Ох, уж эти милые соседи!

Меня всё время донимает вопрос: достаточно ли мы информированы о мире, в котором существуем? Сколько раз убеждался в справедливости мудрого изречения, гласящего, что никогда не знаешь, где найдёшь и где потеряешь. Человеку свойственно устраивать семейный быт уютней и комфортабельней, в связи с чем порой приходится рыскать по свету, как какому-нибудь авантюристу или конкистадору, подвергая себя непредвиденным испытаниям и немыслимому риску.
Никогда не забуду, как во времена беззаботного советского детства мы, уличные сорванцы, лихо распевали популярные в ту эпоху куплеты, вроде этого:

Смело мы в бой пойдём
За суп с картошкой
И повара убьём
Столовой ложкой…

В пору моего безответственного возраста было много очевидцев жестоких голодовок двадцатых годов теперь уже прошедшего столетия. Отсюда и простиралось в наше мироощущение то наследие горьких годин, от которого, как от чумной пандемии, обычно бегут сломя голову куда-нибудь подальше. Решился однажды и я…
Разве возможно подготовиться к тем неожиданностям, которые таит в себе неласковая, как мачеха, чужбина? На самом деле моя заграничная одиссея оказалась совсем не исключением из общего правила. Много чего довелось испытать в процессе познания чужого жизненного уклада. Как вспомню, так вздрогну, мысленно возвращаясь в пережитое прошлое. Пусть не пристало мужчине слюнявить чужую жилетку, изливая печаль постороннему ради проявления к себе чувства жалости, но не могу удержаться от искушения. Как хотите, а я поведаю одну историю из индивидуальной практики. Это стоит того, чтобы поделиться полученными впечатлениями.   
Во Францию я приехал с женой и дочкой в 2004-м. Поселились мы в девятиэтажке в одном из окраинных районов Страсбурга. Место приглянулось тем, что здесь царили тишина и покой, в отличие от шумного центра, где вечно снуют толпы народа, мельтешат нескончаемым потоком автомобили, да громыхают стальными колёсами трамваи. И без этого в жизни хватает беспокойства. В нашем же тишайшем закутке, утопающем в буйной растительности, господствовали тишь да благодать, как в лесу, нарушаемые разве что полифоническим птичьим гомоном. Впрочем, иногда в атмосфере разносился мелодичный малиновый звон от расположенных поблизости церковных колоколен, чем город напоминал о своём присутствии.
Мы оценили достоинства нового своего места жительства и рады были тому, что именно здесь оказались. После того, как меня порядочно помотало по свету в поисках приемлемого пристанища, я наконец почувствовал, что обрёл душевное равновесие и пребывал в долгожданной идиллии. Обосновались мы на пятом этаже. А уровнем ниже под нами проживала пожилая французская чета. В диковинку воспринималось почти всё в новой для нас стране и хотелось скорее постичь её, изучить характер местных обитателей, понять менталитет коренного населения, ибо именно с этого всегда начинается познание окружающего тебя мира. Примечательно, что в отличие от моих соотечественников, французы никогда не собираются в шумные компании во дворе на улице и не точат бесконечно там лясы. В свободное от работы время они либо сидят дома, либо встречаются с друзьями в ресторане. Ещё они много времени уделяют спорту и культурному времяпрепровождению. Короче, досуг у них шибко насыщенный.
Так что же представляли собой наши соседи снизу? О-о-о! Это поистине были милые приятные люди. При встрече всегда приветливо улыбались, любезно здоровались и справлялись о делах. Создавалось впечатление, будто у них нет более радостного события, чем видеться с нами. Более доброжелательных людей невозможно и представить. Ну просто душки! Мы очень рады были такому знакомству. А как не радоваться, когда ещё издали от них веяло душевным теплом, которое они расточали непринуждённо и щедро. Так вот, соседи эти держали дома собаку и выгуливали её на поводке во дворе. Я не особенно разбираюсь в породах этих животных и не знаю к которой из них относился соседский питомец. Скажу только, что пёс был средних размеров, имел короткую шерсть и серо-коричневый окрас с частыми чёрными подпалинами, какие присущи гиенам. Внушительная пасть и куцые облезлые уши торчком придавала морде откровенно хищное выраженье. Несмотря на столь устрашающий вид, животное вполне оправдывало статус верного друга человека, поскольку отличалось дружелюбным нравом и покладистым характером. Пёс неизменно принимался радостно размахивать шикарным хвостом при встрече и всякий раз так и норовил лизнуть любого из повстречавшихся знакомых. Видимо не без основания считают, что повадки животные перенимают от хозяев.
