DVDVIDEO-VMG … КАПИТАН В ЗЕЛЁНЫХ ПОГОНАХ
;09 ;марта ;2020 ;г.
;05/;10/;19
Дело было на моей родине в селе Ново-Спасское, в курских краях. Это был 1943 год- год освобождения нашей местности от фашистов Гитлера. Сам я не был участником всех этих событий, но у нас были такие рассказчики- заслушаешься. Ясно, что он врёт, а слушаешь. Так как они рассказывали, мне передать это заведомо не удастся. Они могли у простого слушателя выбить слезу и гнев за одну минуту, могли выпросить на бутылку наверное у мёртвого. Они были говоруны, балагуры и матерщинники. Мы, малышня, слушали их открыв рот, наверное по десятому разу, одну и ту же историю и каждый раз она произносилась по разному. Они часами могли держать возле себя занятого человека своими рассказами, особенно незнакомца или новичка. Я их помню, они были взрослые, вернувшиеся по ранению после освобождения наших мест, среди них был и дезертир, но называть их имена не стану. Важна суть дела, а не эти…
Фронт прошел от Сталинграда и Прохоровки через нашу местность и укатился на запад. Это было где то в конце марта или в апреле 1943 года. Было освобождено и наше село, хотя немцев у нас почти не было в продолжении всей окупации. Это была ещё зима и бойцы проходили на лыжах и в красивых тулупах желтого цвета с белым воротником- очень красивые лыжники. Большинство их было в белых халатах поверх тулупа. Нынешние щеголихи потеряли бы покой и рассудок, увидя такой прикид, да ещё на чумазом солдате. Действительно монгольские тулупы были хороши. Спасибо монголам и тем овечкам, которые дали нашим бойцам такие одежды.
Я помню эти времена, и прежде всего потому, что брат мой Василий, он был уже большим в моих глазах, выменял у кого то из солдат настоящие армейские лыжи. Зима кончалась- лыжи становились не нужны, поэтому всего лишь за бутылку самогона. Настоящие, заводского производства, лыжи, с металлическими креплениями куда не лез мой валенок и окрашенными верхними поверхностями, с «подрезами»- дорожками на следу.
До тех пор я катался на лыжах самодельных, сделанных из подручных досок, переднюю часть которых я не мог загнуть вверх. Попытки сделать загиб носков мне не удавались и лыжи часто зарывались в снег и приходилось тормозить носом. Особых гор для катания у нас не было, но существовал и ныне существует « Прогон», где две глубоких морщины местности с ровным плато наверху между ними были привлекательны. Там были зимой различные спуски, да и не глубокие то в общем- эдак метров на 5, на 6- это место и привлекало нас. Завидно было видеть как катались ребята у кого были заводские лыжи. А мы- самодельщики были там же, но с больших гор не катались. Не позволяла техника да и маловат ещё был. Так вот Василий дал бутылку самогона и получил хорошие солдатские лыжи. Они были хороши, но видимо из разных партий, не совсем они были одинаковы- правая и левая. Правая и левая рассуждалось по металлическим креплениям, да кое какие признаки свидетельствовали о том, что они не из одной пары. Но были хороши. Я их сломал потом, но это тогда , когда Василий был уже на службе в СМЕРШЕ и ему было не до лыж. А уже наступали тёплые дни- апрель. Василий имел свой немецкий карабин и справку на его хранение. Я из этого карабина стрелял.
Не только лыжи оставила линия фронта, но кое что ещё. Разные тыловые жучки продавали разное. Например, знакомая тётя потом продавала целый мешок деревянных ложек- дефицит после войны. Да и разное другое выменивал народ у солдат. Солдат снабжали и кормили хорошо по нашим понятиям того времени. Кое когда мы вертелись у кухонь и что то там имели.
Так вот война укатилась на запад, бои нам стали не видны и не слышны. Если раньше проходили воздушные бои ежедневно над головой, то теперь не часто пролетали самолёты и только наши. Наступала весна не по календарю, а на самом деле. Я был уже большой. Что ты хочешь, уже шел мне девятый год. Потеплело, хорошо пригрело солнышко, появился щавель на лугу, да и воробьиный на высоких местах. Стало легче жить нам пацанам из за еды. Появлялись суслики и разная птичья тварь. Можно стало бегать босиком и хорошо отогревались наши грязные ноги на солнышке.
И тут появилось чьё то распоряжение построить у нас в селе эвакогоспиталь, временный, прифронтовой. Место было выбрано в одном из барских садов. Сад барина Барнышева ещё вполне плодоносил, было много хороших деревьев. Конечно он был колхозный ныне и изрядно пострадал при оккупации- дров то на топливо не было. Рядом, в 300 метрах проходила железная дорога с разъездом для рабочего поезда, теперь то говорят и на самом деле, остановка электрички. Рядом был ключ хорошей воды. Этот ключ был не единственным в селе, но он был вроде больше остальных и вода там была так хороша. Чуть выше его в нескольких метрах было плато голых камней рыже- бурого цвета. Это были железняки. Таких камней в курских краях было много. Из них делались дорожки и небольшие загородки, они выглядывали по берегам нашей небольшой речки «Снова». Ключ, среди прочих из них, считался целебным и местный учитель изучал это дело и пропагандировал. Он считал этот ключ лечебным, рекомендовал брать воду именно там. Многие брали и она была всегда холодна и прозрачна. Свернув лопух ковшиком, мы часто пили эту воду, утомившись по своим делам, во время летней жары. Короче место было выбрано хорошее.
Странно было одно, что рядом существовал барский дом, полутора этажный, хорошего красного кирпича, ну может слегка и пострадавший за время войны. А его не задействовали. В нём много было комнат и там была наша школа 10-ти летка, единственная тогда да и потом в районе. Помещений могло бы хватить и на госпиталь .
Госпиталь строился временный, эвакогоспиталь, но солидный. Прежде всего был размечен котлован- метров 20 в длину и метров 6 в ширину. Глубина котлована была не постоянна, где то больше, где то меньше, но в среднем она была около метра. На эти работы собирали- сгоняли трудоспособное население, в основном женщин и девушек нашего села. Там некоторое время работала наша сестра Анна. Я ей носил обед.
Руководил стройкой мужик, в погонах майора. А до тех пор погон на офицерах и солдатах мы не видели. Они были только что введены. Выдумки для этого не было употреблено, примерно выглядели как царские. Да сейчас многие помнят ещё советские погоны. Они тогда делались из золоченой и серебряной канители, были красивы.
Красивый мужик, в защитного цвета кителе, золотые погоны с одной звездой, но с двумя просветами, без портупеи и пистолета. Фуражка на нём была обычная, со звездой.
Он был без левой руки, коротко острижен и очень красив в своих галифе. Наши бабоньки прямо млели перед таким бравым командиром и часто отвлекали его от дел. Он бегал по стройке, втыкал какие то колышки, что то говорил и показывал. На его груди блестели два ордена и несколько медалей. Ему помогали все и раненые солдаты тоже.
И все слушались его. Вновь появившуюся яму накрыли жердями и соломой, которую сами женщины носили на плечах с дальних полей. Иногда на радость им давали машину. Тогда была очень весёлая работа. Стройку этого госпиталя я наблюдал и даже как то получил подзатыльник- чтоб не мешался под ногами. Сейчас я вспоминаю, что в этом большом шалаше было несколько отдельных комнат или отсеков. По разному там делалось отопление буржуйками и освещение, по разному делалась мебель. Стены одной комнаты завешивались какой то парусиной- это была операционная. Там было несколько коптилок и даже, видимо церковная лампада- рубинового цвета колба на трёх красивых тонких цепочках. Там были в разных местах электрические лампочки- невидаль для нас тогдашнего времени. Этим тоже руководил красавец- майор.
Немного позднее я увидел женщину с капитанскими погонами на гимнастёрке, которая давала указания даже самому майору. Ни хрена себе! Женщина была не совсем обычная, высокая, старая на мой взгляд, и погоны её были не понятны и не интересны. Они были с зелёными просветами и 4 маленьких звездочки, как то не совсем корректно- сидели на них. Она была коротко стрижена и носила не фуражку, она офицер, а обычную пилотку со звездой, примерно такую же как носили и мы, пацаны. Как можно было тогда без пилотки? Это оказалась заведующая этим госпиталем. Она не кричала, а её слушали и боялись все. Мы, пацаны, звали её «ведьмой» или «змеёй», с чьей то подачи конечно, старались не попадаться ей на глаза.
Там, под навесом из веток поставили движок, который тарахтел на всё село, но давал свет и не только в подземелье. Там я несколько раз смотрел кино. Оно показывалось когда становилось уже темно, а экран- белая простынь, вешался прямо на яблоньке и смешно порой шевелились фигуры во время ветерка. Под звук грохочущего движка мы разбирали слова кино, правда не всегда, да и звук то был не нормальным- как теперь. Звуковое кино только появлялось. Приходилось смотреть кино и раньше, но там были только картинки и надписи, которых мы еще читать не умели.
Отдельный шалаш, поменьше, представлял баню, где главенствовал огромный чёрный котёл да пара скамеек из почти не оструганных досок. Было и ещё хозяйство- печка для варки и выпечки хлеба. Короче хозяйство, чем командовала «змея», было не малое. Да и людей в её подчинении было не мало. Её помощник, второй хирург был седой старикан. Без погон, видимо гражданский, и не без проблем со здоровьем. Он просто ходил и гулял в свободное время. Я не слышал даже его голоса. Продукты получались откуда то, но не в полном объёме, часть продуктов закупалась на месте. Многие наши жители приносили кто чего мог. Тот пару картофелин, тот пару яиц или пучок лука, бутылку молока . Короче там, в том госпитале, были разные вкуснющие каши, чего в деревне того периода не увидишь. Были даже мясные консервы- пустые банки валялись на свалке. А мы пытались их прочитать. Были банки и не нашинские.
Начали поступать раненые бойцы и причём целыми грузовиками- кто сидел, кто лежал в кузове. Страшно нам было видеть разгрузку этих машин- кто сам спускался, кого тащили под руки, кого волокли на носилках. А сколько было кровавых тряпок и бинтов? Тряпки выбрасывали в яму, а бинты заставляли наших женщин стирать и сушить на ветках деревьев и кустов. «Ведьма» или «змея»- как мы называли заведующую, ходила между этими ранеными и сурово командовала, да так, что хотелось её удержать. Она так безжалостно относилась к этим бедолагам. У нас пацанов текли слёзы от стонов и криков этих бойцов. А она, как ни в чём не бывало, сурово покрикивала на них и чаще всего её слушались. Валили раненых на деревянные лежаки, а потом прямо на пол, на солому.
Чуть в стороне в кустах частого боярышника была яма, куда валили прямо из тазиков оторванные и отрезанные куски человеческих внутренностей и запорошивали, не засыпали всё это, чем то белым и вонючим. Извёсткой наверное. Я подошел туда всего раз и больше старался не смотреть даже в эту сторону. Трепетала наша хрупкая душонка при таких зрелищах, но мы часто крутились вокруг.
