Сталин и 1937 год

Или

Судебные процессы 1937 года


 Самой любимой темой наших либералов при разговорах об  СССР  являются разговоры о страшном 1937 годе,  открывшем дорогу  для  кровавым  сталинских  репрессий 1937-39 годов, унесших, по их мнению, многие десятки миллионов  жизней советских граждан.

А чем страшен был 1937 год в истории России?  Тем, что в  37  году начались судебные  процессы  против ближайшего партийного и военного окружения Сталина  или  против, так называемых,  троцкистов, начавшихся в Москве весной 1937 года и родивших даже термин «Московских» политических  процессов во времена «большого террора».

Но на эти  события того времени есть и другая точка зрения, представленная передовой интеллигенцией Европы и Америки, оправдывающей внутреннюю  политику Сталина  и считающей эти процессы  политической необходимостью  новой России.

Историческая причина и вытекающая из нее государственная необходимость в этих самых процессах до сих пор вызывает у историков и политиков большие споры. Как и у нас, так и за рубежом.

Однако цвет прогрессивной зарубежной писательской и политической  интеллигенции того времени, таких, как Луи Арагон, Мартин Андресен Нексе, Жан-Ришар Блок, Андре Мальро, Рафаэль Альберти,  Лион Фейхтвангер, Ромен Роллан, Анри Барбюс, Бернард Шоу, Генрих Манна и многих, многих других с восхищением говорили о Советском Союзе, о самом Сталине и о оправдывали судебные процессы  в Москве.

Это был процесс троцкистско -зиновьевского центра в январе 1937 года, далее процесс по делу заговора военных во главе с маршалом Тухачевским в июне 1937 года, процесс, так называемого,  правого троцкистского блока в мае 1938 года и целый ряд других, не менее громких процессов.
 
Поэтому я не буду ничего писать о своем нынешнем восприятии этих процессов, хотя убежден, что подобные процессы не мешало бы провести против сегодняшних радикалов России. Я приведу сообщения о них со стороны лишь одного из выдающихся писателей двадцатого века, немца Лиона Фейхтвангера, встречавшегося со Сталиным в тридцатые годы,  присутствующего на процессах против троцкистов и даже написавшего книгу под названием  «Москва 1937 год»

Ведь эти процессы  были открытыми и на них имели права быть не только представители судебной власти СССР, но и зарубежные писатели, журналисты и политики.

 

Вот они, эти выдержки Лиона Фейхтвангера из его книги «Москва 1937 год».



 ЯВНОЕ И ТАЙНОЕ В ПРОЦЕССАХ ТРОЦКИСТОВ


Процессы против троцкистов.

Почему Сталин решил  привлечь своих противников троцкистов к суду, обвинив их в государственной измене, шпионаже, вредительстве и другой подрывной деятельности, а также в подготовке террористических актов. В этих процессах, которые своей жестокостью и произволом возбудили против Советского Союза  чуть ли не весь мир, противники Сталина, троцкисты, были окончательно разбиты. Они были осуждены и расстреляны.

Личные ли это мотивы Сталина?  Объяснять эти процессы Зиновьева и Радека  лишь стремлением Сталина к господству и жаждой мести было бы просто нелепо. Иосиф Сталин, осуществивший, несмотря на сопротивление всего мира, такую грандиозную задачу, как экономическое строительство Советского Союза, марксист Сталин не станет, руководствуясь личными мотивами вредить внешней политике своей страны и тем самым одному из самых серьезных  участков  своей работы.

 Мое участие  в процессах.

С процессом Зиновьева и Каменева я ознакомился по печати и рассказам очевидцев. На процессе Пятакова и Радека я присутствовал лично. Во время первого процесса я находился в атмосфере  Западной Европы, во время второго - в атмосфере Москвы. В первом случае на меня действовал воздух Европы, во втором - Москвы, и это дало мне возможность особенно остро ощутить ту грандиозную разницу, которая существует между Советским Союзом и Западом.

Впечатления от процессов за границей.

Некоторые из моих друзей, люди вообще-то  довольно разумные, называют эти процессы от начала до конца траги-комичными, варварскими, не заслуживающими особого доверия, чудовищными как по содержанию, так и по форме.  Целый ряд людей, принадлежавших ранее к друзьям  Советского Союза, стали после этих процессов его противниками. Многих,  видевших в общественном строе Союза идеал социалистической гуманности, этот процесс просто поставил в тупик; им казалось, что пули, поразившие Зиновьева поразили и их самих.
 
Московские впечатления от процессов.

Но когда я присутствовал в Москве на втором процессе, когда я увидел и услышал Радека, Пятакова  и их друзей, я почувствовал, что мои сомнения растворились  под влиянием непосредственных впечатлений от того, что говорили подсудимые и как они это говорили. Если все это было вымышлено или подстроено, то я не знаю, что тогда значит правда.

