Ультиматум

                1.
               
        Валерка, сразу почувствовал своим чутким нюхом, что с Москвы сматываться надо, сваливать, и притом, — срочно, немедленно! Не хотелось этот подлючий вирус подхватить, молодым сдохнуть! «Ящик» вроде умно говорит, — всё белые халаты лечат, что можно в большом городе «подцепить», только эта зараза, для всех новое лютое пугало!
 
Он, эту грёбаную маску только раз одевал, и то в армии, когда цемент грузили, когда своему генералу строили огромный коттедж на берегу широкой реки, прямо на территории водоохраной зоны. Под руководством целого майора, и толкового прапора, целый год по «гражданке» зависали там.

Самое лучшее Валеркино время! Там и научился деревенский парень быть разносторонним строителем! С этим ценным багажом, год назад и припёрся в столицу, не захотев в ближайшем своём городе в учёбе развиваться. В потухающей его глубинке, уже давно фитилёк полезной жизни угас, посему, не раздумывая, — рванул, чтобы узнать, увидеть, почувствовать городское счастье!

Парню нужны были деньги, перспективы и свобода, чтобы в нужный час, с любимой здесь надолго заякориться. Парень он был симпотный, трудностей никогда не боялся, с хваткой жилкой рос, с правильными руками по сторонам, — а это многое значит, когда коррозией лени — характер не побит, и особая упёртость в характере есть.

Мужик он был покладистый, не скандальный, лишних запросов по жизни не имел, как и вопросов к судьбе, благодаря этому, сразу большую столицу полюбил! И работу по нутру нашёл, — на стройке, продолжая опытом, знаниями обогащаться, дабы основательно «наблатыкавшись» — индивидуальным уже мастером, себя частникам предлагать.

Случайно, к «разведёнке» с милым ребёночком «подженился», у неё в самое трудное, первое время жил, когда непросто приноравливался к прожорливому и наглому мегаполису. Однажды, женщина, поняв, что сибиряк не собирается под венец идти, на выход попросила. А тут эта пандемия, будь она неладна! Замерла, затихла строительная Валеркина хитрая «лавочка», как голубей, на волю распустив свои бесправные рукастые кадры.

Благо, его поезд не отменили! Последний звонок вчера сделал мамке своей. Радостно ей доложился в небольшое увядающее село, — что едет! Чтобы схорониться, выждать, переждать, родителям по хозяйству заодно подсобить. «Через три дня, мамм, точно к майским праздникам, к самому обеду уже буду!» — сказал Валерка, последний раз зыркнув на испуганный притихший «Казанский».
               
                2.

      А в это время, в его спокойном глухом сибирском селе, две женщины набирают воду из колодца. Одна крутит скрипучий валик, другая, отговорив по телефону, с улыбкой подходит к селянке, выливает из своего пустого ведра остатки прошлой жидкости.

Та, внимательно отслушав разговор, всё равно переспрашивает:
  — Чё, Валерк проедет? — Один?
  — Оди-и-н! Млодый ещё, пусь погуляя, хомут на шею завсегда успея набросить. Вон, Антипихин Олежка, сразу, как погоны снял, тут же накинул его, глупый… И што?..
  — Говорят, на алименты подала ево Светка! — открыла рот, та, что уже набрала, и примеряла крючки коромысла к вёдрам.
  — А кто ево зная? Я не хожу в тот край, не знаю, что делается у других. Вот, что у колодца, да в магазине от баб узнаю, то и имею на памяти.
  — Значить с той Москвы едет. Ну, ну!.. — как-то многозначительно сказала Нинка, местного гармониста, жена, покидая место бабьих встреч.

                3.

         Через десять минут, женщина уже неслась к соседке напротив. Поговорив, через двадцать минуток, две женщины уже шли по обочине к общей подруге. Лица их были сосредоточенны, строги, в глазах и на языке несли огонь спасительного предупреждения.

Тётка Соня, боевая и неунывающая женщина, с выпученными белками выслушав женщин, сказала, чтобы прошли ещё к умной Женьке, — заручиться поддержкой, юридическим советом. Она бы пошла с ними, да совсем что-то ноги после вчерашней работы на дворе совсем не ходят, и во рту непонятное похмелье.
 
