ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
Записи, которые легли в основу этого маленького романа, принадлежат перу (а, вернее, карандашу) одного известного человека, имя которого не раз еще прозвучит в "Крахе". Имперский военный министр, вопреки распространенному мнению, все-таки был более человеком, нежели механической машиной, уверенно продвигавшей свой политический курс. Он так же, как и любой представитель рода человеческого, умел чувствовать, о чем, собственно, нам может поведать его дневник. К сожалению, большая часть записей была утрачена во время октябрьских волнений 1917 года в Петрограде, а пришедшая к власти императрица (бывшая Великая княжна Лилиана Романова) распорядилась уничтожить все документы, которые хоть как-то могли напомнить о жестоком "придворном диктаторе". В декабре 1917 (или около этого срока) несколько довольно массивных тюков, погруженных в товарный вагон, покинули пределы Петрограда - так вывезли важные бумаги. Их дальнейшая судьба остается неизвестной до сих пор.
Личные вещи военного министра (в том числе и первую изготовленную им куклу) предали огню во дворе Петропавловской крепости. Очевидец пишет, что большой костер горел несколько суток; при этом бумага и сукно сначала вовсе не хотели загораться (хотя были совершенно сухими), и оттого несколько раз приходилось обливать их бензином, прежде чес поджечь.
И, все же, некоторые записи каким-то образом уцелели в вихре вышеупомянутых событий. Среди этих скудных заметок удалось отыскать нечто более-менее полное - это были наброски произведения, которое больше всего походило на сказку. Правда, в довольно-таки кошмарном стиле. Именно эти строки, несколько отредактированные (выстроенные в логическом порядке), будут представлены читателю. Замечу, что никакой корректуры сюжета, языка повествования и фактов не производилось.
События в романе полностью вымышлены, и любые совпадения с реальностью случайны.
Детям и лицам впечатлительным читать данное произведение не рекомендуется.
ОТ АВТОРА
Прежде, чем читатель приступит к ознакомлению с данным романом, я хочу сказать пару слов о тех людях, которые запечатлены в этом повествовании в своих «книжных» амплуа. Без них, верно, не получилось бы составить сколь-нибудь логичное и неразрывное повествование.
Эта книга посвящается даме, носящей редкое имя Николь. Она – единственный главный герой этого романа. Она же – вдохновитель и непосредственная участница всех нижеописанных событий, которые я привожу без всякого моего личного вымысла (словам госпожи Г. я полностью доверяю, ибо она не имеет скверной привычки приукрашивать случившееся с ней). Могу поклясться, что кое-какие из эпизодов событий данного романа находили свое отражение в прессе, причем как в русской, так и в зарубежной, что также дает возможность вполне четко установить временные рамки и последовательность оных. Вроде бы и все, но я должен сказать ей еще кое-что… Впрочем, сама Николь, верно, знает об этом.
Трагичная судьба второго человека целиком и полностью лежит на моей совести. Я разрушительно влияю на судьбы всех, кто, так или иначе, знаком со мной (не исключая и всего того, что пережила Николь), но жизнь этого человека оборвана по моей вине. Алиса М., по воле автора носящая в романе фамилию Алмазова, совершила самоубийство летом [в год] заключения Брестского мира. В предсмертной записке она оставила одну строку, которая не соответствует истине – «Никто не виноват». В ее смерти виновен я и только я, и наказание, которое я понесу за все свои злодеяния, будет учитывать и смерть этой невинной души.
Надеюсь, что читатель не сильно устал, вникая в суть этих строк. Это была моя исповедь – малая часть ее.
Простите.
Кое-что из материалов, опубликованных в газетах в мае – августе 1916 года.
«ПРЕСТУПЛЕНИЕ В ПРОВИНЦИИ.
Сегодня, в десять часов утра Чарльз Беккет, почтовый служащий, проезжая на велосипеде мимо одного из частных домов, заметил на пороге дома какой-то странный предмет. Заинтересованный этим, он подъехал ближе, слез с велосипеда и подошел к ограде сада. Через ограду он не смог разглядеть предмет, но заметил, что тот был похож на человека. Думая, что с хозяином дома случилось несчастье, мистер Беккет обратился в полицию.
Когда полицейские прибыли на место (это случилось приблизительно через час после того, как мистер Беккет заметил странный предмет), они попытались вызвать хозяев дома, но все их попытки были тщетны – никто не ответил. Полицейским пришлось взломать калитку, ведшую в сад, и осмотреть предмет.
Взору их предстала ужасная картина – на пороге дома лежало тело девушки. К моменту прибытия полиции она была уже мертва – судебный врач зафиксировал ее смерть и отнес ее к периоду от четырех до семи часов утра. Кожа ее была странного цвета – белее мела или бумаги, словно в теле ее не осталось ни капли крови. На запястье левой руки врач обнаружил два красных пятнышка размером с игольное ушко каждое, расположенных так, будто несчастную укусила змея. Еще одна странность – волосы девушки были мокрыми, будто только что были вымыты.
Имя и личность девушки установить пока не удалось, но полицейское управление Йокогамы изо всех сил старается раскрыть эту тайну. Убийца будет найден!»
«МИСТИКА ИЛИ ДЕЛО РУК СУМАСШЕДШЕГО?
…Утренняя новость о таинственном убийстве быстро распространилась среди жителей города. Комиссар полиции Йокогамы Масе Хаккайси заявляет, что убийца будет пойман в течение двух дней…
…Личность девушки опознана – Беллинда Хоскинс, дочь Анри Хоскинса, мелкого промышленника, который покинул Йокогаму несколько дней назад…
…Тем временем, согласно результатам судебно-медицинского исследования тела убитой девушки, выяснилось, что труп был обескровлен. Два прокола на левом запястье наводят на мысль о том, что это был вампир, и местные жители подтверждают это. Однако эта версия не рассматривается следствием всерьез из-за своей несостоятельности. Более убедительна для следствия версия о том, что это убийство – дело рук сумасшедшего. Он отравил свою жертву сильнодействующим ядом, а потом, неизвестно, из каких побуждений, обескровил тело,
воспользовавшись для этого, вероятнее всего, шприцом, следы от которого и найдены были на руке несчастной…»
«ВАМПИР ИЗ ЙОКОГАМЫ СНОВА АТАКУЕТ!
Утром в полицейское управление поступило заявление об обнаружении неким Джоном Вайссеном трупа девочки возрастом около четырнадцати лет, найденном им сидящим на крыльце дома номер семь по улице Накамура. Вайсссен сначала подумал, что девочка просто уснула, но, когда заметил, что глаза ее были открыты и смотрели в землю странным немигающим взглядом, то вызвал полицию.
Труп был холоден (не исключено, что на нем сказалась весьма прохладная июньская ночь), окоченение тела наступило достаточно давно, смерть наступила между шестью и семью часами утра. На левой руке, чуть повыше запястья, были обнаружены два пятнышка, напоминавшие след укуса какой-нибудь ядовитой змеи. Зрачки убитой были расширены, что списали на воздействие синдрома посмертного расслабления глазных мышц . Личность девочки установлена – это Мари Грей, приехавшая сюда для лечения от чахотки.
Несомненно, эта смерть – дело рук «Йокогамского вампира» - так окрестили неведомого убийцу местные жители. Еще одна странность – влажные волосы убитой – позволяет утверждать схожесть этих двух преступлений, а значит, и возможную общность преступников. Как бы то ни было, но полиция уже напала на след убийцы.»
ЧАСТЬ I. Прятки с вампиром.
Глава первая, в которой читатель знакомится с Алисой.
Пригороды Йокогамы, Япония. Август 1916 года
…Солнце медленно уходило за горизонт, последними лучами освещая морскую гладь. Где-то вдалеке одиноко пропел соловей, не дождавшись летних сумерек.
Алиса сидела на горячих досках мостков, свесив ноги в воду. Волны тихо набегали на песчаный берег, ласково окутывая теплой прозрачной массой босые ступни. Мостки уходили в море, но шагах в двадцати от берега столбики свай прогнили, и дощатый настил резко обрывался, уходя под воду. Волны скрыли его, будто он сам собой вдруг испарялся в воздухе.
Девочка закашлялась – к горлу подкатил сдавливающий дыхание комок. На белом носовом платке остались алые пятнышки – кровь. Туберкулез не отпускал, несмотря на все предписания врачей и попытки извести эту болезнь – девочке становилось только хуже. За три года Алиса сильно изменилась – болезнь будто съедала ее, оставляя худое, кости да кожа, тело, прокладывая под глазами синеватые пятна.
- Скорей бы… - мечтательно сказала она, хрустнув пальцами.
Алиса жила, что называется, «под колпаком». Каждый день – строгий, почти лагерный, режим. С утра – обязательная порция лекарства, которое должно было помочь избавиться от чахотки (на самом-то деле оно ни чуточки не помогало – Алиса это чувствовала, каждую ночь задыхаясь в приступах кашля). Затем – получасовая прогулка в саду, после чего – учеба, в основном, математика и геометрия, согласно школьной программе. Днем ей не разрешалось отлучаться из дому больше, чем на полчаса и дальше, чем на морское побережье. Вечером – обязательный холодный «душ» (которого Алиса терпеть не могла) и снова – противная микстура. Следила за соблюдением режима мисс Валентайн – строгий и пунктуальный человек, не дававший ни малейшего шанса нарушить этот порядок.
Все лето, такое длинное в этом году (может, оттого, что оно тянулось вдалеке от родителей?) Алиса провела в окрестностях Йокогамы, впрочем, ей отчаянно надоела, и девочка не могла дождаться начала сентября. Очень хотелось вернуться в Москву, город, столь сильно опротивевший ей всего два месяца назад.
- Алиса! Пора домой! – прозвучал высокий голос мисс Валентайн.
Уже?
Будто и не было тех тридцати минут, проведенных в одиночестве у моря.
Жаль.
Алиса медленно поплелась домой. С сожалением бросила прощальный взгляд на синий полукруг моря, алую бровку заката и золотой, до боли в глазах, диск уходившего светила и ступила на тропинку, обрамленную кустами роз. Тропинка поднималась в гору, завиваясь спиралью часовой пружины, отчего море вдруг повернуло влево и скрылось за сенью розовых кустов. Алиса тяжело вздохнула – хотелось еще немного посидеть на теплом песке, погрузившись в океан своих мыслей и оставшись абсолютно одной, одной во всем мире.
- Алиса! Скорее, не то опоздаешь принять лекарство!
«Век бы его не видеть, этот матовый пузырек с горькой микстурой! Все равно от нее проку нет, зачем так человека мучить!» - подумала девочка.
Но вслух она этого не сказала.
Тропинка выпрямилась и уперлась в крыльцо дома. Алиса тяжело поднялась по ступенькам и открыла дверь.
- Наконец-то, скверная девчонка! Сколько можно ждать тебя!
Алиса промолчала – словесная перепалка с мисс Валентайн ни к чему хорошему не приводила. Строгая надзирательница, как правило, выходила из этих баталий победительницей, всегда оставляя последнее слово за собой.
- Простите, мисс Валентайн, я просто засмотрелась на закат… Он так прекрасен… - тихо сказала Алиса, стараясь придать своему взгляду больше грусти.
Обычно этот прием срабатывал безотказно. Вот и сейчас строгий надзиратель лишь мягко улыбнулся, украдкой смахивая непрошенную слезу.
- Прелестное дитя, - она погладила девочку по золотистым волосам, - Я нисколько не сержусь на тебя. Будь она неладна, эта скверная болезнь…
Сработало!
Ложка противной эссенции (фу!), пожелание доброй ночи растроганной мисс Валентайн и путь наверх, в свою комнату, «каменный мешок», как окрестила ее Алиса. Спать абсолютно не хотелось, но против предписания врачей спорить было бесполезно.
Алиса закрыла дверь и села на кровать. За окном догорал закат, оставив темно-красную дугу на небе, ставшем к тому времени светло-голубым со стороны заката, но мягко темневшем к востоку и там, где шумел в ночи город, сверкая золотыми светлячками фонарей, оно было густо-черным, неотличимым от мрака ночи.
Скучно!
Девочка взяла с полки книгу. «Шерлок Холмс и тайна собаки Баскервилей». Фу! Надоело!
Книга заняла свое место на узкой полосе дерева.
Красная полоска за окном догорела, рассыпавшись алыми искрами по светло-голубой глади. Солнце умерло, как умирало оно каждый вечер, чтобы потом воскреснуть вновь.
Смерть… А что там, за этой преградой, за этим покровом, из-за которого неслышимо, но уже ощутимо веяло холодом, безвестностью и влажной землей. Алиса читала где-то, что запах сырой земли – к скорой смерти. Интересно, отчего это так?..
Проклятые мысли!
Алиса видела, как после визитов врач подходил к мисс Валентайн и о чем-то тихо говорил с ней, отрицательно качая головой, а лицо мисс Валентайн становилось печальным – вот-вот заплачет. Попыталась было разузнать, о чем были эти разговоры, но мисс Валентайн только сказала: «Много будешь знать – скоро состаришься!», и больше – ни слова.
Может, ей не так уж и много осталось жить? Кашляла хоть и редко, но иной раз на белом платочке оставались темные кровяные сгустки. Скорее всего, становится все хуже и хуже.
- Тьфу! – Алиса ударила кулаком по подушке, - К черту все! Надоело!
В коридоре послышались шаги. Алиса бросилась на кровать и накрылась одеялом, отвернувшись к стене. Спиной она чувствовала, как почти бесшумно открылась дверь, как мисс Валентайн посмотрела на спящую (девочка улыбнулась) Алису, как со вздохом что-то прошептала и ушла, притворив дверь.
Обошлось.
Алиса скинула одеяло и рывком встала с постели. Подошла к окну, повернула щеколду и приподняла тяжелую застекленную створку. В комнату ворвался запах свежести, какой бывает после грозы, смешавшись с потоком прохлады. Ночь сменила голубой оттенок неба на черный, и лишь на востоке, напоминая об усопшем светиле, оставалось синее пятно.
Девочка села на подоконник, держась руками за оконную раму. Сейчас сбежать бы туда, где в темноте, едва поблескивая ртутной поверхностью, серебрилось море. Или нет, лучше к тем золотым светлячкам огней Йокогамы, где сейчас угасла дневная жизнь – жизнь портового города с шумом паровых машин, криками матросов и гудками кораблей – и началась жизнь ночная – жизнь, полная шелеста ассигнаций, музыки и танцев. Наверняка, в кинотеатре сейчас показывают новую ленту, может быть даже и про германскую войну.
В кинотеатре хотелось побывать больше всего. Алиса никогда не была там (сколько она себя помнила) – мисс Валентайн строго запрещала отлучаться из дому, а если и выдавалась раз удача съездить в город за покупками вместе с ней, то чего-чего, а похода в кинотеатр ждать не следовало.
- Пустое времяпрепровождение! – передразнила Алиса голос мисс Валентайн.
Мысли сновали в голове, точно потревоженные муравьи, но движение их становилось все медленнее и медленнее. Морфей явно не собирался уступать бодрствованию, и Алиса, вздохнув, легла спать.
Глава вторая, в которой появляется Ника.
Йокогама, Япония. Август 1916 года
…Снов не было. Только серо-зеленая муть, будто перед глазами простирался вязкий туман. Казалось, что он окутывает, будто саван, втягивая в себя все эмоции и умерщвляя душу. Будто стерли все краски, оставив только грязно-липкие тона.
В ушах звучал пронзительный звон будильника, от которого туман треснул и лопнул паутиной, словно стекло, и Алиса, с трудом оторвав налитую свинцом голову от подушки, стукнула по будильнику ладонью. Звонок умолк.
- Вот тебе, бабушка, и Юрьев день… - глядясь в зеркало, произнесла она.
Волосы растрепались, превратив голову в подобие вороньего гнезда. И что, скажите на милость, прикажете с этим делать?!
Терпение, расческа и чудо помогли привести волосы в порядок. Аккуратно зачесанные назад волосы, распущенные по спине и два миловидных локона, очерчивающих личико – разве не прелесть?
Алиса улыбнулась своему отражению в зеркале и поспешила вниз.
- Доброе утро мисс Валентайн!
- Доброе утро, дитя. Завтрак на столе.
- Спасибо.
- И, пожалуйста, постарайся завтракать побыстрее – нам сегодня нужно в город.
- Хорошо, мисс Валентайн.
Есть, как ни странно, совсем не хотелось. Чашечка чая и яблоко – остальное Алиса оставила нетронутым.
- Скорее, Алиса!
В чем же ехать?
Желтое платье, скорее, правда, платье-френч с премиленькими кружевными шароварами – нечто в восточном вкусе. Нет, это слишком ярко.
Платье отправилось на место.
- Вот, в самый раз.
Симпатичное платье в кофейных тонах с белой рубашкой. На шее – огромный, будто у куклы, бант, на манжетах – такие же банты, только меньше размером. Юбка в вертикальную бело-коричневую полоску – разве не прелесть? И прическа – как кстати! – совсем подходит!
Алиса посмотрелась в зеркало – ну вылитая дама с какой-нибудь старинной фотографии – даже тона платья в сепии. Просто замечательно!
* * *
Автомобиль медленно ехал по пыльной дороге, оставляя за собой облачка дорожной желтизны, подолгу висевшие в воздухе. Корпус его лоснился матово-красным лаком, золоченые скобы и петли блестели на солнце яркими звездочками.
На заднем сидении, куда села Алиса, было скучно. Приходилось щуриться – солнце слепило глаза. Ужас, какая поездка!
За стеклом решительно ничего. Пустая дорога, пыльной полосой растянувшаяся от горизонта до горизонта, зеленые моря далекого леса, а между дорогой и лесом – такое же море уже слегка пожелтевшей травы, в которой скрыться может и взрослый человек – до того она высока. Ни прохожих, ни автомобилей – пустынно. Глаза устали от однообразия окружающего пейзажа, и девочка, свесив голову на грудь, задремала.
Проснулась она оттого, что мисс Валентайн хлопнула дверью, выходя из машины. Алиса соскочила на землю, стараясь не запачкать туфли, и огляделась.
Йокогама была совершенно не такой, какой она себе представляла. Не было ни многотонных грузовых огнедышащих чудищ-пароходов, ни журавлиных шей портовых кранов, ни моряков, что разгружают с кораблей товары, даже синяя гладь моря скрыта была за домами, недоступная взору. Это был жилой квартал города.
- Пойдем, Алиса.
Мисс Валентайн направилась к бакалейному магазину. Алисе не хотелось торчать в душном помещении, и она попросила:
- Мисс Валентайн, можно я на улице останусь? В магазине душно, и я – ах! – могу потерять сознание от такой жары…
Оправдание, конечно, не дотягивало до правдоподобного, но попытаться стоило, тем более что мисс Валентайн ответила:
- Хорошо, дитя, только никуда не отлучайся.
Пообещав, что ни на шаг не отойдет от магазина несмотря ни на что, Алиса осталась стоять на улице.
Солнце припекало (несмотря на то, что часы Алисы показывали почти полдень), и неподвижный воздух плавился, заставляя изнывать от жары.
Внимание рассеивалось, точно картечь, выпаленная из ствола полевого орудия, и на глаза подчас попадались совершенно разные предметы – будь то обыкновенный моряк, косолапо проходящий мимо, или же ворона, решившая вдруг слететь откуда-то из-под крыши на залитую солнцем дорогу в поисках съестного, - и четкости мыслей просто не наблюдалось. То и дело переключавшееся внимание отгоняло легкие думы, вернее, их наметки, наброски, и Алиса вновь смотрела на циферблат часов, считая бесконечные минуты ожидания.
Само бытие, казалось, стало одним сплошным куском расплавленного стекла.
Из состояния существования Алису вывел легкий звук – по брусчатке шуршали шаги. Девочка подняла взгляд – мимо, прячась от солнца под бумажным японским зонтом, шла девушка. Она, казалось, была поглощена изучением витрины (и потому лица ее нельзя было увидеть – лишь темно-каштановые волосы чуть ниже плеч, рассыпавшиеся по плечам. Белое платье с воротничком-косынкой в синюю полоску, по стилю напоминавшее отчасти матросскую форму, подчеркивало хрупкое тело и тонкую талию.
Неожиданно – Алиса едва успела осознать произошедшее, - на мостовую упал с негромким стуком бархатный футляр, походивший на футляры от очков или пенсне. Девушка, по-видимому, не заметила этого и продолжала изучать содержимое витрины, замедлив, однако шаг – что-то за стеклом, верно, заинтересовало ее.
- Подождите!
Алиса рванулась, подхватив с мостовой упавший предмет и пустилась вдогонку уходившей девушке.
- Постойте, - девочка коснулась тонкой руки незнакомки, и та удивленно повернула голову, остановив на Алисе недоуменный взгляд серых глаз, - Мисс, это ваше!..
- Это?.. – незнакомка взяла в руки футляр, осматривая его, - Да, и вправду, мой… Благодарю…
И девушка совсем по-детски сощурилась, улыбнувшись.
- А ты что здесь делаешь, да еще в такую ужасную погоду?..
- Жду…
Алиса насупилась, вспомнив о своей важной «миссии». Не хотелось тратить время, просто стоя на улице и изнывая от жары. Слишком глупо и самоубийственно – на улице в такой жаркий день не было даже птиц.
- Кого ты ждешь?.. А, впрочем, это твое дело! Меня зовут Николь. Можно просто Ника.
Девушка лучезарно улыбнулась, подмигнув хмурой собеседнице. Японский зонт перестал опираться ручкой о плечо, и, перевернувшись, упершись в мостовую острым наконечником, «сменил» цвет – внутри зонт был голубым, а по монотонному полю плыли два цветных карпа – белый, с красным пятном на макушке, напоминающий японский флаг, и другой – желтый в черную полоску и пятна. Оба они были изображены довольно живописно и в натуральную величину, а бумага зонта местами слегка вспучилась от времени, и от этого карпы казались еще более реальными, чем были на самом деле. Алиса невольно обратила на них внимание, и через миг она поймала себя на ощущении, что один из карпов сменил положение, повернув тупоносую голову. Девочка даже зажмурила глаза, стараясь прогнать наваждение, но рыба не только не вернулась в исходную «позу», но и загадочно подмигнул круглым, точно стеклянная бусина, глазом.
- А эти карпы… Они что, живые?..
Вопрос был чересчур наивный, совсем неподходящий для девочки, которой скоро исполнится… В общем, говорить о возрасте применительно к даме неприлично!
А вопрос все-равно был детским.
- Нет, - Ника звонко рассмеялась, - Просто обман зрения… Не обращай внимания, они не любят жару…
- Не любят?..
- Да. Они не переносят высокую температуру… Им становится трудно дышать.
В первый момент Алиса подумала – не ослышалась ли она? Не шутит ли с ней Ника? Но лицо девушки сохраняло серьезное выражение, и ни единого признака насмешки не было в его спокойных чертах.
Только сейчас Алиса заметила, что глаза собеседницы прячутся за линзами очков. Прямоугольные стекла походили на линзы очков летчика или шофера с той лишь разницей, что были обыкновенными, не гранеными. Черная оправа изящно окантовывала стекла, держась изгибами терявшихся в темных волосах дужек за уши.
- Ты живешь в Йокогаме?
- Да, - Алиса утвердительно кивнула головой, - В Европейском квартале, это недалеко отсюда.
- Что ж, это не совсем город… Скорее, почти пригород…
Ника тряхнула головой, и из-под изящной шляпки на лоб упала непослушная прядка. Девушка недовольно фыркнула, точно рассерженная кошка.
- Ну вот… Вечно так… - она попыталась было вернуть прическе первоначальное состояние, но, не имея возможности видеть результат своего труда (стеклянная витрина очень смутно отражала улицу, а разглядеть в ней самого себя было практически невозможно), опустила руки и тяжело вздохнула.
- Ладно… Надеюсь, это не сильно уродливо выглядит…
- Что? Да ты выглядишь прекрасно!
На Нику, казалось, эти слова не произвели никакого особенного впечатления, но хмурое выражение лица понемногу исчезало, уступая место задумчивости.
- Знаешь… Мы, наверное, еще встретимся…
Ника сложила зонт, положив его на плечо. Карпы исчезли в складках бумаги, оставив лишь разноцветные пятна, как мозаика, из которой складывался причудливый, но непонятный и не похожий ни на что осмысленное четырехцветный узор.
- Мне пора, меня ждут родители… - девушка подняла в прощальном жесте ладошку, - Пока!
И, точно видение, растворилась в кипящем воздухе, не оставив ни малейшего признака своего существования.
Алиса опустила взгляд, рассматривая щербатые лица булыжников, вбитых в брусчатку. Почему-то стало грустно и невыносимо одиноко. Эта таинственная незнакомка, находясь рядом, каким-то таинственным образом передавала ей хорошее настроение, заряжала позитивным и немного сказочным взглядом на происходящее (Алиса вспомнила подмигивавшего карпа), как гальваническая батарея.
А сейчас она просто исчезла.
Бесследно.
* * *
- Привет!
Алиса от неожиданности едва не упала с подоконника.
Это была Ника.
- Привет, а что…
- Я тут делаю? – улыбнулась она, - Мы живем неподалеку, и я решила навестить тебя.
Все то же «морское» платье удивительно шло ей (Алиса даже немного завидовала новой знакомой – фигура Ники, на взгляд девочки, была просто идеальной).
Ника слегка смущенно смотрела поверх очков (забавные они все-таки – стекла почти что прямоугольные, да еще широкая черная оправа), и в правдивости ее слов невозможно было усомниться, даже если очень попытаться.
- Может, чаю? – предложила Алиса, - Мисс Валентайн, я думаю, не будет против.
- Нет, спасибо, - Ника поправила пружинку темных волос, выбившуюся из прически, - Я лучше полюбуюсь закатом. Лето кончается, и каждый вечер уходящего месяца теперь по-своему красив и ценен, точно шедевр. Нельзя упускать возможность попрощаться с августом…
Она развернулась и спустилась вниз, к морю, по заросшей розовыми кустами тропинке. Алиса смотрела в спину удалявшейся фигурке, и ей на кратчайший миг показалось, что платье гостьи поразительно похоже на перевернутый бутон черной лилии…
Глава третья. Любопытство не порок.
Петроград, Российская Империя. Август 1916 года
День выдался пасмурный – даром что на улице вовсю стоял август. С утра лил моросящий дождик, серебряными нитями пронзая теплый воздух Литейного.
Действительный статский советник Николай Фонлебен сидел в кресле у рабочего стола и пил кофе. На столе лежала кипа газет, среди которых можно было разглядеть «Петербургские ведомости», «Вестник Петрограда», «Полицейский листок».
Фонлебен отхлебнул горячего кофе и взял в руки утренний номер «Военного вестника». На передовице чернели большие буквы заголовка:
«БРУСИЛОВСКИЙ ПРОРЫВ»
Дальше значилось:
«Русская армия в очередной раз продемонстрировала противнику свое моральное и военное превосходство, изменив положение на фронте в свою пользу. Инициатором крупной операции на этом направлении стал генерал А.А. Брусилов, которого вправе именовать «спасителем Франции» и великим стратегом. Обладая незаурядными способностями в области военной науки и стратегии, генерал Брусилов смог организовать обширное наступление русской армии на запад, тем самым обеспечив укрепление позиций нашей армии и спасение французского города-крепости Верден.»
- Так-с, это не то, что нужно.
Карандаш завис над строчками, будто собака на охоте, увидевшая добычу и готовая в любой миг броситься на нее. Ниже статьи поместились пять прямоугольных рамок – фотографии с полей боев, с которых смотрели радостные солдаты, позировавшие на фоне разбитых артиллерийских орудий, брошенных пулеметов и выжженных окопов. На одной фотографии военный корреспондент запечатлел даже брошенный германской армией танк – огромный стальной короб на низких гусеницах, ощетинившийся стволами пулеметов. На бронированных бортах – белые кресты, люки настежь распахнуты, из одного свешивается тело пулеметчика.
Дальше шла краткая хроника боев – на итальянском фронте немцы теснили войска Антанты, под Верденом французы перешли в контрнаступление и оттеснили германскую армию на весенние позиции, где и увязли сами.
На развороте помещалась статья. Посвященная противогазам – «новому» изобретению русских конструкторов, активно внедряемому в войсках:
«ЧУДО-МАСКИ
На фотографии, сделанной нашим корреспондентом на западном фронте, изображены наши доблестные воины в специальных масках – противогазах. Враг, истребив все свои запасы, решил прибегнуть к последнему своему оружию – ядовитым газам. Эти газы убивают все живое, но противогаз помогает спастись солдату от неминуемой гибели. Наденут наши воины специальные маски, защитят глаза особыми линзами и смело пойдут в бой, навстречу победе.»
Фотография помещалась тут же – солдаты в прорезиненных масках с выпученными глазами-линзами, похожие на водолазов.
- Нет, все не то.
Нет ли чего нового?
Фонлебен поднялся с кресла и подошел к окну, хрустнув пальцами. Погода ничуть не изменилась, и через сито серых облаков продолжала падать на землю морось. Николай Антонович вздохнул.
В последнее время все чаще и чаще становилось как-то грустно… Это состояние не зависело от эмоций – скорее, причиной грусти были мысли. Вернее, их отсутствие. Не было повода хорошенько пораскинуть мозгами, обдумывая решение сложной задачи.
Преступность, как ни печально было это признавать, сильно измельчала. За два года мировой войны ни в Петрограде, ни в Первопрестольной не было совершено ни одного крупного преступления. Все так, по мелочи: проделки карманников, которые промышляли, большей частью, в трамваях; было, правда, похищение алмаза у одного весьма известного в узких кругах графа Павла Алексеевича Апраксина, но даже это дело было, скорее, послевкусием тех дел, что приходилось распутывать лет пять назад.
Николай Антонович допил кофе, поставил чашку на блюдечко и открыл окно. Воздух улицы, влажный и теплый, был неподвижен, но на белый подоконник почти бесшумно падали дождевые капли.
Внутри, там, где должно было быть сердце, клокотало что-то яростное и нечеловеческое, будто разогревали на огне доменной печи сталь.
Стопка просмотренных газет – некоторые строчки были подчеркнуты синим карандашом – важно! – а некоторые - красным – очень важно! Но подчеркнутых строчек было на порядок меньше, чем неподчеркнутых.
Алмаз уже найден и даже возвращен владельцу, а само дело, заключенное между картонных «корок», давно пылится в архивах Охранки. Архивы эти подобны египетским сфинксам – они молча хранят свои, пускай уже и совершенно никому не нужные, тайны, открывая их лишь «избранным», тем, кто разгадал, как можно проникнуть в полупотайные залы Охранного ведомства.
Единственное, что пока занимало Фонлебена – дело «пиковых дам». Однако, пока в голове бешено крутились, перемалывая факты в нити и сплетая из них ткань логического мышления, какие-то колесики разума, память выхватывала обрывки событий, имевших место быть не более двух недель назад.
* * *
Началось все с того, что с утра Фонлебену пришла записка, начертанная собственною рукою Михаила Кондратьевича Нелюбова, «шефа» московской полиции, в которой значилось:
«Капкан захлопнулся. Место условленное. Срочно.
Нелюбов»
Перво-наперво статский советник подобрал «наряд» - поношенный картуз, рубаха, порты, поверх накинул армяк. Перепоясался ремнем, за который на тонком ремешке прикрепил «Геральд-Баярд» - довольно маленький шестизарядный револьвер. В сапог спрятал «перо» - на всякий случай. Затем аккуратно приклеил рыжую бороду лопатой, нацепил парик – ни дать, ни взять, заезжий купчина. Взял кожаный саквояж и тихо-тихо вышел на улицу.
Дальше – ресторан «Франция». Минут через пять были на месте. Фонлебен дал извозчику червонец («Век не забуду, ваше благородие!») и взял саквояж. Извозчик, что стоял напротив входа в ресторан, снял с головы фуражку и сказал подошедшему:
- Не везу! Заказной!
Условный знак. Фонлебен подошел к извозчику и спросил:
- Дядя, не подвезете ли до Литейного?
- Никак нет, ваше благородие, заказной!
После этих слов извозчик повел глазами в сторону входа и шепотом проговорил:
- Там, уже три минуты сидит.
- Хорошо, - Фонлебен оглянулся – не видно ли их из ресторана, - Сколько вас?
- Я, Аникеев, Фроловский и Петухов, четверо всего. Я у парадного, Фролов у черного хода – точильщиком, Аникеев внутри – кавалер с дамой, день рождения у их, Петухов на всякий случай, дежурит на соседнем пункте, - извозчик едва заметно кивнул в сторону неспешно прохаживавшегося по другой стороне улицы городового.
- Хорошо.
Саквояж был спрятан в «тайнике», о котором знал (и мог знать) только сам Фонлебен. Тащить с собой в ресторан саквояж было бы слишком приметно – да и купец с саквояжем более заметен, нежели купец без саквояжа. Сам по себе саквояж может много рассказать о владельце (а наметанный глаз непременно уцепится за любую неровность или царапину на ручке, тем самым составив некое представление о владельце этого саквояжа), а именно это было бы нежелательно.
Фонлебен вошел в ресторан, и к нему тут же подскочил поджарый официант в аккуратненьком костюме (сшит всего несколько дней назад) и с черным галстучком- «бабочкой» под самым подбородком:
- Желаю здравствовать!
- И вам того-же, - Фонлебен уселся за пустой столик, напротив столика Аникеева, - Принеси-ка бутылочку водки и солененьких огурчиков на закусь!
Официант сию же секунду что-то черкнул в своем блокнотике и мигом исчез.
Занятая Фонлебеным позиция была неплохой – с его места прекрасно был виден и столик Аникеева, и извозчик, и столик, где сидел «объект». С первого взгляда могло показаться, что «объект» - один из рядовых канцелярских служак – ничем не примечательное лицо, близко посаженные глаза, темные волосы, зачесанные назад, под носом – тонкие усы, закрученные вверх, мелкий подбородок. Но была одна примета, верная, настоящая – на тощей руке, левой кисти недоставало безымянного пальца. Вот она, примета, вот она, родная! И не канцелярская писака ты, товарищ, а беглый рецидивист Яков Георгиевич Шейер, по прозвищу Яшка Кошелек, и от жандармского кабинета в этот раз тебе не уйти!
Яшка, видимо почувствовав взгляд Фонлебена, поднял глаза и осмотрел зал. Николай Антонович сделал вид, что смотрит в окно, и Кошелек снова принялся за еду.
Подскочил официант с подносом.
- Пожалуйте-с!
На столе материализовалась бутыль водки и блюдце с огурцами – красота!
Фонлебен откупорил бутылку и налил в стакан прозрачной жидкости. Залпом выпил, закусил хрустящим огурчиком и утер бороду рукавом (вживление в образ требовало порой и не таких отступлений от этикета). Краем глаза глянул на Яшку – тот не собирался уходить, заказывая еще бутылку вина. Время тянет. Видно, предполагает, что в зале есть «хвост».
Нужно действовать – напиваться было нельзя.
Еще пятьдесятграммовка, и купчишка, бросив на стол рублевые ассигнации и, пробасив подскочившему официанту «Сдачи не надо!», вышел за дверь.