Пожилая пара, как и остальные соседи по дому, вскоре узнала, что наша семья прибыла из России. Акцент и ужасное произношение на французском способствовали снисходительному отношению к нам окружающих. Этим объясняется и сочувствие, кое простиралось на нас от четы этих самых стариков Дювалей. Для полноты картины будет уместно описать их портреты, чтобы читатель проникся возникшими во мне добрыми чувствами по отношению к милой соседской паре, иначе не во всём объёме будут представлены образы фигурирующих в повествовании персонажей.
Итак, сам месье Дюваль из себя представлял довольно ещё крепкого мужчину. На вид ему вполне можно было дать лет пятьдесят, хотя во Франции на пенсию отправляются, как правило, в шестьдесят пять. Лицо его выглядело довольно моложаво и вовсе не было испещрено сетью глубоких морщин, правда волосы на голове серебрились, как припорошенные инеем, утратив первоначальный цвет. Глаза выцветшим видом напоминали полинявшие от атмосферных осадков лампочки уличной рекламы. Но держался он молодцом, ходил, сохраняя завидную осанку, да и одежда сидела на нём, словно на манекене, подобранная со вкусом. Значимости лицу придавал длинный точёный нос, как у римского патриция, с благородной горбинкой вверху. Однако слегка излишне мясистые губы, всегда готовые сложиться в располагающую улыбку, оставляли слащавое впечатление. И всё же, по большому счёту, это был достойный экземпляр человеческой породы.
Мадам обликом соответствовала во всех отношениях супругу и обладала наружностью светской матроны: аристократическая внешность, изысканные манеры, неподражаемый шарм. Всегда ухоженные локоны необыкновенно пышной в её-то годы причёски невольно вызывали заслуженное восхищение. Жизнерадостный блеск, лучащийся из недр её глубоких зеленоватых глаз, создавал эффект, будто внутри непрестанно сверкают бенгальские огни. Фигура не по годам ладная и тонкая, как и подобает натуральной француженке, совершенно не выдавала истинного возраста хозяйки. Особа достойная полотна Рембрандта.
Да, пара действительно выглядела – что надо! Многие субъекты и более молодого возраста, пожалуй, позавидуют такой внешности. Столь притягателен был их облик, что невольно проникаешься к подобным личностям доверием и симпатией. И хочется с ними дружить во веки.
Ещё в нашем подъезде жил бывший соотечественник по постсоветскому пространству армянского происхождения Ашот Мелконян. Человек он был крученый и о нём ходил упорный слух, будто бессовестно промышляет в приютившей его стране воровством: крадёт дорогие вещи в фирменных магазинах и потом сбывает их за полцены кому придётся. Пару раз он и мне пытался втюхать какие-то модные шмотки. Но я щепетилен в таких случаях и не склонен способствовать чьим бы то ни было криминальным наклонностям, поэтому всегда наотрез отказывался от заманчивых предложений и Ашот отстал от меня. С запятнанной репутацией всю жизнь бедняге приходилось лавировать среди душ бесхитростных и невинных.