  — Вчерась вроде, только перед сном всего «грамульку» лупанула, чтобы спать было быстро и без снов… а болею, как битая черенком...

Пара бабских душ, зная Сонькину «грамульку» — удаляясь, хохотала, удивлялась: «А Сонька-то, хорошо ещё выглядит после своих «маленьких» доз!»

Не отыскав медлительную и умную Женьку, понеслись к Екатерине Ивановне. Она в поле испуганного их зрения попала, сидящая на лавочке и что-то жевала, в беззубом рту гоняя, считая в землянистой, морщинистой ладони какие-то мелкие копейки, и не богатые рубли.

По её многолетней жизни, её словесной указке, уже через тридцать минут Нинка с Катькой приближались к самой многосемейной семье. Недолго в калитку стучали, недолго под лай бешеной собаки, излагали уставшей и измученной Лидке свои опасения; которая только успевала, из-под ног, из-под юбки отбивать белобрысые головы, кои не слушались её, и норовили без разрешения покинуть серый бесхозный двор.

Заручившись согласием, пошли к бывшему бригадиру. И там, с сочувствием выслушал хитренький человек ходоков в юбках, точно и верно указав их последний, и самый главный путь. Он лежал к мужику, к Председателю сельского совета.

Василий Павлович, по служебной привычке растянул в дежурной улыбке атласно лоснящиеся щёчки, пропитанные доверием и состраданием. Выкатился из-за стола, стряхивая мелкие и крупные крошки с сытно устроенного пуза. Должностное лицо употребляло чай с рогаликами. Выпечка была свежей, с пахучим вареньем, и посему её надо было немедленно всю проглотить, дабы не дать ей опомниться и заветреться, и провонять от удушливого сигаретного дыма. С глубоким сочувствием и пониманием выслушал высоконравственных селянок, переживающих за общее здоровье села. На выходе, так и не решившись угостить «выпечкой» свой безропотный и верный ректорат, сразу уловив в женских глазах завистливый голодный интерес.
 
Выпроваживая низеньких женщин, всё с той же дежурной улыбкой, подталкивая их в фуфаечные сухонькие спины, сказал, что их благодарная родина не забудет; что он полностью доверяет им такую щепетильную миссию выполнить, ещё раз поблагодарив за их смекалистость и дюжо прозорливый ум!               
               
                4.

       К вечеру, уже всё село знало, что с той Москвы, к ним в Россию, в далёкую Сибирь, в одинокое безобидное село, едет Букиных — младший. И возможно, везёт к ним, «дорогим» незаметным подарком тот вирус, кой запугал весь МИР; а главное, в страшных мучениях угробив столько невинных жизней. Хоть и без работы давно живёт село, без денег, без надежд и перспектив, всё равно никого не нашлось желающих, добровольно познакомиться с этой коварной гадостью.

Солнце на следующий день, по-солдатски быстро проснулось, встало, из-за высокого бугра быстро высунулось, сонно улыбнулось, — готовое по-доброму светить, бесплатно греть, и с любопытством и усмешкой, наблюдать за двумя отдельными женщинами.

Ровно в восемь утра, Нинка с Катькой, с самым важным в их жизни заданием  приближались к знакомому дому, как назло встретив приставучего забывчивого полуглухого, заикастого деда Лёньку, вечно пахнущего кислой забродившей капустой, и самосадом.

   — Ну, держись Нинн… счас начнёт паутиной опутывать… не ввязывайся… — терпи и молчи! Я сама!
   — Этать… куды б-бабаньки так пры-ы-тко чешете? — змею м-мне в ляжку! — выпустил гнутый старик прямо в сосредоточенные личности свой первый вопрос, кривой палкой сделав шлагбаум перед торопкими ногами бывших колхозниц.
 
Те, дабы об берёзовый крюк не споткнуться, и не убиться об твердь родной земли, резко затормозились, привстав на стёртые каблучные пятки, не вынимая натруженных рук из больших карманов фуфаек.