За дверью Фонлебен скинул картуз, вывернул армяк наизнанку – тот превратился в добротную, но изрядно потрепанную куртку- «кожанку», достал из саквояжа кожаную фуражку с гранеными очками, содрал бороду, скинул парик и стал одним из шоферов, которых обычно нанимают богатые купцы и промышленники – купчишка будто сквозь землю провалился.
Оставалось ждать.
Фонлебен вынул из картонной коробки папиросу («Зингер фабрик», двадцать копеек пачка) и закурил, прислонившись спиною к одной из пролеток. Сквозь стеклянные двери ресторана было видно, как внутри кипит шебутная жизнь, пенясь и пузырясь, будто шампанское. Суетились официанты, разнося многочисленные блюда с кушаньями, каждый столик жил своей, независимой, жизнью.
Внимание!
Кивок головой извозчику – тот повернул нарочно-мутный взгляд в сторону ресторана – Яшка Кошелек, расплатившись с официантом и воровато оглянувшись, вышел из ресторана. Пора.
Кошелек остановился, раздумывая, а потом, совершенно неожиданно, направился к трамваю. Фонлебен нарочито-медленно последовал за ним.
Гремя звонком, подошел трамвай. Яшка рванулся навстречу выходившим и в тот же миг исчез среди людей. Фонлебен, помедлив, вспрыгнул на подножку, пробираясь следом.
Среди пассажиров найти «объект» было достаточно трудно, но лоснившиеся зачесанные волосы и долговязая фигура вскоре привлекли внимание «шофера». Вот он, Кошелек, в самом центре вагона сидит. Ох, зря он так, зря! Пассажиров в трамвае – что селедок в бочке, и прижатому этой людской массой Яшке выбраться будет ой как непросто. На это и расчет.
Фонлебен начал пробираться ближе к Кошельку, и, на счастье, рядом с «объектом» освободилось сидячее место, чем Николай Антонович и поспешил воспользоваться – сел рядом с Яшкой. Тот делал вид, что задремал – опустил прилизанную голову на грудь и мерно посапывал, периодически косясь на двери вагона.
Цепкая рука ухватила рецидивиста за плечо. Тот удивленно вскрикнул:
- Позвольте!..
И осекся, почувствовав упертый в бок ствол револьвера.
- Тихо, - спокойным голосом произнес Фонлебен, - Выйдем.
И, одной рукой держа Яшку, а другой наган, Николай Антонович сошел на первой же остановке. Кошелек, поняв безысходность ситуации, решил, видимо, понапрасну не рисковать, но, в конце концов, вырвав руку из цепкой хватки, помчался по улице. И зря.
Прогремел выстрел. Фигура Кошелька, быстро удалявшаяся, неожиданно споткнулась и рухнула наземь. Фонлебен, не спеша убрав револьвер в карман, подошел к упавшему. Яшка лежал на мостовой, схватившись руками за простреленную ногу. Бриджи пропитались кровью.
- Тварь, - простонал он, силясь подняться, - Легаш проклятай!..
Фонлебен засвистел в свисток – как условлено, два коротких, два длинных, - к нему уже бежало двое городовых.
- Сивухин, - обратился Николай Антонович к сорокалетнему богатырю, чье лицо украшали пышные усы, - Этого в отделение, пусть с ним там Семенов разбирается.
Усач щелкнул каблуками и помог Кошельку подняться. Фонлебен же что-то написал в своем блокноте, вырвал листок и вручил его второму городовому – щуплому безусому тридцатипятилетнему человеку, будто нарочно во всем противоположному Сивухину:
- А вы, Чуйкин, отнесите эту записку к ресторану «Франция» и передайте Хромову.
Тот послушно кивнул.
На месте происшествия собирались люди – кто просто поглазеть на нерядовое явление, кто посочувствовать «бедному служащему», а кто и помянуть пойманного крепким словцом – дескать, не надобно преступать закон. Словом, каждый разумел на свой собственный лад, стараясь не только выразить свое отношение к происходящему, но и громогласно донести его до окружающих.
В такой толпе сам Фонлебен, лавируя между собравшимися, бочком выбрался из людского скопища и ловко запрыгнул на подножку проезжавшего мимо трамвая.
Не сказать, чтобы «провернутое» дело не отразилось каким-либо образом на внутреннем состоянии статского советника, но никакого положительного чувства, касавшегося этого маленького, но, несомненно, важного для криминалистического архива Охранки происшествия, не наблюдалось. Мелковата была рыбка…
* * *
Номер «Петербургского вестника» с карандашными пометками мозолил глаза, постоянно напоминая о деле «пиковой дамы». Никому неизвестная до этого шайка трижды совершала дерзкие аферы буквально на глазах у честных людей, не сильно утруждая себя сокрытием своих деяний, и «почерк» этой загадочной банды – оставленная на месте преступления карта – стал настолько знаменитым, что некоторые провинциальные мошенники и «домушники» проделывали нечто подобное, стараясь «подделаться» под криминальную знаменитость.
Преступник гримируется, причем довольно виртуозно. Это затрудняет его опознание – ведь и цвет волос другой, и морщины на лице то появляются, то исчезают, то цвет глаз не сходится… Безнадежно, как искать иголку в стогу сена – стоит только спугнуть мошенника, и тот, сбежав от полиции, снова сменит лицо, став вновь никому не известным человечком, каких в России миллионы…
Есть несколько особенностей, которые не скроешь гримом – форма уха ширина носа…
Рост. Его очень трудно скрыть, кем бы ты не вырядился. Бывали, конечно, случаи, когда преступники намеренно изменяли свой рост, прибегая к разного рода приспособлениям – обуви на высокой подошве, специальным колодкам, которые надевались на ноги. Был даже один который пользовался для этой цели разной величины протезами – у него не было обеих ног. Но ни одно из вышеупомянутых не сможет «работать» незаметно (исключая, разве что, протезы); кроме того, с помощью колодок и подошв можно только увеличить рост, но не уменьшить его.
Рост. Все свидетели могут отметить его, причем независимо друг от друга. Свидетельские показания пусть полиция возьмет на заметку.
Фонлебен медленно шагал по комнате, будто разъяренный тигр. Движения его сделались резкими, будто оторванными друг от друга, разделенными на отдельные кадры. Кипение мысли разрывало черепную коробку, будто перегретый паровой котел.
- Значит, так, - статский советник резко повернулся на каблуках, - Что мы имеем? Мы имеем три аферы, произошедшие в разные временные периоды и связанные лишь одной чертой…
Фонлебен усмехнулся, подошел к окну и растворил его створки, вдохнув дождливое утро. Прекрасное средство для того, чтобы успокоить нервы и настроиться на построение логических цепочек.
Да, всякий раз преступник оставлял полиции игральную карту – пиковую даму. Что-то вроде подписи. Дескать, смотрите, господа полицейские, какой ловкий противник выискался! Не поймать вам меня!
Это единственная на данный момент зацепка.
Полиция уцепилась за карту, как за улику, подтверждающую сходство этих преступлений. В принципе, это так, но обоснованно заявлять о том, что все три аферы дело рук одного и того же криминального элемента, можно только рассмотрев определенные черты этих афер.
Фонлебен остановился, в волнении хрустнув пальцами.
- Во-первых, - начал перечислять он, - Все три аферы были провернуты с величайшим мастерством (иначе бы полиция уже поймала «пиковую даму»), что говорит о том, что преступник имеет свой «стаж», иными словами, весьма опытен в своем деле. Во-вторых, все аферы устроены так, что основным механизмом, помогающим им совершаться, являлась людская доверчивость. В первом случае – «благотворительная лотерея», где приз оформляли сразу, не дожидаясь выхода тиража. Удобно ведь! Во втором случае, при «сборе в помощь Инженерному комитету», сыграно было на доверии к официальным, - это слово было подчеркнуто Фонлебеным, - Официальным печатным источникам, - он взял в руки «Военный вестник». Афера с англичанином же основывалась на доверии к «князю Воронцову». Этот ловкач, преступник, играет на людских слабостях, что вкупе с наглостью и чувством безнаказанности дает ему неплохой барыш.
Но как понять, что преступник был один?
- Давай разберемся, - Фонлебен остановился, скрестив руки на груди, - В «лотерее», по свидетельским показаниям, было три человека – девушка, раздававшая билеты, директор лотереи и городовой, стоявший на входе. Директор был подставным лицом, это известно точно. Обычный дворник, которому приплатили за гримировку. На городового поначалу внимания не обратили, но как раз-таки он оказался главным действующим лицом этой «комедии», кстати, упущенным, - статский советник вздохнул, - «Инженерный комитет» состоял из «кассира», принимавшего деньги, «казначея» и «агитатора». «Казначей» был подставным лицом, чиновничком четырнадцатого разряда, соблазнившимся на мифический куш. «Кассир» был найден мертвым вскоре после раскрытия аферы, следовательно, он тоже «крайний» человек. «Агитатор» скрылся. Насчет князя - тут есть одна зацепка. «Мсье Герцен» представил англичанину «князя» письмом, хотя, казалось бы, проще явиться лично. Такой ход был необходим, если преступник один.
Преступник, действующий в одиночку и прекрасно маскирующийся?..
В одной книге главный герой, сыщик по профессии, говорил следующее – чтобы найти истину, стоит рассмотреть все возможные варианты сколь возможно внимательно, и, когда удастся отбросить большую часть их, найдя логические доводы в пользу опровержения этих вариантов, то оставшийся вариант, каким бы он ни был невероятным, и будет той истиной, которую необходимо найти. В науке это называется отсеиванием маловероятных или же просто невозможных событий. Очень интересный метод, который часто оказывается тем самым шагом, что отделяет от цели.
Получается, что преступник был один. Но пункт второй, а именно – его превосходная маскировка - сильно затруднит поиски.
Фонлебен прошелся по комнате, и вдруг взгляд его упал на «Иностранные известия».
Вчерашний номер… Вроде в нем было что-то необычное.
Банальности съедали заживо – даже мало-мальски «интересного» преступления невозможно было найти в передовицах сухих петроградских газет. То, что все же попадало в прессу, напоминало копии, сделанные с одного образца – даже мотивы преступлений, зачастую, не отличались один от другого а уж о ходе и обстоятельствах оных даже и говорить не хотелось. Растерялась у воров и рецидивистов преступная «фантазия»…
Мелкие печатные газетные строки «Иностранца» вдохновили статского советника – весьма странное происшествие, да, к тому же, еще связанное (правда, пока неизвестно, как) со средневековой японской мифологией.
Интереснейшее дело. Преступление с оригинальным исполнением.
Однако человеческому роду свойственно ошибаться – вампир в этот раз, скорее всего, абсолютно не при чем.
Глава четвертая, в которой Фонлебен возвращается к своим обязанностям.
Петроград, Российская Империя. Август – сентябрь 1916 года
В дверь позвонили.
От неожиданности в стакане дрогнула ложечка, уныло отозвавшись в тон дверному звонку. Фонлебен пригладил встопорщенный воротник рубашки и обернулся, ожидая того, кому захотелось вдруг нанести статскому советнику неожиданный визит.
В коридоре послышались шаги – сначала легкие шажки экономки, потом, после лязга замка, тяжелые шаги подкованных сапог. Знакомый голос спросил:
- Николай Антонович дома?
- Да, господин жандарм…
Буквально тут же в комнату вошла, слегка шаркая стоптанными подошвами туфель, Краснова – хозяйка дома на Литейном, сдававшая квартиры внаем.
О доме Красновой необходимо сказать особо, ибо он был, по сути, одной из «достопримечательностей» данного уголка Петрограда. Самому дому было около сотни лет, но периодические реставрации и ремонтные работы смогли, как сумели, закрыть трещины и сколы на кирпичах и сохранить «естественный» цвет стен; правда, и многое изменилось в облике здания за этот, девятнадцатый, век. Если кому-нибудь вздумалось бы взглянуть на этот дом сверху, то он заметил бы, что здание в плане походит на букву «Н», выходившую боковой стороной на улицу, а «рогами» - во дворы. Одной из удивительных особенностей дома было наличие всего двух парадных – одна выходила на улицу, а вторая в один из дворов. Корпуса дома были устроены столь хитро, что попасть в них можно было либо только с улицы, либо только поплутав по внутренностям дома.
Одним из «знаменитых мест» дом на Литейном стал после довольно-таки скандального случая с похищенными бриллиантовыми сережками некой мадемуазель В., по поводу чего был грандиозный скандал, обернувшийся для жителей самого дома неудобствами: нежданными визитами жандармов, обысками, допросами. Один из квартирантов, поэт, после очередного визита свел счеты с жизнью, указав в записке, что «не желает быть оклеветанным и видеть, как его имя смешивают с нечистыми подозрениями». Сережки нашлись, а вот тела несчастного так и не обнаружили.
На репутацию Красновой, однако, вышеописанное несчастье не сильно повлияло. Дом не пустовал. Обитатели его составляли, главным образом, «творческий контингент»: разного рода мастера кисти и красного слова.
Теперь же Краснова только и смогла произнести:
- Николай Антонович, к в-вам жандарм.
- Скажи, пусть входит.
Экономка, всплеснув руками и заговорив что-то себе под нос, тут же исчезла, и вместо нее в дверном проеме появилась фигура Михаила Ефремовича Кураева, подполковника жандармерии. Кураев отвесил короткий поклон.
- Доброго утра, Николай Антонович.
- И вам того же, Михаил Ефремович.
Подполковник огляделся, зацепив взглядом подстаканник и кипу газет, лежавшую на столе. Кисть левой руки едва заметно дрогнула в сухожилиях, и те толстыми нитями выступили на руке, натягивая желтую сухую кожу. Знакомая картина, как сказал бы врач – тремор, связанный с пережитым.
В русско-турецкую войну, во время осады Плевны, полк, в котором служил Кураев, был послан в «обходной маневр» - фактически атаку, только с тыла. Турки по своим «путям» узнали об этом маневре и просто направили по русским колоннам ураганный огонь крепостной артиллерии. Три тысячи человек были убиты, даже не вступив в бой. Сам Кураев был тяжело ранен и едва не потерял руку. Последствия неудачного штурма остались на всю жизнь – от волнения у подполковника жандармерии всегда начинала непроизвольно дрожать рука.
Видя состояние раннего гостя, Фонлебен указал на кресло:
- Да вы сядьте, не стойте!
Кураев пригладил нафабренные усы, но воспользоваться приглашением явно не спешил. Наоборот, он шагнул к столу и, глядя на стопку прессы, будто невзначай, обронил:
- Да, кстати, Фонлебен, вы читаете газеты?
- Приходится. А в чем, собственно, дело?
- Не встречали статейку про «вампира» из японского города?
Фонлебен взял со стола газетный номер и вручил его подполковнику.
- Вот, если вас это так интересует.
Михаил Ефремович газету отстранил рукой и, понизив голос, произнес:
- Дело большой важности. Генерал-губернатор просит вас пожаловать к нему, сию же минуту, если возможно.
- Немедленно?..
- Так точно-с!
Жандарм щелкнул каблуками так, что кресты Святого Георгия на груди звякнули друг о друга. Бросив сложенный вчетверо газетный лист на стол, Фонлебен накинул на плечи шинель, надел темно-зеленую фуражку и крикнул стоявшему в дверях Кураеву:
- Вы на автомобиле?
- Точно так-с, Николай Антонович.
- Тогда прикажите отпустить водителя – пусть едет один. Мы с вами немного пройдемся пешком.
И, видя слегка удивленный взгляд подполковника, добавил, нажимая на каждое слово:
- Так надо.
Да-с… Утро обещало быть интересным и, к величайшему сожалению, беспокойным. Испортить настроение могла даже прогулка по Петрограду в неспешно-деловом ритме (хотя гулять по городу после дождя было просто чудесно), особенно если при этом приходилось все время думать о пункте назначения.
* * *
Князь с самого утра был в растерянно-апатичном состоянии, поэтому Николая Антоновича ожидал довольно-таки прохладный прием. Жестом показав сесть, генерал-губернатор продолжал сохранять молчание, лишь изредка перестукивая пальцами по крышке стола, выбивая некий марш.
Фонлебен тоже молчал. Он уже понял цель своего «визита» к князю, но предпочел не начинать разговор первым – неизвестно, о чем конкретно будет говорить Александр Николаевич. Кроме того, хмурое выражение лица и слегка опущенные концы усов говорили о том, что произошло нечто из ряда вон выходящее.
Принесли чай – маленький сгорбленный старичок-камердинер, учтиво поклонившись, незаметно удалился, бесшумно закрыв за собой дверь. Это обстоятельство несколько развеяло напряжение, возникшее в помещении.
Князь поскреб серый от щетины подбородок и, помешивая ложкой горячий чай, над которым лоскутами поднимался белесый пар, спросил:
- Ну, Николай Антонович, как там, с «дамами»?
- Работаем, ваше сиятельство. По мере своих скромных сил. Но уверенно могу вам сказать – преступник будет пойман не позднее завтрашнего дня.
Взгляд градоначальника приобрел оттенок удивления и жгучего интереса, и он переспросил:
- Преступник?
- Да, именно один человек. Остальные – лишь нанятые люди, «подставные лица».
- Интересно. А как вы собираетесь поймать этого, с вашего позволения, ловкача? Ведь он, говорят, отлично маскируется.
Фонлебен крутанул тонкий ус и размеренным, будто тиканье настенных часов, голосом начал:
- Вы знаете, что преступник отлично, я бы даже сказал, виртуозно, маскируется, но этот факт может сильно помочь нам в поимке.
- Каким же образом?
- Очень просто. Если наш «ловкач» идет на серьезное «предприятие», дело, то старается не выделяться из толпы. То есть, наряжается тем, к кому не возникнет вопросов и кому могут поверить. Помните, случай с лотереей?
- Конечно, помню. Городовой, так ведь?
- Именно. А почему преступник выбрал именно такую маскировку? Потому, что людям в форме – неважно какой – человек посторонний склонен подсознательно доверять. Городовой ли, военный – мы будем ассоциировать их вид с надежностью, правдой.
- То есть вы полагаете, что преступника следует вычислять среди людей в форме? – градоначальник отставил в сторону опустевший стакан и произнес, - Отличный чай.
- Не обязательно. Главное – внимательно следить за поведением человека. Наш ловкач выдаст себя.
В этот момент в кабинет, медленно переступая и неся в руках золоченый поднос, вошел камердинер. Он поставил свою ношу на столик и, еще раз кивнув головой, тихо удалился.
- Спасибо, - князь взял с подноса чашку, бросил в нее два кубика сахара из стеклянной пузатой сахарницы и, помешивая чай ложечкой, продолжил:
- Вы ведь понимаете, Николай Антонович, что я вызвал вас не для того, чтобы говорить о «пиковых дамах» и не для того, чтобы вести беседы о психологии брата нашего.
- А в чем же дело?
- Дело, мсье Фонлебен, вот в чем.
Генерал-губернатор достал из ящика стола номер «Иностранного вестника» и протянул Николаю Антоновичу. Тот взял газету, и на развороте увидел ту самую статью про «вампира».
- Ну-с? Что скажете?
- Имел честь ознакомиться с этой заметкой еще нынче утром. Князь, неужели вы хотите, чтобы я расследовал это дело, которое не касается непосредственно ни меня, ни вас, ни, упаси Боже, страну?
Генерал-губернатор тряхнул головой.
- Нас, как раз-таки, это дело касается. Сегодня с утра была найдена мертвой племянница нашего военного дипломата в Японии. Признаков насильственной смерти нет, только два красных пятнышка на левой руке чуть повыше запястья. Общая картина такая же, как и с тем случаем, что описан в газете – труп обнаружили утром, между семью и восемью часами, а медицинское освидетельствование дало приблизительно время смерти – около двух часов ночи.
- Условия моей работы?
- Инцидент не должен попасть в газеты. Ни в коем случае не должна подняться шумиха. Тем более, вы понимаете, что в противном случае все это дело может привести к государственному скандалу, грозящему распадом всей Антанты…
- Не стоит продолжать. Наша агентура?
- Над этим делом уже работают четверо наших агентов, но никаких результатов пока нет. Они предупреждены о вашем приезде, и, в случае необходимости, могут оказать любое содействие. Если же необходимо, то можете располагать силами японской полиции, но, разумеется, не в масштабах империи. Насчет архивов – ничего определенного сказать не могу.
Александр Николаевич сделал паузу, пристально смотря в лицо собеседника.
- И еще один нюанс, - полумесяцы усов дрогнули вороновыми крыльями, - Если возникнет угроза раскрытия обстоятельств дела, то вся ответственность ложится на ваши плечи. Если развитие событий будет катастрофическим, вас придется убрать… Но, надеюсь, до такого не дойдет…
Фонлебен, меланхолически помешивая чай, бросил газетный лист на зеленое сукно стола. Тишина вздрогнула, расколовшись.
- Я согласен.
* * *
Оказавшись на запруженном людьми бульваре, Фонлебен подозвал извозчика.
- На Николаевский, - сказал он и протянул «ваньке» серебряный рубль.
- Мигом домчу, ваше высокоблагородие!
Коляска двинулась по мокрой мостовой, покачиваясь на английских рессорах. «Ванька» изредка покрикивал «Н-н-о!», по-особенному, с некоей мелодичной растяжкой. Мимо проносились «фаэтоны», двуколки, шедшие с вокзала – прибыл двенадцатичасовой из Москвы.
Запруженный бульвар оставался позади, уступая место широкой улице. Здесь уже слышалось медное дребезжание трамвайного звонка и шорох каучуковых автомобильных шин по брусчатке. Людей стало больше, но и «чудес техники» тоже прибавилось.
Медленно, тягуче капали минуты, синхронно им капала серая морось.
Менялась панорама города – причем не только во времени, но и в пространстве. Дождь украсил Петроград серостью слоистых туч и мокрой свежестью, какую ощущаешь только в промокшем насквозь после сильного ливня лесу.
У вагона поезда Фонлебен почувствовал на себе чей-то напряженный взгляд, нацеленный в спину. Кто-то следил за ним. Взгляд был напряженным и точным, как у охотника, выслеживающего дичь и готового в любой момент выстрелить.
И тут статский советник заметил человека, следившего за ним из окна вагона-купе. И совсем поздно увидел, как в руках незнакомца блеснул вороненым стволом массивно-уродливый «парабеллум» - детище Георга Люггера.
В толпе выходивших из вагонов и все еще толпившихся на перроне людей было сложно маневрировать, но думать было некогда. Фонлебен рванулся в сторону, толкнув кого-то и чувствуя, что падает на землю – кто-то не сильно далекий то ли специально, то ли ненамеренно, поставил «ножку». Локоть хрустнул, упершись в чей-то чемодан.
Тут же перед глазами в брусчатке образовался свежий белый скол – пуля ударилась в перрон всего на пару шагов дальше от статского советника. Каким-то шестым чувством мозг уловил легкое клацанье затвора и звон выброшенной стреляной гильзы. Но второго выстрела не было.
Левой рукой Фонлебен залез во внутренний карман сюртука, где лежал миниатюрный «баярд». Миг – свинцовая пчела, рассекая воздух, пробила глянцево блестевшее стекло, разогнав по хрусткой поверхности паутину трещин. Маслянисто клацнул барабан. Вторая пуля, пройдя выше первой, нашла цель. Тело с глухим стуком упало на пол.
Тут же раздались свистки, что красноречиво свидетельствовало о прибытии блюстителей имперского порядка. Во главе бежавших со всех сторон жандармов был – ба! – полковник Котов собственной персоной.
- Доброго дня, Николай Антонович, - поздоровался тот, - Не задело вас?
- И вам доброго дня, Степан Парменыч! Нет, что вы, не задело! - с издевкой ответил Фонлебен.
- В вагон! – скомандовал Котов жандармам, - Проверить, осмотреть, если необходимо – зачистить.
Четверо синемундирных тотчас же исчезли в дверном проеме купейного вагона второго класса. Публика «из народа» смотрела на блюстителей порядка, точно русский солдат на солдата германского – с явной неприязнью, но не ненавистью, ибо в глубине души понимала, что господа в синих мундирах тоже люди, только в форме, и только оттого они вызывают страх и уважение.
Вошли в вагон – впереди Котов, за ним, гуськом, Фонлебен и еще двое жандармов. По коридору топотало еще несколько пар сапог – то шел еще один отряд жандармов, но шел в противоположную сторону, по направлению к паровозу – проверить, нет ли в поезде еще какого подозрительного и вооруженного социального элемента.
Перед дверью в купе Котов остановился и почти шепотом сказал статскому советнику:
- Лучше ничего здесь не трогать – мои молодчики сами разберутся, что к чему.
Фонлебен кивнул и, отстранив Котова, открыл купейную дверь.
Глазам его предстала вполне обыденная для места преступления картина.
На полу купе, раскинув руки, лежал молодой человек, одетый в серый суконный сюртук, похожий на гимназический, такие же серые штаны, заправленные в сапоги. Лицо его, скуластое, с большим лбом, было ангельски спокойно, только вместо правого глаза была темно-бурая яма да по скуле сбегала вниз струйка потемневшей крови. В руке незнакомца зажат был «люггер», рядом – желтый цилиндрик стреляной гильзы, еще один патрон в стволе пистолета, не доведенный. В воздухе пахло порохом.
- Убрать! – скомандовал Котов, брезгливо поморщившись, - Да, только «пальчики» снять не забудьте!
Полковник, в прошлом бывший весьма упертым консерватором, с некоторого времени несколько изменил свои взгляды относительно технических новинок в области криминалистики и уголовного права. Дактилоскопирование, как метод фиксации личности преступника, Котов принял достаточно легко и безболезненно, и теперь очень гордился практически собственноручно составленной картотекой петроградского жулья и «темных» людей. Эта котовская картотека уже не раз выручала доблестную полицию в делах вроде «Пересмешника». Со всякого пойманного преступника Котов приказывал снять отпечатки пальцев – «пальчики», как он любовно называл их, - и именно за счет этого картотека постоянно пополнялась новыми экземплярами воровского и криминального мира Петрограда.
Двое жандармов переложили тело на носилки и накрыли брезентом. Из-под брезента безвольно свесилась жилистая рука убитого, и на запястье на миг показалась татуировка – лотарингский крест, вписанный в окружность. Котов осторожно поднял с пола пистолет и завернул его в бумажный пакет, после чего убрал в карман. На полу осталось лишь бурое кровавое пятно, напоминавшее о случившемся.
- Развелось шушеры всякой! Тьфу! – полковник махнул рукой, - А вы, Николай Антонович, что под пулю полезли? Жить надоело?
Вопрос был риторическим – Котов не собирался получать на него ответ. Фонлебен молча смотрел на испачканный пол купе. Почерневшая клякса напоминала спрута, раскинувшего свои тонкие щупальца по полу.
Глава пятая. Хребет Транссиба.
Российская Империя. Сентябрь 1916 года
Вагон слегка покачивало, будто он плыл, словно пароход, по спящей, медленно дышавшей реке. Колеса мерно постукивали на стыках рельс («З-дъ Демидова, типъ 7, 1895 годъ»), и их стук убаюкивал. Москву уже проехали, промчались мимо Ярославль и Пермь. Впереди был Екатеринбург – самый хребет, высшая точка магистрали.
Первый этап железнодорожного путешествия был преодолен за несколько суток – не так быстро, как хотелось бы, учитывая важность и весомо-дипломатический привкус предстоящего расследования.
Купе качалось каютой корабля. Фонлебен сидел, неподвижно смотря в одну точку и старался разобраться в путанице происшествий. Очень странно совместились события, будто кусочки мозаики, сложенные неправильно.
Во-первых, убийство племянницы посла. Странны два обстоятельства – время и характер убийства. Нет, три – еще нежелание оглашать это дело в прессе. Но, положим, третье не является таким уж странным – вполне резонно предположить, что тайна, которой окутано это преступление, связана с тем, чтобы в прессе не было осмеяно доверие русского правительства к Японии. Дескать, русские доверяют японцам, как союзникам по Антанте, а в то же время в Стране Восходящего Солнца безнаказанно убивают пусть и родственников, но все равно - родственников русской дипломатии. С другой стороны, император может пойти на отказ сотрудничать с японцами как с членом Антанты, а это грозит развалом блока (в лучшем случае). Пресса, известная своей напыщенностью, будет стремиться «приукрасить» события, увеличить масштаб преступления, а тут уж… Да и перед союзниками совестно – не можем уберечь своих же дипломатов… Хорошо, пускай граждан, но от этого ситуация меняется не сильно.
Во-вторых, покушение. Неизвестный молодой человек рискует своей жизнью, чтобы убить дипломата, пускай и особых поручений. Не вяжется цель и риск. Даже если бы он и попал (патрон «парабеллума» имеет неплохую убойную мощность), то все равно не смог бы далеко уйти – Николаевский вокзал охраняется жандармами – пять отрядов по пять человек, все при оружии (пистоль-карабин Маузера, замечательная вещь), да и в поезде наверняка слышали выстрел. Даже выйдя за пределы оцепления (кое началось бы минут через семь – десять после убийства), убийца не ушел бы далеко от вокзала – по телефонной связи (очень полезная штука) на ноги подняли бы все жандармские отделения, расположенные поблизости. Цель незначительна, но при любом раскладе убийца был бы пойман почти со стопроцентной вероятностью. Значит, покушение каким-то образом связано с утренним убийством…
В-третьих, татуировка. Полковник Котов, по-видимому, не обратил на нее внимания, а между тем, этот знак может многое рассказать о своем носителе. Крест в окружности… Хм… Причем крест лотарингский, короткой частью крестовины вниз. Интересно…
- Не изволите ли чаю? – отвлек Николая Антоновича голос проводника.
В открывшуюся дверь купе просунулась лопоухая вытянутая физиономия в темно-синей фуражке, тень от козырька которой падала на черные маленькие глазки.
- Да, будьте так любезны.
Голова проводника исчезла за дверью, захлопнувшейся с сухим стуком.
Еще глухой стук – то упала на пол книга, лежавшая на столике. Фонлебен не заметил ее, когда садился в вагон, и теперь, поднимая фолиант с пола, смог внимательно изучить книгу. Обложка была, на первый взгляд, самой обычной, кожаной в черном оттенке, с золотыми тиснеными буквами – то был сборник стихотворений Виктора Гюго. Статский советник пролистал его – книга как книга, ни заметок на полях, ни каких бы то ни было вложенных страничек или тонких пластинок-зеркал – в общем, ни следа того, в чем можно было бы заподозрить натуру жандармского агента. Ничего необычного, просто какой-то чересчур рассеянный пассажир забыл в купе свою книгу вот и все. Фонлебен тихо положил томик на стол и вернулся к своим мыслям.
Крест. Что может означать крест? Что-то вроде компаса? Нет, компас обозначается равнолучевым крестом, а здесь соотношение длины лучей относятся, приблизительно, как 1:1:1:3, то есть, длинный конец креста в три раза длиннее его короткого конца и конца перекладины. Не то.
И тут внезапная догадка пришла в голову – меч! Двуручный меч, какие распространены были в Средневековье. Такой крест служит упрощенным изображением меча…
Меч в окружности – символ Всекарающего и Всезащищающего Меча, силы, что почитает в своих полномочиях карать зло и защищать обездоленных. Интересно, сохранились ли настоящие приверженцы этой силы?..
Прошло десять минут, а проводник будто сквозь землю провалился – ни чая, ни человека. Что за чертовщина?..
* * *
Остановка в Екатеринбурге должна была длиться пятнадцать минут.
За окном было скучно-серое в дождливую погоду здание вокзала под такого же цвета небом, набухшим, точно губка.
Меланхолия начинала противно глодать душу, скребя коготками под диафрагмой и сдавливая легкие. Вспомнилась первая поездка в Японию, еще в начале пятнадцатого года – тогда погода была практически такой же, только несколько холоднее – в купе приходилось ехать в шинели с поднятым воротником (и это несмотря на отопление). Тогда, правда, было легче – не давило осознание тягостного возвращения туда, где произошли столь странные и тяжелые события.
Невольно вспомнилось та девушка, с которой он столкнулся на перроне, когда отходил поезд – в память врезались удивительно глубокие серые глаза, в которых застыло выражение удивления и одновременно ожидания, глубокого и томительного ожидания, что не давало покоя долгое время.
…По коридору раздался топот, словно шло несколько рот солдат. Впрочем, касаемо солдат, Фонлебен не ошибся – грохот сапог со свинцовыми подметками он узнал бы из тысячи. Да и грохот по соседству – резко открытая дверь купе и грозный оклик: «Пожалуйста, предъявите ваши документы!» не оставил сомнения – жандармы.
Вроде все ничего, но в голове ныла мысль – зачем? Военного положения здесь, за Уралом, не вводили. Особого циркуляра о повышении бдительности полицейских служб тоже не было и не предвиделось (иначе генерал-губернатор обязательно предупредил бы – такая уж у него педантичная и аккуратная натура).
Фонлебен поднялся с места и, тихо открыв дверь, выглянул в коридор. У соседнего купе стояло двое жандармов, проверяя документы. Вроде все в порядке, но…
Один из жандармов, вручая паспорт перепуганным пассажирам, неловко одергивает широкий рукав, и на воскового цвета руке тот же знак, что и на руке у убийцы – меч в кругу! Форма – липовая, дешевый маскарад. Они должны выполнить задачу любыми средствами.
Фонлебен вернулся в купе, неслышно закрыв дверь на ключ (замок хлипкий, но время выиграть поможет). Сейчас главное – действовать аккуратно и без лишних рассуждений. Если долго думать – можно вообще не вернуться. И даже не из Японии, но из своей же России.
В барабане пять патронов - щелкнул предохранитель, барабан встал на место, и шляпки гильз скрылись за «пяткой» револьверной рамки. Пяти патронов – хватит, тем более, что до двери десять шагов – с такой дистанции смерть мгновенная. Если попадешь, конечно - разброс пуль большой, но не критичный – шансы есть. Если получится воспользоваться замешательством противника, то все пройдет неплохо, и, возможно, без потерь.
В дверь купе постучались.
- Кто там? – хриплым голосом спросил Фонлебен, взяв дверь на прицел.
- Проверка документов. Циркуляр из Департамента, обязательная проверка.
- С чем связано столь бесцеремонное нарушение моего спокойствия?
За дверью о чем-то шептались, после чего весьма спокойным голосом произнесли с явным «негородским» акцентом:
- Убежал революционер. Знаете же, сколько шуму. Вот и приказано, чтоб не пущать его и прямо изловить.
- Сейчас открою.
Замок щелкнул, отпираясь, и дверь тут же была открыта толчком со стороны вошедших.
За дверью стояли двое жандармов, и, не знай Николай Антонович про татуировку на руке одного из них, он бы принял их за настоящих блюстителей общественного спокойствия.
- Паспорт, будьте добры.
Статский советник извлек из нагрудного кармана паспорт и протянул одному из «жандармов». Тот с интересом стал изучать его, а второй «блюститель порядка» произнес:
- Накладную на багаж, будьте так любезны.
И осклабился неприятной улыбкой, в которой Николай Антонович углядел «особую примету» - правый второй резец и правый клык на верхней челюсти были вставными, «фиксами», как называют такие золотые коронки в уголовном жаргоне.
