Мы никогда не будем прежними...

Я смотрю на неё. Она отворачивается и делает вид, что увлечена поджариванием гренок. Я вспоминаю, как раньше проходило наше утро. Смех, поцелуи, шутки, бесконечные разговоры, которые продолжались с того места, на котором вчера мы уснули.

Солнце светит в окно.

Оно вообще как будто бы не заходило для нас. У меня было ощущение, что вся моя жизнь, с момента первой встречи, была насквозь пропитана солнечным светом. Прогрета, как вода в нашем заливе на даче.

И да, чувство радости, не покидавшее меня до последнего времени, очень напоминало мне лето детства на даче у бабушки. Запах вишневого варенья, которое варили в медном тазу, усы от молока с пенкой, чёрные пятки от постоянного бега босыми, интерес к каждому дню, жаркие полуденные часы, в которые заставляли читать. И ожидание команды «Купаться!», чтобы радостно нестись на пляж.

Вот именно это счастье удивительно вернулось в мою жизнь, когда мы впервые столкнулись с ней.

Это была какая-то очередная рекламная акция очередных партнёров. Дамы в вечерних платьях, мужчины в пиджаках и галстуках. Невыносимо скучно, но работа. Поговорив со всеми, я намеревался вернуться домой, выпить и погонять в «Танчики». Но тут мелькнула она. Я заметил белизну спины и рыжую прядь волос. Что-то мягко толкнуло меня в солнечное сплетение.

Я пошёл по залу в поисках этого видения, на ходу дорисовывая образ. Посмеиваясь в глубине души и представляя, что сейчас меня встретит очередной пустой «смолл-ток». И я вернусь-таки в свою берлогу, убедившись, что чудес не бывает.

Она стояла возле фуршетного стола с пустой тарелкой. Я подошёл сзади, ощущая странное волнение. Голос мой, как у подростка, сломался, когда я решил начать разговор:
- Никак не можете решиться?
Она обернулась, поразив меня теплом карих глаз. Рыжая с карими глазами? Нет, не с карими... Цвет спелых каштанов, представляете? Когда на них светит солнце.
- Пытаюсь прислушаться к себе, но ничего не выходит.
- Может быть паштет? Мидии? Фруктов?
- Вы знаете, стыдно признаться, но я, пожалуй, съела бы пиццу.
- Может быть тогда нам сбежать отсюда? Я знаю неплохую пиццерию поблизости.
Она взглянула на меня. Ох, этот взгляд, который всегда вызывал у меня ощущение, что я лечу с горы, и душа замирает - весело и страшно одновременно.
Она посмотрела так прямо, так открыто. Я опять почувствовал себя подростком, который не может выровнять дыхание, приглашая одноклассницу в кино.
Наконец она произнесла:
- Прекрасная мысль! А давайте!

Она взяла меня под руку таким движением, как будто делала это всегда. Мы направились к выходу. В гардеробе я никак не мог подать ей правильно пальто. Она запуталась в рукавах и рассмеялась.

И вот тут я понял, что пропал. Что солнце, которое сейчас так неожиданно выглянуло для меня, пронизывает меня насквозь.

Я хотел доехать на машине и уже подал знак швейцару, когда она сказала
- Давай пойдём пешком? Чувствуешь, как пахнет дождем и свежей листвой? Мне жалко тратить это время.

Я молча махнул рукой швейцару, отменяя подачу машины и мы пошли рядом.

О чем конкретно мы говорили по дороге и в пиццерии я не помню. Мы обсуждали все на свете, как друзья детства, которые не виделись много лет. Вы же знаете , как легко говорить с теми, кого знаешь с детства.
Но вместе с этим, я никак не мог поверить в происходящее.

Я периодически терял нить повествования, она смеялась. Когда она смеялась, крылья носа её раздувались. Она знала эту особенность. От этого нам обоим становилось ещё смешнее.

Мы очень много смеялись. Иногда нам достаточно было посмотреть друг на друг, чтобы прыснуть от смеха.

Сейчас она смотрит только в сторону. Я давно не видел ее глаз. Я давно не слышал ее смеха. Мои шутки перестали быть смешными для нее. Я даже не заметил того момента, когда на ее лице появилось это выражение серьезной сосредоточенности и отстраненности. Я идиот!

«Смеяться и стонать вместе» - когда-то это было принципом наших отношений. Мы его радостно воплощали с первого же вечера знакомства.

Из пиццерии мы пошли пешком ко мне. Я никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Я так волновался, что руки ходили ходуном. Она отобрала у меня ключи и неожиданно легко и интуитивно открыла замок.

Она сразу освоилась в моей квартире. Утром у меня возникло ощущение, что она всегда была здесь. Всегда готовила завтрак. Сидела на подоконнике и курила. Пела в ванной. Писала списки того, что я должен купить. Я в первый же день перевёз ее вещи к себе. Вместе со всем ее дендрарием и аквариумом с черепахами.

