Солдатский медальон Бесплатный фрагмент

Глава 1

КРЕЩЕНИЕ ОГНЕМ

Сирень как раз расцвела. Дома сейчас тепло, хорошо, ночами свежий, прохладный ветерок ласкает кожу, и ароматы рассыпаются по улицам букетами запахов…. А здесь в землю бьет вражеская пуля, не давая высунуть голову из окопа.

— Эй! Ты! — зовет незнакомый голос. — Стреляй, дубина! Стреляй!

Здоровый, неаккуратно выбритый мужчина тут же убегает куда-то дальше, пригибаясь. В стороне раздается взрыв, продолжая мешать в голове мысли.

Земля взмывает вверх, тарабанят винтовки и пулеметы. Кажется, это был артиллерийский… нет. Танки?

Иннокентий, молодой юноша, которому пришлось идти на фронт прямо из университета, пытается выпрямить дрожащие ноги, чтобы выглянуть, не идут ли на него танки, и ровно над ним, прямо в землю ударяет пуля, разметав песчинки.

Еще бы чуть-чуть — и пуля угодила прямо в лоб. Иннокентий, застыв на миг, чувствует, как ноги сами подкашиваются, и тут же он садится обратно, прижимая винтовку и только глядя кругом ошарашенным взглядом.

А люди бегают, кричат. Матерятся так, что уши заворачиваются. Все стреляют. Кто-то пробегает мимо по окопу, взглянув с укоризной, но подняться нет сил. Даже ладонь не разжимается. Захочешь отпустить винтовку — даже не получится.

Ускоренный курс молодого бойца прошел будто зря. Иннокентий так и сидит, не в силах шевельнуться. Немцы, кажется, наступают, а выглянуть нет сил.

— Чего сказал-то?! — кричит кто-то вблизи.

Дрожа, Иннокентий взглядывает, кто говорит дальше в окопе. Там отстреливаются двое, один с проседью на щетине, но не старый, оба в касках, второй гладко выбрит, оба стреляют и переговариваются прямо так, в паузах между выстрелами.

— Да чего он скажет?! — кричит гладко выбритый мужчина. — Сопляк еще!

Иннокентий против воли напрягается, будто говорят о нем, хоть это и не так. Сейчас ум готов зацепиться за что угодно, лишь бы не слышать, как где-то рядом снова ударил в землю снаряд… или граната — да черт его знает! Лишь бы не слышать, как кричит какой-то несчастный, одним своим криком заставляя кожу стягиваться на черепе так сильно, что каска, думается, может свалиться.

— Сам не знает, чего делать! Чертов сукин сын! Зеленый, как огурцы! Стреляйте, говорит! Ух, проклятый!

Выбритый мужчина, рассердившись, высовывается из окопа аж до пояса.

— Получайте, сукины дети!

Он кричит, матерится, ругается, но продолжает стрелять, а затем опускается из окопа целый и невредимый и снова заряжает винтовку.

Иннокентий даже слегка ободряется, видя пример незнакомца. Юноша сжимает губы, перехватывает винтовку, собирается подняться, но застывает глазами там, куда чуть раньше угодила пуля.

Вдруг, поднимешь голову, а она снова ударит? И все, нет тебя. Вот так просто. Кто-то кричал, а теперь стих… кого-то уже нет.

Иннокентий, чуть ни плача, снова опускается в окоп, прижимаясь к земле так сильно, что кажется, будто он становится еще меньше, чем был, но рядом продолжают говорить, и юноша вновь прислушивается.

— На кой черт нам такой командир, я тебя спрашиваю?! Угробит нас к чертям….

Рядом взрывается земля, этих двоих отбрасывает, а Иннокентий снова вжимается в землю.

— Ванька! Ванька!

Юноша не удерживается, выглядывает и видит, как мужчина, тот, что с проседью, опускает на миг голову, кладет ладонь на грудь убитого друга, вздыхает еще мгновение, но дольше не медлит, встает и опять начинает стрелять из винтовки по наступающему врагу.

От грохота начинает звенеть в ушах. С непривычки голова раскалывается так сильно, что начинает болеть. Иннокентий едва не зажмуривается, как вдруг его, взяв одной рукой за грудки, ставит на ноги незнакомый человек.