И тут ситуация резко переменила очертания – из неопределенно-расплывчатой стала осязаемо-угловатой. Оба «жандарма» извлекли из-под шинелей ручные пулеметы. Маленькие, угловатые, с укороченными стволами, система «дрейзе». Убойная мощность слишком мала, боекомплект невелик – тридцать патронов в магазине, но кучность стрельбы высокая – бежать нельзя, будешь как сито в мелкую ячейку. Да и отойти не успеешь - при четырех патронах в секунду. Выход один – вперед. Сначала левый – тот, что стоит спереди. Резкий выпад, удар ногой под челюсть, толкнуть его на второго (благо ширина двери маленькая, второму негде будет развернуться для маневра), затем – по пуле каждому. Легко и просто.
Однако левый «блюститель порядка», тот, что стоял первым, предупредительно вскинул ствол пулемета, и первый удар Фонлебен направил по отпрыску господина Дрейзе. Жалобно звякнув, пулемет рухнул на пол, а статский советник с размаху ударил первого ребром ладони по шее. «Жандарм» безвольно обвис, и Фонлебен толкнул бесчувственное тело вперед, но второй успел увернуться, и тело первого глухо ударилось о стену, сползло вниз, распластавшись по полу. Раздалась пулеметная очередь. Висок обожгло, по шее заструилось горячее. Фонлебен выхватил «маузер» и медленно, размеренно нажимая на тугой спусковой крючок, всадил во второго «жандарма» все восемь патронов. Тот осел на пол, выронив оружие.
Фонлебен подошел к первому – пульс отчетливо прощупывался, но в сознание «жандарм» еще не пришел. Помедлив, втащил его в соседнее купе (оказавшееся, по счастью, свободным), заперев на ключ. Очнется минут через пятнадцать, не меньше.
Чертова боль. Прикоснулся к правому виску – рука окрасилась кровью. Царапина. И ухо. Верхнюю часть будто ножом срезало.
Но обращать внимание на это не было времени
У первого точно не было боекомплекта, а у второго? Пошарил под шинелью – пусто. Хм… Шли «на дело» с одним рожком на человека, значит, опытные… Хотя шестьдесят патронов на одного человека прямо-таки многовато…
С клацаньем перезарядил «маузер», взвел курок на «баярде», пулеметы оставил на месте – слишком громоздкое оружие, да и «засветиться» с ним было легче легкого, если вдруг вздумается кому пройтись по вагонам и поискать «компаньонов» по мокрушничеству.
«Кто-то» не заставили себя долго ждать - в коридоре появилось человек семь «жандармов», шедших «гуськом».
- Документики проверять изволите? – съязвил статский советник, небрежно поигрывая «маузером», будто в руках у него был обычный бумажник.
- Взять! – скомандовали откуда-то из-за спин лжежандармов. Голос был звонкий, будто говорил мальчишка.
Бандиты послушно двинулись вперед, первый прицелился из нагана, но «маузер», детище тевтонского гения, не подвел – первый «жандарм» рухнул наземь, остальные подались назад. Неожиданно послышался гудок паровоза – поезд отходил от станции.
- Назад! Все назад! – скомандовал все тот же голос, и – удивительно! – жандармы ретировались с той же поспешностью, с какой и появились.
Вагон качнулся, приходя в равноускоренное прямолинейное движение - Фонлебен не удержался на ногах и пошатнулся, ударившись спиной о стенку купе. Произошедшее сильно поколебало безоговорочную уверенность в удачном исходе дела, но не разрушила ее. Теперь оставалось только одно – продолжать путь, каким бы он ни был. Дороги назад, особенно после данного инцидента, теперь точно нет.
Трупы пришлось запереть вместе с «пленником» - в одиночку Фонлебен смог лишь перетащить тело и уложить их на полку, точно манекены из магазинов готового платья, снятые с витрин и положенные в кладовую. Рейд по карманам шинелей убитых дал немного – явно фальшивые документы и несколько карточек, текст на которых разобрать было нельзя – от настолько выцвел от времени, что совершенно не читался.
У второго трупа татуировки не было. Сомнительно, что он принадлежал к секте «всекарающего меча» (а в том, что эта организация являлась сектой, не могло быть никаких сомнений), да и вообще вызывало сомнения, что все эти «жандармы» принадлежали к этой секте. Все, кроме двух, тех, что с татуировками. Что эти «блюстители порядка» - не жандармы, ясно (расспросы проводника поезда дали неплохой «улов» - по Транссибу действительно «работала» банда Петро Войчека – местного бандитского «атамана». Его архаровцы промышляли по поездам, переодеваясь в жандармов и военных и производя «досмотр документов». Во время таких «досмотров» они изымали якобы незаконно провозимые ценности и могли запросто «пришить» какого-нибудь строптивого пассажира – финку под ребро и концы в воду), но каким боком к ним относятся эти двое – загадка. Расспросы плененного «жандарма» ничего путного не дали - на все вопросы он упорно молчал. Его сдали в руки жандармерии в Омске.
Глава шестая, в которой говорят о снах.
Пригороды Йокогамы, Япония. Сентябрь 1916 года
…Мрак. Черное ничто, всеобъемлющее и всепоглощающее. Хаос. Тьма. Ноет душа, будто хочет вырваться из этого мрака, из очерствевшей оболочки тела, вырваться, чтобы вознестись, стать выше этой черной мути.
Неожиданно перед глазами вспыхивает алая искорка, разгораясь желтым язычком пламени. Будто огонек свечи, будто далекий свет керосиновой лампы. Язычок трепещет, тело чувствует прикосновение холодного ветра. Ветер дует в лицо, неся с собою страх, непонятный и необъяснимый. Хочется съежиться, закрыться от этого мрака и от неизвестности, от этого желто-алого язычка пламени.
Язычок растет, и вот он уже полыхает костром, огромным, до неба, вырывая из мрака куски и растворяя их в золоте пламени. Ветер приносит хлопья черного пепла, рассыпающиеся в руках прахом. Вокруг костра вырастает внезапно клетка. Клетка, опоясывающая огонь кольцами ребер. Странно, похоже на грудную клетку человека – несется в голове мысль, и тело цепенеет, подобное каменному изваянию. Ужас пронизывает душу стальными нитями, и она, нанизанная на струны необъяснимого страха, бьется в предсмертной агонии, все еще пытаясь раздробить тело. Но тщетно.
Огонь горит, становясь выше мрака, необъятным и гигантским в этой черной пустоте. Пепел летит в лицо, обжигая его холодом. Ноги ощущают что-то тягучее и теплое. В ярком торжествующем свете костра видно, что все вокруг оплывает, превращаясь в темно-вишневую вязкую жидкость. Кровь. Обычная кровь, - думается телу, а душа давно распята на страхе, как на чудовищной арфе, и по бледно-лунному лицу ее стекает кровавая слеза.
Тебе не спастись. Ты мертва…
…Алиса проснулась в холодном поту. Кошмар медленно испарялся, оставляя в душе свинцовый осадок. Бред, и ничего более! Сама виновата – хватит думать о смерти. Подумаешь, чахотка!
Девочка поднесла к губам платок и кашлянула – белая ткань, нет никакой крови.
Тем более – хватит хандрить! Спи давай!
Алиса повернулась на другой бок и закрыла глаза. Сквозь веки едва просвечивал лунный свет, наполнявший комнату серебряной паутиной.
Один… Два… Три… Четыре…
Мысли путались, и Алиса сбилась со счета уже на двадцати трех. Начала считать сначала, сбилась снова. Ну и черт с ними, с цифрами…
…Та же тьма, бескрайняя чернильная, только под ногами будто нет ничего. Взгляд утонул во мгле, а тело медленно неслось в пропасть. Впереди мгла зашевелилась, принимая очертания тоннеля, комья тьмы начали вращаться, размываясь в полосы, составляя перед ней тоннель. Миг – в конце тоннеля вспыхнул свет, но не яркий, а словно лунный – мягкий, серебряный. В ушах начинает тихонько звенеть – от абсолютной тишины.
Неожиданно внутри рождается какое-то тепло, чувство, что ты не одинока в этой пустоте, что кроме тебя тут есть еще одна живая душа, рвущаяся на волю. И в пятне лунно-серебристого света вдруг проскакивает темное пятнышко. Крошечное-крошечное, но ты знаешь, что тебе не показалось, что там, в конце тоннеля, кто-то ждет тебя.
Пятнышко мелькает снова, и ты видишь, что оно приближается. Она, душа, ищет кого-то, боится и мечется подстреленным зайцем, так же, как и твоя. И ты ждешь этой встречи, будто большого праздника.
Пятнышко превращается в фигуру, и – о боже! – она, фигура, поразительно похожа на тебя. Это ты, Алиса, ты, медленно идущая по тоннелю навстречу самой себе. Но вместе с тем мозг упрямо твердит, что это не ты, что это другая Алиса, что ты давно мертва и уже среди того серебристо-лунного света, что ты по ту сторону тоннеля.
И вдруг тело ощущает небывалую легкость. Ты не низвергаешься в бездну, нет, - ты паришь в воздухе, будто пушинка, в развевающемся белом платье, словно невеста. Только вот чья?
Вокруг протянулись белые нити, прорезав тьму клинками света, и сплелись в причудливую паутину. Пустота наполняется тихим пением, сотен и сотен голосов, будто приглушенные серебряные колокольчики. Душе становится небывало радостно и легко.
Неожиданно пение обрывается, и ты, Алиса, встречаешься нос к носу с той, другой Алисой. Она – такая же, как ты, если не сказать правильнее: она – это ты. Глаза той Алисы пусты и бесцветны, они прозрачны, и в них ничего нет. И вдруг та Алиса медленно оседает вниз, и из уголка рта ее бежит темная струйка крови, стекая на алое платье растворяясь в нем. И на твоем белоснежном платье расползается уродливое кровавое пятно, расплываясь и впитываясь в ткань.
И тут голову пронзает мысль, простая и ясная – она – это я! Это я умираю, а не та Алиса…
…Сознание возвращалось вместе со звоном механического будильника. Алиса смотрела в потолок отсутствующим взглядом. Мысли были заняты снами – в отличие от обычных снов, они не ускользали из памяти, сохраняясь до мельчайших деталей.
Что бы это значило? Ну, про смерть, положим, можно не догадываться – нечего постоянно думать о ней. Вот во сне и отобразилось, точно в кривом зеркале – искаженно и гипертрофировано. А вот с остальным не до конца понятно.
«Мое зеркальное отображение – оно-то к чему?..» - думала Алиса, завивая волосы в «спирали».
Утро (практически полдень) было пасмурным, но сквозь облака кое-где проглядывали рыжие солнечные лучи, столпами упиравшиеся в побережье. Морская гладь была невозмутима, и в ней отражались стоявшие вдалеке, у горизонта, броненосные корабли, чьи трубы дымили, точно папироски. Ночной город уснул еще с первыми лучами рассвета, и сейчас в Йокогаме царствовал город дневной – относительно скучный и трудовой, но, тем не менее, по-своему интересный.
К прическе идеально подошло голубое платье вкупе с белым жакетом с лимонно-желтой оторочкой. Такой-же лимонно-желтый бант на шее – и в зеркало на Алису глянула кукла, милая и очаровательная. Подобную, практически такую же, как она сама, куклу, Алиса видела в детстве в витрине одного из петроградских магазинов, гуляя с родителями – прогулку она запомнила плохо, а вот кукла помнилась ей очень отчетливо, точно видела она ее совсем недавно. И теперь подсознательная рефлексия дала о себе знать – она, сама того намеренно не желая, стала почти копией своих воспоминаний.
Ника пришла в одиннадцать часов. Алиса сидела за мольбертом и пыталась нарисовать берег моря, но упрямое небо никак не желало отобразиться на бумаге, меняя оттенки синего цвета и постоянно сменяя каскады белых пушистых облаков.
- Привет!
- Привет, - Алиса закусила губу, критически оглядывая результат работы, - Можешь помочь?
- Конечно.
- Как по-твоему, похоже или нет, - Алиса указала на мольберт.
- В целом – очень хорошо, но вот тут, - взяв кисть, Ника поставила на синем поле неба белый штрих, - Вот тут – облачко. А так - очень красиво!
- Слушай, - спрашивать было неловко, - А ты толковать сны можешь?
Возникла пауза.
- Ну… Разъяснить смысл сна можешь мне помочь?..
Ника задумчиво потерла переносицу.
- Не знаю… Но попробовать можно.
Алиса вкратце рассказала суть обоих снов (даже теперь они не выветрились из памяти, как обычно бывает со снами), стараясь не упустить ни одной детали. Ника внимательно слушала, лишь иногда записывая что-то карандашом в тетрадь.
Записи заняли целую страницу, и, взглянув на них, Алиса мало что могла понять – вместо привычных предложений на листе громоздились отдельные словосочетания, соединенные разнообразными линиями и стрелками. Некоторые слова были обведены в кружок, иные стрелки были пунктирными или же вообще едва различимыми на бумаге, будто их вдруг передумали рисовать, оставив лишь эскиз, набросок и забыв его стереть. В общем, «конспекты» снов напоминали логические схемы.
- Ну что ж, - взглянув на записи, подытожила Ника, - Самое простое, что я из этого сплетения могу понять – тебя ждут неприятности. Причем большие неприятности. Твое белое платье – намек на свадьбу, а свадьба во сне – к беде. Если же предположить, что твой сон – просто результат эмоциональных переживаний, то все вполне спокойно – можешь не волноваться. Если хочешь, могу спросить насчет твоих снов у одного человека, он скажет точно.
- Постой! – Алиса приложила палец к губам, - Все, хватит об этом ночном кошмаре! Скажи лучше, как тебе мое платье?
Алиса отошла к берегу и сделала реверанс, затем картинно прошлась вдоль побережья, медленно ступая по теплому золотому песку.
- Платье просто очаровательно, особенно – бант на шее!
- Правда? – девочка оправила бант, который все норовил потерять свою симметричность.
- Правда, - твердо отчеканила Ника.
Сегодня она была в черном платье с белой каймой и черным бантом на шее – не таким, кукольным, как у Алисы, но, скорее, символическим – узкая лента едва видна была на фоне темной ткани.
Алиса с завистью заметила, что Нике ее образ идет куда больше, чем Алисе образ «кукольный», но мысли эти, появившись на миг, исчезли, сметенные потоком эмоций.
- Смотри! – девочка указала рукой в небо, - Аэростат!
Среди облаков тюленем в косяке рыб плыл овальный «пузырь» цеппелина – белый с красными рулями высоты и пассажирской гондолой. С земли он казался совсем крошечным, не больше пачки папирос.
- Да, - ответила Ника, щурясь, - Аэростат. Интересно, зачем это?..
Воздушная махина медленно плыла по небу, постепенно разворачиваясь сферическим носом на запад – теперь наблюдать за цеппелином стало труднее, солнце слепило глаза. На фоне золотого круга аэростат превратился вначале в черную точку, а потом и вовсе исчез в сиянии водородной звезды.
- Как мотылек… - прошептала Ника.
Глава седьмая, где рассуждают о вечном.
На пути в Йокогаму. Сентябрь 1916 года
Пароход отходил от пристани, оставляя провожавшим на пристани людям клубы сизого дыма, прижимавшиеся к земле и скрывавшие толпу. Горячий дым растворялся в сыром утреннем тумане, и серый цвет становился белым. Казалось, что берег обернули ватой.
Фонлебен стоял у борта, опершись о перила и вглядываясь в прибрежную вату тумана. Вскоре в тумане едва можно было различить пристань, а через несколько минут и все побережье скрылось в молочной дымке.
Этот туман – последнее, что напоминает о России. Теперь между пароходом и страной, в которой был всего несколько минут назад, несколько верст водной глади, которую, кажется, не преодолеть вовсе. Эта гладь – непреодолимая преграда.
Пассажиров на пароходе было немного – в основном, те, кому по предписанию врачей положен был более мягкий, чем русский, климат Японии.
Сейчас подавляющее большинство «пароходной публики» было в своих каютах, и на верхней палубе было лишь несколько человек. Молодая пара тоже смотрела в морские просторы – девушка что-то негромко говорила молодому человеку, изредка хихикая и мило щуря голубые глаза. Их диалог перекрывал от любопытных посторонних глаз японский зонтик. В тени парусинового тента в кресле сидел, сгорбившись, военный и, казалось, спал. На корме прохаживался взад-вперед некто в соломенной шляпе и песчаного цвета костюме с черным галстуком. Ходивший то появлялся, то исчезал, заворачивая за рубку. Ветер трепал полы его сюртука, но тот словно не замечал этого и продолжал вышагивать из стороны в сторону, смотря себе под ноги. По шевелению губ можно было догадаться, что он что-то говорит себе под нос, но ветер срывал слова и швырял их в море, не донося их до слуха.
Погода меду тем становилась пасмурнее – сентябрь, даже если ты встречаешь его не совсем в России, все равно сентябрь – дождлив и прохладен. Затянутое облаками небо спускалось все ниже и ниже к водной глади, набухая влагой.
Фонлебен медленно зашагал по палубе, направляясь вниз, к каютам. Солдат, дремавший под тентом, поднял голову и неожиданно громко произнес:
- Сударь! Не хотите сыграть партию?
На столике рядом с сидевшим рубашками вверх лежала колода карт. Из-под колоды хитро-смущенно выглядывал туз пик.
- Отчего не сыграть? Если вам угодно…
- На деньги?
- Отчего же нет? Давайте на деньги. Ваша ставка?
- Пятнадцать рублей – меньше нет смысла. Ваша ставка?
- Ставлю вдвое против вашего – тридцать рублей.
- Не боитесь проиграть?..
- Нисколько.
Фонлебен сел в свободное кресло, протянул руку:
- Николай Антонович Фонлебен.
- Петр Васильевич Поясов, поручик, - ответил рукопожатием солдат.
Фонлебен сложил руки на коленях, ожидая раздачи карт. Поручик ловко сунул «топорщившегося» туза в колоду, быстрым, как пулеметная стрельба, движением рук перетасовал карты и роздал игравшим.
- Прошу.
Статский советник взял свои карты. Расклад был неплохим, но, по прихоти капризной Судьбы, он, скорее всего, проиграет. Неудачи в азартных играх преследовали его, и посему, собственно, Фонлебен не имел привычки играть. Были исключения – либо сказывался счастливый день, либо просто нарушалось правило «вечных неудач» - но сии случаи были крайне редки, и потому не стоят особо пристального с нашей стороны внимания. Сам Фонлебен шутил – дескать, если он возьмется играть в русскую рулетку, то единственный патрон в барабане с вероятностью ста процентов достанется ему после первого же прокручивания револьверного барабана.
- Ваш ход, - Поясов пригладил усы, - Вы не возражаете, господин Фонлебен, если я задам вам вопрос, касающийся причин, по которой вы покинули Россию?
- Не возражаю. Я механик, и ищу новые решения старых проблем. В России с инженерами не особенно церемонятся и просто-напросто заставляют их находиться в тени, которая создается властью. Никаких перспектив для своей деятельности я просто не вижу и потому решил работать там, где механики ценятся выше – у японцев.
- Вот как…
Поручик снял фуражку, обнажив коротко стриженную бугристую голову. По лбу наискось шел зарубцевавшийся уже зигзагообразный шрам.
- Это «память» с германской войны, - пояснил Поясов, указывая на шрам, - Осколком снаряда чиркнуло. Со мной в окопе еще пятеро солдат были – расчет полевого орудия, - так всех убило, разметало, точно тряпичных. Я один живым остался, только чуть лица не лишился. В госпитале врач сказал – выживете, но останетесь инвалидом – заражение крови, и обе ноги придется отрезать. Обманул – выкарабкался, даже без последствий, но этот «подарок» войны остался.
Шестерка пик легла на столик, прижатая угловатым мозолистым пальцем.
- Вы решили эмигрировать?
Поясов горько усмехнулся, челюсти его свела гримаса разочарования.
- Что за слово такое – «эмиграция»? Тьфу, а не слово…
- Как же вы это называете?
- Побег.
- Но ведь это дезертирство! Причем, в самом прямом смысле.
- Я бегу не с поля боя и не от войны. От войны вообще нет смысла бежать – она все равно, подобно чуме, найдет и убьет тебя, ей ничего это не стоит. Бояться надо не войну, а нечто другое…
- Что же?
- Мира. Такого мира, что есть у нас. Я знаю, господин Фонлебен, что вы, как и всякий человек науки, не можете не интересоваться мыслями и не касаться в своих размышлениях вопросов философского значения. Оглянитесь – вы в России, но вы не чувствуете себя дома. Кругом только враги, причем враги хуже, чем враг на войне. Война относительно проста – враг по другую сторону фронта, и ты знаешь это. Здесь же враги повсюду – не знаешь, от кого получишь удар в спину. Чиновник ли, бюрократ ли, судья в мировом суде или же даже владелец дома, где вы снимаете квартиру, - все они могут укусить, точно бешеные собаки, в любой момент ухватиться зубами за вас. Они хуже врага на войне – они будут трепать вас, вытрясая средства, трепать до последнего вашего вздоха. Они не отпустят вас, они не поймут вашего бедственного положения и не внимают вашим мольбам. Им все равно.
- Но ведь это чересчур обобщенно…
- Нет, в том-то и дело… Вы слишком приукрашиваете реальность. Человечество настолько погрязло во зле и разрухе, что от распада физического перешло к распаду духовному… Мы разлагаемся, как живые трупы, сами того не замечая. Это ужасно, но еще ужаснее осознать, что все эти трупы – все! – подобны тебе. Ты ничем не отличаешься от безликой массы, которая душит саму себя в бессмысленной бойне.
Последняя карта была выброшена поверх лежавших на столе – партия была закончена.
- Худой мир лучше доброй войны… Россия ведет войну "за други своя", помогая сербам против австрийской агрессии. Помощь ближнему своему не есть ресзультат духовного распада, согласитесь.
- Общество разрушается войной, причем не только физически, но и структурно. Оно дезорганизуется, превращаясь в бесформенное скопище человекоподобных существ, только и всего. И ни о какой войне "за други своя" тут не идет и речи. Вы задумывались когда-нибудь, какой интерес нам от войны немцами? Где мы чего с ними не суимели поделить?
Вопрос был неожиданным. Фонлебен задумался.
- То-то, и вы так же молчите. Не трудитесь, я вам отвечу. Таких интересов у нас нет. И у немцев тоже нет. Мы воюем просто потому, что не воевать не можем - иначе просто не хотят те, кто эту войну развязал.
- Вы и вправду так думаете?
- Извините, мсье Фонлебен, но, если вы сами не видите того, о чем я вам только что сказал, то вы просто слепец, которому на уши нашептывают не то, что есть на самом деле, а то, что хотят. Вы думаете, что мир таков, как о нем говорят в подавляющем большинстве источников…
- Но ведь вы тоже, позвольте, «нашептываете» свое видение этого мира мне?
- Я констатирую факты, - лицо поручика приобрело свинцовый оттенок, - Я не хочу видеть мир таким. Мне мерзко осознавать эту жестокую истину, но, тем не менее, я живу с ней, не стараясь как-то изменить восприятие этой истины. Я не сочиняю сказок…
Игра окончилась, и Фонлебен протянул сопернику несколько ассигнаций:
- Ваш выигрыш, мсье Поясов.
Поручик резким жестом отодвинул от себя деньги.
- Оставьте их себе, вам они еще пригодятся. Я доволен и тем, что вы составили мне компанию. Благодарю за игру.
Ассигнации, как ни постыдно это выглядело, пришлось забрать. Поручик, свесив голову набок, неподвижно смотрел в одну точку и словно бы спал, но с открытыми глазами. «Странный человек», - подумалось было Фонлебену, но наравне с неким удивлением в душе возникло и чувство уважения к этому человеку. Он во многом прав, говоря о мире, и его суждение, как ни парадоксально, из всех мнений, что доводилось слышать статскому советнику, было самым близким к истине.
Спустившись к каютам (этот путь занял немногим больше пяти минут), статский советник заметил, что в щели между дверью каюты и дверным косяком зажат кусочек бумаги, оказавшийся обыкновенной игральной картой. Десять красных сердец нарисованы были на желтовато-белом поле карты, а в уголке, рядом с числовым номиналом карты, выведена была всего одна буква: N.
Что это могло значить?
Никого, кто бы мог проделать подобную «шутку», пусть даже и безобидную, на корабле быть не могло – зачем кому-то шутить над пассажирами? Из своего удовольствия? Это слишком тривиально и нелогично.
Убийца на пароходе?
Вполне возможно, но есть одно «но»: слишком много времени прошло с момента убийства. Фонлебен выехал из Петрограда инкогнито, и убийца, даже если ему и удалось выяснить это, должен был, несомненно, успеть выехать из Йокогамы, покинув, по меньшей мере, сам город (а то и страну). Недели, которую у Фонлебена заняла поездка по Транссибирской магистрали через всю империю, на это точно хватило бы. Если же необходимость устранить «петроградского агента» все же неотвратима, то убийца, скорее, воспользовался бы помощью третьих рук – нанятый человек с револьвером во внутреннем кармане пальто или же просто клинком в рукаве. Так что самого убийцы здесь просто быть не может…
Так от кого же пришло столь оригинальное «сообщение»?
В этой игре есть третья сторона?
Глава восьмая, обрывочная, в которой появляется загадочная незнакомка.
Йокогама, Япония. Сентябрь 1916 года
Япония встретила гостей довольно-таки тихо и скромно. Так тихо, что Фонлебен начал было сомневаться – а есть ли тут русские агенты вообще. Нет, конечно, на встречу под грохот фанфар Николай Антонович не рассчитывал, но хоть какого-нибудь сопровождающего – ориентироваться и «располагаться, как дома» в городе без «помощи» со стороны дипломатии в голубых мундирах под штатским пальто было трудно. Добираться до вокзала пришлось пешком – во-первых, приходилось ограничивать себя в связи с не столь внушительными финансовыми средствами, а во-вторых, просто приятно было прогуляться в прохладную пасмурную погоду по городу.
Вокзал был невелик – всего два пути для поездов, да на двух вспомогательных стояли, дожидаясь осмотра, вереницы пассажирских вагонов. Позади вокзала, с другой стороны, отделенная пятьюдесятью шагами свободной земли, на которой виднелись остатки старого дощатого забора, размещалась грузовая станция, узловая на данном участке. На станции сходилось три основных направления – портовая одноколейка, основная «сквозная» грузовая двухколейная дорога и одноколейка, приходившая сюда с металлургического завода. Здесь, на параллельных линиях вспомогательных путей, бегал трехосный маневровый паровозик, пыхтя и изредка давая короткие гудки – все, мол, принимайте состав! – сортировавший вагоны и составлявший из них составы, тотчас же подцеплявшиеся магистральными паровозами – пятиосными громадами.
Перрон вокзала был немноголюден – пять-шесть человек стояли, ожидая поезда. Фонлебен глянул на часы, щелкнул крышкой и вздохнул.
Бесшумно зажегся на мачте семафора зеленый глаз, и раздавшееся тяжелое пыхтение, производимое приближавшимся черным силуэтом локомотива, возвестило о прибытии долгожданного поезда.
Вагоны поезда не решился покинуть никто – состав был пуст, точно гильза после выстрела, и Фонлебен, в очередной раз возблагодаривший судьбу за тихий этап «путешествия», занял свое место в вагоне, походившем на прусские пассажирские вагоны годов девяностых прошлого века. Вообще, японская железная дорога казалась неким музеем или даже площадкой для съемки неких, якобы исторических, хроник о конце девятнадцатого века.
В купе статский советник, открыв с трудом поддавшееся окно, поставил саквояж на сидение.
Что можно сказать о секте последователей Всекарающего Меча? Их основная цель, по-видимому, сохранять в тайне какое-то важное знание, которое человек недостоин пока постичь. Правда, утверждать, что это является их единственной целью (да и является целью вообще), нельзя. Ясно только одно – они не хотят, чтобы в загадочной смерти племянницы русского дипломата кто-нибудь смог разобраться. Уж не говорит ли это о взаимосвязи «русского» и «японского» вампиров и не выведет ли эта единая ниточка на интересы или тайны секты Меча? Возможно.
Касаемо следов на телах жертв. Во всех случаях (хотя «русского» трупа статский советник еще не имел возможности видеть) было только два пятнышка, причем во всех случаях – именно на левой руке. Разнится только расположение – запястье, слегка выше запястья, возможно, что и в локтевом сгибе. Может…
Не приходилось ли видеть аккуратные следы инъекций, когда не было бы гематом вокруг места укола? Как правило, сделать укол и не оставить следов от него может только врач. Если эти два пятнышка – следы от инъекции, то проводить их должен был человек опытный – про гематомы вокруг «укуса» медицинская экспертиза не сообщает. Но тогда резонный вопрос – почему следов два? Вводили разные препараты? Или второй след – укол post mortem , чтобы запутать полицию?
Фонлебен отложил газету (купил на вокзале, местная новостная, хотел ознакомиться с последними событиями) – в ней все равно не было ничего нового о «вампире» - и прикрыл окно – ночной воздух был холоден, отчего по спине бегали ледяные мурашки.
Статский советник погасил свет, и купе погрузилось в полумрак, рассекаемый лишь тускло-золотым светом лампы, бросавшем пятна света на сложенную газету, игравшем бликами на металле чайной ложки и едва освещавшем стоявшие на краю стола стаканы. В кармане тихо постукивали зубцами шестеренок часы, напоминая стук несуществующего сердца.
Сколько прошло времени, он не знал. Он сидел, погрузившись в полудрему и изредка пробуждаясь, чтобы увидеть тот же золотистый шар лампы, прямоугольник лежавшей на столе газеты, узкую золотую полоску под дверью купе и темно-синий проем окна.
Неожиданно мозг, стряхнув с себя липкую дрему, заставил прислушаться – за дверью кто-то ходил. «Проводник», - мелькнуло в голове, но шаги были тихими и осторожными, не похожими на громкий и мерный шаг проводника. Словно кто-то крался и выслеживал. Правда, объект слежки еще предстояло установить.
Осторожно, чтобы не издать ни звука, Фонлебен подошел к двери и прислушался – шаги, заглушаемые дверью, удалялись. Статский советник приоткрыл дверь – в коридоре было пусто.
- Показалось…
Но, едва дверь была закрыта, шаги вновь появились, причем слышались они более отчетливо, нежели раньше.
Фонлебен вынул из кармана самовзводный «баярд», проверил барабан – все шесть патронов были на месте. Бесшумно открыл дверь и вышел в коридор. Мерно постукивали колеса, на фанерной обшивке стен играли пятна дрожащего света угольных ламп, приглушенного матовым стеклом плафонов.
Неожиданно, словно гром майской грозы, вновь возникла тихая, осторожная поступь, и статский советник медленно направился вперед по коридору, вслед за удалявшимися шагами.
Неожиданно со скрипом открылась дверь – кто-то вышел в тамбур. В дальнем конце коридора Фонлебен успел разглядеть темный силуэт, несомненно женский, и лицо, всполошившее его не на шутку – оно до боли было ему знакомо.
Или нет?
Незнакомка была похожа на ту девушку, чей образ навечно отпечатался на фотографических пластинках памяти с того странного лета прошлого года. Эта мысль явилась словно озарение, лавинообразно, снося все препятствия, все попытки логически объяснить эту странность. Несомненно, это ее глаза, бархатно-серые, так часто являлись в мыслях и полудреме, вставая перед взором и заставляя думать о той странной встрече, которую и встречей назвать было сложно – просто столкновение двух людей в человеческом потоке прибывавших и отправлявшихся.
А лицо… Лицо, признаться, похоже – тот же, темно-каштановый с легким медным отливом, цвет волос, тот же цвет глаз… Волосы, правда, подлиннее – они рассыпаются водопадом по плечам, поблескивая сталью в свете ламп. Носик очарователен (здесь Фонлебен вздрогнул, поражаясь смелости своих мыслей). Лицо треугольно-вытянутое. Уши… Ушей не разглядел, а зря – можно было бы справиться в местной картотеке и узнать личность незнакомки.
Свет лампы медленно расплывался в глазах расплавленным металлом, сливаясь с темнотой и затухая в ней, теряя теплые цвета и оставляя холодные, иссиня-черные, оттенки. Стук колес слился в мерный гул, словно за стенкой в большом котле кипела вода.
Морфей, как всегда, явился без приглашения.
* * *
Статский советник смотрел на напольные часы – громоздкую дубовую башню с грудой шестерен и оглушительным боем. Часы отставали на пять минут. Но удивляло не это, а то, как часы все еще умудрялись ходить – каждое колебание маятника отзывалось в них скрежетом и клацаньем, точно целый симфонический оркестр, составленный из слесарей и рабочих и играющий ножами на пилах и кастрюлях.
Объект наблюдения, замерев на несколько мгновений, пробил шесть часов вечера. За окном ощутимо стемнело, несмотря на довольно раннюю осень – день был пасмурным, и тучи спустились ниже, создав вечерний полумрак над улицами.
Фонлебен сидел в кресле, смотря на огонь в камине, и пытался связать события, произошедшие с ним с начала его «путешествия». Внимание его сосредотачивалось не на логической взаимосвязи случаев, а на язычках пламени, рисовавшего на стенах комнаты картины пятнами света, тут же исчезавшие без следа. В желто-оранжевой пасти огня искажались, постепенно уменьшаясь в размерах и коверкая свои очертания, черные поленья.
Отведя взгляд от чарующего пламени, Фонлебен взял в руки газету.
МИРОВАЯ ВОЙНА НА ГРАНИ ПРЕКРАЩЕНИЯ
Сегодня, практически на рубеже тысяча девятьсот шестнадцатого и тысяча девятьсот семнадцатого годов, становится ясно, что мировая война не может более продолжаться и, рано или поздно, закончится либо победой сил Антанты, либо нейтральным мирным договором между воюющими политическими блоками.
Германия, как признает сам кайзер Вильгельм II, истощена войной, и в первую очередь это касается экономики. Тяжелая промышленность не может более обеспечиваться сырьем и людскими ресурсами, а добыча топлива сильно страдает из-за оккупации некоторых районов или же из-за нехватки рабочих рук. Военная же промышленность работает, в основном, на выпуск пехотного вооружения, не имея возможностей для массового выпуска бронемашин и танков. Все это подкреплено сильнейшей инфляцией.
Австро-Венгрия подвергается не только экономическому, но и социальному распаду. Австрийская армия теряет боеспособность, и лишь на небольших участках фронта она еще может вести бой против армий Антанты.
Антанта же, напротив, становится все мощнее – наращивается военное производство в Англии, укрепляется боевая мощь англо-французских сил на Итальянском и русских на Западном фронте. Все это не может не убедить даже самых отъявленных скептиков в неизбежности победы дружественных держав над Тройственным союзом.
В газете не было решительно ничего нового – по сравнению с абсолютно тождественной заметкой во вчерашней газете лишь немного были изменены слова и обороты речи (как так только жить-то можно?), и Фонлебен хотел было уже покинуть удобное кресло и погрузиться в сон, но упрямая мысль крутилась в его голове: «А что, если убийца не затаился, чтобы переждать возникшую вокруг его деяний шумиху, а все еще находится где-то рядом?»
Основания на этот счет были – за сутки убийца, конечно, мог уплыть на континент, но по тайному циркуляру всяких отплывавший из Японии корабль тщательно проверялся русскими агентами. Досмотр пассажиров и проверка их багажа не позволили бы уплыть незамеченным.
