеко?
- Ты лучше скажи мне сразу, на какую разведку работаешь? – отшутился Болдин, чтобы сменить тему разговора.
- Да ладно… Тоже мне, великие секреты!
- Всё, давай фильм посмотрим.
- А какие у тебя планы на завтра?
- План один: отсутствие  каких – либо планов вообще. Отдыхаем, читаем, и ведём  развратный образ жизни.
- Да, помечтать не вредно, – сказала жена, и включила телевизор…
               
                Глава 3

       … Провинция Кундуз в Афганистане только называлась северной, на самом же деле пекло стояло такое, что к обеду голой рукой за металл невозможно было взяться. В кабине КамАЗа было чуть прохладнее, но стоило машине снизить скорость или остановиться, как Болдин вместе с водителем-сержантом тут же оказывались словно в раскалённой жестяной банке, брошенной в костёр. От пота и соли «афганка» на спине и груди стала белой и жёсткой, как жесть: брови, ресницы и волосы были серыми от пыли,  лицо в грязных подтёках от пота, а глаза всё время забивались песком, влетающим в кабину через открытые окна.
КамАЗ, в котором ехал Болдин, шёл пятым, голову и хвост колонны прикрывали две БМП*, и всё бы ничего, но среди бортовых машин двигались несколько  «наливников», что значительно увеличивало степень риска: «духи» выслеживали бензовозы с особым рвением, устраивая на них засады в самых неожиданных местах.
Дорога была извилистой, серпантином  шла по ущельям, ровных участков почти не наблюдалось, а пейзаж за окном кабины вовсе не радовал глаз: только серые камни, пыль с песком, кое-где кусты верблюжьей колючки, да высоко над головой пылающий диск раскалённого солнца. Иногда Болдин видел по краям дороги остатки искорёженного, чёрного от копоти металла – это было всё, что осталось от такой же колонны, в  которой сейчас ехал он сам. Проезжая мимо ржавеющих нагромождений железа, Болдин думал о судьбах тех людей, которые  ещё недавно управляли  этой техникой. Значит, всё, что рассказывали в Союзе о колоннах – сущая правда, и вполне вероятно, что Болдина вместе с остальными ждёт та же участь. Сознание не хотело мириться с реальностью, но чем дальше двигались машины, тем сильнее росли в нём страх и волнение. Постепенно, незаметно для глаза, местность изменилась: ущелье стало шире, горы отодвинулись дальше к горизонту, а впереди показались строения – это был какой-то большой аул. Колонна сбавила скорость и медленно поползла по узкой улочке, разделяющей селение пополам. Болдин смотрел на низкие, будто приплюснутые, глинобитные дома, на оплывшие от времени и редких дождей дувалы*, дымящиеся кое-где печи – тандыры, сложенные прямо во дворах, и у него невольно возникло ощущение, что колонна где-то сбилась с маршрута, заблудилась во времени, и  свернув на одном из поворотов  не туда, попала из двадцатого века сразу в дремучее средневековье. Убогость, нищета и серость этой жизни была так очевидна, что цивилизованному человеку такое существование казалось просто немыслимым. И дети… Они стояли вдоль улицы чумазые, одетые в какое-то тряпьё, и молча, смотрели своими масляно- чёрными глазёнками на проезжающую мимо технику. Но Болдина поразила не сама картина увиденного, он не раз наблюдал подобное в Туркмении, когда полк выезжал на учения. Было в детях что-то такое, что не сразу поддавалось определению, и только спустя некоторое время он понял, что в них было не так.  Их мурзатые лица не выражали ничего: на них не было ни страха, ни удивления, даже простого детского любопытства и того не было. Отсутствие по-детски бурной реакции на военную технику и оружие казалось Болдину ненормальным, даже противоестественным. Он вспомнил, как в Туркмении, стоило только колонне  остановиться  рядом с каким-нибудь населённым пунктом,  как тут же, словно из под земли,  возникала ватага ребятни, которая так активно атаковала машины и орудия, прицепленные к ним, что сначала надо было  отогнать любопытную ораву от техники, а потом уже продолжать движение.
… Спустя некоторое время машины остановились.
- Товарищ капитан, это ваша первая колонна? – спросил, молчавший до этого водитель.
- Первая.  Что? Заметно?
-  Заметно. Только вы это… если что, не стесняйтесь спрашивать. У меня  это седьмая ходка. Дважды горел, плечо навылет прострелено, ну, и как положено, лёгкая контузия. Бывает, во сне орать начинаю, но это ерунда, здесь все орут. У меня осенью дембель, дожить бы, а то обидно будет…
- Уверен, что доживёшь. Ты судьбой меченый, на прочность проверенный, так что знак качества уже стоит на тебе.
- Эх, ваши бы слова, да «духам» в уши… Ну, вот, сейчас нас атаковать начнут,  –  спустя несколько секунд, сказал водитель.
- Кто начнёт? – не понял Болдин.
- А вон, выгляньте из кабины.
Болдин повернулся к окну и только теперь увидел, что оборванная детвора обступила их КамАЗ. Они не кричали, не галдели, а просто, молча, тянули к Болдину свои грязные ладошки. Водитель полез за сидение и достал оттуда старый, весь в пыли и масляных пятнах, вещевой мешок. Поколдовав над ним, вытащил несколько упаковок солдатских сухарей. Затем, пересчитал малышню, достал ещё одну и, свесившись из кабины, раздал сухари детям. Болдин был в растерянности: у него тоже имелся вещмешок, но что в нём можно было найти? Две банки тушёнки, два запасных подсумка с полными магазинами, четыре ребристых гранаты, флягу с водой  да бритвенные принадлежности.
- Твою мать! Да что же я им дам? Патроны, что ли? – выругался он.
- А сколько их там? – спросил водитель.
- Четверо.
- У меня только три упаковки с галетами осталось, больше нет ничего, – порывшись в мешке, ответил сержант.
- У меня тушёнка есть, – предложил Болдин.  Сержант  улыбнулся.
- А вот это вы зря решили.  Сухарями  они прямо сейчас похрустят, а тушёнку у них мамаша сразу отберёт. Вы откройте мой «бардачок», может там что завалялось.
Болдин открыл дверцу и с облегчением  увидел знакомую коричневую обёртку. Правда упаковка была чуть надорвана, и видимо в ней не хватало нескольких  сухарей, но ничего другого у него всё равно не было.
- Спасибо, сержант, выручил, – сказал Болдин. Он открыл свою дверцу и дал каждому мальчишке по пачке  галет.
- Да чего уж там! Мы всё воюем, всё что-то делим, непонятно, правда, что.  А дети тут  причём?  Живут хуже, чем у нас в самой занюханной  глуши. Я тут такого насмотрелся…  В Союзе кому скажи – не поверят…
      После аула местность стала резко меняться: горы снова сдвинулись, обступив дорогу с двух сторон, от нависающих скал появилась тень, и чем дальше продвигалась колонна, тем яснее становилось, что они въехали в ущелье.
 - А вот теперь надо смотреть в оба, – сказал сержант, и по его напряжённому голосу Болдин понял - их прогулка закончилась.
- Да, место нехорошее, – согласился капитан, – едем, как в каменной кишке.
- Особенно нехороший левый склон. Будь я «духом», я бы на нём сделал засаду.
Болдин не имел такого опыта, как сержант, и потому спросил:
- А почему именно левый склон?
- Да это и так ясно. Видите, он пологий, спускается до самого низа, а дорога не высоко. Так что можно спокойно раздолбать колонну сверху, потом спуститься по склону,  подняться к дороге и добить то, что ещё не добили. …. Справа неудобно вести обстрел, скала почти отвесная и дорога прижалась к ней: едем-то, как по карнизу, - помолчав, добавил он.
Будто услышав его слава, колонна начала набирать скорость, расстояние между машинами увеличилось, и только повороты, следующие один за другим, не позволяли  проскочить этот участок как можно быстрее. На одном из таких поворотов Болдин увидел головную БМП: она ехала на предельной скорости, а её башня  была развёрнута именно в сторону левого склона. Эта готовность к отражению так подействовала на него, что в ту же секунду страх -  первобытный, необузданный, по- настоящему животный, овладел  Болдиным. Он проник в каждую клеточку его сознания, заставил бешено колотиться сердце, его стало подташнивать, а на лбу вместо обычного пота выступила холодная испарина. Ему было дико сознавать, что сейчас его жизнь находится в руках какого-то чумазого,  первобытного человека, даже не человека, а скорее  первобытного существа. И это существо может в любую секунду оборвать его жизнь? Ну,  уж нет, хрен вам: за своё существование он будет бороться, да так, что им мало не покажется. Болдин даже не понял, как в нём стала закипать ярость: она задавила страх, волнение, отодвинула куда-то на задворки сознания  инстинкт самосохранения. Теперь он до дрожи в коленях жаждал встречи с тем самым «духом», в руках которого, по его мнению, находилась  его жизнь. Напряжение продолжало расти, хотя казалось, куда же больше? В том, что столкновение с душманами неизбежно, Болдин больше не сомневался: его интуиция не просто предупреждала, она кричала об этом, она отсчитывала секунды до наступления момента истины. В эти мгновения вся прошлая жизнь показалась ему пустой суетой,  прелюдией к чему-то главному, что должно было произойти в эти минуты. Он понял, что только здесь и сейчас он сможет ответить на самый главный, самый важный вопрос своей жизни: кто он, чего стоит на самом деле, какова его истинная  цена? Ему было наплевать, что его могут ранить, покалечить, даже убить - теперь это не имело значения. Это всё будет потом. Сейчас он должен понять главное: цену самому себе.
- Откройте свою дверцу… на всякий случай… если что, так можно быстрее выскочить, – сказал сержант. Болдин увидел, что лицо сержанта будто окаменело, стало бледным, а взгляд таким напряжённым, что капитан понял – не только у него нервы на пределе.
- У меня за сидением «броник», - продолжил водитель, - вы достаньте его и положите мне на дверцу.
- Зачем? – не понял Болдин.
- Я подниму стекло вместе с бронежилетом – так будет вернее, хоть с левой стороны прикроемся, – и, помолчав, добавил: – Давно надо было сделать, да я лоханулся. Обычно «духи» не делают засады рядом со своими аулами, научены уже, что после от этих аулов ни хрена не остаётся.  А тут вдруг подумал: мы идём с «наливниками»,  могут не местные, а  залётные устроить нам встречу. Чужим-то пофиг, это не их аулы.
       Напряжённое ожидание дало неожиданный результат: Болдин разозлился, его  охватила боевая дрожь и неизвестно откуда возникла уверенность в себе. Неужели он хуже и слабее «духов»? Нет, быть такого не может! И на то у Болдина были веские основания. Он с детства выезжал вместе с отцом в летние курсантские лагеря, там было стрельбище, на котором и проводил большую часть времени. Впервые отец доверил ему автомат в девять лет, и он первой же очередью за двести метров положил пулемётную мишень. Думая, что это случайность, подполковник Болдин вручил сыну полный магазин, а по рации связался с руководителем стрельб и попросил, чтобы тот поднял все мишени. И что произошло? Девятилетний мальчишка положил их все, при этом, даже не израсходовал весь магазин.
- Да у тебя талант! – не скрывая своего восхищения, с гордостью сказал отец. – Умение стрелять – это как божий дар.  Оно или есть, или его нет. На войне это многим, и не раз, жизнь спасало.
Чтобы хоть чем-нибудь занять себя, Болдин достал свой вещмешок. Он рассовал магазины по карманам, засунул гранаты под ремень, и пристегнул к поясу фляжку. Всё, больше делать было нечего, оставалось только ждать, но это ожидание было хуже любой пытки.
Первого выстрела Болдин не услышал, вернее, он не понял, что это было: откуда-то издалека раздался сильный хлопок  и за поворотом, впереди колонны что-то взорвалось. Затем, одновременно гулко забили два пулемёта, а следом поднялась автоматная  трескотня.
- Всё! Понеслось! – крикнул сержант.
Колонна  будто по инерции  ещё какое-то время продолжала двигаться, но потом почти сразу остановилась. Из-за ближайшего поворота повалил чёрный дым. В это же время ударили пушки БМП.
- Уходим! – крикнул Болдин, и кубарем скатился на дорогу. Следом, через  правую дверцу, чуть не наступив на капитана, выскочил сержант. Они не сговариваясь, залегли за колёсами, вскинули автоматы, и, не выбирая цели, дали  первые короткие очереди по левому склону. А вокруг уже шёл настоящий бой…
            
                Глава 4

      … После первых очередей Болдин прекратил бессмысленное расходование патронов. Он лежал на пыльной, нагретой солнцем  дороге за колесом КамАЗа, и эта надёжная и удобная позиция давала ему ощущение защищённости. Страх был, но не панический, а скорее контролируемый, идущий от инстинкта самосохранения. И вместе с ним  пришло желание злого соперничества и охотничий азарт.  Может быть, именно поэтому Болдин не обращал внимания на всё, что творилось вокруг. Он, конечно, видел,  как протекал бой, видел, как справа и слева от него, прячась за машинами, солдаты вели ответный огонь по левому склону, слышал, как с визгом рикошетили пули от каменистой дороги - сознание  фиксировало всё происходящее, но это было не самым важным. Главным  сейчас для него был  склон и маленькие фигурки с автоматами в руках.  Болдин выжидал,  всматриваясь в противоположную сторону ущелья. Пулемёты «духов» молчали, и он догадался почему: там, откуда они били по колонне, из-за сложенных стеною камней беспомощно торчали  чёрные стволы, и по их очертаниям он определил, что это были два крупнокалиберных  пулемёта ДШК*. Один смотрел стволом куда-то вдоль гор, а второй вообще в небо. Видимо, пушки БМП накрыли пулемёты  в самом начале боя, но судя по дыму, который продолжал валить из-за поворота, они успели расстрелять несколько машин.
      Болдин не торопился. Прикинув на глаз расстояние, он перевёл ползунок прицельной планки автомата на цифру «3», прижал горячий приклад к щеке  и стал высматривать цель. Долго ждать не пришлось. Наблюдая за склоном, он сразу увидел то, что искал: почти напротив него, из-за скопления камней  по пояс высунулась фигурка с автоматом. Душман не целясь,  выпустил две длинные очереди в сторону колонны и тут же скрылся. Болдин продолжал ждать. Через несколько секунд  этот же душман опять показался из-за камней и снова, выпустив две бестолковые очереди, исчез. Значит, сейчас этот горе - стрелок в очередной раз высунется из  укрытия.
- Салам алейкум, - тихо сказал капитан. Он подвёл мушку к тому месту, откуда всякий раз появлялся «дух», и, отсчитав про себя три секунды, плавно нажал на спуск. Автомат дёрнулся в его руках, фигурка только начала  выглядывать из-за камней, как тут же нелепо вскинула руки и пропала.
- Это будет раз, - вслух сказал Болдин и почувствовал в душе ликование. Не было у него ни малейшего угрызения совести, напротив, это была его первая победа в первом же бою. Из рассказов отца о войне, он знал: выживает тот, кто лучше стреляет, у кого быстрее реакция, чуткая интуиция и большое везение. Он снова повёл стволом автомата по склону. Очередную цель Болдин заметил чуть выше и левее первой. Этот «дух» был смелее, явно опытнее первого,  потому что вёл огонь прицельно, не прячась после каждой очереди за камни. Значит и Болдину будет проще угомонить этого славного воина ислама. Задержав дыхание, Болдин подвёл мушку под верхний край камня. Как только её срез оказался на уровне груди  душмана, он коротко нажал на спуск. В первую секунду ему показалось, что он промахнулся: ничего не изменилось на том склоне, но спустя мгновение  увидел, как «дух» стал медленно сползать с камня и заваливаться на бок.
- Это будет два, - нараспев проговорил Болдин. В это время он услышал звенящий удар в ступицу колеса, а за ним ещё два попадания.  Этот звук отрезвил его: эйфория первых побед мгновенно улетучилась, а вместе с ней пропало ощущение своей недосягаемости.
- Мать твою! Или случайность, или пристреливаются, - сказал Болдин и оглянулся в поисках новой огневой точки. Выбирал он недолго: чуть правее, в разрыве между двумя КамАЗами, на краю дороги, почти вплотную к отвесной стене, лежал камень вполне подходящий по размерам, чтобы за ним можно было спрятаться. Дальше выбирать не было смысла, да и тянуть опасно. Вскочив на ноги, Болдин в несколько прыжков достиг нового укрытия, и  больно ударившись обо что-то коленом, прыгнул за камень. Устраиваясь удобнее, он пристегнул к автомату новый магазин, а почти пустой убрал в карман: патронов в нём было мало, но те, что остались, могли ещё пригодиться. Пользуясь  передышкой, капитан осмотрелся. Водителя своего он не увидел -  значит, сержант сменил  позицию раньше него. С обеих сторон шла такая стрельба, что даже себя он плохо слышал, а эхо ущелья многократно усиливало грохот боя. Повернув голову влево, Болдин увидел, что горят ещё два КамАЗа: едкий дым, стелящийся по дороге, разъедал глаза, сильно пахло горящей резиной и краской, и этот смрад не давал свободно дышать.  Болдин спохватившись, вспомнил про остальные свои машины: в пылу  боя он совсем забыл о них. Но посчитав КамАЗы,  вздохнул с облегчением: горели не его машины с боеприпасами, а, кажется, тыловиков. И тут он заметил, как из-за первого, ближнего к нему горящего КамАЗа выскочил боец. Он добежал до переднего колеса, выпустил в сторону склона длинную очередь, и низко пригнувшись, побежал вперёд в сторону валуна, за которым спрятался капитан.
- Куда ты лезешь! Назад!- крикнул Болдин, но парень его не услышал. Бежать до следующей машины ему было метров тридцать. Он уже пробежал половину расстояния, когда вокруг него запрыгали на дороге фонтанчики песка. Боец растерянно остановился, подпрыгнул, как заяц, и кинулся обратно. Не успел он пробежать с десяток шагов, как  споткнувшись, упал вперёд лицом вниз.
- Твою мать!- воскликнул Болдин. Он смотрел на распластанное в дорожной пыли неподвижное тело и ждал: может парень шевельнётся, подаст хоть какие-нибудь признаки жизни. Ему даже показалась, что у лежащего дёрнулась правая нога, и тогда не раздумывая, он выскочил из своего укрытия и, не прячась, побежал к раненому. Так быстро Болдин не бегал стометровку даже в училище. Он не мог видеть, как «духи», спохватившись с опозданием, открыли по нему огонь. Дорога позади капитана брызнула фонтанами песка и пыли, а по камням дробно застучали пули. Добежав до солдата, он схватил его за шиворот и словно мешок, что было сил, поволок по дороге за КамАЗ. Оказавшись за машиной, Болдин отпустил парня и перевернул на спину. Все его старания оказались напрасными: солдат был мёртв. Это капитан понял сразу: лицо парня было неестественно белым с серым налётом пыли, глаза полу прикрыты, и он не дышал.  Ткань гимнастёрки на левом боку  набухла кровью, она каплями падала в пыль, и тут же скатывалась в крошечные шарики. Не было смысла дольше оставаться возле убитого. Он ладонью закрыл солдату глаза и, дождавшись ветерка, который будто дымовой завесой стелил по дороге чёрный дым от горящей машины, побежал к укрытию. Добежав до своего КамАЗа, Болдин привалился спиною к борту и оглянулся назад: вроде бы, на этот раз по нему «духи» не стреляли. Или ему так только казалось? Прежде, чем сделать последний рывок к валуну, он выглянул спереди машины и осторожно осмотрел левый склон. Там всё было без изменений, хотя ему показалось, что с момента, когда он выскочил из-за камня, прошло немало времени. Болдин бросился вперёд, и, добежав, свалился за валун. Надо было немного полежать, чтобы отдышаться и прийти в себя. Капитан перевернулся на спину, но что-то больно упёрлось ему в бок. Он просунул руку и достал из-под себя увесистый камень.
- И ты туда же! – сказал он  и с силой швырнул камень на дорогу. – Ладно, некогда разлёживаться. Отдышался, а теперь за дело.
Притеревшись к камню, Болдин опять стал всматриваться в склон напротив. Теперь он видел, что «духи» стали чаще перемещаться, но не  вниз, к колонне, как того следовало ожидать, а наоборот, почему-то вверх, к вершине. Вести прицельный огонь по прыгающим с камня на камень целям было глупо: так можно было  израсходовать все патроны, не попав ни в одного «духа». И тогда Болдин стал стрелять короткими очередями, по два-три патрона в направлении карабкающейся вверх фигурки, при этом беря небольшое упреждение. Такая стрельба тоже не экономила патроны, но он посчитал, что так она  будет более эффективной. Выпустив очередные три пули, Болдин увидел, как душман словно оступился, упал вперёд  и тут же покатился вниз, увлекая за собой мелкие камни и щебёнку.
- Попал, - с удивлением то ли спросил, то ли утвердительно сказал Болдин.
 Становилось  ясно, что «духи» по какой-то причине решили отходить. Силы были не равными, даже судя по плотности огня, «духов» было больше, и позиция у них была лучше: будь они настойчивее или опытнее, могли бы  сверху спокойно расстрелять колонну, и если не поджечь, то повредить все машины, а людей перебить по одному. Вначале Болдин думал, что так оно и будет, но они вдруг решили отойти, а вот почему, было не известно. Ответ он узнал через несколько секунд. Продолжая стрелять по новой цели, он  сквозь автоматный треск, вдруг услышал какой-то нарастающий свистящий гул. Казалось, что этот непонятный   звук  доносится  отовсюду, а следом увидел странную картину: левый склон вздыбился, сплошь покрылся ярко оранжевыми всполохами огня вперемешку с чёрным дымом, и в тот же миг раздался такой грохот, от которого у Болдина заложило уши. И прежде, чем он сообразил, в чём дело, поперёк ущелья с характерным свистом пророкотали две «вертушки». Они скрылись за вершиной горы, а спустя минуту появились над ущельем снова. Новый залп реактивных снарядов  накрыл весь склон, на котором находились «духи»,  но только теперь разрывы легли чуть выше. Они проделали это несколько раз. И сделав ещё один, последний заход, вертолёты набрали высоту и скрылись за горами. Наступила тишина, но она была не безмолвной, а звенящей. Болдин потряс головой, будто хотел отогнать назойливого комара, но звон не проходил, оставаясь где-то глубоко в ушах. Всё было кончено. Медленно поднявшись, капитан вышел из своего укрытия и присел на корточки, привалившись спиной к камню. Достать сигареты оказалось не таким простым делом: руки не слушались,  пальцы, словно закоченели, и сигарета никак не хотела вылезать из мятой  пачки.  Кое - как  вытряхнув  одну, он закурил. Руки сильно дрожали. Посмотрев на них, Болдин усмехнулся: что там руки,  если его всего трясло  будто в лихорадке. И тут же, после двух первых жадных затяжек, он почувствовал страшную жажду: пить хотелось так, что губы потрескались, язык стал шершавым и как будто распух. Продолжая трястись всем телом, Болдин снял фляжку с пояса и стал жадно пить. Вкуса воды он не ощущал, только чувствовал, как влага наполняет его желудок. Закончив пить, он поднялся и пошёл на ватных ногах к своей машине.  С левой стороны к ней приближался  водитель: он шёл медленно, лицо его  было серым от пыли, с грязными разводами от пота. 
- Вы как, не зацепило? – первым спросил сержант.
- Да вроде нет, -  ответил Болдин  и не узнал свой осипший голос.
- Сегодня нам повезло, это были не те «духи».
- Как это не те? А какие же?
- В смысле, не отряд, а так,  сброд  какой-то. Похоже, собрали  по-быстрому,  кого нашли,  да и кинули на нас.
 - Да с чего ты это взял? – почему-то рассердился Болдин.
- Это вы, товарищ капитан, ещё настоящих «духов» не видели, тех, кого в Пакистане готовят. Если бы были те, нам  бы всем был кирдык. А говорят, есть ещё какие-то «чёрные аисты». Так те вообще головорезы, похлеще  нашего спецназа.
- А что, эти хуже, что ли?
- Да эти - так, мужики с автоматами. И «калаши» у них китайские или египетские, дерьмо, одним словом. Я сам видел, как у одного автомат прямо в руках рассыпался. Разве настоящие «духи» так встречу готовят: один гранатомёт, два ДШК и дикая орава  басмачей? Нет, нам повезло. Что-то у них не срослось, коль этих послали. А может, просто не успели своих  моджахедов сюда в засаду посадить.  Скорее  всего, так. Ведь мы же шли с «наливниками», а на такую колонну только отпетые и охотятся. Ладно, машину надо осмотреть, - сказал сержант и стал обходить КамАЗ.
 По дороге в сторону начала колонны прошли  два офицера, а следом солдаты: они несли кого-то на плащ-палатках.  Затем послышался натужный гул мотора и лязг гусеничных траков – это БМП,  которая  прикрывала хвост колонны, сталкивала в ущелье горящие машины. Опять прошли шестеро бойцов, неся ещё одну плащ-палатку, из которой свисали чьи-то ноги.
Болдин поднялся на ступеньку и осмотрел кабину. Всё было нормально, если не считать нескольких пулевых пробоин, но сами пули ничего не повредили.
- Ну, как там, в кабине? – услышал Болдин вопрос водителя.
- Нормально, вроде всё цело. Наверное, твой бронежилет  прикрыл. Только лобовое всё в трещинах, но не рассыпалось. А машина как?
- Фигня,  до своих  дотянем. А в стекло видимо рикошет попал, - сказал водитель, и, посмотрев вдоль дороги, добавил: - Надо пройти вперёд, узнать, может, какая помощь нужна. И вообще… Много двухсотых?
Болдин спрыгнул со ступеньки, взял автомат наперевес и пошёл  в конец колонны проверить свои машины. КамАЗы были в порядке, если не считать  нескольких мелких повреждений.  Водители тоже живы. Оставалось только доложить начальству о состоянии техники и груза. Возвращаясь и проходя вдоль всей колонны, Болдин видел следы недавнего боя: повсюду были россыпи стреляных гильз, кое – где пятна крови в пыли, да ещё ветер гонял по дороге обёртки от бинтов. Зайдя за поворот, перед которым стояла его машина, Болдин остановился: то, что он увидел,  поразило его.  Догорали остатки двух бензовозов, один КамАЗ странно уткнулся своим тупым носом в скалу, а ещё один стоял наискосок на самом краю дороги, свесившись  передними колесами в ущелье. Возле него суетились солдаты, цепляя трос за задний крюк. Рядом стоял капитан, командир группы сопровождения. Он отдавал какие-то распоряжения двум сержантам, а чуть дальше на дороге … Болдин невольно отвернулся. Потом, матюкнувшись в сердцах, снова посмотрел в ту сторону: под скалой, в её тени лежали в рядок убитые. Болдин насчитал шестерых  и прежде, чем  успел подойти, появились солдаты и стали переносить убитых куда-то вперёд, в голову колонны.
- А, капитан, - заметив Болдина, сказал командир охранения. – Ну, как ты? Как груз?
- Нормально. Груз и техника тоже в порядке. И водители все живы.
- Повезло. А у меня видишь,  не всё в порядке. Хотя… не будем Бога гневить,  мы ещё легко отделались.
Два капитана стояли рядом: приблизительно одного возраста, оба грязные, чумазые, с серыми от пыли и пережитого лицами.
- Откуда вертолёты взялись? – спросил Болдин. Капитан с удивлением посмотрел на него.
- Как откуда? Я по связи вызвал. Знал, что они этот район патрулируют.
- Теперь понятно, - и помолчав, добавил: – Мне показалось, что «духи» стали отходить, когда вертолёты ещё не появились.
- Ничего тебе не показалось, они действительно отходили,  потому что раньше нас узнали про «вертушки».
- Как это раньше нас?
- Да очень просто. Где-то на самой вершине сидел наблюдатель с биноклем, он засёк «крокодилов», и предупредил своих по рации. Те быстренько стали уходить, да не успели: видно наблюдатель проспал, а склон, хоть и пологий, но всё равно не Бродвей. Не успели они, одним словом.
- Там ещё две машины горят, - сказал Болдин, и кивнул головой назад, – БМП их в ущелье сталкивает.
- Знаю уже. Надо дорогу быстрее освобождать да уматывать отсюда. Я потом акт составлю на списание машин. Тебя включать в комиссию, подпишешь?
-  Включай, конечно.
- Ну и ладушки.
В это время к ним подошёл один из тех сержантов, с которыми говорил капитан. Он помялся, дожидаясь, пока офицеры закончат  разговор.
- Ты чего? – спросил у него капитан.
- Товарищ капитан, там это… Коновалова никак не уговорить.
- Как это не уговорить?
- Ну, не хочет он уходить от брата и нам не даёт его забрать.
- Ладно, пошли, – сказал капитан и поморщился, как от зубной боли. Болдин шёл следом. На краю дороги, за машиной, кабина которой была, словно решето, вся в пулевых отверстиях, лежал солдат. Рядом с ним  на коленях стоял совсем молоденький паренёк: он раскачивался из стороны в сторону и тряс за плечи убитого.
- Лёша, ну давай, братан, вставай. Ну, хватит тебе лежать. Пойдём домой. Наши уже уезжают. Что я мамке скажу? – бормотал солдат, продолжая попытки поднять брата.
- Братья родные. Убили старшего, Алексея. Осенью оба были бы дома, – не поворачиваясь к Болдину, тихо сказал капитан, – Они одного призыва, хотя погодки. Местный военкомат пошёл им навстречу, чтобы служили вместе.
Болдин видел, что капитан сам был в растерянности, не зная, что делать. Затем он подошёл к парню и положил руку ему на  плечо.
- Ну, всё, Андрей, помоги ребятам загрузить брата в БМП, - сказал капитан, но боец его даже не услышал.
- Помнишь, мамка тебе наказывала за мной приглядывать? А ты? Ну, хватит, Лёшка, вставай! Вернёмся домой, мамке,  знаешь, какой праздник  будет? Бабушка оладышков нам напечёт. Помнишь её оладышки?
 Капитан силой оторвал парня от брата, поставил на ноги и, прижав к себе, сказал: - Всё Андрей, пора ехать. Крепись, ты же мужик. А за Лёшку мы отомстим.
- Товарищ капитан, ну что я дома мамке скажу?  Вы не думайте, Лёшка живой, он просто сознание потерял.
Солдат прижался к капитану и зарыдал. Продолжая обнимать парня, капитан кивнул  головой стоящим рядом в молчании бойцам. Те подняли убитого и понесли к остальным погибшим.
- Иди, Андрей, в первый КамАЗ, поедешь со мной, – сказал капитан и махнул рукой прапорщику, стоящему неподалёку. Тот быстро подошёл.
- Значит так, всех двухсотых в БМП, раненых по кабинам. Водил хватает?
- Хватает, – ответил прапорщик. – Если что, я сам сяду за руль.
-   Нет, ты давай в хвост колонны и по моей команде начинаем движение. Всё, по машинам! Я в головной БМП, будь на связи…

