Ноль Овна. Сны Веры Павловны. 3

Артемий Иванович остановился на крыльце, подождал, пока до него доцокают каблучки Веры Павловны, придержал дверь. Ему было досадно теперь, что сорвался и позволил себе пару язвительных замечаний. Такое с ним в последнее время случалось всё чаще – постоянная суета, поток людей, разговоры – всё это раздражало, мешало нырнуть во внутреннюю тишину, к которой привык. Но бросаться на своих было недопустимо. Ведь они из того же теста, также терпят и также сдерживают натиск этого мира.

– Сначала отвезём домой вас. – Артемий Иванович сделал приглашающий жест в сторону урчащей у крыльца машины.

Вера Павловна и не подумала отказываться, хотя она была странной идеалисткой, и ждать от неё можно было чего угодно. Она уверенно открыла дверцу и нырнула в салон. Артемий Иванович обошёл машину и тоже сел на заднее сиденье, раз уж дама не захотела занять место рядом с водителем. Захлопнул дверцу, всколыхнув неподвижный салонный воздух. Вздыхая, устроил под локтем портфель, ослабил галстук и устало поник головой.

Вера Павловна назвала водителю свой адрес, автомобиль тронулся, усыпляя монотонным покачиванием и мерным гудением мотора.

– Вам не наскучила наша работа? – неожиданно для самого себя после долгого молчания спросил Артемий Иванович, рассеянно глядя в пространство. Но потом всё же повернул голову, с отстранённым интересом рассматривая античный профиль такой же равнодушной к происходящему коллеги. Вблизи неё сладко веяло какими-то дорогими, тяжёлыми духами из тех, что одной каплей окрашивают вещь навсегда, метят, словно специальная зацепка для памяти. Вот и этот разговор теперь будет пахнуть сандалом и чайной терпкостью.

– Я люблю свою работу, – не поворачиваясь, прохладно отозвалась Вера Павловна. – Я имею в виду свою настоящую работу, а не временное исполнение обязанности вашей секретарши. А почему вы спрашиваете? – Она всё-таки скользнула по лицу собеседника цепким взглядом, но наткнулась на слепой блик очков, вздохнула и снова отвернулась, чтобы смотреть на летящую навстречу дорогу.

– Здесь всё стало рутиной. Закольцевалось, запылилось… – Артемий Иванович впервые оформил свою нынешнюю тоску в слова и сам ужаснулся – он что, устал от жизни?!

– Для вас, – въедливо уточнила Вера Павловна.

– Да, для меня, – вздыхая, согласился Артемий Иванович и снял, наконец, бесполезные в темноте очки. – Люди приходят сюда такие увлечённые, полные ожиданий, ждущие открытий, а я вижу в их уникальных картах одни только повторения и сразу припоминаю номера архивных дел, в которых встречалась такая же настройка, те же нюансы, могу предсказать типичные ошибки и примерный результат. У меня нет больше сил бегать по кругу. Я словно проживал это всё уже много раз. И я… устал.
Вера Павловна вдруг оживилась, повернулась на сиденье всем корпусом.

– Глупости. Глупости, Артемий Иванович! – фанатично сверкая глазами, страстно заговорила она. – Вам просто давно следует модернизировать работу нашего архива. Тогда вы смогли бы заняться исключительно аналитикой и обобщить накопленный вами опыт – использовать то, что вы сейчас сказали про типичные ошибки и повторения. После этого вам сразу и жить захочется! Вот, – она покопалась в сумочке и достала оттуда флешку. – Мне кажется, это вас встряхнёт и развеет ваш сплин. Только утром верните!

Артемий Иванович не успел опомниться от дерзкой неожиданной отповеди и отказаться от навязанной вещи, потому что машина остановилась и Вера Павловна быстро выскользнула наружу. Но потом наклонилась и  заглянула в салон перед тем, как захлопнуть дверь.

– Не нужно считать себя обязанным оставаться прежним, только потому, что все к этому привыкли и рассчитывают на это, – строго отчитала его Вера Павловна напоследок. – Нужно меняться, когда становишься к этому готов. И менять то, что от тебя зависит. Стагнация никому не на пользу – ни нашим подопечным, ни нам. Вы никого не предадите, если позволите себе жить и заниматься тем, что вам самому интересно. А если вы боитесь папу разочаровать, так поверьте, Иван Семёныч первый страдает от вашей апатичности и безразличия к делам вашего братства, в которых вы не участвуете никак, потому что целыми днями составляете архивные справки. Дерзайте, Артемий Иванович! Не будьте тюфяком.