Через неделю я узнал, что она фрилансер. Пишет статьи для разных изданий, периодически что-то переводит с английского, немецкого и французского. У неё не было никакой привязанности к чему-то, кроме её дендрария и черепах. Теперь появился я.

Я удивлялся тому, насколько она свободна и неуловима. Как будто совершенно независима. Я понимал, что никогда и ничем не смогу удержать ее. Но я хотел. Потому что при одной мысли, что однажды это рыжее солнце может покинуть мою жизнь, мне становилось тесно и кончался воздух в легких.

Ее не интересовали ни вещи, ни деньги. Она могла пойти и спустить весь гонорар на книги, а потом две недели питаться лапшой быстрого приготовления и даже не замечать этого. Но комфорт она любила. Определенно предпочитала хорошие рестораны обычным кафе, качественную одежду ширпотребу, натуральные ткани искусственным. Но в тоже самое время она могла легко отказаться от всего этого. И, к примеру, не работать, если не было желания или вдохновения.

Когда вдохновение покидало ее, она была невыносима. Она не умывалась и не причесывалась. Лицо приобретало выражение брезгливости. В эти периоды ее нельзя было трогать, задавать вопросы, пытаться обнять или рассмешить.

В первые разы я совершенно не понимал, что происходит. Я пытался поговорить, прояснить что-то, обнять силой, поцеловать. Я покупал цветы, пытался дарить подарки. Если я целовал ее - она брезгливо вытирала щеку тыльной стороной руки. Если пытался обнять - не прижималась, обвивая меня всей собой, как обычно, а безвольно обмякала в моих руках, глядя в сторону, поверх моего плеча. Подарки, которым в обычное время радовалась, как ребёнок, равнодушно складывала на столе в прихожей. Цветы забывала на кухонном столе. Хотя обычно подрезала концы острым ножом, ворковала над ними и лучилась счастьем.

В моменты, когда ее покидало вдохновение, мне казалось, что весь мир погрузился во тьму. Что меня поцеловал Дементор. Что радость уже никогда не вернётся. Иногда она тихо плакала, сидя на подоконнике и я умирал от своего бессилия.

Но также неожиданно, как это начиналось, оно и заканчивалось. Проснувшись утром, я вновь ощущал волшебный запах кофе с кухни, она, пританцовывая, входила в комнату и падала в мои объятия.

Однажды, когда мы выпили особенно много, она призналась, что эти приступы потери смысла жизни преследуют ее с детства. Что она сама их ненавидит, но сделать с этим ничего нельзя. Все, чему она научилась  - это переходить в режим повышенного энергосбережения и отстраняться. Поэтому она всегда избегала жить с кем-то. Поэтому не хотела детей. Поэтому старалась выстроить свою жизнь максимально независимо от всех. Чтобы не объяснять. Чтобы не трогали.

В каждом из этих приступов ей казалось, что она умирает. Что ничего больше никогда не будет. И каждый раз, возвращаясь из них, она радовалась этому миру, как первый раз.

Я предложил психиатра. Она посмеялась
- У меня и справка есть. Их у меня было столько, что могу звездочки рисовать на фюзеляже. Ни один из них не смог обьяснить мне, что это. Ни один не смог мне помочь. Я пила таблетки горстями и мне становилось ещё хуже. Я больше никуда не пойду. Я нашла свой рецепт. Если тебе это не подходит, я сегодня же могу уехать.

Конечно же я согласился на все что угодно - лишь бы она улыбалась.

В остальном наша жизнь текла настолько счастливо, что иногда это было непереносимо. Я уезжал из дома, мчался с бешеной скоростью на машине по ночному городу, с открытыми окнами, независимо от времени года и орал.

Невыносимо было ощущение бесконечного счастья и такого же бесконечного, сводящего с ума страха потерять ее. Мне казалось, что однажды, в один из своих приступов, она уйдёт так далеко, что забудет дорогу назад.

Поток воспоминаний прервался ее вопросом

- Тебе сделать кофе?
- Да, спасибо большое.

Мой голос звучал жалко и заискивающе. Она ускользает от меня, как вода сквозь пальцы. Я не могу подойти и дотронуться до неё.

Она спит уже месяц в другой комнате. Я почти не вижу ее. Она выходит ко мне только в утренние часы. Я не знаю почему только в утренние. Я не могу решиться спросить у неё , что делать дальше. Я боюсь, что если я скажу одно неловкое слово, не станет даже этих утренних часов. Я не знаю, когда она уходит. Я только слышу хлопнувшую дверь и шум лифта.

Когда я возвращаюсь с работы, мне кажется, что в квартире никого нет. Но вот ее вещи, вот ее пиджак. На нем рыжий волос и легкий запах ее духов. Вот ее зубная щетка в ванной. Вот ее чашка. Как всегда не допила два глотка.