В одном из четырёх углублений лежала бумажка, с наброском основных требований и условий семье Букиных, в другом — сердечные пилюльки, на случай, если не по сценарию разговор пойдёт.

  — Этоть… змею мне в ляж-ж-ку! Неуж што стряс-с-лося? У в-вас в глазах бесы си-си-дят? К-ку-да яны вас гонють, а-а? — При-з-з-навайтеся голубки! Змею мне в ляж-ж-ку.

  — Нин… молчи! — На свидания идём, — крикнула Катька, пытаясь выдавить улыбку и обойти последнего ветерана войны. Но клюка опять сыграла роль заградителя.
 
  — К-ка-кие страдания, Анти-п-повна? Што, хто-то помер?.. А-а я щё с-смотрю с с-сам-мого утречка чёр-р-ная ворона мне в окно клюю-в-вом посту-ч-чалася! А хто Катьк от-т-правився туды? — клюкой тычет в большое облачное небо. — Змею м-мне в ляжку!

  — Степаныч! Степаныч! Нихто не умер! — громче крикнула Екатерина, чуть ближе сунувшись лицом к заросшей голове, худого заведшего пахучего старика. — Идём к Букиным! Валерка их приезжая... боимся, што тот вирус страшный нам завязеть! Подохнем как мухи, никому не нужные. — Слышишь, Леонид Степаныч?!

  — Што Валь-лер-р-ка привязе? — хивус?.. Ён жа зим-м-мой тольки бывая, — не моргая, искренне удивляется.

  — Да какой хивус! — началось… боже спаси!.. счас душу наизнанку выворачивать будет... — Коронавирус!.. Им вся Москва уже болея… вот Букинский сын, — младший, его вязёть нам, — понимаешь, а?

  — А ён, уже звон-нив бать-ть-ке с маткой… ш-ш-то вязе яво?

  — Кать, а ну ево!.. Пойдём дальше, а?.. Не отстанет же…

  — Звонил, звонил! Через три дня уже будет в селе, вот так!

Старик перед женщинами постукивает клюкой, с самым широким охватом давая понять, что разговор будет продолжаться до полного его удовлетворения. В полной задумчивости, левой рукой помогает мясистому красному носу смачно высморкаться, ей же, опять же выхватывает из кармана большой мятый платочек, им безжалостно елозит по сухой высохшей личности. Правая же, продолжает неусыпно и чутко пасти «счастливых» селянок, гремя крепким концом — то справа, то слева перед ногами целенаправленных парламентёров.

  — Кла-в-вка! Змею мне в ляж-жку! На ч-чём он яво вязе?

Бабы таращат глаза, открыто уже негодуют, понимая, что это только начало пытки.

  — На себе везёт! Ну, што здеся непонятно, а? — крикнула женщина, — левым глазом замечая, как одинокий пятнистый бычок на обочине от резкого её звука, испуганно повёл ушами, округлив в недоумении красивые свои невинные телячьи глазки. — Мать моя бедная… што ж мы Нин, не пошли по Советской…

  — Клав-в-ка! Ты ж-жопой не юли! Я тябе и с-с-прашиваю, на ч-чём вязе? — на ног-г-г-ах… на языке… мож н-на конце? — Змею т-т-ебе в ляжку!

Все на селе знают, когда Степаныча «змея» начинает жалить в ляжку уже собеседника, а не его, — значит дело «швах!» Значит, он «закипает», и если вовремя от него не смыться, можно заполучить клюкой по хребтине.

У женщин организмы от колхозного нелегкого труда и так износились, и им никак не хотелось быть битыми официально контуженым человеком, со справкой, с медицинской книжкой, в четыре пухлых тома.

  — Микробом, микробом на теле везёт! По-ня-т-но вам, Леонид Степанович? — близко сунется, орёт женщина, сильно сжимая важную бумажку в кармане, боясь её выронить из внезапно обнаруженной карманной прохудости. Во дворах напротив, дружно и испуганно залаяли большие собаки, пугаясь истошного крика, больше — за свою цепную жизнь.
               
                4.
               
