Предзакатная их встреча

.               

        В  час  пик,  неожиданно  почти  столкнувшись  со  старым  другом-одноклассником  в  переполненном  трамвае,  да,  ведь  ещё  и  «лоб  в  лоб»,  признал  я  его  почему-то  прямо  сразу!  Хотя  и  прошло,  я  прикинул,  более  четырёх  десятков  лет… Но  когда  пригляделся  внимательнее,  чуток  опешил.  Только  он  ли  это?!  Придвинулся  чуть  ближе,  чтобы  лучше  рассмотреть  физию,  и  порадовался  себе.  Ну,  конечно  это  он,  Сеня,  а  кто  же  ещё-то!  Однако  по  безразлично  скользнувшему  по  мне  взгляду,  совсем  нетрудно  было  понять – для  него  моя  особа  пока  что  не  представляет  для  него  ничего  интересного.
        И ещё  мало  того.  Он,  было,  даже  попытался  уклониться  от  моего  чересчур  уж  внимательного,  и  как  раньше  утверждали  мои  коллеги,  этакого  пронизывающего,  следовательского  взора.  Но  ввиду  излишней  тесноты  в  трамвае,  с  уходом  у  него  «не  срослось».  Вглядевшись  в  порядком изменившееся лицо  старого  товарища,  в  глубине  души  я,  было,    вначале  удовлетворён  был  увиденным.  Сразу  отметил  нездоровый  цвет,  глубокие  морщины,  набрякшие  веки,  поблекшие  глаза  и  страшную  усталость  в  них.  С  затаённой  злорадностью,  (ну,  ты  только  глянь,  как  постарел  и  подурнел  наш  «Сенька-КрасавЕц»!),  этак  с  превосходством  иронически  усмехнувшись,  я  с  облегчённым  вздохом  твёрдо  заключил. 
        «Да-а… Сдал.  Сда-а-л  наш  Сеня  что-то  совсем… Вон,  вид-то  внешний  у  него  какой измученный  и  усталый… Видать, укатали Сивку  горки  крутые,  в  доску  изъездили  бедолагу.  Постаре-е-л… Что  и  говорить.  А  ведь  десяток  лет  в  классе  верховодил!  Ни  одного  мероприятия  без  его  ведома  и  согласия!  Когда  требовалось,  он  бивал-наказывал  неправых  и  непослушных.  А  как  было  без  этого?  Лидер,  верховод!  Да,  он  и  до сих  пор  вон,  какой  могутный  ещё,  и  плечи  те  же  крутые.  Вот  физия - не  та,  подкачала  она  капитально.  Сеня  всегда  был  предметом  зависти  и  поклонения.  Даже  как-то  непривычно,  странно  и  жалко  видеть  кумира  нашего  совсем-совсем  сдавшим  позиции… И  вправду  жаль  его…».
        И  вдруг  внезапно  озарённый,  буквально  пронзённый  удивительной  мыслью,  от  которой  даже  и  в  груди  кольнуло,  и  на  секунду  сердце  зашлось,  я  оторопел.  Ё-моё!  Перед  моим  внутренним  взором,  словно  на  шикарном чётком  фото,  совершенно  неожиданно  возникло  поразительное,  до  боли  знакомое,  в  мельчайших  деталях,  лицо.  И,  оказывается,  лицо  это  было … своё,  увиденное  в  зеркале  непосредственно  перед  выходом  из  дома!  Ибо  вдруг  невольно  сопоставив  мою  собственную  личину  с  перепаханной  бороздами  физиономией  Сени,  я  мысленно  содрогнулся  от  увиденного  мной  в  зеркале  самого  настоящего  ужаса!
        Кстати,  ведь  напугался  впервые  в  жизни!  Вроде  бы,  я  ни  единого  разочка  не  видывал  и  не  лицезрел  это  своё  отражение?!  Значит,  плохо,  очень  плохо  и  поспешно,  мЕльком,  мимоходом  поглядывал  я  на  него,  постоянно  куда-то  спеша  по  другим,  видать,  ещё  более  важным  делам.  Словом,  всегда  не  до  физии  мне  было… Мол,  а  я  что?  Баба,  что  ли  любоваться  собой?! А  жалостливо  глянув  на  "личико"  Сени,  мозг  внезапно  сопоставил  её  с  моей  аналогично  постаревшей  физиономией,  не  найдя  на  ней,  также  изборождённой,  ничего  выдающегося.  Кроме,  конечно,  носа,  который  в  классе  все  без  обиды  называли  «картошкой».