Она садится напротив меня, по-прежнему глядя в окно, теребит прядь волос и молчит. Невыносимо молчит. Пропасть между нами становится почти непреодолимой. Я бросаюсь в эту пропасть, с надеждой допрыгнуть до неё.

- Может погуляем сегодня? Хочешь, я не поеду на работу? Съездим в твой любимый парк, попьём кофе?
- Прости, я не могу. Мне надо идти.

Я не допрыгнул. Я в очередной раз валяюсь на дне этой пропасти и мне снова надо карабкаться, сдирая в кровь руки и ноги, чтобы оказаться наверху, на своей стороне.

Она выходит из кухни. Я не слышу, как она собирается. Но слышу отчетливо, как хлопает входная дверь.

Я вновь убегаю в воспоминания - что мне ещё остаётся?
Я прокручиваю в голове кадры, как будто другой жизни. Наш первый отпуск на море. Она не просто радовалась всему. Она была похожа на птицу, которую выпустили наконец из клетки и которая никак не может поверить своему счастью.

Мне нравилось открывать ей мир. Показывать то, что уже видел миллион раз. Этот мир через неё становился удивительно наполненным. Все обретало иное звучание, цвет, запах, вкус.

Она боялась лазить по скалам. Мне казалось, что это просто. Она злилась на меня, но потом мужественно и сосредоточенно брала новое препятствие. Ей не нравилось, когда я хвалил ее. Ей казалось, что в этот момент я разговариваю с ней, как с лошадью, которая перепрыгнула барьер или как с ребёнком. Она просила только обнимать ее. И я обнимал.

Из воспоминаний меня вырвал телефонный звонок. Мама. Как всегда некстати. Но наши родители, наверное, всегда некстати со своей тревогой о нас.

- Да, мам.
- Сынок, я волнуюсь. Ты как там?
- Мам, все хорошо. Я в порядке. Собираюсь на работу.
- Ты поел?
- Да, ... меня покормила.
В трубке повисло молчание.
- Сынок, мы с папой хотим поговорить с тобой. Когда ты приедешь? Мы давно не виделись. Ты месяц уже даже не звонишь сам. Мы очень волнуемся. Ты совсем один.
- Мама, я не один. Со мной ....
- Сынок, я все понимаю. Тебе сейчас очень сложно. Но у тебя есть мы. Ты всегда можешь на нас положиться. Заедь пожалуйста.
- Хорошо, мам. Я подумаю. Я обязательно заеду на неделе.
- Я люблю тебя, сынок.
- И я люблю тебя, мам.

Я принял душ,глянул на себя в зеркало. На меня смотрел кто-то, лишь отдаленно напоминавший меня. Круги под глазами, осунувшееся лицо, минимум - недельная щетина. Надо побриться и привести себя в порядок. Ей наверное неприятно смотреть на меня.

Я зачем-то прошёл в ее комнату. На пианино стояло ее фото в рамке. Когда она его успела напечатать? Она не очень любила фотографироваться. А я, как раз наоборот, обожал снимать ее.

Этот кадр я поймал, когда мы в последний раз были на море. Загорелая, смеющаяся, вся в соленых брызгах и песке. Каштановые глаза пронизаны солнцем, которое всегда было вокруг неё и в ней самой.

Я ощутил, как к горлу поднимается комок. Стало тяжело дышать. Все упущено. Все потеряно. Она уходит. Ещё немного и она окончательно захлопнет дверь!

Нет! Нельзя поддаваться унынию. Я справлюсь. В конце концов, все можно изменить пока все живы. Я попробую. Я сегодня вечером попробую зайти к ней в комнату и поговорить.

С этими мыслями я собрался и вышел из дома. Так и не побрился, но ничего, вечером. Я машинально кивнул бабулькам у подъезда и пошёл на стоянку.

Анна Никитична жила в этом доме уже давно. С начала заселения. Внук купил ей квартиру. А что? Район зелёный, спокойный. Магазин рядом. Опять же, палисадник есть. Цветы можно сажать, зеленушку всякую. На дачу ездить стало тяжело.

Соседа Андрюшу она знала уже лет пять. Хороший мальчик, вежливый. Работает. Помогал ей рассаду вниз снести. Вот только несчастливый.

- Слышь, Марин - сказала Анна Никитична соседке - жалко его аж до слез.
Анна Никитична промокнула глаза краешком платка.
- А чего такое?
- А ты не слышала чтоли? Девушка - то его, месяц назад из окна выпала. Сразу насмерть. Такая красивая пара была. Я думала уж скоро детки пойдут. А вон как жизнь повернулась. Он с тех пор на себя совсем непохож стал. Ходит, как привидение. Ох, беда.

И Анна Никитична горестно покачала головой.