      Первой, не выдерживает, слабая на нервы, Нина Тихоновна. Делает лодочкой ладони, шаг к глухому уху старика, и истошно горланит:
   — На конце! На конце! — и тут же поворачивает к подруге, и тихонько уже, поддёргивая гетры на коленках. — Пусть успокоится уже наконец-то! А так замордует… а ну его, — пошли Клав.

   — Во-о! Энт-т-то совсем др-р-ругое дело Тихоновна! А т-то заладила: укро-п-пом, укро-п-пом!

Густо начинает моргать, дергая редкими проволочно-жёсткими бровями над впалыми ямками цепких глаз. В тягучей беззубой улыбке щерится, оживляя раскрасневшиеся, набухшие ноздри:
  — К и-и-им идете?

  — К им! К им, Степаныч!

  — Оч-ч-ередь занимать, — штобы посмот-т-реть? — беззубо смеётся.

  — Тьфу, дурак старый! Тебя спасать!.. Правда, пойдём Нин, сейчас начнёт нести, городить, похабить!
 
Женщины резко расходятся в стороны, оставляя старика по середины улицы, с его клюкой, с его неудовлетворённостью. Он ею машет в след уходящим селянкам, нервно шатаясь на худых кривых конечностях, слышно, с прокуренным хрипом кричит:
  — А-а… бо-и-теся той ведьмы, пад-демии?.. Все сов-в-ременем поляжитя!.. А я ужа ни-ч-чо не боюся… Дав-в-но отбоявся… хоть з-з-завтра пусь к себе заб-б-бирая…

Вновь разворачивает своё щуплое тело на прежний путь следования. Глубже нахлобучив кепку на уши, жирно сплюнул в канаву, опираясь и трогаясь, стал недовольно бубнить себе под ноги:
  — А-а... ст-т-рашитеся глуп-пые людишки!?.. А шош вы не б-боялися, кода т-творили так-к-кое на земном маль-ле-леньком шарике… З-за всё от-тветите… без-з-зумцы… врем-меч-ч-ко ещё придёт!.. Это тольки н-начало! С-л-лава Гос-споду, што н-недопустя мне увид-д-деть уже такое…

Рядом, к ноге старика пристроилась чья-то тоненькая сучка, виляя хвостом, семенила рядом, пытаясь покорно заглянуть в грустно потухающие глаза одинокого человека, как бы набиваясь к нему в гости, на рыбный его суп, который еще рано утром сварил, самый старый и уважаемый ветеран ВОВ.

Вот и знакомая калитка. Настырно, смело парламентарии барабанили, иногда поглядывали на село за спиной, на отдельных любопытных личностей, застрявших у своих палисадников, калиток, лавочек, в нетерпении выжидая итог встречи. Чтобы потом выслушать Нинку с Катькой, как отнеслись хозяева к такому мощному, всеобщему, единогласно и сознательно выверенному всеми жителями УЛЬТИМАТУМУ!
               
                5.

     Прошло три дня! Валерка на больших радостях выскочил из проходящего автобуса, и через балку, кротчайшим путём направился к родительскому дому. По дороге со всеми издалека здоровался, кепкой по старинке приветливо с уважением кланяясь.

Сразу заметил грамотный строитель больших домов, что народ как-то интересно на него смотрит, при встречном ходе забирает сразу всё левее и левее, или наоборот. Идёт, движется Букина Кирилла, — младший сын, уже понимая, что здесь, что-то не так!

Страхом обдало его душу, подщемило сердце: «Неужели, что с родителями?» — увеличив шаг, ещё быстрее дал ходкости своему здоровому телу, удивляясь очередному знакомому селянину, который, вдруг резко изменил траекторию движения, почему-то завернув к давно брошенному заросшему травой элеватору, где совсем нет никакой жизни, только со «здрастуй!» махнув ему рукой.

«Явно, что-то стряслось?.. Как пугало иду… Мож с одёжкой моей что-то не так…» — подумал строитель, внимательно оглядывая свой модный «хфасон», с рваными коленками на синих джинсах, с яркими новыми кроссовками по мелькающему низу.

