С миру по нитке - голому на рубашку

Конечно, я не столько удивился сколько обомлел, просто был ошарашен, когда шагнул на трап и мгновенно почувствовал себя персонажем сказки " Двенадцать месяцев": четыре часа назад я поднимался по скользким ступеням трапа в ленинградском аэропорту, застуженном, заваленном сугробами и вот, выйдя из самолёта в Тбилисском аэропорту, попал в наше ленинградское лето с его непременно моросящим дождичком, зелёной травой и зелёными кустарниками и даже с родной до боли летней температурой 17 градусов.

  Это было моё первое посещение Грузии в конце января 1965 года. Меня откомандировали на ликвидацию аварии на Тбилисской ГРЭС, расположенной в городе Гардабани в сорока километрах от столицы.

Как законопослушный российский гражданин я купил билет на электричку до Гардабани за 40 копеек. Народа было немного, но на последующих остановках вагоны постепенно заполнялись. Мою задумчивость, вызванную инцидентом в автобусе, привезшим меня из аэропорта, прервал зычный трубный бас. Вначале на грузинском, затем на русском.

- Былэтики, прыготовил былэтики!- Высокий грузин в синей железнодорожной форме быстро шагал по вагону, держа поседевшую на висках голову неизменно прямо, чуть задрав кверху, как солдат на параде, продолжая трубить про билетики.

Я оглянулся. Два пожилых контролёра в такой же синей форме медленно продвигались, собирая дань каждый со своего ряда. Я слышал звенящий звон монет. Когда он приблизился к нашим скамьям, я протянул билет, но контролёр словно не заметил мой жест и взял билет у старой грузинки, сидящей напротив, надорвал и вернул ей.

Сосед мой, молодой грузин со свежебритыми щеками небесной голубизны, выгреб из кармана пригоршню мелочи и, не глядя высыпал в ладонь контролёра, заранее сложенную лодочкой. Лодочка тут же нырнула в карман кителя. Точно такая же ладонь ныряла в карман другого контролёра.

  Порою звон высыпаемых монет заглушал стук колёс на стыках рельс. Меня это уже не удивляло. В Грузии не принято жить на одном окладе, как я понял из слов моего соседа в автобусе. Я тогда ещё мог удивляться. Но кто из нас, ленинградцев, не удивится, увидев в автобусе объявление, нацарапанное от руки красным карандашом на оборванном клочке бумаги:-Стаимасть праезт автобус 27 коп.-

  Не привлекательный антураж объявления задел моё внимание, а эти самые 27 коп. Почему 7? Мы в России привыкли к округлённым ценам: 5, 10, 20 и т.д. А тут - 7.
Это же пять плюс две копейки, те самые заветные, телефонные, самые дорогие для влюблённых сердец, которые никому просто так не отдашь. А здесь 27! Ни к селу, ни к городу. Но я вскоре понял почему. Две копейки заменяются пятью.

 Кондуктор, рыжеволосый детина, с торсом пред которым петергофский Самсон покажется гномом, протянул широченную ладонь, на чьей поверхности уместится бутылка и пара гранённых стаканов. Сосед мой положил в неё смятую рублёвку, а я опустил две монеты по 20 копеек. Ладонь сжалась в кулачище и тот опустился в кожаную сумку, висящую на широком ремне, переброшенном через плечо.

 Мощное тело продолжило продвижение, протискиваясь меж сидений.
-А как же сдачи?-растерянно прошептал я.
-Какой сдача!?-метнул в меня грозный взгляд мой сосед красавец грузин.-Разве можно жить один оклад?!

В тот момент разочарования и обиды я не понял смысл высказанного им. Мои 13 копеек всё дальше удалялись от меня. Мы, живя от получки до получки, ценили каждую копейку. Ведь за неё можно было купить коробку спичек.(Это сейчас даже за 10 рублей ничего не купишь) А за 13 копеек я бы дома купил городской батон и мне бы его хватило на два дня. Но теперь мой батон ляжет на чужой стол.