Юноша замирает, встав статуей, когда взглядывает в холодное, спокойное лицо незнакомца. Иннокентий даже не сразу обращает внимание на сержантские лычки, глядя на строгое, невозмутимое выражение мужчины, на гладко выбритое лицо, мощные скулы и большие, но аккуратные брови, нависающие над глазами.

— Страх, — говорит незнакомец спокойно, — это уже поражение. Запомни, боец.

Мужчина говорит тихо, словно вокруг не грохочут взрывы, не ревут пулеметы и пушки, не тарабанят сотни и тысячи винтовок и пистолетов, но его слова удивительным образом все равно удается расслышать. Даже кажется, будто становится тише, хотя бы на миг.

А впрочем, едва незнакомец отпускает Иннокентия, как тут же снова начинает звенеть от грохота в ушах.

Сержант не ждет. Едва отпустив юношу, он легко выбирается из окопа, держа в одной руке пистолет, а другой опираясь на землю. Неторопливо и спокойно сделав шаг, сержант поворачивается и оглядывает бойцов. Вместе с ним по сторонам оглядывается и Иннокентий и сразу замечает, как все бойцы выпрямились, словно перестали бояться пуль.

Выстрел тут же разрывает сержанту воротник, пройдя так близко с шеей, что на ней остается красноватый след. Иннокентий чуть не падает, увидев это, но не может сдвинуться, когда понимает, что сержант даже не вздрогнул.

— Чего прячетесь, бойцы?! — кричит сержант, оглядывая солдат. — Покажем лейтенанту, что за рота ему досталась! Вперед!

Подняв оружие, сержант делает взмах и первым отправляется навстречу врагу. Солдаты же начинают выбираться из окопов, начинают кричать и вперед несутся с таким рвением, будто желают не просто расстрелять врагов, а хотят лично перегрызть им глотки собственными зубами.

Громовое «УРА!», быстро нарастая, заглушает уже грохот пальбы. Не слышно криков, не слышно взрывов. Земля разлетается осколками грязи, а через миг рядом с местом взрыва лежат раненные солдаты, крича от боли, но даже звуки их голосов бесследно утопают в яростном рыке бросившихся в атаку красноармейцев.

Даже Иннокентий выбирается из окопа, пусть и одним из последних, пусть даже лишь тогда, когда из палатки выбегает рассерженный, молодой лейтенант, недавно назначенный командиром роты. И все же, юноша идет вперед. Дрожит, шатается от страха, но идет, оглядываясь и видя раненных, полуживых и мертвых, видя части тел, брошенное оружие, слетевшие каски, неразорвавшиеся гранаты и снаряды, грязь и кровавые лужи, напитывающие землю.

Бой оканчивается раньше, чем Иннокентий успевает сделать выстрел. Теперь уже он снова сидит в окопе, глядит на руки, на винтовку, на одежду, пытаясь вспомнить, откуда на нем вся эта кровь. Ран нет, а память не желает пробуждать воспоминание о том, как, споткнувшись, юноша провалился в яму от взрыва, упав на труп неизвестного солдата.

Тот боец был того же возраста, молодой, с гладкой кожей на лице, еще теплый, с открытыми глазами смотрел в небо. Иннокентий даже застыл на миг, собираясь извиниться, и лишь потом осознал, что рукой он упирается в мокрую землю там, где должен быть чужой живот.

Вокруг больше ничего не было. Трудно даже представить, как так вышло. Несчастного разорвало наполовину, но его ног нигде не было, только этот огромный кратер, мокрая, теплая от свежей крови земля, что-то скользкое, и оборванное по грудь тело незнакомого юнца, возрастом ненамного больше, а то и меньше Иннокентия. Тут же юноша рванул оттуда прочь, назад, и теперь сел в окопе, застыв и осматривая руки и испачканную в крови и грязи одежду.

Иннокентий даже не слышал, как объявили построение. Несмотря на победу, молодой лейтенант почему-то стал расхаживать перед строем недовольный.

Юношу утягивает в строй незнакомец, тот мужичок с проседью на бороде, улыбчивый, немолодой казах с узкими глазами и сухими губами, с таким лицом, на котором всегда будто бы сияет тихая улыбка. И пока мысли о случившемся укладываются в голове, рождая все больше страха, офицер начинает отчитывать солдат.

