Зарадужелые

 На выходные было много планов по хозяйству. Кое-что сделано, но в целом как-то не сложилось. Хотелось просто лежать, и просто есть. Зевал я, зевала собака, дружно дрыхли.
   От чего такая слабость? От чего сонливость? Погода? Атмосферное давление? Артериальное давление? Пусть так, а собака? Тоже давление? В общем - читали книгу и дремали. Читал Соколова-Микитова. Решил попробовать. Тексты казались немного грубоватыми, но читал, прилаживался. Втянулся. Сложилось впечатление, что автор ностальгировал по старой, дореволюционной деревне, старому укладу. Будто бы воспоминания радовали  писателя.  Среди этих воспоминаний-впечатлений, в
«Автобиографических записках» Иван Сергеевич пишет:«Следа не осталось от старого пустовавшего помещичьего дома дворян Пенских, в зарадужелые  высокие… » Стоп, зарадужелые? Что это?
 Читая, я споткнулся на этом незнакомом, загадочном слове Соколова-Микитова. Несколько раз перечитал его, повторил про себя – «за-ра-ду-же-лы – е… »
Но продолжив чтение все понял: «… зарадужелые высокие окна».  Понял потому, что я видел такие зарадужелые окна, вернее стекла из таких окон. Видел я осколки зарадужелых стекол в нашем Барском саду, там, где был дом дворян Кисловских.
Осколки стекла были словно покрыты слюдяным слоем, или пленкой бензиновых разводов. Некоторые люди говорили – цветные стеклышки. А Соколов-Микитов назвал  такие же стекла зарадужелыми.
  В последний день выходных,  когда солнце косо светило золотистыми лучами на голые перелески, на раскисшую не по времени дорогу, по этой дороге я и собака медленно двинулись туда, где в земле под ногами можно увидеть осколки зарадужелых стекол из высоких окон давно не существующего дворянского дома.
  На полях и в перелесках снег лежит. Сквозной, хрусткий как сухая слойка, звонко рассыпается под сапогами, отдаваясь эхом в закоулках небольшого поля.
   Уже вечерело, и солнце не грело а лишь подсвечивало верхушки деревьев, и за спутанными зарослями заглохшего парка оно высветило восточный берег озера с оставшимися липами, издали похожими на аллею.
  Захотелось пойти туда, посмотреть на тот берег в вечерних лучах. Но собака убежав вперед,  спугнула зверя в дебрях, и кто-то крупный, с хрустом ломая ветки ринулся через кусты, будто мне на встречу. Я подумал, что лось. Нарастающий шум заставил меня забраться на придорожную ольху - зря, ни кто не вышел.
  Спрыгнув я пошел по лесной канаве к озеру на реке. В тени деревьев на  плотном  снегу было много лосинных следов. Собака выбежала мне на встречу, благоухающая навозом, и очень довольная. Вместе мы пробрались к позабытому рукотворному озеру на реке. Тут ещё зима, снег толстым одеялом укрыл плоскость расширенного русла, лишь местами были подмокшие ледяные пятна. На белое это одеяло извиваясь черной змейкой выползла  не вовремя проснувшаяся речушка. У плотины она с тихим журчаньем вливалась в полынью.
 На тот берег не перейти. Да и тут хорошо. Легкий шум воды, отчетливо стучит дятел, посвист каких-то мелких пташек. Закат чуть высветлил стволы и ветви лип, окрасил облака над ними, а ниже уж синеватый, морозный вечер, тихий и спокойный.
Наверное, такой же вечер был здесь не раз. Наверное, такой же вечер был здесь лет 150 назад. Возможно, кто-то также смотрел на тот берег, на высветленные липы, и расцвеченные закатом облака, быть может, сквозь радужные разводы   стекол больших окон  дворянского дома. Нет усадьбы. Нет дома. Нет окон. Есть зарадужелые стекла, за радужной пеленой которых, сокрылось былое этих мест.