За окном замелькали уже квадратики низкой газонной ограды, фонари и деревья, а Артемий Иванович всё ещё держал на раскрытой ладони злополучную флешку. Покосившись на водителя, он сообразил, что выглядит глупо и заставил себя встряхнуться: надел очки и решительно вынул из портфеля ноутбук.

На флешке обнаружилась служебная записка. Автором её был Розен – тот самый пресловутый безответственный начальник Веры Павловны, которого Артемий Иванович поминал в недавней перепалке недобрым словом. Он первым делом возмутился про себя, что помощница, оказывается, занималась всё это время не только его делами (иначе откуда у неё документ из головного офиса?). Это отчасти объясняло её постоянную забывчивость и разгильдяйство – быть слугой двух господ нелегко. Сделав мысленно в чёрном списке сотрудников галочку против имени Веры Павловны, Артемий Иванович сосредоточился на изучении документа.

Розен планировал очередную масштабную реформу. Он утверждал, что в конторе устарело всё – от структуры до методов работы. Когда-то, в самом начале, контора была внешней, профанной частью рыцарского Ордена, который жил Уставом и культом жертвенного служения братьям. В те давние времена защита требовалась по большей части физическая, так что и рыцарство было не номинальным. Случалось устраивать настоящие экспедиции, заговоры, побеги и просто драки, чтобы спасать своих – от властей, обывателей, разбойников и религиозных фанатиков. Это были романтические времена. Приключения сотрудников конторы тех лет могли бы стать сюжетами многочисленных авантюрных романов. Исследователи всегда выделялись из общей массы, а это было чревато неприятностями, так что рисковать жизнью приходилось постоянно. Но постепенно основными стали дипломатические методы решения проблем. Артемий Иванович до сих пор помнил эпистолярный этикет и некоторые шифры, которыми пользовались в дипломатической переписке. Но прошли и эти времена. Насущной проблемой стало спасение подопечных от долгов, нищеты и кре-диторов, поэтому Ордену пришлось создать фонд и освоить банковское дело. Потом главными врагами стали бюрократия, цензура, унификация и всё теснее обступающий каждого государственный контроль во всех сферах человеческого бытия. Орден прирастал братствами, всё больше напоминал нынешнюю контору. Это очень помогло в эпоху выживания внутри тоталитарных режимов, после которой настала пора архивных справок и консультаций специалистов. И вот теперь Розен предлагал упразднить контору как реальное учреждение и перевести все виды деятельности в виртуальный формат: оцифровать архив, создать институт кураторов, постоянно доступных клиентам в режиме онлайн. В конце записки осторожно высказывалась мысль, что в случае удачи предлагаемой автором реформы можно задуматься и о завершении миссии Ордена, то есть в перспективе даже упразднить его или трансформировать по желанию составляющих его братьев.

Вчитываясь в сухой канцелярский текст, Артемий Иванович ощутил почти невыносимую щекотку в районе солнечного сплетения. Он не сомневался, что Розен выступает с такими смелыми предположениями не сам по себе, что за ним, очевидно, стоит его отец, который в конторе, может быть, и не главный, зато главный в Ордене. Не укрылось от внимания Артемия Ивановича и словно бы вскользь брошенное предложение о трансформации, ради которой, очевидно, всё и затевалось. Но так ли уж это страшно, если результатом станет свобода от опостылевшей рутины? При этом ничего не придётся делать для того, чтобы изменить свою однообразную жизнь – всё случится само!

Артемий Иванович забыл про усталость и сон. Забыл про лифт и пошёл по лестнице пешком, собирая за собой по углам, как паутину, безмолвные тени. Отдышался в полумраке прихожей. С трудом удержался от того, чтобы сделать какую-нибудь романтическую глупость – подпрыгнуть или покружиться на месте.