Много рассказов услышали и не только грустных о войне и боях, но баек разных и на разных, порой непонятных, языках. Много было нацменов. Интересно выражались хохлы и белорусы. Нас не всегда прогоняли, так как мы носили бойцам табачные корневища и листья, носили газеты на раскурку, да иногда и что то съедобное- мы тоже из всех сил помогали фронту, даже порой во вред себе. Иногда это делать заставляли наши матери. Ведь у каждой из них кто то был на войне. Надо помогать любому солдату. А табак научились садить ещё при немцах.
Госпиталь был, как я говорил, временный и ближе к зиме его перевели куда то. Зиму пережить он не мог в таких условиях. Но всё лето 1943 мы провели около него. Солдаты нас не гнали, чаще баловали, часто давали нам разные интересные штучки- типа складного ножичка, зажигалки из гильзы или неработающую авторучку. Видишь какие вещи уже появлялись тогда на свете- авторучка. Она была красива, из пластмассы или металла, но писать она не могла- не было чернил. Но это уже был сувенир. Некоторые из солдат делали интересные фигурки из сучьев ракиты, например– самолётик, да ещё с вращающимся на ветру пропеллером. Рассказы про женщин нам слушать, как правило, не разрешали, они были часто смешны, всегда похабны, но иногда и душещипательны.
Где то поздним уже летом в госпитале произошел случай, который потом стал всем известен и я его слышал не раз, с разными подробностями, порой мне казалось выдуманными. Но я слушал всё и конечно ни каких выводов не делал. А дело было так:
Выписывали молодого лейтенанта и отправляли на фронт. Он был чубастый уже, не стриженый под Котовского. На груди гвардейский значок. Рана его была не так тяжела как у некоторых- «всего то» перебита рука выше локтя и рикошетом пуля пересекла какое то ребро- пустяки по тем временам. Он и пробыл не так долго в этом чудном шалаше, а последнее время после вечернего обхода уходил куда то и являлся утром. Выздоравливающих бойцов часто расселяли по хатам. Они проходили только процедуры, перевязки да осмотры. Лейтенант иногда ходил уже без перевязи. Раны его быстро заживали, он был не больше 20 от роду.
Он ни разу не нарушил порядок житья на квартире и ему прощалось всё. Но!
Существовал военный принцип и госпиталям ставился план по возврату бойцов в строй. Было даже понятие «невозвратные потери»- это когда человека уже не поставишь под ружье и в это понятие входили погибшие. «Возвратные»- это раненые. Расшифровывать тут не чего. Так командиры составляли сводки по выбывшим во время боёв. А план военного времени должен быть выполнен во что бы то ни стало. За невыполнение плана можно было начальнику госпиталя схлопотать большие неприятности, вплоть до…. Так вот были выписаны ему- лейтенанту документы- явиться в часть и долечиваться, если необходимо, в медсанбате. Странная формулировка- долечиваться в медсанбате, при своей в/части. Часть вела ведь бои. А суть была такова: в атаку со всеми не ходить, полагался чуть лучше паёк, но если уж что- то, то не щадя живота….Ему сообщили за неделю до срока и он это сильно переживал. Он просил отсрочки, он показывал руку, которая не в состоянии держать ещё оружие, даже самокрутку. Он был молод и наши девушки его чтили. Красивый молодой лейтенантик.
Одна из них, я её немного помню, была в него влюблена. Почему я её помню, она была не как все. Она была с таким запоминающимся вздёрнутым носиком, что её ноздри были всегда видны. Её дразнили «Шура мозги на показ». Девчонка была шустра, говорлива, подвижна и видимо обаятельна. В деревне всем даны клички и не всегда скромные. Были такие, что написать здесь нельзя, матерные. Порой забывали человека как звать, а по кличке знали все. Этим отличалась в большей степени человечья мелюзга- дети. Они( мы) были беспощадны к больным и слабым, они были наглы, они были назойливы хуже мошкары, они не имели границ. Боялись только кто посильней их. Порой их пороли за это, но похныкав пять минут , они продолжали своё. Иногда беспомощного деда или бабку они просто доканывали, если их крапивой не прогонял кто то из взрослых. Откуда эта дикая злоба, а скорее агрессия стадности бралась в нас, я не знаю. По одиночке мы не были такими, и помогали даже чем могли слабым. И ведь родители этому нас не учили и порицали за это, а иногда наставляли и хворостиной .
Интересен факт и того, что пацаны соседних деревень враждовали между собой. Не знаю почему. Но если один пацан попал в не дружественную деревню- то его обязательно отлупят. Когда ложился лёд на речку все одевали коньки и развлекались на льду. Так вот тут часто проводились групповые набеги и обрезались коньки у «местных». Меня правда не трогали, они все знали что я сын Ивана Молочника и с ним шутить не следует. Он возил на лошадке молоко со всех деревень давно на маслозавод. Его знали все.
Так вот Шура «мозги на показ» много претерпела за свой вздорный нос и от взрослых и особенно детей. Она одна наверное подрезала соломенные волосы и не носила косы. Дразнить её дразнили, и подростки тоже, но многим видимо она нравилась. Я помню, что в тетрадках брата моего, Василия, кое где появлялся рисуночек головы, а уж чей тут профиль было понятно. Да, как оказалось потом, многие более взрослые ребята были в неё влюблены. Чем то она привораживала к себе. Так вот к этой Шурке- мозги на показ и ходил лейтенант. Видимо у них всё складывалось хорошо. А многие солдатки ей – Шурке просто завидовали. Но всё было скромно и тихо и не все в деревне подозревали об их отношениях. Шурка- мозги на показ была старше меня по крайней мере лет на 5- 6, она считалась взрослой. Невестами у нас девчонок не называли. Их роман или просто дружба продолжался не более 2 месяцев, как наступила расплата. То ли это была трусость возврата на фронт, то ли любовь, а может и ещё что то.
Много тогда, да и потом писалось о стремлении солдат на фронт из госпиталей, эдаких недолечившихся патриотов. На самом деле все стремились любыми способами отсрочить это дело, а многие и вообще стремились туда не попадать. И лазейки такие были. Некоторые занимались членовредительством, ранили себя, калечили, чтобы только не попасть снова на фронт. Таких часто выводили на чистую воду и судили как дезертиров. Несмотря на уговоры, хныки и даже унижения, лейтенант должен быть отправлен в свою часть и срок этому пришел. Змея в зелёных погонах не пощадила, не помогла ему. Да даже была очень строга к нему и другим, кто подлежал списанию из этого госпиталя.
Срок настал и грузовик доставивший других раненых из под Орла должен был забрать и доставить в части этих не долеченных бедолаг. Бойцы нужны были фронту. Бои шли уже не на нашей курской земле. Грузовик освободили от раненых обычным порядком и некоторая суетня продолжалась, несмотря на то что шофёр торопил на посадку- ему еще ехать аж до Орла. А дорог чётких тогда еще не было. Уехать должны не многие и у машины толпились 5- 6 человек солдат и пара провожающих друзей. Дело дневное и женщин наших деревенских ни кого тут не было- время рабочее. Змея в блестящих серебряных погонах зачитала что то вроде приказа, сама раздала какие то бумаги и ушла в свой шалаш- госпиталь, вершить свои кровавые дела- поступили новые раненые.
Она даже не услышала выстрела, ей сказал прибежавший солдат. Лейтенант лежал за машиной вниз лицом и руки неестественно подогнуты под грудь и живот. Вот так- говорил и показывал рассказчик. Его ёжик волос был в крови.
Оружие иметь при себе в госпитале не разрешалось, но мы – пацаны часто видели у раненых и ножи армейские и пистолеты, как наши так и иностранные. Змея посмотрела на труп, приказала менять документы и пошла на очередную неотложную операцию- поступило более десятка свежих, которым срочно требовалась помощь . О происшествии было сразу известно всему населению, многие прибегали посмотреть на это. Многие плакали- ведь это были только женщины, мужчин даже калек, в селе было несколько душ. Пожалуй два покалеченных этой войной, да мой отец- покалеченный ещё той войной, 1914 года. Бесславно погиб лейтенант гвардии.
Интересен факт, что Шурка не явилась туда, ни сейчас, ни потом. Она просто пропала на несколько дней из села и потом вернулась как ни в чём не бывало будто бы. Работала со всеми вместе и не подавала виду. Только платок был надвинут низко на лоб. Так прошло три дня.
На четвёртый день, поздно уже вечером, кто то видел двух женщин на пеньке в саду, мирно беседующих и даже плачущих. То были Змея и наша Шура. Шура пришла с твёрдым намерением высказать в лицо, ни кому нибудь, а самой Завгоспиталем, своё уже устоявшееся мнение о её не человеческом, бессердечном отношении к раненым бойцам. Справедливо возмущаясь Шура и начала свою речь. Её душили слёзы, она сбивалась и очень обидными словами честила женщину, не говорившую ни слова, которая ей годилась может и в бабушки. Змея достала носовой платок или кусок бинта и вытерла слёзы на лице очень юной, но в отчаянии, девчонки. Пригласила сесть на пенёк и так они долго говорили, плакали, пожимали руки друг другу и сидели пока не настала настоящая летняя глухая ночь. Идеальная пара- мама и дочь со стороны. Шура рассказала, что надеясь получить десять дней отдыха после ранения, лейтенант хотел расписаться с ней за это время и потом только уйти в свою часть, снова на войну, снова воевать- ведь теперь немцев гнали на запад быстрее курьерского поезда. Азарт охотника что ли проявлялся в нём, так выходило по её рассказу. Он закончит войну, приедет к ней и как красиво они заживут. Разговор у них был длинный.
Потом Змея взяла её санитаркой к себе в госпиталь и почему то стала ей доверять больше, чем остальным. Шура должна быть всегда у неё под рукой. Шура и только она. Логики я тут какой то не вижу, может женская какая? Позднее, когда госпиталь собирался сниматься на новое место и Шура должна была ехать с ним, она рассказала историю Змеи- начальницы.
Оказалось, что начальница многодетная мать, муж её тоже врач, начальник госпиталя где то на юге. Получила похоронку на одного из трёх воевавших сынов, второй тоже валяется в госпитале без обеих ног, но в другом каком то городе. От третьего нет известий несколько месяцев. Она, как женщина, мечтала родить ещё дочку, но выходили всё сыновья. Так и вырастила трёх, так и отправила на фонт всех четверых с мужем, так и сама ушла на войну.
