Судьба коллекционера и БОГ Глава седьмая

                флинт
               

...Директором букинистического магазина на «Греческой площади» был Матвей Иванович Шурупчик, невысокий румяный сангвиник. Внешностью он чем-то напоминал актера Михаила Водяного, на лице плавала странная  загадочная улыбка, а в уголках глаз вило гнездышки лукавство. Казалось, Шурупчик вот-вот скажет нечто смешное или сакральное, но он только загадочно пожевывал губами,  как окунь в аквариуме, и говорил банальные вещи. Все, что он говорил, казалось мне не совсем искренним, он использовал слова, как своего рода маскировку. Надо же  что-то сказать простое, как мычание, для разряжения атмосферы. Лукавство вило гнездышки в углах его глазах. Кроме обыденной  маски на работе, у Шурупчика имелось еще две деликатных маски, но он берег их впрок. Шурупчик по сути дела скучал в книжном магазине. Он терпеть не мог книг. Он обожал охоту и рыбалку. Порой почитывал книги про шпионов. Чтобы  как-то скрасить свое существование, посещал магазин «Все для охоты» на Дерибасовской. Он появлялся на работе, как тень отца Гамлета и фильтровал потоки сдатчиков книг, узнавал,  что у кого есть из редкостей. У одной старушки  на «Пятой Станции» Большого Фонтана он купил за пять тысяч рублей дачу. Весь чердак ее дачи был забит старинными книгами.
 Название «Греческая площадь» ничего не говорит сегодня приезжим туристам. Никто не спрашивал, почему она называлась «греческой» ? До революции эта площадь называлась «Александровской». В те времена в центре площади располагался знаменитый «Торговый дом купца Тузова» и «Торговый двор». Здесь теснились закусочные, пельменные, рюмочные, чайные, мелкие ателье, парикмахерская, фотоателье и знаменитая «Едальня», где отпускали бессарабское вино «Новак» по рублю стакан. …Шурупчик бредил охотой. Охота была его единственной отрадой. Всеми делами в магазине правил старший товаровед Казимир Янович Флинт, брюнет пятидесяти лет, типичный сангвиник с орлиным носом и пышной шевелюрой цвета вороньего крыла. Во взгляде его светилась сметливость приемщика в ломбарде. Он вычислял и классифицировал людей как профессиональный физиономист. В его речи было столько же правды, сколько лжи. Я всегда делил  надвое полученную от него информацию о клиентах и старых домашних библиотеках. В разговоре Флинт был угодлив, в тоне речи  проскальзывали искорки смеха и даже тепла. Он не афишировал свой арсенал масок. В разговоре с клиентами   предпочитал маску доброго психиатра или детского врача. Это был  настоящий антиквар. Можно сказать жук книгоед. Мой друг Шароваров называл его «запылившимся брильянтом» с едва уловимой трещиной. Флинт предпочитал казаться на людях уставшим от жизни мудрецом. Маски приветливости и лицедейства пытались свить гнездо в его глазах. Порой я не мог отличить фальшь  его артистической игры от  придуманной маски добряка. В разговорах  о книгах, о старинных картинах проскальзывал   назидательный тон. Порой ирония. Профессиональная откровенность в разговоре с ним неуместна, не вздумайте давать ему  адрес или телефон владельцев старинных библиотек. Он  серьезьен, когда речь шла о солидных деньгах. Он устало щурил  зеленоватые кошачьи глаза и уходил в себя, предпочитая слушать клиента, не перебивал и  вежливо кивал в знак согласия. При оценке домашних библиотек его слово было последним, звучало как приговор, хотя он улыблся и ласково обливал вас добродушной усмешкой. В нем жил дар иллюзиониста. При сделках сдержан и незаметен, как тень отца  Гамлета. Торг с новыми  клиентами вела товаровед Лидия Васильевна, а Флинт наблюдал за торгом из приоткрытых дверей своего кабинета. Порой он затаивался в своей каморке, словно мышь и тихо поджидал подарок случая, не обнаруживая инициативы. Никогда не предпринимал рискованных покупок. Он был воплощением  терпеливого ожидания и пробуждался от спячки, если клиент приглашал на дачу оценить старинную библиотеку, мебель, картины, музыкальные инструменты. Выгодная сделка не пробуждала   его страстей. Лицо оставалось непроницаемо.  Он делал вид, что утомлен и ехал на квартиру с книгами с усталым видом, хотя в нем бушевал вулкан. Не всякому  дано прочесть по морщинкам в углу его глаз трепетную готовность льва растерзать жертву.  Он питался  чужим огнем. Его заставляли дымиться и вспыхивать интересом описания доставшихся в наследство библиотек и картин. Он жил в магнитном поле двух полюсов: «купить» и «продать». Оживал, когда поступал заказ от богатого человека с просьбой достать за любые деньги редкую антикварную вещь. Или просьба продать дорого раритет, найти богатого клиента или посоветовать отъезжающему в Израиль  что то  купить для аукционов в в Лондоне.  