– Ну, ты и задрот, Тёмушка… – Вкрадчивый голос ударил под дых не хуже кулака. – За полночь с работы приходишь. И не предположишь ведь, что загулял! Хотя… – Высокий и узкоплечий, словно вечерняя тень, Вий шагнул навстречу, принюхиваясь. – Духами пахнет. И вроде бы даже женскими!

– И тебе добрый вечер, Шойфет. Что ты здесь забыл? – сухо поинтересовался Артемий Иванович и принялся разуваться, а затем опустошать свои карманы, за привычными мелкими действиями скрывая недовольство и неприязнь.

– Я, разумеется, по делу и, разумеется, к Иван Семёнычу, – снисходительно обронил в ответ Вий, следя за тем, как Тёма выкладывает на зеркало телефон и аккуратно опускает в вазочку связку ключей.

– Уже уходишь? – натянуто улыбнулся Артемий Иванович.

– Куда же я на ночь глядя? – усмехнулся Шойфет. – Уже на диване себе постелил. Умывайся давай, я тебя ужином накормлю. Папу отвлекать не стоит, папа занят.

– Я как-нибудь сам, Ром, – изобразил душевную улыбку Артемий Иванович, намереваясь пройти мимо подпирающего дверной косяк Вия.

– А у меня к тебе разговор, – притворно расстроился Вий, хватаясь за второй косяк и перечёркивая своим телом дверной проём. – Неужто до утра придётся отложить?

– Разговор? – Артемия Ивановича словно опять придавило к земле. Во всяком случае, он снова почувствовал десятитонную усталость. – Ах, батюшка, сон в руку! – горько процитировал он самому себе грибоедовский афоризм.

– Я снился тебе, Тём? – умилился Вий.

– В кошмарах, Рома. – Артемий Иванович вручил позднему гостю свой портфель и пошёл переодеваться.

Умывшись, он заглянул к отцу. Тот в самом деле был занят – вдумчиво изучал какой-то ветхий фолиант в высохшей трескучей обложке – однако Тёмушку к себе подозвал, потрепал по щеке и велел с Вием детсадовских ссор не затевать, а сотрудничать и решать все проблемы мирно.

– Хватит уже выяснять, кто в песочнице главный, Артюх. Ты же у меня умный мальчик! Ромка не со зла к тебе цепляется, он просто так шутит. Я его вызвал по сегодняшнему делу с попами. Он теперь как раз на мистиках специализируется, так что без него не обойтись. Потерпи, сынок.

Артемий Иванович оскорбился, но молча проглотил этот обидный намёк на свою инфантильную ревность, которую испытывал по отношению ко всякому, с кем отец слишком сближался. Он давно уже вырос из неё – так он считал – вот только отец этого, кажется, не заметил.

Оправдываться в такой ситуации было бы унизительно, поэтому Артемий Иванович повернулся, чтобы молча уйти, но отец неожиданно окликнул его:

– Ты говорил, что попы упоминали восточное братство?

– Сынов Всевышнего? Да. – Артемий Иванович вернулся к письменному столу, снова готовый включиться в работу, несмотря на то, что был уже вымотан ею до тошноты, дрожащих рук и чёрных точек перед глазами.

– Ты же понимаешь, что в этом деле они будут нам только мешать? – Рашидов развернулся в кресле и Артемий Иванович привычно ощутил благостный паралич воли, который всегда накрывал его в присутствии отца.

– Понимаю. Только не позвать их в комиссию нельзя. Это будет нарушением соглашения между братствами, входящими в наш Орден, – на автомате выдал он. Уставные документы Ордена Артемий Иванович мог цитировать с любого места даже в полусне.

– Живое дело важнее, Тём! Важнее любых протоколов.

Под нарочито-укоризненным взглядом отца Артемий Иванович зарозовел скулами и внутренне заметался. Он чувствовал себя очень неуютно, когда папа бывал им недоволен.

– Эти пидарасы пекутся только о своих, только об избранных. А кто позаботится об остальных? Для чего, по-твоему, нужна церковь? Чтобы каждый – каждый! – мог причаститься вечности, благу, истине, любви и красоте. Тому, чего в жизни миллионов просто нет. Огромное количество людей живёт в грубости, серости и пошлости. У них нет сил, чтобы противостать той среде, в которой они рождены. А церковь делает их гигантами! Каждый, кто входит в церковь, становится частью мистического организма и получает всю его силу. Вот как это задумано.