Судьба её типичная для всей воюющей страны. Как мать троих солдат, муж солдат, она плакала , переживала за каждого раненого, каждого выздоравливающего. Нещадно резала тела раненых, но думала как сделать так, чтобы сохранить им что можно ещё сохранить. Подумать только – как для женщины, врача, матери отправлять недолеченных снова в бой, не дав ему отпуска хотя бы на неделю. Но кроме Шуры на её лице ни кто не видел слёз, не слышал обычных сетований женщины в такой ситуации. Железная женщина и таких было много в тот период.
Госпиталь наш к осени был оставлен и выехал со всем персоналом куда то на юг, говорили в Ростовскую область. С ним уехали, кроме Шуры, еще две наши девушки, одна из них наша ближайшая соседка. Проблема у выезжающих была в том, что в селе не было паспортов. А без паспорта кто ты? Не положено. Какой ты гражданин? Ты просто колхозник. Но дал сельский совет справку о том что это ты и с нею укатили наши девчонки неизвестно куда. Кроме них уехал наш знакомый полудезертир- завхоз этого хозяйства.
Этот огромный шалаш растащили жители на свои нужды и остался от него большой осыпающийся котлован. Он виден и теперь уже в 21 веке, хотя сад уже распахан и мало что напоминает о нём.
Братская могила при нём была вскрыта в конце 50-х годов и прах умерших там перезахоронен в другом месте, на высоком правом берегу нашей речки Снова, где раньше стояла церковь «Козьмы и Демьяна». Там покоятся многие, в том числе и лейтенант гвардии.
В документах по нему было записано- пал смертью храбрых, исполняя свой долг. Эта не точная запись правильная и справедливая. Он ушел на войну не по своей воле. Он воевал, ранен. Он не предатель, он не симулянт. Он простой мальчишка, попавший в такую ситуацию. Он был влюблён в нашу Шурку. Он не выдержал. Он решился на это.
Его семья ни в чём не виновата. Они отправили нормального сына на войну, а получилось вот так. Льгот им за сына иначе не будет, конец жизни их будет стандартным для наших людей. Зачем омрачать эту не лёгкую жизнь какими то не лояльными записями. А записи в похоронках были разные. Если погиб человек, то положена субсидия в долях от его получки на фронте. Так мы за погибшего брата Василия, командира танка, сержанта получали кажется 14 рублей. Правда это уже после войны. Родители были пенсионного возраста. А если скажем пропал без вести то ни каких тут плат не полагалось.
Вспоминаю как работали наши матери и сёстры тогда. И сейчас даже не верится самому- от рассвета до заката. Им некогда было даже приготовить себе еду, впору бы выспаться и накормить нас, маленьких негодяев, которые ничего не хотели знать- Ма, дай есть! Ма, хочу есть! Да с нами 9-10 летними им было легче. Мы сами, за день без присмотра, добывали себе кое что из еды, а малышню надо было кормить. Какой труд это сделать, когда ни света, ни водопровода, ни магазина, ни дров попросту не было. Так работали т.н. «труженики тыла».
Прошла война, износила она и души и тела этих тружеников и тружениц. А что они получили потом? Да ни хрена. Очень не скоро, когда эти Шуры уже были старыми, вспомнили и о них. Им сейчас за 80 и они получили какие то скидки на разные платежи, там скажем за квартиру. Были льготы на проезд, на лекарства, но их потом отменили или заменили на копейки прибавки к пенсии. Так они доживают свой век почти забытые всеми и в первую очередь государством. А какие лозунги к дню Победы гремят, а каких обещаний, клятв не дают наши правители , а всё остаётся без перемен. Не хочет делиться Абрамович ихними же богатствами, захваченными несправедливо во время грандиозного дележа 90-х годов. Так и доживают они в старых, по 50 лет не ремонтируемых квартирах, без элементарных удобств, экономя даже на воде и еде. А некоторые даже и квартир то не имеют.
Шура после переезда госпиталя жила вместе со Змеёй в одной комнатке на правах дочери что ли и после войны. Завгоспиталем Змея уже не работала на новом месте. Она была хирургом в стационарном старом госпитале и получила комнату в бараке. Так они вместе дождались возвращения мужа змеи, тоже пострадавшего от войны. Он был инвалид по ранению- попал где то под бомбёжку. Продолжали жить и втроём. Сыновей они не дождались.
Шура отошла от шока с лейтенантом и надо было устраивать жизнь. К ней стал приходить красивый мужичок и при деньгах и лихо пытался соблазнить деревенскую девушку. Но Змея сказала сразу, что это плохой человек. Скорее он из армейских интендантов. Не поцарапан войной, упитан при скромном военном пайке, да ещё каждый раз в новом костюме. Шура с ним скоро рассталась и вышла замуж за раненого солдатика. С помощью теперешней матери- хирурга- змеи Шура получила комнату свою, уже для семьи и в другом бараке. Продолжала работать санитаркой в этом госпитале. Родила двух детей. В каком то году она приезжала в наше село повидать старого деда Сороку, он был ещё жив. Рассказала свою историю жизни на чужбине. Рассказала историю Змеи. Наши слушали её рассказы, удивлялись, завидовали. Рассказы были обычны для того времени. Но слушали её со вниманием. Я к тому времени уже носил тельняшку в Севастополе и конечно Шуру не слышал. Но история меня интересовала и мне её передали. Хотя это произошло случайно, но я интересовался нашими девчонками, покинувшими наше село и спрашивал рассказчика. А девчонок уехало и не мало. В основном требовалась рабсила в Москве. Они ехали туда по контракту или как говорили тогда – по вербовке. В Москве и сейчас живут наверное ещё многие наши. Сестра Валентина поддерживает связь с несколькими из них. Некоторые вернулись назад, в том числе и моя двоюродная сестра. Москве не хватало людей для послевоенной стройки и на заводах. Упомянутая сестра работала на деревообделочном заводе на станках по производству окон и дверей.
Вот собственно и вся история эвакогоспиталя в нашем селе. Остались от него котлован полузабытый и обвалившийся да скромная братская могила на правом берегу нашей речки «Снова» со стандартным памятником солдату. И этот перенос мощей умерших из госпитальной ямы правильный, законный и справедливый. Там когда то была сельская церковь, построенная стараниями барина Барнышева. От неё тоже теперь не осталось и следов. После сноса её в 30- годы виднелись еще кирпичи, а теперь и их не видать. Природа берёт своё.
Шурка мозги на показ приезжала потом после войны в село- там ещё жив был её дед Сорока, не знаю до сих пор как звали его, а по кличке Сорока. Она устроилась нормально, как все. Первый ухажёр не понравился змее- полный интендант без царапинки и при деньгах. Змея сказала, что это плохой человек. Вышла замуж за инвалида войны, родила нескольких детей. Но к тому времени меня в селе уже не было, и что она рассказывала, мне не известно. Она и сейчас возможно живёт в Ростове или где то там в области..
Змея же не дождалась с войны сыновей. Жила с Шуркой в одной комнатушке пока не вернулся муж. Тоже хромой, угодивший и в тылу попасть под бомбёжку. Она работала простым хирургом, уже не начальницей, в старом, времён первой войны, госпитале. Шурка « мозги на показ» стала фактически её дочерью. Так мне рассказали через несколько лет после тех событий, когда я забыл уже эту историю и был в отпуску, гостя у родителей. К тому времени её дед Сорока уже умер.
Это не чистая выдумка. Чему то я был свидетель, что то я слышал приезжая в отпуск от знакомых рассказчиков, которые крутились вокруг отпускников с определённой целью.
КАПИТАН В ЗЕЛЁНЫХ ПОГОНАХ
Дело было на моей родине в селе Ново-Спасское, в курских краях. Это был 1943 год- год освобождения нашей местности от фашистов Гитлера. Сам я не был участником всех этих событий, но у нас были такие рассказчики- заслушаешься. Ясно, что он врёт, а слушаешь. Так как они рассказывали, мне передать это заведомо не удастся. Они могли у простого слушателя выбить слезу и гнев за одну минуту, могли выпросить на бутылку наверное у мёртвого. Они были говоруны, балагуры и матерщинники. Мы, малышня, слушали их открыв рот, наверное по десятому разу, одну и ту же историю и каждый раз она произносилась по разному. Они часами могли держать возле себя занятого человека своими рассказами, особенно незнакомца или новичка. Я их помню, они были взрослые, вернувшиеся по ранению после освобождения наших мест, среди них был и дезертир, но называть их имена не стану. Важна суть дела, а не эти…
Фронт прошел от Сталинграда и Прохоровки через нашу местность и укатился на запад. Это было где то в конце марта или в апреле 1943 года. Было освобождено и наше село, хотя немцев у нас почти не было в продолжении всей окупации. Это была ещё зима и бойцы проходили на лыжах и в красивых тулупах желтого цвета с белым воротником- очень красивые лыжники. Большинство их было в белых халатах поверх тулупа. Нынешние щеголихи потеряли бы покой и рассудок, увидя такой прикид, да ещё на чумазом солдате. Действительно монгольские тулупы были хороши. Спасибо монголам и тем овечкам, которые дали нашим бойцам такие одежды.
Я помню эти времена, и прежде всего потому, что брат мой Василий, он был уже большим в моих глазах, выменял у кого то из солдат настоящие армейские лыжи. Зима кончалась- лыжи становились не нужны, поэтому всего лишь за бутылку самогона. Настоящие, заводского производства, лыжи, с металлическими креплениями куда не лез мой валенок и окрашенными верхними поверхностями, с «подрезами»- дорожками на следу.
До тех пор я катался на лыжах самодельных, сделанных из подручных досок, переднюю часть которых я не мог загнуть вверх. Попытки сделать загиб носков мне не удавались и лыжи часто зарывались в снег и приходилось тормозить носом. Особых гор для катания у нас не было, но существовал и ныне существует « Прогон», где две глубоких морщины местности с ровным плато наверху между ними были привлекательны. Там были зимой различные спуски, да и не глубокие то в общем- эдак метров на 5, на 6- это место и привлекало нас. Завидно было видеть как катались ребята у кого были заводские лыжи. А мы- самодельщики были там же, но с больших гор не катались. Не позволяла техника да и маловат ещё был. Так вот Василий дал бутылку самогона и получил хорошие солдатские лыжи. Они были хороши, но видимо из разных партий, не совсем они были одинаковы- правая и левая. Правая и левая рассуждалось по металлическим креплениям, да кое какие признаки свидетельствовали о том, что они не из одной пары. Но были хороши. Я их сломал потом, но это тогда , когда Василий был уже на службе в СМЕРШЕ и ему было не до лыж. А уже наступали тёплые дни- апрель. Василий имел свой немецкий карабин и справку на его хранение. Я из этого карабина стрелял.
Не только лыжи оставила линия фронта, но кое что ещё. Разные тыловые жучки продавали разное. Например, знакомая тётя потом продавала целый мешок деревянных ложек- дефицит после войны. Да и разное другое выменивал народ у солдат. Солдат снабжали и кормили хорошо по нашим понятиям того времени. Кое когда мы вертелись у кухонь и что то там имели.