Встреча в вагоне поезда (собственно, даже не встреча, а так, взгляд мимоходом) наводила на серьезные подозрения – а не связаны ли единой целью незнакомка, убийца и те псевдо-жандармы? Главное – непонятно, даже если у них и одна цель, кто же в этом треугольнике является главным?
Ищи, кому выгодно…
В свете камина Фонлебен увидел на стене темный силуэт, силуэт, определенно, принадлежавший человеку. Он проецировался на портьеру, и от ветра, колеблющего ее, казалось, что темная фигура сделана из тончайшей ткани и является изображением на самой портьере. Дыхание перехватило, рука скорее машинально, нежели осознанно, нащупала в кармане сюртука револьвер.
Но силуэт буквально испарился, словно странное видение.
Показалось?
Фонлебен встал с кресла и, продолжая держать палец на спусковом крючке карманного револьвера, подошел к двери, приложил ухо к теплому полированному дереву.
Тихо. Ни шагов, никаких звуков не доносилось из-за двери.
Статский советник повернул ручку двери и резко распахнул ее, но его глазам предстал лишь пустой коридор гостиницы «Вега». Никого. Ни одной живой души.
Закрыв дверь, Фонлебен краем глаза увидел приколотый булавкой к портьере листок бумаги, который явно появился здесь в течение того времени, когда статский советник пытался узнать, кто же находится за дверью гостиничного номера. До того, как появился странный силуэт на портьере, листка не было – в этом Фонлебен был абсолютно уверен. Сняв лист, он прочел написанное аккуратным женским почерком:
Мсье Фонлебен! Я знаю, что явилась к Вам достаточно странным образом и даже не успела представиться, но это сейчас не имеет значения. Прошу Вас, будьте завтра вечером в пять часов на улице Сагамото, у дома номер семь. Нужна Ваша помощь!
Сёрико-тян.
Глава девятая. Смерть Алисы.
Пригороды Йокогамы, Япония. Сентябрь 1916 года
День не задался. Утро было солнечным и теплым, напоминая об ушедшем лете. Приятной прохладой дуло с моря, а воздух наполнен был ароматом цветов, росших в саду. Для Ники, которая не очень любила лето (по своим, особым, причинам), эта погода была хуже весенней слякоти, а поэтому утреннюю прогулку по живописным окрестностям пришлось отменить.
С полудня все изменилось, причем не в лучшую сторону. Небо запуталось в клоках серых ватных облаков, солнце, подмигнув на прощание жидким золотом на оконных стеклах, исчезло в облачной пелене. Ветер уже не был ласковым, а разъярился не на шутку – дул резкими порывами, так и норовя сорвать с головы шляпку. Капризный сентябрь вступал в свои законные права.
Ника вышла из дому, захватив с собой зонтик – на всякий случай. Случай и впрямь мог представиться – небо набухло, грозя пролиться сильнейшим дождем.
Улица была пуста – люди хотели пересидеть дождь дома. Наивность во всем своем великолепии…
Главное – успеть.
Нельзя останавливаться. Цель должна быть достигнута, и неважно, какой ценой.
Но, несмотря на твердую уверенность в благоприятном исходе задуманного, сердце легонько кололо дурное предчувствие – вдруг она не успеет? Вдруг все рухнет?
На нос упала холодная капля. Потом еще одна. Неприятно. По мостовой тихо забарабанила свинцовая дробь – то небо, дойдя до критической точки своей вместимости, наконец-то решило вылить на землю всю накопленную влагу в виде дождя.
Открыв зонт – капли приятно застучали по ткани искусственного неба – Ника ускорила шаг. Сейчас нельзя медлить – все может решиться в один миг. Скорее.
Бежать в платье было не очень-то удобно, но приходилось терпеть эту «мелочь».
Зажужжал мотор – на улице показался коробчатый грузовик, в кузове которого виднелись дощатые ящики, едва укрепленные брезентовыми стяжками-ремнями. Ника отошла в сторону, почти прижавшись спиной к стене. Грузовик проехал было мимо, но в последний момент ремень, удерживавший груз, лопнул с громким треском, и ящик с грохотом, подняв тучу брызг, упал в лужу на мостовую, едва не задев девушку.
- Ай! – Ника вжалась в стену дома, и ящик пролетел буквально в нескольких сантиметрах от нее.
Грузовик даже не остановился, а из разбитого ящика между треснувших досок на мостовую с веселым звоном выкатывались патроны, катились вниз по улице, перегоняя друг друга и останавливаясь в лужах.
Драгоценное время утекало, словно вода между пальцами. Ника поспешила дальше, идя быстрым шагом, почти бегом и ругая про себя неудобный фасон платья.
Карманные часы показывали без четверти пять. Еще можно успеть…
- Одиннадцатый дом… Девятый дом… - Ника перешла на бег. Дождь холодными каплями яростно хлестал в лицо. Подол платья намок и потемнел от воды, а белая оборка его смялась.
Все равно! Плевать на дождь. Главное – не дать умереть! Любой ценой!
Небо, покрытое тучами, потемнело, спеша опустить на город покрывало осенних синих сумерек.
Седьмой!
Дом встречал нежданную гостью темными окнами, отчужденно глядевшими из-под козырька крыши. Ни в одном окошке не горел свет лампы – и это было страшнее всего.
Ника с силой толкнула калитку – та распахнулась, и девушка едва не упала. Бегом преодолела тропинку, ведшею к дому, шумно постучала в дверь условным стуком – один удар, потом три подряд, потом еще два подряд.
Нет ответа.
За спиной зашумел гравий – по тропинке шел к дому молодой господин в цилиндре и плаще, накинутом на плечи. В руке у него была трость с костяным набалдашником. Лицо господина не выражало никаких эмоций – словно матрица, эскиз в мастерской художника. Нет, оно было не безразличным, а именно не имело выражения.
Следуя логике, этот господин мог быть кем угодно, но Ника точно знала, что он и есть именно тот, кто ей в данный момент нужен. Никаких сомнений не оставалось.
- Мсье Фонлебен! – вскрикнула девушка, бросившись навстречу, - Николь, - представилась она, протягивая руку.
- Очень приятно, - статский советник предпочел ответить поклоном, - Николай Фонлебен, хотя, верно, вам известно мое имя, к вашим услугам. В чем дело?
- Помогите, - Ника указала на дверь, - Некогда объяснять, надо попасть в дом.
В удивительно знакомых серо-бархатных глазах читался неподдельный ужас, но голос, несмотря на внутреннее волнение, был спокоен и звучал нотами броневой стали.
- Отойдите в сторонку, - Фонлебен подошел к двери, резко ударил плечом. Дверь глухо вздохнула, но ни на дюйм не сдвинулась с места. Ни звука в ответ этому удару не раздалось в доме – словно он умер, оставшись без хозяина.
Второй удар сделал свое дело. Дверь с хрустом сорвалась с петель, а Фонлебен с некоторой иронией в голосе (но при этом с абсолютно серьезным лицом) произнес:
- Прошу.
Они вошли в дом.
Темнота в прихожей плавно перетекала в темную гостиную. Мягкий золотистый свет газового уличного фонаря выхватывал из полутьмы плоскости предметов, позволяя по отдельным деталям угадать обстановку. Чуть более светлыми, нежели сумерки, были шкафы – они прямыми четырехугольными призмами громоздились у стен и тускло отблескивали стеклом дверей, сквозь которые видны были тисненые золотые надписи на корешках книг.
Ника, осмотревшись, взбежала по почти невидимой во тьме лестнице наверх.
- Идемте! – позвала она, перегнувшись через перила.
Лицо ее было полуосвещено, и это придавало ему какую-то сумрачно-теплую, необычную и не сравнимую с человеческими понятиями, красоту.
Фонлебен оглянулся на дверь – синие сумерки врывались сквозь зиявший проем, и последовал за Никой. Двигаться приходилось практически на ощупь, и в темноте статский советник ориентировался только благодаря шагам спутницы, раздававшимся впереди.
Неожиданно раздался тихий звук, напоминающий сдавленный вскрик, и шаги утихли, оборвавшись.
Статский советник увидел впереди распахнутую дверь и, не раздумывая, рванулся, попав в комнату.
Перед глазами его оказалось страшное зрелище. Посреди комнаты, на кровати, раскинув руки, лежала девочка лет четырнадцати, одетая в красное платье, контуры которого терялись среди бутонов алых роз. Лицо ее было очень бледно, под глазами проступили легкие пятна синевы. Карие глаза уставились в одну точку. В распущенных волосах были розовые бутоны, такого же кровавого цвета, как и платье, а на лбу покоился венок из шипастых розовых стеблей. Безжизненность ее позы невольно наталкивала на мысль о том, что тело это принадлежит не живому человеку, но кукле. Фактически, так и было.
Девочка была мертва.
Комната освещалась дрожащими огоньками свечей, расставленных вокруг кровати, и свет этот, невидимый с улицы, был, похоже, единственным в этом доме; он придавал таинственность и мистическое ощущение, необычность и необъяснимость произошедшей ситуации.
Ника стояла рядом, глядя на убитую. На костяшках пальцев правой руки багровели маленькие пятнышки – укусила руку, чтобы не закричать.
- Опоздали, - она тряхнула головой, темно-каштановые волосы растрепались, - Алиса мертва…
* * *
Комиссар, тяжело ступая, поднялся по лестнице, вошел в комнату и остановился на пороге.
- Что тут произошло, мсье? – он щелкнул каблуками сапог, скорее механически, нежели осознанно – в комнате не было никого, кто был бы старше комиссара по званию (исключая двух человек в штатском, о которых читатель, верно, уже догадался).
- Убийство, - мрачно произнесла Ника, - Разве не видно?
Последние слова были сказаны с едкой усмешкой. Комиссар, почувствовав неловкость, замолчал и пригладил усы.
- Разрешите осмотреть тело, - неожиданно сказал Фонлебен.
Комиссар неопределенно пожал плечами.
- Мои люди осмотрели место преступления, сфотографировали буквально каждый квадратный ярд этой комнаты, простучали стены и проверили всю мебель на наличие тайников. Пока никаких существенных улик, которые позволили бы подозревать конкретного человека, не найдено.
- Все детали внесены в протокол?
- Да. Мебель, тем не менее, попрошу вас не трогать. Она будет тщательно изучена нашими специалистами…
Статский советник лишь усмехнулся:
- Я обойдусь и без осмотра стульев.
Фонлебен подошел к кровати, присел на корточки, взял девочку за левую руку. Ника молча подошла сзади и остановилась, скрестив руки на груди и с некоторым любопытством наблюдая за действиями статского советника.
- Есть. – Фонлебен извлек из кармана увеличительное стекло и осмотрел запястье убитой более внимательно, - Есть, вот он и нашелся…
- Кто? – спросила Ника.
- Убийца… - статский советник резко вскочил на ноги, убрал стекло в карман и удовлетворенно потер руки. Странная полуулыбка играла на его лице, полуулыбка, свойственная сумасшедшему.
- Ничего не понимаю…
Ника посмотрела в окно – на улице был только полицейский автомобиль, напоминавший несколько склеенных между собой спичечных коробков на четырех колесах-пуговицах, около которого суетилось трое-четверо полицейских, выискивая что-то на клумбе рядом с домом.
- Прикажите унести тело, - обратился Фонлебен к комиссару, - Здесь больше нет ничего интересного.
- Вы подозреваете кого-нибудь?
- Нет, комиссар, пока я не располагаю достаточной информацией для поимки убийцы.
Комиссар кивнул и скрылся за дверью. Фонлебен осмотрел комнату, будто запоминая интерьер, на миг задержал взгляд на кровати, где все еще оставались промятые человеческим телом очертания и кое-где покоились, полусмятые, бутоны роз, затем подхватил свою трость и направился к выходу.
- Мисс, - он обернулся, - Вы не собираетесь уходить?
Ника махнула рукой.
- Я останусь здесь, мсье Фонлебен. Мне еще надо кое-что сделать…
Фонлебен спустился вниз по лестнице. В гостиной уже суетились полицейские, проверявшие дом на предмет наличия улик. Один простукивал стены специальным молоточком, второй сквозь лупу осматривал ножки письменного стола, третий снимал отпечатки пальцев с дверной ручки. Статский советник, проскользнув мимо дактилоскописта, вышел на улицу, вдохнув осеннюю холодную свежесть.
Моросил дождь.
Странно, но мысли путались, неизбежно возвращаясь к Нике. Магнетический взгляд ее притягивал, не отпуская даже на столь большом расстоянии и при отсутствии прямого зрительного контакта. Необычная девушка, как внешне, так и в плане характера…
Настроение отчего-то улучшилось, а походка стремилась с размеренного шага перейти на весело-беззаботный ход вприпрыжку.
ЧАСТЬ II. Игра в смерть.
Глава десятая, в которой таинственная незнакомка появляется вновь.
Йокогама, Япония. Сентябрь 1916 года
В фойе гостиницы статского советника остановил голос швейцара:
- Мсье, вас уже четверть часа дожидаются.
- Кто?
Швейцар перешел на заговорщицкий шепот:
- Какая-то дама. Вся в черном, лицо закрыто вуалью. Будто в трауре, мсье.
- Вы не разглядели ее лицо?
- Нет мсье, она все время закрывала лицо веером. Я думал, что она просто чересчур осторожна, но по голосу было ясно, что дама плакала и не хотела, чтобы другие видели ее слезы.
- Спасибо.
В голове вспыхнула догадка – вдруг она? Та незнакомка, что столь внезапно появилась и исчезла в вагоне поезда?
Фонлебен поднялся на третий этаж, на минуту остановился у двери своего номера. Ручка двери была ощутимо холодной, но в воздухе стоял аромат духов – розы, все те же розы… Нажав на ручку, статский советник обнаружил, что дверь была не заперта – в номере кто-то был. Кто-то, кто очень заинтересован в разговоре с ним.
В кресле, сложив руки на коленях, сидела та самая девушка, которую он мельком видел в поезде. В комнате было полутемно, но статский советник был уверен, что это именно она. Увидев вошедшего, она поднялась, оправив оборки черного платья. Голова ее опустилась, но по статскому советнику скользнул легкий взгляд, тут же потупленный.
- Садитесь, мисс.
Незнакомка послушно вернулась в кресло, подняв глаза и остановив взгляд на статском советнике.
- Вы что-то хотели? Вы хотели меня о чем-то спросить?
- Да, мсье Фонлебен, - незнакомка достала из сумочки фотокарточку – небольшой картонный квадратик, два дюйма на три дюйма – и вручила его Николаю Антоновичу.
На фотокарточке запечатлена была улыбающаяся девушка, в которой Фонлебен тотчас же узнал убитую сегодня вечером Алису (имя этой девочки произнесено было Никой и отчего-то ясно запомнилось ему).
- Вы, мсье Фонлебен, наверняка видели ее, но ничего о ней не знаете?
- Вы правы, мисс, абсолютно ничего, кроме того факта, что сегодняшним вечером она была убита неизвестным.
- Эту девушку, ее зовут Алиса Алмазова… Эта девушка живет… жила здесь из-за туберкулеза. Вторая степень болезни, протекала в открытой форме. Поэтому врачи посоветовали ей жить здесь, у моря. Она жила здесь одна, родители ее остались в Москве. Вернее, мать, отец ее погиб на фронте Русско-Японской войны, как раз при героической обороне крепости Порт-Артур.
- А кем был ее отец? Солдат?
- Ее отец, Петр Васильевич Алмазов, был военным инженером. Он специализировался на проектах оборонительных сооружений типа «Дельта» - это самый высокозащищенный класс крепостей-цитаделей. Он мог бы выдержать не только артиллерийские обстрелы крупнокалиберных орудий, но и мог защитить от газовых атак и даже от направленных взрывов.
- Вроде авиационных бомб?
Незнакомка кивнула головой.
- И что же?
- Отец предлагал эти разработки императору, но тот отверг его работы, ссылаясь на дороговизну предприятия. Поэтому ни одного оборонительного укрепления типа «Дельта» не было построено в принципе. Работы начинались в разное время и в разных местах, но так и не были завершены и теперь являются лишь жалкими остатками того неуязвимого типа укрытий, что стремились построить.
- Сохранились ли какие-нибудь материалы?
- Проекты, разработки, расчеты, даже чертежи и точная планировка – эти документы заняли немало листов чертежной бумаги. Все они были строжайшим образом засекречены, но Петр Васильевич вывез пакеты с этими бумагами дипломатической почтой за пределы Российской Империи. По одним данным, он передал документы китайскому правительству во время Русско-Японской войны, по другим данным – сохранил бумаги в полной неприкосновенности где-то в Европе. Но точного ответа на вопрос нахождения этих бумаг не может дать никто, даже ближайшие родственники самого Алмазова – вдова Петра Васильевича вообще не имеет представления ни о какой технической документации и не видела, чтобы Алмазов вообще работал над какими-то чертежами. Само собой, коллег у Алмазова не осталось – те немногие, с кем он работал, либо вообще предпочитают ничего не говорить об этом, либо же уже расстреляны в целях сохранения военной тайны.
- С чем связано столь необычное направление работы Петра Васильевича? Ведь в его время о боевом применении удушающих газов не было еще и речи, а авиационная бомба не была оформлена даже как идея, эскиз?
- Направление работ Петра Васильевича Алмазова связано с разработками его отца, крупного ученого в области химии, Василия Терентьевича Алмазова. Именно Василий Терентьевич первым испытал в лабораторных условиях действие хлора на живой организм, а результатом его работ стало семь новых боевых отравляющих газов, полученных на основе хлора, среди которых был и иприт… Как вы знаете, он уже был получен германскими химиками более года назад и применен в полевых условиях у реки Ипр.
- Понятно. И как же эти достижения связаны с гибелью Алисы?
- Не знаю, - под вуалью блеснули знакомые серо-бархатные глаза, - Я сама ломаю голову над этим. И мотивы убийцы мне не ясны. Могу лишь предположить, что Алиса каким-то образом знает, либо может знать о том, где находятся эти документы.
- А за бумагами, следуя вашей логике, охотятся авантюристы, желающие заработать денег на новом типе оружия?
- Возможно.
- И охота эта, частично, сбыла успешной?
- Этого мне не известно. Я, да и вы, можем только предполагать…
Незнакомка вздохнула. Фонлебен отрицательно покачал головой, зашагал по комнате, резко повернулся на каблуках и произнес, глядя девушке в лицо:
- Ладно, полно вам прикидываться, Николь! Снимите эту дурацкую вуаль и давайте поговорим без помощи третьих лиц! Нет необходимости создавать новую, незнакомую, личность, если сами вы сейчас столь же загадочны для меня, сколь и ваш «персонаж» …
Ника медленно сняла шляпку-котелок вместе с черной сеточкой вуали, и Фонлебен поймал на себе удивленный взгляд.
- Но, мсье Фонлебен, как вы узнали?..
Фонлебен необидно усмехнулся.
- Вы, Николь, наблюдательны, умны и хладнокровны, и самую-самую чуточку наивны. Не обижайтесь, пожалуйста, на мои слова, но именно наивны.
Ника мягко улыбнулась.
- И все же, мсье Фонлебен – как вы узнали?
- Вам действительно интересна эта нудная логическая цепочка?
- Да, - голос девушки прозвучал совершенно серьезно.
- Во-первых, мисс, ваше неожиданное появление. Вы прибыли задолго до того, как я вернулся в гостиницу – швейцар сообщил мне о вас. Вы ждали меня пятнадцать минут, а я шел сюда пешком около получаса. Вы сказали, что задержитесь на месте преступления, и вы остались в том доме ненадолго, так?
- Так, - Ника кивнула.
Фонлебен хрустнул пальцами:
- На автомобиле доехать досюда можно минут за десять. Вы ехали сюда на полицейской машине, верно?
Снова утвердительный кивок.
- Вот и получается, что пятнадцать минут вы меня ждали здесь. Теперь касаемо платья. Когда мы с вами встретились, вы были в плаще, но воротничок платья выглядывал из-под него. Отсюда вывод – вы были в черном платье, в том, что сейчас на вас. По пути сюда вы просто сняли плащ. В-третьих, ваша рука. На вашей правой руке, прямо на костяшках пальцев, следы зубов – маленькие пятнышки, расположенные дугой. Точно такие же, какие были на вашей руке, когда вы были на месте преступления. Дальше – ваш голос. Вы пытались изменить его тональность, но у вас это не очень хорошо получается. В-пятых, ваша вуаль. Девушка, пришедшая в черной вуали, рискну предположить, переживает горе от потери любимого человека или близкого, родственника. Но когда вы начали разговор о документах, ваша вуаль, в прямом смысле слова, заявила о намерениях скрыть вашу личность от меня, и на основе вышеперечисленного этот факт стал решающим, окончательно укрепив меня в убеждении, что это вы.
- Неплохо, - Ника достала из сумочки очки и надела их, взглянув на статского советника сквозь прямоугольные стекла, - Так лучше?
- Нет, позвольте мне это заметить, но очки вам не к лицу…
- Хорошо.
Очки вновь заняли свое место в сумочке. Повисла пауза, нарушившаяся вопросом Ники:
- Скажите, мсье Фонлебен, а что необычного вы нашли на месте преступления?
- Интересную деталь… Вы ведь помните, Николь, обстоятельства августовского убийства?
- Да. Бледность кожи, синие пятна под глазами, два точечных следа то ли от укола шприцом, то ли от укуса… Мокрые волосы…
- Сегодня, при осмотре, совпало только три признака – бледная, почти белая, кожа и синие пятна под глазами. Четвертый признак не совпал – у Алисы был только один укол. Одно маленькое пятнышко, инъекция была сделана очень искусно, даже следов не видно невооруженным глазом…
- И что это значит? – спросила Ника.
- Я скажу вам, но прежде, Николь, давайте договоримся так – вы расскажете мне, кто вы такая, а также все, что вы знаете об Алисе, а я, в свою очередь, поведаю вам о том, что мне удалось найти. Идет?
Девушка недовольно фыркнула.
- Вы думаете, что такой обмен будет выгоден для нас обоих?
- Мисс, я же знаю, что вам очень любопытна эта история, - с улыбкой сказал Фонлебен, - Поэтому обмен я считаю вполне возможным. Не поймите меня неправильно, я не прошу вас говорить все или же то, что мне, в силу определенных обстоятельств, не положено знать – скажите только то, что сами считаете необходимым.
- Я с вами согласна, - Ника утвердительно качнула головой и откинулась на спинку кресла.
- Итак, что бы вы хотели знать обо мне?
- Ваша биография. Желательно, профессиональная.
- Романова Николь. Чин – действительный тайный советник, к тому же – советник особого поручения. Псевдоним – Сёрико-тян, в буквальном переводе означает «победительница». С началом Первой Мировой войны была отправлена сначала во Францию, участвовала в Верденской кампании. Потом личным приказом Верховного Главнокомандующего переведена сюда, в Японию, в качестве дипломата.
- Но ведь это не весь ваш послужной список?
- Совершенно верно. До войны, с тысяча девятьсот одиннадцатого по тысяча девятьсот тринадцатый года, жила в Японии, занимаясь расследованием местного криминального хитросплетения – тринадцать преступлений. В тысяча девятьсот пятнадцатом году мне, как и вам, было поручено содействовать расследованию убийства русского посла в Токио. Кроме того, участвовала в операции по уничтожению «боевой группы» революционеров, но это не относится ни к событиям мировой войны, ни к моей довоенной биографии.
- А что касаемо Алисы?
- Алиса – ключ к документам своего отца. Я не знаю, как она может помочь нам… могла помочь…
Разговор прервался. Ника выжидательно посмотрела на собеседника, пробарабанив по тыльной стороне кисти руки пальцами другой руки некую мелодию, ритм которой был Фонлебену незнаком.
- Хорошо. Теперь моя часть договора, - произнес Николай Антонович, - Я говорил, что на руке Алисы было только один след от укола, причем столь же искусного, как и на августовском, и на июльском трупах. Один след – странно, ведь убийца подражал, якобы вампиру. Чтобы понять это, вернемся к общим чертам у всех трех тел. Бледная кожа и синие пятна, так?
Ника кивнула:
- Хрупкое телосложение тоже.
- И это. Таковы признаки у тех, кто болен туберкулезом в последних стадиях этой болезни. Обе предыдущих жертвы болели чахоткой, причем во второй степени. Возраст убитых приблизительно одинаков – Алисе было пятнадцать, двум другим около четырнадцати. Внешность всех трех жертв, в общих чертах, очень похожа. Все вышеприведенные факты говорят об одном – убийца не знал, как выглядит Алиса, и поэтому, руководствуясь только возрастом и фактом того, что жертва болела туберкулезом, он и совершил два первых убийства, прежде чем нашел ее.
- Странновато…
- Самое интересное – это отсутствие мотива. Зачем убивать девушку, даже если она что-то знает, если хочешь добыть эти бумаги? Ведь живая Алиса ему была бы полезнее.
- Я тоже задаюсь этим вопросом, мсье Фонлебен.
- Исходя из такой, казалось бы, простой логики, можно предположить, что преступник пользовался медицинским шприцом, которым вводил сначала определенную дозу снотворного, - а потом, не найдя того, что ему нужно, вводил яд и убивал жертву, как было в первых двух случаях. Тогда…
- Боже! – Ника закрыла лицо руками.
Успокоиться и подумать – вот то, что было сейчас столь необходимо для принятия верного решения. Но времени на раздумья, как ни парадоксально, сейчас не было.
Любое промедление могло убить девочку, которая все еще была жива.
- В морг. Срочно, - отрывисто бросил Фонлебен.
Глава одиннадцатая, в которой Фонлебен совершает промах.
Йокогама, Япония. Сентябрь 1916 года
Было уже за восемь часов вечера, когда из стеклянных дверей гостиницы «Вега» вышли двое – элегантный молодой человек и дама, закутанная в серый плащ, из-под которого видно было абсолютно черное платье. Пара быстрым шагом, точно куда-то опаздывая, направилась к трамвайной остановке – нельзя было терять ни минуты времени.
По мокрым рельсам прогрохотали колеса – трамвай пришел почти пустым. В салоне, кроме спавшего кондуктора и старичка, читавшего газету и близоруко щурившегося сквозь круглые стекла очков, никого не было – слишком позднее время для поездок на столь громком виде транспорта.
Дама, поддерживаемая под руку, поднялась по ступенькам лесенки в трамвай, а статский советник на полминуты задержался на подножке, осмотревшись вокруг и выбросив в ночную тьму тлевший алым угольком окурок папиросы.
- Что нам даст эта поездка? – несмотря на важность и спешку, Ника была немного недовольна резкой сменой обстановки – тепло гостиничного номера сменилось прохладой и сыростью сентябрьской ночи.
- Мы проверим. Проверим сам факт смерти. Что-то подсказывает мне, что тут имеет место ловкий обман.
- А убийца? - Ника покосилась на старичка, который оторвался от газеты и оценивающе посмотрел на троицу.
- Убийца пока, к сожалению, для нас неуловим.
- Но ведь есть следы. Так аккуратно укол может сделать только профессиональный врач. Мы можем сразу отбросить медбратьев и медсестер – у них, как правило, недостаточно опыта, чтобы сделать инъекцию так аккуратно. Таким образом, наш круг сужается раза в три, в нем остаются все профессиональные врачи, занимающиеся проведением санитарно-эпидемических мер и врачи, имеющие «общую», широкую, подготовку.
- Это очень неплохо, но вы, мисс, не подумали о том, что врач этот мог сегодня ночью уплыть на континент, оставив полицию, да и нас с вами, с носом.
- Вряд ли, мсье Фонлебен. Если мотив преступления связан с бумагами, то убийца не успел бы найти необходимое за два с половиной часа. Это очень мало. Поэтому у нас есть, по крайней мере, еще одни сутки.
- Сутки сутками, но преступника еще надо вычислить. В одной только Йокогаме около тридцати врачей, имеющих квалификацию и работающих со шприцами. А теперь представьте, сколько подозреваемых нам с вами придется проверить, если считать хотя бы один остров Японии? Убийца не покинул Японию, вы абсолютно правы, но он мог покинуть Йокогаму… Проверка потребует минимум неделю, и за это время настоящий убийца успеет скрыться.
- Да, к сожалению…
- Можно навести справки о прибывших в Японию врачах широкой специализации, - Ника задумчиво теребила пуговицу на плаще, - Если Алиса приехала из России, то убийца, скорее всего, пытался узнать о документах еще раньше, но не мог этого сделать. Вряд ли кто-то нанял убийцу «на месте», это дорого, и, к тому же, подставной человечек может расколоться на допросе в полиции. Гораздо проще приехать самому.
- А ведь верно, - статский советник просиял, - Сначала проверим тех, кто приехал в Японию и поселился в Йокогаме в начале лета – первое убийство ведь было совершено в июле, так?
Трамвай качнуло, заскрипели тормозные колодки. Ехать стали медленнее.
И тут случилось неожиданное – притворявшийся спящим кондуктор встал на ноги и выхватил из кармана широкое короткое лезвие германского штык-ножа. Дед тоже поднялся с места и в руках у него появился странного вида пистолет, больше похожий на деревянную игрушку, какой любят играть деревенские мальчишки, воображая себя солдатами.
- Stand up! – крикнул кондуктор, поигрывая ножом – Don’t try to fight.
Намерения у него были явно серьезные.
- Don’t you understand?
И, не дождавшись ответа, бросился вперед. Фонлебен увернулся, и нож рассек пустоту. Довольно посредственный, но резкий удар – клинок, звеня, укатился в осеннюю ночь. Второй удар кулаком по челюсти.
Нападавший замер, сплевывая на пол тесемки мутной крови и вытирая рот тыльной стороной ладони. Это дало время – статский советник рванул из жилетного кармана револьвер и механически нажал на спусковой крючок.
Старик тем временем, видя поражение своего единомышленника, сделал ловкий выпад вперед, и тут же был оглушен ударом зонта. Нападавший лишь попятился, опустив нож, - голова в почтенных сединах оказалась довольно крепкой, - но в следующую секунду уже стоял, потирая ушибленную голову и скалился темными пеньками зубов. Следующий удар он нанести не успел – Ника резко выпрямила руку, и в шею старика вонзилась длинная спица с кованной ручкой в виде ощерившейся драконьей головы. Старик, захрипев, схватился за горло и повалился на пол. Между пальцев его рук сочилась кровь.
- Что это? – спросил, ошеломленный столь быстрым исходом ситуации, Фонлебен, водворяя «баярд» в карман сюртука.
- Метательный нож-спица. За этот фокус меня прозвали «Иглой».
Ника подошла к дергавшемуся в конвульсиях телу и резким движением вырвала нож. Из раны толчками била горячая кровь, агония прекратилась. Старик замер, открыв рот в немом крике.
- Он тоже из секты, - Фонлебен показал татуировку на запястье кондуктора.
- Вы знаете о секте? – удивилась Ника, - Но откуда?
- Вы тоже знаете о ней? – ответил вопросом на вопрос статский советник.
Ника нахмурилась, по ее лицу пробежала едва заметная тень.
- Работая военным фотографом на Французском фронте, я узнала о некой секте, обозначенной кодовым названием «Астра». Одна из ключевых точек-явок этой секты, хотя правильнее назвать Астру террористической организацией, была под Верденом, и во время немецкого наступления ее пришлось срочно перенести, собственно, тогда я и узнала об Астре. По некоторым сведениям, цель этой террористической организации – свергнуть имперскую власть в Германии, Австро-Венгрии и Османской Империи. Агентурная сеть Астры очень широка, члены этой группы проживают во всех странах Европы.
- Это их эмблема?
- Да. Крест в круге – силы, контролирующей весь мир. Очень говорящая символика.
- Всекарающий меч.
- Точно, - девушка щелкнула пальцами, - Именно такое толкование считается истинным.
- Какие методы применяют члены этой группы?
- Все то, что находится в арсенале у любой террористической организации – убийства должностных лиц, акции – поджоги, диверсии на складах оружия. При необходимости – жесткая агитация. Если организация «на месте» достаточно разветвленная и неплохо снабжена «рычагами управления», то возможны и крупны акции – вроде военных мятежей или даже попыток проведения революций. Да мало ли способов заставить народ роптать!?
- Вам известен почерк Астры?
- Отличительные черты? «Исполнители» из Астры оставляют на месте преступления цветочный бутон, как правило, алую розу.
Статский советник усмехнулся.
- Нелогично – Астра, и вдруг розы…
* * *
- Кто вы?
Фонлебен показал дежурному врачу плотную бумажную карточку – выписанный на больничной проходной пропуск.
Сердитое лицо дежурного разгладилось, морщины на покатом лбу исчезли.
- Проходите, - он вернул Николаю Антоновичу карточку, - А дама?
- Дама со мной. По этому пропуску, лично под мою ответственность.
Кряхтя, врач встал из-за конторки и, прищурившись, спросил:
- Вам кого?
- Алиса Алмазова. Ее… ее тело должны были привезти сегодня вечером, часов в шесть.
- Это откуда?
- С улицы Сагамото, тут в получасе ходьбы.
- Покойница, что ли? Так это вам вниз по лестнице, в морг надо. Там у дежурного анатома спросите, он скажет.
- Благодарю.
Фонлебен жестом пригласил Нику следовать за ним. Они прошли по длинному коридору со множеством одинаковых дверей, желтых, облупленных. На табличках, прикрепленных к ним, значилось:
Waiting-room
Operation-room
Вот и лестница. По металлическим ступеням загрохотали шаги.
Перед дверью, забранной мутным стеклом, сквозь которое пробивался тусклый свет ламп, стоял, скрестив на груди руки, человек в белом халате и надетом поверх него черном фартуке.
- Зачем? – вяло спросил он, не выпуская изо рта папиросы.
Теперь следовало вести игру – подобно настоящему преступнику. Побеждать врага его же средствами.
- Судмедэкспертиза, повторный осмотр тела убитой, - выпалил Фонлебен.
Статский советник снова показал карточку пропуска, но дежурный анатом, даже не посмотрев, посторонился и распахнул дверь.
- Прошу. Даме лучше остаться снаружи.
- Мисс Романова, я попрошу вас подождать здесь, - сказал Николай Антонович.
Ника ничего не ответила, но взгляд ее был красноречивее слов – она с недовольством посмотрела на говорившего. Фонлебен улыбнулся:
- Я пошутил. Прошу за мной, если, конечно же, не возражаете…
В большой палате, освещенной неярким светом потолочных ламп, было только два привинченных к полу стола. На одном из них покоилось что-то, накрытое белой простыней, другой стол был пуст и поблескивал холодным металлом. По коже пробежали мурашки – ощутимо веяло прохладой.
- Вам кого?
Спокойный он все-таки человек, анатом. Спрашивает так, будто на телефонном коммутаторе линии соединяет.
Его спокойствие, однако, уступало поистине металлическому спокойствию Ники – она и вовсе не обращала, казалось, внимания на мертвое тело под простыней, и выражение лица ее оставалось все столь же спокойным.
- Мисс Алмазова, привезли сегодня, около шести, с Сагамото-лайн, участок пятый, - по памяти сказал Фонлебен, воспроизводя информацию с полицейского бланка.
- Пятый, Сагамото – переспросил патологоанатом, - Вроде была такая, но ее уж с полчаса, как увезли…
- Куда?
Рука Ники, державшая зонтик, дрогнула, и предмет упал на плиточный пол, необычно громоподобно стукнув в наступившем гробовом молчании (да простит мне читатель столь холодный юмор).