Рашидов в сердцах захлопнул книжку, которая лежала перед ним, и хмуро уставился в пространство.

– Короче, Артюх, – после недолгого гневного молчания продолжил он, – Может, эти попы слышали про восточное братство и знают Радзинского, но пришли они ко мне. И я – точнее мы, – он показал на себя и сына, – поможем им, чтобы через них помочь тем людям, которые уже пришли в церковь. Нам нужны эти миллионы, а мы нужны им. Если позволить Радзинскому вмешаться в это дело, он просто собьёт наших попов с панталыку своими квазирелигиозными сентенциями. И они будут потеряны для церкви и для нас тоже. И экстрасенсов этих бесхозных мы тоже в таком случае упустим. В общем, делай, что хочешь, но чтобы ни одного пидараса в комиссии не было.

По орденским понятиям все братья в шутку делились на «асов» и «пидарасов». Главное различие между ними заключалось в подвижности индивидуальной настройки восприятия. Ас зафиксирован в теле и сознаёт себя только тем, кем родился. Он тот, кем его делает тело и натальная карта. Ас сознательно проживает жизнь так, будто ни до, ни после для него никакого бытия нет. Каждый раз, прибывая в этот мир, ас «сдаёт» свою память в конторский архив, и после знакомится с основными вехами своих прошлых биографий в сухом письменном пересказе архивного работника, если того требуют обстоятельства. А пидарас по той же шутливой классификации «дружит» с телом весьма условно. Для «пидараса» оно как костюм, взятый напрокат для пафосной светской вечеринки, элемент дресс-кода, без которого не попасть на мероприятие, т.е. в эту жизнь и в этот мир. Разумеется, при таком раскладе помнить себя в непрерывности «пидарасы» могут совершенно свободно, поэтому гендерные условности их волнуют мало (какая разница кто ты сейчас – мужчина или женщина, если в процессе телесного существования ты уже сменил пол вместе с телом много раз?). Отсюда, собственно, и словечко. Которое вошло в домашний обиход так прочно, что всё своё детство Тёмушка думал, что пидарасы это специальный термин, обозначающий орденскую элиту – самых гениальных исследователей и литераторов. Последних он вообще считал кем-то вроде толкиеновских эльфов – могущественных, бессмертных и запредельно мудрых существ. Узнав в один прекрасный день исконное значение слова «пидарас», Тёма был очень смущён и ещё долго не мог смотреть в глаза многим папиным гостям.

– Хорошо. – Артемий Иванович устало кивнул. – Можно создать комиссию в минимальном составе – ты, я и секретарь. Все остальные автоматически попадают в категорию приглашённых экспертов. Кого из них привлекать к работе, будет зависеть от нас.

– Умница! – растрогался Иван Семёныч. – Иди, я тебя поцелую.

Артемий Иванович послушно наклонился и с трепетом принял заслуженный поцелуй в лоб.

– Ступай. – Рашидов погладил сына по руке. – И подумай, кого можно назначить секретарём.

Обласканный отцом, Артемий Иванович почти благодушно отнёсся к присутствию в кухне Вия. Занятый своими мыслями, он не сразу заметил, что с гостем что-то не так. Вий выглядел как наркоман, который пытается всех убедить, что он в завязке. Его фальшивое дружелюбие, искусственное оживление, лицемерные улыбки и наигранная невинность взгляда опозорили бы даже самого захудалого актёра. Таким жалким на памяти Артемия Ивановича Вий не был никогда. Как будто в нём что-то сломалось – механизм разладился, оболочка обветшала. Можно было представить, как с нарисованного лица начинает осыпаться краска, одежда виснет грязными лохмотьями, а конечности больше не слушаются, беспорядочно и конвульсивно подёргиваясь, не в силах изобразить осмысленных жестов. Там, внутри был какой-то другой, новый Вий. Но он, видимо, ещё недостаточно окреп, чтобы явить себя миру, и неумело управлял изнутри негодной сломанной куклой.