Антикварные книги не пользовались спросом в Тель- Авиве, никто не проводил аукционов по продаже инкунабул. В Тель -Авиве не было в ту пору миллионеров. Флинт мог уговорить кого угодно купить редкую вещь. Мог найти для богатого клиента все что угодно. Он не знал греческого, арабского языка, не знал латынь, не знал немецкого языка и не мог прочесть ни одну инкунабулу. Хотя под заказ он мог достать десять инкунабул. Он мог посоветовать богатому еврею купить раритет  на готике, на латыни, на арабском. Флинт  легко уговорил директора гастронома на Дерибасовской дом № 7 купить за  500 долларов  « Записки Плиния о Троянской войне» 1782 года издания.  На людях  Флинт помалкивал и не вмешивался в разговор. Он  слушал вас и как бы  в рассеянности ласково поглаживал  мясистую  мочку  правого уха. Казалось, он подстраивал нужную волну невидимого приемника.

…Торговый зал магазина  располагался ниже уровня земли на «Греческой площади», Старинный   круглый дом как бы плыл по озеру «Греческой площади». В посадке дома был геометрический рисунок корабля, некая погруженность в воды проточной улицы, где проплывали люди- щуки, люди- окуни, людишки- плотва, караси, уклейки…

Приемка книг товароведа Марфы Синичкиной походила на странный подиумом. Это был своего рода капитанский мостик чуть  выше уровня тротуара  Дерибасовской улицы. Кабинет Флинта увешан старинными гравюрами, картинами малоизвестных одесских художников моринистов начала века, старыми картами, офортами восемнадцатого века, линогравюрами. Окна обрамлены старинными чугунными решетками. Мне нравились запахи этого магазина: тут обитал дух времени, аура веков, старинных карт, атласов с  вязью рек и морей, лоциями океанов. Мне нравились старинные иностранные и русские путеводители по городам и курортам, теснившиеся на стеллажах. Стопки карт восемнадцатого века. Записки Крузенштерн,  Беннингсана,  Джеймса Кука. Все это пробуждало во  мне тягу к путешествиям. Я мечтал  выкупить у Флинта пять больших настенных карт семнадцатого века. Но он не продавал и  все деликатно юлил с усмешкой и находил отговорки, хотя у него были дубли. И вдруг однажды  сказал:
- Ты очень хочешь эти карты? Хочешь нырнуть в  заповедные миры Тихого океана? А знаком ли с тайной черной магии карт семнадцатого века? Вдруг не понравишься и чем- то не угодишь?  Ты утонешь в океане времени. Ляд с тобой: плати и плыви с Богом! Или взамен дай что-нибудь старенькое, например, карты  семнадцатого, восемнадцатого века Африки, Испании, Новой Зеландии, которых нет в моей  коллекции. Приноси книги в шикарных переплетах работы переплетчика Петцмана, Шнеля, неважно о чем. Мы что-нибудь подберем и махнемся,- щурил он походившие на зеленоватый глазок радиоприемника глаза,
Он собирал раритеты, но им руководило некое чутье енотовидной собаки, которая чует невидимую дичь за версту и рисует образ в воображении.  Он чуял редкость по запаху и старой бумге, по коже, по краске с трещинками на картинах Это был дьявол коллекционного мира. Его капиталом были не деньги, а ушедшее время и его дары.  Флинт не был алчен и  не считал себя рабом денег. Он жил духом прошлого, пылью веков, прахом распада времени. Это был короед  из музейных подвалов и запасников. Деньгам он предпочитал антикварные шедевры. Я не рискну утверждать, что он не любил деньги. Он заманивал их в свои закрома.  Алчность в его понимании была  более тонким и сложным чувством. При определенном раскладе игры он мог бросить все финансовые  войска бой, в ад, в топку коммерции, в дыру времени, в пасть акулы. Черте-куда без малейщей тени сомнения. Это был дьявольский игрок знаками времени. Однажды он выложил пятьдесят тысяч долларов за старинную фисгармонию времен Моцарта. Деньги  были для него не целью, а средством. Красота поджигала его любопытство.  Он мог ради сделки в любой миг продать часть своей коллекции.  Ему важна игра, поджигавшее сердце. Его кровь требовала брожения и новых идей, дерзких мыслей.  Он был самым дерзким во всей Одессе лоцманом антикварного мира. Его зачал Сатир  в качестве  эксперимента как некую бестию для  добытчи тайн времени. Время и его тайны, вот что было для Флинта превыше всего. Он не любил слоа «товар». Деньги считал жалким мусором. Однажды он сказал мне: -Ни у одной денежной купюры мира  нет своего истинного лица, на них лики трупов, царей, лик Ленина. Скажи мне,  почему  все лица королей на купюрах в морщинах и знаках дьявола?