Анатом пожал плечами.
- Мы не спрашиваем. Сказали только, что случай этот не должен попасть в газеты, и поэтому с похоронами затягивать не стоит…
Опоздали…
- Кто сказал вам об этом?
- Заведующий анатомическим отделением.
* * *
В гостиницу возвращались к одиннадцати. Прошедший дождь оставил на брусчатке лужи, в которых дрожали отражения золотых фонарных огней. Черное небо было густо усыпано мириадами звезд – холодных мерцающих точек, далеких и мертвых.
- К чему такая поспешность? – Ника шла рядом, по левую руку.
- Непонятно, - ответил статский советник, - Такого просто быть не может.
- Зато мы теперь точно знаем, что убийца связан с врачебной деятельностью и с этим госпиталем, в частности.
Ника шла совсем рядом, почти касаясь плечом плеча статского советника. Шагая, они слегка столкнулись, и Ника, поскользнувшись на мокрой брусчатке и стремясь избежать падения, схватилась за руку спутника.
- Извините… - робко произнесла она, отпуская руку, - Я не нарочно…
- Почему это? – голос Фонлебена выдавал волнение, возникшее, несмотря на внешнюю невозмутимость.
- Очень просто. Если в госпиталь поступило такое распоряжение, возможно только два варианта. Либо распоряжение действительно поступило свыше, от высокого начальства либо коменданта местной полиции, но тогда налицо явное противоречие – первые два трупа все-таки были освещены в прессе, и тогда ничего не попытались скрыть. Либо, как вариант, инициатором этой «директивы» стал убийца, и похищение тела из морга есть ни что иное как попытка что-то скрыть.
- Например?
- Факт того, что Алиса жива, - подхватила Ника.
Мимо проехал автомобиль, подняв тучу брызг, которые хрусталем засияли в золотом свете керосинового фонаря, застыли на миг стеклянным веером и тут же рассыпались в осколки. Ника, вскрикнув, увернулась от них, перебежав на другую сторону тротуара, поближе к стенам домов.
Стеклянная дверь, освещенная изнутри электрическим светом. «Вега».
- Пришли, - Ника остановилась, - До свидания, мсье.
- Как? Вы разве не остановились здесь?
Ника не ответила, но глаза ее смеялись.
Глупо, конечно. Она слишком необычна для столь банального решения. И вопрос, смысл которого в уподоблении подавляющему большинству, был глуп.
- До завтра.
Черный силуэт растворился в осенней ночи.
Пошел дождь. Мелко-мелко, будто боялся разойтись, грянуть во всю силу.
В душе была приятная теплота. Хотелось петь, во весь голос (несмотря на полное отсутствие оного) …
Глава двенадцатая, в которой появляется героиня из недалекого прошлого.
Йокогама, Япония. Октябрь 1916 года
Статского советника разбудил телефонный звонок. Сначала дребезжание телефонного аппарата было коротким и вскоре утихло, и Фонлебен смог даже некоторое время спокойно продремать, но через некоторое время противное дребезжание повторилось и на этот раз не прекращалось, пока спящий не поднялся, пробудившись, с кровати и не снял с рычага трубку.
- Алло! Говорите, я слушаю вас.
Фонлебен предполагал услышать в трубке чей угодно голос – обитателя соседнего гостиничного номера, комиссара полиции, князя Оболенского, даже мисс Романовой, но…
- Алло! - ответила трубка женским голосом, - Мне нужен господин Фонлебен…
Это был голос Виктории.
Кто бы мог предположить, что этот, почти забытый, герой злоключений и странностей, происходивших всего год назад, так неожиданно объявится таким вот странным образом…
- Фонлебен слушает.
- Доброе утро, Николай Антонович. Извините, что столь неожиданно, но мне нужна ваша помощь… Произошло кое-что, что требует меня немедленно встретиться с вами.
- Говорите конкретнее.
- Убит один человек… При весьма странных обстоятельствах.
- Вы кого-то подозреваете?
- Да. Умоляю вас, приезжайте, как можно скорее!
Связь неожиданно оборвалась, будто чьи-то незримые ножницы перерезали медный провод. Статский советник повесил молчавшую и теперь бесполезную уже трубку на рычаг, подошел к окну и вгляделся в шагавших по улице людей.
Что мог означать этот звонок? Вернее, странен даже не сам звонок, а тот факт, что Виктория, именно Виктория, в курсе того, где и когда остановился приехавший из России дипломат (фактически – следователь по делу убийства, из-за которого может разразиться международный скандал). Почему она знает, где его искать? Кто мог сказать ей об этом?
Допустим, он тоже – русский агент. Пусть даже она работает (или же работала) на Охранку, ну и что? Даже этот «ярлык», эта принадлежность к агентурной касте не дает ей ни возможности, ни прав знать то, о чем ей знать совсем не полагается...
Кто-то проболтался? Но кто еще мог знать о Фонлебене? Разве что, сам генерал-губернатор столицы, не ему же проговориться следовало?!
А Ника?
Мысли мгновенно запутались в тугой клубок-узел, который теперь никак невозможно было расплести. Сердце забилось чаще (что, конечно же, могло свидетельствовать лишь об одном – но тут мы предоставим читателю возможность самому предположить причину столь странного изменения), разогнав по артериям кровь до сотни сантиметров в секунду.
Нет, Ника никак не могла кому-либо рассказать…
А каким образом она сама узнала имя статского советника?
Тогда, у дома Алисы, когда она назвала его по имени?..
Мгновенно появился вполне разумный ответ – она видела его в газете. В прошлом году, помнится, газетчики поместили в номер местного печатного издания его фотографию (каким образом удалось сфотографировать статского советника без его ведома – так и осталось загадкой), и этот факт дал повод некоторым прохожим на улицах узнавать русского дипломата в лицо и даже приветствовать его, причем весьма громогласно. Не это ли дало возможность прекрасной незнакомке узнать его?
Все может быть.
Как бы то ни было, Ника – это Ника. Она никаким образом не может оказаться «стукачом» или же агентом- «двуручником» - она слишком по-другому видит этот мир, чтобы идти против своих принципов и убеждений в угоду тщеславию и желанию наживы. Она выше материальной составляющей…
…Так что же делать?
Есть ли необходимость в этой странной встрече?
Стоит ли верить человеку, вокруг которого сплетаются тонкие, но невероятной стальной прочности, черные нити странностей и неожиданностей?..
Фонлебен открыл створку окна и выглянул на улицу, свесившись через подоконник и почти касаясь грудью оконной рамы. У входа в гостиницу, несмотря на то, что декоративные балкончики нижних этажей мешали как следует разглядеть то, что творится на тротуаре рядом со зданием, явно виделась человеческая фигура, вышагивавшая взад-вперед и поминутно оглядываясь – воровато, подозрительно. Почему-то человек не покидал своего «поста», предпочитая не отходить от дверей гостиницы дальше, чем на восемь шагов.
Слишком подозрительная диспозиция.
Может быть, это просто ожидающий кого-то шофер (тем более, что из-за угла здания гостиницы выглядывал новенький «паккард» с натянутым над салоном брезентовым верхом- «зонтиком»), но совокупность всего произошедшего за последние десять минут заставляет мозг воспринимать эту реалию иначе.
Не лучше ли просто подождать?..
Пара минут прошли довольно нудно – за окном начинал моросить дождик, а на востоке сквозь пелену туч светило золотое солнце, и лучи его подсвечивали нити дождевых капель, преломляясь в них и распадаясь каждый на миниатюрный спектр. По рельсам прогрохотал трамвай – четырехколесная стальная коробка, весь украшенный японскими флажками и фанерными щитами с изображением морды цветного карпа – этакий чудо-зверь на электрическом ходу.
Ходивший, едва только трамвай поравнялся со стоявшим у гостиницы «паккардом», в миг рванулся к вагону, на бегу вскочив внутрь. Трамвай унес его, исчезнув за зданием и оставив на месте автомобиль.
Значит, все-таки, это не шофер…
Местный «шпик»?
Вряд ли такое может быть – физиономию наблюдателя Фонлебен разглядел плохо, но вот пышные усы, точно у какого-нибудь генерала Отечественной войны, он заметил. Японцы не носят такие усы просто из мысли того, что они тем самым будут подражать европейцам, этим «белым дьяволам», которые заставляют Страну Восходящего солнца включаться в буйную и опасную мировую (скорее, впрочем, все-таки европейскую) жизнь. Если японец все-таки решился отрастить усы, то ни под каким давлением он не будет носить усы того типажа, который столь популярен в Европе.
Разница культур. Восток, как говорится – дело тонкое…
Слишком различно мировосприятие человека Запада и человека Востока.
И именно это различие сейчас ясно дало понять, что перед гостиницей прохаживался, ожидая кого-то, явно не сотрудник японской полиции и не местный burger . Конечно, этот факт – не основание подозревать каждого подозрительно прохаживающегося у дверей гостиницы человека в пальто с поднятым воротником, но…
Почему бы и нет?
Если учесть, что цель деятельности статского советника – поимка настоящего убийцы – нежелательна столь большому количеству людей (Фонлебен невольно вспомнил лжежандармов, которые чуть было не прервали его поездку across Russia ), то почему бы просто не быть чуточку осторожнее?
Хотя, есть ли в этом смысл?
Если суждено пуле убить кого-нибудь, то, как ни изворачивайся, она все же догонит цель – траекторию куска свинца трудно изменить. Если суждено умереть, что ж… Умрем с музыкой.
Хотя пока вроде никто не горит столь уж ярым желанием убрать надоедливую фигуру с шахматной доски. Скорее даже, наоборот – дают время побегать по черно-белым клеткам, поискать, повысматривать…
Хитрая тактика.
Задумавшись, статский советник в последний момент заметил, как к гостинице подъезжает, замедляя скорость, серебристо-серый «ситроен». Поднятая «крыша» затрудняла наблюдение за пассажирами этого автомобиля, но можно было вполне четко различить девушку, сидевшую на пассажирском сидении, позади водителя. Автомобиль остановился, шофер дал гудок, распугивая столпившихся у машины и взиравших на бензинового монстра ХХ века ребятишек, а затем дверца открылась, и на тротуар осторожно ступила Виктория.
Не было ни малейших сомнений – это она. В плаще, с белым зонтом, она, зябко кутаясь в плащ, проследовала до дверей гостиницы, и, помедлив, скрылась за ними.
Фонлебен, будто под разрядом электрического тока, отпрянул от окна, тут же затворив его. В голове по височным костям выброшенной на берег рыбой колотилась лишь одна мысль – «меня нет». Нет и не существует. Это какая-то ошибка, мисс, если вы вдруг приехали сюда – статский советник Фонлебен еще год назад убит в вагоне поезда в результате покушения со стороны некого мсье Крафта.
Однако, наравне с лихорадочным желанием просто исчезнуть, не показываться на глаза этой незнакомой знакомой (после револьверного выстрела со стороны Виктории, о котором лучше и не вспоминать, встретить ее, ненавидевшую статского советника всем сердцем, не было никакого желания; кроме же неудачного покушения заставлял задуматься и факт того, что именно Виктория знала о местоположении Фонлебена), в черепе звучала еще одна мысль – а что, если все это – тонкая игра? Если она просто что-то знает и хочет рассказать? Почему не может быть вероятным такой поворот событий?..
В дверь номера постучали.
- Кто это?
- Откройте, мсье! – прозвучал голос из прошлого, - Мне нужно вам кое-что сказать.
В противостоянии между этикетом и осторожностью пока побеждал этикет. Статский советник медленно повернул ключ в замке и бесшумно отворил тонкую деревянную дверь.
Виктория, казалось, нисколько не изменилась с того времени, как он ее видел в последний раз. Постоянство образа подчеркивалось не совсем обычной деталью, которой в прошлый раз абсолютно точно не наблюдалось – на кисти левой руки, прикрытая широким кольцеобразным браслетом-перчаткой, но все же видимая, была та самая татуировка – крест в круге.
- Добрый день, мсье. Я зашла сказать, что живу теперь в этой гостинице, этажом ниже. Право, не ожидала, что встречу вас здесь.
- Я т-тоже.
Рука машинально потянулась к карману, где покоился револьвер – на случай, если гостья вдруг решит действовать резко и неожиданно, тем самым решая давно тяготившую ее проблему – существование человека, который знает о ней практически все. Но Виктория лишь улыбнулась и покрутила в руках зонт.
- Мне приятно столь неожиданное ваше появление в Йокогаме. Надеюсь, что мы еще встретимся.
И фигура в мокром плаще, на котором все еще оставались шарики дождевых капель, повернулась к ошеломленному статскому советнику спиной и медленно стала спускаться вниз по лестнице, не оборачиваясь.
Нет, явно происходит что-то странное…
Глава тринадцатая, в которой происходит воскрешение.
Йокогама, Япония. Октябрь 1916 года
Утро выдалось холодным и солнечным, как по Пушкину. Странное совпадение со строками поэта ничем нельзя было объяснить – разве что, какое-то пересечение двух вероятностей в рамках конкретно этого места.
Фонлебен перелистнул календарь – сентябрь сменился на октябрь, тридцатое число плавно перешло в первое. Быстро течет время, просто не успеваешь оглядеться по сторонам.
Завтрак, к сожалению, пришлось пропустить – дело было не в совершеннейшем отсутствии аппетита, а в том, что, стоило только направиться на кухню, тотчас же появились срочнейшие и неотложные дела, связанные с прямыми обязанностями статского советника.
Раздалась пронзительная трель телефонного звонка. Фонлебен снял трубку.
- Алло!
- Алло, мсье, нам нужно срочно встретиться, - произнес на том конце провода знакомый голос.
- Где?
- Накамура-лайн, пятнадцать.
- Театр?
- Да. Вы чем-то недовольны?
Голос Ники прозвучал слегка обиженно. Фонлебену почему-то представилось, что сейчас она нервно накручивает на указательный палец телефонный провод, не зная, что ответить.
- Лучше здесь, у гостиницы. В театре неудобно говорить. Много народу.
- Хорошо. Через полчаса буду.
- Жду
Повесив трубку на рычаг, статский советник стал медленно расхаживать по комнате.
Требовалось срочно проверить связь между похищением Алисы (теперь блеснула среди волн обыденного вероятность того, что она все-таки жива) и убийцей. Зачем было инсценировать смерть, да еще столь эффектным способом, а потом просто увезти «труп» под предлогом срочных похорон, связанных с якобы секретностью дела?
Возможно, преступнику нужна не мертвая девушка. Значит, Алиса действительно что-то знает о документах, принадлежащих Петру Алмазову. Хотя бы их местонахождение – чем не мотив?
Однако не замахнулся ли наш преступник на слишком большую цель – документики-то, по факту, принадлежат России. Да и зачем одному человеку такой куш? Продать бумаги он может, но такого рода информация скорее навредит ему, нежели принесет реальный доход - патента-то убийца на эти разработки не имеет. Без патента, который служит своего рода удостоверением личности изобретателя, продать или реализовать каким-то иным образом эти документы будет очень проблематично, а то и невозможно.
Параллельно этому где-то в глубине, на подкорке сознания ныла приятная мысль – он снова увидит эту чудесную, необычную девушку. Встреча с ней была равносильна, а непринужденный разговор «обо всем» сравним был с чтением интересной книги – нет, он не мог наскучить или опротиветь! Наоборот – даже простая беседа, касавшаяся, скажем, просто политики, превращалась в захватывающую дискуссию (если мнение Ники отличалось от мнения Фонлебена) или же столь приятных характеристик рассказ, который вела девушка.
Странно, но общение, или даже просто нахождение рядом с ней действовало, словно опиум – хотелось снова видеть бархатные глаза, наблюдать, как садящееся солнце, преломляясь в оконных стеклах, бликами ложится на ее волосы, заставляя их блестеть медными искрами.
* * *
Ника пришла на пять минут раньше – спешила, пришлось проделать путь от трамвайной остановки до гостиницы бегом (эта авантюра едва не кончилась падением и, как следствие, вывихом голеностопного сустава и испорченным платьем).
- Мсье Фонлебен, - начала она прямо с порога, - Случилась невероятная удача. Есть зацепка.
Она сложила зонт (дождевые капли брызнули во все стороны веером), повесила его на вешалку рядом с пальто. Несмотря на внешнюю активность и даже некую пафосность (это слово не совсем уместно применять к описанию ее действий, подумал Фонлебен) ее движений и слов, действовала она аккуратно, а взгляд ни на секунду не терял сосредоточенного спокойствия.
- Какого рода зацепка?
- Мне удалось достать «адрес» нашей покойницы.
- Это интересно… Куда же нам следует приходить в том случае, если мы вдруг захотим ее навестить?
- Ее похоронили на пятом кладбище в русском квартале, это в часе езды на автомобиле.
- Предлагаете проверить могилу?
- А почему бы и нет?
Работа статского советника по особым поручениям, к сожалению, включает в себя и такие малоприятные моменты. Но эксгумация захоронения могла бы дать окончательный и, пожалуй, наиболее точный ответ на вопрос – жива или нет?
- Я проверил по справочникам фамилии всех врачей, что приехали в Йокогаму в мае-июле этого года. Получилось ровно тридцать семь человек, из них двое – военные врачи и один фельдшер. Фельдшера можно исключить – он, как правило, столь виртуозно уколоть пациента не сможет – мало опыта. Военный врач – профессия особая, и на этих субъектов необходимо обратить пристальное внимание. Вполне может статься, что один из них – наш «вампир».
- Что с ними делать? Запросить ордер и арестовать всех?
- Можно сделать запрос в главное полицейское управление Йокогамы насчет каждого из них – проверить их регистрацию, места работы, опыт и профессиональные заслуги, если такие есть. Я этим займусь… Тридцать семь… Нет, тридцать шесть человек – сущие пустяки.
- Хорошо. Тогда мы с мсье Фонлебеным примемся за проверку утверждения о двух смертях, - девушка приветливо подмигнула статскому советнику и улыбнулась, - Ведь двум смертям не бывать, так? Правда, в нашем случае может быть все… Нужно спешить.
Статский советник направился было к вешалке, намереваясь надеть свою шинель, но его остановил тихий смех – смеялась Ника, зажимая рот ладошкой.
- Кто же днем могилы разрывать едет? До ночи подождать надо, мсье Фонлебен, а то расстреляют нас троих по приговору военного трибунала за расхищение имущества покойников…
* * *
В половине двенадцатого в сыром сумраке улицы, едва разгоняемым газовым фонарем, встретились двое. Оба были одеты в плащи. Один держал в руках широкополую шляпу, у второго угадывалась висевшая на плече объемистая сумка.
- Ну и вид у вас, мсье статский советник, - Ника прыснула со смеху и зажала рот ладошкой, - Прямо как у славного сыщика Барноу!
- Ну, что поделать? Иногда приходится превращаться в таких личностей, словно бы ты вышел из какого-нибудь современного европейского (да и не только) детективного романа.
- У вас это перевоплощение прекрасно получилось! - взгляд Фонлебена встретил смеющиеся бархатные глаза.
- А вот вам, мисс Романова, не сочтите меня грубияном, эта шляпа совсем не идет.
- Ну что поделаешь? – она засмеялась, - У всех свои недостатки…
Мимо, отделенный всего лишь кованой решеткой забора, прошел кладбищенский сторож, держа в руках громоздкий керосиновый фонарь. Луч неяркого света скользнул по чугунным прутьям, пройдя мимо, и ушел куда-то вправо, потерявшись из виду. Иностранное кладбище покоилось во тьме мраморной массой надгробий и чугуном крестов, точно свой мир, маленький город внутри большого города, подобный большому во всем, но необычайно тихий, в отличие от него.
- Пойдемте? – Ника надела шляпу и направилась вперед, прочь от кладбищенских ворот.
- Окольным путем?
- Там ближе, - не обернувшись, бросила девушка.
Статский советник направился следом за спутницей. Улица была совершенно пуста, да и фонарей здесь было куда меньше, чем на других улицах, поэтому риск быть замеченными посторонними любопытными взглядами был невелик.
Неожиданно Ника пропала. Словно растворилась в воздухе, как туман. Только что, буквально мгновение назад, она была здесь, а теперь…
Фонлебен огляделся – никого вокруг, ни тени, ни человека. И тишина, точно выключили слух, оставив мозгу лишь гудение мыслей внутри черепной коробки.
- Мсье! – раздался над ухом полушепот, - Что это вы, будто цирковой попугай, головой вертите?
Статский советник повернул голову в сторону доносившегося голоса и заметил, что в чугунной решетке ограды, слева от него, не хватало нескольких прутьев. Именно в этот проем (несомненно, кем-то осмотрительно подготовленный заранее) и нырнула девушка, так неожиданно исчезнув из поля зрения своего спутника.
- Вы кого-то потеряли, мсье? – иронично прозвучал голос.
- Нет, что вы, я просто обронил портсигар, - вяло отшутился Фонлебен, еще раз оглянувшись – нет ли кого из поздних прохожих – и шагая в хитросплетение кустов, росших прямо за забором и частично перекрывавших собою брешь в ограде.
Кусты оказались колючими – ветки больно царапали лицо и руки, плащ цеплялся за невидимые в темноте шипы; все это, вкупе с неосторожными шагами, издавало довольно хорошо слышимый в ночи треск. Ника же, по-видимому, неплохо ориентировалась в этих зарослях, ступая почти неслышно и иногда останавливаясь и прислушиваясь к происходящему вокруг.
Минуты через две «путешествия», происходившего практически вслепую, они вышли на открытую местность. Впереди в темной серости виднелись иссиня-черные силуэты крестов и надгробий – могилы.
- Семнадцатый сектор, - Ника опустилась на колено, вгляделась в сумеречную серую муть, - Нам нужна двадцать девятая могила, рядом со склепом господина Браухенбаха.
Фонлебен достал из сумки небольшой предмет, похожий на сложенную подзорную трубу – потайной фонарь, новое изобретение воровского прогресса – и зажег его. Фонарь светил мягким белесым светом, озарив молочного цвета пятном деревянный покосившийся крест.
- Это пятая. Нам нужно пройти немного дальше.
Тихо, пригнувшись, они стали двигаться дальше. В свете фонаря проплывали мимо каменные кресты, некоторые из них заросли мхом, а витиеватые буквы на подножиях успели стереться до такой степени, что невозможно было их прочесть. Один раз из темноты выплыла большая пирамида, вырубленная из валуна, щербатые грани которой хранили следы затейливой резьбы, а на надгробной плите у ее подножия значилось:
Аркадiй Фьоклiстович Ломовъ
1815 – 1906
Еще одно имя, теперь уже словно немое, ничего не говорящее ни о себе, ни о своем владельце, давно покинувшем этот мир. Бессмысленный кумир, воздвигнутый безымянными людьми и столь же быстро позабытый, сколь и его прототип…
- Двадцать вторая, совсем недалеко.
Снова промелькнул каменный крест, на этот раз совсем новый – камень не успел даже потемнеть.
- Двадцать девятая.
Могила была огорожена невысокой чугунной решеткой. На свежем холмике земли была только надгробная плита, на которой было высечено:
Алiса Пьтровна Алмазова
1902 - 1916
- Здесь, - Фонлебен поставил сумку на землю, опустил рядом какой-то длинный сверток. Развязал стягивавшие сверток веревки, развернул брезент – две лопаты.
Они принялись за работу. Земля была сырой и тяжелой. Аккуратно отрезая ломти черной жирной земли, сняли верхний слой почвы. Оставалось сдвинуть в сторону надгробную плиту.
Они окопали камень со всех сторон – плита оказалась добрых три дюйма в толщину. Затем осторожно поддели плиту с противоположных концов лопатами, почти синхронно нажали на черенки. Плита нехотя, с неприятным чавканьем, тяжело оторвалась от глинистой земли. Затем «гробокопатели» подхватили камень на руки – Ника с одной стороны, Фонлебен с другой, - и бережно отнесли его подальше от могилы, положив у густых колючих зарослей кустов и убедившись, что камень не виден с тропинки.
Снова взялись за лопаты. Копать стало тяжелее – на смену рыхлой почве пришла набухшая от воды глина, и каждый ком ее пудовым весом давил на лопатный штык. Работали молча, изредка прекращая копать и вслушиваясь в ночь – не идет ли сторож.
Наконец, лопата ударилась обо что-то твердое, много тверже почвы.
- Она, - Ника спрыгнула в яму, - Посветите мне, мсье, тут ни черта не видно!
Фонлебен спустился следом, держа в руке фонарь.
Из-под земли показалась крышка гроба. Статский советник склонился над нею – по периметру крышки поблескивали стальными глазками шляпок гвозди.
- Мисс, подайте мне, пожалуйста, ломик.
Секунда, шорох.
- Держите, мсье.
Фонлебен поддел ломиком крышку, нажал, сначала осторожно, боясь шума, затем сильнее. Крышка была прибита, что называется, на совесть, и открываться не желала. С тягучим скрипом, медленно, вылезали из своих гнезд гвозди, и так же тягуче по-черепашьи тянулось время. Щель между крышкой гроба и самим гробом, бывшая вначале совершенно невидимой, теперь стала шириной в суровую нить, затем в толщину пальца, а после и вовсе достигла дюймовой ширины.
Несколько раз сбоку, где-то за рядами могильных памятников, раздавались скрадывавшиеся мягкой землей шаги кладбищенского сторожа, и тогда оба – и девушка, и статский советник, - невольно замирали, стараясь даже не дышать; но все обходилось благополучно – шаги доходя до массивной мраморной пирамиды соседнего надгробия, затихали, а потом вновь появлялись, удаляясь.
Вдруг напряжение исчезло, ломик резко дернулся вверх – крышка приоткрылась, тут же опустившись.
- Все.
Николай Антонович, помедлив, схватился за холодные доски и поднял крышку гроба.
Гроб был пуст.
- Значит, все-таки опровергаем… - задумчиво произнесла Ника, - Жаль…
Она взялась за протянутую спутником руку и вылезла из могилы.
В свете потайного фонаря видно было ее лицо – на руке была маленькая свежая царапина, а поперек щеки протянулась узкая полоска земли. Фонлебен достал из нагрудного кармана платок и осторожно вытер землю с лица спутницы. Отчего-то ему показалось, что щеки Ники заалели. В тот же миг он почувствовал, что сам краснеет.
- Давайте встретимся… завтра. Вы не против?..
Ника, помедлив, утвердительно кивнула, но не проронила ни слова в ответ.
* * *
…Получил новую порцию урана. Черт возьми, работа идет своим чередом, но качество материала сильно падает – прошлая партия распадалась гораздо активнее. Этот же под действием нейтронного потока, начинает проявлять все признаки распада, а потом, словно по мановению волшебной палочки, реакция резко прекращается. В чем дело? Может, виноваты примеси горных пород, правда, старые образцы тоже не идеально стерильные, тоже содержат вкрапления других элементов, но так себя не ведут. Надо попробовать слегка «почистить» металл…
Появился и другой вариант химически-ядерного оружия – я не знаю пока, как этот процесс может называться (ибо пока он может происходить только на бумаге, но не в реальности), но суть его завораживает и заставляет невольно задуматься о бренности любой материи, что существует на Земле. Суть заключается в ступенчатом распаде материи до, так называемых, «элементарных» элементов – водорода и гелия. Если представить, что любое вещество (скажем, железо, или просто феррум) подвергнуть воздействию расщепительного заряда (такое название носит у меня энергия, необходимая для «запуска» реакции распада ядер), то ядра его начнут разрушаться, высвобождая «сгустки», «грозди» соединенных атомными связями протонов, нейтронов и свободные электроны. Фактически, если дробить таким образом ядра того же феррума, то за определенное количество этапов дробления (на каждом этапе ядра атомов делятся приблизительно на равные половины) мы получим обыкновенные одиночные протоны с электронами, вращающимися вокруг них – ионы водорода (или же сдвоенные протоны – ионы гелия). Применение подобного оружия сделало бы любое сопротивление бессмысленным – любая техника, любое оружие, сделанное из металла, в прямом смысле слова можно было бы единомоментно превратить в пар. Пока, к сожалению, я еще очень далек от практического осуществления этой реакции.
Этот русский, кажется, всерьез решил заняться Астрой. Не знаю, многое ли ему известно, но похоже, что он близок к истине. Вообще, его поиски со стороны выглядят забавно – он буквально топчется рядом, но достать меня не может – руки коротки. Похоже на поиски черной кошки в темной комнате. Его нельзя оставлять, иначе, благодаря своему упрямству, он все же сможет нанести мне ощутимый урон…
«Акция» была совершена с успехом. «Убийство» удалось на славу – видели бы вы лица полицейских, прибывших на место преступления! Да, эти япошки, кажется, сроду не видели такой наглости и одновременно такого изящества. Ей богу, «покойница» произвела на них изрядное впечатление – одни только розы чего стоят! По-моему, это лучшая моя работа. Жаль, что снять результат своей работы на фотокарточку мне не удалось – времени порой остается так мало, что едва успеваешь на пятичасовой поезд…
Да, девчонка еще не проснулась. Все-таки морфия было слегка чересчур. Бредит во сне, кричит что-то, не разобрать точно, но похоже на чье-то имя. «Ника», кажется. Что это – случайное имя, вырванное из памяти наркотическим сном, или в этой игре появилась третья сторона?
Глава четырнадцатая. Прогулка под дождем.
Йокогама, Япония. Октябрь 1916 года
Фигурку шедшей девушки статский советник заметил сразу же – даже среди прохожих Ника казалась иной, несмотря на вполне человеческое платье (черно-белое в широкою полоску, на шее черный бант, а распущенные волосы венчает шляпка-котелок с черным бутоном розы).
Ника шла под зонтиком – накрапывал мелкий дождик.
- Добрый день, мсье…
Очаровательная улыбка озарила ее лицо, сделав его красивее и отозвавшись в грудной клетке приятным пульсирующим теплом.
Дождь редко барабанил по куполу зонта, неугомонно бросая капли на тротуар, прямо перед ногами шедших людей. Прохожих было немного – большинство предпочитало слушать симфонию дождя, сидя дома или же в номере гостиницы, где можно было спастись и от осенней прохлады, и от сырости – просто укутаться поплотнее в одеяло или плед и сидеть напротив открытого настежь окна, любуясь намокающей улицей.
- Скажите, Николай, - девушка повернула голову, оглядываясь, и барабанившие капли на короткое время заглушили ее слова, - Как вы относитесь к тому, что происходит сейчас в литературе?
- Вы имеете в виду те течения, что возникли в ней в последнее десятилетие?
Ника кивнула.
- Я не вправе осуждать кого-либо или же, наоборот, превозносить чье-то имя, поскольку не являюсь, фактически, ни литератором, ни критиком…
- Я не прошу вас критиковать…
Девушка шла рядом, не поворачивая головы в сторону собеседника. Ее взор направлен был вперед, строго перед собой, точно что-то мешало ей посмотреть влево.
- Если вас интересует мое мнение, то я считаю, что футуризм, как направление, довольно-таки интересен и необычен сам по себе, он значительно отличается от «классической» литературы прошлого века не только слогом или же жанрами, в которых пишутся произведения, но и даже интонацией, с которой читаешь про себя эти произведения. С другой стороны, помимо нового литературного опыта, который приобретает русская культура, футуризм приводит к ломке «традиционного» уклада, а это чревато неизбежными конфликтами с приверженцами классики.
- Я считаю, что серьезных конфликтов между эпохами не будет, - возразила Ника, - Футуризм довольно-таки органично вписывается в концепцию самой русской литературы, и, стоит только освоить это течение русским писателям, оно неизбежно вольется в «классическую ветвь», утратив самостоятельность, но и обогатив ее какими-то своими особыми, ни на что не похожими, чертами и признаками…
- Но ведь классическая литература столь отличается от современных направлений, что сложно будет представить подобное слияние.
- Но, согласитесь, Николай, оно не настолько невероятно… Это вполне возможно, причем, произойдет этот процесс, скорее всего, в ближайшие нам два десятилетия, не более.
- Почему вы так думаете, Николь?
- Потому, что европейская литература тоже не будет стоять на месте. Для обособления отдельного направления в ней понадобится не менее десятилетия, если не больше. За то время, пока у нас будет происходить «приспособление» футуризма, в Европе, вполне возможно, расцветет какой-нибудь «гиперреализм» или что-то вроде этого…
- Вы правы, - статский советник согласно кивнул головой, - У меня нет причин спорить с вами на этот счет.
- Отчего же, - Ника вновь приятно улыбнулась, - Если хотите, можем и поспорить…
- Ваша улыбка – самый убедительный аргумент к вашей точке зрения. Она просто обезоруживает меня.
- Благодарю… - Ника смущенно отвернулась, обращая свой взгляд на витрину кукольного магазина. Щеки ее заметно порозовели.
С минуту они молча шли по улице.
- Постойте, мсье! – Ника коснулась руки спутника, - Давайте зайдем в тот кукольный магазин!
Фонлебен согласно кивнул и последовал за спутницей.
Магазин напоминал фотографический салон, с одной лишь важной разницей – вместо фотографий, какие обычно бывают развешаны на стенах или на специальных подставках, вокруг были куклы. Они походили на живых людей, только достаточно маленьких – в половину, или даже в треть человеческого роста.
В тишине магазина тотчас же проступило новое ощущение – чувство того, что за каждым действием вошедших следят десятки кукольных глаз. Что бы ты ни делал, как бы ни перемещался по помещению, стараясь укрыться от этот странного и, отчасти, пугающего чувства, избавиться от этого ощущения было невозможно.
Ника заинтересовалась многочисленными куклами – она бесшумно ходила вдоль полок, рассматривая сидевших на них фарфоровые подобия людей. Ей, похоже, нравились такие вещи.
- Ты… Чувствуешь?.. – неожиданно спросила она, обернувшись.
- Что?..
- Пустоту.
Взгляд Ники был абсолютно серьезным, но смотрела она мимо статского советника, куда-то в многоцветье кукольных платьев.
- Куклы пусты внутри… - пояснила она, - Это роднит их со смертью…
Девушка подошла к Фонлебену, положила ему на грудь, туда, где под ребрами должно было биться сердце, прохладную ладошку:
- Вот тут… Тут у них пустота. Пустота стремится заполниться чем-нибудь, и поэтому кукла восполняет эту пустоту за счет тех, кто жив.
Тихий шелест сотен платьев вторил полушепотом Нике, и казалось, что оба они, и статский советник, и девушка, находятся в осеннем лесу, по которому привольно и свободно гуляет озорной ветер, треплющий по рыжим макушкам деревья. Ощущение это было столь реально, что Фонлебен закрыл глаза, представляя себе полуумерший в преддверии зимы осенний лес; вновь открыв их, он не увидел Ники – девушка скрылась за тяжелой занавесью, что отделяла одну часть «зала» магазина от другой. Рядом, в руках у сидевшей на гипсовой, в античном стиле, колонне куклы была табличка:
Здесь вы можете продолжить осмотр экспозиции
ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ:
Лицам, не достигшим совершеннолетия, вход запрещен!
Задержавшись у колонны, перечитывая табличку, Фонлебен краем глаза заметил едва уловимое движение портьеры, словно бы кто-то с другой стороны тронул ее рукою, желая отстранить тяжелую ткань со своего пути.
