Отражение в зеркале. 50. Любовь и боль

          Мерцающий огонь, бросая блики сквозь приоткрытую дверку, высвечивал в погруженной во тьму комнате то один предмет, то другой. Причудливая игра света и тьмы постоянно меняла их очертания, предметы исчезали и словно ниоткуда появлялись снова.
Озаренные переменчивым светом, у печи на козьей шкурке тесно прижавшись друг к другу сидели двое. Зинуля нежно перебирала волосы Петра склонившего голову к ней на колени и задумчиво улыбалась.
     - А ты счастливый, Петр, знаешь об этом? – наконец нарушила она тишину.
     - Это я-то счастливый?- вскинулся Петр. - Да уж! Вся жизнь сплошное счастье – от войны к войне.
     - Да, счастливый, – нежно прижав его голову к себе, она не дала ему высвободиться из своих объятий, - у тебя было детство, юность, любовь. Война – это потом... А я вот, едва родившись, сразу попала на войну – в детский дом. Так всю жизнь и прожила со сжатыми кулаками.
Знал бы ты, как же не хватало мне любви... Выйдя из детдома, искала ее в каждом ласково посмотревшем на меня и каждому старалась отдавать все тепло души, но каждый раз была обманута. Не только мужчинами. Вообще – людьми.
     Да и то, как могли все они относиться ко мне, "детдомовке", обычной вокзальной буфетчице... Обманувшись в очередной раз, я ожесточилась. Подруг отринула, мужчин влюбляла в себя, обманывала и безжалостно бросала. Такая вот жалкая и глупая месть.
Единственный, к кому относилась я тогда с искренней нежностью и кого всегда вспоминала потом – это ты. Но ты ведь тогда был совсем еще мальчик - чистый, доверчивый. А я...  Мало того что старше, искушеннее, я была грязной. Да, грязной, - она произнесла это слово с непередаваемым отвращением, - я и замуж-то вышла по расчету, так хотелось мне иметь свой дом.
     Получила дом. Да только моим он не стал. Дело даже не в том, что муж был старым и нелюбимым. В том доме я была всего лишь еще одной красивой вещью, предметом интерьера. Правда, моим образованием он занимался – манерам обучал, читать заставлял.  Чтобы не позорила его. И вот тогда я окончательно возненавидела и себя, и мужа, и всех мужчин скопом. Стала безжалостной, изводила капризами и его, и всех вокруг, и тебя потом.
Самой себе не могла признаться, что хотела жить с тобой вовсе не из корыстных соображений, и совсем уж не для того, чтобы было кому дом довести до ума. Когда тебя увозили в госпиталь, я даже не вышла, боялась показать, кто ты для меня на самом деле. Гордыня! Ты ведь был одним из них, ненавидимых мною. Мужчина! Как могла задавила в себе рвавшуюся из души жалость и сочувствие к тебе. И любовь, - еле слышно добавила она и надолго замолчала, уткнувшись лицом в плечо Петра.
А он боялся пошевелиться, со стесненным сердцем слушая эту горькую исповедь.
     - И только когда осталась совсем одна в пустом богатом доме, когда исчерпалось даже твое терпение, что-то начало проясняться в моей глупой голове. Но не смогла я побороть в себе до конца обиду на весь этот мир. Даже когда ты, ты единственный, оставил все, даже Анну, и бросился мне на помощь, отплатила тебе черной неблагодарностью. Измучила, довела до приступа. Да и Бориса постоянно изводила капризами. А ведь он столько для меня делал... Дрянь я, Петя. Дрянь.
     Она заплакала, горестно повторяя сквозь рыдания – ”прости, прости меня, если можешь”... Прости меня, Петя"...
     Петр слушал ее, боясь проронить слово. Он понимал, что в эту минуту она изливает перед ним всю горечь и боль, которые так долго копились в ее душе, разрывая изнутри.
Опыт и знакомство с безобразной изнанкой жизни не могли не говорить ей - любой выслушавший подобную исповедь вряд ли захочет после этого оставаться рядом. И сейчас, может быть впервые в жизни решившись на откровенность, она открылась перед ним, Петром, рискуя потерять его навсегда.
     Острая жалость и любовь... да, любовь, он знал теперь это наверное, переполнили его душу. Он молча гладил ее волосы, утирал слезы, прижимал ее содрогающееся от рыданий тело к своей груди.
     - Мне ли быть моралистом...  – со скорбью в сердце думал он. - Что значат ее прегрешения против моих? Она назвала себя грязной...  Да это меня пролитая мною кровь сделала грязным. Меня. Сколько раз я нарушал заповедь ”Не убий”!