        Всё  это  в  один  миг  промелькнуло  в  черепушке.  Я  враз  устыдился  своей  злорадности,  кажущемуся  превосходству  и  иронической  ухмылке.  А  так  как  хари-то  наши  были  совершенно … и-ден-тич-ны!  Почти  аки  «два  сапога-пара»  личики  наши  схожи,  словно  мы  с  Сенькой  два  брата-близнеца!  И  лысины  с  остатками  седых  лохм,  и  морщины,  и  глаза, и  веки,  и  нездоровый, желтоватый цвет  кожи… Короче  говоря,  я,  вовремя  одумавшись  и,  главное,  раскаявшись,  и  терзаясь  от  этих  своих  ехидных,  подленьких  мыслишек,  честно говоря,  не  знал  что  мне  и  делать-то…
        Даже  появилось  паническое  желание  немедленно  уйти,  скрыться  с  глаз  долой,  однако  оказалось,  что  ретироваться  уже  поздно.  Сеня  вдруг  «принял»  мой  сверлящий,  почти  в  упор  взгляд,  и  неожиданно  удивлённо, и  очень  знакомо,  вздёрнул  вверх  левую  бровь.  А я  тут  как  бы  встряхнулся.
«Бат-т-юшки  вы  мои!  Да,  неужели  и  он  сразу  признал  меня?!" – радостно  толкнулось  и  ёкнуло  в  груди.  «Ну,  вот  и  хорошо!  Вот  и  ладненько!  А  иначе-то  и  быть  не  должно!  Точно  Сеня!  Наш  лидер-затейник,  всеми  уважаемый  верховод  по  кличке  Сенька-красавЕц»! 
        Но,  как  понял  через  несколько  минут,  не  сразу  Сеня  признал  во  мне  бывшего  одноклассника  и  приятеля  Костика.  Только  не  надо  было  бы  автору  вообще  писать  о  том,  о  чём,  глядя  на  расфранченного  Костика,  думал-рассуждал  в  это  время  сам  Сеня.  Он  непременно  обиделся  бы  мыслям  "Костика-худоростика".  Ибо  вспомнив  бегающие  прямо  с  первого  класса  вороватые  глаза  Кости,  постоянно  ищущие  что-либо  «стянуть  плохо  лежащее»,  особой  любви  от  его  «узнавания»  Сеня  не  ощутил.  А  ведь  точно!  Если  бы  не  эти  глазёнки  его  жуликоватые – ни  за  что  не  признал,  не  вспомнил  бы  он  Костика.
        А  Сеня  рассуждал.  "Ладно уж,  так  и  быть,  признАю  его.  Просто  жалко  мне  глядеть  на  его  мордочку  сплошь  морщинистую,  капитально  напоминающую  сушеный  узбекский  урюк.  Видать,  жизнь  его  тоже  не  пожалела  и  крепко  побила.  По  личику  его  ведь  словно  бороной  вдоль  и  поперёк  проехались,  а  затем  ещё  и  для  чего-то  развернулись!  Собственно  говоря,  сам  Костик  этот  и  с  малолетства  квелый,  щупленький  был.  Настоящий  доходяга. Наверное,  ввиду  щуплости  комплекции  ему  и  пришлось  к  жизни  приспособиться, хитрить,  угодничать,  и  пресмыкаться  перед  пацанами  более  сильными. 
        И  за  дела  свои  иногда  не  совсем  праведные  бит  он  был  не  единожды.  А если  вспомнить,  сколь  раз  ему,  Сене-драчуну,  приходилось  за  то  и  дело  обижаемого  ребятами  хиленького  Костика  впрягаться?  Но,  как  только  что  сейчас  он  заметил,  сильно  изменился  хитрый,  бегающий  ранее  туда-сюда,  прямо-таки  воровской,  взгляд  Кости.  Что-то  новое  в  нём  есть… Конечно,  воды  со  школьных  лет  много  утекло,  тем  не  менее,  вертухайский,  характерный  ментовский  взор  он,  теперь  уже  Арсений,  сразу  определит  из  тысячи.  Ведь  целых  три  его серьёзные  "ходки  на  зону"  чего-нибудь,  да  значат…
        Да,  и  прикид  у  бывшего  моего  подопечного  «Костика-худоростика»  вон,  какой  навороченный.  Нахапал  где-то  ментяра-полицара… Пенсия  у  него  наверняка  не  сравнится  с  минимальной  пенсухой  только  что  «откинувшегося  от  Хозяина»…  Ну,  да,  с  его,  Сени.  А интересно  бы  знать,  о  чём  вертухай-полицай  с  ним  полопотать  собирается?  Может,  мне  лучше  отмазаться  от  него,  просто  отвернуться,  с  понтом,  что,  вроде  бы,  не  признал  я  по  давности  лет  своего  бывшего  одноклассника  хилого  Костика,  всеми  по  молодости  обижаемого? 
        Ведь, кроме навечно запомнившихся  глазёнок  его  пакостных,  от  него,  «Костика-худоростика», больше ничего  приметного  сейчас  и  не  осталось?  Ладно,  подпущу  его  ближе.  Если  начнёт  умничать,  глядя  на  мою  после  зонную  казённую  одёжку - ушлю,  "куда  надо".  На  хитрую  и  наглую  попу  у  меня  в  запасе  всегда  есть  всем  хорошо  известный  «прибор  с  винтом».  Ладно,  попробую признать.  Ишь,  как  он  воззрился  на  меня!  Придётся  «принять»  Костика. А  то  как-то  неудобно  получится.  Он  и  сейчас  во  все  глаза  на  меня,  кумира  своего  давнишнего,  пялится…  Ладно,  покалякаем...».