 Он утверждал, что в  СССР можно в любой миг создать инфляцию, провести денежную реформу и лишить народ вкладов на сберкнижках. «Вещи главнее денег», любил он повторять. «Сбербанк» может провести  контролируемый компенсационный обмен денег и ограничить сумму обмена купюр до ста рублей, а  остальное сжечь.
Флинт не доверял деньгам СССР. Он предпочитал фунты стерлингов. На худой конец доллары. Но никаких дойче-марок он не признавал, равно как злоты, иены. Если игра требовала жертвы, он мог достать из подвала сто, двести тысяч рублей. Миллион. Где находился этот подвал, не знал никто. Флинт порой называл мне  баснословные суммы в его мифическом подвале, чтобы подчеркнуть свое пренебрежение к деньгам, которые были жалкой опавшей листвой в купюрах СССР.  Он прекрасно знал, что генсек Хрущев в любой миг мог обвалить рубли в СССР и провести инфляцию! Бац- и ты голяк. Он говорил: -фунт  стерлингов ходит по морям всего мира, доллар опутал земной шар, как приявка, а пьяненький советский рубль пляшет  как дурачок на базарах СССР под свирель Хрущева.  Я верю только  стигматам времени, а не советским бумажкам с ликом Ильича. У него был очень странная  философия. Он мог  позволить себе посмеиваться над рублями, которые считал недолгожителями. Я молился на купюры с ликом Ленина и верил в сбербанк СССР. Одесса портовый город, валюта- самый желанный  гость. Но советский рубль не заманит к нам кораблей разных стран мира. Им нужна пшеница, сталь, уголь, нефть, а платят нам простыми бумажками, не обеспеченными ничем. Рухнет СССР. Нет мозгов в Совмине. Хрущев недоучка. Из Одессы увозят милионны тонн пшеницы. Мы город Порто Франко.   Валюта всех стран мира плясала и пела в Одессе,  смеялась над нами, как ветер с моря. Бумажные призраки Европы всегда  где то рядом, как «Бриз» в парусах мечты. Зачем на марки и доллары, не бесеченные ничем? Дайте нам товар! Машины, портальные краны, тепловозы. Флинт мог держать приличные суммы деньжат в этом загадочном букинистическом магазине, а не дома. Тут была установлена особая английская новейшая сигнализация. Деньги нужны были под рукой для скупки редкого товара.  Бац- и на столе сто тысяч. Бац- и ты купил по дешевке за советские фантики дачу. Или гарнитур восемнадцатого века. Бац- иты купил картину кисти Репина. Одесса- город то сумасшедшего бизнеса, то сонной одури. Порой на город набегает одурь инфляции из за  уездающих в Израиль евреев, они распродают все. Зачем им наши рубли?  Доллар может вдруг вырасти в цене на пьяном ветру бизнеса. …Флинт был своего рода капитаном пиратского брига бизнеса. Он  держал в магазине в  кабинете двести тысяч рублей. Двадцать тысяч долларов он держал на квартире у первой жены под досками пола в железном ящике. Она родила ему красавицу Фаину. Мизерный резерв в тридцать тысяч долларов он держал дома у второй жены Розы на случай его гибели. Фунты стерлингов надежно охраняли третью жену красавицу Бетю, подарившую ему трех сыновей. Флинт  охотнее доверял фунтам стерлингов. Если его убьют,  ни одна его жена не останется нищенствовать.  Первая жена может потратить в случае беды  двадцать тысяч долларов. Вторая жена: двадцать пять тысяч фунтов стерлингов. С третье женой они жили много лет и  он так свыкся, что считал ее своим кошельком и поэтому не считал денег никогда. Все это жалкие мелочи.  Все дети от разных браков и любовниц Флинта были одной большой друной семьей. Подлинные редкости он  никогда не уносил  домой. Дом- это просто некий образ телесного обитания,- говорил Флинт.  У него было пять дач. Были свои тайные «норы счастья» и подземные хранилища. Заваленные раритетами чердаки где-то в глухом селе «Дофиновская сеча», где жила его очень давняя любовница Катрин и  при ней пять породистых овчарок. Капитал должен иметь разветвленную географию. Разные географические магнитные поря земли. Флин любил повторять, что не доверяет «Сбербанку» и очень жалеет Владимира Ильича Ленина на деньгах. Любая старинная картина Веласкеса или Рафаэля из его коллекций могла обеспечить старость всей родне Флинта, а Ленин на деньгах был бессилен. Он не мог спасти СССР.