Так вот война укатилась на запад, бои нам стали не видны и не слышны. Если раньше проходили воздушные бои ежедневно над головой, то теперь не часто пролетали самолёты и только наши. Наступала весна не по календарю, а на самом деле. Я был уже большой. Что ты хочешь, уже шел мне девятый год. Потеплело, хорошо пригрело солнышко, появился щавель на лугу, да и воробьиный на высоких местах. Стало легче жить нам пацанам из за еды. Появлялись суслики и разная птичья тварь. Можно стало бегать босиком и хорошо отогревались наши грязные ноги на солнышке.
И тут появилось чьё то распоряжение построить у нас в селе эвакогоспиталь, временный, прифронтовой. Место было выбрано в одном из барских садов. Сад барина Барнышева ещё вполне плодоносил, было много хороших деревьев. Конечно он был колхозный ныне и изрядно пострадал при оккупации- дров то на топливо не было. Рядом, в 300 метрах проходила железная дорога с разъездом для рабочего поезда, теперь то говорят и на самом деле, остановка электрички. Рядом был ключ хорошей воды. Этот ключ был не единственным в селе, но он был вроде больше остальных и вода там была так хороша. Чуть выше его в нескольких метрах было плато голых камней рыже- бурого цвета. Это были железняки. Таких камней в курских краях было много. Из них делались дорожки и небольшие загородки, они выглядывали по берегам нашей небольшой речки «Снова». Ключ, среди прочих из них, считался целебным и местный учитель изучал это дело и пропагандировал. Он считал этот ключ лечебным, рекомендовал брать воду именно там. Многие брали и она была всегда холодна и прозрачна. Свернув лопух ковшиком, мы часто пили эту воду, утомившись по своим делам, во время летней жары. Короче место было выбрано хорошее.
Странно было одно, что рядом существовал барский дом, полутора этажный, хорошего красного кирпича, ну может слегка и пострадавший за время войны. А его не задействовали. В нём много было комнат и там была наша школа 10-ти летка, единственная тогда да и потом в районе. Помещений могло бы хватить и на госпиталь .
Госпиталь строился временный, эвакогоспиталь, но солидный. Прежде всего был размечен котлован- метров 20 в длину и метров 6 в ширину. Глубина котлована была не постоянна, где то больше, где то меньше, но в среднем она была около метра. На эти работы собирали- сгоняли трудоспособное население, в основном женщин и девушек нашего села. Там некоторое время работала наша сестра Анна. Я ей носил обед.
Руководил стройкой мужик, в погонах майора. А до тех пор погон на офицерах и солдатах мы не видели. Они были только что введены. Выдумки для этого не было употреблено, примерно выглядели как царские. Да сейчас многие помнят ещё советские погоны. Они тогда делались из золоченой и серебряной канители, были красивы.
Красивый мужик, в защитного цвета кителе, золотые погоны с одной звездой, но с двумя просветами, без портупеи и пистолета. Фуражка на нём была обычная, со звездой.
Он был без левой руки, коротко острижен и очень красив в своих галифе. Наши бабоньки прямо млели перед таким бравым командиром и часто отвлекали его от дел. Он бегал по стройке, втыкал какие то колышки, что то говорил и показывал. На его груди блестели два ордена и несколько медалей. Ему помогали все и раненые солдаты тоже.
И все слушались его. Вновь появившуюся яму накрыли жердями и соломой, которую сами женщины носили на плечах с дальних полей. Иногда на радость им давали машину. Тогда была очень весёлая работа. Стройку этого госпиталя я наблюдал и даже как то получил подзатыльник- чтоб не мешался под ногами. Сейчас я вспоминаю, что в этом большом шалаше было несколько отдельных комнат или отсеков. По разному там делалось отопление буржуйками и освещение, по разному делалась мебель. Стены одной комнаты завешивались какой то парусиной- это была операционная. Там было несколько коптилок и даже, видимо церковная лампада- рубинового цвета колба на трёх красивых тонких цепочках. Там были в разных местах электрические лампочки- невидаль для нас тогдашнего времени. Этим тоже руководил красавец- майор.
Немного позднее я увидел женщину с капитанскими погонами на гимнастёрке, которая давала указания даже самому майору. Ни хрена себе! Женщина была не совсем обычная, высокая, старая на мой взгляд, и погоны её были не понятны и не интересны. Они были с зелёными просветами и 4 маленьких звездочки, как то не совсем корректно- сидели на них. Она была коротко стрижена и носила не фуражку, она офицер, а обычную пилотку со звездой, примерно такую же как носили и мы, пацаны. Как можно было тогда без пилотки? Это оказалась заведующая этим госпиталем. Она не кричала, а её слушали и боялись все. Мы, пацаны, звали её «ведьмой» или «змеёй», с чьей то подачи конечно, старались не попадаться ей на глаза.
Там, под навесом из веток поставили движок, который тарахтел на всё село, но давал свет и не только в подземелье. Там я несколько раз смотрел кино. Оно показывалось когда становилось уже темно, а экран- белая простынь, вешался прямо на яблоньке и смешно порой шевелились фигуры во время ветерка. Под звук грохочущего движка мы разбирали слова кино, правда не всегда, да и звук то был не нормальным- как теперь. Звуковое кино только появлялось. Приходилось смотреть кино и раньше, но там были только картинки и надписи, которых мы еще читать не умели.
Отдельный шалаш, поменьше, представлял баню, где главенствовал огромный чёрный котёл да пара скамеек из почти не оструганных досок. Было и ещё хозяйство- печка для варки и выпечки хлеба. Короче хозяйство, чем командовала «змея», было не малое. Да и людей в её подчинении было не мало. Её помощник, второй хирург был седой старикан. Без погон, видимо гражданский, и не без проблем со здоровьем. Он просто ходил и гулял в свободное время. Я не слышал даже его голоса. Продукты получались откуда то, но не в полном объёме, часть продуктов закупалась на месте. Многие наши жители приносили кто чего мог. Тот пару картофелин, тот пару яиц или пучок лука, бутылку молока . Короче там, в том госпитале, были разные вкуснющие каши, чего в деревне того периода не увидишь. Были даже мясные консервы- пустые банки валялись на свалке. А мы пытались их прочитать. Были банки и не нашинские.
Начали поступать раненые бойцы и причём целыми грузовиками- кто сидел, кто лежал в кузове. Страшно нам было видеть разгрузку этих машин- кто сам спускался, кого тащили под руки, кого волокли на носилках. А сколько было кровавых тряпок и бинтов? Тряпки выбрасывали в яму, а бинты заставляли наших женщин стирать и сушить на ветках деревьев и кустов. «Ведьма» или «змея»- как мы называли заведующую, ходила между этими ранеными и сурово командовала, да так, что хотелось её удержать. Она так безжалостно относилась к этим бедолагам. У нас пацанов текли слёзы от стонов и криков этих бойцов. А она, как ни в чём не бывало, сурово покрикивала на них и чаще всего её слушались. Валили раненых на деревянные лежаки, а потом прямо на пол, на солому.
Чуть в стороне в кустах частого боярышника была яма, куда валили прямо из тазиков оторванные и отрезанные куски человеческих внутренностей и запорошивали, не засыпали всё это, чем то белым и вонючим. Извёсткой наверное. Я подошел туда всего раз и больше старался не смотреть даже в эту сторону. Трепетала наша хрупкая душонка при таких зрелищах, но мы часто крутились вокруг.
Много рассказов услышали и не только грустных о войне и боях, но баек разных и на разных, порой непонятных, языках. Много было нацменов. Интересно выражались хохлы и белорусы. Нас не всегда прогоняли, так как мы носили бойцам табачные корневища и листья, носили газеты на раскурку, да иногда и что то съедобное- мы тоже из всех сил помогали фронту, даже порой во вред себе. Иногда это делать заставляли наши матери. Ведь у каждой из них кто то был на войне. Надо помогать любому солдату. А табак научились садить ещё при немцах.
Госпиталь был, как я говорил, временный и ближе к зиме его перевели куда то. Зиму пережить он не мог в таких условиях. Но всё лето 1943 мы провели около него. Солдаты нас не гнали, чаще баловали, часто давали нам разные интересные штучки- типа складного ножичка, зажигалки из гильзы или неработающую авторучку. Видишь какие вещи уже появлялись тогда на свете- авторучка. Она была красива, из пластмассы или металла, но писать она не могла- не было чернил. Но это уже был сувенир. Некоторые из солдат делали интересные фигурки из сучьев ракиты, например– самолётик, да ещё с вращающимся на ветру пропеллером. Рассказы про женщин нам слушать, как правило, не разрешали, они были часто смешны, всегда похабны, но иногда и душещипательны.
Где то поздним уже летом в госпитале произошел случай, который потом стал всем известен и я его слышал не раз, с разными подробностями, порой мне казалось выдуманными. Но я слушал всё и конечно ни каких выводов не делал. А дело было так:
Выписывали молодого лейтенанта и отправляли на фронт. Он был чубастый уже, не стриженый под Котовского. На груди гвардейский значок. Рана его была не так тяжела как у некоторых- «всего то» перебита рука выше локтя и рикошетом пуля пересекла какое то ребро- пустяки по тем временам. Он и пробыл не так долго в этом чудном шалаше, а последнее время после вечернего обхода уходил куда то и являлся утром. Выздоравливающих бойцов часто расселяли по хатам. Они проходили только процедуры, перевязки да осмотры. Лейтенант иногда ходил уже без перевязи. Раны его быстро заживали, он был не больше 20 от роду.
Он ни разу не нарушил порядок житья на квартире и ему прощалось всё. Но!
Существовал военный принцип и госпиталям ставился план по возврату бойцов в строй. Было даже понятие «невозвратные потери»- это когда человека уже не поставишь под ружье и в это понятие входили погибшие. «Возвратные»- это раненые. Расшифровывать тут не чего. Так командиры составляли сводки по выбывшим во время боёв. А план военного времени должен быть выполнен во что бы то ни стало. За невыполнение плана можно было начальнику госпиталя схлопотать большие неприятности, вплоть до…. Так вот были выписаны ему- лейтенанту документы- явиться в часть и долечиваться, если необходимо, в медсанбате. Странная формулировка- долечиваться в медсанбате, при своей в/части. Часть вела ведь бои. А суть была такова: в атаку со всеми не ходить, полагался чуть лучше паёк, но если уж что- то, то не щадя живота….Ему сообщили за неделю до срока и он это сильно переживал. Он просил отсрочки, он показывал руку, которая не в состоянии держать ещё оружие, даже самокрутку. Он был молод и наши девушки его чтили. Красивый молодой лейтенантик.