        Сближаясь,  потеснили  народ,  а  чуток  растолкав,  вдруг  обнялись.  Не  сговариваясь,  этак  крепко  похлопали  друг  друга  ручищами  по  спинам.  Оторвавшись,  погляделись  глаза  в  глаза,  и  внезапно  снова  скрестили  объятья.  Но  только  вот  уже  как-то  по-иному: вроде бы,  искренней  и  покрепче.  Люди  вокруг,  наконец,  поняли,  сразу  стало  свободней.  Костя  снизу  вверх  преданно  смотрел  на  высокого  Сеню  и  молчал.  И  тут  он  вдруг, словно  хватающийся  за  некую  соломинку,  крепко,  прямо  намертво,   стиснул  ладонями  руку  старого  товарища. 
       Затем  Костя,  ничего  не  говоря,  непозволительно  долго  тряс  её.  Потом  бережно  так,  ласково  баюкал,  продолжая,  как  бывало  и  раньше,    заискивающе,  и  совсем  по-собачьи,  в  полной  готовности  всё  впивался  взглядом  в  товарища,  будто  чего-то  ожидая… И  ответ  этот,  наконец,  не  замедлил  прочитаться  в  повлажневших  вдруг  серых  глазах  Сени,  чуть,  было,  не  вышибив  из  них  предательскую,  и,  конечно  же,  скупую  мужскую  слезу… Но  на  то  Арсений  и  был  некогда  лидером  и  кумиром,   сумев  подавить  появившуюся  секундную,  скорее  всего,  склеротическую  слабость,  постаравшись  любыми  способами  остаться  тем  же  верховодом.
        И  Константин  это  сразу  почувствовал,  понял  и  оценил  достойно.  Он  ведь  и  в  действительности  по-настоящему,  совершенно  искренне  рад  был  этой  неожиданной,  надо  думать,  судьбоносной  встрече  с  обожаемым  когда-то  кумиром  своего  детства  и  юности!  Продолжая  «нянчить»  руку  Арсения,  этим  коронным  материнским  баюканьем  он  как  бы  успокаивал  и  себя,  и  его.  Теперь  уже  «достаточно  взрослый»,  и  тоже  много  чего  повидавший  в  жизни  Константин,  таким  вот  нехитрым  способом  как  бы  призывал  старого  своего  товарища  покориться  всевластному  времени,  поистине  беспощадно  карающему  и  сильных,  и  слабых. 
        Да.  Всех  без  разбора… Но  вот  как  раз  стоя  рядом  с  ним,  со  своим  былым  кумиром  Сеней,  Костя  вдруг  необыкновенно  очень  ясно  и  чётко  припомнил.  И  это,  наверное,  случилось  с  ним  благодаря  всесильному  склерозу,  заставляющему  господ-людей  «в  немалом  уже  возрасте»  иной  раз  моментально  и  ярко-ярко  вспоминать  очень  давние  события.  Ведь Константин        только  сейчас  понял  одно: что  и  в  детстве,  и  в  юности  тоже,  он  НИКОГДА,  ни  при  каких  обстоятельствах,  находясь  рядом  с  Сеней,  страха  ни  от  чего,  и  ни  от  кого,  не  испытывал! 
        Да-да!  Никогда  и  ни  единого  раза  он  не  припомнит!  И  как  он  СМОГ  забыть  про  такое,  идиот  он  старый!  А?!  Да  и  вообще!  Ну,  как  он  все  эти  долгие  годы  сумел  выжить  в  этом  злом,  страшном  мире  без  Сени,  без  его  всегдашней поддержки  и  заступничества?!  Но  теперь  уж  нет!  Больше  не  бывать  этому!  Он,  Константин,  сделает  всё  возможное,  (и  даже  невозможное!),  чтоб  снова  не  потерять  нашедшегося  таким  вот  замечательным    образом  своего  товарища,  однокашника  и  кумира!
        И  с  ним,  с  Арсением,  он,  Константин,  готов  прямо  хоть  сейчас  в  огонь  и  в  воду – до  конца!  А,  тем  более,  что  до  «конца»  этого  самого  осталось,  быть  может,  «всего-то  и  ничего»…  Но  зато  теперь  они  постараются  больше  не  терять  друг  друга  и  помогать  друг  другу  всем,  чем  только  могут.  Всё!  Замётано!  И  прямо  на  следующей  остановке  они  вышли,  направившись  вдвоём  к  дому  Арсения,  где  его  всё  ещё  ждут.  И  автор  глубоко  уверен,  что  так  оно  и  будет. И  вдвоём с  найденным  старым  другом  они  ещё  о-го-го,  как  "повоюют"!