Иннокентий почти не слушает. Впрочем, лейтенанта нетрудно понять. Молодой офицер долго ругает солдат за то, что начали атаку без его приказа, а бойцы в ответ хмурятся и молчат. Когда же лейтенант вдруг останавливается рядом с сержантом и вглядывается в его лицо, атмосфера тяжелеет еще больше.

— Кто приказал начать атаку?! — громко спрашивает лейтенант.

Взгляд он тут же уводит от сержанта, но даже шага не успевает сделать.

— Я приказал, — отвечает сержант.

Лейтенант нахмуривается, медлит, подступает ближе и, хотя совсем еще молод, ведет себя уверенно и сурово.

— Ты понимаешь, сержант, — продолжает офицер уже тише, слегка прищурившись, — чем это может тебе грозить? Ты принял решение, не уведомив непосредственного командира и….

— Я принял единственное верное решение, — смело перебивает сержант, — с которым мой новый командир уже опоздал.

Лейтенант сердитым взглядом измеряет сержанта.

— Где взял пистолет?! — резко спрашивает офицер. — Где твое….

— Товарищ лейтенант! — выступает неожиданно один из солдат. — Командира лично майор пистолетом наградил! А вы тут всего-то полдня, да и то сразу в бой приехали!

Офицер сердится только больше, но оставляет сержанта и подходит к выступившему солдату.

Иннокентий вспоминает этого солдата. Здоровый, усатый, с широким, большим, прямоугольным лицом. Это он кричал юноше, чтобы тот стрелял, когда Иннокентий сидел в окопе.

— Тебя кто учил из строя выскакивать?! — рявкает молодой офицер, упирается в солдата взглядом. — Отвечай!

Тот молчит, хмурится недовольно, но и остальные солдаты явно не проявляют к новому лейтенанту симпатии.

— Вы что думаете, а?! — вскрикивает лейтенант на всех солдат. — Думаете, что если старше меня, значит больше знаете?! Что молодого офицера можно и не слушать?! Чтобы ни шагу без моего приказа! Всем ясно?! Ты, солдат, имя!

Усатый здоровяк хмурится, но отвечает.

— Рядовой Павлушин.

— Два наряда, рядовой Павлушин!

— Есть два наряда…, — бубнит усач.

— У нас война идет! — снова кричит лейтенант на всех солдат, даже на Иннокентия, увидев его в окровавленной одежде. — Больше я с вами возиться не стану! Одно нарушение — расстреляю к чертям собачьим! Все меня поняли?!

Солдаты молчат.

— Не слышу! — вскрикивает лейтенант с хрипотцой.

— Так точно! — отвечают бойцы в голос.

И первый день войны, в которую бросили Иннокентия, оканчивается.

Глава 2

НЕИЗВЕСТНЫЙ

Иннокентий не успевает ни с кем сдружиться. Хилый, с испуганным, растерянным лицом, с каким, впрочем, попадают на фронт все юноши его возраста, он и сам не пытается с кем-нибудь заговорить.

Кроме того, с самого прибытия Иннокентий все время пишет что-то в своей тетрадке. Бои на время прекращаются, и солдаты уже на следующий день замечают странную привычку нового бойца все записывать, начинают коситься на него и переговариваться.

Еще через день к Иннокентию вдруг подходит тот мужичок, с узким разрезом глаз и лицом, хранящим неизгладимую улыбку.

Мужчина застает юношу врасплох. Он незаметно подкрадывается со спины, заглядывает в тетрадь, хотя все равно не успевает ничего прочитать, и Иннокентий его замечает. Юноша тут же захлопывает тетрадь, испугавшись, отшатывается, а потом только уставляется растерянным взглядом, не зная, что сказать.

— Чего там у тебя, а? — подступает мужчина, протягивая руку за тетрадкой. — Дай-ка поглядеть.

Мимо проходит другой, тот, усатый, его Иннокентий тоже запомнил. Здоровяк хмурится, но идет мимо, и юноша снова взглядывает на мужичка с улыбчивым лицом.

— Не дам, — тут же отвечает он.

Мужичок нахмуривается, хотя все равно продолжает выглядеть так, будто улыбается.

— Ты чего это пишешь там все время, а? — напирает мужичок.

Иннокентий сразу же начинает пятиться, но тетрадь отдавать не собирается и прячет за пазухой.

— Не… ничего такого… личное, — испуганно тараторит он в ответ.

— Ну так чего ж? Дай, гляну, — не отстает мужичок. — А ежели личное, так оставь себе, не надо оно нам. Давай-ка тетрадочку-то.