                Глава 5               

      … Болдин открыл входную дверь и включил свет. В прихожей он остановился, будто прислушиваясь.  За окнами квартиры был вечер, с улицы не доносилось ни звука и только мерное тиканье часов, стоящих на телевизоре, нарушало тишину. Не снимая ботинок, капитан прошёл в комнату, включил торшер и без сил опустился в кресло. Сейчас всё ему казалось странным: и мирная тишина его дома, и обстановка комнаты, даже запах был каким-то другим, не таким, к которому он привык. В  застоявшемся воздухе слабо пахло одеколоном  и  табаком.  Раньше, до поездки, он никогда не обращал внимания на этот запах, а теперь почему-то его заметил.  Достав из нарукавного кармана сигареты, Болдин закурил. В пепельнице  лежал раздавленный окурок его сигареты, выкуренной перед уходом. Эта недокуренная сигарета была из его прошлой жизни, которая сейчас показалась Болдину такой далёкой, почти нереальной, словно он ушёл из дома много лет назад, а вернулся только сейчас. Да дело было даже не в окурке, а в том, что вся обстановка в комнате, каждая мелочь  да и сама квартира  казались ему декорацией к какому-то спектаклю, который он видел очень давно. Так бывает, когда за давностью многое забылось, а то, что вдруг вспомнилось, мелькало перед глазами обрывочными, отдельными, не связанными друг с другом, кадрами. У него появилось чувство, что эти несколько дней в Афгане он прожил на обратной стороне жизни. Однажды, в раннем детстве,  отец повёл его в кукольный театр. После спектакля он попросил кого-то из работников театра, и их провели за кулисы. Вот тогда-то маленький Болдин испытал великое изумление: он увидел, что сказочно красивый волшебный замок, каким он видел его из зала, с обратной стороны оказался простыми листами фанеры, сбитыми не струганными брусками. Почему это так сильно поразило его, тогда он  не осознал, но почувствовал своей детской интуицией, что столкнулся за кулисами с чем-то двойственным, взрослым, и пугающе незнакомым. Эти воспоминания накрепко засели в его памяти, и лишь спустя много лет Болдин понял: тот случай наглядно продемонстрировал ему многоликость жизни. А побывав там, за «речкой», он сам убедился, что у жизни есть две стороны: одна фасадная, повседневная, с её условностями, радостями и печалями, каждодневной суетой и заботами, и вторая, про которую знаю далеко не все. И вот эта вторая сторона и является самой главной, самой трудной, грубой, не струганной, порой беспощадно жестокой и в тоже время самой правдивой.  Все жизненные ценности не здесь, среди ковров, телевизоров и диванов, а там, где серые камни, песок да пыль, и палящее солнце над головой. И самым ценным там, как и на любой войне, была жизнь, товарищи, и такие простые вещи, как патроны и вода, потому что от них-то во многом и зависела сама жизнь.
Болдин обвёл взглядом комнату.  Какими странными казались  все вещи вокруг. Все те мелочи, вплоть до каждой царапины на мебели, о которых он прекрасно знал, но привычно не замечал, сейчас вдруг обнажились и от этого его собственный дом показался незнакомым. Взгляд Болдина натолкнулся на фотографию жены, висящую на стене над тумбочкой возле дивана. Глядя на её еле заметную улыбку, он вспомнил о семье.  Нет, он, конечно, и не забывал о жене и сыне, но там, в Афгане, он так отдалился от них, будто семья была для него вовсе не семья, а просто дальняя родня, о которой знаешь, что она есть, но которую не чувствуешь. Теперь же, снова оказавшись дома, он  ощутил, как внутреннее расстояние стало стремительно сокращаться,  и вместе с этим на него накатила волна тоски по жене и сыну.  Глубоко вздохнув, Болдин поднялся и прошёл в кухню. Открыв холодильник, он достал початую бутылку водки и открытую, на половину пустую  банку тушёнки. Захватив из хлебницы чёрствую горбушку, а из сушилки вилку, капитан вернулся в комнату. Снова сев в кресло, он посмотрел на свои запылённые высокие армейские ботинки, подумал, что надо бы их снять, но  тогда он окончательно почувствует себя дома, а сейчас ему не хотелось расставаться с тем, что было пережито совсем недавно. Налив себе почти полный стакан, он, не отрываясь,  выпил и, подцепив  кусок мяса из банки, стал медленно жевать, глядя в одну точку. И всё же, как странно, что он опять здесь. Будто он снова  переместился из одного времени в другое, из одного мира, где идёт война и смерть смотрит на тебя в упор, где кровь, боль и страх перемешались и стали чем-то единым, в мир другой, где всё тихо и спокойно, где тикают часы и мирно урчит холодильник. Болдин опять поднял глаза на фото жены. Что же они делали, зачем спорили и ругались по пустякам, и не ценили того, что у них было хорошего? Неужели потребность доказать свою правоту была важнее всего остального? Какая глупость навязывать человеку свою точку зрения. Не проще ли было не обращать внимания на очередной упрёк, не  вступать с ней в пустой и совершенно никчёмный спор? Хотя, последнее время он так и поступал, но было ли от этого лучше?  Его молчание и нежелание обсуждать что-либо расценивалось женой, как пренебрежение ею и ссора разгоралась всё равно.  Да, ему было тяжело после скандалов, он их болезненно переживал, но держал в себе. Даже в последнее время Болдин почувствовал холодность к жене, как к женщине, но разве можно сравнить неприятности от семейных ссор с тем, что он  сам только что видел и  пережил? Может, надо как-то по-другому посмотреть на свою жизнь, на взаимоотношения с женой? Может быть, не стоит ему раздувать из мухи слона, переживая по всякому пустяку, и любую размолвку воспринимать  почти, как горе, больно бьющее по его самолюбию.  Как можно положить на  одну чашу весов боль потери молодого солдата Андрея, а на другую его, Болдина, неприятности?  А ведь раньше он считал, что очередная ссора с женой – это и есть душевная боль, сродни потере близкого человека. Налив себе ещё пол стакана водки,  он выпил и зажевал остатками мяса.
- Ну вот, теперь я, кажется, дома, – сказал он и,  хлопнув себя по коленям, поднялся.
 Раздевшись и бросив всю одежду в кучу в ванной комнате, Болдин хотел уже стать под душ, как вдруг обратил внимание на своё отражение в зеркале, висевшим над раковиной.  То, что он увидел, удивило его. Из зеркала на него тяжёлым взглядом смотрел какой-то сорокалетний мужик с двухдневной щетиной на ввалившихся щеках. Коричневый загар не скрывал серого цвета лица. От крыльев носа к уголкам рта опустились две  глубокие складки, черты заострились. Само лицо будто высохло за эти несколько дней, а ввалившиеся глаза в обрамлении тёмных  кругов не выражали ничего, кроме смертельной усталости и опустошённости. Криво усмехнувшись своему отражению, Болдин стал под душ.  Греть титан дровами в это время года не имело смысла: вода из крана и так текла тёплая без всякого подогрева.   Хорошенько вымывшись и побрившись, он  вернулся в комнату, допил остатки водки, выкурил последнюю сигарету, открыл настежь балкон, и со словами:  – Посмотрим, как завтра начштаба сдержит своё слово, - свалился на диван.  Заснул капитан Болдин даже раньше, чем его голова  успела коснуться подушки.
               
       … - Уважаемые пассажиры! Наш самолёт совершил посадку в аэропорту города Саратова. Просьба всем оставаться на своих местах до полной остановки двигателей. Температура воздуха в Саратове плюс двадцать два градуса. Экипаж прощается с вами и желает вам счастливого пути.
…Толкнув калитку, Болдин прошёл по тропинке и поднялся на крыльцо дачи.
 – Эй, живые есть?
- Есть! – раздался из глубины дома радостный голос жены. Она вышла навстречу, обняла мужа и прижалась к нему.
- Как хорошо, что ты приехал. Я уже успела соскучиться.
- Ты одна? А где все?
- На пляже. Давай и мы сходим: искупаешься перед обедом.
- Я не думаю, что это сейчас  самое главное. Тебе не кажется, что у нас есть дела и поважнее?
- Слушай, ну не обижайся. Давай потерпим до вечера. Я же тоже живой человек, и мне не хочется вот так, на бегу. У нас вся ночь впереди, а сейчас в любой момент  может кто-нибудь вернуться.
- Ладно, уговорила. Может, ты и права. Тогда пошли купаться. Ну, как вы тут?
- Всё нормально, Володя уже успел загореть, бегает смуглый, как цыганёнок. Переодевайся быстрее и пошли.
Болдин переоделся в шорты, взял сигареты, и, дожидаясь жену, остановился на веранде. Воздух был густой, горячий, напоённый ароматами цветов, травы и нагретой земли. Разве можно было сравнивать эту жару с той, откуда он прилетел? Ему невольно представились серые камни, пылающее над головой солнце, дышащая жаром каменная дорога, песок и мелкая, как цемент, пыль. И тут же, словно слайды, замелькали перед глазами картинки: кровь в пыли, стреляные гильзы, чья-то каска под колесом машины, брошенный пустой магазин от автомата, а в воздухе запах гари и пороха…
- Господи! О чём ты сейчас думал? – спросила жена, выйдя на веранду.
- Да так, ни о чём особенном. А что?
- У тебя было такое лицо, будто ты кого-то похоронил. Просто ужас какой-то!
- Да ладно, не выдумывай. Устал, вот и всё.
- И смотри, как ты загорел. Ты же почти чёрный! Признавайся, где без меня загорал? С женщинами на канал ездил?
- Когда отгружали боеприпасы, снял рубашку. Там все разделись по пояс, вот и я решил сгладить командирский загар, а то, подумал,  приеду к вам, разденусь, и все попадают от смеха: лицо и шея чёрные, а всё остальное белое, как у мертвеца.
 - Ладно, ладно, рассказывай мне сказки. Вот приеду домой, мне наши подъездные кумушки быстро про тебя всю правду выложат.
- Вот в этом я не сомневаюсь. Ни одна разведка мира с ними не может сравниться.  Ладно, мы идём?
- Пошли, а то очень жарко, хочется быстрее искупаться.
Родня бурно встретила Болдина, а радости сына не было предела. После купания он лежал на горячем песке радом с женой.
-  Болдин, скажи честно, ты там без меня сильно бухал? – неожиданно, спросила жена.
-  Я? Нет. А с чего ты взяла? – такого вопроса он никак не ожидал.
- Ты себя в зеркале видел? Почернел весь, осунулся, глаза ввалились и  тёмные круги до пупа. Тебя будто только что из концлагеря выпустили. Разве так можно? Стоило мне уехать, как ты.… Ну, что ты так смотришь или я не права?
Болдин  хотел что-то сказать, но передумал. Она не видела, как он, отвернувшись, зажмурился, кулаки его сжались, а  на скулах проступили  желваки…
….. - Мы долго будем жить на даче? – спросил он. Жена лежала рядом, откинув  простыню, – Ты бы укрылась, а то комары живьём съедят.
- Сейчас укроюсь, только остыну немного. Душно сегодня, наверное, дождь будет. А почему ты спросил? Неужели в город захотел?
-  Да ты что, наоборот, не хочу отсюда уезжать. Просто подумал, что надо бы в Гомель слетать хоть на пару дней, маму проведать, да и брата повидать. Мама обидится, если узнает, что мы были в отпуске, а к ней не заехали. Да и соскучился я по ним.
- Ты хочешь лететь без нас? Лети, только почему сейчас? Ты же только что  прилетел. Давай  поживём здесь недельку, а потом слетаешь.
- Не хочу отпуск разрывать. Лучше лететь сейчас, а потом уже не дёргаться, жить здесь до конца. Тогда хоть отпуск будет виден, а то потом будут вспоминаться только вокзалы, аэропорты, чемоданы и билетные кассы.
- Делай, как хочешь, - спокойно ответила жена, но Болдин по её тону понял, что она обиделась. Однако он не стал её успокаивать и объяснять причины своего, столь неожиданного, решения. Да и что он мог ей объяснить? Рассказать о том, где он был, и почему жгучая обида от её слов до сих пор лежала у него на сердце тяжёлым камнем?  Весь день и вечер он испытывал к жене невольную неприязнь, хотя понимал,  насколько  это глупо. Даже лёжа с ней в постели, ему пришлось заставить себя отключиться от дневных переживаний. Он стал опасаться того, что в следующий раз может случайно сорваться, расскажет жене всё и наговорит кучу резких слов. Этого не должно было произойти, потому что, появившись в штабе дивизии после доклада о своём возвращении полковому начальству, он случайно узнал, что возможно это была не единственная его командировка  «за речку». Значит, будут ещё, во всяком случае, могут быть. Размышляя обо всём произошедшем на пляже и своём настроении, Болдин вдруг понял причину такой болезненной реакции на упрёк жены.  Он пробыл в командировке всего-то ничего, чуть меньше десяти дней, но этого оказалось достаточно, чтобы с ним что-то случилось: Болдин уже не мог смотреть на многие вещи так, как смотрел на них раньше. Значит, ему надо время, чтобы снова зажить прежней жизнью, втянуться в её условности, приспособиться жить так, как  он жил до Афгана. Ему нужна была пауза в отношениях с женой для окончательного  возвращения к привычной жизни, и он её нашёл…