…Развешанные по стенам кабинета Флинта  старинные  звездные атласы магнетизировали меня. Записки морских путешественников восемнадцатого и начала девятнадцатого века были всего лишь декорацией, это были дубли. Не копии, а именно оригинальные дубли: с едва заметной милой ущербинкой, с ласковой червоточинкой. С едва уловимым дефектом, с профессиональной подкраской, подклейкой, скрытой от  глаз простака.  Настенные карты семнадцатого, восемнадцатого веков были в книжном мире неразменной монетой. Они ценились повсюду в мире, как бриллианты: в Москве, в Ленинграде, в Лондоне, в Париже.  Записки мореплавателей семнадцатого и восемнадцатого века на русском языке стоили очень дорого, особенно записки о путешествиях моряков российского флота. «Записки Крузерштерна» считались большой редкостью и стоили десятки тысяч долларов. Лишь однажды я увидел эту книгу в руках знаменитого московского коллекционера Александра Лакатоша. В этой книге было сорок семь гравюр на стали. Она мелькнула чайкой в букинистическом магазине в Киеве по цене в  десять тысяч рублей в 1961 году после денежной реформы. Такие раритеты не встречались на прилавках букинистических магазинов даже Москвы. Купить «Записки Крузенштерна»  было мечтой многих  библиофилов не только в СССР.  Десять тысяч рублей в 1961 году-   вертуальная цена для этой книги. Есть еще  цена мечты коллекционера: купить эту книгу. Я видел у Флинта в тайном шкафу потрепанный экземпляр «Записок Крузенштерна» 1858 года издания. Видел уникальный труд «Записки адмирала Баранова». Флинт чрезвычайно дорожил этой книгой. Я даже боюсь назвать ее цену. Кабинет Флинта был достаточно просторен и емок, в нем томилась в полумраке старинная потертая мебель восемнадцатого века, ожидая  клиента. Стены кабинета были увешаны  резными купеческими полками с резьбой по дереву. На верхней полке слева от двери красовались три старинные подзорные трубы. Одна из них:  морская, обтянутая  крокодильей кожей. Рядом на полке покоился  старинный секстант семнадцатого века с    приглушенным матово-медным блеском. И клеймом города Лейпцига. В углу, справа от двери, стояли на страже времен старинные напольные часы марки «Бругш» с обвисшими, как плоды авокадо, медными гирями, чуть тронутыми прозеленью. Пыльные дубовые шкафы восемнадцатого века с витиеватой резьбой были забиты всевозможными  морскими справочниками, первыми изданиями русских ученых об открытиях, а также старинными журналами. На «морской» этажерке, как называл ее Флинт, лежали морские приборы, компасы из капитанской каюты разбитого при аварии в 1934 году сухогруза «Ливерпуль». Рядом со старинным письменным столом из капитанской каюты «Ливерпуля» красовался на тумбочке уникальный журнал, издаваемый с 1920 по 1924  год знаменитыми книговедами начала века: книговедами, книгоедами, книго-мудрами, а именно : Абирюковым и Лазаревским. Журнал назывался: «Среди коллекционеров». Абирюков и Лазаревский, суть крупнейшие библиофилы, замшелые знатоки коллекционного мира. Эти господа успели издать в начале двадцатых годов сорок восемь выпусков. В 1924 году главным редактором журнала стал известный русский искусствовед Игорь Грабарь. Но спустя время после выхода этого журнала власти страны советов решили не разглашать информацию о ценах на антиквариат. Возник некий ценовой вакуум в коллекционном