Иннокентий застывает в нерешительности и только качает головой, а мужичок вдруг нахмуривается и резко подступает на шаг, отчего юноша, испугавшись, чуть ни падает на землю.

— А ежели ты там доносы на всех сочиняешь, а? А ну дай по-хорошему.

Юноша слегка раскрепощается, поняв, отчего улыбчивый мужичок к нему пристал, собирается ответить, но упирается спиной в кого-то и его тут же разворачивает.

Усатый здоровяк проворачивает Иннокентия на месте, как ребенка, беззастенчиво выхватывает из-за пазухи тетрадку, а затем отталкивает юношу в сторону. Иннокентий сразу бросается назад, но здоровяк только резко поворачивает голову, сердито хмыкает, и юноша не решается попытать счастья в борьбе.

Юноша хмурится, стоит недовольный, но в тоже время заинтересованный и смущенный, и внимательно глядит на то, как усатый здоровяк вчитывается, легко разбирая аккуратный почерк Иннокентия.

Мужичок становится рядом и тоже с интересом следит за реакцией усача, а тот продолжает вчитываться, неразборчиво бубнит и хмыкает, и терпение мужичка лопается.

— Семен, — зовет улыбчивый мужичок, — ну чего там?

Здоровяк оборачивается, хмурым взглядом смотрит на Иннокентия, а на мужичка даже не взглядывает.

— Это что ж, — суровым тоном спрашивает усач, — твое?

Иннокентий мнется, смущается, не решается сразу ответить, прячет взгляд, но потом вдруг исполняется уверенности и взглядывает на усача.

— Мое.

Здоровяк, на миг застыв, вдруг рассмеивается и, ничего не объясняя, идет куда-то в сторону.

— Ну чего там?! Семен! Да погодь! — Увязывается следом мужичок.

Иннокентий же теряется, не решается бежать вперед отнимать тетрадь, уже разгорается жаром смущения и только и может пойти следом, боясь посмеяния, но слишком боясь препятствовать.

Так что юноша лишь плетется следом за усачом и мужичком, выглядывая из-за их спин то с одной, то с другой стороны. Мужичок же донимает здоровяка, а тот смеется и идет куда-то все дальше и дальше, пока вдруг Иннокентий не понимает, что Семен несет его тетрадку к полевой кухне, возле которой как раз сейчас толпятся солдаты.

— Да чего там, покаж! — надоедает мужичок.

— Да отстань ты, дядь Коль! Вот же ты прилипчивый! — сердится усач, но потом снова вдруг рассмеивается, да и его грозный бас и хмурое лицо нисколько не пугают улыбчивого мужичка. — Сейчас сам все узнаешь! Ха-ха!

Иннокентий краснеет от смущения, догадываясь, что сейчас его тайные мысли солдатская грубость выставит на обозрение. Он даже припрыгивает на ходу, переминаясь с ноги на ногу, в какой-то миг даже задумывается, не попытаться ли выхватить тетрадь, но все-таки не решается.

— Эй! Братцы! А ну-ка послухайте, чего я Вам сейчас покажу!

Дядя Коля, улыбчивый мужичок, отстает от Семена, а тот ставит ногу на подвернувшийся табурет, не смущаясь, что занял обеденное место, раскрывает тетрадь, приглаживает усы и замолкает, став мгновенно серьезнее. И лишь когда солдаты, подталкивая друг друга локтями и уже начиная улыбаться, оглядываются на Семена и с котелками подступают ближе, он, мощно гаркнув, начинает читать:



Не думай, что устоишь,

Когда начинается бой.

Когда ты от страха дрожишь,

Мотая кругом головой,



Увидишь, как бьется в крови

Несчастный какой-то юнец,

Который и сам — как ты,

Но только уже мертвец.



Не думай, что ты смельчак,

Не зная, что встретишь здесь,

Где пули в окопы стучат,

Проливаясь дождем с небес.



А время пусть дальше идет,

Может, ты станешь смелей

И первым покинешь окоп,

О судьбе позабыв своей.



А может, останешься здесь,

Так славу и не сыскав,

И прежних друзей твоих лесть

Исчезнет, как радость забав.



Но есть человек здесь другой,

Совсем не такой, как ты….

Он вырос могучей горой,

Когда боя подня;лся дым.