Подходя к родительскому дому, оглянулся назад. «Точно!.. Что-то стряслось в родной хате!?» — подумал, — уколол, в своё испуганное сердце, уже гадая, представляя самое страшное. Будто немыми, застывшими окаменелостями стояли редкие люди у своих дворов, без слов наблюдая за молодым москвичом, с большой сумкой в правой.

Увидев сына в окно, отец первый обрадовался, — сказал:
  — Погодь мать… я сам пойду и скажу всё!

  — Ну, я тож выйду на крыльцо... посмотрю на сыночка... о новостях разных расспрошу, о здоровьечке всё выспрошу. Всё равно не гоже родное дитё так встречать… не гоже… не по-божески так, и хоть ты меня прибей… Нельзя так родную кровин… — женщина замолчала, засопливила носом, стала сморкаться, умилённо поглядывая на сына в светлое окно.

  — Сын у нас понятливый, всё правильно поймёт! — вываливаясь в сенцы, — ответил хозяин добротного двора.
               
                6.
 
  — Вот так сынок! Теперь ты всё знаешь… — на расстоянии выдохнул отец, смахивая выступившую испарину на мятом морщинистом лбу, не зная, куда глаза деть, как и длинные мозолистые руки. — Вот так село постановило!

Сын сидел на лавочке перед домом, совершенно пришибленный такой новостью. Жёсткий карантин надо было две недели выдержать, в летней кухне провести! На селе нет ни масок, ни разных обеззараживающих жидкостей, ни умных инструкций, поэтому, изволь Валерик выполнять требования важной бумажки!
 
Категорически исключить контакты с дворовой бестолковой ласковой скотиной, с родными, а с «бывшей» пассией и подавно! Как говорится, за «всё» меньше браться, за «всё» меньше хватать! Завтра же в район съездить и анализы сдать! Валерка знает, что всё вытерпит, — но Зинульку свою, он должен обязательно был в первый же вечер увидеть, поцеловать, и прочее-прочее-прочее!

А в голове молотком всё стучали и стукали батькины приказы, распоряжения: «…И к Дудничихе больше ни ногой, пока картина с  окончательным здоровьем вся не прояснится!».

По этому случаю, у местной Людки-самогонщицы, «первака» пять литров купил Валеркин отец. Ситуация требовала, чтобы сплошную дезинфекцию проводить к чему сын в родном дворе по нужде притронется.

По бутылкам «горючку» разлил, всем домочадцам вручил, чтобы неуклонно порядок стерильности все блюли, и не бай бог, требования документа нарушили. Все разговоры, все душевные контакты только на расстоянии, только в маске.

Мать из дочкиных лифчиков за вечер нарубила чашечек, резинок к ним от ветхих трусов нашив. Это любо, что размер позволяет всякие лицевые объёмы защитно охватить. Каждый день приходят проверяющими контролёрами, то Нинка, то Катька, чтобы внезапной проверкой проверить соблюдение договора, изоляции, карантина.               
               
                7.

       Сутками крикливый телевизор вещает, кричит, пугает небольшое село, коварной мощностью этого хитрого вируса, пытаясь всё больше и больше нагнать страха на бывших крестьян, на верных детей тайги.

В другом конце села, Валеркина Зинка отбивалась от матери:
  — Только попробуй хвостом вильнуть, к нему близенько коснуться; домой, тогда точно лучше не приходи!

  — Мам! Ну-у, что ты заладила?

  — А куды новую кофту напялила, а?.. Для кого наряжаешься чувырлой?..

  — Свиням давать? — смеётся в ответ радостная девушка, перед зеркалом красуясь, выкручивая округлые молодые формы, то так, то сяк!

Мать стоит в стороне, облокотившись на дверной косяк, нервно взбивает в кастрюльке тесто для блинов.

  — Што... у летнюю кухню к нему попрёшься?

  — Мам! Ну, я тебе уже десятый раз твержу! Сначала к Ольге зайду, новости узнаю… потом в магазин, а может ещё в клуб, в библиотеку загляну…

Мать начинает в голове выдумывать, что той в нагрузку купить для дома, и какую  книжку взять ей почитать…

  — Мам! Запиши всё на бумажку, я сейчас ничего не запомню!