Одна из них, я её немного помню, была в него влюблена. Почему я её помню, она была не как все. Она была с таким запоминающимся вздёрнутым носиком, что её ноздри были всегда видны. Её дразнили «Шура мозги на показ». Девчонка была шустра, говорлива, подвижна и видимо обаятельна. В деревне всем даны клички и не всегда скромные. Были такие, что написать здесь нельзя, матерные. Порой забывали человека как звать, а по кличке знали все. Этим отличалась в большей степени человечья мелюзга- дети. Они( мы) были беспощадны к больным и слабым, они были наглы, они были назойливы хуже мошкары, они не имели границ. Боялись только кто посильней их. Порой их пороли за это, но похныкав пять минут , они продолжали своё. Иногда беспомощного деда или бабку они просто доканывали, если их крапивой не прогонял кто то из взрослых. Откуда эта дикая злоба, а скорее агрессия стадности бралась в нас, я не знаю. По одиночке мы не были такими, и помогали даже чем могли слабым. И ведь родители этому нас не учили и порицали за это, а иногда наставляли и хворостиной .
Интересен факт и того, что пацаны соседних деревень враждовали между собой. Не знаю почему. Но если один пацан попал в не дружественную деревню- то его обязательно отлупят. Когда ложился лёд на речку все одевали коньки и развлекались на льду. Так вот тут часто проводились групповые набеги и обрезались коньки у «местных». Меня правда не трогали, они все знали что я сын Ивана Молочника и с ним шутить не следует. Он возил на лошадке молоко со всех деревень давно на маслозавод. Его знали все.
Так вот Шура «мозги на показ» много претерпела за свой вздорный нос и от взрослых и особенно детей. Она одна наверное подрезала соломенные волосы и не носила косы. Дразнить её дразнили, и подростки тоже, но многим видимо она нравилась. Я помню, что в тетрадках брата моего, Василия, кое где появлялся рисуночек головы, а уж чей тут профиль было понятно. Да, как оказалось потом, многие более взрослые ребята были в неё влюблены. Чем то она привораживала к себе. Так вот к этой Шурке- мозги на показ и ходил лейтенант. Видимо у них всё складывалось хорошо. А многие солдатки ей – Шурке просто завидовали. Но всё было скромно и тихо и не все в деревне подозревали об их отношениях. Шурка- мозги на показ была старше меня по крайней мере лет на 5- 6, она считалась взрослой. Невестами у нас девчонок не называли. Их роман или просто дружба продолжался не более 2 месяцев, как наступила расплата. То ли это была трусость возврата на фронт, то ли любовь, а может и ещё что то.
Много тогда, да и потом писалось о стремлении солдат на фронт из госпиталей, эдаких недолечившихся патриотов. На самом деле все стремились любыми способами отсрочить это дело, а многие и вообще стремились туда не попадать. И лазейки такие были. Некоторые занимались членовредительством, ранили себя, калечили, чтобы только не попасть снова на фронт. Таких часто выводили на чистую воду и судили как дезертиров. Несмотря на уговоры, хныки и даже унижения, лейтенант должен быть отправлен в свою часть и срок этому пришел. Змея в зелёных погонах не пощадила, не помогла ему. Да даже была очень строга к нему и другим, кто подлежал списанию из этого госпиталя.
Срок настал и грузовик доставивший других раненых из под Орла должен был забрать и доставить в части этих не долеченных бедолаг. Бойцы нужны были фронту. Бои шли уже не на нашей курской земле. Грузовик освободили от раненых обычным порядком и некоторая суетня продолжалась, несмотря на то что шофёр торопил на посадку- ему еще ехать аж до Орла. А дорог чётких тогда еще не было. Уехать должны не многие и у машины толпились 5- 6 человек солдат и пара провожающих друзей. Дело дневное и женщин наших деревенских ни кого тут не было- время рабочее. Змея в блестящих серебряных погонах зачитала что то вроде приказа, сама раздала какие то бумаги и ушла в свой шалаш- госпиталь, вершить свои кровавые дела- поступили новые раненые.
Она даже не услышала выстрела, ей сказал прибежавший солдат. Лейтенант лежал за машиной вниз лицом и руки неестественно подогнуты под грудь и живот. Вот так- говорил и показывал рассказчик. Его ёжик волос был в крови.
Оружие иметь при себе в госпитале не разрешалось, но мы – пацаны часто видели у раненых и ножи армейские и пистолеты, как наши так и иностранные. Змея посмотрела на труп, приказала менять документы и пошла на очередную неотложную операцию- поступило более десятка свежих, которым срочно требовалась помощь . О происшествии было сразу известно всему населению, многие прибегали посмотреть на это. Многие плакали- ведь это были только женщины, мужчин даже калек, в селе было несколько душ. Пожалуй два покалеченных этой войной, да мой отец- покалеченный ещё той войной, 1914 года. Бесславно погиб лейтенант гвардии.
Интересен факт, что Шурка не явилась туда, ни сейчас, ни потом. Она просто пропала на несколько дней из села и потом вернулась как ни в чём не бывало будто бы. Работала со всеми вместе и не подавала виду. Только платок был надвинут низко на лоб. Так прошло три дня.
На четвёртый день, поздно уже вечером, кто то видел двух женщин на пеньке в саду, мирно беседующих и даже плачущих. То были Змея и наша Шура. Шура пришла с твёрдым намерением высказать в лицо, ни кому нибудь, а самой Завгоспиталем, своё уже устоявшееся мнение о её не человеческом, бессердечном отношении к раненым бойцам. Справедливо возмущаясь Шура и начала свою речь. Её душили слёзы, она сбивалась и очень обидными словами честила женщину, не говорившую ни слова, которая ей годилась может и в бабушки. Змея достала носовой платок или кусок бинта и вытерла слёзы на лице очень юной, но в отчаянии, девчонки. Пригласила сесть на пенёк и так они долго говорили, плакали, пожимали руки друг другу и сидели пока не настала настоящая летняя глухая ночь. Идеальная пара- мама и дочь со стороны. Шура рассказала, что надеясь получить десять дней отдыха после ранения, лейтенант хотел расписаться с ней за это время и потом только уйти в свою часть, снова на войну, снова воевать- ведь теперь немцев гнали на запад быстрее курьерского поезда. Азарт охотника что ли проявлялся в нём, так выходило по её рассказу. Он закончит войну, приедет к ней и как красиво они заживут. Разговор у них был длинный.
Потом Змея взяла её санитаркой к себе в госпиталь и почему то стала ей доверять больше, чем остальным. Шура должна быть всегда у неё под рукой. Шура и только она. Логики я тут какой то не вижу, может женская какая? Позднее, когда госпиталь собирался сниматься на новое место и Шура должна была ехать с ним, она рассказала историю Змеи- начальницы.
Оказалось, что начальница многодетная мать, муж её тоже врач, начальник госпиталя где то на юге. Получила похоронку на одного из трёх воевавших сынов, второй тоже валяется в госпитале без обеих ног, но в другом каком то городе. От третьего нет известий несколько месяцев. Она, как женщина, мечтала родить ещё дочку, но выходили всё сыновья. Так и вырастила трёх, так и отправила на фонт всех четверых с мужем, так и сама ушла на войну.
Судьба её типичная для всей воюющей страны. Как мать троих солдат, муж солдат, она плакала , переживала за каждого раненого, каждого выздоравливающего. Нещадно резала тела раненых, но думала как сделать так, чтобы сохранить им что можно ещё сохранить. Подумать только – как для женщины, врача, матери отправлять недолеченных снова в бой, не дав ему отпуска хотя бы на неделю. Но кроме Шуры на её лице ни кто не видел слёз, не слышал обычных сетований женщины в такой ситуации. Железная женщина и таких было много в тот период.
Госпиталь наш к осени был оставлен и выехал со всем персоналом куда то на юг, говорили в Ростовскую область. С ним уехали, кроме Шуры, еще две наши девушки, одна из них наша ближайшая соседка. Проблема у выезжающих была в том, что в селе не было паспортов. А без паспорта кто ты? Не положено. Какой ты гражданин? Ты просто колхозник. Но дал сельский совет справку о том что это ты и с нею укатили наши девчонки неизвестно куда. Кроме них уехал наш знакомый полудезертир- завхоз этого хозяйства.
Этот огромный шалаш растащили жители на свои нужды и остался от него большой осыпающийся котлован. Он виден и теперь уже в 21 веке, хотя сад уже распахан и мало что напоминает о нём.
Братская могила при нём была вскрыта в конце 50-х годов и прах умерших там перезахоронен в другом месте, на высоком правом берегу нашей речки Снова, где раньше стояла церковь «Козьмы и Демьяна». Там покоятся многие, в том числе и лейтенант гвардии.
В документах по нему было записано- пал смертью храбрых, исполняя свой долг. Эта не точная запись правильная и справедливая. Он ушел на войну не по своей воле. Он воевал, ранен. Он не предатель, он не симулянт. Он простой мальчишка, попавший в такую ситуацию. Он был влюблён в нашу Шурку. Он не выдержал. Он решился на это.
Его семья ни в чём не виновата. Они отправили нормального сына на войну, а получилось вот так. Льгот им за сына иначе не будет, конец жизни их будет стандартным для наших людей. Зачем омрачать эту не лёгкую жизнь какими то не лояльными записями. А записи в похоронках были разные. Если погиб человек, то положена субсидия в долях от его получки на фронте. Так мы за погибшего брата Василия, командира танка, сержанта получали кажется 14 рублей. Правда это уже после войны. Родители были пенсионного возраста. А если скажем пропал без вести то ни каких тут плат не полагалось.
Вспоминаю как работали наши матери и сёстры тогда. И сейчас даже не верится самому- от рассвета до заката. Им некогда было даже приготовить себе еду, впору бы выспаться и накормить нас, маленьких негодяев, которые ничего не хотели знать- Ма, дай есть! Ма, хочу есть! Да с нами 9-10 летними им было легче. Мы сами, за день без присмотра, добывали себе кое что из еды, а малышню надо было кормить. Какой труд это сделать, когда ни света, ни водопровода, ни магазина, ни дров попросту не было. Так работали т.н. «труженики тыла».
Прошла война, износила она и души и тела этих тружеников и тружениц. А что они получили потом? Да ни хрена. Очень не скоро, когда эти Шуры уже были старыми, вспомнили и о них. Им сейчас за 80 и они получили какие то скидки на разные платежи, там скажем за квартиру. Были льготы на проезд, на лекарства, но их потом отменили или заменили на копейки прибавки к пенсии. Так они доживают свой век почти забытые всеми и в первую очередь государством. А какие лозунги к дню Победы гремят, а каких обещаний, клятв не дают наши правители , а всё остаётся без перемен. Не хочет делиться Абрамович ихними же богатствами, захваченными несправедливо во время грандиозного дележа 90-х годов. Так и доживают они в старых, по 50 лет не ремонтируемых квартирах, без элементарных удобств, экономя даже на воде и еде. А некоторые даже и квартир то не имеют.