мире. Полный провал ориентации на коллекционном рынке. Тем более никаких новых и заманчивых сведений о ценах на западных аукционах. Почему все это стало тайной? Ведь могут жн деляги вывезти на Запад все древние ценности из СССР. Именно в Европе проходил тогда  настоящий аукционный подъем. В Европе был богатейший рынок, поэтому именно съезжались коллекционеры всего мира. Но почему не было в СССР антикварного рынка в пятидесятых и шестидесятых годах? Журнал «Среди коллекционеров» закрыли в январе 1925 года. В Одессе этот уникальный журнал почти не пользовался в те годы спросом, хотя это была единственная информация о ценах на предметы коллекций и  судьбах коллекций. Журнал считался редкостью в среде заезжих гурманов. Я не смог добрать полный комплект журнала. У меня было два первых года, двадцать четыре номера. Это был не просто журнал об  искусстве, это был свод информации о движении и судьбах раритетов во времени во всем мире. Журнал о причудливых историях редкостей и волшебных превращениях. Цель журнала была отнюдь не в спасении от забвения произведений искусства, ибо писать об этом в пору его издания было тщетно. Здесь были цены на раритеты на аукционах всего мира в долларах, в фунтах стерлингов. Здесь отражался спрос коллекционеров всего мира, можно было прочесть о судьбах редких книг. Об игре судьбы в мире собирателей и фанатов-миллионеров. Мне нравилась история о необычайной судьбе зонтика и лорнета Наполеона,  а также его секретного  «Ночного блокнота», куда император записывал тайные мысли с 1807 по 1813 год.
В 1914 году этот уникальный «Ночной блокнот» был продан на аукционе «Сотбис» за двадцать пять тысяч фунтов, а в 1916 году он стоил уже сорок пять тысяч фунтов на том же аукционе «Сотбис». Удивительно, какие чудеса творит время с обыкновенным блокнотом великого человека. Блокнот становится своего рода валютой, надежнейшим вложением капитала, не говоря уже о зонтике и лорнете Наполеона. В СССР в сфере властных структур и знаменитых коллекционеров не принято  по правилам этики оглашать цены на раритеты. Тем  более на причуды великих людей и художников. В правительстве СССР коллекционеров не было, ни один министр ничего не собирал. Ни Ленин, ни Луначарский не знали цен на аукционных рынках мира. Генералам, крупным ученым, директорам заводов, известным писателям, капитанам кораблей, летчикам абсолютно чужды пристрастия западных нуворишей. Мы строили социализм и не имели времени и средств обрастать коллекциями. Да и негде гражданам СССР держать уникальные картины, бронзовые фигуры, вазы саксонского фарфора. Вполне понятно, почему советским людям  чужды творения авангардистов и кубистов. Советские люди живут в горниле индустрии в стране рабочих и крестьян и поэтому нам  не до коллекционирования картин. И вдруг наши советские  эстеты, фотаны и люди из мира науки оказались вне интересов трудового народа и мировых ценностей. Трудовому народу некогда собирать картины Рафаэля! Мы пролетарии. На Западе люди власти, известные актеры, певцы, писатели скупают раритеты, ибо мировые ценности никогда не девальвируют в отличии от рубля или доллара. Коллекционные предметы с точки зрения  рыночных интересов могли  стать своего рода параллельными деньгами. Потому что они надежно обеспечены серебром, золотом, как доллар, как фунт стерлингов до 1973 года.