                Глава 6

        … Болдин прошёл через зал и вышел на небольшую площадь перед зданием аэровокзала. Чуть в стороне вереницей стояли несколько жёлтых такси. Он хотел закурить, но передумал, и направился к первой машине.
- Куда едем? – спросил таксист, и посмотрел на клиента быстрым, оценивающим взглядом.  Болдин сел на переднее сидение рядом с водителем.
- На Фестиваль, – ответил он.
- С юга? Ну, как там, на юге? – поинтересовался таксист, когда машина развернулась на площади  и покатила в сторону города.
- Тепло.
- Туркестанский военный округ?
- Он самый.
- Старлей?
- Капитан. Как догадался?
- Я заметил тебя, когда ты ещё только вышел из аэропорта. Кстати, если хочешь курить, не стесняйся. Смотрю, выправка офицерская, шагаешь уверенно. Причёска аккуратная – не гражданские космы. И загар явно южный, но не морской, не шоколадный. Такой загар больше похож на туркменский: слишком чёрный.
- Откуда знаешь про загар?
- Служил там, в Марах. Слышал про такой городишко?
- Мары? Ну, как же, конечно слышал.
-  Я механик водитель БМП.
- Ясно.
- А ты где служишь?
- Кизил – Арват.
- Помню такой, там дивизия стоит. Как-то раз был в командировке. А сейчас в отпуск, домой?
- Да, в отпуск, но ненадолго.
- Родню проведать?
- К матери еду. И брат у меня здесь живёт.
- Мать и брательник – это святое! Ничего, командир, доедем с ветерком. Потерпи немного и скоро будешь у своих…
       … - Ой! Сыночка! – воскликнула мать, открыв дверь. – Ты в отпуск? А почему не предупредил? Мог бы позвонить.
- Конечно в отпуск. Я же писал тебе, что у меня в  июне отпуск.
- А где же семья? Почему Лариса не приехала? И Володю могли бы привезти.
- Мам, я и сам-то всего на пару дней тебя проведать. Ты не обижайся, но там дача, Волга, нормальный отдых.
-  Да, я понимаю. Ну, хорошо, что хоть на пару дней к матери заглянул.  Олег-то знает о твоём приезде?
- Пока нет, но я сейчас позвоню ему. А Лиза где, дома?
- Она в командировке, вернётся только в конце месяца. Ты звони Олегу на работу, у него эта неделя вся в первую смену. Там, у телефона, бумажка с его рабочим номером…
Время до вечера пролетело незаметно. Мать мало говорила о себе, всё больше расспрашивала сына про семью и службу. Болдину казалось, что со времени их последней встречи, в его жизни произошло множество событий, о которых можно долго рассказывать,  но через полчаса разговора выяснилось, что рассказывать-то особенно нечего.
       … -  Слушай, ты там поближе. Что у вас слышно про Афганистан? – спросил брат, когда они уже сидели за столом и не по одному разу выпили за приезд,  за здоровье мамы и помянули отца.
- Ну, что слышно? Война. По телевизору совсем, что ли ничего не передают?
- А ты сам-то телевизор не смотришь? Только и слышно, что мы там помогаем строить социализм. А ты говоришь - война.
- Да  когда мне телевизор смотреть? У меня, как говорят у нас в полку, два выходных: один летом, а второй зимой. Видел несколько репортажей, только фигня всё это. Там идёт настоящая война, - и, посмотрев на мать, добавил: – Давай сменим тему, про Афган после поговорим. Ты лучше расскажи про наших общих знакомых.
- Да, всё по-старому. Ничего не изменилось. Даже не знаю, что рассказывать. Ах, да! Вера вернулась, но одна, без мужа. У них  давно дело шло к разводу. Ну, ты же в курсе.
-  Да, помню. Она в отпуск приехала? – спросил Болдин и почувствовал, как горячая волна прокатилась по нервам.
- Да нет же, она совсем вернулась. И уже давно, года три назад. Сейчас замуж собирается, заявление подали. Ты чего замер? Подавился, что ли?
- Нет, всё нормально. Вера собралась замуж?
- Ну, да. Он преподаватель в институте, – сказал брат и быстро посмотрел на мать, но та была занята посудой.
- Правда? Ну, что ж, увидишь -  передай привет и поздравления…               
       …Они расстались давно: прошли долгие семь лет со дня их последней встречи. Но, не смотря на такой срок, новость брата больно уколола Болдина. Был момент, когда он сам удивился, насколько неприятным для него оказалось известие о предстоящей свадьбе Веры. Болдин помнил о Вере  все эти года, но понимая, что жизнь развела их навсегда,  просто хранил в душе тёплую память об этой женщине. Кем была Вера для него? Наверное, прежде всего очень близким по духу человеком, а потом уже любовницей.  Да и назвать их любовниками можно было с большой натяжкой: встречались они очень редко и больше говорили, чем предавались  любовным утехам. Слова брата о том, что Вера в городе, обрадовали Болдина: он тут же испытал жгучее желание увидеться с ней. Но новость о её свадьбе горько отрезвила его пылкую надежду.
- Что завтра будешь делать? Какие планы? – спросил брат, не замечая, как помрачнело лицо у Болдина младшего.
- Он дома будет! – ответила за сына мать, – Прилетел всего на два дня и не может с матерью побыть?
- Мам, ну конечно я буду дома, с тобой. Только хочу днём пройтись по городу. На пару часов отпустишь?
- На пару отпущу.  Но к обеду  чтобы был дома!
- Есть, товарищ генерал, к обеду буду, – засмеялся он и подмигнул брату.
- Вы мне здесь не перемигивайтесь, знаю я ваши подмигивания. Завтра чтобы оба были здесь, и никаких  гулянок  на стороне…
      … Болдин брёл по знакомым, но подзабытым улицам, и не понимал, что происходит в этом мире. Он всматривался в лица людей и не переставал удивляться: как они могли быть такими беспечными,  праздными, весёлыми и легкомысленными, когда там, в Афганистане шла настоящая война? Там каждый день убивали наших парней, они заживо горели в бронетранспортёрах и машинах пехоты, подрывались на минах. Там горящие вертушки факелами падали на землю, там рвались мины и снаряды. Люди, наши люди, молодые ребята гибли десятками каждый день, их ранили, калечили, они попадали в плен, а здесь… Неужели всему народу безразлично то, что происходит в Афгане? Или может они просто ничего не знают про войну? Нет, быть того не может! Тогда в чём дело? Почему так тупо безучастны? Может потому, что война не коснулась их лично? Но, ведь летят в Союз из Баграма, Кундуза и других  мест «чёрные тюльпаны». И летят они не пустыми, а с «цинками», с грузом двести. И что? Никто про это не знает?!
Болдин зашёл в первое попавшееся кафе и заказал себе водки. Обида на людей душила его, и он никак не мог с ней справиться. Умом капитан понимал, что, наверное, иначе и быть не могло, люди ни в чём не виноваты, но одно дело понимать это и совсем другое принять их безразличие, как оправдание.
Выпив принесённую официанткой  водку, Болдин заказал ещё столько же. Но водка не смягчила боль обиды, наоборот, капитан почувствовал, как в нём поднимается злобная муть. Он пил рюмку за рюмкой, мрачно курил и вспоминал свою колонну…
Вечером сидя за столом, брат спросил Болдина: - Ты что-то хотел рассказать про Афганистан. Так что там происходит?
- Я хотел рассказать? Да нет, ты не понял. Просто при маме не стоит эту тему вообще поднимать. Она же может всё понять по-своему.
- Это я понял, а всё-таки, что там?
- Да я сам толком не разобрался. Понял только одно: один придурок попросил военную помощь, боясь потерять власть, а наши старые маразматики рады стараться – нате вам войска. В общем, политики столкнули лбами два народа, а теперь сами не знают, как это всё разгрести. Слышал такую чушь, что мы помогаем афганскому народу защищать апрельскую революцию?
- Ну, что-то такое слышал, – ответил брат, разливая водку по рюмкам.
- Дело в том, что простые афганцы чхать хотели на эту революцию. Половина из них, если не большая часть, про неё знать ничего не знает, слыхом не слыхивали. Для них мы -  «неверные», которые пришли к ним с оружием. А как  они должны нас воспринимать? Ясное дело, как захватчиков. Вот и нашла коса на камень: они нас, а мы их. У нас приказ, а у них Коран, который требует убивать «неверных», если они пришли на мусульманскую землю с автоматами в руках. Одним словом, идёт настоящая, жестокая, горная партизанская война. Все наши победы – местечковые. Сегодня зажали «духов» в каком-нибудь ущелье, отправили их к Аллаху, а завтра в другом, точно таком же ущелье, «духи» роту наших положили. В задачке спрашивается: ну, и кто победил? И так по всему Афгану.
- А говорил, что ничего не знаешь, – усмехнулся брат.
- Да это я так, по слухам…
- Слушай, может, Вере позвоним? Ну,  сообщить, что ты приехал.  Я как-то видел её, она про тебя спрашивала.
- Ты знаешь, сначала я хотел позвонить ей, когда ты сказал, что она здесь, а потом…  Думаю, что не стоит. Человек выходит замуж, устраивает свою жизнь, так зачем мешаться под ногами? Нет, не буду я ей звонить.
- Ну, как знаешь. Ты мне лучше вот что скажи: почему ты такой мрачный?  Может, дома что-то  не так?  Или из-за Веры?
- Нет, Вера здесь ни при чём. И вообще, почему это я мрачный?
- А я откуда знаю? Я у тебя хотел это выяснить. Давай, лучше ещё выпьем, может,  полегчает.
- Да не берёт меня водка! Пил уже днём. Только хуже, злобным становлюсь. У тебя завтра выходной?
- Ну, да. Лиза моя в командировке, я сегодня с вами остаюсь ночевать. А завтра  суббота, можно с утра за пивом сходить, посидим, за жизнь нашу грешную поговорим…
       С Верой они столкнулись на следующее утро, в дверях магазина. Встреча была настолько неожиданной, что в  первое мгновение все трое оторопели.
- Вот так встреча! – первым пришёл в себя Болдин.
- Привет! А, ты какими судьбами здесь? – спросила Вера, – В отпуск?
- Да, я в отпуске. 
- И давно?
- Да нет, позавчера утром прилетел.
Болдин в упор смотрел на Веру и чувствовал, как у него внутри разливается радостное тепло. Она была настолько смущена, что скрыть это было невозможно. Женщина пыталась смотреть Болдину в глаза, но от растерянности это ей плохо удавалось.
- Как твои дела, как семья? – явно борясь со смущением, спросила она.
- Нормально. Они остались в Саратове, я один прилетел на два, три дня, – ответил Болдин и вдруг понял, что не сможет улететь назад, не проведя с Верой хотя бы одного вечера. – Может, встретимся сегодня вечером?  Столько лет не виделись, есть о чём поговорить.
- Хорошо, давай встретимся.
- Тогда мы часов в шесть заедем за тобой, а потом поедем к Олегу. Такой вариант тебя устроит?
- Устроит. Только перед тем, как ехать ко мне, обязательно позвоните.
- Договорились, в шесть мы подъедем.
По дороге домой брат сказал: - Надо как-то  маму предупредить, что вечером нас не будет. Но, это уже твоя забота. Ты эту кашу заварил, ты и расхлёбывай.
Вернувшись  домой,  Болдин подошёл к матери и, обняв её,  виновато проговорил:
- Мам, мы с Олегом до вечера побудем с тобой, а потом поедем к нему. Вернёмся завтра утром. Хорошо?
- Это с какой такой стати? Я на вечер хотела приготовить долму, а вы убегаете?
- Готовь, утром она ещё вкуснее будет.
- Ребята, а вы точно будете дома? А то знаю я вас…
- Точно будем дома, даже можешь позвонить, проверить…

                Глава 7               
               
        …Гул самолётных моторов не навевал на Болдина дремоту, скорее просто не раздражал его. В душе не было успокоения, но теплилась  надежда на то, что скоро всё пройдёт, он снова обретёт  равновесие и заживёт прежней, привычной  жизнью. Что-то изменилось в нём после Афгана: помимо нового взгляда на жизнь, на её приоритеты, в нём самом сломался какой-то  очень тонкий механизм, который раньше оберегал его от неосмотрительных поступков. Сегодня днём, по пути в аэропорт, он с удивлением поймал себя на мысли, что ему, в общем-то, безразлично останется он в семье или уйдёт. Также ему было всё равно, продолжатся его отношения с Верой или это была их последняя встреча. И тогда он задал себе простой вопрос: чего же он хочет? Не сейчас, не в эту минуту, а вообще, от жизни, в ближайшее время? И прислушавшись к своим ощущениям, понял неожиданную вещь -  он снова хочет туда, в Афган. Почему, как так случилось, что семья - сын, жена – всё отошло куда-то на второй план? И Вера, женщина, которой Болдин доверял, которая всегда понимала его, и она отодвинулась на задворки его сознания. Чем же вызвано его странное, не поддающееся никакому здравому объяснению, желание?  Ответа на этот вопрос у Болдина не было, пока не было. Тогда же, в такси, он понял, что его попытки разобраться в самом себе, поиски чего-то, что не имело названия,  но при этом  не давало ему покоя, весь внутренний  дискомфорт от неотступного  чувства  неудовлетворённости – всё это было не состоянием, а процессом. Да, именно процессом высвобождения его второго и потому, видимо, настоящего «я». Оно дремало в нём всё это время, словно ждало своего часа. Он уже не был тем Болдиным, который не так давно жарил во дворе шашлыки и запускал с мальчишками воздушного змея. Второй Болдин, в отличие от первого – мягкого, уступчивого, весёлого и конечно доброго - был мрачным, резким и непредсказуемым. У него возникло чувство, будто в его сознании поселился другой человек, и это человек был отнюдь не самого весёлого нрава.
    …По проходу между кресел прошла стюардесса, неся поднос с конфетами. Болдин посмотрел на миловидную девушку, встретился с нею взглядом, и чуть улыбнувшись,  отрицательно покачал головой. После бессонной ночи веки его были горячими и тяжёлыми, глаза слипались, но уснуть или хотя бы задремать  никак не получалось: слишком будоражили его воспоминания. Он сидел с закрытыми глазами, откинувшись головой на подголовник кресла, слушал равномерный гул моторов и перед его взором, сменяя друг друга, проплывали обрывки недавнего вечера. Воспоминания эти вовсе не радовали его, даже наоборот, были тяжёлыми, неприятными, вызывающими чувство сожаления. Вечером всё пошло совсем не так, как он представлял себе. После  случайной встречи  в магазине, потягивая с братом пиво, он неожиданно для себя подумал, что может быть стоит поговорить с Верой откровенно, рассказать ей о своих сложностях, о  скандалах, разладе в семейной жизни? Поделиться своими сомнениями, непониманием того, что происходит у него в семье? Даже рискнуть выложить то, в чём себе не хочется признаваться – рассказать про навязчивые  мысли о возможном разводе. Пожалуй, с Верой можно поговорить откровенно, она поймёт, а может даже, как женщина что-то посоветует. Но что это будет? Слабость, неспособность самому решить свои семейные проблемы? Или ему, как слабому и нерешительному человеку нужна чья-то подсказка? И потом, зачем надо  Вере вникать в его семейные трудности  да ещё накануне своей свадьбы? Нет, с Верой он говорить не станет – как-нибудь справится сам…
…Такси остановилось возле подъезда.
 – Может надо подняться к ней, сказать, что мы ждём? – спросил брат.
- Нет, не стоит,- ответил Болдин,- она видела нас с балкона, даже рукой махнула.
Спустя пару минут Вера вышла из подъезда. Болдин открыл ей дверцу такси и сел рядом  на заднее сидение.  Глядя на неё, он не мог не признаться себе, что за те короткие секунды, что Вера садилась в машину,  успел полюбоваться ею. На ней было тёмное вечернее платье, которое так ненавязчиво и в тоже время выгодно подчёркивало её фигуру, что не обратить на это внимание было просто невозможно.
- Ну, вот, все в сборе, можем ехать, только надо будет остановиться у гастронома, – сказал Болдин и вдруг почувствовал, как у него от тихого радостного волнения потеплело в груди…
Они расположились в большой комнате. Брат по-хозяйски суетился, расставляя бокалы и вино,  привезённое из гастронома. Болдин, дождавшись, когда он уйдёт на кухню, спросил у Веры:
- Ну, расскажи, как живёшь? Я знаю, что у тебя родилась дочка.
- Да, родилась. Олег собрал у роддома всех наших общих друзей. Они забрали меня и повезли домой к родителям. Ну, а там уж меня встретили мои. Дочка уже большая, ей скоро будет три. С мужем я рассталась. Сейчас сама удивляюсь, как я могла выйти за него замуж? Скорее всего, попала под впечатление от собственного благородного поступка: однажды мне пришлось вступиться за него и защитить от одного придурка. Это было давно, ещё на Дальнем Востоке, в Благовещенске.  После того случая мы сблизились.
-  Да, я помню: ты как-то рассказывала мне об этом. Я слышал от Олега, что ты снова выходишь замуж?
- Да, возможно выйду, наверно… Но, мне не хочется  сегодня говорить на эту тему.
- Хорошо, не будем. Скажи, а ты сегодня останешься со мной?
- А ты бы этого хотел?
- Во всяком случае, я на это очень надеюсь.
- Хорошо, я останусь. Только мне надо домой позвонить и предупредить, чтобы меня не ждали и не волновались. А как у тебя? Как семья?
- У меня? Нормально…
- У тебя действительно всё нормально?
- Ну, да. А почему ты так спросила?
- Ты какой-то немного не в себе.
- Не в себе? Да нет, тебе показалось. У меня всё нормально: живу, служу, выполняю семейные обязанности. Сына вот воспитываю, когда вижу его, конечно, а вижу очень редко.
- Как-то зло ты говоришь об этом.
- Зло? Тебе опять показалось. Просто у меня обычная жизнь: служба, будни, повседневность, рутина, одним словом. Даже рассказать особенно не о чем. Правда последнее время она, эта самая жизнь, немного изменилась, открылась, я бы сказал, несколько с другой стороны и сторона эта такая захватывающая,  интереснее любого детектива. Узнал много нового, любопытного. И про саму жизнь, и про себя, и про людей. В общем, познавательная штука. И обещает быть ещё интереснее.
- Я ничего не понимаю. У тебя что-то произошло? Почему ты такой взвинченный?
- Потому, что взвинтили! Ладно, тебя это не касается. Не обращай внимания…
- Хорошо. Но  мне кажется, что лучше будет, если я уеду домой. Я не понимаю, зачем ты меня пригласил? Чтобы злиться на меня? Я в чём-то виновата перед тобой? По – моему, нет!
- Извини, - после минутного молчания сказал Болдин, – просто есть вещи, в которых я пока не могу разобраться, и это меня злит. Ты здесь ни при чём. Прости.
- Расскажи мне, что же у тебя произошло, чего ты так завёлся?
-  Да нечего рассказывать!  Просто как-то всё вдруг навалилось: в голове одни вопросы и ни одного ответа.
- Ну, не хочешь  говорить, не надо. Правда, в какой-то момент мне показалось, что ты готов что-то мне рассказать, чем-то поделиться…
- Нет, тебе действительно показалось.
- О чём речь? – спросил брат, появившись из кухни с подносом, уставленным тарелками с немудрёной  закуской.
- О превратностях нашей жизни, – ответил Болдин, хмуро посмотрев на Веру.
- О превратностях жизни лучше рассуждать с  бокалом вина в руке. Давай, разливай! – сказал брат, освобождая поднос…
Дальше вечер протекал спокойно, но чем больше Болдин пил, тем угрюмее становился. Он совсем замкнулся в себе, почти не участвовал в беседе, а всё больше думал о чём-то своём. На вопросы брата и Веры отвечал коротко, односложно и нехотя. Вера же, наблюдавшая за ним весь вечер, была не на шутку встревожена его состоянием. Она видела, что он болен, измождён, вымотан, и что в его жизни произошло нечто очень серьёзное, что так сильно изменило Болдина. Ей стало  жалко его, хотелось чем-то помочь, но она не знала чем.  Да и как она могла это сделать, если даже не догадывалась о причинах его состояния?  В какой-то момент Вера не выдержала и вышла в кухню. Следом вышел Олег и застал Веру в слезах.
- Вера, прекрати истерику, – сказал Олег, взяв её за плечи, – если он заметит, будет ещё хуже.
- Что с ним происходит? Ты видишь, какой он?
- Да вижу, но не пойму что с ним. И спрашивать бесполезно.
- Он же больной, он совсем больной! Что с ним? Ты его глаза видел? Они же совсем чёрные! Чёрные и неживые. В них только боль и никакого света! Я его не узнаю – это не он!
- Я тоже вижу, что с ним что-то не то. Но и ты давай прекращай. Иди, умойся и приходи к нам за стол.
 В ту ночь их близость не принесла им радости, скорее наоборот,  только разочарование и чувство досады. Болдин не помнил, как уснул, но проспал он недолго, так как за окном уже вставал серый, без солнца рассвет. Сюрприз ждал его в аэропорту: когда Болдин купил билет и вышел с братом на ступеньки здания аэровокзала, чтобы перекурить, они увидели, как из такси выходит Вера, держа за руку свою дочку.
- Вот так сюрприз! – воскликнул брат, а Болдин поморщился, сердце его сжалось: он подумал, что эта девочка могла бы быть его дочерью.
- Мы решили проводить: кто знает, когда увидимся, – сказала Вера.
- Ну, тогда вы прощайтесь, а мы с Наденькой пойдём, купим мороженое.
- Ты пойдёшь с дядей Олегом за мороженым? – спросила Вера у дочки.
- Пойду, – ответила девочка и сама взяла дядю за руку.
- Ты не рад, что мы приехали тебя проводить? – спросила Вера, когда они остались вдвоём.
- Да почему же не рад? Для меня  это приятный сюрприз.
- Просто у тебя было такое лицо, когда ты нас увидел…
- Да нет, ты не так поняла. Понимаешь, сегодня утром я уже простился с тобой, и возможно, простился навсегда…
- Как в прошлый раз? Неужели мы больше никогда не увидимся?
- Возможно, что нет, но не по той причине, что ты подумала…
- Прекрати говорить загадками! Ты вчера весь вечер был сам не свой, и сегодня продолжаешь…
- Вера, ты не обижайся, но на это есть свои причины, о которых я говорить не могу. Да и не хочу. Просто поверь мне на слово, что ты  для меня очень дорогой человек, и я всегда помню о тебе. Я благодарен тебе за всё!
- Ты так говоришь, как будто действительно прощаешься со мной навсегда.
- Я правда не знаю, когда мы снова увидимся, и увидимся ли вообще. И на вчерашнее ты не обижайся: что-то со мной было не то… Ладно, в общем, прости и не держи на меня обиды.
- А я и не обиделась. Просто не понимаю, что с тобой, и от этого мне тяжело, а тебя  жалко.
- Значит, твои чувства ко мне до конца не остыли? Всё-таки столько лет прошло…
- А как ты думаешь, остыли они, если я, собираясь замуж, приехала к тебе по первой твоей просьбе?
- Прости за дурацкий вопрос. И помни, что ты  дорога мне…
… На подлёте к Саратову, когда до приземления оставалось не более получаса, Болдин вдруг встрепенулся: неожиданно для себя он отчётливо понял две причины своего состояния. Он наконец-то ответил себе на вопрос, почему его вдруг снова потянуло в Афган. Ответ показался Болдину настолько очевидным, что он тихо рассмеялся. Там, за речкой, он становился совсем другим человеком. Всё что до этого давило на него, морально угнетало и подчиняло себе – служба, начальство, жена – всё исчезало, оставаясь где-то далеко за горизонтом.  И там, в Афгане всё было настоящим, неподдельным. Там он сам принимал решения и сам за них отвечал, при этом в любой ситуации оставаясь самим собой, ни под кого не подстраиваясь и никому не угождая. Он брал на себя ответственность за груз, за жизнь своих солдат, и в целом, за выполнение приказа,  и эта огромная ответственность придавала ему уверенности в себе.  Да, где-то он трусил, где-то осторожничал сверх меры, где-то слишком рисковал и полагался на интуицию, но это были его решения и теперь, спустя некоторое время после возвращения, он не находил  причин быть собой недовольным и его совесть была чиста. В душе он гордился собой, чувствуя себя настоящим мужиком, и понимал, что возврата к себе прежнему уже не будет. В Афгане он был свободным, и чувствовал себя,  как свободный человек.  Решать свой второй вопрос он начал в первую же ночь по возвращении.
- Нам нужен второй ребёнок! – заявил он жене, как только они оказались в постели.
- О, Господи! Чего это ты? Я вообще-то ещё не думала над этим.
- Зато я подумал! Я долго не мог понять, чего нам не хватает в нашей жизни. Короче, нам нужен второй ребёнок и это не обсуждается. И лучше, если это будет девочка.
- Да что ты! Может, ты сам и родишь её? Я пока не готова. И такие вещи не решаются вот так, в порыве чувств.
- Именно так и решаются!  Именно в порыве!– ответил Болдин.
 Жена хотела что-то возразить ему, но он успел закрыть ей рот  поцелуем.