– Мне безумно нравятся наши подопечные психи, – со странным смешком делился Вий подробностями своей нынешней работы. Легко было подумать, что он и сам не в своём уме, настолько нетрезвой была его мимика и нервными – жесты. – По-моему они безобидны. Какие уж там невинные души они соблазняют! Невинные души тянутся к настоящему. Если кто-то прилепился к нашим подопечным, значит, свои. Но если Иван Семёныч хочет объявить крестовый поход против мистиков-эзотериков, то кто я такой, чтобы противоречить?

Артемий Иванович ел очень аккуратно, молча и не спеша и не реагировал на виев трёп абсолютно никак. Со стороны нельзя было понять получает ли он удовольствие от процесса поглощения пищи или вовсе не чувствует вкуса, настолько отрешёнными и безэмоциональными были его лицо и его взгляд. Артемий Иванович отстранённо отметил про себя, что происходящее на этой кухне напоминает ему сейчас кукольное чаепитие, где он – чопорная фарфоровая игрушка из тех, что не дают играть детям и сажают в сервант, как хрупкую и дорогую вещь, а Вий – сломанный паяц, пугающий своей сколотой улыбкой и неестественно вывернутыми конечностями.

– Поздно уже. – Артемий Иванович промокнул салфеткой губы и бесстрастно глянул поверх узких очков на досадного гостя. – Говори уже, чего хотел, да я спать пойду.

Вий споткнулся на полуслове и сразу поник своим хищным клювастым профилем, затосковал, замолк. Благословенная тишина потянулась в кухню как усыпляющий газ – изо всех щелей. Артемий Иванович не мог ею надышаться. Он даже глаза прикрыл, прислонившись затылком к стене и соскальзывая в полусон. Но пришлось вынырнуть оттуда, когда Вий заговорил снова:

– Где мои личные дела?

Артемию Ивановичу захотелось даже глаза протереть, настолько Вий вдруг преобразился и стал собой прежним. И взгляд его снова был как дуло пистолета – змеиным, потусторонним, безжалостным.

Отвечать Артемий Иванович не торопился. Он составил посуду матрёшкой, чтобы удобно было нести её в мойку, откашлялся.

– Все тома твоего личного дела были переданы в архив того подразделения, куда тебя по твоей же просьбе перевели. Но доступ к нему ограничен, поскольку теперь это ещё и врачебная тайна. Тебе, как пациенту, разрешения работать с ним по понятной причине не дадут.

– Так не бывает, Тём, – жутенько улыбнулся Вий. – В твоём архиве есть всё. Я могу поверить, что куда-то отправили копию, но не сами дела.

Так всё и было – чего уж там – поэтому Артемий Иванович просто кивнул:

– Доступ в архив тебе запрещён. На неопределённый срок.

– Я знаю, – весело кивнул Вий и навалился грудью на стол, заглядывая страшными чёрными глазами, казалось, прямо в душу. – Поэтому мне нужна твоя помощь. Будь другом, проведи меня потихоньку в архив как-нибудь вечерком перед самым закрытием. Или дай мне ключ, я сам зайду. Обещаю, что никто не заметит.

Артемий Иванович поддаваться не собирался. Он отодвинул посуду к стене, водрузил локти на стол и тоже склонился к виеву лицу.

– Поцелуй меня в задницу, – прохладным механическим голосом произнёс он. Будто давал совет, где повернуть после светофора.

– Всего-то, Тём? – Вий подавился гаденьким смешком. – Давно бы уже попросил, я бы тебе не отказал! Ты же знаешь, я не ханжа! – Он подцепил своими длинными паучьими пальцами ворот тёминой футболки и потянул на себя. – Ещё пожелания будут? Или ограничимся оральными ласками? – Он с интересом оглядел порозовевшие от гнева скулы собеседника. На таком близком, поцелуйном расстоянии эмоций было не скрыть, и Вий с видимым удовольствием ловил кожей порывы чужого бешеного дыхания.

– Я вижу, не долечили тебя, Рома. – Артемий Иванович попытался отцепить от своей футболки виевы пальцы, но тот вдруг скомкал ворот в кулаке и подтащил собеседника ещё ближе – нос к носу – едва не придушив по дороге.

– Я к тебе как к человеку пришёл, а не на приём записался, – зло зашипел Вий прямо в лицо. Артемий Иванович поморщился – запах кофе был неприятен. – Просто скажи, где искать. И я найду, Тём. Ты же меня знаешь. Ну?