Пистолет он занес, как меч

Над отчаянной головой

И в самое пекло полез

Остальных потянув за собой.



И ты, глядя на него,

Не решишься остаться сидеть

И следом пойдешь все равно,

Пусть даже на верную смерть.



Иннокентий застывает, оглядывая лица солдат и дожидаясь реакции, но солдаты молчат. Кто-то ест из котелка, кто-то действительно заслушался, и на миг даже пропадает смущение, а потом Семен, пригладив усы, подходит к юноше с серьезным лицом, ударяет по плечу так, что Иннокентий едва не сваливается, а затем вдруг начинает его трясти и громко рассмеивается.

— Ха-ха! Дрожишь еще?! Как там у тебя… юнец! Ха-ха!

Солдаты тоже рассмеиваются. Впрочем, они улыбаются по-доброму, зло не шутят, но Иннокентий видит все по-своему. Ему кажется, будто солдаты гогочут, как стая ворон, сердце от волнения колотится так, что в ушах звенит не меньше, чем во время боя. Иннокентий снова начинает дрожать, но выскакивает, хватает тетрадь, пыхтя от злобы, и скорее уносится прочь, желая только спрятаться подальше от всех.

— Ты смотри, юнец! — кричит ему вслед Семен, продолжая хохотать. — Как штаны стирать, никто не покажет! У нас тут таких нету! Ха-ха!

Иннокентий уже исчезает за кочкой, прыгнув в окоп, а смех усача резко обрывает молодой, живой и строгий голос.

— Отставить смешки, — раздается голос лейтенанта.

И Семен тут же оборачивается к молодому офицеру с недовольным выражением.

— А чего я сделал? — недоумевает он. — Чего, смеяться тоже уже нельзя?

Лейтенант хмурится, оглядывается и даже на миг застывает, видя, как все солдаты поглядывают на него с неприязнью. Он остается спокоен, вздыхает и снова оборачивается к усачу.

— Издевательств над другими солдатами я не потерплю. Это ясно?

Семен хмурится, тоже вздыхает и тоже отвечает спокойно.

— Так точно, товарищ лейтенант.

Офицер кивает, стоит еще миг, вновь оглядывается, а затем уходит.

День выдается спокойный и тихий. Шумят солдаты, все заняты какими-нибудь делами, везде суетливый шум, но после грохота первого боя уже кажется, будто стало тихо, едва замолкли пушки.

Солнце теплой лаской щекочет кожу, ленивый ветерок жаром скользит по щекам, а небо до самого вечера остается чистым. Только Иннокентия ничуть не радует ясная погода. До самого вечера он почти даже не шевелится, спрятавшись в окопе от глаз и боясь высунуться. Смех бойцов, запав в мысли, до сих пор терзает его сердечной болью и переживаниями, и весь день кажется юноше одним большим, тяжелым, протяженным мгновением.

— Эй! — зовет вдруг какой-то незнакомый солдат.

Иннокентий оборачивается, вырвавшись из омута пустых мыслей, и растерянно глядит на бойца, не понимая даже, к нему ли обращается солдат.

— Это же… это ж ты там, со стихами который? — улыбается незнакомец.

Иннокентий хмурится обиженно и уводит взгляд.

— Тебя там лейтенант зовет. Слышал? Эй!

Иннокентий оборачивается с еще более растерянным видом.

— Чего? — спрашивает он неуверенно. — Меня?

— А кого? Меня что ли? — сердится боец. — Ты же поэт, да? Да ты, я запомнил. Иди, говорю. Я и так тебя уже час бегаю ищу. Если лейтенант спросит, то я тебе передал, а остальное не моя забота.

Помявшись от недоумения, помедлив, Иннокентий встревожено, торопливо вскакивает, подумав, что за промедление его могут ждать серьезные последствия. Лейтенант хоть и молодой, хотя и ясно, что он сюда попал вместе с Иннокентием, но ведет себя гораздо увереннее. А может, до того успел где-нибудь послужить, в отличие от юноши.

В голову галдящей толпой набиваются беспокойные мысли, теснясь и перебивая друг друга. Вновь становится тревожно. Угадать, зачем мог позвать лейтенант даже близко не выходит, а потому все кажется настолько плохо, что на миг Иннокентий задумывается, а не сбежать ли к чертовой матери с этой проклятой войны…. На миг он застывает на месте, но потом вздыхает и отправляется в палатку офицера.

