Брат ворон

«Брат ворон» - так в «Капитанской дочке» обращается к ворону орёл из калмыцкой сказки. И тут некоторые могут сказать: «Ну, и что удивительного, ведь «брат» - обычное для того времени обращение, даже если оно и в сказке». Не буду спорить, а лишь добавлю, что обращение это не только обычное, но и имеющее много значений, т.к. кроме кровных братьев Пушкин показывает читателям и других «братьев». Например:
1. названых, т.е. тех, кто побратался с кем-нибудь или считается братом кому-нибудь (см. об А.А.Дельвиге: «Мы рождены, мой брат названый, Под одинаковой звездой»);
2. по лицею, а также «по музе, по судьбам» (Кюхельбекер);
3. в шутливом употреблении, но всё же через слово «музы» (о П.А.Вяземском: «Мой дядюшка -- не дядя твой, Но, милый, -- музы наши сестры, Итак, ты всё же братец мой»);
4. из религиозного братства (и если монах Пимен говорит без слова «брат»: «подай костыль, Григорий», то до этого он обращается к нему «брат Григорий»);
5. декабристов, являющихся не только единомышленниками, но и «друзьями, товарищами, братьями»;
6. «своих братьев» (Дон Гуан. - Да кто ж меня узнает? Лепорелло. Первый сторож, Гитана или пьяный музыкант, Иль свой же брат нахальный кавалер») или «наш брат» -«Наш брат русак без сабли обойдется» (1).
И т.д, и т.п. но, поскольку ворон из калмыцкой сказки обращается к орлу со словом «батюшка», то сразу же и сверяем наличие основного прототипа в лице Пушкина именно по отцу Сафара. Ну, а когда рассказчик называет этого отца и «гением», и «Аполлоном», то нам мгновенно вспоминается и сам Пушкин-гений, и его маска в виде Аполлона-Феба, который «пас стада у Адмета», будучи при этом в ссылке. И мы догадываемся, что время первого рассказа Таз-баши совпадает в подтексте со временем южной ссылки Пушкина, во время которой Воронцов и получил «известный чин». Дата получения этого чина известна – 7 мая 1823-го года, когда М.С.Воронцов получил должность генерал-губернатора Новороссийского края и полномочного наместника Бессарабии.
А вот как Безруковский и Таз-баши из «Осенних вечеров» обсуждают первый рассказ. «Ну, господин Таз-баши, -- сказал Безруковский, когда тот кончил свой рассказ, -- твоя история заставит многих, говоря по-вашему, положить в рот палец удивления. Слыхали и мы на своем веку о подобных производствах, но вряд ли кому придет в голову выбрать их сюжетом для своих повестей. -- Отдавая всю справедливость замечанию вашего высокоблагородия, -- отвечал Таз-баши, -- я все-таки позволю себе спросить с должным почтением: по какому пункту вашей эстетики сюжет мой осуждается на отсечение руки? Если по своей необыкновенности, то летопись защитит меня, а если только по особенной организации вашего русского вкуса, который часто видит черное в белом, то я, право не виноват, что судьба очернила мое лицо татарской физиономией и разлила эту черноту по всей крови моей. Сами согласитесь, что мне легко бы пожаловать моего дедушку в чин муфтия с подобающей важностью, но мог ли я, не кривя душой, говорить против достоверных сказаний летописи. Я друг эстетики, но еще более друг истины».
Уловили? Вот он расчёт Великого мистификатора, что «вряд ли кому придет в голову выбрать их (т.е. производство в чин - С.Ш.) сюжетом для своих повестей». Но при этом и подсказка о том, что самые невероятные сюжеты «летопись защитит»! Вот мы и сверяем постоянно разные сказочные сюжеты с биографией Воронцова. Тем более что Пушкин просто так слова не использует, они у него со смыслом. Да и перед написанием «Капитанской дочки» он ведь не зря завершил «Золотого петушка» стихом «Сказка ложь, да в ней намёк», который надо понимать не только в качестве лозунга, но и в качестве руководства к действию. И поэтому надо проверить – а нет ли в «брате вороне» намёка на родственную связь между «орлом»-Пушкиным и «вороном»-Воронцовым?»