– Нет, – упрямо процедил Артемий Иванович, у которого от этой возни запотели очки. Он беспомощно моргал, но сдаваться не собирался.

Вий оттолкнул его с кислотной ненавистью во взгляде.

– Ты человек-инструкция, Тёмушка. Ты и приятель твой – Петенька Гранин, – недобрым словом помянул он бессменного начбеза, который, собственно, и упёк его в своё время «лечиться». – Где только вас таких откопали? – Вий брезгливо отодвинулся от стола и уставился себе под ноги таким яростным взглядом, как будто хотел прожечь им пол.

Артемий Иванович, оправдывая своё звание человека-инструкции, бесстрастно отряхнулся, поправил одежду и пошёл мыть посуду. Он всё делал тщательно, старательно, несмотря на поздний час и заведённый на семь утра будильник. Он даже умудрился настолько отвлечься, что вздрогнул, когда сзади раздался голос всё того же Вия – только глухой и сдавленный, будто его душили:

– Я не стал бы тебя просить, если бы не особые обстоятельства. Но мне нужна помощь. Я объясню тебе, чтобы ты понял, что здесь нет криминала. Это личное, Тём.

– Личное. – Артемий Иванович стал напротив Вия, скрестив руки на груди. – Ну, рассказывай.

Вий плеснул на него ещё одним кипящим смолой взглядом.

– Я… обнаружил пробелы в своей биографии, – выдавил он из себя с такой неприязнью, как будто это Тёма принуждал его тут исповедоваться.

– Это как? – насторожился Артемий Иванович.

По виевым губам зазмеилась неприятная улыбка.

– Это так, Тёмушка, – ласково запричитал он. – Живёшь ты себе, живёшь, а потом обнаруживаешь, что твои воспоминания перемежаются абсолютно ничем не заполненными провалами. А под оставшимися воспоминаниями находятся чужие – отслаиваются, а под ними оказываются совершенно незнакомые люди и обстоятельства. И вместо своих жизней ты помнишь чужие.

– Ты вообще ничего не должен помнить – сухо заметил Артемий Иванович. – Свои прошлые жизни помнят только литераторы. Им для работы нужно. Если твоя настройка расшаталась настолько, что ты уже сам не уверен в том, кто ты, то это повод обратиться к специалисту.

– Спасибо. Я тебя понял, – процедил Вий с такой космически холодной и необъятной ненавистью, что проняло даже бесстрастного архивиста. – Спокойной ночи тебе, Тёмушка.

Артемий Иванович смотрел вслед зловещей чёрной фигуре Вия – высокой и узкой, словно щель в пространство трансцендентального зла – и чувствовал непонятное беспокойство. Ему вдруг страшно стало оказаться тем, кто не помог в критический, возможно, момент.

– Я посмотрю, Ром, – крикнул он в спину уходящему Вию. – Я сам посмотрю твои дела и сделаю выписку, – подтвердил он вернувшемуся в кухню и глядящему на него с изумлением Шойфету. – Ты здесь долго ещё пробудешь?

– Похоже, что да, – осторожно откликнулся Вий, недоверчиво вглядываясь в тёмино лицо. – Я так понимаю, что работа предстоит масштабная. Иван Семёнович давно мечтал прибрать мистиков к рукам, а эти два попа дали ему такой чудесный повод.

– Только не говори, что всё это время ты будешь жить у нас, – тихо ужаснулся Артемий Иванович. Он и сам понял, что дело сегодня нарисовалось не проходное и работа над ним предстоит долгая.

Вий снисходительно обозначил тонкими губами кривую улыбку, надменно скрещивая руки на груди. К нему снова вернулась его вкрадчивая, змеиная пластика и искусительно-гипнотическая манера говорить.

– У меня своя квартира есть, Тём. Ты же знаешь. Можем уединяться там для воплощения в жизнь твоих эротических фантазий. Но могу навестить тебя уже сегодня, если тебя не смущает, что папа заметит.

– Моя единственная эротическая фантазия – лечь, обнять подушку и проспать до следующего вечера, – вежливо улыбнулся Артемий Иванович. – И тебя в этой воображаемой идиллии нет.