Подождав некоторое время и рассматривая миловидное личико одной из кукол, статский советник осторожно приблизился к тому месту, где заметил было колыхание портьеры и, в первый миг отчаянно любопытствуя, отодвинул «занавес» в сторону.
От неожиданности увиденного Фонлебен отшатнулся, едва не потеряв равновесие – Ника пристально смотрела ему в глаза, стоя по ту сторону занавеса, почти вплотную к нему. В первый миг могло показаться, что девушка просто спит с открытыми глазами – ибо она никоим образом не отреагировала на действия статского советника; вблизи же обнаруживалось, что лицо девушки, хоть и удивительно похоже на лицо Ники (будет правильнее сказать – почти как две капли воды), но было мертвенно-бледным, а глаза блестели стеклянными шариками.
То была кукла, разительно походившая на Нику как чертами лица, так и платьем – словно бы мастер, что делал эту куклу, создавал ее с определенной натуры (впрочем, нельзя категорически исключить этого – столь велико было портретное сходство с Никой); но в тоже время это казалось невозможным…
- …Желаете что-нибудь купить, господин?
Неожиданно раздавшийся за спиною голос принадлежал сгорбленному пожилому человечку-японцу, что вежливо поклонился, приветствуя гостя. Очевидно, это был хозяин магазина.
Заметив недоуменно-вопросительный взгляд статского советника, адресованный ему, японец поклонился вторично и повторил свой вопрос.
- Эта… кукла… Сколько она стоит?
Японец внимательно посмотрел на «Нику», перевел свой взгляд на Фонлебена и отрицательно закивал головой.
- Эта кукла не продается.
- Я заплачу любую цену. Сколько вы хотите за нее получить?
- Дело не в деньгах, господин. Эта кукла не продается по той причине, что ее создатель оставил некоторые распоряжения насчет своего творения, которые должны быть исполнены.
- В чем заключается это распоряжение?
Собеседник замялся было, раздумывая, стоит ли говорить о такого рода вещах незнакомцу, но все же, с некоторым нежеланием, произнес:
- Это не просто кукла, вроде тех, что вы можете видеть вокруг. Мастер вложил в нее душу, и она практически подобна человеку, если не сказать более – она почти жива. Чтобы завершить переход в живущее состояние, для нее нужна лишь одна маленькая вещь – капля человеческой крови. Вы должны дать ей попробовать свою кровь.
- Если это единственное условие, то я согласен.
В руках японца неизвестно откуда появилась тонкая игла, какие бывают у медицинских шприцов.
- Если вы согласны с этим условием, то прошу исполнить необходимое, - он протянул иглу статскому советнику.
Инструмент глянцем хирургической стали блестел в серо-полуденном октябрьском свете. Фонлебен закатал рукав, разглядывая синеватые нити вен, расположившиеся под кожей, вздрагивавшие едва заметно от пульсации в них крови.
Сталь легко пронзила кожу, словно раскаленный в огне нож пронзал масло, и синяя ниточка шевельнулась, поддаваясь механическому воздействию извне, но истратив свою возможность движения, поддалась; на коже выступила большая капля темной крови. Он поднес руку к губам куклы и почувствовал, что они были теплыми, как у живого человека. Короткий миг – и крови на руке не было, лишь меж губ, в уголке рта, была крошечная темно-вишневая капля.
В этот миг взгляд куклы изменился – стеклянный оттенок его исчез, уступив место вполне осмысленному тону его. Сами же глаза теперь были полуприкрыты и смеялись сквозь длинные черные ресницы.
- Вы выполнили условие. Вы можете забрать ее.
Слова эти были произнесены пустотой – японец исчез, словно был лишь плодом разыгравшегося некстати воображения. Но кукла – кукла не была таковым явлением. Теперь губы ее разошлись в легкой улыбке, и меж них блестела матово тонкая полоска зубов.
Фонлебен, все еще с некоторой робостью, нерешительно взял куклу на руки – она оказалась довольно-таки легкой, точно была сделана из ткани и набита ватой. На миг показалось, что она шевельнулась, меняя положение на более удобное, но тут же эта мысль отвергнута была с отчаянной решительностью тем фактом, что это «движение», приписываемое «Нике», на самом деле произошло по вине самого Фонлебена – дрогнули от неожиданности руки.
- Мсье!..
Нет, это и в самом деле переходило все мыслимые границы здравого смысла!
Перед статским советником была настоящая, живая, Ника, которая не без интереса рассматривала ношу в руках у спутника.
- Кто это?
Ника коснулась подушечкой тонкого пальца мраморно-белого носа куклы, многозначительно посмотрела в глаза статскому советнику, желая спросить что-то, но не решаясь.
- Эт-то я?
- Не совсем. Вы – это вы, хотя не могу отрицать и того, что вы с нею очень похожи…
- В-вы купили ее для меня?..
Глаза Ники сияли, словно два маленьких солнца зажглось вдруг в них.
- Да.
- Это… это очень мило с вашей стороны…
* * *
Кукла была столь похожа на Нику, что немногочисленные прохожие, попадавшиеся на пути, смотрели на шедшую по улице компанию из трех человек с нескрываемым удивлением, а иногда даже и неким возмущением – ведь девушка на руках у молодого человека выглядела чересчур безжизненно, хоть и слабо улыбалась, опустив голову на плечо несшего ее. Неизвестно, что конкретно думали про это люди. Но никто не решался ни заговорить со странной троицей, напротив, все старались ка можно быстрее оказаться подальше от нее, не рискуя вмешиваться в ход непонятных им событий.
…Такси стояло на краю тротуара, накренившись слегка вправо. Шофер ждал, выкуривая очередную папироску и уныло глядя в зеркало бокового обзора на проходивших мимо людей. На заднем сидении машины сидела, опустив голову, девушка в темном платье, лица которой разглядеть было невозможно – его закрывали спадавшие на лоб длинные каштановые волосы.
- Я благодарна вам, мсье…
Напряжение в словах девушки нарастало, как росло понимание того, что слова эти не корректно отображают суть происходящего.
- Ой, вы, верно, не так меня поняли…
И снова двусмысленная фраза.
Никто более не проронил ни слова – просто стояли, смотря друг на друга, словно стараясь запомнить каждую черту своего собеседника, каждую мелочь в его одежде, лице.
Фонлебен чувствовал, что не сможет отпустить ее. Тонкая нить, связавшая его душу с Никой, была натянута до предела и причиняла боль.
Объятия ослабили это чувство, и на миг стало спокойно – она никуда не уйдет. Но лишь на миг – они отпустили друг друга и с некой детской неловкостью продолжали молча ждать тягостной минуты расставания.
- Мы увидимся завтра…
Автомобильный гудок каталитически подействовал на статичную ситуацию ожидания. Ника села в машину, захлопнув дверцу и, казалось, что-то шепнула на ухо сидевшей рядом с ней кукле.
Автомобиль тронулся, и в грохоте мотора и скрежете английских рессор Фонлебен различил фигурку девушки, которая, полуобернувшись, махала рукой, прощаясь. Ветер старался заглушить ее слова, относя их в сторону, куда-то за дома, где их невозможно было услышать, но все же до слуха донеслось отчетливо-размытый остаток шепота, а по губам Ники читалось одно лишь слово:
- Люблю...
Глава пятнадцатая, в которой звенья цепи собираются в некое подобие единого целого.
Йокогама, Япония. Октябрь 1916 года
Виктория сидела в кресле, обхватив колени руками. Настроения не было, нашла какая-то тоска, липкая и не желающая отпускать. Хотелось заплакать.
Ника настораживала. Вроде обыкновенная девушка, как все остальные, но что-то есть в ней необычное. Она не такая, как другие. Глаза у нее необычные – серо-стальные, холодные, и смотрит она, точно стальной иглой уколет – прямо, твердо, словно бывалый солдат или генерал, который столько на своем веку видел, что потерял всякую мягкость своей человеческой души, и она превратилась в холодный камень. Да и хладнокровие – только позавидовать можно.
Но в то же время – какая женственность и грация в походке! Словно и не бывший фронтовой хроникер и фотограф, а какая-нибудь придворная дама…
Интересный человек…
Кофе успел остыть, пить его не было никакого смысла.
Девушка встала с оттоманки и подошла к зеркалу. Огромное, в человеческий рост стекло – чего только не напридумывают в японских гостиницах! – отразило ее – алый шелковый халат с черным поясом, завязанным на спине в большущий бант, волосы собраны в пучок и заколоты двумя заколками-спицами.
Красота!
И как это до сих пор европейская мода не пришла к такого рода нарядам? Просторное кимоно, движений не стесняет, нет корсета. Корсет – вообще жуткая вещь, причиняющая столько физических неудобств, странно, как от него вообще еще не отказались…
Скучно.
От тягучего ожидания тянуло в сон.
Виктория достала из-за пояса револьвер – шестизарядный «Смит-и-Вессон» - щелкнула курком. Легким нажатием разломила пистолетную рамку, прокрутила барабан.
Сыграть? Или не стоит шутить с Фортуной?
Отвела экстрактор назад – все шесть новеньких патронов со звоном выпали на столик. Девушка взяла один патрон, вложила в барабан, сомкнула рамку пистолета. Легко крутанула барабан и приставила дуло пистолета к виску. Холод обжег кожу, барабан остановился. Рука не дрожала, палец медленно нажал на изгиб спускового крючка.
Сейчас?.. Что сейчас будет?..
И совершенно спокойно где-то в глубине сознания раздалось: «Смерть…»
Сердце забилось быстрее, к горлу подступил комок.
Сухой, непривычно громкий щелчок у самого уха. Как прелюдия к туберкулезному кашлю.
Значит, благоприятствует госпожа Фортуна! Не спешит убирать пешку с игральной доски…
Снова разломив рамку, Виктория зарядила револьвер, прокрутила барабан и сунула пистолет за пояс.
За окном сгустились серые облачка, закрывшие голубизну неба, медленно, но неуклонно сгущавшиеся и заволакивавшие все небесное пространство и в один миг окрасив воздух в пепельный цвет. Стенные часы, помедлив, пробили шесть часов.
Виктория зажгла лампу – в сумерках осеннего вечера она горела неярким светом, на который прилетали маленькие полупрозрачные бабочки, бившиеся о стекло.
«Вот и мы – такие же маленькие бабочки», - подумала девушка, меланхолично перебирая бумаги – те самые отчеты из управления, - «Мы живем только миг, но этот миг обязательно хотим прожить ярко и счастливо. Мы стремимся на далекий огонь нашей мечты, не думая о том, что он может оказаться огоньком обыкновенной керосиновой лампы, и, стараясь достичь своих целей, мы невольно сгораем в этом искусственном керосиновом пламени».
А города? Мы стремимся жить богато и роскошно, не знать горя и печали. В погоне за искусственным счастьем мы теряем самое главное – человечность. Наши сердца ожесточаются, превращаясь в слиток холодного металла, бесчувственного и глухого. Алчность, хитрость, предательство – вот наши спутники, которые сопровождают человека на пути в обитель единственного бога – Капитала.
Мы – словно пауки в тесной банке. Нам наплевать на других, мы хотим урвать кусок с общего стола, не подозревая, что этим приближаем свою гибель. Вся Европа стала одной гигантской, и в тоже время крохотной, банкой, в которой держат больше миллиарда пауков – злых, жадных, жестоких. Мы грыземся друг с другом по любому поводу, стремясь всячески доказать свою правоту (даже если и не правы) и унизить, растоптать противника, забрать себе и его долю.
Если в организме разрушится взаимодействие отдельных органов, то тело погибнет. Так же, медленно и мучительно, давясь в чахотке мировой войны, захлебываясь кровью и ядовитым газом, умирает сейчас Европа, а вместе с ней в агонии бьется и мир.
Чего нам ждать?
Никто не знает.
* * *
В гостиной было полутемно – только одинокая лампа золотистым мерцанием освещала лица собеседников.
- Есть результаты, причем, очень для нас важные, - начал «заседание» Фонлебен, - Во-первых, мы твердо знаем, что Алиса жива – могила ее пуста, значит, остается последняя ниточка – убийце девушка нужна живой, ибо она может помочь найти документы.
- Но зачем ему именно документы? – Ника сняла очки и протерла кружевным платочком линзу.
- Скорее всего, преступник хочет продать их какому-нибудь государству, ведь разработки и проекты, о которых идет речь в этих документах, сегодня, в разгар мировой войны, будут поистине бесценными. Как он их собирается реализовать – можно только догадываться.
- А что касаемо врачей?
- Здесь все тридцать шесть подозреваемых, - Ника кивнула на стопку картонных папок, лежавшую на столе, - Я изучила материалы, и могу сказать, что из этих подозреваемых на роль убийцы могут подходить только трое, - девушка протянула Нике верхнюю папку с номером «21», - Первый кандидат – мсье Джон Антенван, родом из Шотландии. Профессиональный врач, кроме того, он работает в области химии, конкретной его специализацией являются ядовитые газы. Второй кандидат – мсье Франсуа Ревье, француз. Военный врач, тоже немного химик – отравляющие вещества. Правда, в области химии он, скорее, любитель – никаких серьезных работ на тему тех же боевых отравляющих веществ он не проводил. Третий кандидат – мсье Ян Дворжек, польского происхождения. Врач, хирург, активно ратует за применение на поле боя методов профессора Пирогова. Является, кстати, большим поклонником профессора и сам, отчасти, стремится к изобретению чего-либо столь же полезного и жизненно необходимого в области медицины.
- Неплохая подборка документации…
- И все они под подозрением? Ведь, по моим представлениям, мало кому из них, даже если хорошенько подумать, нужна такого рода документация, которой гипотетически располагает Алиса…
- К сожалению, да, - Фонлебен откинулся на спинку кресла, - Дворжек в прошлом был связан с террористической организацией «Черная рука», той самой, что взяла на себя ответственность за убийство Франца Фердинанда.
- Но при чем тут террористы?
- «Черная рука» своей целью ставит освобождение Сербии и Хорватии из-под влияния Австро-Венгрии. Они могут достичь своей цели, но только при двух условиях: во-первых, Австро-Венгрия должна быть ослаблена, и во-вторых, кайзер не должен прийти на помощь Францу-Иосифу. В целом, ослабление обоих империй из-за ведения мировой войны выгодно для террористов, но еще лучше – уничтожение деспотического режима, то есть, уничтожение самих государств.
- А француз? Мсье Ревье, он-то как?
- И француз, и шотландец – оба также не внушают доверия. Сфера их деятельности, помимо врачебной, включает изучение свойств отравляющих газов и ядовитых веществ. Они могут быть заинтересованы в получении этих бумаг – тогда они получат поистине бесценные знания о предмете своего изучения.
- То есть, проверять нужно всех…
- Именно. Правда, задача наша несколько облегчается – мсье Антенван прибыл в Японию еще в октябре тысяча девятьсот пятнадцатого года, не объяснив причин столь срочного своего отъезда из Великобритании. Дворжек же, попав под подозрение австро-венгерской полиции, в июле тысяча девятьсот четырнадцатого смог сбежать в Польшу, а в конце августа того же года пересек русско-японскую границу, направляясь в Страну Восходящего Солнца. Искать нам придется только Ренье, ибо о нем мне ничего не известно, начиная с июля тысяча девятьсот пятнадцатого года.
- Но как найти англичанина и поляка? Ведь полиция не знает даже, в каком городе они остановились.
- Насчет Дворжека – полиция не располагает никакими данными о его местонахождении, а вот адрес доктора Антенвана известен – он проживает в Киото.
- Будем искать?
- Надо бы. Но сначала нужно нанести визит мсье Антенвану.
- Но… - Ника осеклась, - Разве мы… Не упустим убийцу?..
- Нет, - статский советник загадочно улыбнулся, - Убийцу мы не упустим.
* * *
Сегодня слишком пасмурный день. Не люблю дождь – барабанная дробь капель по металлу крыши очень сильно отвлекает от работы.
Основная моя задача – выяснить, как достать эту технологию. Сейчас я самому себе кажусь похожим на бабочку, бьющуюся в стекло керосиновой лампы. У меня есть все – формулы, полученные опытным путем на основе лабораторных исследований, средства для воплощения проекта в реальность, но одна вещь, как огонь горящей лампы, остается для меня недоступной. Она манит, притягивает меня, но словно прозрачная невидимая преграда отделяет меня от моей цели.
Уран невероятно хорош. Мне удалось, ценою тяжких трудов, добиться эффективного его распада, но все равно – энергии не хватает, не хватает для самого главного – поддержания реакции. Распад урановых ядер затухает, не став, хотя бы, самоподдерживаемым (я уж не говорю о нарастающих темпах этого процесса). И все равно – без работ Алмазова мне не обойтись, это понятно, как Божий день.
Девчонка ничего не знает. Говорит, что понятия не имеет ни о документах, ни о месте их нахождения. Либо искусно врет, играет дурочку, либо действительно не посвящена в это дело. Надо было тогда ввести ей чуть большую дозу морфия. Из всех вещей подозрение вызвали только две – странная брошь в форме восьмилучевой звезды, странно похожей на импровизированный компас, вроде тех, что рисуют в углу топографических карт. Она словно состоит из двух крестов – большого, наложенного на малый. На одном из больших лучей нанесено пять «зарубок» -отметин, на равном друг от друга расстоянии. Вторая вещь – заколка в виде стрелы без оперения и с бриллиантовым наконечником. Вполне возможно, что эти предметы могут каким-то образом быть связанными с тайником.
Надеюсь, что работа, проделанная мной, не будет напрасна – мне удастся, наконец, решить, по крайней мере, одну проблему из огромного числа тех, что меня сейчас окружают. Агентурная работа очень тяжела, но, когда у тебя в руках жизнь человека или же просто информация, которую можно в любой момент доставить кому надо, то контроль над сознанием этого человека, над его действиями, становится сплошным удовольствием.
Мсье Фонлебен, тот, что прислан сюда для расследования трех (да-да, теперь уже трех) убийств, слишком близко подобрался к Астре. У него в руках два ключа: поляк Дворжек и тот француз, забыл, как его имя… Кажется, Ренье, или что-то в этом роде. Надо что-то делать, иначе эта полицейская ищейка все поймет, и вся работа, проделанная мною, будет сделана впустую.
Глава шестнадцатая. Игра в прятки.
Йокогама, Япония. Октябрь 1916 года
Ночью почти не спали. Согласно принятому накануне вечером решению, рассредоточение сил было таковым: Ника, едва только часы пробьют восемь, как можно быстрее мчится на Хиронима-лайн, к дому номер три, где должна будет встретиться с мсье Дворжеком, как и принято при столь неожиданных визитах, абсолютно ничего не подозревающим, и мило с ним поговорить насчет его научной деятельности, интересуясь ею якобы от имени газеты «Сайнс ньюс». Статский советник, как в детской задаче про двух пешеходов (в нашем случае – не пешеходов, а пассажиров поезда), одновременно с Никой направляется совсем в противоположную сторону – нанести визит мсье Антенвану. И не в город Киото, а совсем-совсем рядом – через три квартала (местоположение профессора удалось найти весьма скоро – благодаря незаурядной способности Ники находить любую информацию в сколь угодно короткие сроки). Правда, не обойдется без небольшого маневра, который позволит немного запутать «хвост», если и вовсе не сбить его с правильного следа.
Великолепная осведомленность в источниках, присущая Нике, помогла в краткий срок – всего-то три с половиной часа – обнаружить на геополитической карте и мсье Ревье – тот весьма предусмотрительно перебрался в Германию, а точнее, в сердце кайзеровской военной машины – Берлин; посему «консилиум» принял еще одно решение – по окончании визитов к мсье Антенвану и мсье Дворжеку независимо друг от друга (не встречаясь и даже не появляясь вместе в одном поезде) покинуть Японию и встретиться уже в Берлине. Да, и телеграфировать друг другу из определенных пунктов о своем прибытии.
Ника ушла первой. Выйдя из парадного остановилась, глянула влево, быстро, словно ненароком, потом неспешно направилась вниз по улице, к остановке электрического трамвая. За ней следом, стараясь держаться на расстоянии, по другой стороне улицы двинулся человек в коричневом пальто и надвинутой на глаза кепке – филер. Непрофессиональный, но все же филер. Фонлебен увидел, как девушка, сделав вид, что зашнуровывает ботинок, через плечо вполглаза, будто невзначай, посмотрела назад. Значит, слежку обнаружила.
Пора.
Из стеклянных дверей гостиницы «Вега» вышел усатый господин средних лет в темном пальто и цилиндре, прячась от моросящего дождика под японским зонтом, на куполе которого резвились в синих брызгах разноцветные карпы.
Мимо гостиницы, чеканя шаг, промаршировал взвод солдат, одетых еще по-летнему легко – даже клапаны-уши на фуражках австрийского образца не были отстегнуты и сведены под подбородком, дабы защищать шею от ветра. Мужчина, остановившись, подозвал к себе одного из расположившихся неподалеку шоферов такси, что-то негромко сказал ему и жестом указал в направлении, куда прошел только что пехотный отряд.
Легкий сухонький автомобильчик «Рено», выкрашенный в зеленый цвет, кое-где уже скрывшийся под брызгами грязи, загремев мотором, тронулся с места.
- Where? – обернулся шофер, взглянув сквозь граненые линзы очков. Вполне типичное восточное лицо, но есть в нем неуловимые европейские черты – более светлая кожа и шире, чем у коренного японца, разрез глаз. Да и знание английского также выдавало в нем «европейский культурный след».
- South Railway station. – коротко ответил господин.
«Рено» дребезжал мотором, непривычно громко, словно хотел испугать прохожих. Корпус мягко, убаюкивающе-спокойно покачивался на упругих рессорах, вгоняя в липкую дрему.
* * *
…Он боялся. Открыв дверь и увидев меня, он попятился назад, закрываясь руками, словно хотел защититься от удара.
- Что… Что тебе нужно?..
От страха голос его дребезжал испорченной губной гармошкой, слова срывались с языка и сыпались, будто горошины, ударяя и царапая слух.
- Тайна.
Он опешил, опустил руки, которыми закрывал лицо. Взгляд его был пуст и неподвижен, замерев на блестящем сталью стволе «Смит-энд-Вессона».
- Да, - повторил я, - Именно тайна.
- О чем ты?.. - он явно не понимал происходящего, и голос его взвизгнул сорвавшейся пружиной.
- Ты знаешь слишком много. Слишком много об Астре.
- Опомнись Джон, - его глаза загорелись нездоровым огоньком, руки дрожали, - Опомнись, я молчал!.. Я молчал, Джон, никому ни слова о Группе, никому!..
Он бросился на кровать, скомкав белоснежную простыню, и с остервенением вцепился руками в подушку – из-под ткани, с треском лопнувшей, полетел вихрь перьев.
- Я знаю, но…
Он замер, медленно сел и повернул голову.
- Через час здесь будет полиция, - я говорил быстро, стараясь не выдать волнения, - Они знают, что ты состоишь в Астре, и уцепятся за тебя, как за последнюю соломинку, они будут всеми силами стараться выжать из тебя все, что ты знаешь!..
Взгляд его снова приобрел намеки больного безумства, нижнее веко дробно задергалось.
- Да, Ян, японцы – мастера выпытывать секреты, - я поднял правую руку и показал ему обрубки трех пальцев, - Вот так они могут выведать все, и, поверь мне, это еще не самая действенная штука из их арсенала…
- Я уеду! – он вскочил с жалобно звякнувшего пружинами матраца и зашагал по комнате, - Сию же минуту соберу вещи и покину Йокогаму, покину Японию! Мало ли мест – Бразилия, Североамериканские штаты, Канада?!
- Нет, - палец уверенно нажал на спусковой крючок, и фигура, жалобно всхлипнув, осела на пол.
Я всадил в него весь барабан.
Теперь он мертв. Теперь никто не выдаст. Кроме одного, пожалуй…
Нужно позаботиться о сохранности этой тайны… Я как следует займусь этим.
* * *
На вокзале Фонлебен зашел на телеграфный пункт.
За окошечком сидел молодой телеграфист в синей тужурке, которая почему-то напомнила о доблестной русской жандармерии, выдернув из памяти то августовское покушение на Николаевском вокзале.
- Excuse me, are there anything for mrDrosse?
Тот порылся в стопке бумаг, лежавших на столе, потом протянул картонку бланка с наклеенными на него бумажными полосами.
- Here is, please.
- Thank you
Статский советник отошел к столику, где громоздился письменный прибор – массивная угловатая чернильница и ручка – для отправителей телеграмм, и прочел наклеенные на желтый картон строчки:
Мистеру Дроссе.
На месте. Ваши опасения подтвердились. Поляк мертв. Осталось только два шанса.
Сёрико-тян
Фонлебен убрал телеграмму в карман и, надев цилиндр, вышел за дверь, направляясь к поезду.
На перроне он заметил краем глаза, как некто в длиннополой шляпе, опущенной на глаза и скрывавшей в тени полей лицо своего обладателя; субъект, однако, казалось, увидел статского советника, но, вместо того, чтобы последовать за ним, практически мгновенно исчез в толпе.
Закрыв дверь своего купе, Фонлебен скинул пальто, вывернул его наизнанку, подогнув полы, пристегнув их на пуговицы – неброское пальто превратилось в светло-серый френч, какой носят железнодорожники. Цилиндр был сложен и убран, а его место заняло серое же кепи с серебристым значком в виде скрещенных молотков. От пышных усов, как ни прискорбно, пришлось тоже избавиться – они были сняты и убраны в потайной карман френча (не выбрасывать же вещественное доказательство, оно же улика).
Все стало ясно! Словно после долгих изысканий нашел наконец-то ставшую очевидной закономерность, и все разрозненные кусочки мозаики сложились в единую картину. Смерть поляка дало окончательную уверенность – убийцу они вычислили точно.
Итак, обо всем по порядку.
Изначально мысль о враче-виртуозе была слишком сомнительной, но единственной, которая могла объяснить столь странный и одновременно аккуратный способ умерщвления жертв. Как ни странно, но версия мистической стороны этих убийств изначально казалась самой правдоподобной. Не последнюю роль в этом сыграли и газетчики – пресса, как это обычно бывает, раздула муху до размеров слона, надеясь извлечь из этого наибольшую прибыль. Описывая каждое новое преступление с помпой, газеты создали вокруг них ореол таинственности, вырисовывая в качестве преступника некую аморфную фигуру, не имеющу собственного обличья, насквозь пропитанную мистикой.
Однако, по мере того, как множились факты, росла и «материальная» версия происходящего. Первым шагом стало осознание схожести не только методов, но и самих жертв. Все убитые болели туберкулезом – отсюда и странная бледность вкупе с синеватым оттенком кожи. Кроме того, возраст девушек был приблизительно одинаковым – около четырнадцати-пятнадцати лет. Что можно сказать об убийце, базируясь на таких фактах? Убийца – маньяк? Вампир?
Именно так думали обыватели, полиция же склонна была подозревать в этих злодеяниях какого-нибудь умалишенного, сбежавшего из сумасшедшего дома. Однако, если взвесить все «за» и «против», можно прийти к выводу – преступник просто не знал, как выглядит его жертва. Поначалу эта мысль кажется абсолютной и полнейшей чушью, но… Если преступник знал только возраст и характер болезни. Другой информацией о своей жертве он не располагал. Опираясь также на тот факт, что искомый человек приехал в Японию в мае-июне, он начал свою охоту, используя метод исключения. Проще говоря, начал по одному убирать с поля фигуры, надеясь найти среди них искомое. Так мог делать только человек, не знавший ее семью, проще говоря, не являвшийся родственником. Поэтому все варианты «неразделенного имущества», «претендентов на наследство» и прочих мотивы подобного характера исключены были с самого начала.
Первый промах злодей совершил, допустив утечку информации, связанной с убийством племянницы русского посла. Эти данные уже могли навести на его след, и убийца, стараясь обрезать все возможные нити, начал действовать неосторожно, пускай и продуманно. Покушение на Николаевском вокзале (если бы оно удалось) долго не сходило бы со страниц петроградских газет. Да и «проверка документов», которая чуть не стала последней, тоже привела бы к ужесточению охранного режима, и, как следствие, рано или поздно вывело бы полицию на след преступника.
Вполне возможно, что «вампир» - только мозг некой преступной организации, паук, сидящий в центре огромной паутины и ловящий подергивание каждой ниточки, связывающей его с окружающим миром. Секта «Всекарающего Меча» может подчиняться и его приказам. «Паук» может находиться где угодно – хоть в Африке, хоть в Новой Зеландии, - действовать-то он все равно будет через своих агентов. Но цель его работы – некие документы касаемо оборонительных сооружений и военных разработок, вывезенная за рубеж, на Восток, крепко-накрепко привязала нашего «паука» к району «Япония-Китай».
Но вернемся к хронологии. Едва только статский советник прибыл в Йокогаму, паук зашевелился – он не был испуган, нет, он спешил поскорее закончить свой гнусный план. И тогда он наносит решающий удар – имитирует смерть Алисы, а затем, чтобы произвести эффект, запугать следствие, «украшает» смертный одр убитой в алых тонах. Нечто вроде издевки – поймайте, дескать, господин Фонлебен, если сможете. Убийца думал, что сбил следствие со следа, навсегда отбив у полицейских ищеек желание заниматься этой историей.
Однако зацепка с «укусом вампира» заставила «паука» насторожиться, а, как только статский советник выяснил, что тело «убитой» странным образом увезли из морга под предлогом скорых похорон, он окончательно решил убрать докучавшую ему парочку (да-да, о Нике преступник не мог не знать; если, конечно, очаровательная мисс не выслеживала подозрительного «вампира» более длительное время, нежели Фонлебен), снова прибегнув к помощи своих «подчиненных».
Как только в поле зрения следствия осталось трое подозреваемых, убийца совершил свою третью ошибку – он убил поляка, своего коллегу по исследованиям в области ядовитых газов, убил из страха быть разоблаченным. Этим он практически выдал себя.
Конечно, есть еще один подозреваемый – некто мсье Ревье, но он вряд ли может быть мозгом всей этой темной организации, хотя причастность француза ко всем злодеяниям также не может пока полностью отрицаться.
Вагон дрогнул, замедляя ход.
Фонлебен посмотрел на часы – было без четверти одиннадцать часов утра.
Поезд остановился, заверещали тормозные колодки. Мимо медленно проползло здание вокзала, радостно-желтое, с циферблатом часов на фасаде, проползло, остановившись невдалеке, отделенное перроном. За коробкой вокзала виден был широкий силуэт водонапорной башни.
По коридору загрохотали шаги кондуктора.
- West coast, gentlemen!
Этот возглас отозвался в голове чугунным перезвоном, точно на Иване Великом враз зазвонили бы все колокола. В душе заныл голос, упрямо повторявший «Остановись… Остановись…», стало немного не по себе.
Под гудок маленького неказистого паровозика, ассоциировавшийся с надробной песней, статский советник вышел на перрон, вдохнув наполненный копотью и гарью перегретый воздух. Затем, стараясь затеряться в толпе встречающих, неказистый служащий японских железных дорог прошел перрон по диагонали, оказавшись за зданием вокзала. Сбоку маячили пакгаузы, из-за которых проглядывался весь железнодорожный путь.
Перед глазами открылся чудный пейзаж. Будто гроздь цветущей сакуры, дома белыми цветками с терракотовыми серединками крыш сбегали вниз по холму, раскинувшемуся за железнодорожной станцией, рассыпались по низине, как на ладони, и уходили к темневшей вдалеке стене городских строений.
Вроде и пробежала мимо только одна станция, а, между тем, вот он, город, рукой подать – синеется вдали силуэтами из темного картона, наклеенными на голубое небо.
Теперь – вперед.
* * *
За кованой решеткой высокого забора приветливо зеленел сад, на полотне которого легкими сочными мазками были разбросаны пятна цветов. Мимо зарослей розовых кустов проходила тропинка, усыпанная мелким гравием, петлявшая плавными изгибами и терявшаяся в тени раскидистых яблонь, усыпанных, точно бисером, желтыми яблоками.
Сам дом находился в глубине сада, полускрытый деревьями. Двухэтажный, он прятался от взгляда прохожих, и виден был только скат крыши да балкончик, огороженный резными перилами.
Служащий позвонил в колокольчик, прикрепленный на кованой «ножке», точно бутон цветка, к прутьям калитки. Хрустальный звон наполнил сад, пробежал по змеившейся дорожке и затих где-то в глубине, но никто не спешил появился.
- Excuse me!
Снова нет ответа. Ни в доме, ни в саду не было никакого движения или же даже голоса, который ответил бы неожиданному гостю, ждавшему на улице.
Фонлебен толкнул калитку – она бесшумно распахнулась внутрь, словно приглашая войти. И снова пугающее равнодушие во всем, что находится за решеткой забора.
- Странно…
Статский советник медленно двинулся к дому. Стрекотали цикады, заполняя горячую пустоту воздуха. Под ногами мягко хрустел гравий. На душе, тяготившейся ожиданием, было тягуче-тяжело.
Старое крыльцо, нагретое октябрьским солнцем, пронзительно заскрипело досками половиц. Фонлебен приложил ухо к двери, прислушался – тихо, ни единого звука. Нащупал в кармане рифленую рукоятку револьвера, положил палец на спусковой крючок. Коротко постучал в дверь – три отрывистых удара.
Но, вопреки всем законам акустики, хозяин не услышал столь громкого стука. Минут пять за дверью царила тишина, которую уместно назвать гробовой, потом статский советник, отбросив всякую вежливость, постучал снова, на этот раз громче.
И снова ни звука в ответ. Дом словно умер вместе со своим хозяином.
Конечно, пересекать порог без приглашения не очень-то и вежливо (а по статьям многих европейских конституций это деяние и вовсе считается преступлением, требующим для совершившего его определенной меры наказания).
Советник повернул бронзовую ручку, выполненную в виде ощерившейся миниатюрными литыми зубами головы тигра, толкнул дверь – та открылась, жалобно взвизгнув петлями. В прогретой солнцем тишине дома этот взвизг показался ревом.
Дом был пуст.
И пустота очень сильно настораживала.
Почему его нет? Узнал, что ему собирается нанести визит гражданин «в штатском»? Но кто мог донести ему об этом? Или же сам мсье Антенван решил подстраховаться и оставил этот дом как приманку для глупой полиции, а сам сейчас благополучно покидает Йокогаму (а, может быть даже, и саму Японию)?
Фонлебен прошел в кухню, держа револьвер наготове. Пустота подстегивала, заставляя ожидать удара отовсюду, из-за любого угла или предмета, за которым может (и не может) скрыться человек. Но и на кухне, оскалившись, гостя ожидала пустота, лишь на столе, пыша паром, стояла чашка с кофе, да на фарфоровом блюдце лежал кусок сандвича. Преступник, несомненно, покинул дом в спешке – даже не закончил завтрак.
По вискам волной ударило чувство, напоминавшее легкий оттенок отчаянья. Неужели это провал?
Вся работа была проведена зря?
Но, буквально в следующий миг, напряженный до предела слух различил в доме посторонний звук.
Откуда-то из глубины дома доносился тихий стон, несомненно, принадлежавший человеку.
Наверх. Скорее!
Статский советник пулей взлетел вверх по лестнице, стараясь думать лишь об одном – этот стон принадлежит либо самому хозяину дома, либо тому, кто видел профессора последним. Ступени жалобно запели под ногами оркестром мартовских котов.