— Э! Куда прешь?! — грозным, сердитым рыком останавливает другой незнакомый солдат перед офицерской палаткой.

Иннокентий мгновенно застывает, как вкопанный, с трудом выговаривая слова.

— Я… лейтенант… это… позвал.

Солдат хмурится, взглядывает на второго караульного, делает жест головой, и тот, кивнув, заходит в палатку, на ходу заводя разговор.

— Товарищ лейтенант, рядовой Кумекин. Разрешите….

— Чего, говоришь, лейтенант звал? — спокойней, тише спрашивает караульный, отвлекая внимание Иннокентия на себя.

— Я… э… не знаю. Не сказали.

Караульный слегка нахмуривается, молчит, ничего не говорит. Иннокентий ждет, мнется, не зная, что делать, но выходит другой караульный и спасает юношу от неловкого и тревожного ожидания.

— Заходи, — коротко приказывает он.

И юноша проходит внутрь.

Снова взглянув на лейтенанта, когда тот занят какими-то делами в своей палатке, Иннокентий уже четче видит, что офицер не многим старше него самого. Может, на год, максимум на два или три. А лейтенант вчитывается в какую-то бумажку и не может оторваться, кажется, даже и не замечает, что Иннокентий вошел.

Вспомнив, как лейтенант кричал на здоровяка Семена, когда тот обратился не по уставу, Иннокентий сразу выпрямляется и заговаривает громко и уверенно, четко и ясно, как и положено:

— Товарищ лейтенант! Разрешите обратиться! Рядовой Неизвестный! Прибыл….

— Тихо ты, — резко оборачивается и подступает лейтенант. — Ты чего орешь?

Иннокентий теряется.

— Я… ви… виноват, товарищ лейтенант.

— Как ты сказал? — щурится лейтенант. — Неизвестный? Говорящая у тебя фамилия.

Иннокентий молчит.

— Значит, неизвестный поэт по фамилии Неизвестный? — улыбается лейтенант.

— Ненадолго. — Отвечает юноша и тут же добавляет: — Товарищ лейтенант.

— Что, собираешься фамилию поменять?

— Собираюсь…, — запинается юноша, но все же договаривает. — Собираюсь известным стать… товарищ лейтенант.

— Это правильно. Здесь нужна цель, здесь нужно к чему-нибудь стремиться больше, чем на гражданке. Иди сюда, — улыбается офицер. — Давай, проходи, чего ты встал. Садись. Вот, сюда.

Усадив юношу за стол перед чистым листом, лейтенант нависает над ним, одной рукой упираясь в стол, а другую положив на плечо Иннокентия. От этого юноша только больше нервничает. Глядя на пустой лист он уже воображает, как сейчас будет писать какую-нибудь объяснительную, даже не замечая добродушное выражение на лице офицера.

— Ты же стихи пишешь? — заговаривает лейтенант негромко, приближается, и договаривает почти шепотом: — А можешь девушке моей стих написать, а? Чисто по-человечески.

Иннокентий поднимает растерянный взгляд, медлит, но лишь оттого, что тревога медленно отпускает его мысли.

— Стих? Я… ну, да… наверное.

Лейтенант сразу ободряется и даже начинает улыбаться.

— Ты, это, напиши чего-нибудь, а? Мне хочется ей чего-нибудь…. — Лейтенант сжимает губы, поднимает кулак, продолжает слабо улыбаться, но подходящих слов не находит, чтобы закончить предложение. — Ты напиши о любви, что-нибудь такое, как своей бы писал, а уж я, если там чего лишнее будет, я просто вычеркну. А? Сделаешь?

— Я… ну… не знаю… могу попробовать… товарищ лейтенант.

— Да ладно мяться, — хлопает офицер по плечу. — Ты просто с душой сделай, напиши горячо, с чувством. Это же твой стих был? Который рядовой Никитин читал?

— Не… Никитин? Это….

— Такой, с усами. С тетрадки он читал. Давай, хороший же стих. Напиши хотя бы какой-то, знаю, умеешь.

Иннокентий совсем успокаивается, хотя ведет себя все еще скованно.

— Не знаю, товарищ лейтенант, — отвечает он. — Если бы такой уж хороший был, они бы так не ржали.