Естественным будет здесь воспроизвести приметы бывшего моего собрата по Марксу, как это принято было считать в недавние приснопамятные времена соцреализма. Созвучно фамилии, г-н Мелконян был действительно мелковат в размере, притом отличался не то, чтобы похвальной подвижностью, а, пожалуй, точнее это можно трактовать, как суетливость, вертлявость, неугомонность. О таких справедливо судят: каждой бочке затычка. Он всегда в курсе событий, происходящих не только в нашем дворе, но и во всём мире всуе. Его юркие чёрные глазки, придававшие внешности плутоватый видок, казалось, основательно обшаривают собеседника, пока происходит бесконтактный, на первый взгляд, сеанс общения. После я всегда ощущал себя, будто меня только что в чём-то обобрали. А вечно надвинутая на глаза коротышки кепка придавала профилю невнятные очертания. Ещё примечательны в нём, дополнительно к образу, были ручки – холёные, тонкие, нетрудовые, которыми он непрестанно опасно жестикулировал, отчего в любой момент можно было ожидать, что они вот-вот невзначай отвалятся. Соответственно бурному темпераменту хозяина его верхние конечности совершали невообразимые манипуляции в разных плоскостях пространства, пытаясь аккомпанировать в лад исторгаемому устами речевому потоку. В остальном ничем примечательным мой новый знакомец не отличался. Одежда, причёска, цвет лица обычные. По моему мнению больше не на чем тут задерживаться и это достаточно исчерпывающая информация о нём. Последуем дальше по ходу сюжета.
Двор наш составляли три девятиэтажки, которыми управлял консьерж месье Шерер. Все коммунальные вопросы жильцы разрешали непосредственно через него и отношения у нашей семьи с ответственным лицом сложились весьма конструктивно. Можно сказать, что он нам вполне симпатизировал. К тому же, консьерж знал несколько русских слов и при случае был не прочь козырнуть лингвистической эрудицией. Так с видимым удовольствием он заговаривал с нами при встрече. Если это, конечно, можно было назвать диалогами, когда познания собеседников в затронутом предмете желают много лучшего. Скудный словарный запас сторон позволял оперировать материалом в ограниченных пределах, что в просторечии расценивается, как «с пятого на десятое».
Вообще, я заметил, что в манерах управляющего нашими домами явно преобладает женское начало, хоть с виду месье Шерер и был крепко скроен, высок, коротко стрижен. И всё же репутацию мужчины компрометировали чуждые этому полу жеманность в позах и неуместная кокетливость при общении. Поговаривали в среде обитателей двора, будто он придерживается в пристрастиях нетрадиционной сексуальной ориентации. В этом сам Ашот компетентно заверял меня.
- Ти знаэшь, Владислав, наш консьерж голубой. Ара, это известно всэм, - азартно жестикулируя руками, убедительно возвещал осведомлённый по этому поводу армяшка. – Слишал я, у него муж живёт в Безансоне и по выходным Шерер к нэму ездит, поэтому в эти дни и отсутствует здэся.
- Меня это совсем не интересует. Главное, чтобы добросовестно исполнял возложенные на него служебные обязанности. А чем увлекаться в свободное от работы время – это сугубо личное дело, - не проявил я должного любопытства к великому сожалению моего визави, на что тот не замедлил отреагировать надлежащим образом. Ашот прямо взвился на дыбы от моего откровенного равнодушия:
- Это же совсэм нэ правилно, когда мужик выдаёт себя за бабу, - распалялся сосед, делаясь красным, как запечённый в духовке омар. – Прямо нэ знаэшь, как вести себя, в натуре, с подобным кадром.
- Дорогой мой, ты должен уяснить себе, что попал в совершенно другой мир. В нём нравы иные и то, что у нас считается извращением, здесь давно устоявшаяся норма. И консьерж наш олицетворяет собой наглядный образец победы гейропейского либерализма, - пытался я урезонить не в меру разошедшегося оппонента.
- Вот ти, Владислав, неужели не испытываешь брезгливости, когда он пожимает тебе руку при встрэче? – недоумевал от моей пофигистской позиции Ашот. – Мэня нервный дрожь охватывает при одном только виде этого гомика.
- Удивительно, почему это тебя так волнует, - совершенно не понимал я амбициозного не в меру горца. – Создаётся впечатление, будто Шерер тебе вовсе не безразличен в качестве партнёра. Мысли определённые невольно сами напрашиваются… 
Армянин аж задохнулся в негодовании на такое моё резюме. Багровый окрас его разгорячённой физиономии разом пошёл пятнами, словно облупившаяся краска на давно не крашенном пожарном щите.
- Ти что, ара! Моя Агуник в сто раз лючше, - поспешил заверить меня в своей благопристойности раззадоренный малый. – А если приспичит, вон сколько по паркам и сквэрам слоняется дэвушек, зарабатывающих трэпетным телом. Кстати, берут совсэм не дорого, можно сторговаться и за двадцать эвро.