Второй этаж дома был занят одной-единственной комнатой, которая и принадлежала самому профессору.
В комнате, по всей видимости служившей хозяину дома кабинетом, царил хаос. Высокие, до потолка, шкафы зияли нутром, из которого были выворочены все книги – они в беспорядке валялись на полу, иные были разорваны по страницам. Добротный стол хозяина был нетронут, но все бумаги с него были сброшены на пол и изорваны в клочья, а массивная чернильница в виде большого паровоза была разбита на несколько кусков. Дополняло картину распахнутое настежь окно, врывавшийся по-летнему прохладный ветерок гонял по полу бумажные останки, выметая их за дверь.
У стены, прислонившись спиной к распотрошенному шкафу, сидел сам мистер Антенван. Со стороны казалось, что он просто решил отдохнуть от всех дел и присесть в кресло, которое неожиданно неведомым образом исчезло из-под него, если бы не расплывшаяся по желтой коже темная клякса прямо посреди лба, протянувшая красные дорожки вниз по переносице и по скуле, да забрызганная алыми каплями рубашка. Антенван был убит, и убийца еще не покинул дом. Он ждал того, кто должен был явиться за профессором.
Но это была не единственная находка, в первый миг ошеломившая статского советника.
Алиса.
На стуле, позаимствованном у хозяина, сидела Алиса. В том же алом платье, что и в день своей смерти, она выглядела словно живая кукла, забытая здесь кем-то, безжизненно опустив голову.
Пришедший мгновенно вопрос о состоянии девочки был отметен ответом – стоило только, присев на корточки, заглянуть Алисе в глаза.
Наркотический сон. Зрачки расширены, словно у древнеегипетской красавицы эпохи Тутмоса Второго.
Взгляд у Алисы был кукольный – стеклянные глаза с огромными зрачками, поглотившими радужную оболочку, немигающе смотрели в пустоту. Кожа побелела, точно тончайший фарфор, и сквозь нее просвечивали синие ниточки вен.
В одиночку прочесать дом не получится – из-за больших размеров оного. Нужно позвонить в полицию, пусть немедленно пришлют сюда вооруженный отряд и оцепят дом. Вряд ли убийца успел уйти за пределы этого участка территории, ограниченного домом и садом.
Фонлебен взял бесчувственное тело девочки на руки, направившись к лестнице.
Статский советник спустился в гостиную и уложил спящую на диван. Тонкие пальцы вцепились ему в ладонь острыми ноготками, сжали, проколов кожу до крови. В остекленевших глазах на короткий миг появился испуг, ужас. Из сжатых губ вырвался сдавленный стон. Алисе снился кошмар, один из тех, что преследовали ее последнее время, но сейчас под действием дурмана он изменился до неузнаваемости, став порождением deimos . Будто из яйца, обыкновенного и не внушающего никаких опасений, вылуплялось нечто, совсем не похожее на птенца, и это нечто, окровавленное, слепое заставляет себя бояться, скалит прорезавшиеся клыки и понемногу покидает свое узилище. Фантасмагории снов, сплетенные воедино с сюрреализмом морфия, рождают на свет ужасные гибриды.
Оставив бесчувственную даму на диване, статский советник бросился к телефону, рывком повернул ручку и приложил холодную трубку к уху:
- Алло! Соедините меня с полицейским управлением!
- Подождите минуточку… - ответила на том конце провода девушка.
Молчание. Всего несколько секунд.
- Соединяю.
И связь, прервавшись, соединилась, вклинив в эфир басистый голос, принадлежавший дежурному офицеру:
- Слушаю!
- Срочно вызвать наряд вооруженных солдат по адресу: Грейс-лайн, пятнадцать-семь! – голос переходил на срывающийся крик, по вискам била нервная дрожь.
Снова пауза, на этот раз продолжавшаяся около пяти секунд, и трубка, пискнув, замолчала.
А потом произошло неожиданное.
За спиной скрипнули половицы; Фонлебен обернулся, выронив трубку, которая повисла на проводе, стукнувшись об стену, - перед ним стояла, склонив набок голову, Алиса. Бездонные черные глаза ее немигающе смотрели на статского советника, гипнотизируя своей мертвенной неподвижностью и не давая двинуться. Они парализовали волю, как взгляд удава обездвиживает кролика. И, поглощаемый этим стеклянно-бездонным взглядом, статский советник не сразу заметил стоявшую за девочкой угловатую массивную фигуру, в которой угадывался покойник, найденный в комнате на втором этаже. Покойник этот теперь хитро ухмылялся, держа в руках пистолет.
Не успев сообразить, что происходит, Фонлебен ощутил острую боль в затылке, а вслед за этим перед глазами со звоном рухнула темнота, занавесом отрезав сознание от реальности.
* * *
О, как милосердна бывает ко мне Фортуна! Прямо не верится, что она преподнесла мне такой поистине щедрый подарок.
Охотник попался в свою же ловушку. Нехитрая приманка, которая захлопнула дверцу моей клетки, кажется, сошла бы и для ребенка, но мсье сыщик, видимо, сам как ребенок, если попался на столь элементарном «фокусе». А чего стоило устроить в доме разгром, перевернув вверх дном кабинет этого доктора, да и самого мсье Антенвана как следует приукрасить… Я думаю, что аккуратная дыра в лобной кости ему нисколько не повредила.
Девчонка не сказала ничего путного. Пришлось усыпить ее. Жалко только, что убить ее я все еще не могу – мне все еще не ясно, каким образом ее треклятая брошь может иметь отношение к документации, что спрятана где-то на территории Японии?
Невеста (если я не ошибаюсь) этого сыщика – дама не промах! Начиная еще с первого убийства, она крепко вцепилась в меня, выслеживая и выпытывая все, что только могла узнать. Собрала на меня неплохое досье, подумать только… С самого начала она знала, в каком направлении следует искать, и я знал, что она знает это, но все, что я тогда мог – это запутать хорошенько следы, не более. Сейчас же я вполне в состоянии разобраться с ней. Думаю, что небольшой сюрприз, который я приготовил, ей понравится…
А вот сам мсье ищейка, как ни печально, разочаровал меня – я думал, что он догадался, кто есть настоящий убийца…
Механизм пришел в движение. Теперь остановить события будет практически невозможно.
Остается сделать две вещи – выпытать местонахождение документации (я уверен, что сам мсье сыщик уже знает, де их следует искать) и устранить последнего, кто может навести на меня полицию. Надеюсь, что это не доставит мне лишних хлопот.
Глава семнадцатая. Логово кайзера.
Берлин, Германская империя. Конец октября 1916 года
Поезд на Берлин приходил довольно рано – было около шести часов. Ника спала, когда проводник, постучавшись в дверь ее купе, довольно-таки громко и педантично, точно звукофон Белла, отчеканил:
- Берлин, конечная!
И теперь, спустя практически десять минут, Ника все так же сидела, сонно щурившись на серое небо, глядевшее сквозь окна вагона. Странно, но десятки тысяч километров никак не влияли на характеристики неба – в Берлине оно такое же серое, как и в Йокогаме…
Мимо пробегали составы – товарные, прибывшие в «столицу народов», или же, напротив, отбывавшие на периферию великой индустриальной империи. На земляных «платформах» -насыпях, сооруженных временно для погрузки тяжелой техники, сдержанно вышагивали часовые с винтовками наперевес. С первого взгляда могло показаться, что окраины Берлина ничем не отличаются от приграничных имперских городов – все те же эшелоны с техникой и солдатами, все те же охранники у вагонов, все та же суета по погрузке и выгрузке содержимого «товарников» - Нике пришлось увидеть немало подобных городов, которые, несмотря на давнее желание побывать в Германии, никак не впечатлили ее – разве что колоссальные нагромождения руин и стальных остатков – все то, что оставалось от города после массированного артиллерийского обстрела или бомбардировки с цеппелинов. Кое-где, правда, нанесенные войной раны уже были затянуты, и казалось, что это место обошла агония политического вооруженного столкновения, но это была лишь ловкая иллюзия, только отчасти подобная правде.
Чем же отличался Берлин? Торжественность, которая неотделима от понятия столицы, присутствовала здесь в каждой мелочи – шаге конвойного солдата, ходе съезжавшего с платформы бронеавтомобиля полицейских сил или же просто в складках развевавшегося над зданием вокзала трехцветного имперского флага. Все здесь дышало незримым, но осязаемым торжеством и парадностью, столь близкой к откровенной фальши.
За два года войны Германия неплохо укрепилась на фронтах – чего стоит только наступление на французском направлении, которое, несомненно, можно назвать величайшей военно-стратегической операцией за всю историю существования Германской империи. В Италии германские солдаты сродни хозяевам – надежно закрепившиеся там, они еще не скоро покинут свои позиции под натиском заметно ослабевшей Антанты.
Потери? О чем вы? Кода перед нацией стоят великие цели, с потерями считаться не стоит. Более того, счет убитых и раненых – бред, занятие, не достойное времени и внимания. Это мелочи. В конце концов, солдаты погибают за цель, за свою Родину, и это будет служить родственникам убитого лучшим утешением, нежели вернувшийся с войны сын, брат или отец – ведь возвращение будет означать, что солдат смалодушничал, пожалел отдать свою жизнь за цель. Кто не погиб – тот слаб духом и сердцем. И лучше молодой невесте держать в руках памятную открытку-извещение о смерти своего возлюбленного, подписанную лично Вильгельмом, нежели видеть, как он приезжает домой – серый, заросший щетиной, держа в огрубевших руках винтовку и в униформе, которая слегка великовата для него – приезжает, не пожелав умереть, бросившись врукопашную против пулеметного огня.
Каждый должен умереть. Нет варианта остаться в живых – это запрещенный выход из ситуации. Слишком просто, слишком банально – жить. Умереть за цель – вот что есть смысл человеческой жизни…
Вагон ощутимо тряхнуло на стыке рельс, завизжали прижавшиеся к колесам тормозные колодки.
Подхватив с полки едва не упавший зонтик, Ника поднялась с сидения и направилась было к двери, но внимание ее привлекло необычное обстоятельство – в купе, помимо ее вещей, на противоположной верхней полке лежал чей-то чемодан. На вид в этом предмете не было ничего необычного – таких чемоданов сотни, и внешне их трудно различить, но странно было только одно – сам факт нахождения в купе чужого чемодана…
Неизвестно, что именно заставило девушку снять чемодан с полки, но, едва ухватив его за ручку, она почувствовала, как в ладони чуть уловимо вибрирует пульсом тихое «тик-так». Точно в чемодане были часы.
Стоп, в чемодане были часы?..
Дальнейшее произошло автоматически. Ника резким движением опустила оконную раму, открыв окно купе и, с усилием размахнувшись чемоданом, который оказался довольно массивным, вышвырнула подозрительный предмет из вагона. Чемодан, пролетев над железнодорожной насыпью несколько футов, коснулся земли, с треском лопнув. Треск дерева перешел в грохот взрыва, и в ослепительной вспышке разом потонули и фигуры шагавших часовых, и стоявшие на соседнем пути вагоны.
Это была бомба. Обыкновенная бомба с часовым механизмом и парой фунтов тринитротолуола в бумажной обертке.
Бомба, заботливо уложенная на верхнюю полку купе кем-то, кто, по-видимому, по каким-то своим, не понятным окружающим, причинам глубоко и люто ненавидит Нику. Этот «кто-то» очень хорошо был осведомлен и о поезде (ведь тот поезд, на котором должна была поехать Ника, ушел раньше, и пришлось «импровизировать» на ходу – покупать билеты на ближайший поезд до германской столицы), и о купе, и даже о точном времени прибытия состава на берлинский вокзал. Этот пиротехник, видимо, очень любит шутки – иначе он не стал бы использовать чемодан для такой относительно маломощной бомбы – ведь чем больше и красочнее «обертка», тем заметнее в вазочке сама конфета.
Было бы забавно, если бы вдруг Ника села в другое купе…
К воронке в железнодорожной насыпи со всех сторон уже бежали солдаты в «пикенхольмах», одинаковые, точно оловянные солдатики из одной коробки, даже с одинаково застывшими в выражении удивления и непонимания произошедшего лицами. Взрывом задело пассажирский вагон – его обитая металлом стенка, пробитая осколками, напоминала крупное решето.
Застучали двери купе, слышались вопросы на английском, но много больше на немецком – то ожил, пытаясь также понять ситуацию, вагон.
Солдаты ходили по насыпи, заглядывая в окна вагона.
Ника спокойно читала книгу, стараясь не обращать внимания на происходящее вокруг – покидать поезд все равно бессмысленно, ибо это явно может вызвать вполне серьезное подозрение, что как раз-таки и было нежелательно. Скрываться, хоть Ника терпеть не могла вранья, было необходимо – иначе ей, как английскому или же французскому шпиону, грозил бы расстрел.
По вагонам ходили полицейские – обязательная проверка документов, пусть и немного более усердная (это в связи с внезапным взрывом практически в центре империи).
- Добрый день, фройлен. Будьте добры предъявить ваши документы.
Лицо молодого офицера с едва пробившимися под узким носом черными усиками, смотрело строго, но в глазах была какая-то мягкость и, отчасти даже, некая доброта.
- Извольте, господин офицер.
Ника, старательно играя «гражданскую», огромными серыми глазами смотрела на внимательно читавшего строки в паспорте. Офицер на секунду задержался взглядом на пропускном листе, оценил печать, затем. Подумав, нерешительно протянул книжечку паспорта и таможенный пропуск девушке.
- Все в порядке? – раздался в ответ наивный вопрос, подкрепленный все тем же невинно-светлым взглядом.
- Да, фройлен. Можете ехать дальше.
Козырнув, представитель закона со стуком задвинул дверь купе, и за деревянной панелью раздались тяжелые шаги. Ника облегченно вздохнула – она была уверена в благополучном исходе своего предприятия, но волнение, даже несмотря на строгую уверенность и решительность, иногда все же подкрадывалось и хватало за шею, сдавливая слегка гортань нервным комком и заставляя кровь дверным молотком стучать в сонных артериях.
Слишком неожиданно иной раз приходила «в гости» неприятность вроде заботливо забытого чемодана…
* * *
Справочное бюро, тем более в центре Германии – достаточно точная штука, вроде швейцарского хронометра или же окопной войны. Никаких лишних слов или красочных жестов – угрюмый человечек в походившем на полевое австрийское кепи головном уборе сощурился, разглядывая задавшую вопрос девушку сквозь круглые стекла пенсне, потом повернулся к окошечку в стеклянной стенке спиной, открыл один из многочисленных ящичков, как в картотеке, полазил среди заботливо составленных в длинные, словно гальванические батареи, ряды карточек, вытащил одну, прочел написанное на ней, затем мелким почерком написал что-то на желтоватом листке бумаги и протянул написанное Нике.
- Извольте, фройлен, интересующий вас адрес.
- Благодарю.
Адрес искомого человека не отличался ничем – ни расположением улицы в городе, ни какими-либо архитектурными особенностями дома, ни даже стратегической выгодой расположения – обыкновенный адрес почти обыкновенного человека.
Трамвайная линия в Берлине отличается от таковой в Японии и больше всего напоминает, скорее, русский трамвай. Правда, и от русского вагона системы Бреш германский трамвайчик тоже отличался – в нем, помимо людей гражданских, стоя на столь популярной у русских «зайцев» подножке и держась за скобы-поручни, ехали трое солдат, выполнявших в столь неспокойное время функцию и полицейских, и представительства военного трибунала в глубоком тылу. Черные матовые каски с золочеными пиками, которые на фронте обычно затягивались грязно-зеленой тканью маскировочного чехла, добавляли некий торжественно-имперский оттенок всему, что происходило вокруг – вплоть до банальнейшей оплаты проезда (которая существовала и для блюстителей общественного порядка наравне с обычными горожанами).
Поездка была довольно приятной – трамвайчик шел ровно, почти не раскачиваясь.
…Почему мир стал настолько взрывоопасен?
Разве нет способа уладить все противоречия или же несостыковки различных мастей и характера путем простейшего диалога заинтересованных сторон?
А мировая война?
Во всякой войне есть агрессор и есть обороняющийся, но справедливо ли такое распределение ролей внутри геополитической карты?
Кто же агрессор в этой войне?
На первый взгляд, исчерпывающий ответ на этот вопрос могут дать газетные статьи изданий, печатающихся на территории стран Антанты. Если взять себя в руки и разом проглотить два десятка статей, помещенных, как правило, на первых страницах, то, при желании, можно свести всю информацию в кратчайшую табличку, из которой получается вполне однозначный ответ – агрессором является Тройственный союз, а Антанта лишь защищается, вынуждаемая к военным действиям.
Если же пойти дальше и изучить записи более глубокого смысла – статьи не только военных корреспондентов, но и культурных и публичных деятелей, то ответ на поставленный выше вопрос находится с еще более ужасающей точностью – агрессором является не сам Тройственный союз, но одна страна, а именно Германская империя.
Германия сильна как держава тяжелой промышленности и индустрии в целом. Она снабжает техникой большую часть предприятий Европы; ее бронеавтомобили, полевые орудия и пулеметы становятся на вооружение стран Второго мира, являясь достаточно конкурентоспособными боевыми единицами. По аэропланам германская армия превосходит любые вооруженные силы мира – в два-три раза мощнее и, что самое главное, более обучена.
Но, если вдуматься, почему именно Германия? А Австро-Венгерская империя – ведь именно из-за нее начались противоречия на европейской сцене? А Османская империя?
Нет, захватчицей будет именно Германия. Потому, что она сильна, сильна, кмак никакая другая держава Европы. Нельзя допустить еще большего усиления ее, и оттого необходимо убить империю в зародыше, в личинке, пока из индустриальной куколки не вышла на свет, расправив черные крылья, сверхдержава. Нужно раздавить ее, как таракана.
Еще Бисмарк говорил, правда, про Россию: «Государство необходимо уничтожать не снаружи, а изнутри». Способ этот прост и эффективен, и вполне возможно применить его к любому государству в мире – нужно просто внушить всем, что Германия есть мировое зло, с которым нужно бороться; само же германское население должно разувериться в своем государстве. Первую часть «работы» успешно выполняет мировая пресса; вторую же часть взяли на себя социал-демократические партии, в том числе и большевики.
Каков же результат? Теперь, по прошествии двух лет войны, Германия больше похожа на Россию – экономика ее, хоть и действует, но теряет свои силы; в стране началась инфляция, борьба с которой ведется очень медленными темпами и, фактически, полностью бесполезна. Императоры же, хоть и приходятся друг другу родственниками, но упрямо продолжают бессмысленную войну на истощение, которая все меньше становится войной и все больше – невыносимой пыткой для солдат...
Трамвай остановился, качнувшись, и Ника, бочком проскочив мимо патрульного солдата, спрыгнула с подножки на тротуар. Солдат проводил ее взглядом, не дрогнув ни единым мимическим мускулом, отняв ото рта папиросу и выпустив сквозь желтоватые от табака зубы облачко сизого дыма. Трамвай, дав прощальный звонок на манер гудка отходящего от пристани парохода, тронулся, набирая ход и стуча на стыках уложенных в бетон рельс.
Перед Никой был ничем с первого взгляда не примечательный дом, каких в Берлине десятки. И лишь одним он отличался от остальных домов – в темном прямоугольнике окна второго этажа смутно проглядывался силуэт сидящего за столом человека.
Глава восемнадцатая, в которой можно увидеть двух кайзеров.
Берлин, Германская империя. Ноябрь 1916 года
Дверь квартиры берлинского дома напоминала дверцу сейфа системы Гайна – тяжелая, обитая металлическими листами и укрепленная по периметру клепанными уголками- «косынками». На уровне глаз матово блестел кружок глазка – так хозяин квартиры мог видеть всякого, кто находился снаружи, за дверью.
Робкий стук в дверь не вызвал ровным счетом никакой перемены в состоянии оной, но Ника знала, что за сантиметровой сталью тихо смотрит в амбразуру глазка хозяин квартиры. Взгляд его внимателен и осторожен – еще бы, ведь от того, что он увидит, зависит его дальнейшая жизнь.
Наконец, в чреве двери заскрипело что-то, глазок помутнел (видно, наблюдавший закрыл его изнутри крышкой), и дверь медленно открылась, обнажив скрытую дотоле внутреннюю часть со скобами ручек и двумя «штурвалами» запорных механизмов. За трехдюймовой толщины стальной коробкой оказался человек, портрет зеркальной копии которого красовался на передовицах германских газет. Не хватало только пикельхельма, и образ кайзера можно было бы считать завершенным.
- Д-добрый день, - произнес кайзер, невольно пытаясь повернуться к гостье правым боком.
Причина этого лежала в том, что левая рука августейшего монарха была короче правой и едва ли не атрофировалась, и разница между правой и левой рукой оттого была весьма значительна.
- Мсье Ревье?
Кайзер, видимо, немного смутился, но потом лишь молча кивнул головой и жестом пригласил девушку войти.
- Мсье Ревье, к вашим услугам, - ответил он легким поклоном после того, как за ними закрылась бронированная дверь, - Чем могу вам помочь?
- Мне необходимо поговорить с вами на одну очень интересную тему.
- Садитесь, прошу, - француз придвинул гостье кресло, сам сел напротив, закинув одну ногу на другую и полуобернувшись к собеседнице правым боком, пряча неказистую сухую левую руку, - Насчет чего вы хотите поговорить?
- Меня интересует Астра.
В лице кайзера произошла резкая перемена – оно побелело, точно мел, а глаза расширились, став почти круглыми. Слегка широковатые губы задергались, как у человека, который собирался бы заплакать – нервы.
- Вы уверены, что хотите знать именно это?
- Мсье Ревье, я не прошу вас рассказывать все о самой Астре. Я знаю об этой организации достаточно много и оттого не нуждаюсь в информации, касающейся ее организационной структуры и прочего, что никак не относится к вам. Мне нужно знать только то, какую роль вы играли в Астре.
- Кто сказал вам, что я состоял в этой организации?
Ревье сжал руки, так, что костяшки мясистых пальцев побелели, выровнявшись оттенком с бледно-мелового цвета лицом.
- Это элементарное умозаключение, мсье Ревье. Если хотите, то можете сами попробовать вывести логическое следствие из предпосылок, которые можно найти в любой таможенной ведомости… Я предлагаю вам поиграть.
- Во что?
Неожиданная перемена темы удивила собеседника.
- В «вопрос-ответ», знаете ведь, такая детская игра?
Кайзер кивнул.
- Я буду задавать вам вопросы, а вы отвечать на них, идет? Вам не придется рассказывать все, а мне не придется заставлять вас вести утомительное долгое повествование. Согласны?
- С-согласен.
- Тогда я задаю вам первый вопрос – на каком основании вы состояли в Астре?
- Я состоял в Астре как химик. Меня пригласил вступить некто мсье Реональд.
- Вы знали этого мсье Реональда?
- Только по статьям. Он был отчасти литератором и писал в один научный журнал статьи, освещавшие аспекты развития механики в области военной промышленности.
- Чем конкретно вы занимались, работая в Астре?
- По образованию я врач, в частности, хирург. Параллельно со своей основной профессией я занимался изучением отравляющих веществ, которые могли бы, гипотетически, массово использоваться на полях боя как боевые отравляющие вещества. Частично в мою специализацию входили боевые газы, частично твердо-порошковые яды. Моей задачей было находить способ серийного или даже, если это возможно, массового производства яда, который было бы затруднительно деактивировать после попадания в человеческий организм и который обладал бы высокой поражающей способностью.
- Вы добились какого-либо результата?
- Да. Результатом моих работ стал «Циклон» . Этот газ превосходил по своей токсичности и поражающему потенциалу даже иприт. Он классифицируется как газ кожно-нарывного и удушающего действия. Попадание частиц газа на кожу вызывает появление гнилостных язв и уплотнений, которые не заживают месяцами, даже если контакт с газом был кратковременным. При нахождении в зоне поражения без специальных защитных средств дольше минуты начинается общий некроз кожной и мышечной ткани, что неизбежно приводит к мучительной смерти. Вдыхание же газа вызывает удушье и довольно быструю смерть.
- Ясно. Ваше изобретение было каким-то образом использовано на практике?
- Насколько я знаю – нет. Проблема в том, что серийное производство этого газа довольно проблематично из-за необходимости, во время процесса химической реакции, в высоком, несколько атмосфер, давлении и солевом катализаторе. Поэтому синтезировать этот газ в больших объемах все еще технически невозможно.
- Почему вы покинули Астру?
Кайзер усмехнулся.
- Сударыня, я могу ответить на любой ваш вопрос, уверяю, но только не на этот…
- Я вынуждена повторить с вой вопрос, мсье – почему вы прекратили свое сотрудничество с Астрой? Вы обещали ответить на мой вопрос, каким бы он ни был.
Вздох со стороны собеседника, казалось, был ответом, но француз лишь хрустнул пальцами, замявшись, точно ему было неудобно или же стеснительно говорить по поводу спрашиваемого, но все же, с трудом разлепив пересохшие от волнения губы, заговорил:
- Я прекратил свою деятельность в связи с началом войны. Видите ли, я сам очень лояльно отношусь к мнениям окружающих меня людей… И, что касаемо войн – я, скорее, пацифист. Я отрицаю войну как способ решения противоречий, ведь, поймите меня – она бессмысленна в своей сути… И, если я разрабатываю что-то из такого, что может стать оружием, то только ради того, чтобы понятием об ужасающей мощи этого оружия удерживать страны от войны… Но на добровольное создание оружия по чьему-то заказу я не соглашался.
- Вам предложили работать над чьим-то военным заказом?
- Да. Мне предложили разработать отравляющий газ, который можно было бы легко производить и использовать на поле боя. Я отказался, после чего меня просто вышибли из рабочей группы, пригрозив расправой. Я вынужден маскироваться и жить там, куда, возможно, сотрудники Астры не решатся лезть, но это не дает гарантии абсолютной безопасности…
- Кто предложил вам работать над оружием?
- Я не знаю имени этого человека – его никто не называет по имени. У него есть только прозвище – Гроссмейстер…
- Хорошо… А лицо? Какие-нибудь особые приметы?
Угловатое лицо германского императора исказила горькая усмешка.
- К сожалению, у меня очень плохая фотографическая память, да и он предпочитал не показывать своего лица – носил белую, вроде венецианской, маску. Но одно я могу сказать вам точно – у него нет левого глаза.
Ника отрицательно покачала головой – расклад был явно не в ее пользу. Слишком неопределенная, пусть и достаточно своеобразная, примета. Искать этого человека будет очень сложно.
- Вы сохранили какую-либо документацию, касающуюся этого проекта?
- Да, но лишь частью.
- Вам необходимо уничтожить ее.
Черные широкие брови кайзера удивленно поползли вверх.
- Отчего это, сударыня? Эти документы сейчас самое дорогое, что у меня имеется. Они дороже даже, чем бриллианты или платина. Если германское правительство заинтересуется этим проектом, то я вполне могу продать свои разработки, получив при этом возможность покинуть пределы Европы…
- Вам необходимо уничтожить бумаги, мсье Ревье, - повторила Ника, пристально смотря в глаза собеседнику, - Ваши работы, хранимые на материальном носителе, только упростят вашу гибель. Если вы хотите жить, вы должны сделать то, что я вам сказала…
- Но… Если я уничтожу всю документацию…
- Вашей памяти вполне достаточно для того, чтобы хранить в ней основное – формулу, исходные цифры и прочие базовые данные, которые необходимы вам. Остальное лишь частности, ненужный груз, данные второго сорта, если хотите. Их можно элементарно вывести через основные данные – вы ведь уже проходили этот путь однажды, значит, можете пройти его и повторно.
- Но, где гарантии того, что меня не тронут?..
- Все, что необходимо для создания оружия, будет у вас в голове, и без вашей помощи им не добыть этого, как ни старайся. У вас ведь не было помощников или ассистентов?
- Нет, я работал один.
- Тем лучше для вас, мсье Ревье.
- Но, что мне делать сейчас?
- Сейчас…
Девушка сделала многозначительную паузу, которая заставила кайзера невольно схватиться за подлокотники кресла и сжать их так, что побелели костяшки пальцев. Несмотря на внешнюю невозмутимость, которую француз все еще пытался сохранять, он явно был испуган своими возможными перспективами.
- Сейчас вам, мсье Ревье, необходимо лишь убрать возможные дубликаты той информации, что хранится в вашей голове, - Ника приложила указательный палец ко лбу, - Вот тут. Вы должны уничтожить все документы, что есть у вас либо есть у тех, кто может воспользоваться ими каким бы то ни было образом – ведь агентура Астры вполне способна перекупить бумаги, это будет им даже легче, чем искать вас. Пытаться выехать куда-либо из Германии и скрываться я вам не рекомендую – процедура оформления пропусков на пограничных зонах довольно громоздка и проблематична, а у Астры, несомненно, есть доступ и к такого рода информации, поэтому все ваши перемещения будут как на ладони. Не покидайте Берлин.
- Сударыня… - голос кайзера сорвался на трагический шепот, а взгляд приобрел оттенок крайнего отчаяния, - Вы предлагаете мне ждать свою смерть, не пытаясь даже спастись…
- Вы можете, мсье Ревье, поступать так, как считаете нужным – в конце концов, я ведь, по существу, не имею в ваших глазах никакого реального веса или же доверия; но остаться в Берлине я сочла бы более благоразумным. Решать вам – от решения зависит ваша жизнь…
Ника поднялась с кресла и направилась к двери. У самого выхода она остановилась, оглянувшись на беспомощно сидевшего француза, над креслом которого (девушка заметила это только теперь) висел портрет германского императора в полевой форме германской армии. Два императора, один на холсте, а второй в кресле, смотрели на нее, не отводя взгляда. В этот момент Нике показалось, что она окончательно сошла с ума.
Глава предпоследняя, в которой преступник сам становится жертвой.
Нигде. Никогда
…Фонлебен очнулся в полной темноте. Руки были сведены за спиной, запястья стягивала, врезаясь в кожу, веревка. Голова гудела, точно по ней стукнули чем-то тяжелым, перед глазами бегали оранжевые пятна.
По черепной коробке обрушилась звенящая тишина. И тут же она была разбита негромким стуком чьих-то шагов.
Вспыхнул свет, на секунду ослепив.
Фонлебен увидел, как на белой стене появился контур двери, прямоугольник отъехал куда-то в сторону, словно вдавившись в стену, и в помещении оказался человек лет сорока, в синем мундире без погон и знаков различия и накинутом поверх мундира белом халате. Лицо человека было прямоугольным, скуластым, с широким носом и массивным подбородком. Глаза прятались под кустистыми бровями, черные волосы с пятнами серебристой седины были зачесаны назад, обнажая покатый лоб. Под носом залег прямоугольник усов. Но лоб был чист, ни малейшего намека на дырку от тупоконечной пули тридцать восьмого калибра.
- Здравствуйте, мсье Фонлебен! – вошедший улыбнулся неприятно-приторной улыбкой, - А мы вот вас ищем, недоумеваем – где же вы?
- Кто это – мы?.. – спросил Фонлебен и осекся – следом за доктором в помещение вошла Виктория.
Она стояла, потупив взгляд, на ресницах блестели бриллиантовые капли; но все это было маской – театральной маской, плачущей только для публики. Фонлебен знал, что внутри у спутницы доктора сейчас радостно крутится, стараясь поймать себя за хвост, радость, смешанная с некоторой толикой злорадства – еще бы, старинный враг пойман, и, стоит только убить его, вся угроза для спокойствия ее жизни будет уничтожена.
Статский советник попытался было встать, но ноги были будто ватные, и он лишь медленно сполз по бетонной стене на пол.
- Не пытайтесь, мсье Фонлебен, успокоительное будет действовать еще с четверть часа, - доктор усмехнулся, - Этого хватит, чтобы вы больше никогда отсюда не вышли…
Воцарилось молчание. Виктория впилась в поверженного противника горящим взглядом, на губах ее играла снисходительная усмешка.
Доктор нависал над белой крышкой стола, опираясь на него руками и словно хотев выпрыгнуть из-за препятствия, оказавшегося на его пути. Глаза его горели огнем одержимости, а взгляд их был абсолютно безумен.
- Да, мсье Фонлебен, - произнес он скрипуче-срывающимся голосом, - А маскарад я разыграл превосходный, согласитесь! Вы, черт возьми, все-таки были правы! Да, вы были правы насчет способа совершения преступления…
Взмахом руки он показал на открытый футляр, лежавший на столе. В бархатной полости поблескивал металлом иглы медицинский шприц.
- Вы чрезвычайно точно определили и метод совершения убийств, и даже – умно, мои аплодисменты вашему дедуктивному таланту! – даже яд, которым я пользовался.
- Очень хорошо, что вы не отказываетесь... - Фонлебен передернулся, ибо этот челоавек вызывал у него омерзение, - Но, скажите на милось, зачем вам отребовалось обескровить мертвые тела?
Доктор потер ладони и, улыбнувшись, произнес:
- Да, да, это очень большая оплошность! Видите ли, дело в том, что я по неосторожности допустил загрязнение иглы шприца урановой пудрой, отчего в крови могли остаться ее частицы. Выхода у меня не было...
Он театрально взмахнул рукой.
- Но мы отошли от темы, верно? Итак, все началось еще в Древней Греции, где ученые впервые оформили и ввели теорию строения вещества. Согласно их предположениям, любое тело, предмет, а, следовательно, и вещество, из которого данный объект изготовлен, состоит из мельчайших неделимых частиц, или, проще говоря, атомов, что в буквальном переводе означает «неделимый». Долгое время эта теория была основополагающей.
- Атом делится, это доказано научно, - заметил статский советник.
Доктор хитро прищурился, отчего его лицо вытянулось и стало схоже с лисьей мордочкой:
- Атом делится… - повторил он, - Да, атом делится. Это было доказано учеными, среди которых, между прочим, был мой коллега, физик Эрнст Резерфорд. Хотя, если быть точным, Резерфорд предложил лишь планетарную модель строения атома… Но мы опять отошли от темы нашего разговора. Так вот, с открытием делимости атома произошла революция в науке, ведь при делении атома можно получить энергию. Не просто энергию, а много энергии, колоссальное ее количество. Энергии ядерного распада всего фунта урана хватит, чтобы неперывно снабжать энергией все электрифицированные города на планете в течение полугода! При этом само топливо относительно компактно, да и реактор, где будет идти дробление атомных ядер, тоже не требует чересчур иного места; проблема заключается лишь в системе непрерывного охлаждения реактора, но и эту проблему вполне возможно решить за ближайшие год-два…
Раздался легкий щелчок – зеленоватая жидкость в колбе полностью перелилась в реторту, включив нагреватель, и теперь полупрозрачная эссенция медленно грелась на газовом пламени.
- А теперь представьте, мсье Фонлебен, что эта энергия будет направлена в военных целях. Вы даже не можете предположить, каков будет результат ее применения…
Доктор закрыл глаза, приподняв голову, и смакуя каждое слово произнес:
- Одного килограмма урана хватит, чтобы снести к чертям такой город, как Верден, при этом оставив вокруг него в радиусе нескольких километров пустую выжженную степь. Но, кроме разрушительной мощи взрыва, урановая бомба даст вам еще один смертельный фактор – излучение. Невидимые «лучи смерти», о которых пишут научные романы и печатают в газетах. Все эти заметки – чушь, ибо вот они – настоящие лучи, убивающие все живое.