Я было даже разозлился, но вскоре устыдился, увидев, что никто не требует сдачи и даже многие отказываются от предлагаемых билетов. И здесь только я понял смысл слов соседа. -Разве можно жить на одном окладе?
 -Но что он имеет с этих копеек?- недоумевал я. В автобусе было, я подсчитал ,40 пассажиров. Никто не получал сдачи, даже с рубля. Ну допустим он имел с каждого 10 копеек. Итого- 4 рубля. Туда и обратно - 8 р. За рабочий день 5 рейсов. Итого  в день 40 рублей

За месяц , 22 рабочих дня, 880!!! Это почти в 10 раз больше моего оклада.
А за год, если умножить на 11 месяцев... Наш кондуктор каждый год становится лауреатом ленинской премии!
 Зачем кондуктору работать докером, таская шестипудовые мешки, если ему достаточно носить сумку через плечо.

Как потом я выяснил сдачу мелочью давали только в магазинах. Но, правда не во всех. Как-то раз я купил плоскую батарейку 4,5 вольт за 37 копеек. Я подал рубль продавцу. Тот кинул его на поднос, где лежали горка мелочи и рубли, и вышел в соседнее помещение. Он отсутствовал минуты три.
-Вы  ещё желаете что-то купить?- с ласковой настороженностью спросил продавец.
-Нет, нет,- поспешил я заверить его,-я жду сдачи.

Гипсовая маска лица под аэродромной кепкой застыла в гримасе то ли оскорбления, то ли презрения. Он схватил поднос с деньгами, швырнул передо мной на прилавок и вышел вон. Я отсчитал положенные на сдачу 63 копейки и покинул магазин.

Нет, не все разумеется, грузины, имеющие доступ к чужим деньгам, так откровенно и нагло ощипывали своих сородичей и туристов. Случай, происшедший со мной на почте, изумил меня. Зарплату нам пересылали по почте. Почтовый работник сухонький старичок, менгрел, как я потом узнал от него, выдал мне зарплату рублями. Целостность сторублёвой пачки, аккуратно упакованной в банке, была нарушена. Две узкие бумажные были полоски надорваны.

Я пересчитал деньги, не хватало семи рублей. Я вернулся на почту и заявил о недостаче. Старик выслушал меня молча, часто моргая, потом выдвинул ящик, отсчитал семь рублей и не произнеся ни слова подал мне.

Судите сами, что я мог подумать о таком благородном поступке. Я купил бутылку "Тетры", кремлёвского вина, подаваемого на банкетах, и мы со стариком распили её, сидя под цветущим абрикосом. Прощаясь, он сказал как-то обыденно, как говорят о
пустячке:-Прости внучок, я думал ты нэ замэтишь.

Ещё мне врезалось в память покупка хлеба.
В том магазине продавалась только лаваш, такая большая круглая лепёшка толщиной 5-7 сантиметров. Я каждый день покупал здесь полкило. Хлеб всегда был свежий и иногда даже горячий как бы с пылу жару. Продавец, всегда весёлый , подвижный как ртутный шарик, напевая и озорно подмигивая одним взмахом широкого ножа отрезал ломоть и швырял его на весы.

Стрелка весов судорожно металась, как говорят от Москвы до Магадана и никогда, ни разу не доходя до нулевой метки голосом продавца объявляла:- 68!
Я отсчитывал 70 и уходил довольный. Но однажды вместо привычного продавца за прилавком стоял мальчик лет двенадцати, очевидно, его сын.
 Он долго примеривался, прежде чем начать отпиливать мне полкилограммовый кусок.

Потом положил его на весы, дождался когда стрелка остановится. Я взглянул и опешил. Я подумал, судя по размеру ломтя, что в нём грамм 800. Но оказалось- 480 грамм.  И ещё больше я поразился, услышав сказанное на чистом русском: -С вас 36.

Выходит я целый месяц чуть не вдвое переплачивал за хлеб.
Да-а, воистину ни один грузин не может жить на одном окладе, как и все продавцы газет, чья трёхкопеечная обходилась мне в 10 ,15, 20 копеек в зависимости от наличия  мелочи в кармане.

Ещё мне запомнился рынок.
Я, чтобы больше не чувствовать себя униженным, посетил его всего лишь раз. Впечатление сногсшибательное! Такое ощущение, что ты оказался в волшебном мире, в пещере Алладина или во дворце Шехерезады.

 Повсюду возвышались горы драгоценностей: золотились лимоны, полыхали мандарины, горели гранаты, изумрудом сверкала зелень пряных трав, всеми цветами радуги взирали на тебя бесчисленное количество коробочек с иноземными приправами, дымилось парное мясо, словно барашка только что освежевали, алели пучки редиски и даже сам воздух рынка был аппетитно ароматен.