               
                Часть 2

                Возвращение    
               
                Глава 1

       День заканчивался, солнце склонялось к горизонту, и в это время суток начинало казаться, что здания казармы, штаба полка и столовой, как, в прочем, и  весь асфальт в военном городке нагрелись до состояния доменной печи и теперь сами дышали жаром.  Вид пожухлой, вялой зелени из окна кабинета капитана Болдина нагонял тоску и нежелание хоть на секунду покинуть спасительную кондиционерную прохладу. Рабочий день в полку давно закончился, командир провёл вечернее построение, и уже можно было идти домой, но Болдин не спешил, он ждал, когда немного спадёт жара. Да, и спешить ему было не к кому: свою семью он ещё месяц назад отправил в Саратов. Теперь он жил в состоянии волнительного ожидания: жена должна была скоро родить. Прослонявшись без дела по кабинету ещё с полчаса, Болдин решил, что можно собираться домой: солнце окончательно спряталось, а ждать, когда с близких гор потянет долгожданной прохладой и духота спадёт, было пустой тратой времени: раньше десяти вечера она никуда не денется.
Собрав со стола документы, капитан закрыл их в сейф и уже снял с вешалки фуражку, как в кабинет без стука вошёл дежурный по полку комбат капитан Шура Олейников:
- Я же говорил, что ты ещё не ушёл, – сказал он, с наслаждением подставляя лицо под струи прохладного воздуха из кондиционера.
- Кому сказал? – не понял Болдин.
- Да, начштаба! Кому же ещё? Ты ему вдруг потребовался, но он решил, что ты уже ушёл домой.
- И что? Ты подсуетился и сказал, что я в полку?
- Да. А что надо было сказать? А вдруг ты ему нужен позарез? Он всё равно послал бы за тобой посыльного и что?  Ты бы вернулся по этой духоте, как миленький. Оно тебе надо? Я не видел, чтобы ты уходил, вот потому и ляпнул наобум, что ты, возможно, ещё здесь.
- Шура, вот золотой ты человек! Цены тебе нет! Но ты ещё придёшь ко мне, попросишь чего-нибудь списать, что твои отличники боевой и политической подготовки раскурочили. Я спишу, я тебе так спишу, что вспотеешь платить за урон, нанесённый доблестной Красной Армии.
- Да, ладно, что ли! Я же тебя пожалел, чтобы ты назад в полк не притопал. Хотел же, как лучше.
- Ну, да! А получилось как всегда! Кстати, ты когда мне сдашь буссоль*? Шура, имей в виду, что я не намерен долго тебя прикрывать. Ты меня понял? Всё равно, рано или  поздно, но командир узнает, что твои бойцы её машиной раздавили.
- Да сдам я её, сдам! Мне же надо опросить людей, собрать объяснительные, рапорт написать…
- Шура, не пудри мне мозги, уже два месяца прошло, как твой водитель буссоль в помятую консервную банку превратил…
- Да, ладно! Неужели два? Всё, иди к начштаба, не утомляй меня…

       Подполковник Немиров сидел за столом и что-то быстро писал.
- Разрешите? – спросил Болдин с порога.
- О! Хорошо, что ты ещё не ушёл. Тут бумага пришла… в общем, по твою душу…  На, читай.
Болдин взял протянутый ему лист с печатным текстом, и только бросив на него взгляд, сразу понял, что это за листок - это был приказ комдива об откомандировании его в 40-ю армию. Цель командировки была та же, что и в  прошлый раз - доставка боеприпасов.
- Опять?  - спросил Болдин, и его рука с листком невольно опустилась.
- Выходит, что опять… - немного виновато, сказал начштаба.
- Да, что у них там, офицеров, что ли больше нет? – с досадой сказал Болдин, забыв о субординации.
- Я сам в недоумении… Вроде, должен был ехать кто-то из офицеров окружного склада боеприпасов, но почему-то передумали…  В общем, приказ не обсуждается и ты это знаешь…
Болдин вернулся к себе в кабинет с тяжёлым сердцем. Присев на угол стола, он закурил. Мысли опять, как и в первый раз, чехардой запрыгали у него в голове. А спустя некоторое время сам собой возник вопрос: как же так, ведь в глубине души он хотел этого, даже в тайне надеялся, что поездка повторится, а теперь испугался? Да, именно испугался, иначе это трудно было назвать другим словом. И этот испуг был вызван двумя причинами. Во-первых, он испугался за себя, за свою жизнь: одно дело думать о командировке, сидя в своём кабинете, и совсем другое снова оказаться там, в Афгане. И во-вторых, что же будет с женой, если с ним что-нибудь случится? Она должна  вот- вот  родить, а тут такие дела…
Болдин с раздражением раздавил окурок в пепельнице, открыл сейф и достал оттуда бутылку туркменского коньяка. Выпив, он сильно поморщился и сплюнул в урну жёлтую слюну: коньяк был вонючим, почему-то имел сильный запах лекарства и аптеки, и обжог горло так, словно это был не коньяк, а чистый спирт. Придя немного в себя после этого жуткого пойла, Болдин с недоумением посмотрел на этикетку.
- Какой-то технический спирт, закрашенный йодом! – пришёл он к выводу.
 Болдин был зол, но больше всего он злился сам на себя за то, что новость так  сильно вывела его из равновесия. Злился на своего начштаба, что тот подсунул ему приказ на ночь глядя, вроде, нельзя было отдать его утром. На коньяк, которым вполне можно было травить тараканов. Одним словом, жизнь для Болдина в одно мгновение резко изменила направление и потекла совсем по другому руслу. Ему казалось, что сейчас где-то в углу  кабинета прячется его судьба и с ехидной ухмылкой наблюдает за ним, за его реакцией, и спрашивает: « Ну, как? Ой, а чего это мы так испугались, а? Ведь ты хотел этого, разве нет? Теперь посмотрим, куда тебя выведет твоя дорога. Или заведёт…». И опять жизнь показалась Болдину настолько ничтожной, беспомощной и хрупкой по сравнению с волею судьбы, что все его прежние достижения теперь виделись ему мелочью, пустым звуком, никому не нужной вознёй. Но выпитая жидкость с громким названием «коньяк» уже заструилась по его жилам, прошлась мягкой волной по нервам и слегка ударила в голову. Всё, надо идти домой, а там уже можно будет  подумать о будущем. Взглянув на коньяк, Болдин завинтил крышку и поставил бутылку в сейф.
 – На всякий случай пригодится, если опять тараканы в доме появятся, – сказал он и, надев фуражку, вышел из кабинета.
Попасть домой можно было двумя путями. Либо пройти через овраг, потом по узкой улочке между тесно стоящими глинобитными домишками с плоскими крышами, затем мимо бетонного забора жилого городка дивизии, потом взяв чуть правее, пройти через пустырь и вот он - лётный военный городок, где жил Болдин. Но в тот вечер капитан пошёл другим путём, мимо городского рынка,  потом мимо почты и в скором времени  поднялся на второй этаж местного ресторана. Пройдя через большой зал с немногочисленной публикой, Болдин подошёл к стойке. В зале, как и на улице, стояла такая духота, что даже жирные мухи предпочитали лениво ползать по грязным столикам, а не кружить по залу с противным зудящим звуком. За стойкой буфета стоял невысокий туркмен с лоснящимся лицом и грязным полотенцем в руках. Увидев Болдина, он по-восточному льстиво заулыбался, закивал лысой, чёрной от вечного загара головой, и почему-то с акцентом эстрадного чукчи затараторил:
- А, капитана! Давно капитана к нам не заходил. Совсем забыл Ахмеда, не помогаешь мне плян  делать. Разве Ахмед тэбя обидэл, развэ не уважал?
- Салам алейкум, – сказал Болдин, не обращая внимания на пустые слова буфетчика.
- Ваалейкум ассалам, – закивал Ахмед.
Болдин посмотрел на засаленный, некогда белый халат буфетчика, затем перевёл взгляд на грязную стойку с мухами и невольно поморщился.
- Ай, что случилось, почему капитана такой хмурый?- снова забубнил Ахмед.
- Зуб болит, - не особенно утруждая себя враньём, ответил Болдин.
 За два года службы в Туркмении он хорошо изучил эту публику и потому знал цену их льстивой улыбке на блестящем от жира лице. Кроме того, капитан, не глядя на буфетчика, знал, как тот сейчас внимательно и цепко наблюдает за ним.
 – Пришёл к тебе за лекарством. Водка нужна на вынос.
- Ай, зачэм водка? Бери коньяк! Хороший, туркменский коньяк! Лучше не бывает!
- Нет, коньяком я сегодня уже зуб полоскал, плохо помогает. Водка нужна.
- Э, капитана, ты не то говоришь! Туркменский коньяк не может быть плохо помогать. Зачем обижаешь?
- Ты меня не понял, - сказал Болдин, и снова поморщился, – Ваш коньяк действительно хорошо помогает… от здоровья, но водка лучше зубы лечит. Короче, у тебя водка есть, и желательно московского разлива?
- Э-э-э, - тут же замычал Ахмед. – Да где ж я тэбэ найду прямо сейчас водку, да ещё московскую? Это дыфыцит, ой, какой страшный дыфыцит!
- Сколько? – коротко спросил Болдин.
- Откуда я знаю сколко? Такой водки у мэня давно не биль!
- Сколько? – повторил Болдин и нехорошо посмотрел на буфетчика. – Ты что, Ахмед, оглох?
- Почему оглох, зачем оглох? Подожди, пойду посмотрю, может, где случайно завалялась одна…   Или двэ?
- Если она московская, тогда «двэ»! – передразнил капитан буфетчика.
 Ему не пришлось долго ждать: спустя минуту Ахмед  снова появился за стойкой.
- Ай! Как тэбэ, капитана, повезло! Аллахом клянусь, случайно нашёл и как ты просил, двэ штуки.
- Я почему-то знал, что мне сегодня  повезёт. День у меня сегодня везучий, особенный, очень счастливый. Ну, что смотришь? Сколько я должен?
- По рэсторанным цэнам…  Двадцать пять за бутылку.
Наглость буфетчика не удивила Болдина, его забавляло поведение этого туркмена. Тот же, назвав цену, раза в два превосходящую даже ресторанную, стал, не глядя на капитана, с завидным усердием протирать грязным полотенцем стойку буфета. Болдин продолжал молча смотреть на Ахмеда, гадая, насколько у того хватит терпения выдерживать эту театральную паузу. Наконец, Болдину самому надоела эта игра и он сказал тихо, но достаточно твёрдо, так, чтобы и ребёнку стало понятно - шутить он не намерен.
- Ну, вот что… Вот тебе за всё тридцать рублей и молись своему Аллаху, чтобы в следующий раз я тебе за твою наглость голову не проломил этой бутылкой. Ты хорошо меня понял? А, Ахмед?
- Ай! Зачем ты такой злой? Зачем шуток не понимаешь? Ахмед весёлый человек, пошутил немного!
- Так и я весёлый человек, особенно сегодня. И я люблю пошутить. Только хочу, чтобы в следующий раз ты шутил осторожно.
- Конечно, капитана! Поговорили, пошутили, всем весело и пошли домой…
- Ну, будь здоров, дитя общепита! – сказал Болдин, и резко повернувшись, пошёл на выход из зала. Он физически ощущал на себе злобный взгляд Ахмеда, которым тот провожал капитана…

     Глава  2

        Придя домой, Болдин  первым делом убрал водку в морозильник, разделся и  стал под душ. Стоял он долго, остывая и смывая с себя пот и пыль туркменского лета. Наконец, почувствовав, что начинает зябнуть, Болдин закрыл кран и, обмотавшись полотенцем, как был мокрый, пошёл в кухню.  Ещё стоя под душем, он почувствовал, что проголодался. Конечно, можно было сходить на ужин в офицерскую столовую – он вполне успевал на последнюю смену - но для этого надо было снова одеться, а главное – опять выйти на улицу в липкую и пыльную духоту. Осмотрев свои холостяцкие запасы, Болдин достал из холодильника банку тушёнки, оставшуюся после последних учений, взял повядшую зелень, а из морозилки достал бутылку водки. Выставив еду в комнату на журнальный столик, он включил телевизор и расположился в кресле. По телевизору по общесоюзному каналу показывали очередную галиматью про успехи сельского хозяйства. Убрав звук до минимума, Болдин налил  рюмку водки и задумался. Пить он не хотел, но муть, которая поднялась в нём после получения приказа и слегка заглушенная коньяком, теперь снова давала о себе знать новой волной сомнений и тревог. Покончив с ужином и выпив пару рюмок водки, он закурил и принялся  мысленно разговаривать с собой. Он знал одну свою особенность: в трудных ситуациях стоило ему хорошенько разобраться в происходящем, поговорить с собой,  разложить всё по полочкам и наметить какие-то ходы, как неприятное чувство тревоги ослабевало, и в душе появлялась уверенность в благоприятном исходе. Воспоминания вернули его к первой поездке, в памяти стали одна за другой  всплывать картинки, замелькали знакомые лица, события того времени. Он вспомнил тех людей, с кем вместе проехал десятки километров, серую афганскую дорогу, разбитую и сгоревшую технику на обочине, и от этих воспоминаний ему стало грустно и  тепло. Значит, его желание снова вернуться туда вовсе не заблуждение, не кажущееся ощущение тоски по тем людям, которые остались там воевать? Понимание этого каким-то странным образом придало Болдину уверенности, что и на этот раз всё будет хорошо. Однако душевное смятение и беспокойство за семью не покинули его. Что будет с ними, если  всё-таки что-то случится? Себя можно успокоить, уговорить, что всё обойдётся, но война есть война и на ней убивают. Болдин знал точно одно: если что, родня его семью не бросит. Но разве дело только в этом?  Дальше развивать эту мысль Болдину не хотелось, с него было достаточно уверенности, что жена не останется одна. Да, и что тут лукавить с самим собой, если знаешь, что жена твоя ещё молодая женщина, красивая, умная и хорошая хозяйка, такая и с двумя детьми вполне может  выйти замуж.
Поднявшись, он бесцельно послонялся по квартире, выпил ещё стопку водки, но теперь уже не для успокоения, а для поднятия настроения и, закурив, подошёл к балконной двери. Сверху жужжал кондиционер, и Болдин с удовольствием ощутил идущий от него поток прохладного воздуха.
 Всматриваясь в темноту ночи за стеклом, он невольно вернулся мыслями к той своей первой командировке. Двойственное чувство овладело капитаном. С одной стороны душу терзала тревога: она накатывала волнами, то сжимая сердце нехорошим предчувствием, то снова отступая, и тогда всё начинало казаться не таким уж трагичным. Это состояние было неприятным, даже мучительным. А с другой стороны, выматывающего страха перед неизвестностью, как в первый раз, у Болдина не было – теперь он понимал, куда и зачем едет. Он хотел снова оказаться там, в Афганистане, потому что теперь знал, что это такое. Там, на войне, своя правда, которая всё в этой жизни расставляет по своим местам. А ещё Болдин понимал, что настоящий страх придёт, обязательно придёт, но позже, когда колонна начнёт отматывать первые десятки километров по Афганским дорогам, когда она втянется в какое-нибудь ущелье или «зелёнку». Вот тогда-то страх появится и непременно сожмёт тошнотворными клещами все внутренности, заставит колотиться сердце, затуманит разум и доведёт нервы до состояния натянутого предела. Но теперь капитан знал, что тот же самый страх работает, как предохранительный механизм, заставляя человека постоянно быть начеку, видеть всё и сразу, реагировать на малейшее движение и включает такое нужное, порой спасительное чувство, как боевое чутьё. Он хорошо помнил лицо своего водителя–сержанта. В минуты приближающейся опасности оно становилось неподвижным, а  запавшие глаза смотрели очень внимательно и напряжённо. Сейчас, стоя у балкона, Болдин подумал, что уже видел такие лица, только давно, в хронике военных лет. Тех солдат и наших ребят в Афгане разделяет более сорока лет, но насколько одинаковы их лица: уставшие, осунувшиеся, серые от постоянного напряжения. И глаза… Таких глаз в мирной жизни Болдин не видел. И дело тут вовсе не в страхе, а в том, что эти люди пребывают в совершенно иной временной реальности. Они иначе смотрят на жизнь, чем их сверстники там, в Союзе.  И живут они по другим законам, по законам войны. Да и время там течёт по своим правилам: по-иному ценится, по-иному измеряется. И многие вещи теряют свою значимость: одни становятся незаменимыми, а другие, ещё совсем недавно казавшиеся такими важными, вдруг обесцениваются полностью и становятся не дороже  обычной пыли под ногами. Теперь Болдин знал, что единственный патрон или граната могут оказаться дороже всего золота мира, а вода, обыкновенная вода из колодца, становится ценнее  запасов всех винных погребов вместе взятых…
Утром, не заходя в полк, капитан Болдин направился в штаб дивизии к своему дивизионному начальству подполковнику Кобзеву. Когда только капитан прибыл в полк, его отношения с Кобзевым сразу сложились хорошо и стали дружескими, без особой начальственной строгости. Они оба окончили одно училище, учились в одном дивизионе, только Болдин чуть позже своего начальника.
-  Здравия желаю, - сказал капитан, заходя в кабинет Кобзева.
-  Здорово, коль не шутишь, - ответил Кобзев.
-  Я решил  зайти за документами, а потом уж идти в полк.
-  Ну, и хорошо. Документы мы тебе сейчас отпечатаем, я подпишу их у начальства и ты свободен.
-  Я с вашего разрешения в полк позвоню начштаба, чтобы не искал меня на построении.
Кобзев кивнул и занялся бумагами. Болдин набрал номер подполковника Немирова и объяснил  причину своего отсутствия.
- Хорошо, - ответил начальник штаба, - ты там решай свои вопросы, а как всё полностью сделаешь, можешь отдыхать. Только завтра с утра появись в полку, получишь выписку из приказа и командировку. Когда отгрузка?
-  Думаю, что завтра с утра.
-  Ну, хорошо. Про выписку завтра не забудь,  -  закончил разговор подполковник.
-  У меня сегодня оказался  выходной, - улыбнулся Болдин. – Вот только сделаю все бумажные дела и  свободен…
-  Не переживай, бумаги  мы тебе сейчас сделаем. Слушай, а у меня есть идея. Может, мы вечерком посидим в кафе, выпьем на дорожку, ну, так, символически? Что-то вроде проводов …
-  Я не возражаю, - ответил Болдин. – Во сколько?
-  А давай часиков в семь? Нормально?
-  Мне нормально. Я сейчас холостяк, так что мне всё равно когда. Смотрите сами. А посидеть действительно надо.
-  Всё, замётано! – улыбнулся Кобзев  и хлопнул Болдина по плечу. – Ты поскучай пока, а я пойду к начальству, подпишу твои бумаги.
Кобзев взял документы у машинистки, сложил их в папку и вышел из кабинета.
-  Ваша жена, наверное, сильно волнуется, – сказала машинистка и сочувственно посмотрела на Болдина.
- Нет, не сильно. Она вообще не знает про командировки, - ответил капитан и внимательно посмотрел на молодую девушку с погонами прапорщика на  тщательно выглаженной рубашке. Раньше Болдин почему-то никогда не обращал внимания на эту миловидную девушку. Конечно, он видел её в кабинете Кобзева, знал, что зовут её Натальей Сергеевной и что она дочь бывшего  начальника штаба авиационного истребительного полка, погибшего несколько лет назад, ещё до прибытия Болдина в эту дивизию. Внешне девушка нравилась Болдину: она была миловидной, стройной, женственной, и при этом военная форма ей очень шла. Только теперь, отвечая на вопрос девушки, капитан обратил внимание, что безымянный палец её правой руки  пуст, хотя на вид ей было лет двадцать пять. Это обстоятельство показалось ему странным: по виду давно не школьница и не замужем… Может просто не носит кольцо? Нет, это маловероятно. Болдин  наблюдал и не раз, с какой гордостью, сами того не замечая, молодые замужние женщины носят обручальные кольца.
-  Как не знает? – удивилась девушка.
-  А так…  И в прошлый раз  и теперь её нет, она в России. Так уж получилось. Но даже если бы она была здесь, я бы сказал, что у нас учения или просто командировка, – сказал капитан.
-  Но почему?
-  А вы не понимаете? Простите, вас, кажется, зовут  Наталья Сергеевна?
-  Можно просто Наташа…
-  Так вот, зачем ей, Наташа, знать об этом? Чтобы ждать и нервничать?
-  Ну,… не знаю, она же ваша жена… Я думаю, она должна знать…
-  И что из того, что жена?  И зачем ей это знать? Если что-то случится, ей об этом и так сообщат, ну а требовать объяснений будет уже не с кого.
-  Всё равно, мне кажется, что вы не правы. Я знаю вашу жену, и я думаю…  Хотя, вам виднее.
-  Вы знаете мою жену? Откуда?
-  Ну, не то, чтобы знаю… Я не знакома с ней лично… Вы же живёте в лётном городке, так?
-  Так…
 -  А у меня в вашем доме живёт подруга. Я иногда бываю у неё  и видела вас с женой.
-  А… понятно. Тогда, Наташа, у меня к вам будет большая просьба: пусть мой секрет останется между нами, хорошо? Дело в том, что моя супруга не знает никого из наших полковых женщин, так что сказать ей про мои командировки  просто некому. Вы меня понимаете?
-  Да, конечно, раз  это ваш секрет… Я никому не скажу, -  пообещала девушка.
-  Тем более вашей  подруге, с которой  мы живём в одном доме, -  уточнил Болдин.
-  Ну, конечно, её-то я и имела в виду.
-  Договорились. И ещё. Как вы посмотрите на то, если я приглашу вас  сегодня вечером в кафе? Я бы очень хотел видеть вас в нашей мужской компании.
-  Ой, да что вы… нет, нет, это не тот случай. Спасибо, но…  извините, – сказала  Наташа,  и Болдин заметил румянец смущения на её щеках.
-  Наташа, вы работаете в одном кабинете с Кобзевым, вы делопроизводитель службы вооружения дивизии, значит, вы такой же мой сослуживец, как и он. Мы решили сегодня организовать мои проводы, так почему вы не хотите посидеть с нами?
-  Да как-то… Мужская компания… Они вас будут провожать, а я тут причём?
-  Наташа,  уговаривать вас я не намерен. Но… это мои проводы и я вправе пригласить, кого хочу. Это, во-первых. Во-вторых, будет Кобзев, вы, мой приятель, начмед из соседней части, и я. Всё! И кого из названных офицеров вы не знаете? Только моего приятеля? Ничего, быстро познакомитесь, он человек общительный. Так что, решайтесь.
-  Вы меня ставите в неловкое положение, - сказала девушка, а Болдин наблюдал за тем, как её пальцы непрерывно что-то перебирали на столе. – Ну, хорошо… Спасибо, я приду…
-  Это вам спасибо, - ответил, улыбнувшись, Болдин. - Значит, вечером в девятнадцать, в кафе Дома офицеров…               
 