Офицер слабо улыбается, выпрямляет спину, но ждет, когда юноша поднимет к нему глаза и лишь тогда заговаривает.

— Вот что я тебе скажу, рядовой, — заговаривает лейтенант спокойным, уверенным тоном, — ни один поэт еще не написал ни одного такого стиха, над которым бы никто не посмеялся.

Иннокентий вздыхает, и лейтенант снова к нему наклоняется.

— Как-то я дал своему двоюродному брату Шекспира, так он мне книжку на следующий день вернул. Говорит: «Ну, я взглянул… ерунда какая-то».

Юноша снова повторяет про себя мысль, высказанную лейтенантом, и задумывается о том, что в его голову она никогда не приходила.

— Всегда кто-то будет смеяться. А, кроме того, трусость никто не любит. Особенно здесь. Ты вспомни, что они говорили? Они над трусостью твоей смеялись, а не над стихами. Все боятся, так что лишний раз об этом вспомнить — такое никому не понравится, — еще раз хлопает лейтенант по плечу и указывает на пустой лист и карандаш. — Ну, так что, напишешь, а?

Иннокентий уставляется на лист, вздыхает и садится удобнее, взяв карандаш в руку. Лейтенант тут же выправляется и довольно кивает.

— Только это…, — разворачивается юноша, — товарищ лейтенант, вы мне хоть что-то расскажите. Я же совсем не знаю, про что писать.

— Да чего тут можно не знать? — снова наклоняется офицер. — Мы с ней еще со школы вместе. Хотели пожениться даже, как я отучусь, а потом… война, сам знаешь. Вот так и напиши. Напиши, что скучаю, что как только все кончится… ну ты сам понимаешь. Не стесняйся, можешь про что хочешь писать, а там, если что, я вычеркну лишнее. Договорились?

— Так точно, товарищ лейтенант, — вздыхает Иннокентий.

Впрочем, офицер ведет себя с ним совершенно иначе, чем тогда, в строю. Даже угощает кофе, отправив караульного за кипятком. Правда, сидеть за бумагой приходится до самого вечера, но зато, прочитав стихи, лейтенант остается доволен. Он ничего Иннокентию не говорит, особо не хвалит, но улыбается, крепко жмет руку и несколько раз перечитывает стихи.

На следующий день Иннокентий с удивлением узнает, что его поставили в караул. Поначалу он даже слегка расстраивается, но затем оказывается, что лейтенант приставил юношу охранять свою палатку. Разок, выйдя по своим делам, он даже угостил Иннокентия сигаретой, и второй караульный тут же покосился.
Уже на следующий день Иннокентий заметил, что солдаты на него странно поглядывают, а затем, во время обеда, Семен, проходя мимо, так крепко дал ладонью по спине, что юноша чуть не перевернул котелок с едой.

— Что, подмазался? — недовольно буркает усач и идет дальше, оставив Иннокентия раздумывать о том, чем он заслужил у жестокой судьбы все эти испытания.

Теперь Иннокентий постоянно замечает недовольные взгляды окружающих, и потому даже спокойствие последних дней его не радует. Уже начинает казаться, что лучше бы в бой, лишь бы не видеть, как солдаты переговариваются, оглядываясь иногда на юношу.

Теперь каждый сторонний разговор, который нельзя расслышать, начинает выглядеть так, будто бы в нем обязательно упоминается имя Иннокентий. Во всяком случае, самому юноше кажется именно так, и отвязаться от этих мыслей никак не получается.

Только события все равно продолжают разворачиваться стремительно, увлекая и затягивая Иннокентия, независимо от его воли. И вот, в очередной раз дежуря у палатки лейтенанта, юноша видит сержанта, быстрым шагом приближающегося к палатке.

Второй караульный за весь день не обмолвился ни словом. Иннокентий уже даже начинает привыкать к такому отношению и сам не пытается заговаривать и набиваться в друзья, но сейчас не удерживается и сразу поворачивает к солдату голову.

— Он сюда? Его звали? — беспокойно и поспешно спрашивает юноша. — Нам его остановить?

Второй караульный молча отворачивает голову. Это сердит, даже раздражает, но, как бы там ни было, Иннокентий понимает, что нужно что-то сделать и пытается выгадать момент, чтобы вовремя заговорить.

— Товарищ сержант…, — начинает юноша, когда сержант еще не подходит и на пару шагов.