Волшебный мир! Волшебные цены в сравнении с нашими ленинградскими упоительно антикварны! Но...народные толпы вытекали из ворот рынка загружённые авоськами с  мандаринами, с телячьими и бараньими рёбрышками,  с пучками зелени и даже с живыми поросятами, отчаянно визжащими.Но кому приятно, когда тебя тащат куда-то, держа за задние ноги на виду всего проспекта Руставелли.

С моим существованием на одном окладе на рынке делать было нечего. Мне больше нравилось бродить по узким улочкам старого Тбилиси. Запомнилась улочка из двух-трёх этажных аккуратных домиков, медленно поднимающихся в гору.
Её, очевидно, пересекало множество улиц, потому что бесчисленные светофоры на перекрёстках выглядели новогодней гирляндой, бесконца меняющей расцветку.

  На этой улице я увидел необычную для больших городов сценку городской грузинской жизни. Пятеро мужчин , двое молодых и трое пожилых весьма упитанных добрячков явно о чём-то спорили, громко крича и жестикулируя, особенно один из молодых, который извивался ужом, приставая с вопросами то к  одному, то к другому и обиженно восклицая:-Вах! Вах!

С балкона второго этажа раздался грозный окрик. Мужчина в пёстром халате перегнулся через перила и что-то прокричал.
 Все пятеро  затем умолкли на пару секунд, но тут же одновременно загалдели, посылая в ответ, очевидно, неприятное, так как мужчина на балконе закрыл уши ладонями и укоризненно закачал головой. Из дверей парикмахерской выскочил мужчина росточком метр с кепкой, с мыльной пеной на одной щеке.

 Он бросился на пятерых с кулачками и, подпрыгивая, стал колотить их в спины.  А они в пятером вдруг расхохотались, пытаясь каждый обнять недобритого. Человек на балконе заулыбался, потирая руки.
 Из распахнутых окон высунулись мужские и женские лица, что-то кричащие, смеющиеся, довольные, кто-то призывно махал рукой, приглашая на застолье.

Разве можно увидеть такое в чопорном Питере, или самодовольной Москве?
А вот ещё одна сценка городской жизни Тбилиси.
  По проспекту Руставелли, для тбилисцев это что Невский для ленинградцев, медленно катила чёрная "чайка" с открытым верхом. В ней стояли четверо солидных мужей с непокрытыми головами, светящимися голубой сединой.

Одеты они были в одинаковые чёрные пальто со стоячим воротником, в белоснежные рубашки с распахнутыми воротами.
В их словно окаменевших горбоносых лицах застыла орлиная гордость и неприступность скалистых обрывов над бегущими водами Куры, что хорошо видно от подножья памятника царице Тамары.

Ещё бы!.. "Чайка" правительственный лимузин! А у них она собственная! Личная!
Единственный личный экземпляр! Наверное, скорее я не ошибусь, если каждый из них  воображал себя Генсеком.

- У нас таких генсеков в изобилии,- заявил как-то за фужером "Киндзамариули" мой друг, грузин из Кутаиси Георгий Шония.-Есть у нас высший слой общества, элита, живущая по своим неписанным законам. А они формируются незримым, негласным денежным фондом, переходящим из рук в руки. Ты можешь взять сколько требуется тебе без процентов и сроков возврата.

 И возможно не придётся возвращать полученную сумму, но однажды тебе позвонят с просьбою в зависимости от твоего статуса в обществе  замолвить словечко перед прокурором,  или помочь бездарному отпрыску поступить в престижный московский вуз, или подыскать доходное местечко дальнему родственнику, да мало ли этих просьб. И ты обязан, разбейся на смерть, но выполнить любую просьбу, иначе вылетишь из элитного круга как из чёртова колеса.

 С миру по нитке - голому на рубаху.
Эту древнюю русскую пословицу я запомнил с детства и воспринимал её всегда как
аксиому человечности к попавшему в беду человеку.   
 Но вот оказавшись на Кавказе, я обнаружил, что наша пословица здесь звучит совершенно иначе.
 В переводе с грузинского:- Если с миру не возьмёшь по нитке, то будешь жить на одном окладе.