Проверка.

Я взял протоколы процесса, вспомнил все, что я видел собственными главами и слышал собственными ушами, и еще раз взвесил все обстоятельства, говорившие за и против достоверности обвинения.

Маловероятность обвинений против Троцкого.

В основном процессы были направлены, прежде всего, против самой крупной фигуры – отсутствовавшего обвиняемого Троцкого. Главным возражением против процесса являлась мнимая недостоверность предъявленного Троцкому обвинения. Троцкий,  возмущались противники,  один из основателей Советского государства, друг Ленина, сам давал директивы препятствовать строительству государства, одним из основателей которого он был, стремился разжечь войну против Союза и подготовить его поражение в этой войне? Разве это вероятно? Разве это мыслимо?

  Вероятность обвинений против Троцкого.

После тщательной проверки оказалось, что поведение, приписываемое Троцкому обвинением, не только не невероятно, но даже является единственно возможным для него поведением, соответствующим его внутреннему состоянию.

 Причины.

Нужно хорошо себе представить этого человека, приговоренного к бездействию, вынужденного праздно наблюдать за тем, как грандиозный эксперимент, начатый им вместе с Лениным, превращается в некоторого рода гигантский мелкобуржуазный «шреберовский сад». Ведь ему, который хотел пропитать социализмом весь земной шар,  государство  Сталина  казалось  пошлой карикатурой на то, что первоначально ему представлялось.

 К этому присоединялась глубокая личная неприязнь к Сталину, соглашателю, который ему, творцу этого плана, постоянно мешал и в конце изгнал его. Тоцкий бесчисленное множество раз давал волю своей безграничной ненависти и презрению к самому  Сталину. Поэтому,  выражая все  это устно и в печати, он не мог выразить этого еще и в действии?

Действительно ли это так,  чтобы он, человек, считавший себя единственно настоящим вождем революции, не нашел все средства достаточно хорошими для свержения того, который  с помощью хитрости занял  его место? Мне это кажется вполне вероятным.

Мне кажется, далее, также вероятным, что, если человек, ослепленный ненавистью, отказывался видеть признанное всеми успешное хозяйственное строительство Союза и мощь его армии, то такой человек перестал также замечать непригодность имеющихся у него средств и начал выбирать явно другие, пусть даже и неверные пути.

Троцкий отважен и безрассуден, он великий игрок. Вся жизнь его - это цепь авантюр и  рискованные предприятия очень часто удавались ему. Будучи всю свою жизнь  лишь оптимистом, Троцкий считал себя достаточно сильным, чтобы быть в состоянии использовать для осуществления своих планов самое дурное, а затем в нужный момент отбросить это дурное и обезвредить его. Если Алкивиад пошел к персам, то почему же Троцкий не мог пойти к фашистам?

 Ненависть изгнанного к изгнавшему.

Русским патриотом Троцкий не был никогда. Государство Сталина было ему глубоко антипатично. Он хотел мировой революции. Если собрать все отзывы изгнанного Троцкого о Сталине и о его государстве воедино, то получится объемистый том, буквально насыщенный ненавистью, яростью, иронией, презрением. Что же являлось за все эти годы изгнания и является и ныне главной целью Троцкого? Возвращение в страну любой ценой, возвращение к власти любой ценой.
      
Что же касается Пятакова, Сокольникова, Радека, представших перед судом во втором процессе, то по поводу их возражения были следующего порядка: невероятно, чтобы люди с их рангом и влиянием вели работу против государства, которому они были обязаны своим новым положением и постами, чтобы они пустились в то авантюрное предприятие, которое им ставит в вину обвинение.

Не следует также забывать о личной заинтересованности обвиняемых в перевороте. Ни честолюбие, ни жажда власти у этих людей не были удовлетворены. Они занимали высокие должности, но никто из них не занимал ни одного из тех высших постов, на которые, по их мнению, они имели право; никто из них, например, не входил в состав Политического Бюро. Правда, они опять вошли в милость, но в свое время их судили как троцкистов, и у них не было больше никаких шансов выдвинуться в первые ряды.

Они были в некотором смысле разжалованы; но никто не может быть опаснее офицера, с которого сорвали погоны, говорит Радек, которому это должно быть хорошо известно.

Ответ советских граждан.

Это правильно, отвечают советские люди, на процессе мы показали некоторым образом только квинт-эссенцию, препарированный результат предварительного следствия. Уличающий материал был проверен нами раньше и предъявлен обвиняемым. На процессе нам было достаточно подтверждения их признания. Пусть тот, кого это смущает, вспомнит, что это дело разбирал военный суд и что процесс этот был в первую очередь процессом политическим. Нас интересовала чистка внутриполитической атмосферы. Мы хотели, чтобы весь народ, от Минска до Владивостока, понял происходящее. Поэтому мы постарались обставить процесс с максимальной простотой и ясностью. Подробное изложение документов, свидетельских показаний, разного рода следственного материала может интересовать юристов, криминалистов, историков, а наших советских граждан мы бы только запутали таким чрезмерным нагромождением деталей. Безусловное признание говорит им больше, чем множество остроумно сопоставленных доказательств. Мы вели этот процесс не для иностранных криминалистов, мы вели его для нашего народа.