                Глава 3

       Болдин шёл по коридору штаба дивизии и чему-то улыбался. Дойдя до приёмной командира, капитан на секунду задержался, поправил фуражку и вошёл в кабинет. В приёмной было прохладно, тихо шелестел кондиционер, а за столом рядом с большой дверью, оббитой чёрной кожей, сидел прапорщик – адъютант командира дивизии. На вид ему было не больше тридцати – холёный, с наглой круглой физиономией и такой красной от сытости, что казалось, от неё можно  прикуривать.
- Здравия желаю, - сказал капитан, -  подполковник Кобзев заходил к комдиву?
Прапорщик медленно поднял на Болдина сонные глаза, посмотрел невидящим взглядом и, не разжимая губ, лениво произнёс: -  Здоров… Только что вошёл. Тебе тоже туда надо? Обождёшь.
«Это надолго» - подумал Болдин про Кобзева, и уже повернулся, чтобы уйти, как вдруг остановился, и словно что-то припоминая, посмотрел на прапорщика.
- Это ты адъютант комдива?
- А что, разве не видно, раз я здесь сижу? – ответил адъютант с таким видом, будто разговаривал с придурком.
- Ну, мало ли…  Значит, это про тебя шла речь в военной прокуратуре? Похоже, хреновы твои дела, прапор.
Раньше Болдин не мог себе даже представить, с какой стремительностью может у человека   поменяться цвет лица – от ярко красного до бледно зелёного, причём волной, ото лба вниз, к  подбородку.
- Про меня? – переспросил прапорщик, приподнимаясь со стула, и в его глазах появился ужас.
- Ну, если ты адъютант командующего, как ты сам только что подтвердил, значит, про тебя.
- А чё я-то? Я ничего такого не делал.
- Ну, это ты будешь следователю объяснять.
- А кто там с кем обо мне что говорил?
- Слушай, у тебя сразу столько вопросов, что я даже не знаю с какого начинать ответ. В общем, я точно не знаю в чём дело – я просто мимо проходил по своим делам – но слышал, как говорили про какого-то прапорщика при комдиве, за которым давно присматривают, что, мол, окончательно обнаглел и пора на него заводить уголовное дело и закрывать его.
После этих слов Болдин на мгновение пожалел, что так спонтанно решил своей шуткой проучить этого самодовольного идиота. На прапорщика жалко было смотреть: его маленькие поросячьи глазки стали  увеличиваться и вылезать из орбит, рот открылся, и побелевшие губы по-рыбьи  что-то беззвучно шептали. Невольно Болдину припомнилось недавно прочитанное известное японское выражение: «потерять лицо».  Казалось, что ещё чуть-чуть и прапорщик окончательно превратится в студень, а затем сползёт  куда-то под стол. «Только бы не инфаркт» - подумал Болдин, и уже выходя из кабинета, добавил: - Да ты не расстраивайся, вас много таких к  армии присосалось, может и не о тебе шла речь. Но сухари на всякий случай суши – пригодятся.
Выйдя из приёмной, Болдин решил дождаться подполковника Кобзева возле кабинета. Он прошёл к окну в конце коридора и там расположился на широком подоконнике. Мимо него проходили озабоченные офицеры. Кому-то из них он отдавал честь, другим просто кивал головой, а с некоторыми  здоровался за руку, при этом мысленно продолжал искать ответ на один вопрос: зачем он пригласил Наташу на сегодняшний вечер в кафе? Соскучился по женскому обществу? Пожалуй, но не это было главным, и Болдин это понимал. Ему просто нужна была женщина? И это было правдой, так как из-за беременности жены у них давно прекратились постельные отношения. Но и этот вполне логичный ответ не удовлетворил его: тут было ещё что-то, что подтолкнуло капитана к решению познакомиться с девушкой поближе. А может, просто два этих простых человеческих желания слились воедино и теперь будоражили ему кровь?
     …Болдин вошёл в офицерское кафе и выбрал столик  в углу: там было уютно, прохладно и был виден  весь небольшой зал. Только капитан расположился за столиком и уже хотел заказать себе бокал сухого вина, как в дверях появился Кобзев.
- Добрый вечер, - сказал подполковник, присаживаясь к столу. – Кто ещё будет?
- Понамарёв, начмед из хозяйства Галантера.
- А, этот доктор с чеховской бородкой? Знаю такого. И всё?
- Не совсем.  Будет ещё один человек… Кстати, а вот и этот человек.
Кобзев посмотрел на входную дверь и в его глазах промелькнула растерянность: - Ты что, обалдел, что ли? Нахрена это нужно?
- А что ты так испугался?
- Да я не испугался, просто как-то неожиданно. Ты бы хоть предупредил меня. Нет, Наталья баба нормальная, с пониманием, но как-то…
- А чем плохо разбавить наше мужское общество этим чудным созданием? Хоть не так надерёмся в её присутствии, – сказал, вставая из-за стола Болдин. Он протянул смущённой девушке руку и помог ей сесть.
- Добрый вечер, - сказала Наташа и, взглянув на своего начальника,  по-детски покраснела.
- Наташа, а я ведь первый раз вижу тебя не в форме, - с удивлением произнёс Кобзев. – И должен сказать, что впечатление потрясающее. Нет, форма тебе тоже здорово идёт, но ты в ней совсем другая, взрослая какая-то.
- Спасибо, - ответила девушка, - и  хватит уже меня смущать. Я и так не решалась идти, просто в последний момент подумала, что уже пообещала человеку…
- Действительно, Владимир Михайлович, давай заканчивай смущать девушку, мы не на смотринах, – сказал Болдин и стал искать глазами официантку. - Итак, нам осталось дождаться ещё одного человека. Но мы можем заказать  спиртное, потому что я знаю его вкус и знаю, что он будет пить. Наташа, вы что предпочитаете?
- Мне сухого вина.
- В этом кафе есть «Фетяска». Правда вино это полусладкое, не сухое, но очень приятно пьётся, – уточнил Болдин.
- Хорошо, можно и «Фетяску»…
…Выйдя из кафе на душный вечерний воздух и остановившись у слабенького фонтана, компания ещё долго и громко продолжала о чём-то спорить. Наконец, попрощавшись уже, наверное, в десятый раз, они разошлись в разные стороны: подполковник с врачом жили в дивизионном городке, а Болдин с Наташей направились в сторону лётного городка.
- Вы не жалеете, что приняли моё приглашение и провели вечер с нами? Вам не скучно было? – спросил Болдин у своей спутницы.
- Конечно, нет, не жалею и не скучала. Вначале я стеснялась, конечно, но потом обвыклась. И Михалыч, он такой смешной, когда сильно выпьет.
- А как вам мой товарищ? Я Костю имею в виду.
- Ваш Костя – вылитый Чехов. Его можно в кино снимать, даже гримировать не надо.  Он очень забавный  и такой начитанный…
- Медик, врач – русская интеллигенция. Положение обязывает. Костя действительно очень эрудированный человек и военный врач в третьем поколении. А знаете что, Наташа – сказал Болдин, когда они уже подходили к городку, - давайте продолжим наш вечер, а? Как вы на это смотрите? И время ещё совсем детское. Да и живёте вы рядом.
- Как это продолжим? – спросила Наташа, и Болдин уловил в её голосе странные нотки: ему показалось, что она растерялась, хотя в душе, видимо,  надеялась на подобное предложение.
- Да очень просто: пойдём ко мне и посидим столько, сколько нам захочется. Я знаю, что сейчас вы будете говорить о том, что вам неудобно, что я женат, что соседи могут увидеть…
- Но ведь это так…
- Да глупости всё это! Если нас увидят и доложат жене – это уже будут мои проблемы. Впрочем, решать вам.
- Вы опять ставите меня в неловкое положение.
- Вы просто решите для себя, вы хотите продолжить  наш вечер или уже нет.
- Ну, конечно хочу…
- Тогда пойдёмте ко мне, а на условности махните рукой.
Наташа на секунду задумалась, затем, глядя в глаза Болдину, тряхнула головой и весело сказала:             «Ладно, вы меня уговорили! Пойдёмте к вам!»
Осмотревшись в квартире,  Наташа сказала:
 - А у вас уютно.
- Мне тоже нравится, - ответил Болдин из кухни, – вы располагайтесь, я сейчас.
- А это фото вашей жены? - услышал Болдин, открывая бутылку сухого вина, – Я сразу узнала её, хотя на фото она значительно моложе, чем сейчас.
- Да, это фото ещё до замужества, - сказал Болдин, заходя в комнату, - Присаживайтесь, а для того, чтобы вы быстрее обвыклись и почувствовали себя комфортнее, давайте ещё  немного выпьем.
- Давайте. А можно я вас о чём-то спрошу? Только вы не обижайтесь, хорошо?
- Спрашивайте.
- А вот, если нас видели и расскажут вашей жене, как вы ей всё объясните?
- Если честно, то пока не знаю. Я над этим не думал. Скорее всего, расскажу, всё как было.
- И вы думаете, что жена не приревнует вас?
- Конечно, приревнует, как без этого? Но я надеюсь, что у неё хватит мудрости  не давать воли своей фантазии. И мне кажется, что пока этого не случилось, не надо строить предположения, как всё может повернуться. Давайте поговорим о чём-нибудь другом.
- Например?
- Я ничего не знаю о вас, а вы мне кажетесь человеком очень интересным.
- О, нет, ничего интересного в моей жизни нет. Пока, во всяком случае… Родилась я в Серпухове, потом папу перевели в Прибалтику, а оттуда мы приехали сюда, в солнечный Туркменистан. Дальше…
- Дальше не надо, я знаю, что случилось с вашими родителями…
- Да… Вернуться к родственникам в Россию у меня не получилось – обстоятельства помешали. Тогда папины друзья предложили мне послужить, а там видно будет. К тому времени я уже успела перевестись в Ашхабадский университет на юрфак и закончить его заочно. Так я стала прапорщиком. Только служить в полку, где папа служил, я не смогла и меня перевели в вашу дивизию. Вот так я попала к Кобзеву.
- А какие планы на будущее?
- Пока не решила, но хотелось бы остаться в армии, ведь я в ней с самого детства. Хочу вернуться в Россию и там устроиться где-нибудь в военную прокуратуру – я же всё-таки юрист.
- Да, перспективы у вас заманчивые. Я искренне желаю вам удачи.
- Спасибо. А у меня есть ещё один вопрос. Можно?
- Да, сколько угодно!
- Я так и не поняла, там в кабинете… вы действительно считаете, что это хорошо, если ваша жена не будет знать о ваших командировках?
- Мне думается, что я правильно поступил. Я вам уже говорил об этом. Понимаете, я не хочу, чтобы она знала, куда я поехал и из-за этого жила в постоянном напряжении и страхе. Зачем это нужно? И кому от этого лучше, ей? Не думаю. Жить в ожидании и бояться любого звонка в дверь… Нет, уж пусть лучше остаётся в неведении.
- Мне кажется, теперь я вас поняла, - помолчав, сказала Наташа. Потом улыбнувшись, спросила: – А у вас есть какая-нибудь музыка?
- Есть, конечно. Вот же проигрыватель стоит. Хотите, я что-нибудь поставлю?
- Да, если вам не трудно.
- Хотите потанцевать?
- Нет! Впрочем, не знаю… Просто музыку пока, можно?
- Конечно. Медленную, лирическую? Я угадал?
- Да…
Болдин пересмотрел пластинки и, выбрав одну, включил проигрыватель. Затем он вернулся к столику, наполнил  бокалы вином. Она безропотно приняла от него бокал, и пока пила вино маленькими глотками, смотрела  Болдину в глаза, но что-то её смутило и она отвела взгляд.
- Не надумали потанцевать? – спросил он  и в его глазах запрыгали  весёлые искорки.
- Да, я хочу… Музыка очень красивая. А что это за мелодия? – спросила Наташа, положив руки на плечи Болдину.
- Это Поль Мориа. Называется «Мама».
Прижимая тонкое тело Наташи к себе, он чувствовал, как оно напряжено. Это волнение передалось и ему, а вместе с ним, неизвестно, как и откуда возник вопрос: « И что потом?». Он прозвучал для Болдина так явно и отрезвляюще, что на мгновение он остановился. Наташа стояла рядом и вопросительно смотрела на него. Болдин улыбнулся ей, поцеловал девушку в щёку, и чуть отстранившись, сказал: - Наташа, уже поздно. Мне кажется, вам пора. Извините.
- Что вы, я и сама уже хотела попрощаться с вами. Мне действительно пора…
Проводив девушку до подъезда,  Болдин взял Наташину руку в свою ладонь и, улыбнувшись, сказал: - Спасибо вам за такой приятный вечер.
- И вам спасибо, вечер действительно был замечательным. И знаете что… Спасибо вам, что так всё закончилось…. Правда! То, о чём мы оба думали, было бы лишним. Я знаю, как бы я после ужасно чувствовала себя. Нет, нет, пусть всё остаётся между нами так, как есть. Сегодня вечером мне действительно было очень хорошо.
- И вам спасибо… за понимание, - сказал Болдин и, поцеловав девушку в щёку, резко повернулся. Уходил он,  не  оглядываясь,  всё больше растворяясь в темноте душной ночи. Он  был доволен собой, потому что теперь знал: дай он волю своим чувствам, ничего кроме разочарования, стыда и сожаления он бы не испытал…