Шура после переезда госпиталя жила вместе со Змеёй в одной комнатке на правах дочери что ли и после войны. Завгоспиталем Змея уже не работала на новом месте. Она была хирургом в стационарном старом госпитале и получила комнату в бараке. Так они вместе дождались возвращения мужа змеи, тоже пострадавшего от войны. Он был инвалид по ранению- попал где то под бомбёжку. Продолжали жить и втроём. Сыновей они не дождались.
Шура отошла от шока с лейтенантом и надо было устраивать жизнь. К ней стал приходить красивый мужичок и при деньгах и лихо пытался соблазнить деревенскую девушку. Но Змея сказала сразу, что это плохой человек. Скорее он из армейских интендантов. Не поцарапан войной, упитан при скромном военном пайке, да ещё каждый раз в новом костюме. Шура с ним скоро рассталась и вышла замуж за раненого солдатика. С помощью теперешней матери- хирурга- змеи Шура получила комнату свою, уже для семьи и в другом бараке. Продолжала работать санитаркой в этом госпитале. Родила двух детей. В каком то году она приезжала в наше село повидать старого деда Сороку, он был ещё жив. Рассказала свою историю жизни на чужбине. Рассказала историю Змеи. Наши слушали её рассказы, удивлялись, завидовали. Рассказы были обычны для того времени. Но слушали её со вниманием. Я к тому времени уже носил тельняшку в Севастополе и конечно Шуру не слышал. Но история меня интересовала и мне её передали. Хотя это произошло случайно, но я интересовался нашими девчонками, покинувшими наше село и спрашивал рассказчика. А девчонок уехало и не мало. В основном требовалась рабсила в Москве. Они ехали туда по контракту или как говорили тогда – по вербовке. В Москве и сейчас живут наверное ещё многие наши. Сестра Валентина поддерживает связь с несколькими из них. Некоторые вернулись назад, в том числе и моя двоюродная сестра. Москве не хватало людей для послевоенной стройки и на заводах. Упомянутая сестра работала на деревообделочном заводе на станках по производству окон и дверей.
Вот собственно и вся история эвакогоспиталя в нашем селе. Остались от него котлован полузабытый и обвалившийся да скромная братская могила на правом берегу нашей речки «Снова» со стандартным памятником солдату. И этот перенос мощей умерших из госпитальной ямы правильный, законный и справедливый. Там когда то была сельская церковь, построенная стараниями барина Барнышева. От неё тоже теперь не осталось и следов. После сноса её в 30- годы виднелись еще кирпичи, а теперь и их не видать. Природа берёт своё.
Шурка мозги на показ приезжала потом после войны в село- там ещё жив был её дед Сорока, не знаю до сих пор как звали его, а по кличке Сорока. Она устроилась нормально, как все. Первый ухажёр не понравился змее- полный интендант без царапинки и при деньгах. Змея сказала, что это плохой человек. Вышла замуж за инвалида войны, родила нескольких детей. Но к тому времени меня в селе уже не было, и что она рассказывала, мне не известно. Она и сейчас возможно живёт в Ростове или где то там в области..
Змея же не дождалась с войны сыновей. Жила с Шуркой в одной комнатушке пока не вернулся муж. Тоже хромой, угодивший и в тылу попасть под бомбёжку. Она работала простым хирургом, уже не начальницей, в старом, времён первой войны, госпитале. Шурка « мозги на показ» стала фактически её дочерью. Так мне рассказали через несколько лет после тех событий, когда я забыл уже эту историю и был в отпуску, гостя у родителей. К тому времени её дед Сорока уже умер.
Это не чистая выдумка. Чему то я был свидетель, что то я слышал приезжая в отпуск от знакомых рассказчиков, которые крутились вокруг отпускников с определённой целью.
КАПИТАН В ЗЕЛЁНЫХ ПОГОНАХ
Дело было на моей родине в селе Ново-Спасское, в курских краях. Это был 1943 год- год освобождения нашей местности от фашистов Гитлера. Сам я не был участником всех этих событий, но у нас были такие рассказчики- заслушаешься. Ясно, что он врёт, а слушаешь. Так как они рассказывали, мне передать это заведомо не удастся. Они могли у простого слушателя выбить слезу и гнев за одну минуту, могли выпросить на бутылку наверное у мёртвого. Они были говоруны, балагуры и матерщинники. Мы, малышня, слушали их открыв рот, наверное по десятому разу, одну и ту же историю и каждый раз она произносилась по разному. Они часами могли держать возле себя занятого человека своими рассказами, особенно незнакомца или новичка. Я их помню, они были взрослые, вернувшиеся по ранению после освобождения наших мест, среди них был и дезертир, но называть их имена не стану. Важна суть дела, а не эти…
Фронт прошел от Сталинграда и Прохоровки через нашу местность и укатился на запад. Это было где то в конце марта или в апреле 1943 года. Было освобождено и наше село, хотя немцев у нас почти не было в продолжении всей окупации. Это была ещё зима и бойцы проходили на лыжах и в красивых тулупах желтого цвета с белым воротником- очень красивые лыжники. Большинство их было в белых халатах поверх тулупа. Нынешние щеголихи потеряли бы покой и рассудок, увидя такой прикид, да ещё на чумазом солдате. Действительно монгольские тулупы были хороши. Спасибо монголам и тем овечкам, которые дали нашим бойцам такие одежды.
Я помню эти времена, и прежде всего потому, что брат мой Василий, он был уже большим в моих глазах, выменял у кого то из солдат настоящие армейские лыжи. Зима кончалась- лыжи становились не нужны, поэтому всего лишь за бутылку самогона. Настоящие, заводского производства, лыжи, с металлическими креплениями куда не лез мой валенок и окрашенными верхними поверхностями, с «подрезами»- дорожками на следу.
До тех пор я катался на лыжах самодельных, сделанных из подручных досок, переднюю часть которых я не мог загнуть вверх. Попытки сделать загиб носков мне не удавались и лыжи часто зарывались в снег и приходилось тормозить носом. Особых гор для катания у нас не было, но существовал и ныне существует « Прогон», где две глубоких морщины местности с ровным плато наверху между ними были привлекательны. Там были зимой различные спуски, да и не глубокие то в общем- эдак метров на 5, на 6- это место и привлекало нас. Завидно было видеть как катались ребята у кого были заводские лыжи. А мы- самодельщики были там же, но с больших гор не катались. Не позволяла техника да и маловат ещё был. Так вот Василий дал бутылку самогона и получил хорошие солдатские лыжи. Они были хороши, но видимо из разных партий, не совсем они были одинаковы- правая и левая. Правая и левая рассуждалось по металлическим креплениям, да кое какие признаки свидетельствовали о том, что они не из одной пары. Но были хороши. Я их сломал потом, но это тогда , когда Василий был уже на службе в СМЕРШЕ и ему было не до лыж. А уже наступали тёплые дни- апрель. Василий имел свой немецкий карабин и справку на его хранение. Я из этого карабина стрелял.
Не только лыжи оставила линия фронта, но кое что ещё. Разные тыловые жучки продавали разное. Например, знакомая тётя потом продавала целый мешок деревянных ложек- дефицит после войны. Да и разное другое выменивал народ у солдат. Солдат снабжали и кормили хорошо по нашим понятиям того времени. Кое когда мы вертелись у кухонь и что то там имели.
Так вот война укатилась на запад, бои нам стали не видны и не слышны. Если раньше проходили воздушные бои ежедневно над головой, то теперь не часто пролетали самолёты и только наши. Наступала весна не по календарю, а на самом деле. Я был уже большой. Что ты хочешь, уже шел мне девятый год. Потеплело, хорошо пригрело солнышко, появился щавель на лугу, да и воробьиный на высоких местах. Стало легче жить нам пацанам из за еды. Появлялись суслики и разная птичья тварь. Можно стало бегать босиком и хорошо отогревались наши грязные ноги на солнышке.
И тут появилось чьё то распоряжение построить у нас в селе эвакогоспиталь, временный, прифронтовой. Место было выбрано в одном из барских садов. Сад барина Барнышева ещё вполне плодоносил, было много хороших деревьев. Конечно он был колхозный ныне и изрядно пострадал при оккупации- дров то на топливо не было. Рядом, в 300 метрах проходила железная дорога с разъездом для рабочего поезда, теперь то говорят и на самом деле, остановка электрички. Рядом был ключ хорошей воды. Этот ключ был не единственным в селе, но он был вроде больше остальных и вода там была так хороша. Чуть выше его в нескольких метрах было плато голых камней рыже- бурого цвета. Это были железняки. Таких камней в курских краях было много. Из них делались дорожки и небольшие загородки, они выглядывали по берегам нашей небольшой речки «Снова». Ключ, среди прочих из них, считался целебным и местный учитель изучал это дело и пропагандировал. Он считал этот ключ лечебным, рекомендовал брать воду именно там. Многие брали и она была всегда холодна и прозрачна. Свернув лопух ковшиком, мы часто пили эту воду, утомившись по своим делам, во время летней жары. Короче место было выбрано хорошее.
Странно было одно, что рядом существовал барский дом, полутора этажный, хорошего красного кирпича, ну может слегка и пострадавший за время войны. А его не задействовали. В нём много было комнат и там была наша школа 10-ти летка, единственная тогда да и потом в районе. Помещений могло бы хватить и на госпиталь .
Госпиталь строился временный, эвакогоспиталь, но солидный. Прежде всего был размечен котлован- метров 20 в длину и метров 6 в ширину. Глубина котлована была не постоянна, где то больше, где то меньше, но в среднем она была около метра. На эти работы собирали- сгоняли трудоспособное население, в основном женщин и девушек нашего села. Там некоторое время работала наша сестра Анна. Я ей носил обед.
Руководил стройкой мужик, в погонах майора. А до тех пор погон на офицерах и солдатах мы не видели. Они были только что введены. Выдумки для этого не было употреблено, примерно выглядели как царские. Да сейчас многие помнят ещё советские погоны. Они тогда делались из золоченой и серебряной канители, были красивы.
Красивый мужик, в защитного цвета кителе, золотые погоны с одной звездой, но с двумя просветами, без портупеи и пистолета. Фуражка на нём была обычная, со звездой.
Он был без левой руки, коротко острижен и очень красив в своих галифе. Наши бабоньки прямо млели перед таким бравым командиром и часто отвлекали его от дел. Он бегал по стройке, втыкал какие то колышки, что то говорил и показывал. На его груди блестели два ордена и несколько медалей. Ему помогали все и раненые солдаты тоже.
И все слушались его. Вновь появившуюся яму накрыли жердями и соломой, которую сами женщины носили на плечах с дальних полей. Иногда на радость им давали машину. Тогда была очень весёлая работа. Стройку этого госпиталя я наблюдал и даже как то получил подзатыльник- чтоб не мешался под ногами. Сейчас я вспоминаю, что в этом большом шалаше было несколько отдельных комнат или отсеков. По разному там делалось отопление буржуйками и освещение, по разному делалась мебель. Стены одной комнаты завешивались какой то парусиной- это была операционная. Там было несколько коптилок и даже, видимо церковная лампада- рубинового цвета колба на трёх красивых тонких цепочках. Там были в разных местах электрические лампочки- невидаль для нас тогдашнего времени. Этим тоже руководил красавец- майор.