Как бы застигнутый врасплох за постыдным занятием охальник, в запальчивости растерявшийся Ашот непроизвольно сдёрнул с головы кепку, ненароком обнажив старательно законспирированную плешь, окантованную красным следом от головного убора и покрытую крупными каплями пота, усеявшими череп, причём капель оказалось куда больше, чем растительности. (Так вот почему он носил, не снимая, фуражку). Озадаченный моим выводом, долго ещё лопух распинался относительно своих пристрастий в области половых предпочтений. Однако, с того раза больше щекотливую тему в моём присутствии не затрагивал.
Ну ладно с Ашотом. Он из наших мест – с ним всё понятно. Гораздо больше меня занимал образ француза. Сложившемуся в сознании стереотипу требовалось обоснованное подтверждение. И я с заинтересованностью исследователя, изучающего диковинную букашку, постигал сей тип этнической разновидности гомо сапиенса. Пока что почерпнутые мною познания соответствовали заложенному во мне шаблону. Таким образом француз для меня оставался непостижимым гурманом в еде, беззаботным весельчаком и законченным пацифистом.
И всё же разочарование долго не задержалось, чтоб разрушить сложившийся образ в моём представлении темы. Дело было так. Однажды чета Дювалей вывела на прогулку вместо обычного своего барбоса гиеновой масти крохотного щеночка мелкой породы, кажется, пинчером называют таких собачонок. Я заботливо поинтересовался, куда подевался их прежний питомец. Изобразив на лице скорбное выражение, мадам Дюваль смиренным тоном поведала, что пёс пребывал уже в солидном возрасте и ему пришла пора покинуть сей мир.
Я сочувствующе посетовал их утрате, хотя заметил, что по виду не мог предположить о надвигающемся скончании дней собачки. Кротко закатив очи кверху, месье Дюваль произнёс сакраментальную фразу:
- Le temps viendra – nous serons tous lа;! (Придёт время, мы все там будем!)
- Bien sur, monsieur (Конечно, месье), - согласился безропотно я с ожидающей всех нас неизбежностью. Известно, всё сущее не вечно. 
Мы ещё немного порассуждали о безысходности преходящего, с тем и расстались, удовлетворённые дружескими чувствами, испытываемыми друг к другу. А вскоре случился у нас непредвиденный казус, коему причиной стала всё та же семья Дювалей.
Дело в том, что, как иностранец, я ещё недостаточно был осведомлён во французском законодательстве, что и привело к неумышленному его нарушению. В общем, с течением времени дома скопилась масса ненужных официальных бумаг и писем с конфиденциальной информацией и личными реквизитами, поэтому такие документы следовало непременно сжечь. Я собрал всю эту макулатуру и отнёс в укромное место в конце двора, туда, где проходит насыпь железнодорожного полотна, и принялся уничтожать документы. Огня, как такового, почти что и не было заметно – так, небольшие язычки пламени нежно слизывали листы, обращая их в пепел, поскольку я не разом запалил всю принесённую с собой кипу, а по одному листочку аккуратно подкладывал в огонь. В самый разгар моего занятия невдалеке обозначились Дювали со щенком. Они издали, как всегда, радостно покивали мне в знак приветствия и тут же исчезли прочь с горизонта. Я беззаботно продолжал избавляться от домашнего хлама.
И тут появился вдруг наш консьерж. Причём, он не просто возник, а прямо налетел хищным коршуном. Его встревоженный лик исказила скверная гримаса недоброжелательности. Он глядел на меня со смешанным выражением измученности, сосредоточенного отчаяния и сдерживаемого гнева. Напряжённая мысль, от которой лишь шаг до головной боли, морщила ему лоб. Месье Шерер обратился ко мне непривычным холодно-официальным тоном:
- Месье Петрофф, немедленно прекратите здесь разжигать костёр и затушите огонь. Вы нарушаете закон, запрещающий разводить костры в неустановленных местах! Это грозит вам значительным штрафом.