                Глава 4               

        … К месту, где дислоцировался отдельный десантно–штурмовой батальон, колонна капитана Болдина подошла ближе к вечеру. Болдин прошлый раз уже проезжал это место в составе своей первой колонны, но тогда дело было днём, колонна остановилась, сделав короткий привал, и пошла дальше. Пока начальник охранения решал с десантниками какие-то свои вопросы, к Болдину подходили офицеры батальона, здоровались, спрашивали про Союз, что там нового, и снова уходили по своим делам. Теперь же колонна должна была здесь заночевать.  Узнав, где находится начальник штаба, Болдин направился в ту сторону.  Палатку он нашёл сразу: она была больше остальных, полы её были подняты и слабый ветерок легко заметал мелкий песок внутрь палатки. Крепкого, загорелого майора он нашёл тут же. Тот сидел голым по пояс за столом и рассматривал большую карту.
- Здравия желаю, товарищ майор! – поприветствовал Болдин начальника штаба. Майор поднял голову, посмотрел на запылённого капитана и, что-то припоминая, спросил: – Здорово! Ты, капитан, с колонны, которая сейчас пришла?
- Так точно. Да мы уже с вами виделись прошлый раз, когда мы здесь у вас днём останавливались. Правда,  давно это было. Вы подходили ко мне и спрашивали, как давно я из Союза и что там нового.
- А! Точно! Я сразу подумал, что твоё лицо мне знакомо. Значит, опять с колонной?
- Да, с ней родимой.
- Понял. Везучий ты, капитан!  Я смотрю серьёзное у вас, однако, охранение: и БТРы*, и БМПешки. Ну что же, рад тебя видеть живым и здоровым.  Хочу тебя предупредить, что туда дальше  идёт спокойный участок, там «зелёные»* стоят. Правда, надежды на них никакой, но всё-таки…  А вот потом пойдёт совсем хреново: зайдёте в ущелье, а там всё может быть. Ладно, прорвётесь. Ты, конечно, ещё не разместился?
- Когда же было?
- Ну, вот что. Вот кровать в углу, ложись туда. Это кровать одного нашего взводного, но он два дня назад в Союз улетел в отпуск, так что располагайся. Только песочек стряхни с подушки.  А я скоро закончу и мы поужинаем. Не возражаешь со мной поужинать? Ты недавно из Союза, а для нас это почти, как с другой планеты. Так что готовься, вопросами завалят.
- Поужинать? Конечно, не откажусь – весь день ничего не ел, только курил, да  воду пил. К тому же, у меня есть чем ужин приправить. А насчёт вопросов… да, ради Бога, сколько угодно. Только и у меня есть один вопрос: где у вас можно помыться?
- За палаткой умывальник, а если хочешь весь помыться, то это надо дойти до бочки – она через три или четыре палатки от нас в сторону кухни – найдёшь по запаху. И давай на «ты». Мы здесь, среди офицеров, отвыкли от субординации, отвыкли выкать,  даже как-то непривычно тебя слушать.
Болдин прошёл  к кровати взводного, положил на неё свой вещевой мешок, разделся до плавок и, прихватив полотенце с мылом, пошёл искать ту самую заветную бочку, о которой говорил начштаба.
Вернувшись, он увидел, что майор закончил работу, убрал карту и теперь отдавал распоряжение какому-то прапорщику. Тот,  молча, выслушал его, кивнул и  быстро вышел.
- Ну, помылся? Будем ужинать?
- Да, помылся. Сразу жить захотелось! И есть тоже! – улыбнувшись, сказал Болдин.
- Я уже передал распоряжение на кухню, сейчас  ужин принесут. А пока, давай к столу: пропустим по сто, а там уж и наши начнут подтягиваться.
Майор вынул из ящика две банки консервов, открыл их, затем крупно нарезал серый солдатский  хлеб, а из тумбочки достал зелёную фляжку. Болдин тоже поставил на стол бутылку водки, прихваченную  ещё из дома.
- Ну, что, вздрогнули? Кстати,  как тебя зовут?
- Владимир.
- А я Сергей. Тогда за знакомство!
Закусывая мясом из консервной банки, Сергей стал расспрашивать про новости в Союзе.
- Да никаких особых новостей нет, - отвечал Болдин, – всё, как всегда: бардак был, есть и будет. Меня настораживает тот факт, что по телевизору подозрительно радостно стали рапортовать о каких-то наших успехах, которые мы, обычные люди, почему-то не замечаем и не видим. Не к добру все эти бравурные  доклады, хреновая примета. После таких заявлений жди неприятностей.
- А я не был в Союзе уже больше года, - сказал Сергей и нехорошо усмехнулся. – Ничего, скоро поеду, посмотрю, как там дела, и как меня ждут. В прошлый раз мой отпуск так быстро пролетел, что я его не заметил. Хотя… сам виноват, пил я много, потому и отпуска не заметил. А пил не по глупости, причина была. Да, ладно, переживу!
Болдин хотел о чём-то спросить майора, но передумал. В палатку вошёл солдат в белой поварской куртке.
 – Разрешите, товарищ майор?
- А вот и наш ужин прибыл. Давай, заходи. Что у нас сегодня?
- Рис с тушёнкой. А ещё салат из маринованной свёклы. Чай я  потом принесу.
- Хорошо, Рашид, договорились. Вы колонну покормили?
-  Нет ещё, но покормим.
- Смотри, не оставь водил голодными.
- Никак нет, товарищ майор, не оставим.
- И имей в виду, если опять нахрюкаетесь с водилами, как прошлый раз, я лично повешу на тебя полный РД* и будешь ты у меня бегом горы штурмовать. Понял? А после выгоню с кухни к чёртовой матери и  лично вручу тебе гранатомёт, чтобы служба мёдом не казалась. Ты понял меня, сын знойных степей?
- Так точно. Но, товарищ майор, я  же только чуть - чуть выпил. Земляка встретил, ну выпили…
- Рашид, я повторять не буду, а ещё лучше будет, если я напишу твоему деду, как ты здесь водку трескаешь, мусульманин  хренов.
- Тогда лучше сразу расстреляйте  – домой я не поеду, дед всё равно убьёт меня.
-Вот то-то же. И ты не думай, я шутить  с тобой не намерен. Всё, иди на кухню! И про чай не забудь.
Ближе к ночи в палатку стали приходить  офицеры. Они здоровались с Болдиным, жали ему руку и задавали один и тот же вопрос: « Ну, как там, в Союзе, что нового?». Капитан отвечал односложно, офицеры кивали и садились за стол. Тут же появлялся Рашид с мисками, полными каши, расставлял их на дощатом столе и убегал за новыми порциями. Болдин не заметил, откуда взялись ещё две зелёные фляжки. Офицеры молча наливали водку в белые эмалированные  кружки, выпивали и принимались за кашу. Болдину интересно было наблюдать за этими людьми. Они почему-то не были похожи на тех офицеров, с которыми он каждый день виделся в полку, в штабе дивизии или просто в офицерской столовой. И дело было не в черноте их загара, пропылённой и выцветшей  одежде или налёте серого цвета на лице из-за въевшейся в кожу пыли. Продолжая наблюдать за ними, Болдин, наконец,  понял, в чём проявлялась  их непохожесть - в поведении. Да, именно в поведении, и ещё, пожалуй, в мимике и жестах. Все, кто в эту минуту находился вместе с ним в палатке, были неразговорчивы, сосредоточенны и мало кто улыбался.  И глаза у них были, как показалось Болдину, какие-то потухшие, безжизненные, и ничего, кроме глубокой усталости, он в них не видел. Но это была не физическая усталость, а скорее моральная, хотя Болдин про себя назвал её душевной. Разговаривали они между собой коротко, без обычных эмоций, прекрасно понимая друг друга с полуслова. Жесты их были лаконичными, но выразительными. Наскоро перекусив, некоторые офицеры ложились и мгновенно засыпали, другие оставались за столом и пили крепкий чёрный чай, а несколько человек, на ходу дожёвывая ужин, уходили куда-то в черноту душной ночи. Даже ночью жизнь батальона не прекращалась.
- Сергей, мы кое - что забыли, - вдруг сказал офицер с погонами капитана на «афганке» и поднял кружку.
- Да нет, я не забыл. Давай, мужики, налейте себе на третий тост.
Офицеры разлили водку по кружкам, все встали и посмотрели на начштаба.
- Вечная память тем, кого нет с нами. И за тот батальон…  Земля им пухом.
Выпили молча, сели за стол, но никто не смотрел в глаза друг другу, будто им было за что-то стыдно.
- А про какой батальон ты сейчас говорил? – тихо спросил Болдин у Сергея.
- Да… Недавно была тут одна история, – неохотно начал майор. Помолчав,  он налил себе чаю и продолжил: – Батальон один, не из наших, пехота… В общем, выдвинулись они в какой-то квадрат, то ли на караван, то ли ещё какой-то приказ был у них. Комбат повёл батальон как положено: две роты по краям ущелья, поверху, а третья понизу, по руслу высохшего ручья.  Прошли уже прилично, как вдруг по связи получают приказ спуститься всем в ущелье и так продолжать двигаться в указанный квадрат. Подполковник комбат стал говорить, что так нельзя вести людей, можно напороться на духов, а ему в ответ одно: выполнять приказ и всё тут. Короче, спустились две роты в ущелье, прошли пару километров и натолкнулись на такую мощную засаду, что весь батальон так на камнях и остался. Представляешь, батальон! Мне кажется, что их там ждали – уж больно сильная была засада. Я не знаю, много ли людей выскочили из той мясорубки, но комбат каким-то чудом уцелел. После стали разбираться, кто отдал такой дебильный приказ, да хрен там, концы в воду, а крайним сделали комбата. А я за свои полтора года здесь хорошо изучил этих штабных командиров и верю этому комбату, верю, что был такой приказ, а по сути – предательство! Эти генералы штабные, они только пальцем могут по карте водить, да Наполеонов из себя корчить. Ни хрена не знают, не понимают, в настоящем бою сами ни разу не бывали, но ты попробуй с ними поспорить – себе дороже. Сколько людей погибло из-за таких тварей! – воскликнул майор и так треснул кулаком по столу, что кружки подпрыгнули и опрокинулись.
- Ладно, Серёга, кончай распыляться, с ними и так всё ясно, – сказал тот капитан, что напомнил про третий тост. В палатке повисла гнетущая тишина. В это время в откинутый полог заглянул солдат, и, обращаясь к начальнику штаба, сказал: - Товарищ майор, там наши с поиска вернулись, притащили «зверька» и просят вас подойти. Они там, возле техники.
- Хорошо, сейчас иду, – ответил майор.
- Сергей, я с тобой. Можно? – Спросил Болдин.
- Хочешь  вблизи на «духа» полюбоваться? Пошли…
Подойдя к площадке, где стояла батальонная техника, офицеры увидели странную картину: на коленях стоял душман, голова его была низко опущена, он что-то мычал, раскачиваясь из стороны в сторону, его руки были разведены в стороны, к запястьям были привязаны верёвки, как растяжки,  а  их свободные  концы  держали два десантника.
- Ни хрена себе! Это что за распятие? – спросил майор, подходя ближе. Из темноты вышел человек, видимо,  старший группы.
- Панченко, доложи, что за чудо ты приволок и где вы его откопали? – спросил у него Сергей.
- Мы уже возвращались, когда почти у самого лагеря, у ручья, заметили какое-то шевеление. Присмотрелись, вроде «дух», а может и нет, непонятно было. Мы не стали торопиться, а когда он поднялся, ясно стало, что «дух» - автомат на плече висел. Ну, мы его и оприходовали. Только он совсем обкуренный, а может ещё чего серьёзнее. Стал на нас кидаться, как дикий, ни хрена не соображает. Я к нему пару раз приложился, а ему хоть бы что, как деревянный. И глаза повылезали. Не, это не язык, зря только тащили. Надо было его там оставить: пристрелить по-тихому  да и всё.
- Так, прапорщик, ты кончай эти разговоры. Не тебе решать, кого тащить, а кого нет. Где Рахимов? Найдите мне этого таджика! Давайте его быстро ко мне, тут кое -  что перевести надо.
Пока майор прикуривал, из темноты выскочил молодой десантник.
 – Товарищ майор, вызывали?
- Да, Рахимов, вызывал. Видишь вот этого «духа»? Надо расспросить его, кто он и откуда. Чего тёрся возле лагеря? Кто его командир? Из какого он отряда? Ну, в общем, как всегда. Только вряд ли у тебя что получится, но всё равно…  попробуй для порядка.
Солдат подошёл к душману  вплотную и стал задавать ему вопросы на непонятном языке. Пленный поднял голову и вдруг стал дико выкрикивать какие-то слова, дёргая руками, да так, что два здоровых  десантника с трудом удерживали верёвки.
- Так! Рахимов, заканчивай допрос, с ним всё ясно. Панченко, ты знаешь, что надо делать, – сказал майор, повернувшись к прапорщику.
- Понятно, – ответил прапорщик  и кивнул двум солдатам, державшим верёвки.
Вернувшись в палатку, майор  разлил остатки водки  по кружкам.
- А куда ты его? – спросил Болдин, хотя уже догадался о дальнейшей судьбе душмана.
- Как куда? В расход, – ответил Сергей.
- Может, надо было оставить его до утра, а там допросить…
Майор странно посмотрел на Болдина. В это время прозвучала далёкая автоматная  очередь.
- До утра при таком количестве наркоты он бы не дожил, вернее, от кумара бы сдох. Я это уже проходил. Считай, что спасли мы его от мучительной смерти. А может, надо было дать помучаться, а то я что-то  слишком добрый к ним? Ладно, всё, давай ложиться.
- Да, давай... – ответил Болдин и лёг на кровать. Но, несмотря на трудный день, на усталость, он долго не мог заснуть. Лёжа с закрытыми глазами, он думал о семье, о людях, с которыми сегодня сидел за столом. Вспомнил расстрелянного афганца, рассказ майора о погибшем батальоне. Перед его взором проплывали виденные днём картинки: сгоревшая техника на обочине, унылые кишлаки, какие-то люди в рваной и потрёпанной одежде, женщины с закрытыми лицами, стайки ребятишек на улице и камни, камни, камни… Серые, засыпанные песком и редкая верблюжья колючка, торчащая  между ними. Кое - где шары «перекати поле», перекатывающиеся по дороге от лёгкого порыва ветра…
- Капитан! Давай, вставай! – сквозь сон услышал Болдин прямо над ухом. Он открыл глаза и увидел улыбающегося майора. Тот стоял голый по пояс с полотенцем на шее. – Мойся, да сейчас завтракать будем. Говорят, Рашид расстарался, где-то барана нашёл, будем макароны с подливкой на завтрак кушать. Мне непонятно одно: где этот сын знойных степей барана нашёл? Как бы ко мне днём делегация местных аксакалов не нагрянула с интересным вопросом: не видели ли мы их барана?
- Может быть, и нагрянут. Ладно, я мыться пошёл, а выпью только чаю – не стоит плотно наедаться перед дорогой.
- А, понял тебя. Тоже верно, лучше, конечно, натощак, а то мало ли…

                Глава 5

  … То ли слова начальника штаба так повлияли на Болдина, то ли сработал инстинкт самосохранения, но с момента, когда колонна втянулась в ущелье, он стал ждать нападения. И не просто ждать, он был уверен, что сегодня в этом ущелье их будут поджидать «духи», и что без боя им сегодня не выбраться. Спроси у него кто-нибудь, почему он был так в этом уверен, вряд  ли Болдин смог бы внятно что-то объяснить. Он просто знал, что если не в эту, так в следующую минуту грохнет фугас под колёсами или ударят сверху гранатомёты, или ДШК*. От волнения ему стало не хватать воздуха, в животе зашевелилось что-то горячее и неприятное, а  во рту пересохло так, будто он не пил много часов.
 - Нехорошее место, - сказал капитан, всматриваясь в первый склон ущелья, - того и гляди влепят по нам.
 - Здесь все места нехорошие, куда ни глянь, - зло ответил сержант-водитель.
Болдин промолчал. Он сдвинул предохранитель на автомате и приоткрыл дверцу кабины. В следующее мгновение рвануло так, что казалось, каменные стены сейчас рухнут и завалят всё ущелье. Болдин вздрогнул всем телом. Несмотря на всю внутреннюю уверенность, что сегодня им не миновать засады, взрыв оказался совершенно неожиданным и очень сильным. Капитан увидел, как от взрыва фугаса корма первой БМП задралась вверх, машина встала почти вертикально, затем грохнулась на дорогу, а дальше всё заволокло чёрным дымом. Схватив вещмешок и автомат, Болдин выскочил из кабины и тут же оказался за передним колесом. Откинув вещмешок в сторону, Болдин выглянул из-за колеса и сразу понял, что на этот раз за них взялись всерьёз – весь правый склон ощетинился стволами автоматов и гранатомётов, а откуда-то сверху, от солнца, начали методично долбить по колонне из пулемётов. Раскаты взрывов, треск автоматных и пулемётных очередей слились в один общий грохот, а многократно усиленный эхом, этот страшный звук рвал барабанные перепонки и душу. Болдин услышал второй сильный взрыв, но теперь уже где-то в конце колонны. Затем рвануло ещё раз, теперь уже ближе, и после этого по ущелью пополз чёрный жирный дым.  Ведя короткими очередями огонь по правому склону, Болдин лихорадочно искал решение вопроса: что делать? То, что на этот раз их живыми не выпустят, он понял сразу по тому, как была подготовлена засада: плотность огня, глухой стук крупнокалиберных пулемётов и частые трубные хлопки  гранатомётов не оставляли никакой надежды на удачный исход боя. Надо было уходить, и не просто уходить самому, а выводить людей, кого ещё можно было спасти. Только вот, машины… Что было в других, Болдин знал приблизительно, но его четыре Урала, ЗИЛ и два КАМАЗА были загружены боеприпасами под завязку.   Неужели всё придётся духам оставлять? Ну, нет, такой радости он им не доставит!
Перевалившись на спину, Болдин стал осматривать склон, рядом с которым стояла расстрелянная духами колонна.  Первое, на что он обратил внимание, было то, что склон оказался не отвесным, местами он выглядел достаточно пологим, и второе, что можно было по нему карабкаться вверх, прячась за камнями, скальными выступами и валунами. И вершина этого склона, похоже, была не так уж высоко, вполне можно добраться до неё.
Болдину пришлось несколько раз крикнуть своему водителю прежде, чем тот услышал капитана.
 – Коля, ползи ко мне! – кричал Болдин во всю мощь своих лёгких. Николай что-то крикнул в ответ, но не полз, а просто несколько раз перекатился и оказался рядом с капитаном.
 – Значит так, - прокричал Болдин, - крепко нас здесь прихватили, нам не отбиться. Надо уходить. 
- Да я сам уже понял, что здесь нам хана. А как уходить, куда?
- По этому склону будем уходить. Тебе надо вот что сделать: ты проберись вдоль колонны, собери, кого сможешь, и всех сюда, ко мне. Если найдёшь кого-то из офицеров, скажи, чтобы  тоже сюда пробирались.   
- Всё, я понял, - ответил сержант.
 - Только давай осторожней – ты мне живым нужен.
Водитель приподнялся, и перебегая, где пригнувшись, а где ползком, стал пробираться вдоль колонны к её концу. Болдин видел, как он останавливался возле машин, что-то кому-то кричал и показывал рукой в его сторону. Но скоро капитан потерял сержанта из виду, и тогда он сам пополз в голову колонны. Вернулся он к своей машине с пятью солдатами – это были все, кого он смог найти.
 - Как погиб начальник охранения, ты сам видел? – спросил Болдин у сержанта с перевязанной рукой.
 - Да, видел. Он ехал на броне на первой БМПэшке.  А вторую с РПГ* сожгли. Там, видать, боекомплект взорвался – башню снесло, как ветром сдуло. Третьим шёл «Урал», в него тоже сразу попали из ДШК и прямо в бензобак. Нет, впереди такая пробка, что вам её не растолкать. Там только танком можно скинуть их в ущелье. А где его взять?
 - Ясно, - ответил Болдин. – Значит, так! Дождёмся своих с той стороны колонны и будем уходить из ущелья вот по этому склону. Он не такой уж крутой, тем более, что выбора у нас всё равно нет. Раненые в ногу есть? Все могут топать?
 - Да вроде нет, - ответил за всех тот же сержант с наскоро перевязанной рукой.
 - Тут, парни, есть ещё одно дело, прежде, чем мы уйдём…
В это время появился сержант, посланный Болдиным, а за ним несколько чумазых, запылённых и в испачканных кровью афганках, солдат. Стараясь перекричать грохот стрельбы, Болдин спросил, надрывая горло:
 - Сколько вас?
 - Со мной всего восемнадцать, - ответил Николай. – Вот этих пятерых вообще нашёл случайно. Я почти прополз мимо, как вдруг слышу, орёт кто-то: «Офицеры есть? Командуйте нами хоть кто-нибудь»…
 - Ясно. Сколько раненых?
 - Пятеро, но не сильно: в руку, в плечо. Трёхсотых нет, только один ранен в ногу, вернее в бедро, идёт совсем плохо.
 - А офицеров нет, что ли?
 - Живых я не нашёл. Да там полколонны горит, даже искать бесполезно! Был один прапор из тех.замыкания, но пока я до него дополз, он помер – у него весь живот разворотило, видать, пуля разрывная попала или из ДШК в него влепили.
 - Понятно. Итого вас двадцать три человека, - стараясь перекричать грохот стрельбы, сказал капитан. – Я повторяю, мы будем уходить по склону, но в моих машинах боеприпасы. Семь машин. Этот «Урал» первый и за ним ещё шесть машин. Они не должны достаться «духам». Мне надо шесть добровольцев, кто умеет обращаться с гранатомётами.
 - Расстрелять эти машины? Я могу, я год назад начинал гранатомётчиком в полку, это уже потом меня перевели в автобат, - сказал всё тот же сержант с повязкой на руке.
 - Хорошо, пойдёшь ты. Но одного человека мало.
 - Я пойду. Я тоже стрелял из РПГ, - сказал ещё один солдат с погонами рядового.
 - Да нас, товарищ капитан, двоих хватит, больше не надо, - заверил Болдина раненый сержант.
 - Ну, ладно. Слушайте, парни, внимательно. РПГ и гранаты к ним вот в том ЗИЛе. Сами гранатомёты в ящиках, что ближе к кабине, гранаты – у заднего борта. Много гранат не набирайте, надеюсь, что с близкого расстояния не промахнётесь. Стрелять по бензобакам.
 - Ясно, товарищ капитан. А вы нас наверху будете ждать?
 - Да, мы сейчас начинаем подъём и будем ждать вас наверху. Вот этот «Урал» взорвёте последним. И учтите, мужики, нельзя «духам» оставлять такой подарок, машины надо обязательно взорвать. Кроме того, дым от машин послужит нам дымовой завесой.
 - Ясно…. Товарищ капитан, а убитые здесь останутся? – спросил рядовой, который вызвался стать гранатомётчиком.
 - Да, мы с ними не дойдём… - сказал Болдин и отвернулся.
Когда двое скрылись за камнями, капитан осмотрел оставшихся.
 - Пересчитайте патроны. И сколько у нас фляг с водой? Есть у кого гранаты?
Бойцы стали хлопать себя по карманам и подсумкам. Выяснилось, что патронов не так уж много, а воды и того меньше.
 - Да, не густо,- сказал Болдин. – Получается, по магазину на брата и по стакану воды.
 - Можно ещё раз проползти вдоль колонны и собрать патроны у убитых, - предложил Николай.
 - Отставить! Этого мы делать не будем, нет времени, да и риск большой потерять ещё кого-то. Теперь слушайте меня внимательно. Это приказ. Начинаем подъём после подрыва первой машины. Одним броском поднимаемся вверх по склону, но не вместе, а как тараканы, врассыпную. Спешить не надо, карабкайтесь от камня к камню и прячьтесь за ними. Смотрите, как ложатся очереди. На щебне с песком это хорошо видно. Если рядом – не высовывайтесь, ждите. А если чуть дальше – рвите, что есть силы. Но сначала определите камень, до которого надо вскарабкаться. Нас ещё дым должен прикрыть. Главная задача – выбраться наверх не быстро, а живыми и невредимыми. Всё ясно? Вопросы есть?  - ответа не последовало.
 - Вопросов нет. Пока первую машину не подорвали, посмотрите и выберите себе укрытие наверху. Автоматы за спину. Вы двое помогаете раненому. После подрыва по моей команде начинаем подъём. И последнее. Если кого ранят, те, кто ближе, хватайте бойца и тащите вместе с остальными наверх. Если же убьют, оставляем его – мы ему уже ничем не поможем, только живых подставим под «духовские» стволы.
Дожидаясь взрыва первой машины, Болдин высунулся из-за валуна. Пока он собирал бойцов, отдавал приказ, он не видел, что происходит в ущелье и не знал, есть ли там какое-то движенье. На первый взгляд в ущелье было всё без изменений – «духи» поняли,  что сил у них больше, что русским не уйти, и уже открыто, как в тире, расстреливали колонну. В это время сквозь грохот Болдин услышал недалёкий хлопок из РПГ, а вслед за ним в закопчённое небо поднялся столб огня.
 - Это первая! Все готовы? Тогда вперёд, пошли!
Все выскочили из-за спасительного валуна и врассыпную стали карабкаться вверх. Словно отвлекая внимание «духов», следом рванул бензобак второй машины, и ущелье ещё больше заволокло чёрным дымом. Болдин поднимался по склону последним, почти не прячась. Одновременно он высматривал себе дорогу и поглядывал на тех солдат, что помогали раненому в бедро бойцу. Третий, а за ним и четвёртый взрывы застали их рядом с вершиной. Стрельбы по ним почти не было, только за несколько метров до конца подъёма ударили по ним пулемётные очереди. Когда Болдин последним вскарабкался на вершину, все его люди были уже там. Они лежали на камнях и старались отдышаться.
 - Сколько было взрывов? – судорожно дыша, прохрипел капитан.
 - Семь. Это был последний, - ответил кто-то из бойцов.
 - Точно?
 - Точно, я считал.
 - А мне показалось, что только четыре.
 - Нет, точно семь. Два раза рвануло почти одновременно.
Осмотревшись, Болдин понял, что они оказались на плато. Оно было почти ровным, и только уходя к горизонту, опускалось куда-то вниз.
 - Николай, - обратился капитан к своему водителю, - ты сейчас идёшь к краю этого плато ждать наших. Возьми себе ещё одного человека. Это на тот случай, если «духи» вздумают преследовать тех, кто внизу. Надо прикрыть парней пока подниматься будут. Хотя, вряд ли «духи» решатся на это – у них теперь есть работа  поинтересней: разграбить уцелевшее. Но прикрыть ребят, если что, надо! Потом нас догоняйте. А теперь все слушайте приказ! Уходить будем вдоль ущелья назад, откуда приехали, в сторону, где стоит ДШБ. Трое выйдут передовым дозором в разведку. Не спешите, идите внимательно и осторожно – впереди могут быть «духи». В бой не вступать, сразу назад и предупредить нас. Двигаться будем скрытно. Место открытое, днём нас издалека будет видно, поэтому сейчас уходим подальше отсюда, а потом двигаемся только с наступлением сумерек. Раненого нести посменно. В случае моего ранения или смерти за меня остаётся Николай, мой водитель. Есть вопросы? Вопросов нет. Тогда вы трое – в разведку. Мы выдвигаемся через двадцать минут после вас. И последнее. Воду экономить изо всех сил!
      Трое солдат, назначенных Болдиным, пошли вдоль ущелья, а Николай с ещё одним солдатом спустились чуть ниже по склону и там залегли за камни в ожидании гранатомётчиков. Болдин осмотрел свой небольшой отряд. Солдаты были измождены, очень уставшие, пропылённые, в грязных подтёках на серых лицах, некоторые с окровавленными повязками, но он не увидел в их глазах отчаянья или страха, и это для него было главным.               
               