Итак, ищем основания для того, чтобы Пушкин мог бы сказать М.С.Воронцову слово «брат». И вот оно первое: двоюродный дядя М.С.Воронцова - граф Артемий Иванович Воронцов, 1748г.р., оказывается, был женат на двоюродной сестре бабушки Пушкина М.А.Ганнибал. И, казалось бы, зачем отвлекаться на это слишком уж дальнее родство и вычислять каких-то шести-юродных братьев? Однако в соответствии с принципом «Пушкин-Плюшкин» мы вправе ожидать, что в своих произведениях бережливый Пушкин «из любой мухи сделает слона». А точнее, - превратит отдалённое родство в очень близкое. Вплоть до представления Воронцова под маской Радивоя, родного брата главному герою, как это случилось в «Видении короля».
Но для перехода к этому мы предварительно проверим направление, прямо не связанное с кровным родством, но формально позволяющее Пушкину называть Воронцова «братом». Воспользоваться же этим направлением меня заставил пример, когда Пушкин назвал Бабариху «бабушкой», хотя та, как видно из источника, кровного родства с Гвидоном не имела, поскольку была Салтану мачехой. Это, кстати, и явилось причиной того, что она легко согласилась на гибель единственного «внука». А теперь выясним, хоть и условно-формальное, но всё же «родство» Пушкина и Воронцова. И сделаем это на основании факта, что вышеуказанный Артемий Иванович Воронцов помимо того, что приходился М.С.Воронцову двоюродным дядей, был ещё и …крёстным отцом Пушкина! И тогда выходит, что Пушкин – крёстный сын А.И.Воронцова, двоюродным племянником которого являлся М.С.Воронцов. Ну, а теперь скажите: кем бы последнему приходился любой (крёстный, приёмный и т.д.) сын Артемия Ивановича? Да – троюродным братом! И именно это «родство» и давало Пушкину формальное право считать М.С.Воронцова троюродным БРАТОМ.
Но как проверить версию об условном братстве Пушкина с его бывшим начальником? А через произведения Пушкина, где образ, под которым спрятан М.С.Воронцов, выступил бы в качестве неродного брата тому герою, под маской которого укрыт «сам Александр Сергеич Пушкин». Но есть ли такие? Конечно, есть. А, точнее, не «такие», а такой, где перед нами впервые в имени героя открыто высвечивается имя его прототипа – Михаил! И вот пушкинские слова из «Русского Пелама»: «Мне подвели мальчика в красной курточке с манжетами и сказали, что он мне братец. Я смотрел на него во все глаза. Мишенька шаркнул направо, шаркнул налево и хотел поиграть с моим ружьецом; я вырвал игрушку из его рук. Мишенька заплакал, и отец поставил меня в угол, подарив братцу моё ружьё. Таковое начало не предвещало мне ничего доброго».