Немного позднее я увидел женщину с капитанскими погонами на гимнастёрке, которая давала указания даже самому майору. Ни хрена себе! Женщина была не совсем обычная, высокая, старая на мой взгляд, и погоны её были не понятны и не интересны. Они были с зелёными просветами и 4 маленьких звездочки, как то не совсем корректно- сидели на них. Она была коротко стрижена и носила не фуражку, она офицер, а обычную пилотку со звездой, примерно такую же как носили и мы, пацаны. Как можно было тогда без пилотки? Это оказалась заведующая этим госпиталем. Она не кричала, а её слушали и боялись все. Мы, пацаны, звали её «ведьмой» или «змеёй», с чьей то подачи конечно, старались не попадаться ей на глаза.
Там, под навесом из веток поставили движок, который тарахтел на всё село, но давал свет и не только в подземелье. Там я несколько раз смотрел кино. Оно показывалось когда становилось уже темно, а экран- белая простынь, вешался прямо на яблоньке и смешно порой шевелились фигуры во время ветерка. Под звук грохочущего движка мы разбирали слова кино, правда не всегда, да и звук то был не нормальным- как теперь. Звуковое кино только появлялось. Приходилось смотреть кино и раньше, но там были только картинки и надписи, которых мы еще читать не умели.
Отдельный шалаш, поменьше, представлял баню, где главенствовал огромный чёрный котёл да пара скамеек из почти не оструганных досок. Было и ещё хозяйство- печка для варки и выпечки хлеба. Короче хозяйство, чем командовала «змея», было не малое. Да и людей в её подчинении было не мало. Её помощник, второй хирург был седой старикан. Без погон, видимо гражданский, и не без проблем со здоровьем. Он просто ходил и гулял в свободное время. Я не слышал даже его голоса. Продукты получались откуда то, но не в полном объёме, часть продуктов закупалась на месте. Многие наши жители приносили кто чего мог. Тот пару картофелин, тот пару яиц или пучок лука, бутылку молока . Короче там, в том госпитале, были разные вкуснющие каши, чего в деревне того периода не увидишь. Были даже мясные консервы- пустые банки валялись на свалке. А мы пытались их прочитать. Были банки и не нашинские.
Начали поступать раненые бойцы и причём целыми грузовиками- кто сидел, кто лежал в кузове. Страшно нам было видеть разгрузку этих машин- кто сам спускался, кого тащили под руки, кого волокли на носилках. А сколько было кровавых тряпок и бинтов? Тряпки выбрасывали в яму, а бинты заставляли наших женщин стирать и сушить на ветках деревьев и кустов. «Ведьма» или «змея»- как мы называли заведующую, ходила между этими ранеными и сурово командовала, да так, что хотелось её удержать. Она так безжалостно относилась к этим бедолагам. У нас пацанов текли слёзы от стонов и криков этих бойцов. А она, как ни в чём не бывало, сурово покрикивала на них и чаще всего её слушались. Валили раненых на деревянные лежаки, а потом прямо на пол, на солому.
Чуть в стороне в кустах частого боярышника была яма, куда валили прямо из тазиков оторванные и отрезанные куски человеческих внутренностей и запорошивали, не засыпали всё это, чем то белым и вонючим. Извёсткой наверное. Я подошел туда всего раз и больше старался не смотреть даже в эту сторону. Трепетала наша хрупкая душонка при таких зрелищах, но мы часто крутились вокруг.
Много рассказов услышали и не только грустных о войне и боях, но баек разных и на разных, порой непонятных, языках. Много было нацменов. Интересно выражались хохлы и белорусы. Нас не всегда прогоняли, так как мы носили бойцам табачные корневища и листья, носили газеты на раскурку, да иногда и что то съедобное- мы тоже из всех сил помогали фронту, даже порой во вред себе. Иногда это делать заставляли наши матери. Ведь у каждой из них кто то был на войне. Надо помогать любому солдату. А табак научились садить ещё при немцах.
Госпиталь был, как я говорил, временный и ближе к зиме его перевели куда то. Зиму пережить он не мог в таких условиях. Но всё лето 1943 мы провели около него. Солдаты нас не гнали, чаще баловали, часто давали нам разные интересные штучки- типа складного ножичка, зажигалки из гильзы или неработающую авторучку. Видишь какие вещи уже появлялись тогда на свете- авторучка. Она была красива, из пластмассы или металла, но писать она не могла- не было чернил. Но это уже был сувенир. Некоторые из солдат делали интересные фигурки из сучьев ракиты, например– самолётик, да ещё с вращающимся на ветру пропеллером. Рассказы про женщин нам слушать, как правило, не разрешали, они были часто смешны, всегда похабны, но иногда и душещипательны.
Где то поздним уже летом в госпитале произошел случай, который потом стал всем известен и я его слышал не раз, с разными подробностями, порой мне казалось выдуманными. Но я слушал всё и конечно ни каких выводов не делал. А дело было так:
Выписывали молодого лейтенанта и отправляли на фронт. Он был чубастый уже, не стриженый под Котовского. На груди гвардейский значок. Рана его была не так тяжела как у некоторых- «всего то» перебита рука выше локтя и рикошетом пуля пересекла какое то ребро- пустяки по тем временам. Он и пробыл не так долго в этом чудном шалаше, а последнее время после вечернего обхода уходил куда то и являлся утром. Выздоравливающих бойцов часто расселяли по хатам. Они проходили только процедуры, перевязки да осмотры. Лейтенант иногда ходил уже без перевязи. Раны его быстро заживали, он был не больше 20 от роду.
Он ни разу не нарушил порядок житья на квартире и ему прощалось всё. Но!
Существовал военный принцип и госпиталям ставился план по возврату бойцов в строй. Было даже понятие «невозвратные потери»- это когда человека уже не поставишь под ружье и в это понятие входили погибшие. «Возвратные»- это раненые. Расшифровывать тут не чего. Так командиры составляли сводки по выбывшим во время боёв. А план военного времени должен быть выполнен во что бы то ни стало. За невыполнение плана можно было начальнику госпиталя схлопотать большие неприятности, вплоть до…. Так вот были выписаны ему- лейтенанту документы- явиться в часть и долечиваться, если необходимо, в медсанбате. Странная формулировка- долечиваться в медсанбате, при своей в/части. Часть вела ведь бои. А суть была такова: в атаку со всеми не ходить, полагался чуть лучше паёк, но если уж что- то, то не щадя живота….Ему сообщили за неделю до срока и он это сильно переживал. Он просил отсрочки, он показывал руку, которая не в состоянии держать ещё оружие, даже самокрутку. Он был молод и наши девушки его чтили. Красивый молодой лейтенантик.
Одна из них, я её немного помню, была в него влюблена. Почему я её помню, она была не как все. Она была с таким запоминающимся вздёрнутым носиком, что её ноздри были всегда видны. Её дразнили «Шура мозги на показ». Девчонка была шустра, говорлива, подвижна и видимо обаятельна. В деревне всем даны клички и не всегда скромные. Были такие, что написать здесь нельзя, матерные. Порой забывали человека как звать, а по кличке знали все. Этим отличалась в большей степени человечья мелюзга- дети. Они( мы) были беспощадны к больным и слабым, они были наглы, они были назойливы хуже мошкары, они не имели границ. Боялись только кто посильней их. Порой их пороли за это, но похныкав пять минут , они продолжали своё. Иногда беспомощного деда или бабку они просто доканывали, если их крапивой не прогонял кто то из взрослых. Откуда эта дикая злоба, а скорее агрессия стадности бралась в нас, я не знаю. По одиночке мы не были такими, и помогали даже чем могли слабым. И ведь родители этому нас не учили и порицали за это, а иногда наставляли и хворостиной .
Интересен факт и того, что пацаны соседних деревень враждовали между собой. Не знаю почему. Но если один пацан попал в не дружественную деревню- то его обязательно отлупят. Когда ложился лёд на речку все одевали коньки и развлекались на льду. Так вот тут часто проводились групповые набеги и обрезались коньки у «местных». Меня правда не трогали, они все знали что я сын Ивана Молочника и с ним шутить не следует. Он возил на лошадке молоко со всех деревень давно на маслозавод. Его знали все.
Так вот Шура «мозги на показ» много претерпела за свой вздорный нос и от взрослых и особенно детей. Она одна наверное подрезала соломенные волосы и не носила косы. Дразнить её дразнили, и подростки тоже, но многим видимо она нравилась. Я помню, что в тетрадках брата моего, Василия, кое где появлялся рисуночек головы, а уж чей тут профиль было понятно. Да, как оказалось потом, многие более взрослые ребята были в неё влюблены. Чем то она привораживала к себе. Так вот к этой Шурке- мозги на показ и ходил лейтенант. Видимо у них всё складывалось хорошо. А многие солдатки ей – Шурке просто завидовали. Но всё было скромно и тихо и не все в деревне подозревали об их отношениях. Шурка- мозги на показ была старше меня по крайней мере лет на 5- 6, она считалась взрослой. Невестами у нас девчонок не называли. Их роман или просто дружба продолжался не более 2 месяцев, как наступила расплата. То ли это была трусость возврата на фронт, то ли любовь, а может и ещё что то.
Много тогда, да и потом писалось о стремлении солдат на фронт из госпиталей, эдаких недолечившихся патриотов. На самом деле все стремились любыми способами отсрочить это дело, а многие и вообще стремились туда не попадать. И лазейки такие были. Некоторые занимались членовредительством, ранили себя, калечили, чтобы только не попасть снова на фронт. Таких часто выводили на чистую воду и судили как дезертиров. Несмотря на уговоры, хныки и даже унижения, лейтенант должен быть отправлен в свою часть и срок этому пришел. Змея в зелёных погонах не пощадила, не помогла ему. Да даже была очень строга к нему и другим, кто подлежал списанию из этого госпиталя.
Срок настал и грузовик доставивший других раненых из под Орла должен был забрать и доставить в части этих не долеченных бедолаг. Бойцы нужны были фронту. Бои шли уже не на нашей курской земле. Грузовик освободили от раненых обычным порядком и некоторая суетня продолжалась, несмотря на то что шофёр торопил на посадку- ему еще ехать аж до Орла. А дорог чётких тогда еще не было. Уехать должны не многие и у машины толпились 5- 6 человек солдат и пара провожающих друзей. Дело дневное и женщин наших деревенских ни кого тут не было- время рабочее. Змея в блестящих серебряных погонах зачитала что то вроде приказа, сама раздала какие то бумаги и ушла в свой шалаш- госпиталь, вершить свои кровавые дела- поступили новые раненые.