  — Ну-у, конешно!.. Как же маткины слова запомнить… В голове «гульки» одни теперь муравьями роятся! Ох… и кому ты такая непутёвая нужна будешь? Прикрывая рот, тяжко вздыхает, от мучной пыли на рукаве — громко чихает, сразу дополняя: «Вымахала, а ума совсем нема!»

Устало идёт на кухню, на ходу с пола подхватив шерстяной носок, бросив его на лежанку печи, еле слышно бурчит:
  — Всё равно, не возьмёт он тебя… вот увидишь… там москви... (гулко падает поварёшка на пол, обрывая звуки сердечной боли переживающей матери).

Для Зинки это слёзная тема! Но она виду не подаёт, наоборот визуально цветёт, прихорашивается, знает: Валерка из столицы, духи её любимые, настоящие привез, а ещё, свои зелёные искрящиеся глаза, по которым очень соскучилась. И ей сейчас всё по боку, всё мимо! До неё сейчас никто посторонний не достучится! Ей надо тихенько, незаметно попасть в знакомый двор, себя показать, жениха увидеть, поговорить, а там, как получится! Зинка хорошо тот двор знает, поэтому нарядные туфли исключаются. Только разбитые кроссовки там нужны, так как по огородам, по липкой пашне будет пробираться её настырная, часто неунывающая душа.

Деловито крутанувшись по селу, в нарушение народного ультиматума, Зинка «торпедоносцем» взяла курс ближе к лесу, к людским огородам. Перелезла через изгородь из горбыля, загнав болючую занозу в точёно-сбитую ляжку, в самой высокой её части. Спрыгнув, смело сгруппировалась, огляделась, тут же забыв о «ранении», и низенько двинулась бойцом по чернозёму, до самого знакомого окошка.
 
К нему подкралась, замерла, приведя в чувство собаку во дворе. «Надо же, как тихонечко иду, крадусь, — а чувствует старая животина «чужого»!» — подумала отчаянная девушка, злясь на взбесившегося пса, дёргающегося на крепкой цепи внутри двора.               
               
                8.

         Валерка вздрогнул, с «читающего» дивана вскочил, увидев знакомый разукрашенный образ в окне, который ладонями, как крылами закрылся от дневного любопытного света, внимательно вглядываясь вовнутрь одиночной его «камеры». Как Ромео метнулся к свету.

Замер, в улыбке расцвёл, с тоской, слышно заговорил, поглаживая стекло, кое только сейчас поцеловали пухлые девичьи губы, оставив ярко-красную метку. «Ну, ты в своём духе, Митривна!.. Я как чувствовал, что выстрелишь!» Зинка цветёт, как немая кукла молчит - на пыльном налёте стекла, пальцем рисуя слова любви к нему: про то, что соскучилась, что сил уже нет, разлуку терпеть, про то, что она не верит, что он привёз заразу. — Только не знал: или чёртом из печной трубы вывалишься, или в дверь невидимкой войдешь, или в окно пчелой впорхнёшь!? — читая её откровения слова, — не громко говорил Валерка, любуясь ладной селянкой, её белозубой улыбкой, здоровой, и уже загорелой кожей.
 
«Я хочу к тебе – туда!» — вновь пишет на стекле молодая девичья рука, уже всю пыль, исписав, соскучившимися очами разглядывая его ответ в любимой лучистой зелени.

  — Если не боишься, — приходи вечером… хотя Зин… я честно не знаю… четырнадцать дней. Может и того… а вдруг правда! Тогда хана селу будет… Я завтра поеду в район сдавать тест… Может Зин… после… а если? — нёс, разное буроил затворник, понимая, что упёртую Зинку это не тронет, не согнёт!

  — Значит, ты по мне совсемочки не соскучился!.. Понятно!.. Скажи честно, —  москвичку нашёл? — на девичьих густых ресничках, испуганно запрыгало неподдельное беспокойство и растерянность, вниз выгибая уголки расстроенных губ. Тонкий её пальчик печально застыл, не зная, что ещё выводить.