Нет, не легче мне от утешительных слов священников – дескать, на войне убивать не грех, напротив, грех не убивать вооруженных врагов. Ведь в этой ситуации они не люди, они носители зла. И не тот преступник, кто убил, а тот, кто струсил, предал, тем самым став пусть косвенным, но соучастником убийства невинных людей, которых призван был защищать.
Да только и на стороне противника утешают себя тем же. Разве не так? И кто же тогда прав?
Разве не был я свидетелем того, как заглянув смерти в глаза, чудом уцелев под шквальным огнем, бойцы невольно начинали обращать свои мысли к Богу и всерьез задумываться о заповеди “Не убий”? Как пытались понять слова - “Бог дает человеку жизнь и только Он вправе ее отнять” - ведь отнимали ее, эту жизнь, они. И я отнимал.
Слова священников о том, что убийство - это когда убивают исключительно по личным мотивам и ”Не убий” - именно об этом, так и не помогли мне снять с души горькую, нестерпимую тяжесть. Нет, не этого хотел я в юности. Любил весь мир, любил мать, деда Евдокима, и Зинулю, и Анну...
     - Ты любил меня тогда, - будто откликаясь на его мысли, после долгой паузы тихо сказала Зинаида, - любил, но стыдился. Я видела, чувствовала это. А рядом, по соседству, была Анна – чистая девочка. Не то что я. – Она снова замолчала, а потом через силу произнесла, - Но она не знает всего о тебе, правда?
 Петр молчал.
     - Я знаю, я, –  обняла она его голову. - Не говорила тебе – несколько раз видела, как в приступе ярости ты крушил все подряд в сарае. Какое страшное в тот момент было у тебя лицо...
     - Боишься меня? – отстранившись, он жестко взглянул ей в глаза.
     - Это Анна должна была бы бояться. Я - нет.
     - Ты просто не понимаешь, насколько я опасен, - с тоской проговорил он, - и сейчас чувствую себя кругом виноватым – был с тобой, зачем-то подал надежду Анне. Не могу ей теперь в глаза смотреть. Всегда же помнил о тебе и знал -  ты мне нужна. Но...
     Я опасен, - помолчав, снова повторил он. – Это знает Андрей. Прогноз неутешительный. А что если я когда-нибудь обезумею до такой степени, что, условно говоря, не успею добраться до сарая? Страшно об этом даже подумать. Я не вправе никого подвергать опасности. Мне нужно жить одному.
     Ты знаешь, что мне довелось побывать не на одной войне. Там разрешено убивать безнаказанно, за это у меня даже и награды есть. Не убил бы я – убили бы меня. Плачевный выбор. Скажу только, что страшно убить первый раз, чувствовать себя убийцей - невыносимо. Но вся печаль в том, что к этому не только привыкаешь, а несколько раз убив того, кого считаешь врагом, начинаешь чувствовать удовлетворение и даже удовольствие. Да-да, - ответил он на ее изумленный взгляд, - я ведь снайпером был какое-то время и с гордостью вел счет пораженным ”целям”. “Целям”, а не людям. Понимаешь?
Петр спрятал лицо в ее ладонях. Голос его звучал глухо, без выражения.
     - А они ведь живые люди. От этой мысли я так и не смог отстраниться. Вот тут и произошел сбой. Наверное, я был плохим солдатом. Особенно в последней войне, когда намеренно стрелял мимо цели, рискуя попасть под трибунал.
     Да, я опасен, - в третий раз повторил он. Меня не отпускает война, я словно наркоман, мне все время нужен адреналин - “бей или беги”.* Только бегать от опасностей я не привык. Помнишь, каким взрывным я был тогда еще, в свои пятнадцать? Правоту всегда кулаками доказывал. Характер и подвел. Всю свою жизнь я под откос пустил. Подрался в институте с двумя иностранцами, пришлось делать выбор – тюрьма или армия. Вот и выбрал. А теперь, кажется, и пришел с войны, а с войны так и не вернулся.
     - Что же, значит, будем там вместе, на твоей войне. Если простишь меня, Петя. Может быть вдвоем нам удастся. Вернуться...
     Она еще не знала, что война крайне редко отпускает тех, кто запутался в ее силках, и что шанс вернуться провидение намерено даровать только ей. Одной.

     Небо за окнами меж тем уже немного просветлело, огонь в печи угас и комната погрузилась в предрассветный сумрак. Лишь слышны были в ней звуки поцелуев, счастливый шепот, вздохи, да за окном вдруг подала звонкий голосок какая-то ранняя пташка. Сквозь приоткрытую створку окна веял легкий ветерок, донося пряный аромат последней, увядающей осенней листвы.
____________
Продолжение http://proza.ru/2020/05/22/831
Предыдущая глава  http://proza.ru/2020/05/21/1117
*** Адреналин – основной гормон мозгового вещества надпочечников. Играет важную роль в физиологической реакции “бей или беги”, при которой организм мобилизуется для устранения угрозы.