Череп баронета БН - Дракон у моста

Повозка въехала на пологий холм, с вершины которого путники увидели, что внизу дорога упирается в реку. Настоящую – не отъевшийся весенней грозой ручей, который можно перейти вброд, а вполне себе приличный поток, пригодный для судоходства.

К счастью, там был мост. Увы, он был разведен. Массивный деревянный пролет времен феодальных войн был угрожающе задран вверх и мог служить укреплением роте кирасир. На его нижней части все еще сохранилось несколько железных листов, прибитых гвоздями толщиной в палец.

Сразу за мостом на противоположном берегу возвышалась приземистая кирпичная башня с тростниковой крышей, выглядевшая довольно воинственно. Как река и мост перед ней, сооружение не притворялось чем-то, лишь бы попасть на карту, а вполне таковым являлось – небольшим, но внушительным бастионом – с бойницами, мощной дверью и, как видел баронет, глубоким, наполовину затопленным подземельем. Пара узников, ровесников баронета, все еще находились там и вяло приветствовали его, не отрываясь от игры в «баккару». Три столетия карточной игры могут кого угодно свести с ума, но ребята были настоящими рыцарями – без страха, упрека и фантазии, от которой так щемит сердце при виде осенних листьев…

Единственным отступлением от стандарта был деревянный резной балкон, выходивший на реку, – из тех, на которых дамы вздыхают, кушая крем-брюле из ажурных чашек. Из открытой балконной двери над перилами развевалась штора, белая как фата невесты. Стало ясно, что бастион, снаружи хранивший печать войны, внутри превращен в жилище, семейное гнездо, наполненное иными битвами и победами.

За башней, подтверждая догадку, сушилось на веревках белье самого легкомысленного фасона, а чуть одаль находились качели и огород с рядами рослых томатов, подвязанных бичевой.

Развалины другой башни, поросшие лесной яблоней и крапивой, виднелись через дорогу от первой – изломанный полукруг стены толщиной в шесть футов – неистощимый источник рассказов и кирпича. (Вы не удивитесь, если узнаете, что однажды проезжавшего мимо гончара, решившего разжиться дармовым материалом, так оприходовали местные жители, что он на силу спасся, бросив телегу с лошадью, и уже готов был пожаловаться судье, но был задран по дороге кабанчиком.)

Когда-то эти два бастиона составляли грозный кулак местного лорда, державшего дорогу будто схваченную за шею индюшку. Не было сомнений и в том, что каждый вдох и выдох несчастной птицы приносил ему звонкую монету.

Отметим, что русло в обе стороны было прямым как устремления капеллана. И, конечно, нигде, сколько хватало глаз, не было другого моста. С чего бы? Мосты – не морковь на грядке, их не тыкают через дюйм. Даже через тысячу дюймов, если вы не в Венеции.

Спустившись с холма, экспедиция встала у переправы, оценивая раскинувшийся пейзаж, – всем великолепный и замечательный, если не считать таившейся в нем препоны. Разведенный для судов на день, мост должен пропускать сухопутных ночью. Известное на весь мир правило. Судя по всему, ждать было еще несколько часов.

(Тут уместны разного рода реплики. Раз так, вот они.)

Гийом сказал первым, и сказал он:

– Да.

– Хоть бы колокольчик повесили, – пожелал Франсуа, бывший никаким путешественником.

Парень изводился дорогой и хотел куда-нибудь спрятаться от жары. Тряска, неудобства и жужжание насекомых мучали его. Когда это продолжается час за часом, кажется, что жуки и бабочки летают у тебя в голове. Сейчас под теменем Франсуа металась полная коллекция Ротшильда[1].

– Эй! Э-эй!!! – крикнул в сторону башни Том, сложив руки рупором. Ему никто не ответил.

Жеребец заржал в общем хоре, взмахнув хвостом.

(Таким образом, все, кроме баронета, высказались по разу.)

– Ну что, встанем тут пока?

– А куда деваться? Да и жарко…

– Давайте перекусим и искупаемся. Может, раков наловим?

На этом экспедиция удалилась в тень раскидистого древнего тиса, растущего в стороне, у останков каменной изгороди, терявшейся в траве выше по холму. Его необъятный ствол – сплетение десятка стволов – нес шрамы, оставленные юнцами времен вождя Фарамонда[2]. Судя по вытоптанной земле, кострищам и следам от гвоздей для привязи, место было излюбленным у множества поколений путников. Их тени шептались в густой листве, препираясь, как лучше жарить каплуна на привале. (В тот момент спор касался специй.)

В сгустившемся полуденном мареве вдоль реки проехала запряженная волами телега – крестьянин даже не глянул на бивуак. Никто больше не подъезжал и не становился в очередь к переправе. Несомненно, местные знали, что в это время мост разведен, а отчаянных путешественников в сельской глуши не больше, чем жаворонков безлунной ночью.

Обгоняя плетущуюся телегу, вниз по течению прошли две плоскодонки с мешками, связанные веревкой. На носу передней клевал носом старик с пшеничными усами, достававшими до груди. На второй, прямо на мешках спал мальчик лет десяти. (Лодки прошли бы и под опущенным мостом, но так, конечно, смотрелось куда торжественней.)