                Глава 6               

Из ущелья поднимался чёрный, смрадный дым. Он полз вверх, словно цепляясь за камни, и дальше зависал над ущельем шапкой, как будто ветра там, в вышине, совсем не было. Болдин посмотрел на раненого, лицо у солдата было болезненно бледным. Он сидел, привалившись спиной к камню, с закрытыми глазами, морщась от боли и прижимая окровавленную руку к намокшим бинтам. Положив автомат на колени, Болдин присел рядом с раненым.
- Ну что боец, смотрю тебе совсем хреново?
Солдат открыл глаза, попытался пересесть повыше, но Болдин остановил его.
- Сиди, отдыхай. Тебя как зовут? Как нога?
- Андрей, - ответил раненый сиплым голосом. – Рана болит, но терпеть можно.
- Понятно. Надо повязку сменить. Сам сможешь?
- Да конечно. Только бинтов у нас маловато. 
- Знаю, но мы что-нибудь придумаем. Ты вот что…, - начал капитан и оглянулся по сторонам, словно проверяя, не слушает ли их кто. – Ты в туалет по-маленькому не хочешь?
Солдат с удивлением посмотрел на капитана. – Нет, не хочу.
- Зря, потому что всё равно придётся.
- Что? – продолжая удивлённо смотреть на капитана, спросил боец.
- Ну, понятно, ты не в курсе, потому объясняю. Понимаешь, Андрей, у нас здесь, как ты видишь, медсанбата или хотя бы санчасти нет. Идти нам ещё долго. У тебя может начаться гангрена.  Сколько времени прошло с момента ранения? Часа полтора? Значит, процесс уже пошёл. В нашем положении, чтобы этого избежать, есть единственный выход – тебе надо пить собственную мочу.
- Да вы что, товарищ капитан, я не буду. Вы шутите, что ли?
- Андрей, я говорю совершенно серьёзно, ты даже не представляешь себе, насколько я сейчас серьёзен. Если ты не сделаешь того, что я говорю, ты тем самым подпишешь себе смертный приговор, сам подпишешь. Гангрена разовьётся в считанные часы. Может живым мы тебя и допрём до своих, но вот ногу тебе точно отрежут – это тебе любой дембель  скажет. Хочешь, я позову тех, кто давно здесь, в Афгане? Они тебе расскажут, как это бывает.
- Ну, а чё сразу мочу? Может, как–нибудь  по-другому?
- Да как по-другому? Нет другого способа, а этот проверенный. Мне мой дед, подесаул Полянский, рассказывал. Они только так в первую мировую и спасались от гангрены. Так что пить тебе её придётся, тем более, что она твоя, собственная, можно сказать родная. Только я чувствую, что проблема будет в другом: как нацедить из тебя хотя бы пол стакана.
- Да я её даже глоток выпить не смогу!
- Сможешь. Жить захочешь -  сможешь. Слушай, ну вернёшься ты в Союз без ноги, и что? Ты думаешь, что тебе тут же, как герою, импортный протез вручат? Не надейся! Будешь ты со своей культёй в подворотнях сидеть, милостыню просить, потому что калеку никто на работу не возьмёт. А всё из-за чего? Из-за того, что ты сейчас отказался выпить пару глотков собственной мочи. Уяснил, боец? Будешь после локти кусать, вернее культю, только поздно будет.
Солдат отвернулся. Было заметно, что в нём борются два противоречивых чувства. Наконец, после долгого молчания, которое Болдин терпеливо выдержал, глядя на солдата, тот сказал:
 - Ладно, я понял. Короче, выпью. Я постараюсь что-нибудь выдавить… Только вы никому не говорите, а то…
- Ясно. Можешь дальше не продолжать. У тебя есть во что?
- Есть. У меня фляжка пустая…
В этот момент послышался далёкий, но характерный свистящий рокот, и прежде, чем Болдин успел понять, откуда исходит этот звук, появились вертолёты, две пары. Они выскочили из-за гор  так неожиданно, будто давно прятались там, выжидая удобного момента. Развернувшись над ущельем, «вертушки», одна за другой, стали стремительно падать вниз. Из под брюха  каждой  ударили  реактивные  снаряды. Болдин смотрел на эту картину и улыбался. Солдаты вскочили на камни, замахали руками, панамами, кто-то даже успел сорвать с себя куртку и размахивал ею, как флагом. Что происходило в ущелье, Болдин не мог видеть, но грохот стоял такой, что даже здесь, на вершине, уши закладывало. Сделав ещё три захода, вертолёты развернулись и ушли туда, откуда появились. Все, кроме одного. Этот вертолёт  завалился на бок  и с таким креном прошёл прямо над головами солдат. Болдину даже показалось, что он успел рассмотреть голову пилота в шлеме и как тот помахал им рукой.
 Над горами повисла такая тишина, что  стало как-то не по себе.
- Эх, вот бы чуток пораньше, – сказал кто-то из солдат за спиной капитана.
- Да, опоздали…
- Зато сейчас ввалили духам от души…
- Посмотреть бы, что там…
- Отставить, – перебил солдата Болдин. – Одно точно ясно: погони за нами не будет. А вот по пути к своим вполне можем на духов напороться. Ну, всё, пора двигаться. Уже прошло минут сорок, как разведка ушла.
Пока светло двигаться было опасно. Болдин сознавал это, но ему необходимо было отвести свой отряд подальше от места боя, а там уже устроить привал до наступления темноты. Группа шла медленно, но Болдин не торопил людей. Он и сам еле держался на ногах. Пройдя часть пути, они встретили свою разведку. Солдаты дожидались их, спрятавшись в тени большого камня.
- Ну что, парни? Как обстановка? – спросил капитан у разведчиков.
- Впереди чисто. Там место почти открытое, духов можно заметить издалека, – ответил один из разведчиков.
- Но и нас тоже  издалека видно, – сказал Болдин. – Надо найти такое место, чтобы мы все могли там отлежаться до темноты, и чтобы нас не было видно.
- Есть там такое место, товарищ капитан. Надо пройти ещё вперёд. Это недалеко, минут десять ходьбы. Я сразу обратил внимание на эти камни. Они стоят как бы кольцом, и со стороны то, что в центре, не видно. Место – лучше не придумаешь.
- Ну, вот и хорошо. Значит, двигаемся в том направлении. Веди, разведка.
Место, о котором говорил солдат, действительно оказалось именно таким: скалы располагались полукругом и прятали от посторонних глаз небольшую площадку в центре.
- Так, делаем привал до темноты. Надо два дозора, - сказал Болдин и посмотрел на своих бойцов. – Первыми пойдёте вы двое. Один наблюдает позади нас, а второй чуть впереди. Смена через два часа.
- Может выставить по два человека? А то один может уснуть, – сказал Николай, водитель Болдина.
- По два? – задумался капитан. – Пожалуй, ты прав. Давайте в дозор по два человека. Тогда, Николай, распределяй людей. Раненый не в счёт.
- Нет, я тоже могу посидеть в дозоре – это же не пешком идти, – возразил солдат и так выразительно посмотрел на Болдина, что тот невольно улыбнулся.
- Хорошо, пойдёшь в дозор, и лучше, если в первую смену. Ты уж постарайся отдежурить как следует, как мы с тобой говорили.
- Всё будет нормально, товарищ капитан, обещаю.
- Ну и отлично. А сейчас всем по глотку воды и отдыхать!
Ночь в горах наступает быстро: вот только что было ещё совсем светло, а спустя какое-то короткое время уже темнота. Но темнота в горах не кромешная – высоко на небе висит яркая белая луна. Её света вполне  хватает, чтобы можно было идти, не опасаясь свернуть себе шею на камнях.
Отряд Болдина начал движение,  как только  стемнело. Перед выходом капитан подошёл к раненому Андрею. Вид у солдата был измождённый, но в глазах появилась живая искорка.
-  Я смотрю, ты рану перебинтовал. Как себя чувствуешь? – спросил капитан.
- Нормально. Даже, кажется, болеть стала меньше. Я сделал то, что вы просили.
- Молодец! Я в тебе не сомневался.
- Ох, и противная же она…
- Считай,  что эта противная  тебе жизнь спасла.
Группа двигалась хорошо. Заметно было, что трёхчасовой отдых и сон вернул людям силы. Если бы не раненый, шли бы ещё быстрее. Болдин проснулся сам, как по команде, ему даже показалось, что кто-то над самым ухом крикнул: «Подъём!». Окончательно придя в себя, он огляделся. Кроме двух бойцов, все спали.
- Давно поднялись?  - спросил капитан.
- Давно. Мы сменились с дозора и  поняли, что уже нет смысла спать – вы скоро всех поднимите, – ответил солдат.
- Всё тихо?
- Да.
- Тогда поднимайте остальных, скоро выходим…
…Странно было идти в этом сумеречном свете. Всё, что было вокруг, казалось каким-то не естественным, не реальным. Лунный свет придавал камням фантастический вид, и если бы не сама ситуация, Болдин даже полюбовался бы этим сказочным пейзажем. Но сейчас… Капитан был в сильном напряжении: доведёт ли он людей, выйдут ли они к своим, не столкнутся ли с духами? Он опять выслал разведчиков вперёд, но это не могло его успокоить. Постепенно небо стало светлеть: звёзды померкли, а само небо из чёрного медленно превращалось в тёмно-серое.
Вдруг, он услышал какой-то шум впереди, затем быстрый топот, как при беге, и прежде, чем успел что-то понять, из-за камней им навстречу выскочили его разведчики.
- Товарищ капитан, там впереди кто-то есть! – воскликнул боец, добежавший до Болдина первым.
- С чего ты взял? – спросил  капитан и поднял кулак вверх, чтобы все остановились.
- Хорошо слышно хруст камней и шорох от шагов. И голоса… Они говорят тихо, но их всё равно было слышно. Только не разобрать, что говорят, и рассмотреть их не получилось - темно.
- Там точно кто-то двигается. Я тоже видел силуэты и их там много, – добавил второй боец.
- Они идут в нашу сторону, скоро будут здесь, – закончил первый разведчик.
 Болдин почувствовал, как кровь отлила от лица. Чтобы солдаты не заметили этого, он машинально отвернулся. Страх, беспощадный и мучительный страх мгновенно овладел капитаном: «А ведь это конец», - подумал он и в сердцах матюгнулся. Шансов выбраться живыми у них не было, и Болдин это понял сразу. Куда им спрятаться на открытом плато, где только небольшие камни под ногами? Отходить назад? И как долго они смогут это делать, да ещё с раненым? Что остаётся? Принять бой? Или тянуть до последнего в надежде, может их не заметят, что маловероятно: духи все местные, знают тут каждый камушек? Значит, надо занять оборону, чтобы за спиной было ущелье, и вступить в бой. Насколько у них хватит патронов? На десять, от силы на двадцать минут. А что потом? Плен? Болдин провёл рукой по нагрудному карману: последний патрон был на месте и ждал своего часа. Там, в ущелье хоть была оправданная надежда на спасение: кругом были скалы, можно было пробраться вдоль колонны и собрать патроны у убитых, а здесь? Все эти мысли пронеслись в голове  Болдина  молниеносно.
- Всем внимание! – приказал Болдин. – Отходим назад и забираем вправо, попробуем пропустить духов. Разведка уходит после нас – постарайтесь держать духов в поле зрения, но так, чтобы они вас не засекли. Если у вас начнётся стрельба, уводите их назад, вдоль ущелья. Мы примем бой в самом крайнем случае… И последнее. Парни, экономьте патроны, если ввяжемся в перестрелку, стреляйте только одиночными и чтобы наверняка. Помощи ждать нам неоткуда, так что сами понимаете…
- Эй, военные! Не вздумайте шмальнуть по нам! Здесь свои! – раздалось издалека.
Болдин от неожиданности вскинул автомат в ту сторону, откуда послышался окрик.
- Вы слышите меня? – продолжал всё тот же голос. – Если слышите, ответьте что-нибудь.
- Вы кто? – как мог громко, крикнул в ответ Болдин.
- Я бы сказал тебе про коня в пальто, но это как-то не к месту. Вообще-то, это разведвзвод  ДШБ, где вы недавно ночевали. Так что, парни, вы стволы опустите, а то неравён час постреляем друг друга.
 От радости Болдин готов был заорать – тяжеленная гора свалилась с его плеч.  Он пережил такое облегчение, что казалось, мог оттолкнуться от земли и взлететь.  Более счастливого момента он в своей  жизни ещё не испытывал.
- Хорошо! Только вы выходите первыми, а мы посмотрим, что вы за ДШБ, – крикнул в ответ Болдин.
Спустя мгновение из серого сумрака стали выплывать неясные фигуры. Их было довольно много, как и сказал разведчик, действительно не меньше взвода. Впереди шёл человек высокого роста и широкий в плечах. Когда он подошёл ближе, Болдин узнал в нём того капитана, который вчера вечером в офицерской палатке напомнил начштаба про третий тост.
- Ба! Знакомые всё лица! – воскликнул капитан – десантник, – Какими судьбами?
- Случайно, ветром занесло, – хмуро ответил Болдин, ему почему-то хотелось скрыть своё ликование по поводу такого сказочного спасения, – Как вы здесь очутились?
- Так всё тем же попутным ветром, – ответил десантник, улыбаясь. – Ладно, не буду томить. Если коротко, то по связи вышли на нас летуны – вертушники. Они и сказали про вашу группу, что, мол, есть живые, и что вы двигаетесь по плато вдоль ущелья в нашу сторону. Нетрудно было догадаться, что вы сообразили ползти назад к нашей заставе. Я ночью поднял своих орлов, и мы вышли вам навстречу. То, что вы уже рядом, мы поняли ещё  полчаса назад: вы топали, как стадо слонов. А сейчас я свяжусь с летунами и вызову борт для вас.
- А как же вы?
- Мы? Да ты что, капитан, для нас это просто тренировка. Пусть мои орёлики разомнутся немного.
- Ясно. Ну, спасибо тебе и твоим парням, – сказал Болдин и протянул десантнику руку.
- Всегда, пожалуйста! – ответил тот и широко улыбнулся.
Спустя несколько минут, десантник снова подошёл к Болдину.
 – Ну, всё, собирай своих людей и топай в прежнем направлении. Там, метрах в ста отсюда, есть ровная площадка. Там вертушка заберёт вас. Как услышишь винты, обозначишь себя фальшфейером, я тебе дам.
- Понял. Ну ладно,  тогда мы пошли, – сказал Болдин.
 Они ещё раз пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Отойдя  уже на десяток метров,  Болдин вдруг повернулся и крикнул: - Капитан! А как зовут тебя?
- Хочешь во здравие свечку поставить? Пустяки, не стоит! А вообще –то, меня Валерой кличут!
- А меня Владимиром!
- Ну, вот и познакомились! – едва донеслось до Болдина.
- Да уж, мы странно встретились и странно разошлись, – сказал сам себе капитан и счастливо засмеялся…
               
                Глава 7

        … Проснувшись утром, Болдин с трудом вспомнил, как  вчера поздно  вечером  вернулся домой, как вошел в квартиру, разделся и как через силу заставил себя стать под душ и вымыться. Все его воспоминания были словно в тумане, будто это было давным - давно, а не вчера.  Впрочем, чему  удивляться, если он добирался до дома  двое суток  почти без сна и нормальной еды – так уж получилось.
Взглянув на часы, Болдин удивлённо поднял брови: обычно он сам просыпался в шесть часов, от силы в половине седьмого, а сейчас было почти восемь. « Что-то я разоспался» - подумал он.  Но сегодня это не имело значения: воскресенье есть воскресенье, значит можно и поспать. Пройдя на кухню, Болдин поставил на плиту кофе и вернулся в комнату за сигаретами. Взглянув на портрет жены, он задержался возле него. « Какие же всё-таки мы идиоты!» – подумал он,  усмехнувшись,  всматриваясь в портрет. «И в первую очередь я. Не понимаем и не ценим того, что нам даёт жизнь. Люблю ли я жену? Ну конечно люблю! А сына? Тоже люблю. А скоро ещё ребёнок будет у нас.  Может, судьба и оставила меня в этом мире, чтобы я был с ними, с детьми и женой?»  Из кухни сильно запахло кофе, и Болдин чуть успел к плите: кофе уже вздыбился и готов был пролиться через край. Налив себе чашку, и прикурив сигарету, он вышел на балкон. Утро ещё было прохладным и даже не верилось, что через какие-нибудь два-три часа начнётся июньская жара, от которой трудно будет спрятаться. Вернувшись мыслями к жене, Болдин вдруг понял, что на протяжении всей командировки он не вспоминал о семье, как-то не до того было. «Интересно, как они там?  Надо сегодня зайти на почту и позвонить в Саратов», - решил он.
Доставая вторую сигарету, Болдин увидел свою соседку Лену, торопливо выходящую из подъезда. Лена работала учительницей и сейчас была одета по-школьному строго: чёрный низ и белый верх. Куда это она заторопилась в выходной день? Может, в школе какое-нибудь мероприятие?  Через секунду он забыл про соседку, но какое-то смутное чувство начало беспокоить его, что-то тут было не то: народ по улице шёл слишком торопливо, по-деловому; вдалеке, на обочине,  у тротуара, стоял  автобус, который по утрам отвозил лётчиков на аэродром. Интересно, у лётчиков тоже сегодня мероприятие?  Пионерский слёт? Болдин ещё раз прикинул: вчера была суббота – это он знал точно. Логично  было предположить, что сегодня воскресенье.  Пожав плечами, он вернулся в комнату и включил телевизор. Шли новости,  а в правом верхнем углу экрана…  Да как же так?! Почему сегодня понедельник? Куда делось воскресенье? Неужели он проспал две ночи и всё воскресенье? Этого просто не может быть! Но на экране упорно продолжали светиться цифры, говорящие, что сегодня всё-таки  понедельник. Да, такого с ним ещё не случалось. Продолжая недоумевать, он снова вышел на балкон. Теперь не было смысла торопиться  в полк, к разводу он опоздал. Тогда Болдин решил, что  сначала  зайдёт в штаб дивизии,  доложит о том, почему не было возможности  выполнить  приказ. Наверняка его заставят написать рапорт обо всём случившемся. Затем  он пойдёт в полк, к своим начальникам. Там тоже придётся всё рассказывать сызнова. Но без этого никак, так что надо спокойно допить кофе, налить  вторую чашку, привести себя в порядок, и только после этого идти на службу.
В дверь  позвонили.
 –  Этого ещё не хватало! Странный какой-то день сегодня, - произнёс он вслух, направляясь к двери, - Сначала  пропало куда-то воскресенье, теперь с утра звонят в дверь, чего отродясь не бывало – это время не для гостей.
- Привет! – воскликнула Аня, ещё одна соседка Болдина по лестничной площадке, – Я слышала, как в субботу  вечером хлопнула твоя дверь. Значит, ты вернулся из командировки. А вчера я звонила тебе, звонила, но тебя, видимо, не было дома.  Тут телеграмма из Саратова. С тебя причитается!
- Ладно, согласен, причитается. Телеграмму-то отдай.
Как он и предположил,  телеграмма была от тёщи, и в ней  говорилось, что жена родила девочку  и что у них всё в порядке.
Радостная, горячая волна прокатилась внутри Болдина – теперь у него есть дочь! В порыве  невероятного восторга, он запрыгал по комнате, изображая какой-то жуткий папуасский танец, затем подскочил к портрету жены и бухнулся перед ним на колени. Комплект! Это же надо, как повезло! Он очень хотел этого, но даже сам не верил в вероятность такой удачи. Теперь бы скорее разделаться с делами и поделиться своей радостью с друзьями. Собрать их дома? Нет, не хочется возиться на кухне, проще будет отметить эту радостную новость в ресторане.
Дальше события приняли стремительный оборот: Болдин быстро собрался, на ходу допил кофе, вышел из квартиры и быстрым шагом направился в сторону штаба дивизии. Он шёл и улыбался, сам того не замечая.
- Здравия желаю! - сказал он, входя в кабинет Кобзева.
- О! Какие люди! – воскликнул подполковник и, слегка приобняв  Болдина,  похлопал его по плечу. – Ночью вернулся?
- В субботу поздно вечером.
- Нам передали, что ты жив и здоров, хотя здорово вам досталось. Вся колонна сгорела?
- Точно сказать не могу, сам не видел, но мои семь машин в клочья: пришлось их  подорвать, чтобы духам не достались.
- Ясно. В общем-то, наверное, правильно ты поступил. Садись за стол и напиши  на моё имя подробный рапорт. И хорошо бы было, если бы ты вспомнил фамилии свидетелей, кто всё это видел. Там же был ещё кто-то, кроме тебя?
- Да, были. Со мной вышло из ущелья ещё двадцать три бойца. Что стало с остальными, понятия не имею.
- Да ты не удивляйся, всё нормально. Как думаешь, эти бойцы подтвердят твои слова?
- Конечно, подтвердят: двое из них по моему приказу расстреляли из РПГ наши машины. И отходили мы только после того, как рванула последняя.
- Ну, тогда всё в порядке. Пиши рапорт, а я выйду на минуту.
Болдину не понравился весь этот разговор с Кобзевым, но пожав плечами, он сел за стол и принялся писать. Как только подполковник вышел, Наталья, тихо сидевшая всё это время за своей пишущей машинкой, сказала:
  - Тут в пятницу приходил к  Михалычу  особист. О чём они разговаривали, я не знаю – меня попросили из кабинета – но потом шеф ещё долго ходил какой-то расстроенный.
- Ничего не понимаю. Что, собственно, происходит?
- Я думаю, что всё образуется. Разберутся и отстанут от вас.
- Очень хотелось бы мне в это верить. Совсем забыл -  у меня дочь родилась. Сегодня принесли телеграмму.
Такого бурного восторга, который последовал за  его словами, Болдин от девушки никак не ожидал.  Наталья завизжала, как ребёнок, выскочила из-за стола и в мгновенье, оказавшись рядом с Болдиным, поцеловала его в щёку.
- Поздравляю! От всего сердца! Я так рада за вас!
В первый момент Болдин даже растерялся.
 - Спасибо. Я сегодня хочу собрать своих мужиков, отметить это дело, а с вами мы тоже обязательно посидим, но только чуть позже и вдвоём. Не возражаете?
- Да конечно нет!
- Ну, вот и отлично. А сейчас прошу прощения, Наташа, мне надо рапорт закончить.
Писал Болдин недолго и по - военному коротко. Он уже подписывал рапорт, когда дверь кабинета открылась, и на пороге вместе с Кобзевым показался коренастый майор, начальник особого отдела дивизии. Болдин встал из-за стола.
- Сиди, сиди, - сказал Кобзев  и, скосив глаза на особиста, поднял брови, давая понять Болдину, что майор пришёл по его душу.
- Здравия желаю, - сказал Болдин и пожал протянутую майором руку.
- Ну, что, рапорт готов?- спросил майор и, взяв со стола листок, стал его бегло просматривать.
- Так… Ну, что ж, в основном я понял,  – сказал он через паузу. – У меня есть к вам, капитан Болдин, ряд вопросов по этому делу, но чтобы нам не мешали, давайте ненадолго пройдём в мой кабинет и там побеседуем.
… - Если полтора часа  это ненадолго, то сколько же у них считается надолго? – пробурчал Болдин, выходя от особиста,  – Пожизненно, что ли?
 Майор задавал вопросы  тихим, спокойным голосом. Затем внимательно выслушав ответ, что-то коротко записывал у себя в блокноте. Но Болдина раздражала не его манера вести разговор монотонно, без малейших эмоций, а то, что он ни разу не посмотрел ему в глаза. То есть, особист смотрел на Болдина, но только не в глаза, а куда угодно: на лоб, плечи, подбородок или вообще в рот. Эта игра настолько  надоела капитану, что в конце разговора он перестал  смотреть  на майора, а отвечал на его вопросы, глядя куда-то в окно. И уже прощаясь, особист поинтересовался:
 - В отпуск не собираетесь?
- Нет, я уже его отгулял, – ответил капитан.
- Ну и хорошо. А то бы пришлось задержаться до выяснения некоторых  подробностей и обстоятельств.
- Это я понял. Я не понял  другого: в чём я виноват? – тихо закипая, спросил Болдин.
- А вас пока никто не винит, мы просто разбираемся с этим случаем. Взорваны, если судить с ваших слов, боеприпасы, которые должны были попасть в войска. Должны были, но не попали. Для наших войск это ощутимая потеря. Семь машин, кажется? Вот мы и пытаемся разобраться,  кто в этом виноват.
- А вам, товарищ майор, не приходило в голову, что есть очевидный факт, и в моём случае это засада, устроенная духами. Колонна просто не дошла до места назначения, её расстреляли душманы. Зажали на серпантине с двух сторон и расстреляли, спокойно, как в тире.  Если бы мы не взорвали наши машины с боеприпасами, то они точно оказались  бы в руках у духов. Попавшая в засаду колонна это что, новость для вас? Или это случилось впервые?
- Вы вот что… Вы тут не психуйте, каждый из нас занимается своим делом. Я должен провести расследование, я его и провожу. Пока что я только собираю информацию, а выводы будут делать не здесь и не я.
- А какие могут быть другие выводы, кроме очевидных? Вот чего я понять не могу.
- Какие? Вы хотите знать какие? – перейдя почти на шёпот, спросил майор, – А не был ли ваш поступок уничтожения боеприпасов, которые так ждали в войсках, результатом вашей паники или того хуже, трусости?  Может быть,  вы просто испугались и поторопились взорвать всё? По нашим сведениям к вам на выручку прилетели вертолёты, да только поздно было, вы уже сделали своё дело!
Болдин посмотрел на майора долгим взглядом, словно пытаясь понять,  не шутит ли он. Затем взял  фуражку, и встал из-за стола.
 - Разрешите идти?
- Идите, – сухо и с раздражением, ответил майор.
До своего полка Болдин добрался нескоро. После майора - особиста, надо было зайти сдать документы, потом заглянуть к начфину и только после этого он попал в полк. И тут же у КПП* Болдин увидел своего командира, подполковника Воронина, тот собирался сесть в УАЗик, чтобы ехать домой на обед.
- С возвращением! – сказал подполковник  и вылез из машины.
- Спасибо. Здравия желаю, – ответил Болдин.
- Здоров, здоров, – ответил Воронин и протянул капитану руку, – Так, давай, зайдём ко мне в кабинет, и ты мне в двух словах расскажешь о командировке.
Проходя мимо большого окна дежурного по полку, Воронин приказал:
 - Быстренько, найдите мне замполита и скажите, что я жду его в кабинете. Только быстро!
- Есть! – ответил дежурный, и не успел командир повернуть за угол коридора, как из дежурки  выскочил посыльный и через мгновение исчез на улице.
В кабинете командира было прохладно, пахло мебельным лаком и сигаретами.
 – Проходи, садись и рассказывай. Хотя нет, подождём замполита. Ты в дивизии был? – спросил Воронин.
- Так точно, был.
- У кого?
- У Кобзева и у начальника особого отдела. Потом зашёл к начфину и замначштаба, сдал документы.
- Ясно. Тут, понимаешь, вокруг вашей истории с колонной поднялся какой-то мутный ажиотаж. Тебе придётся ещё в прокуратуру зайти - звонил и просил, как ты появишься, направить тебя к нему. Как-то всё странно получается: и раньше колонны расстреливали, да и на этот раз  всё было как обычно, а спустя буквально пару дней, вдруг, резко заинтересовались вашей историей вообще и тобой в частности. У замполита характеристику на тебя потребовали.
- А кто заинтересовался? – спросил Болдин.
- Да все! Сначала особый отдел, потом тут же начальник политотдела дивизии. Мы уж и не знали, что  думать. Решили тебя дождаться, а только потом уже разбираться, как и что.
- Да что тут разбираться?! – возмущённо воскликнул Болдин, – Зажали нас в ущелье с двух сторон и расстреляли, как мишени. Что прикажете мне делать? Оставить снаряды духам? Там одних патронов было две машины. И машина с РПГ. Вот был бы  духам подарок! Мне ничего другого не оставалось, как приказать расстрелять из РПГ все машины с боеприпасами. Я и сейчас считаю, что поступил правильно.
- Ты не кипятись, мы тоже считаем, что ты всё правильно сделал, но вот начальство…
В это время дверь  открылась, и в кабинет вошёл замполит, подполковник Нечаев.
- Вовремя ты, – сказал ему командир, – Проходи, послушаем, как всё было…
Отпущенный командиром, Болдин не пошёл сразу домой, а направился в прокуратуру. Там весь процесс расспросов и уточнений всяких деталей повторился. Затянулось всё на час, а в конце беседы прокурор потребовал написать подробную объяснительную.
После такого напряжённого дня Болдину не хотелось уже ничего: ни праздника, ни поздравлений, ни застолья. На душе было муторно и тревожно. Никакой вины за собой он не чувствовал, но одно дело он сам и совсем другое эти кабинетные вояки. Тут ведь смотря как повернуть его дело, и Болдин это прекрасно понимал. Но выходя из кабинета прокурора, он неожиданно для себя принял решение: да чёрт с ними, со всеми этими особистами и прокурорами вместе взятыми! Сегодня у него есть серьёзный повод надраться, тем более, что командир дал ему два дня на отдых, но предупредил, чтобы Болдин был дома: если он вдруг понадобится, за ним пришлют  посыльного.
Вернувшись в полк, он обошёл всех офицеров, с кем был особенно близок, от дежурного по полку позвонил  своему другу доктору Понамарёву и к семи часам был готов принять гостей в местном ресторане. Но как  Болдин ни старался себя обмануть, на душе у него  было тяжело и неспокойно, а застолье по поводу рождения дочери по настроению больше походило на поминки.               
               