Яд и гипноз.

В первую очередь, конечно, было выдвинуто наиболее примитивное предположение, что обвиняемые под пытками и под угрозой новых, еще худших пыток были вынуждены к признанию. Однако эта выдумка была опровергнута несомненно свежим видом обвиняемых и их общим физическим и умственным состоянием. Таким образом, скептики были вынуждены для объяснения невероятного  признания прибегнуть к другим самым невероятным гипотезам,   вместо того чтобы поверить в самое простое, а именно, что обвиняемые были изобличены и их признания соответствуют истине.

Советские люди только пожимают плечами и смеются.

 Советские люди только пожимают плечами и смеются, когда им рассказывают об этих гипотезах. Зачем нужно было нам, если мы хотели подтасовать факты, говорят они, прибегать к столь трудному и опасному способу, как вымогание ложного признания? Разве не было бы проще подделать документы? Не думаете ли Вы, что нам было бы гораздо легче, вместо того чтобы заставить Троцкого устами Пятакова и Радека вести изменнические речи, представить миру его изменнические письма, документы, которые гораздо непосредственнее доказывают его связь с фашистами? Вы видели и слышали обвиняемых и  создалось ли у Вас впечатление, что их признания вынуждены? Нет конечно же.

Обстановка процесса.

Этого впечатления у меня действительно не создалось. Людей, стоявших перед судом, никоим образом нельзя выло назвать замученными, отчаявшимися существами, представшими перед своим палачом. Вообще не следует думать, что это судебное разбирательство носило какой-либо искусственный или даже хотя бы торжественный, патетический характер. Это был партийный суд.

Сущность партийного суда.

Суд, перед которым развернулся процесс, несомненно, можно рассматривать как некоторого рода партийный суд. Обвиняемые с юных лет принадлежали к партии, некоторые из них считались ее руководителями. Было бы ошибкой думать, что человек, привлеченный к партийному суду, мог бы вести себя так же, как человек перед обычным судом на Западе. Даже, казалось бы, простая оговорка Радека, обратившегося к судье, товарищ и поправленного председателем, говорите гражданин судья, имела внутренний смысл.  Обвиняемый чувствует себя еще связанным с партией, поэтому не случайно процесс с самого начала носил чуждый иностранцам характер дискуссии. Судьи, прокурор, обвиняемые были связаны между собой узами общей цели.


Но даже если отбросить идеологические побудительные причины и принять во внимание только внешние обстоятельства, то обвиняемые были прямо-таки вынуждены к признанию. Как они должны были себя вести, после того как они увидели перед собой весьма внушительный следственный материал, изобличающий их в содеянном? Они были обречены независимо от того, признаются они или не признаются. Если они признаются, то, возможно, их признание, несмотря на все, даст им проблеск надежды на помилование. Грубо говоря: если они не признаются, они обречены на смерть на все сто процентов, если они признаются, - на девяносто девять.

Так как их внутренние убеждения не возражают против признания, то почему же им и не признаться? Из их заключительных слов видно, что такого рода соображения   имели место. Из семнадцати обвиняемых двенадцать просили суд принять во внимание при вынесении приговора, в качестве смягчающего вину обстоятельства, их признание.

 Два лица Советского Союза. Советский Союз имеет два лица. В борьбе лицо Союза - суровая беспощадность, сметающая со своего пути всякую оппозицию. В созидании его лицо - демократия, которую он объявил в Конституции своей конечной целью. И факт утверждения Чрезвычайным съездом новой Конституции как раз в промежутке между двумя процессами, Зиновьева и Радека, служит как бы символом этого.


PS Уехав из Москвы, Фейхтвангер послал телеграмму Сталину со  станции Негорелое:

 «Покидая Советский Союз, я чувствую потребность сказать Вам – достойному представителю советского народа, каким глубоким переживанием было для меня это путешествие в Вашу страну. Тот, кто изучает Вашу страну и Ваш народ без предубеждения, должен радостно восторгаться всем тем, что достигнуто за эти двадцать лет. Человеческий разум одержал здесь блестящую победу. Кто видел, с какой мощью и с каким умом Вы и Ваш народ защищаете и расширяете свои достижения, тот, покидая Советский Союз, полон счастливой уверенности, что нет на свете такой силы, которая смогла бы уничтожить осуществленный в Вашей стране социализм».

***