Я откровенно перепугался от прозвучавшей угрозы, ведь всё случилось в чужой стране и неизвестно каким образом может обернуться для меня. Что на чужбине нужно всегда вести себя осмотрительно, это правило я давно уяснил, побывав неоднократно в разных неловких ситуациях. Запросто можешь пострадать там, где и не помышлял доныне.
Пришлось долго извиняться и убеждать, что действительно не знал о существующем во Франции запрете на свободное разжигание огня. После затяжных и нудных переговоров удалось наконец договориться с консьержем о моём помиловании на первый раз. Мой неумышленный проступок на сей раз мне был спущен с рук. В завершение месье Шерер предупредил наставительно:
- В другой раз не обессудьте, если мадам с месье Дюваль или кто-то ещё пожалуются на ваши действия. Наказание будет неотвратимым. 
Ничего себе! Вот, оказывается, кто настучал на меня. Кто бы мог подумать. А с виду такие доброжелательные, порядочные, интеллигентные. Я пребывал в шоке от ошеломляющего известия, словно добравшийся до Иерусалима паломник, узревший воспламенение благодатного огня в храме Гроба Господня и от того офигевший. Поделился своим разочарованием в Дювалях с соседом-армянином. Тот оказался более осведомлён в отношении особенностей менталитета французской нации и разразился вполне определённым суждением об этой теме, выразив своё истинное отношение к местным аборигенам:
- Слюшай, Владислав, все французы поголовно стукачи. При любом раскладе заложат тебя бэз зазрэний совести. И главное, не видят в этом ничего прэдосудительного. Так что, братан, будь осторожен с ними, особенно нэ доверяй…
А ещё Ашот осведомил меня по поводу собачьей привязанности Дювалей. Оказалось, что старого своего четвероногого друга они, ни мало сумняшеся, взяли да усыпили, ибо возиться с состарившимся питомцем им стало накладно: угнетали, видите ли, расходы на лечение животного!
Вообще, как правило, французы, дабы не ввергать себя в необоснованные траты, связанные с ликвидацией прирученного живого существа, - эвтаназию и последующую кремацию, - просто куда-нибудь подальше отвозят бывшего друга семьи и там бросают. Согласитесь, несколько странная манера в среде цивилизованных народов. Но тем не менее это так! А с виду вроде такие они сердобольные.
С соседями же Дювалями я, как и прежде, продолжал поддерживать любезные отношения. При встрече мы обязательно приветливо здоровались, справлялись о делах, иногда перебрасывались какими-нибудь ни к чему не обязывающими фразами. Но то, что сокрыто за покровами души, ведомо было только самим. Таковы здесь нормы и этикет нужно соблюдать, дабы не прослыть невоспитанным дикарём. Нам, чужестранцам, приходилось всё принимать, как есть. Известно ведь, что в чужой монастырь не суются со своим уставом.
Может оно и правильно, когда коренное население ответственно относится к своим гражданским обязанностям. Глядя на Францию, с завистью отмечаешь, какая она ухоженная, прекрасная, самобытная. Только в душе до сих пор затаилась обида на этих прелестных соседей Дювалей. Русской натуре несвойственно подобное поведение. В этом заключается существенное между нами различие, отсюда и разное ощущение реальности.
Прожив более длительное время в благодатной Французской Республике, я уяснил для себя ещё одну деликатную черту, неотъемлемую в характере французов. Она тщательно запрятана внутри и для непосвящённого не ощутима на первый взгляд. И тем не менее, это есть. И, как ни прискорбно, именуется сие расизмом. То есть, все эти галлы, франки, бургунды не приемлют на своей земле чужаков. По этой причине в стране и был принят суровый закон в отношении лиц, допускающих неприязнь к некоренным жителям. Правда, я никогда не слышал, чтобы хоть один француз понёс наказание за проявление националистических наклонностей к представителям других наций. Видимо в них неистребим вирус позорного колониализма. А в общем-то, французы – народ вполне толерантный… на фоне других цивилизованных племён.