  —  Лисёнок!.. Ну, ты чего выдумываешь, а?.. Мы ж договорились. Ну, не трави мне душу!
               
Зинка вновь улыбается, сызнова льнёт к оконной раме, во взгляд, напуская таинственности, стеснительно делает долу его, мурлычет, плетёт — словно воркует:
  — Валер… слышишь... а ты знаешь… а я… а я… сейчас пришла в твоём последнем дорогом подарке... — не веришь?..

Жених начинает тормошить память, вспоминает посылку, оживает:
  — Да ты что?.. И что-о... тютелька в тютельку, прям подошло?

  — Трусики прямо влились, а бюстик чуть маловат! Ну-у... ты ж не хочешь посмотреть?.. — притворным лисёнком скисает её хитрое личико, делая обмякшими плечи, расстроено чувствуя ноющую боль смолистой щепы в сладко млеющем теле.

  — Лисёнок... ты просто не понимаешь всей беды... если что... вдруг!..
 
  — Тогда я пошла, граф Монте Кристо. Прощай трус!

  — Да постой, Зин!.. Ну, чё ты сразу — трус да трус! Ладно… когда темень на село наползёт, — приходи, только чтобы тебя никто не видел, — хорошо! Наш дом на особом положении теперь... муха во двор без разрешения не залетит. Стукнешь два раза в окно, — окончательно соглашаясь, ломается затворник, представляя свою спелую Зинку в его «кружевном».

Слышно скрипнула калитка во дворе. Зинка приложила палец к губам, села на завалинку, вжалась в стену.

Мать зашла в сенцы, постучав в двери, жалобно крикнула:
  — Сыно-ок! Слышишь меня?..

  — Да, мам!

  — Тут, Екатерина Антиповна приходила. Сказала, што видела младшую Дудничиху, всю расфуфыренную, неслась куда-то в сторону бора и загородья.

  — А я причём, мам? — равнодушно ответил сын, показывая через стекло гостье, чтобы та спряталась за углом, уже предугадывая дальнейшие шаги матери.

  — Да, я… это так… сыночек… а вдруг?.. Ты не обижайся на меня родной. Переживаю я за всех, вот сердечко и болит… понимаешь?.. Господи, скорей бы эта неделька пролетела, душу успокоила… — уходя, ответила седая женщина, направляясь на огород.

Открыла скрипучие большие ворота, глянула на соседнюю улицу, на сосновый бор, на сотки ухоженной плодородной земли, на синеющее родное небо, всё в белых рваных облачных лопухах. Вздохнула, тронулась назад, ещё раз искоса зыркнув на небольшое оконце кухни. За крепким срубом хоз.постройки, тростинкой прижавшись, стояла Зинка, и не дышала, в пяти метрах чувствуя материнскую беспокойную душу.

Знакомо скрипнула входная дверь в дом. Двор вновь загрустил, погружаясь в тишину, в раздумья. Только дряхлая собака изредка лениво бурчала, обижаясь на хозяев, так и не научившихся понимать его звуковые предупредительные команды.
               
                9.

       Утром, следующего дня, два счастливых уставших человека, вышли из летней кухни, и под ручку пошли по всему селу на главную дорогу, к рейсовому автобусу, совсем не обращая внимания на своих обеспокоенных земляков, и их строгий ультиматум.
 
После обеда вернулись вновь в свою небольшую уютную кухоньку, где прожили ещё семь суток, чтобы потом вновь отправится в центральную усадьбу за результатами, которые ещё раньше, точно предсказывала терпеливая и смелая Зинка.
 
Ровно через девять месяцев, в Москве, у молодых Букиных родилась красотулька малышка, которую назовут в честь женщины врача их районного мед. учреждения. Это она, от непривычной ответственной нагрузки, не сразу выйдет к ним, чем сильно напугает молодых. Появится уставшая, полуголодная, совершенно разбитая, но с улыбкой под маской; из-под которой прозвучит приятный голос, объявляя испуганной паре — их спасительный, и объединяющий на всю жизнь «отрицательный» результат.
               
                Май 2020 г.