..В то жаркое лето мне пришла в голову мысль, что наша страна могла бы выпустить в начале двадцатых годов иную валюту. Некую параллельную валюту, исчисляющуюся не в бумажной чепухе, а в квантах и  измеряемую в энергии солнца. От энергии солнца, превратившейся в нефть, газ, бензин, солярку и уголь  ведут начало все механические и физические действия турбин, атомных станцией, станков, машин, самолетов и танков. Журнал «Среди коллекционеров» сыграл огромную роль в жизни РСФСР и помог стать на ноги молодой стране. Этот журнал стал путеводной звездой моей жизни. Именно благодаря этому журналу я приобщился к прекрасному, к причудливым загадкам времени и в итоге создал науку: «Теорию условных ценностей». Но об этом я поведаю чуть погодя. В тот год я неожиданно заболел коллекционной страстью и стал собирателем старины. Моя мать называла мое увлечение чепухой. Почему чепухой? Об этом я поведаю чуть позже и разовью мысль. Окунаясь в прошлое, проглядывая журналы по коллекционным делам и темам, цены на торгах, записки биржевиков, сводки торгов и банкротства в Одессе в 1916 году, я как оперившийся и поумневший аналитик мировых рынков вывел для себя некую тайную парадигму. А именно теорию ценностей не бумажных ничем не обеспеченных купюр, а энергоденег для  оборота во всем мире. Толчок в прозрении породило мое воображение и склонность к систематике. Я привык все анализировать, чертить диаграммы, схемы, составлять графики. Рассудочность привела меня в запредельные миры. Да, она  могла  убить во мне художника, мечтателя, фантазера, а тут  я стал дотошным человеком, придирчивым к мелочам. Причиной тому было мое увлечение в школе математикой и пристрастие к старинным картам разных стран, картам звездного неба и старинным игральным картам масонов.восемнадцатого века Я уважал мифы веры в богов, даже я древнегреческих, но прежде всего науку. Можно понять наивность и  веру  других людей, уважать все религии мира именно как мифотворчество, как некий метод расширения сознания. Но Бога нет. Зато есть возможность трансформировать свое сознание в миры прошлого ля постижения тайн и природы энергии. Ибо красота- некая воплощенная форма энергии и имеет материальную силу, как газ, нефть, энергия Солнца. И я берусь это доказать.  Обделенные счастьем и удачей, люди частенько беседуют с самими собой. Ни один физик или химик не рискует пригласить в собеседники Бога. Я полагал, что  христианство- наука этики, наука о духовном совершенстве. Возвышение до абсолюта демиурга и общения с ним как некий миф. Мне нравилась поэзия мифа христианства, как форма некой виртуальной поэзии. Бог  как поэтический образ предпочитает оставаться невидимым и теоретическим, пассивным началом и не является людям, не показывает себя  никому в мире по трем причинам. Первая: не мешать творить человеку поэзию мифов и не ограничивать его дерзкие творческие помыслы. Вторая- не судить никого. А судить о природе вещей, о вселенной и не отвлекаться на  страхи и сомнения. И третья причина - не терять время на споры с людьми, ибо перед ними была сама вечность и  великий космос.  Твори, лети, постигай. Верь в знания, а не ангелов.
 …Порой горели в СССР старинные храмы,  города, соборы, но Бог никогда не тушил пожары. Его нет. И поэтому он не прекращал войн. Не боролся с коронавирусом и ничего не знал о его природе. Он витал в облаках и наблюдал за миром и поведением людей с горькой и сердобольной усмешкой.  Вряд ли Бог изучал людей и их земные проблемы. Он никогда не предотвратил ни одной войны, ни одной эпидемии, ни одной катастрофы. Зачем он нужен людям? Регия не нашла ответа на этот вопрос и показала свое бессилие и эфемерность всех дурацкий богослужений и церковных праздников. Зачем Бог нужен людям? Для существования попов, дьячков, архимандритов и их служебных песнопений существу, которое полностью игнорировало все человечество и якобы жило на небесах, где нет ни кислорода, ни пищи, ни общества, ни развлечений. Бог умер бы там с тоски. Но допустим, что такие существо,сотканное их ионов и звездной пыли существует и родилось когда на земле. Жить в пустоте космоса без общения это безумие и атрофия мыслительной способности и воли.Допустим это существо там обитает. Зачем, какова его роль? Этот призрак должен был давно умереть с тоски.  Бог в гордом  одиночестве возлежал  на облаках и играл на арфе. Порой пел. Я дорого дыл бы за текст его песен.
Я не знал, как обратиться к нему и привлечь  его внимание. Он поэт? И я поэт. Мне  достаточно было бы его одобрительного взгляда или кивка головы. Но он не подавал признаков жизни. Возможно он давно сместился в иную звездную галактику и не может вернуться, умирая там с тоски.Или я ошибаюсь? Эй, Бог, отзовись!Я столько написал о тебе...