Разомлев после купания и обеда, путники дремали в тени огромного дерева, когда раздалось подозрительное шуршание.

– Слышите?

Том поднялся, вслушиваясь, и с опаской взглянул на крону: не валится ли тис им на головы? Было бы обидно стать жертвами упавшего древа, простоявшего не меньше тысячи лет. Ждало оно их, что ли? Не только обидно, но и больно, и неуместно, в конце концов!

Но тис стоял как стоял. Звук шел откуда-то сверху, где ствол расщеплялся на сотню толстых ветвей, образуя что-то вроде распушенной исполинской кисти.

– Может, животина какая-то? – зевая предположил Франсуа.

Он бы с удовольствием провалялся тут день-другой, вместо того, чтобы тащиться невесть куда. Вода в реке была хороша, течение ленивое, спуск удобным. Курортное местечко, я вам скажу. Франсуа уже приготовил альбом для зарисовок, но в томлении отложил его и задремал вместе с остальными, ограничившись подписью на чистом листе: «Мэтр Суарель, 18NN».

Гийом Черный только перевернулся на другой бок, лежа на добротной как весь скарб нотариуса, подстилке, – промасленная кожа, войлок и марсельская парусина. Рядом лежала не менее добротная фляжка с бренди.

Звук над головой повторился, из кроны посыпались листья. Все трое вскочили на ноги, ожидая… Что это вообще могло быть? Тигр, коза, удав?

В развилке между ветвями показалась голова человека.

– Помогите мне, пожалуйста, – молвила голова и обзавелась плечами.

Стреноженный, привязанный к деревцу жеребец, топтавшийся на лугу за тисом, вскинулся и заржал, едва не вырвав молодую осину с корнем. Франсуа побежал к нему, насилу успокоив животное.

Когда человек спустился, семь футов пролетев вверх тормашками[3], и общими усилиями встал на ноги, то оказался худым длинноруким горбуном с черными глазами, запавшими на глубину колодца, бледным, узким, гладким лицом и спутанной шевелюрой (тоже черной). В тени он казался старше, под солнцем будто молодел за секунду – копоть вокруг глаз исчезала, и кожа начинала светиться жемчужно-белым. Странно было видеть такую белизну в месте, где загорало даже то, что в штанах.

– Здравствуйте. Спасибо. Называйте меня Пьеро.

– Да уж здравствуйте, так здравствуйте… Что это вы, батенька, на дереве делали? – поинтересовался Гийом, пытаясь оценить возраст персонажа и остановившись на 35.

– Следствие семейной трагедии, – грустно ответил тот, пожимая руки новым знакомым.

Кожа у Пьеро была сухой и горячей. Франсуа невольно насторожился – уж не лихорадка ли? Но рукопожатие бодрое и крепкое, не как у доходяги, измученного болезнью. Скорее, как у хирурга, привыкшего вправлять кости.

– Жена что ли загнала? – подмигнул новому знакомцу Том.

– В некотором роде.

– Вешаться собрался?

– Не совсем.

– А что?

– Ждал.

Пьеро, подсев к костру, с благодарностью принял миску похлебки и рассказал свою печальную повесть.

Буквально этим утром, чуть после рассвета – тут выяснилось, что он и есть тот мостовой смотритель, живущий в башне, которого они так желали видеть – Пьеро повздорил с супругой. Повздорил крепко, с чувством и выражением. В следствие чего был изгнан.

– И представьте, эта мегера сама развела мост! Там в подвале воды по пояс, но ведь исхитрилась, и развела! – Пьеро хлопнул по колену. – Раньше даже к двери не подходила, только всю плешь проела: мол, сделай что-нибудь, что это у нас под полом болото, откуда оно натекает… То, что за порогом река, ей ведь невдомек.

Гийом налил страдальцу немного бренди.

– Благодарствую. Вот, в общем. А сама, поди, к матери ушла, тут недалеко. И что мне делать с мостом? Его же опускать надо. Меня как каплуна распотрошат, если я его вечером не поставлю.

При слове «каплуна» шорохи в листве стали громче.

– Ну, тут, душа-человек, мы тебе не помощники. Повозка у нас не плавает. Тебе лодочник нужен.

– Да не нужен… Мне именно что нужна повозка.

– Тараном что ли пойдешь?

Тут Пьеро замялся, словно решаясь на что-то из ряда вон.

– Разогнаться мне надо.

– То есть?

– А вот и то есть…

Он встал и стянул сюртук. Горб под ним оказался сложенными на спине крыльями – черными и кожистыми как у летучей мыши. Глядя на сидящую перед ним, онемевшую от увиденного компанию, он расправил их и сказал диагноз:

– Я – дракон.

– Ух ты ж, мать!

– Так уж как уж есть… Разгон мне, мужики, нужен. Дома-то я с балкона – и вдоль реки… А тис этот – хрен с него взлетишь, одни ветки. Вон, крыло порвал. Поможете?


_____________________

[1] Одна из крупнейших энтомологических коллекций в истории принадлежала Уолтеру Ротшильду.

[2] Мифический предок Меровингов. Кто такие Меровинги, выясняйте сами.

[3] Киля не было, воды тоже. Зато земля под деревом была мягкой.