                Глава 8

       … Жара стояла невыносимая. Градусник показывал тридцать восемь в тени. Если  дул лёгкий ветерок, то легче от него не становилось, потому что и он обдавал не прохладой, а палящим зноем. Обедать в офицерскую столовую Болдин пошёл  только потому, что там работали кондиционеры. Можно, конечно, было  дойти до дома, и дома работал кондиционер, но этот вариант не устраивал его по двум причинам. Во-первых, до дома идти было дальше, а по такой жаре даже лишние сто метров, были нежелательной дистанцией, а во-вторых, дома опять его ждала тушёнка или яичница. Холостяцкая жизнь имела для Болдина свои прелести, но по прошествии  нескольких недель начинала угнетать.  Добравшись до столовой, он с удовольствием вдохнул прохладный воздух армейского общепита, пропитанного запахами жареного лука,  варёной капусты и подгоревших котлет. Обедающих в это время дня было  не так много. Выбрав  в большом зале место ближе к кондиционеру, он снял фуражку и сел за стол.  Ему не хотелось сразу становиться в очередь к витрине, где рядами красовались тарелки с разной едой. Сегодня у Болдина настроение было приподнятое: после полкового развода, командир  пригласил его в кабинет, где объявил о прекращении разбирательства по его делу. Воронин так и сказал «разбирательства», но Болдин понимал, что фактически это было следствие, где подозреваемым, а, следовательно, обвиняемым, был именно он, хотя никакой вины за собой не чувствовал. Но, как бы там ни было, после  разговора с командиром  полка, словно, гора свалилась с плеч капитана, ведь он был  уже готов к самому худшему. Ближе к обеду Болдина позвали в «дежурку» к телефону.  Из штаба дивизии звонил Кобзев, который не без удовольствия объявил, что следствие прекращено. Тут уж Болдин не удержался и спросил Кобзева, кем было прекращено, по чьему указанию. Кобзев ничего толком не смог объяснить, только дал понять, что в дело  вмешался какой-то очень большой начальник, чуть ли ни сам  член военного совета округа. Много позже, случайно, от кадровиков штаба округа, он, наконец, узнает, что именно так всё и было: его дело легло на стол самого главного замполита округа, который сам в своё время участвовал в нескольких военных конфликтах. Он, ознакомившись с историей колонны и следствием по делу Болдина, устроил своим подчинённым такой разгон, что те дело срочно прикрыли и спрятали в архив. А ещё Болдин обратил внимание, что только командир полка, да Кобзев были по-настоящему рады такому завершению этой истории: ни один из начальников, которые вели это дело, даже не удосужились оповестить Болдина о прекращении  разбирательства, перепоручив эту миссию другим.
- О! Какие сегодня люди у нас! – услышал Болдин знакомый голос, – Что, холостяцкая сухомятка надоела?
Повернувшись, он увидел рядом со своим столиком соседку Аню, ту самую, которая принесла ему телеграмму.
- Привет! – обрадовался Болдин. Он совсем забыл, что Аня, жена прапорщика из штаба дивизии, работала в офицерской столовой официанткой.
- Привет! А я смотрю -  сидишь…  Думала, что обозналась: ты же редкий гость у нас.
- Да, Аня, это действительно я. И ты точно подметила, достала меня эта сухомятка.
- Так, тогда ты сиди, не дёргайся, а я тебя обслужу.  Столик, правда, не мой, но так и быть, поухаживаю за тобой по- соседски. Ты уже что-нибудь выбрал? Хотя нет, я сама выберу тебе обед.
- А что так? Есть сомнения в качестве продуктов? – улыбнувшись, спросил Болдин.
- Много будешь знать, скоро похудеешь. Посиди немного, я сейчас принесу.
Откинувшись на спинку стула, Болдин от нечего делать, принялся разглядывать обедающих. Вдруг большая стеклянная дверь  широко распахнулась, и в столовую ввалилась шумная группа молодых лейтенантов, только недавно, не более недели назад, приехавших по назначению в эту туркменскую глухомань. Они повесили на вешалку свои новенькие, ещё не выгоревшие на палящем солнце фуражки, и, обгоняя друг друга, заспешили к турникету, который отгораживал витрину с тарелками от общего зала. Помещение столовой сразу наполнилось шумом и смехом: лейтенанты громко шутили, стараясь перекричать друг друга,  и даже  устроили небольшую возню за место в очереди. Наблюдая за лейтенантами, Болдин вспомнил себя в их годы и невольно улыбнулся: когда-то и он был таким же молодым и неугомонным. И, несмотря на лейтенантские погоны на плечах, ещё долго будут жить в этих ребятах курсантские привычки.
- Ну, прямо, как маленькие дети, - сказала подошедшая к столику Аня. Она поставила перед Болдиным поднос с обедом, – Приятного аппетита.
- Спасибо, Анечка! – ответил он.
Приступив к еде, Болдин краем уха слушал лейтенантские шутки и дурашливые заигрывания с кассиршей и двумя девушками – подавальщицами. Те, в свою очередь, продолжали из последних сил сохранять  серьёзный и неприступный вид, но по яркому румянцу на щеках было понятно, что они готовы  рассмеяться в любую секунду.
Доев первое, Болдин пододвинул к себе тарелку с макаронами и большой котлетой. Гвалт и суета у витрины поутихли и он невольно бросил взгляд в ту сторону. Продолжая  есть, Болдин  понял, что в очереди что-то изменилось. Он ещё раз посмотрел в ту сторону и увидел троих новых посетителей: капитана, старшего лейтенанта и старшего прапорщика. Когда они появились в столовой, он не заметил, но сейчас эти трое спокойно  стояли за лейтенантами,  дожидаясь своей очереди. Продолжая на них смотреть, Болдин, наконец, понял, что именно так зацепило его внимание: все они были в «афганках». Именно их, не совсем привычная даже для этих мест форма песочного цвета, сильно контрастировала с новенькой  зелёной формой лейтенантов. «Афганки» на капитане и прапорщике были чистые, явно отутюженные, но поношенные, сильно выгоревшие, а форма на старшем лейтенанте была чуть новее. Болдин  продолжал медленно есть и наблюдал за офицерами. Лица, шея и руки были загорелыми, и этот загар имел характерный тёмно коричневый оттенок: значит, они недавно из Афгана. Интересно, как они тут очутились? Скорее всего, в командировке, прибыли получать какую-то технику. А ещё поразило Болдина не  их спокойствие, а скорее некая отрешённость. Складывалось впечатление, что происходящее вокруг, их вообще не интересует. И всем своим невозмутимым видом они напоминали старцев, умудрённых великим жизненным опытом. Они знали о жизни что-то такое, чего не знали остальные. Не может человек не измениться и остаться прежним, побывав там, где были эти трое. Да и сам Болдин уже не был тем спокойным, уравновешенным человеком, каким оставался всю свою жизнь до Афгана. Точнее, внешне он, конечно, не сильно изменился, но вот внутренне… Как-то  однажды он заметил, что его больше не волнуют некоторые вещи, из-за которых  раньше он мог переживать. И ему теперь не хотелось того, о чём совсем недавно   мечтал. Сейчас он жил в ожидании только одного: чтобы скорее вернулась семья и он мог  увидеть свою дочь.
 Тем временем «афганцы» заставили свои подносы тарелками и заняли столик неподалёку от Болдина. У капитана возникло желание подойти к офицерам, расспросить, откуда они, из какой провинции? Может даже пригласить их домой. Но наблюдая за тем, как они молча и сосредоточенно ели, Болдин решил этого не делать: он не хотел им мешать своими навязчивыми расспросами.
Вечером его ждал сюрприз. Вернувшись  домой, Болдин, прежде всего, залез под душ. Не успел он толком вытереться, как в дверь позвонили. На пороге стояла и улыбалась соседка Нина.
 – Ну что, кажется, с тебя причитается! Встречай своих! - сказала она, протягивая телеграмму.
Он тут же пробежал её глазами. В телеграмме говорилось, что вся семья, вместе с тёщей, на днях возвращается домой.
 – Вот это да! – невольно воскликнул Болдин, – С ума посходили! Разве можно такую кроху  почти трое суток в поезде везти?
- А чего такого? – удивилась соседка, - конечно можно. Тем более, что жена едет не одна, а с матерью…
… Дожидаясь поезда на Ашхабадском перроне, Болдин понял, что волнуется. К радостному волнению примешивалось какое-то чувство тревоги. И как он ни силился понять, в чём причина его беспокойства, так и не смог понять. Лишь спустя какое-то время, вспоминая эту встречу, он нашёл причину своей тревоги: он сам не знал, как воспримет жену после всех событий, что с ним произошли за последнее время. А главное, как сложатся у них отношения, ведь прежних уже не будет.
…Наконец состав дёрнулся последний раз и остановился. Первым из вагона вышел сын. Он увидел отца, подошёл  и смущённо улыбаясь, обнял и прижался к нему всем телом. Болдин с удивлением увидел, как вырос сын, стал заметно шире в плечах и вообще,  изменился и повзрослел.
- Привет, сын! – сказал, улыбаясь, Болдин, – Как доехали?
- Хорошо.
В это время в дверях тамбура показалась жена с дочкой на руках. Болдин заспешил к ним.
- Ну, здравствуй, - сказала она, пытаясь поцеловать мужа в щёку.
- Привет! – ответил он тихо, – Ну, ты как Мадонна с младенцем! Хоть пиши с тебя картину.
- А почему это «как»? Так оно и есть! И говори нормально, она не спит.
Болдин посмотрел на дочку и увидел серьёзный, нахмуренный взгляд: она смотрела на него пристально, словно пыталась понять, кто это так бесцеремонно разглядывает её. Потом неожиданно заулыбалась своим беззубым ротиком и заворочалась в пелёнках.
- Ты смотри! – воскликнул Болдин, – Она признала меня! Неужели такая маленькая, а уже что-то понимает?
- А ты как думал? Зов крови! Гены пальцем не задавишь! Ты помоги маме чемоданы вынести, она ждёт тебя в купе. Только не торопись, пусть народ выйдет. А пока признавайся, как ты тут без нас?
- Ничего, выдержал, – ответил Болдин и вдруг почувствовал, как он соскучился по жене. Она стояла перед ним с дочкой на руках, улыбалась ему, и не было для него на свете роднее человека…

…- Как я отвыкла от этой жары! – сказала жена, обтирая себя влажным полотенцем, – Любовью заниматься совершенно невозможно. И ночь такая душная.
- Это почему же невозможно? – спросил Болдин и потянулся за сигаретами.
- Скользишь, – ответила жена и засмеялась.
- Это точно!
- А что нового на службе?
- А что там может быть нового? Ничего! Всё, как всегда.
- А у нас в городке? Какие новости?
- Откуда мне знать? Вроде, никаких.
- Ну, с тобой не интересно! Сплетен ты не знаешь, новостей тоже, скучно ты  жил пока  нас не было.
- О, да! Скучал каждый день!
- Ладно, давай без шуток. Как ты тут?
- Да нормально жил. Но дело не в том, как я жил, а как мы будем жить.
- Ты меня пугаешь! Что ты  хочешь  этим сказать?
- Нет, нет, не пугайся, всё нормально. Просто иногда бывает так, что собираешься совершить какой-то поступок, причём, поступок серьёзный, вроде даже взвешенный, но вдруг происходят непредвиденные события, и в результате ты понимаешь, что твои серьёзные намерения не более, чем глупость, дурь беспросветная и блажь! И всё, что ещё не так давно казалось тебе чёрным, вдруг оказывается вовсе не чёрным, а наоборот, белым.
- Дорогой мой, если ты думаешь, что я хоть что-нибудь поняла из  сказанного, то ты сильно заблуждаешься.
- Да тебе и не надо ничего понимать! Всё, что я сказал, наверное, и называется жизненным опытом. А может, мудростью. Хотя нет, я, пожалуй, этим льщу себе. Просто знай, что теперь у нас всё будет хорошо.
- А разве до этого было плохо?
- Нет, плохо не было. Было сложно.
- Разве?
- Ну, во всяком случае, мне так казалось.
- А теперь не кажется? Это в связи с рождением дочки?
- Нет, не только с этим. Просто… Как бы тебе сказать? Иной раз обстоятельства помогают нам по -другому посмотреть  на себя со стороны, оценить всё иначе, переосмыслить многие вещи…
- Я опять ничего не поняла. Болдин, прекращай говорить загадками!
-  Да нет тут никаких загадок! Теперь всё просто и понятно.
- Да где же понятно, когда…
- Так, всё! Забудь, что я сейчас говорил! Я сам не совсем разобрался в своих мыслях.
- А мне что прикажешь делать? Ждать, пока ты разберёшься?
- Не надо ничего ждать. Иди ко мне.
- Это ещё зачем? – спросила жена и тихо засмеялась.
- Затем! – ответил он  и  силой притянул её к себе…

                ЭПИЛОГ

       Болдина я встретил случайно, спустя несколько месяцев после описанных событий. Он был одет в гражданский костюм и, не торопясь, шёл куда-то по своим делам. Мы остановились, недолго поговорили и решили продолжить нашу беседу в кафе Дома офицеров. В кафе было прохладно и царил полумрак. Заказав себе по бокалу сухого вина, мы сели за столик. Я стал расспрашивать Болдина о последних событиях в его жизни. Отвечал он охотно, но без лишних подробностей. От общих знакомых я уже знал, что капитан попал под сокращение.
- Я слышал, что многих вооруженцев сократили.
- Да. И не только вооруженцев, по всем технорям хорошо проехались. В общем, приказ был так сформулирован, что под сокращение попали очень многие.
- Это в связи с чем?
- А ты не в курсе? В связи с выводом наших войск из Афгана. Надо было для офицеров - афганцев освободить должности в нашем округе. Дало в том, что офицеры, прошедшие войну, очень болезненно реагируют на несправедливость и начальничий беспредел. Особенно звереют от общения с тыловыми начальниками и всякими военкомами. Мозги-то у них набекрень, чуть что, сразу хватаются за пистолет. Короче, решено было не отправлять «афганцев» во внутренние округа, а распределить их на окраине цивилизации, от греха подальше. 
- Погоди, но ведь и ты был с колоннами в Афгане, значит и ты «афганец».
- Э, нет! Тут не так всё просто. Вначале льготы пообещали всем, а когда война затянулась, начали наши кадровики фокусничать. Меня отправляли в командировку без исключения из списков части, а это значит, что в Афгане я вроде как и не был, во всяком случае, участия в боевых действиях не принимал. Так, прокатился туда, погрелся на солнышке и назад, домой.
-Бред какой-то!
-С точки зрения наших кадровиков всё вполне логично – они-то там не были!
- Я что-то слышал про твой орден…
- Да, было кое-что интересное. Не прошло и двух недель после моего увольнения, как получаю я по почте повестку из военкомата. Ещё удивился, не мог понять, зачем я им потребовался. Пошёл не сразу, а дня через три: ничего, теперь пусть подождут меня. Прихожу. Сидит дежурный по военкомату. Показываю повестку. Он звонит куда-то, потом говорит, что мне надо пройти к военкому. Поднимаюсь на второй этаж, нахожу  нужный кабинет. Стучу и захожу. И представь, вижу такую картину: сидит за столом живой Будда, только в мятой и мокрой от пота рубашке с майорскими погонами, в брюках, которые утюга не видели с момента, когда их пошили, на шее висит серого цвета полотенце, а на ногах сандалии на босу ногу. Я представляюсь ему. Он что-то бормочет мне в ответ и лезет в свой сейф. Потом говорит, что мне, мол, пришёл тут орден. Протягивает красную коробочку, а заодно суёт мне свою жирную и мокрую от пота руку. Я признаться, даже не сразу понял, что происходит. Какая-то клоунада получается. В общем, он тут же сказал, что я могу быть свободен и снова сел за стол. И всё это он проделал с таким скучным и безразличным видом, как будто занимается этим рутинным делом по несколько раз в день…
- А орден за что? – спросил я.
- Думаю, что за ту колонну.  Вернее, за людей, которых вывел оттуда.
     …Мы посидели ещё немного, и пошли к выходу из Дома офицеров. Мне надо было зайти в полк по делам, а Болдин направился домой, в свой военный городок, только почему-то пошёл он не через  территорию дивизии, что было гораздо ближе, а зашагал по дороге вдоль серого бетонного забора. Я смотрел  вслед этому человеку и понимал, что  теперь ему было удобнее ходить именно так…


БМП* - боевая машина пехоты
дувал* - глинобитный забор
ДШК* - крупнокалиберный пулемёт советского производства
БТР* - бронетранспортёр
«зелёные»* - военнослужащие Демократической Республики Афганистан
РД* - рюкзак десантника
РПГ** - ручной противотанковый гранатомёт.