Она даже не услышала выстрела, ей сказал прибежавший солдат. Лейтенант лежал за машиной вниз лицом и руки неестественно подогнуты под грудь и живот. Вот так- говорил и показывал рассказчик. Его ёжик волос был в крови.
Оружие иметь при себе в госпитале не разрешалось, но мы – пацаны часто видели у раненых и ножи армейские и пистолеты, как наши так и иностранные. Змея посмотрела на труп, приказала менять документы и пошла на очередную неотложную операцию- поступило более десятка свежих, которым срочно требовалась помощь . О происшествии было сразу известно всему населению, многие прибегали посмотреть на это. Многие плакали- ведь это были только женщины, мужчин даже калек, в селе было несколько душ. Пожалуй два покалеченных этой войной, да мой отец- покалеченный ещё той войной, 1914 года. Бесславно погиб лейтенант гвардии.
Интересен факт, что Шурка не явилась туда, ни сейчас, ни потом. Она просто пропала на несколько дней из села и потом вернулась как ни в чём не бывало будто бы. Работала со всеми вместе и не подавала виду. Только платок был надвинут низко на лоб. Так прошло три дня.
На четвёртый день, поздно уже вечером, кто то видел двух женщин на пеньке в саду, мирно беседующих и даже плачущих. То были Змея и наша Шура. Шура пришла с твёрдым намерением высказать в лицо, ни кому нибудь, а самой Завгоспиталем, своё уже устоявшееся мнение о её не человеческом, бессердечном отношении к раненым бойцам. Справедливо возмущаясь Шура и начала свою речь. Её душили слёзы, она сбивалась и очень обидными словами честила женщину, не говорившую ни слова, которая ей годилась может и в бабушки. Змея достала носовой платок или кусок бинта и вытерла слёзы на лице очень юной, но в отчаянии, девчонки. Пригласила сесть на пенёк и так они долго говорили, плакали, пожимали руки друг другу и сидели пока не настала настоящая летняя глухая ночь. Идеальная пара- мама и дочь со стороны. Шура рассказала, что надеясь получить десять дней отдыха после ранения, лейтенант хотел расписаться с ней за это время и потом только уйти в свою часть, снова на войну, снова воевать- ведь теперь немцев гнали на запад быстрее курьерского поезда. Азарт охотника что ли проявлялся в нём, так выходило по её рассказу. Он закончит войну, приедет к ней и как красиво они заживут. Разговор у них был длинный.
Потом Змея взяла её санитаркой к себе в госпиталь и почему то стала ей доверять больше, чем остальным. Шура должна быть всегда у неё под рукой. Шура и только она. Логики я тут какой то не вижу, может женская какая? Позднее, когда госпиталь собирался сниматься на новое место и Шура должна была ехать с ним, она рассказала историю Змеи- начальницы.
Оказалось, что начальница многодетная мать, муж её тоже врач, начальник госпиталя где то на юге. Получила похоронку на одного из трёх воевавших сынов, второй тоже валяется в госпитале без обеих ног, но в другом каком то городе. От третьего нет известий несколько месяцев. Она, как женщина, мечтала родить ещё дочку, но выходили всё сыновья. Так и вырастила трёх, так и отправила на фонт всех четверых с мужем, так и сама ушла на войну.
Судьба её типичная для всей воюющей страны. Как мать троих солдат, муж солдат, она плакала , переживала за каждого раненого, каждого выздоравливающего. Нещадно резала тела раненых, но думала как сделать так, чтобы сохранить им что можно ещё сохранить. Подумать только – как для женщины, врача, матери отправлять недолеченных снова в бой, не дав ему отпуска хотя бы на неделю. Но кроме Шуры на её лице ни кто не видел слёз, не слышал обычных сетований женщины в такой ситуации. Железная женщина и таких было много в тот период.
Госпиталь наш к осени был оставлен и выехал со всем персоналом куда то на юг, говорили в Ростовскую область. С ним уехали, кроме Шуры, еще две наши девушки, одна из них наша ближайшая соседка. Проблема у выезжающих была в том, что в селе не было паспортов. А без паспорта кто ты? Не положено. Какой ты гражданин? Ты просто колхозник. Но дал сельский совет справку о том что это ты и с нею укатили наши девчонки неизвестно куда. Кроме них уехал наш знакомый полудезертир- завхоз этого хозяйства.
Этот огромный шалаш растащили жители на свои нужды и остался от него большой осыпающийся котлован. Он виден и теперь уже в 21 веке, хотя сад уже распахан и мало что напоминает о нём.
Братская могила при нём была вскрыта в конце 50-х годов и прах умерших там перезахоронен в другом месте, на высоком правом берегу нашей речки Снова, где раньше стояла церковь «Козьмы и Демьяна». Там покоятся многие, в том числе и лейтенант гвардии.
В документах по нему было записано- пал смертью храбрых, исполняя свой долг. Эта не точная запись правильная и справедливая. Он ушел на войну не по своей воле. Он воевал, ранен. Он не предатель, он не симулянт. Он простой мальчишка, попавший в такую ситуацию. Он был влюблён в нашу Шурку. Он не выдержал. Он решился на это.
Его семья ни в чём не виновата. Они отправили нормального сына на войну, а получилось вот так. Льгот им за сына иначе не будет, конец жизни их будет стандартным для наших людей. Зачем омрачать эту не лёгкую жизнь какими то не лояльными записями. А записи в похоронках были разные. Если погиб человек, то положена субсидия в долях от его получки на фронте. Так мы за погибшего брата Василия, командира танка, сержанта получали кажется 14 рублей. Правда это уже после войны. Родители были пенсионного возраста. А если скажем пропал без вести то ни каких тут плат не полагалось.
Вспоминаю как работали наши матери и сёстры тогда. И сейчас даже не верится самому- от рассвета до заката. Им некогда было даже приготовить себе еду, впору бы выспаться и накормить нас, маленьких негодяев, которые ничего не хотели знать- Ма, дай есть! Ма, хочу есть! Да с нами 9-10 летними им было легче. Мы сами, за день без присмотра, добывали себе кое что из еды, а малышню надо было кормить. Какой труд это сделать, когда ни света, ни водопровода, ни магазина, ни дров попросту не было. Так работали т.н. «труженики тыла».
Прошла война, износила она и души и тела этих тружеников и тружениц. А что они получили потом? Да ни хрена. Очень не скоро, когда эти Шуры уже были старыми, вспомнили и о них. Им сейчас за 80 и они получили какие то скидки на разные платежи, там скажем за квартиру. Были льготы на проезд, на лекарства, но их потом отменили или заменили на копейки прибавки к пенсии. Так они доживают свой век почти забытые всеми и в первую очередь государством. А какие лозунги к дню Победы гремят, а каких обещаний, клятв не дают наши правители , а всё остаётся без перемен. Не хочет делиться Абрамович ихними же богатствами, захваченными несправедливо во время грандиозного дележа 90-х годов. Так и доживают они в старых, по 50 лет не ремонтируемых квартирах, без элементарных удобств, экономя даже на воде и еде. А некоторые даже и квартир то не имеют.
Шура после переезда госпиталя жила вместе со Змеёй в одной комнатке на правах дочери что ли и после войны. Завгоспиталем Змея уже не работала на новом месте. Она была хирургом в стационарном старом госпитале и получила комнату в бараке. Так они вместе дождались возвращения мужа змеи, тоже пострадавшего от войны. Он был инвалид по ранению- попал где то под бомбёжку. Продолжали жить и втроём. Сыновей они не дождались.
Шура отошла от шока с лейтенантом и надо было устраивать жизнь. К ней стал приходить красивый мужичок и при деньгах и лихо пытался соблазнить деревенскую девушку. Но Змея сказала сразу, что это плохой человек. Скорее он из армейских интендантов. Не поцарапан войной, упитан при скромном военном пайке, да ещё каждый раз в новом костюме. Шура с ним скоро рассталась и вышла замуж за раненого солдатика. С помощью теперешней матери- хирурга- змеи Шура получила комнату свою, уже для семьи и в другом бараке. Продолжала работать санитаркой в этом госпитале. Родила двух детей. В каком то году она приезжала в наше село повидать старого деда Сороку, он был ещё жив. Рассказала свою историю жизни на чужбине. Рассказала историю Змеи. Наши слушали её рассказы, удивлялись, завидовали. Рассказы были обычны для того времени. Но слушали её со вниманием. Я к тому времени уже носил тельняшку в Севастополе и конечно Шуру не слышал. Но история меня интересовала и мне её передали. Хотя это произошло случайно, но я интересовался нашими девчонками, покинувшими наше село и спрашивал рассказчика. А девчонок уехало и не мало. В основном требовалась рабсила в Москве. Они ехали туда по контракту или как говорили тогда – по вербовке. В Москве и сейчас живут наверное ещё многие наши. Сестра Валентина поддерживает связь с несколькими из них. Некоторые вернулись назад, в том числе и моя двоюродная сестра. Москве не хватало людей для послевоенной стройки и на заводах. Упомянутая сестра работала на деревообделочном заводе на станках по производству окон и дверей.
Вот собственно и вся история эвакогоспиталя в нашем селе. Остались от него котлован полузабытый и обвалившийся да скромная братская могила на правом берегу нашей речки «Снова» со стандартным памятником солдату. И этот перенос мощей умерших из госпитальной ямы правильный, законный и справедливый. Там когда то была сельская церковь, построенная стараниями барина Барнышева. От неё тоже теперь не осталось и следов. После сноса её в 30- годы виднелись еще кирпичи, а теперь и их не видать. Природа берёт своё.
Шурка мозги на показ приезжала потом после войны в село- там ещё жив был её дед Сорока, не знаю до сих пор как звали его, а по кличке Сорока. Она устроилась нормально, как все. Первый ухажёр не понравился змее- полный интендант без царапинки и при деньгах. Змея сказала, что это плохой человек. Вышла замуж за инвалида войны, родила нескольких детей. Но к тому времени меня в селе уже не было, и что она рассказывала, мне не известно. Она и сейчас возможно живёт в Ростове или где то там в области..
Змея же не дождалась с войны сыновей. Жила с Шуркой в одной комнатушке пока не вернулся муж. Тоже хромой, угодивший и в тылу попасть под бомбёжку. Она работала простым хирургом, уже не начальницей, в старом, времён первой войны, госпитале. Шурка « мозги на показ» стала фактически её дочерью. Так мне рассказали через несколько лет после тех событий, когда я забыл уже эту историю и был в отпуску, гостя у родителей. К тому времени её дед Сорока уже умер.
Это не чистая выдумка. Чему то я был свидетель, что то я слышал приезжая в отпуск от знакомых рассказчиков, которые крутились вокруг отпускников с определённой целью.
капитан в зеленых погонах
© Copyright: Виктор Широбоков 2, 2020
Свидетельство о публикации №220052101644
Свидетельство о публикации №220052101644
Рецензии