— С дороги, — сердитым голосом обрывает сержант.

Он быстро приближается, и Иннокентий чуть не застывает в своей нерешительности, но беглая мысль наскоро рассказывает ему о доброте лейтенанта, чуть ли ни единственного человека, который спокойно, без зла и упреков разговаривает с юношей, а кроме того, даже хвалит его стихи.

— Стоять, — нерешительно, но четко выговаривает Иннокентий. — Я обязан доложить.

Сержант игнорирует, и юноша отступает на шаг, чтобы преградить дорогу, выставляет руку, упирается в грудь сержанта, нащупывает спрятанную в кармашке небольшую капсулу.

Сержант тут же останавливается и взглядывает так, что у Иннокентия чуть не останавливается сердце. Затем, сержант тут же ударяет юношу по руке, отталкивает в сторону и врывается в палатку.

Иннокентий неуклюже вваливается следом, но внутри теряется. Лейтенант отвлекается от дел, встречает сержанта холодным взглядом, а тот быстро подходит и уже начинает разговор, так что юноша просто встает, не зная, что делать.

— Ты что, лейтенант, — пренебрегает сержант уставными манерами, — угробить нас решил?

Офицер спокойно взглядывает на Иннокентия, но никаких указаний не дает, переводит взгляд на сержанта, и юноша остается стоять.

— Сержант, — хмурится офицер, — вы на выговор нарываетесь?

— Ты, черт тебя дери, всю роту положишь, если завтра в бой пойдем, — шипит сержант сквозь зубы.

Лейтенант по-прежнему хмурится, шумно выдыхает через нос, разворачивается, неторопливо отступает на шаг и снова оборачивается.

— Сержант, я тебе всего раз скажу, — говорит он, — не твоего ума дело.

Сержант остается на месте, не подходит, но ничуть не успокаивается и начинает говорить еще громче.

— Ты, мать твою, сам понимаешь, что мы даже расчеты их не сосчитали?! — не удерживается сержант. — Тебя чему учили? Людей гробить?!

Лейтенант резко подступает и глядит на сержанта без страха.

— Еще слово, и, клянусь, я тебя на расстрел отправлю, — шипит сквозь зубы уже офицер. — А тебе известно, что обвинения ни разу не отклонялись? Сегодня же отправлю, если ты немедленно не заткнешься.

Сержант вздыхает и успокаивается. А впрочем….

— Да хоть как, — отвечает он спокойно. — Или ты расстреляешь, или немчура завтра продырявит из пулемета, когда по твоей команде мы в атаку пойдем, чертов молокосос.

Иннокентию самому вдруг становится тревожно, даже страшно, всего на миг он успевает вообразить, что с ним сделал бы лейтенант за такие слова.

Однако, вместо того, чтобы привести угрозы в исполнение, лейтенант становится еще ближе и фыркает, как бык, уставившись сердитым взглядом на сержанта, но говорить продолжает относительно спокойным, тихим голосом, хотя и шипя от злобы.

— Ты понимаешь, сержант, в какое положение ты меня ставишь, отчитывая, как рядового? Ты позоришь меня перед солдатами, и просто так я этого не оставлю.

— Какая разница? — спокойно говорит сержант. — Ты и сам достаточно сделал, чтобы себя опозорить. А когда завтра половина роты ляжет ради звездочки тебе на погоны, то тебя уже ни один солдат уважать не станет.

— Как только закончится бой, — заставляет лейтенант себя успокоиться, — мы продолжим эту беседу. А до тех пор… крууу-гом.

Сержант напрягает скулы и глядит в лицо молодого офицера.

— Это приказ, сержант, — добавляет тот почти шепотом.

Тогда сержант медленно выдыхает, разворачивается, делает пару шагов и, оказавшись возле Иннокентия, беззастенчиво хватает его одной рукой за грудки.

— Еще раз меня тронешь, — говорит он, — пальцы к чертям переломаю.

Юноша застывает, но сержант тут же его отпускает и уходит. Хмурый взгляд лейтенанта и усталый вздох ничуть не успокаивают, но когда офицер делает жест, и Иннокентий выходит на улицу, тогда юноша начинает понимать, что лейтенант попал в ситуацию не намного лучше, и на нем лежит гораздо больший груз ответственности, чем на простом солдате по фамилии Неизвестный.

Это конец бесплатного фрагмента. Спасибо за прочтение.