Для наглядности приведу хотя бы такой случай, очевидцем которого мне невольно довелось стать. Дело было в канун Рождества. По традиции в этот знаменательный праздник здесь принято весело жечь машины и громить магазины. Не народ, а сплошные канальи, мать их растуды… Совсем не живётся им мирно. То не нравится премьер-министр Рафарен, который, по мнению некоторых, слишком туго в экономике гайки заворачивает. То клянут президента Саркози за то, что зря авианосец в какую-нибудь Сирию для острастки непокорных арабов направил. Французы давно известны в Европе своей строптивостью. Именно они впервые совершили революцию. В каждом из них обитает бунтарский дух нетленно. Что там какой-то Стенька Разин. У них тут зловещий призрак кровавого Робеспьера бесчинствует до сих пор. Королю своему Людовику Шестнадцатому башку отрубили – и дело с концом. Или взять хотя бы ужасную Варфоломеевскую ночку, когда в один заход более тридцати тысяч гугенотов прикончили. Так что, не стоит заблуждаться на этот счёт: французы те ещё погромщики и отъявленные скандалисты. Блин, а взять районы, куда полицейские сунуться боятся. Ведь бузят там не одни африканцы с арабами. Сам наблюдал протесты, когда в беспорядках участвует значительная часть бледнолицых французских граждан. Не секрет, что вся инициатива исходит от самих автохтонов.
Если взглянуть непредвзято на рассматриваемые вещи, то я так скажу: в тихом болоте завсегда черти водились. Выходит, что девиз французской революции «свобода, равенство, братство» так и остался призывом для идиотов и, если разобраться, он не стоит вчерашнего огрызка круассана, затоптанного на полу привокзальной забегаловки.
Ну и дёрнул же бес меня в тот раз Рождество понаблюдать вне дома. Всё бы ничего, хожу себе по улицам – созерцаю лепоту художественно оформленных видов. Надо отдать должное, на славу постарались дизайнеры, представив окружающий ландшафт в ослепительно нарядном виде. Город торжественно приукрашен цветными гирляндами, рассвечен блистающей иллюминацией. Католические соборы радостно разразились колокольным перезвоном, сотрясая сгустившийся сумраком воздух. Душа сияет праздничным настроением, как будто внутри запускают фейерверки. Благодать! Кругом рождественские базары до полуночи не умолкают, разнося дразнящие ароматы горячего глинтвейна да кулинарной ванили. Такие соблазны кругом, что смертному устоять невозможно. Вот и задержался я с прибытием к семье. А когда оказался в своём дворе, то чуть не очумел от увиденного…
Для тех, кто не в курсе, уточню, что во Франции не очень принято платить лишние деньги за обладание гаражом. Посему здесь обычное дело парковать на ночь автомобили под открытым небом подле своего дома. Что я и практиковал в своём случае. Гляжу, значит, на личное транспортное средство, а там какой-то тип суетится с открытым огнём и подсовывает горящий факел под днище моей машины. Удары запульсировавшей в висках крови перемешались с колокольными звуками, всё ещё продолжающими колыхать сгусток ночи, от чего в мозгу у меня заметались рискованные мысли. В мгновение ока я протрезвел и, проявив небывалую прыть, оказался лицом к лицу с поджигателем.
- Ты что делаешь, скотина? – грозно взалкал я, едва подоспев и вырвав из рук злоумышленника пылающий трофей.
Тот, ни сколько не смутившись, с нахальством шкодливого паскудника деловито осведомился:
- У тебя, что, автомобиль не застрахован?
- При чём тут это? – вопрошал я недоумённо.
Незнакомец изобразил на обиженном лице неподдельное замешательство:
- Посодействуешь человеку, а он ещё кочевряжится. Все вы, иностранцы, ублюдки. 
- Да иди ты… - с досадой отмахнулся я недружелюбно, старательно затаптывая продолжающую тлеть головёшку.
А он всё стоял на своём:
- Тебе что, совсем не хочется ездить на новой машине?..
Это я позже узнал, что у них тут принято подобным образом избавляться от подержанного транспорта. Страховка сполна возмещает якобы невольно понесённый убыток, позволяя приобрести в этом случае новый автомобиль. Ну и пользуются предоставившейся возможностью предприимчивые шустряки. Такие методы здесь привычное дело.
А в остальном, чай, французы такие же, как и мы, - о двух ногах, с комплектом ушей и аналогичным серым веществом в черепной коробке.