Однако должно ли нас смущать малолетство «братца» Мишеньки? Ни в коем случае, поскольку под рукой у нас свежий пример, когда Сафар Маметев из «Осенних вечеров», имея основным прототипом Воронцова, показан с самого рождения. Правда, отец Сафара, взглянув на новорожденного, тут же и сказал: «Дрянь будет». И вот эту «дрянь» мы чуть позже находим в «Капитанской дочке», когда Пугачёв говорит Швабрину: "Скажи, братец, какую девушку держишь ты у себя под караулом? Покажи-ка мне ее" (2). Запоминаем слово «братец» на будущее, а пока спрашиваем: а что общего между Швабриным и «братцем» Мишенькой? Начнём с куртки, приметы которой Великий мистификатор разбросал по разным образам с прототипом М.С.Воронцова. В современных словарях перехода к синонимам от слова «куртка» мы не найдём, но зато всезнающий В.И.Даль выдаёт нам целый букет, среди которых имеется и «камзол». Вот как он пишет: «куртка - короткая мужская одежда, без пол, круглая; камзол с рукавами, фуфайка». И мы сразу же сверяем – а был ли камзол у Швабрина? Да, был, о чём и говорит Гринёв: «Мы сняли мундиры, остались в одних камзолах и обнажили шпаги» (3). Смотрим слово «камзол» в СЯП: «Мужская куртка без рукавов, надеваемая под верхнюю одежду». Отлично! Однако где же её красный цвет? А он в 1836-м году в статье «О Мильтоне» был переделан Пушкиным в «розовый» для камзола самого сатаны: «Сатана голый, с опаленными крыльями! Другое дело: кабы вы его прикрыли щегольским платьем; кабы вы дали ему огромный парик и шлем с золотою шишкою, розовый камзол и мантию флорентинскую» (4). Немедленно вспоминаем пушкинскую Прозерпину, муж у которой был Аидом, т.е. богом подземного царства. Эпитет же «голый» перекликается с «полу-нагими» пушкинскими героями: дервишем из «Путешествия в Арзрум» и мельником из «Русалки». И хотя Пушкин не прикрыл их, как сатану Мильтона, щегольским платьем, париком, шлемом и мантией, но и совсем голыми не оставил. Более того, в «Капитанской дочке» сверху камзола, который надевается под верхнюю одежду, Пушкин надел на Швабрина и такую верхнюю одежду как «казацкий кафтан», о котором мы уже говорили.
В то же время показ Воронцова в образе изменника братьям связан с тем, что до восстания декабристов он активно изображал из себя либерала и чуть ли не единомышленника, но, получив от царя должность наместника, переменил свою революционную ориентацию. Таким же показаны и Радивой (наместник султана) и Швабрин (наместник Пугачёва в Белогорской крепости). Смотрим перекличку с «Гузлой»: «Махмуд соизволил улыбнуться; принял он королевский венец, а потом разломал его, бросил наземь, растоптал и молвил: «Радивой! Ты будешь править за меня в моей Боснии. И пусть эти псы называют тебя своим беглербеем». А вот и мысли Гринёва об условном наместничестве: «Швабрин пуще всего терзал мое воображение. Облеченный властию от самозванца, предводительствуя в крепости, где оставалась несчастная девушка -- невинный предмет его ненависти, он мог решиться на всё» (5).
И я верю словам одесского журналиста о Воронцове, когда велось следствие по делу декабристов: «Многим тогда была известна его фраза: «Товарищей по оружию не предаю!» - ведь многие из декабристов были его сослуживцами». Но это всего лишь громкие слова, поскольку факт предательства Воронцова, подписавшего смертный приговор декабристам, никуда не денешь… Пушкин же, сближая братские образы, чётко намекает о том, что связь Воронцова с будущими декабристами была более основательной, чем мы думаем.
Но вернёмся к ворону из калмыцкой сказки, которую рассказывает Пугачёв по пути в Белогорскую крепость, где комендантом был Швабрин. И увидим, что весьма логично будет, если рассматривать данную сказку как некое предисловие к последующим сразу же после неё событиям, а также – если понимать, что под маской ворона и Швабрина прячется один и тот же основной прототип в лице М.С.Воронцова. Но почему в калмыцкой сказке возраст ворона установлен в триста лет, хотя в черновике у Пушкина проскакивало и число тридцать? Можно предположить, что это было связано с желанием Пушкина направить будущих исследователей в 16-й век, когда родились и жили не только Маржерет и Борис Годунов, но и Иван Грозный. Правда, при условии, если эти 300 лет отнимать от момента написания «Капитанской дочки». Однако оставим моё предположение как скромную гипотезу, нуждающуюся в дополнительной проверке.
Примечания.
1. БГ XVIII 47.
2. КД 354.30.
3. КД 303.36.
4. Ж2 140.6.
5. КД 336.34.