- К чему сводится их действие?
Доктор повернулся и медленно подошел к Николаю Антоновичу:
- Очень просто, мсье Фонлебен, - он беззвучно засмеялся, - Человек умирает долго и мучительно. В крови начинаются необратимые процессы, в ходе которых разрушается белок. Кроме того, повреждаются кожные покровы, слизистые оболочки. Человек, получивший достаточную дозу облучения, умирает мгновенно.
- Какой ужас… - скорее иронично-издевательски прошептала Виктория, не отводя восхищенного взгляда от шагавшего по комнате профессора.
Доктор вновь беззвучно засмеялся.
- Это оружие настолько совершенно, что оно недостойно рук простых людей – существ алчных от природы. Они не смогут оценить масштабов нового оружия, и, в чем я не сомневаюсь, уничтожат сами себя. Мы не можем дать им эту возможность, но мы можем сами использовать это оружие, чтобы управлять заблудшими душами. Человечество, видя в наших руках столь мощную и всеистребляющую силу, от которой невозможно спастись, подчинятся нам. Они будут боятся нас.
Мягкие шаги беззвучно смеявшегося ученого, лисье лицо и горящие безумием глаза.
- Сейчас в мире идет война, пожалуй, самая страшная за всю историю человечества. Она должна истребить многие миллионы людей, ослабив нации и отдельные государства. Разрушатся империи – крах ждет Германию, Австро-Венгрию, Россию. Монархии падут, а народ, оставшись без руководящей силы, перебьет самого себя в гражданской войне. Но мы подождем. И, как только мир будет агонизировать в последних боях мировой войны, я примусь за дело. К тому времени у Астры будет множество танков, самолетов, механических солдат и прочего, что только нам понадобится. У нас будут миллионы бомб, сотни миллиардов патронов, и несколько – хотя, пусть даже только одна! – атомная бомба. Нам хватит ее.
- И что же вы планируете? – усмехнулся Фонлебен, - Захватить мир?
- О нет, - доктор усмехнулся, - Не захватить, а построить. Как только главнейшие державы мира ослабнут, а страны более незначительные будут уничтожены войной, мы начнем действовать. Наши подводные лодки могут топить суда Антанты и Тройственного союза, наши танки совершеннее английских «ромбов» и французских «Шнейдеров», наша пехота лучше обучена и оснащена. Если понадобится, мы готовы воевать. А, когда не останется ни одного государства – ибо все будет лишь «территорией», опустошенной мировым пожаром - мы создадим новую политическую систему, которой подчинится весь мир. Весь мир станет одним государством, справедливым и совершенным.
Он сумасшедший. Он безумен. Новый Наполеон, стремящийся к славе. Он уничтожит все, ибо в руках его – Оружие. Оружие нового масштаба и новых мерок, к применению которого не готов никто.
- Вы сошли с ума! – вскричал Николай Антонович, силясь разорвать веревку, стягивающую запястья, - Вы пропагандируете, фактически, военную диктатуру! Нет, ваша система даже еще хуже, чем программы социал-революционеров!
- Нет. Это мир сошел с ума, иначе – вдумайтесь! – он не начал бы эту войну.
- Но вы собираетесь превратить ее в орудие своей власти!
- И снова мимо. Война – это логическое продолжение человеческой истории. Психология человечества такова, что оно, однажды дойдя до определенной точки своего развития, станет причиной новой войны – войны, в которой человек будет практически полностью истреблен. Это эволюция, закономерное развитие всего сущего. Мои скромные силы не будут иметь никакого значения.
Руки стянуты так сильно, что не удается достать из-за пояса револьвер. «Баярд», спрятанный под серым сукном френча, теперь оказался совершенно бесполезен, невозможный к практическому применению.
- Мсье Фонлебен! Я как раз хотел представить вам проект нашего танка. Думаю, что вам, как человеку с техническим складом ума, будет весьма интересно.
Белая стена за спиной сидевшего профессора бесшумно раздвинулась, обнажив темный квадрат проема. Неожиданно вспыхнул яркий свет – по команде доктора зажглись невидимые глазу прожектора – и глазам представился большой зал, скорее всего – ангар, тоже скрытый под землей.
- Прошу! – доктор махнул рукой, - А вы, мисс, можете остаться здесь.
- Нет, я пойду с вами! – Виктория поднялась со стула и одернула подол платья.
- Как вам будет угодно.
Доктор, пропустив вперед пленника, на мгновение задержался у письменного стола – стена с глухим стуком сомкнулась за ними. Путь к возможному отступлению был пока отрезан. Навсегда ли?
Посреди ангара, на бетонной квадратной площадке стоял танк – достаточно небольшая боевая машина на высоких гусеницах, выкрашенная в темно-зеленый цвет. На низком полушарии башни рядом с обрубком орудия и щелью прорезанной в броне и мутно поблескивавшей стеклом амбразурой белела свежей краской цифра «2». Доктор подошел к машине и похлопал сухой ладонью по бронированному корпусу.
- Тип «Дельта», номер семнадцать, - с гордостью сказал он, - Новая конструкция. Преимущества танка в его компоновке. В отличие от современных британских машин, большей частью созданных по ромбовидной схеме, этот танк снабжен башней, позволяющей обстреливать цели в трехсот шестидесяти градусном секторе, что дает танку возможность, при необходимости, обороняться со всех сторон. Ходовая часть устроена на балансирных тележках.
Доктор указал на катки, сочлененные попарно в ажурные рамки.
- Такой тип ходовой части позволяет увеличить плавность и мягкость хода, эффективность подвески танка. Подвеска, кстати, состоит из вертикальных спиральных пружин, вот тут, в металлических кожухах. Гусеницы танка широкие, но, при этом, имеют специальные полости в траках, предназначенные для облегчения конструкции. В движение гусеницы приводятся двумя парами ведущих зубчатых катков.
Ажурная гусеничная лента тускло блестела свежей сталью, провисая между цилиндрами катков.
- Бронированный корпус танка, - продолжал доктор, - состоит из бронеплит толщиной двадцать миллиметров. Главное отличие этой брони – ее многослойность. Многослойная броня, состоящая из нескольких слоев разных прочностных характеристик, эффективнее отвечает на попадание снаряда. На этом танке броня трехслойная – внешний и внутренний слой из броневой стали, а между этими слоями размещен пласт «обычной», низкоуглеродистой, стали. При ударе снаряда о броню вибрации поглощаются средним, стальным, слоем брони, и снаряд, соответственно, теряет кинетическую энергию. Благодаря такой системе наша броня выдержит попадание даже из полевой трехдюймовой пушки с дистанции менее пятидесяти метров. Конструкция корпуса клепаная, но в дальнейшем наши инженеры усовершенствуют метод сварки, и танки получат сварные корпуса. Внутри корпус разделен на три отсека броневыми переборками – водительский отсек, боевое отделение и моторное отделение. Моторное отделение, помимо бронированной стенки, снабжено еще системой водяного охлаждения, которая при пожаре может помочь потушить танк.
- А что насчет вооружения? – Фонлебен глянул на обрубок танковой пушки.
- О-о-о-о… Это моя любимая тема, - доктор улыбнулся, - Ибо вооружение для этой машины разрабатывал лично я. Мсье Фонлебен, скажите мне, как устроена танковая пушка?
- Так же, как и полевое орудие. И работает по тому же принципу…
Доктор поднял руку.
- Достаточно, мсье Фонлебен. Вы абсолютно правы – именно по той же схеме. В этом главная ошибка конструкторов – они берут для танка, по сути, полевые орудия, эффективность которых очень низка. Стало известно, что «Рено», одна из крупнейших французских фирм, начала разработку танковой тридцати семи-миллиметровой пушки конструкции Гочкисса, которая должна иметь неплохие баллистические качества, но… Основными характеристиками при стрельбе из пушки являются начальная скорость полета снаряда и сам снаряд, вернее, его тип. Наша пушка придает снаряду начальную скорость в семьсот метров в секунду, и тут заслуга, честно говоря (не поймите меня неправильно – я не честолюбив), полностью моя – я разработал взрывчатку нового типа, которая во много раз эффективней пороха. «Ротанит» - новая взрывчатка – если взять ее в той же массе, что и порох в орудийной гильзе трехдюймовки, способна придать снаряду скорость в восемьсот метров в секунду.
- А снаряд? Тоже ваша разработка, профессор Антенван?
- Как бы мне ни хотелось, но нет. Я лишь принимал участие в разработке. Снаряд трехслойный – внутренний слой, сердечник, сделан из титана, вокруг титановой болванки расположен стальной слой, а внешний слой представляет собой тонкую оболочку из неброневой стали. Очень эффективная вещь, даже при калибре всего в сорок миллиметров… Соосно с пушкой установлен пулемет системы Кранхельда, калибра девять миллиметров. Скорострельность – пять патронов в секунду. Башня изготовлена литым способом из двух половин, верхней и нижней, соединяющихся сваркой. Толщина башенной брони – пятнадцать миллиметров. Экипаж нашего танка невелик – всего два человека, механик и командир, что дает возможность простого управления и взаимодействия экипажа. Танк несложен в управлении, поэтому обучение экипажей невелико по времени, что дает…
Доктор выжидательно уставился на статского советника.
- Что же это дает, мсье Фонлебен?
- …Возможность быстрой подготовки экипажей, а, следовательно, и возможность повышения скорости мобилизации военных сил, а также и скорость их обновления, - точно по книге, процитировал статский советник.
Доктор усмехнулся.
- Вот видите, даже такой недалекий, мягко говоря, человек, как вы, понимает суть таких простых вещей.
- Интересная машина – ваш танк, мистер Антенван. Мне очень хотелось бы увидеть ее в действии.
- К сожалению, не могу, - доктор покачал головой, - Это военная тайна, принадлежащая Астре, и я не имею права ее раскрыть, тем более тому, кто является врагом Астры.
- А устройство танка? Вы ведь ознакомили меня с ним. Или это уже не тайна?
- Тайна, но она уйдет в могилу вместе с вами. Мне придется убить вас, иначе все наши планы будут нарушены, а это, знаете ли, не так приятно… К тому же, вам незачем жить – ваша очаровательная спутница давно уже на том свете…
Последние слова, сказанные собеседником с явным удовольствием, заставили сердце разогнаться до двух сотен ударов в минуту, точно механическое. Вместо обыкновенного желания жить возникло острое чувство мести – он хотел во что бы то ни стало уничтожить этого доктора. Человека, который посмел поднять руку на Николь. Этот наполеон в белом халате с пистолетом в руках должен умереть, пусть даже это будет стоить еще одной, пленника, жизни.
Фонлебен почувствовал в своих ладонях приятный, знакомый холодок рукоятки «баярда». Резким взмахом выхватил револьвер, с хрустом в плечах выпрямил связанные руки и наставил пистолет на доктора.
- Мсье Фонлебен, стыдно! – тот медленно достал из внутреннего кармана мундира коробчатый пистолет (на тускло блестевшей боковине, у рукоятки, статский советник заметил гравировку «Dreise»), - Ну что вы сделаете, а? Со связанными руками стрелять неудобно…
Доктор не договорил – короткий ствол карманного револьвера выметнул сноп искр, и по белому халату чуть ниже сердца расползлось алое пятно. Доктор рухнул на пол, как подкошенный, голова его глухо, точно пустой биллиардный шар, ударилась о бетон. Рука разжалась, и пистолет отлетел куда-то вглубь ангара, к темным силуэтам танков.
Виктория стояла, бессмысленно глядя на труп.
- Зачем?.. – произнесла она.
Фонлебен сглотнул комок, образовавшийся у горла.
Он, профессор, – самый настоящий сумасшедший. Он хотел уничтожить весь мир. Он считал себя сверхчеловеком, себя и свою организацию, его рассудок помутился от жажды власти, от самого коварного и разрушительного чувства на свете. Он убийца. Его нельзя было оставить в живых.
Но душу жгла мысль – теперь ведь и он, Фонлебен, стал убийцей. Чем же он отличается тогда от того же мсье Антенвана, да и от всех тех, кто состоит в Астре?..
- Стой!
Голос Виктории заставил резко обернуться, и в глазах на короткий миг потемнело.
В первое мгновение подумалось, что память играет с телом в воспоминания – проецирует картинки из прошлого на события настоящего; но логика неумолимо опровергла это предположение – все по-настоящему. В руках девушки был пистолет, чье дуло направлено было статскому советнику в голову.
- Не двигайся. Иначе убью тебя.
Голос ее потерял все присущие ему ноты, оставив лишь сталь и безразличие.
Нельзя сказать, чтобы статский советник был абсолютно безоружен – в руках его все еще оставался револьвер – но при худшем раскладе получится «американская дуэль». Иными словами, победа останется за Викторией.
- Ты застрелил этого человека… Поднял руку на безоружного…
Отрывки фраз перемешивались со звоном тишины, дребезжа и ударяя осколками звуков по барабанным перепонкам.
Виктория улыбнулась, от уха до уха, ненормально, оскалившись наподобие театральной маски. Она медленно подняла голову – сквозь растрепанные волосы, спадавшие на лицо, горели раскаленной сталью сумасшедшие глаза.
- Он был безоружен, но ты не пожалел его…
В горле встал комок – девушка, что сейчас стояла напротив статского советника, абсолютно безумна. Он осознал это со всем равнодушием, даже не удивившись столь страшному и неожиданному выводу. Просто осознал это и взирал, как собеседница медленно, точно в кошмарном сне, взводит курок револьвера.
- Теперь ты безоружен…
Курок достиг предельной точки, и стопор щелкнул, возвещая о готовности пистолета выстрелить.
- Теперь ты почувствуешь, каково это…
Оставалось совершить лишь одно движение.
- Каково это…
Указательные палец легко коснулся спускового крючка.
- Ты ведь любишь меня?!.
Истерический вскрик девушки зазвенел в многочисленном эхе.
- Я любила тебя…
Рука с пистолетом дрогнула, опустившись.
- Любила!..
Это были ее последние слова. Девушка резко дернула рукой вверх, направив ствол револьвера в рот. Алые губы коснулись холодной стали, изогнувшись в улыбке. В следующий миг Виктория нажала на спусковой крючок, и грохот разорвал бытие на лоскутья. Тело манекеном рухнуло на пол, клацнул о бетон пистолет.
Тишина вновь овладела сознанием, растягивая над местом драмы нити тонкого звона в ушах.
* * *
Узел поддался с трудом. Растирая запястья, статский советник осмотрелся – дверь, ведшая в кабинет сумасшедшего профессора, была все еще открыта. Значит, путь только один.
Из кабинета, казалось, не было никакого пути, по которому можно было бы покинуть его. Лишь неприметная дверь, оказавшаяся запертой.
Фонлебен подошел к столу, на котором громоздились кипы бумаг, ряды картонных, как в полицейской картотеке, папок без названий и пометок и стопки картонок с какими-то записями на немецком языке. Больше всего это походило на архив некой документации, собранный у себя дома каким-то энтузиастом.
Под крышкой стола статский советник нащупал две кнопки. Одна из них, несомненно, предназначалась для вызова охраны либо прислуги (кто знает, что взбредет в голову хозяину этого стола?), а рядом со второй кнопкой приклеен был кусочек бумажки, на котором красными чернилами поставлен был восклицательный знак.
Вряд ли такое место может обходиться без системы экстренного сокрытия следов всех работ, что проводились здесь; проще говоря – где-то здесь должна быть кнопка, которая соединена с детонатором где-нибудь в ангарах или цейхгаузах с тоннами взрывчатки. Если предположить, что лаборатория здесь не одна (а это абсолютно точно, ибо, судя по масштабности работ, проводить исследования в одном помещении нереально даже гипотетически), то вполне логично, что подобных «комнат с хлопушками» несколько, и каждая способна уничтожить свою лабораторию и прилегающие к ней окрестности. И «ключ» от комнаты может быть только у того, кто является своего рода начальником в определенной сфере исследований.
Антенван – явно не второстепенная фигура (а учитывая масштабы его деятельности и пафосность поведения он здесь, как минимум, фигура 1-го ранга, если не главнейшее лицо), тогда у него, по всем правилам логики, обязан быть доступ к «ключу»; в противном случае опасность быть рассекреченным и пойманным органами внутренней безопасности значительно выше, а вероятность попадания всех секретов Астры в руки полиции вообще стремится к абсолютной единице.
Если же это так, то…
Нет времени раздумывать!
Даже если Николь больше нет (нет, это решительно не так! Она жива! Она не могла просто так уйти!..), он должен выполнить свой долг.
Уничтожить это гноящееся, кишащее уродствами рода человеческого, место.
Рука надавила на кнопку.
Раздался заунывный вой сирены, сначала тихий, вынырнувший из звона в ушах и медленно становившийся все громче и громче.
Противоположная стена профессорского кабинета медленно раздвинулась створкам двери в стороны. За ней оказалась маленькая кабина, напоминавшая сейф без дверцы – толстостенная, массивная, подвешенная на двух стальных тросах толщиной в человеческую руку каждый. Персональный лифт, предназначенный, возможно, именно для таких, экстренных, ситуаций, когда сидящему в центре паутины пауку приходится покидать свое убежище, чтобы спастись.
Фонлебен зашел в маленькую кабину лифта. Со скрипом, заглушаемым звуками сирены, тонкая стальная дверь с прямоугольным окошком-иллюминатором закрылась, заложило уши - кабина быстро ехала вверх. Загудела голова, напряжение уходило в коленные суставы, заставляя ноги ныть. Через минуту дверь лифта раскрылась, и перед статским советником возник длинный коридор, бетонные стены которого освещались оранжевым светом электрических ламп. В конце коридора белел прямоугольник света – выход.
Из шахты лифта, искаженно и зловеще гудела сирена.
На секунду показалось – он это уже где-то видел… Во сне ли? Или в прошлом своем бытие?..
Неизвестно…
Внезапно за спиной раздался глухой гул, затем что-то оглушительно разорвалось, перед глазами упала черная пелена, тело стало будто чужим, и сознание покинуло его.
Глава последняя, обрывочная, в которой все обращается в прах.
Нигде. Декабрь 1916 года
Что случилось, Фонлебен не сразу понял. Очнулся он от того, что жгучая боль внезапно и молниеносно пронзила правое плечо, будто в него ввинчивали шуруп. Сознание возвращалось едва ощутимыми толчками, как морская вода во время прилива возвращается на песчаный берег. Сначала возвратился слух, и в голову ворвалось поразительное безмолвие, нарушаемое изредка далеким вскриком какой-то птицы, незнакомой и оттого казавшейся странной, чужой сознанию. Затем бордово-кровавая муть, бывшая перед глазами, упала, и взору представился мирно голубевший лоскут неба, затянутый дымкой облаков.
Небо? Откуда оно здесь?
Точно выключили кинопроектор, выдернули из него старую кинопленку какой-то картины-эпопеи и поставили другую – с мирными видами зимней русской… нет, японской природы.
Фонлебен рывком сел – вокруг был снег, чистый и нетронутый, лишь вдали, у горизонта, темнел зев бетонной арки, ведшей куда-то вглубь земли.
Вот оно, оказывается, где было гнездо…
Глубоко, однако, закопался наш покойный теперь знакомый, мсье Антенван…
Мгновенно пришли на ум кадры смерти, но не профессора, а Виктории; вспомнился ее безумный взгляд и алые губы, в неком символическом предсмертном поцелуе касавшиеся револьверного дула. Кровь. Более ничего, какое-то равнодушие – более никаких чувств не вызывала эта картина, несомненно, нашедшая бы отклик в душе любого постороннего «зрителя».
Плечо нестерпимо болело. Фонлебен хотел было прикоснуться к нему, но пальцы нащупали лишь пустоту – правой руки просто не было, только торчал из плеча обломок кости, прикрытый ошметками мышц. Правый бок изрядно потрепавшегося френча был багровым от крови и слегка задубел от холода.
На белом покрывале снега, казавшемся нетронутым, теперь проступили серые куски бетона, металлические прутья, искореженные взрывом и выброшенные из недр жуткого механизма.
Никакого страха статский советник не ощущал – напротив, все внутреннее пространство его души заполнилось каким-то блаженно-странным равнодушием и спокойствием. Он вспомнил Нику, ту милую и обаятельную Николь, которую он успел узнать и, отчасти неожиданно для самого себя, полюбил столь сильно, что не сможет жить без нее.
Вспомнилась и первая прогулка под дождем – звонкий смех Ники, когда ей нравилась шутка или же когда она рассказывала что-то забавное из своей жизни. Вспомнилось, как играло своими лучами заходящее солнце на темном каштане ее мягких волос, заставляя их отливать темной медью. Бархатные глаза, что смотрели с легкой ноткой грусти даже тогда, когда девушка смеялась.
А теперь…
Увидит ли он ее?..
Хотелось только одного – вновь почувствовать теплые объятия той, которая любит его. Той, которую любит он.
…Николь…
* * *
Сколько прошло времени? Никто не знал… Никто не знал, сколько он пролежал на снегу. Голова налилась свинцом, перед глазами снова повис кровавый туман. Больше не было ничего. Просто муть, весь мир смешался в одну расплывчатую и бесформенную массу, которая в бешеном водовороте вращалась вокруг.
Вроде бы, по прошествии вечности с момента потери ясности рассудка, посреди этой мглы возникла расплывчатый черный сгусток, издававший какие-то неясные и незнакомые звуки – не то бормотание, не то всхлипы, не то кваканье лягушки. Вслед за этим тело лишилось опоры, а в плечи, казалось, кто-то вцепился, таща и вытягивая из этого мрака. Кто-то неизвестный продолжал бормотать, все тише и тише, умолкая.
В глаза ударил свет, ослепив, но тут же погас, точно отключили мощный сигнальный прожектор.
На миг показалось, что это пройдена Грань, отделяющее явь от мира теней, и тело, словно чужое, стало теперь грузом, обузой, которую хотелось поскорее покинуть.
Чувствуя, что даже это сумбурное состояние превращается в мрак, и сознание уходит прочь из черепной коробки, Фонлебен сомкнул веки и провалился в бездонную черную воронку.
Из полузабытья его вывел нежный голос, раздававшийся откуда-то слева и растворявшийся в кровавой мути. Сознание упорно не желало возвращаться в исковерканную оболочку.
- Мсье, мсье!.. Фонлебен!..
Разум, будто привязанный на тонкий поводок, вернулся, рассеяв туман. Перед глазами возникло светлое расплывчатое пятно, приобретавшее все более знакомые черты.
- Мсье!..
Пятно уже отдаленно напоминало лицо, когда-то, несомненно, уже виденное… Ммм…
- Т-тише…
Голос был будто чужим – не голос даже, но шипение, с трудом вырывавшееся сквозь пересохшие губы.
- Не волнуйтесь, мсье…
Голос был знаком более, нежели все еще нечеткое лицо. Это был Алисин голос. Девочка сидела напротив него, на плечи ее был накинут белый халат, и Фонлебен с неким осадком, едким и отдающим ненавистью, вспомнил о сумасшедшем профессоре.
- Г-где я? – почти прошептал Фонлебен, с трудом разлепив спекшиеся губы.
- Вы в госпитале, мсье…
Девочка подняла на лежавшего взгляд влажно блестевших голубых глаз.
- Ах, как я переживала за вас, мсье Фонлебен! Ведь благодаря вам я все еще жива…
- Ч-что с-со мной произошло?..
- Вас нашли без сознания неподалеку от железнодорожной станции. Путевой обходчик… - начала долгий рассказ Алиса.
Но ее слова снова пропали в тумане.
- Где… она… - язык, казалось, распух и с трудом шевелился.
- Кто? – Алиса удивленно вскинула тонкие брови.
- Николь…
Статский советник зашелся в сухом кашле. Врач, все время, что разговаривали наши герои, стоявший в дверях, и которого Николай Антонович сначала не заметил, отрицательно покачал головой и тихо произнес, наклонившись к Алисиному уху:
- Это пневмония. Вылечить практически невозможно…
Алиса едва заметно кивнула, и огромные лазурные глаза ее наполнились слезами.
- Где Николь?.. – снова спросил Фонлебен.
Врач, хромая, медленно подошел к койке.
- Мсье, вам сейчас нельзя волноваться. Любое напряжение, пусть оно физическое или же моральное, сейчас очень вредно для вашего ослабленного организма…
- Она мертва!?. – статский советник приподнялся, схватив врача за лацканы мундира и притянув к себе, - Не молчите! Она мертва!?
Врач молчал, отрешенно смотря поверх пенсне. Фонлебен, шумно рухнул на койку, как труп – бессмысленно и недвижно.
- Мсье, не беспокойтесь, - вступилась Алиса, - С ней все будет хорошо. Она поправится, вот увидите…
Врач отошел в сторону и что-то тихо сказал девушке. Та снова кивнула головой и, бросив прощальный взгляд на измученное лицо статского советника, тихо вышла прочь, неслышно закрыв за собою дверь. Следом, на несколько секунд остановившись и смотря куда-то в окно, поверх койки, ушел и врач.
* * *
Прошла тягучая вечность.
Почти мертвое тело заставила очнуться скрипнувшая дверь. Фонлебен приоткрыл глаза, рывком поднявшись на локте.
В следующий миг он уже был в теплых объятиях. Руки девушки сжимали его грудную клетку, помятые ребра немного болели, но боль эта сейчас была только приятна. Вороненой стали волосы приятно пахли ландышами.
Они обнимали друг друга, не в силах отпустить – казалось, стоит только разжать руки, и потеряешься навсегда, не найдешься более, не встретишься. Плечи Ники, покрытые белоснежной тканью больничного халата, мелко вздрагивали – она бесшумно плакала.
Та Ника, которую он знал до этого – всего лишь вершина айсберга, возвышающаяся над поверхностью реальности, малая доля тех душевных качеств и чувств, какими она обладает в действительности. Настоящая Николь – это роза, выполненная из тончайшего, кристальной чистоты стекла, хрупкая и ранимая.
- Не смей умирать…
Этот шепот сквозь слезы, ее шепот, был дороже всего, что только существует в мире.
- Я люблю тебя… - срывающимся голосом прошептал статский советник.
- Я тоже… люблю тебя…
Счастье – это не миллион в какой-либо валютной единице, что лежит на счету в швейцарском банке; не личный пароход, курсирующий трансатлантическим рейсом и приносящий ежемесячно огромную прибыль; не автомобиль; не фабрики и заводы, которые экспортируют на мировой рынок оружие или ткань – нет, все это лишь иллюзия счастья. Счастье – это чувствовать объятия любимого человека и обнимать его сильнее, чем он тебя.
Время, казалось, остановилось вовсе.
Хотя, какая разница – пусть пройдет хоть вечность…
Они больше не расстанутся.
Никогда.
Они всегда будут вместе.
Вечность…
Сухой щелчок разорвал эту бесконечность, затем раздался оглушительный грохот, смешавшийся со звоном. Окно разлетелось в осколки, падавшие стеклянным дождем на пол и дробившиеся на мелкие кусочки.
Умирающее сознание выхватило из реальности удивленное и заплаканное лицо Ники и погасло, оставив тело. Свист, точно летела пуля, и смачный, чавкающий хруст, прервавший полет свинцовой девятиграммовой капли.
Ника неотрывно смотрела в проем разбитого окна. В ее объятиях было уже мертвое тело. Халат окрасился алыми, точно искры костра, брызгами.
На подоконнике, колышимый холодным ветром, врывавшимся сквозь разбитое стекло, лежал листок бумаги с тремя словами, начертанными косым почерком:
ИГРА ОКОНЧЕНА.
Гроссмейстер
Вместо эпилога.
Петроград, Российская империя. Декабрь 1916
- Что это за бумаги, если за ними охотилось такое количество людей?
Алисин вопрос заставил Нику выйти из задумчиво-пассивного состояния и в немом вопросе воззриться на девочку.
- Извини, я задумалась… Не мола бы ты повторить свой вопрос?..
Алиса послушно повторила вопрос слово в слово.
- Бумаги чрезвычайной важности для тех, кто хотел бы продать их какому-нибудь государству, которое сейчас участвует в войне, - ответила Ника, - Ведь за проект неуязвимой ко всякого рода атакам крепости или же - достаточно эффективного типа оружия можно получить неплохую сумму денег…
- Но ведь эти документы спрятаны так, что найти их теперь невозможно…
Тихий серебряный смех Ники, отчетливо наполненный тихой грустью, заполнил купе вагона «Владивосток – Москва». В тон ему вторил звон чайной ложечки о стенки стакана.
- Ты слишком наивна, Алиса. Любой предмет можно найти, вне зависимости от того, кем, когда и как он спрятан – нужно только хорошенько поискать…
- Но ведь отца давно нет, а кроме него, по видимости, никто не знал местонахождения бумаг…
- Твой отец был очень умным человеком, - Ника смотрела в окно, и в бездонных серых глазах ее отражались маленькие золотые точки станционных огней, - Очень умным… Он оставил подсказку тем, кто будет искать его бумаги после его смерти. Ты ведь носишь с собой ту брошку?
- Да, - девочка указала на латунную восьмилучевую звездочку, что была приколота к платью, - Мама говорила мне, что эта вещь – самое ценное, что может быть в нашем доме.
- Она была абсолютно права, - вздохнула Ника, - Ведь именно эта безделушка позволит отыскать тайник.
Голубые глаза Алисы смотрели на собеседницу с нескрываемым удивлением.
- Нужно просто взять план или схему дома и наложить брошь таким образом, чтобы она совпала с каким-либо статичным ориентиром в доме, а затем просто сориентировать ее по сторонам света – большие лучи по главным, а малые – по дополнительным.
- Но почему именно план дома?
- Потому что иной тайник к некому моменту «Х» найти будет просто невозможно. Дом – то, что останется в изначальном состоянии, с каком он был еще при твоем отце, до самого твоего совершеннолетия.
- А что означают эти отметины на одном из лучей?
- Количество локтей, которые необходимо отмерить от ориентирного предмета в определенном направлении. На одном из лучей с обратной стороны есть латинская буква «N» - это ориентир на север. Остальное еще проще. В доме есть только один предмет, местоположение которого не изменится ни при каких обстоятельствах – будь то перестановка мебели или же небольшой ремонт…
- Печь!.. – вскрикнула Алиса, поняв направление мыслей собеседницы.
- Именно. Дальше совсем легко. От печи нужно отмерить ровно пять локтей в западном направлении. Тайник находится под полом – толщина перекрытий в домах того времени постройки достаточно большая, а спрятать в подобном тайнике стопку бумаг нет никаких проблем – тайник будет достаточно компактным.
- А почему именно локтей?
- Основная мера длины, которая рационально применима в масштабе такого дома – локоть. Если высчитывать размеры постройки в саженях, то будет слишком много дробных величин, что не очень удобно (да и размеры комнаты, где можно свободно отмерить пять саженей, честно говоря, должны быть немаленькими…); величины же в пядях и вовсе будут многозначными, что так же неудобно для расчетов и записей…
Паузу заполнил стук колес. Ника молча смотрела в окно и, казалось, вовсе забыла и об Алисе, и о разговоре.
Ей было слишком больно возвращаться туда, где у нее теперь никого не осталось.
* * *
- Б-р-р-р…
Алиса сунула озябшие руки в муфточку. Несмотря на яркое солнце, не по-зимнему радостно светившее в голубом небе, было достаточно прохладно.
На похороны пришли немногие. У могилы, вырытой в мерзлой земле, стоял гроб, крышка которого была уже закрыта, заколоченная гвоздями. Рядом с могилой, опустив голову, молча стояла Ника. Траурная вуаль скрывала ее бледное лицо, по фарфорово-белоснежной щеке медленно бежала, остывая, слеза. Черное платье ее резко контрастировало с белизной умытого солнцем снега, как контрастируют черные буквы с бумагою в только что отпечатанной газете.
- Господи, упокой душу раба божьего Николая… - тягуче произнес священник.
Ника едва слышно всхлипнула, но осталась неподвижна, точно изваяние. Алиса подошла к ней, опустив на лицо вуаль, перекрестилась.
- Жалко… - почти неслышно прошептала девочка.
Ника, прикусив от боли тонкую губу, промолчала. В душе было оглушительно пусто, словно там зияла брешь, которая никогда более на заполнится, не закроется ничем, сколько бы ты ни жила на этом свете, который стал теперь бессмысленным и бесцветным.
Солнце лило золотые лучи, играло бликами на металле надгробного креста. Как-то торжественно, неподходяще-радостно, блестели латунные пуговицы на мундирах солдат Жандармского управления, на темно-серой стали ружейных стволов.
Среди пришедших белыми воронами выделялось два голубых, в цвет Алисиным глазам, полувоенных мундира – то пришли проводить преставившегося в последний путь полковник жандармерии Котов и подполковник жандармерии Кураев. Оба, держа в руках фуражки, склонили головы и размашисто крестились.
Дым от кадила, повисал в морозном воздухе пеленой тумана. Кто-то, не поймешь, кто, тихо вздохнул.
- Проводить его в последний путь…
Над кладбищенской сторожкой, сорвавшись с конька крыши и шумно хлопая черными крыльями, взлетела ворона. Каркнула, рванув клочья тишины, и исчезла в голубом небе.
- Упокой душу его в месте светлом, месте злачном, месте покойном…
Ника сдавленно всхлипнула. По белому лицу пробежала быстрая слезинка, упав с щеки в снег и исчезнув среди биллионов кристалликов льда.
Солдаты подняли гроб на руки и на веревках осторожно опустили в прямоугольник могилы. Глухо стукнулась о деревянную крышку первая лопата мерзлой земли. Еще глухой удар, потом еще один, еще и еще. Вскоре на месте могилы был лишь невысокий земляной холмик.
Алиса подошла к могиле и положила на холодную землю четыре гвоздики – на черно-сером заалели четыре красных пятнышка. Ника, закусив губу и едва сдерживаясь от рыданий, опустилась на колени и тоже положила цветы – букет белых хризантем. Едва слышно девушка прошептала что-то и поднялась, оправив тонкой рукой в черной бархатной перчатке локон каштановых волос.
Алиса подошла к ней и, помедлив – стоит ли? – спросила:
- Как ты думаешь, кем он будет там?..
Ника не ответила, пряча лицо в черный кружевной платок.
Раздался залп – жандармы синхронно выстрелили в небо из винтовок, последний салют над могилой. В звенящей тишине эти выстрелы прозвучал подобно громовому раскату. Откуда-то из-за кладбищенской ограды взвилась в воздух перепуганная насмерть птаха, потом, как подбитая, вновь рухнула наземь и вприпрыжку уковыляла в сторону подернутой льдом реки, скрывшись за торчавшими из-под снега сухими стеблями камыша.
- Смотри! – Алиса коснулась замерзшими пальцами плеча девушки. Холод обжег кожу сквозь ткань платья, но Ника вовсе не чувствовала этого обжигающе-ледяного касания.
Она обратила свой взгляд в солнечную синеву зимнего неба.
В промерзшем воздухе, наполненном звоном колоколов, улетая ввысь от мертвой могильной земли, будто в танце, кружилась черная, как уголь, ласточка.
Сон оружия, или последнее дело сыщика
© Copyright: Николай Таубе, 2020
Свидетельство о публикации №220052200110
Свидетельство о публикации №220052200110
Рецензии