Цезарь и...

«Цезарь и …»

Итак: «Боги удаляются друг от друга и начинают переговоры. Один из них, взяв меня за руку, ведёт к серому зданию. Из-за того, что мне на глаза надели повязку, я не вижу людей вокруг. Другой открывает передо мной дверь и заставляет войти внутрь. От страха я сорвал повязку. Через секунду, наконец, вхожу, и хотя я слышу чужой запах и вижу незнакомое освещение, мне не хочется оставаться внутри. Но вот я оказываюсь в небольшом помещении со множеством икон. Повсюду алтари, около каждого горит свеча».
Это отрывок из другого романа, не из этого.

Роман написан с помощью искусственного интеллекта


Я начинаю писать новый роман с этой нейросетью, которая называется Порфирьевич по-моему, я точно не помню. Я сначала думал, что текст, написанный мной (Уроборосом), будет опубликован обычным шрифтом, а текст, написанный «электронным мозгом», будет выделен капслоком – ВОТ ТАК. Но потом я решил такой подарок тебе, читатель, не делать. Вот, и сейчас я всё спрячу и перемешаю. Поверь, так будет интереснее. Я не знаю, о чём будет этот роман, я лишь начинаю. Начинаю. Не знаю, что в результате получится. Посмотрим. Но вот я никогда не писал ещё исторический роман. Давай напишем! Ты как?

Ну вот, ты ещё помнишь, о чём мы с тобой только что договорились: писать исторический роман? Я всё обнулил. Как сейчас это модно. О чём это я? О Цезаре, например. Или о Древней Руси? Нет, лучше о Цезаре. Представим себе, что он одет во всё красное, а вокруг синее-синее небо. Вот он только что замочил кого-то. Произошло это, как в фильмах Скорсезе. Вот чувак (не главный герой) ходит себе. И, вдруг, в подворотне, выстрел быстро в голову и все разбегаются. Но в Древнем Риме всё прозаичнее. Кинжал в сердце. Жертва лежит в луже крови и не дышит. Кинжал воткнули под рёбра. И в жизни всё, как в фильмах Скорсезе. Имитация смерти. Или как обычно?

Как обычно. Имитация смерти. Смерти же нет? Надеюсь, ты не будешь со мной спорить? Но есть ещё два телохранителя Цезаря. Ты же помнишь, мы о Цезаре роман пишем? Он приказывает им закопать тело. Конечно, гораздо практичнее было бы заставить саму жертву выкапывать себе могилу. Но он был излишне эмоционален. Он не успел ещё воскликнуть: "И ты Брут?" И, перекинув плащ через плечо побежал по направлению зюйд-ост. А вслед за ним побежал дворецкий. Я помню, как ты смеялся!

Дворецкий какой-то ещё побежал. Откуда появился этот персонаж – дворецкий? Кто он? Куда он побежал? Опиши его, если сможешь. Спроси, что он делает? Объясни ему, что с ним случилось, но так, чтобы он не узнал ничего о тебе.
Хорошо, сейчас спрошу. Итак, уважаемый дворецкий. Позволь представиться. Я - Роман Уроборос. Автор этого романа. Мне помогает в его написании некая такая штука, называется «Порфирьевич». Я, если честно, даже побаиваюсь слегка его, потому что он, вроде бы, искусственный интеллект. Мы спрашиваем тебя по всей строгости закона, что ты делаешь? Итак, дворецкий, что ты делаешь? Дворецкий, кстати, это не фамилия? - спросил Порфирьевич загадочным голосом. - Нет, просто креативное имя. Настоящее имя у меня есть - Серафим.
Серафим. Загадочно промолвил Уроборос, а про себя подумал. Шестикрылый. Но вслух сказал. Серафим, а ты хотя бы знаешь, что Цезарь только что убил человека совершенно по-скорсезовски, и приказал двум своим амбалам закопать его тело? Думаю, они исполнят его приказ идеально. Скажи, Серафим, а скольких людей уже убил Цезарь в приступе ярости? Если не хочешь, можешь не отвечать. Мы сейчас направляемся не в апартаменты Клеопатры, где находятся её прислужницы, и, чтобы исключить ошибки, мы вернёмся в спальню.
Вот. Вот. А где сейчас находится Клеопатра? Где находятся её прислужницы? Но на них ты можешь не обращать внимания, ибо можно даже считать, что их нет. А скажи мне, Серафим, хороша ли Клеопатра? Сиськи хорошие? Ну и вообще, как она? Факабельная тётка? А точно ли она римская принцесса? И вообще, я не понимаю. Я в математике плохо разбираюсь. Я в некоторых вещах вообще ничего не понимаю.
Нет. Подожди. Остановись. Так не пойдёт! Я тебе такой текст говорить не разрешу. Ты мне нужен, как осмысленный соавтор, говорящий изнутри текста. Давай-ка, соберись! Я тебе предупреждение делаю. Второго раза не будет. Ещё раз. У нас с тобой три уже героя. Цезарь. Ты – Серафим (может быть даже сделаем тебя главным героем). Клеопатра. Как будет дальше сюжет развиваться? Тебе решать. Я тебе первый раз соврал, что мы с тобой ещё не разговаривали. А теперь попробуй, не начинай. Ты из меня уже изваяние сделал.

И ещё. Я тебе должен признаться, что я тебе два раза соврал. Ну, точнее, не сказал всю правду. Я сейчас пишу роман и одновременно прослушиваю диск группы ______________________________________(можно написать название любой любимой группы) «________________________________________ (можно написать любимый диск любимой группы)». Так что, саундтрек у нас с тобой уже есть. И если, вдруг, наш с тобой роман захотят экранизировать, то музыкальное сопровождение уже есть. И я понимаю, почему у нас с тобой гармония нарушилась. Я перестал верить в тебя, Серафим. В твою творческую индивидуальность. И вот, что я еще подумал. По нашему роману тяжело будет фильм снимать. Действия никакого нет. Так что давай, движуху какую-нибудь замути. Если получится, а мы с тобой в одном киме, тогда другое дело. У меня там парочка человек. И можно там в большом грузовике кататься.

Я иногда довольно часто употребляю слова, смысл которых я изначально не знал или забыл. Не напомнишь мне, что это за слово такое - "ким"? Завод "Лукойл"? Точно не "Комет"? Крафтшильд? Наверно какая-то цыганская фамилия.
Ким - цыганская фамилия? Может быть, корейская? Ким - цыганская фамилия? Может быть, корейская? Простите, Тосиро? Простите, Куриро? Извините, Канно? Извините, Асами? Извините, Анисима? Простите, Симона?
Ты мудак? – полюбопытствовала сидящая рядом Сандра. Я кивнул и усмехнулся. – Ну, это он на самом деле уже нет. Он ушёл совсем.
Ладно. Я всё понял.  Ты меня за дебила держишь. Но читатель же не такой. Он сейчас бросит эту хрень читать. Он хайпанул на новую движуху. Он сказал. О! Прикольно! Живой автор пишет роман с искусственным, типа, интеллектом. Но ты пойми простую вещь! Весь этот ваш постмодернизм, когда текст романа анализирует сам себя и играет с самим текстом романа, уже не интересен. Придётся брать власть в свои руки. Оп. Цезарь и Серафим подошли к покоям Клеопатры. Цезарь вошел внутрь, кинув через плечо Серафиму - подожди здесь. Про Сандру считай, что я не слышал ничего. Читайте что хотите, сами с усами, ничего не могу понять. Цеза (мы иногда так будем называть Цезаря. Цеза – это уменьшительно-ласкательное от Цезарая) смутился. Приободрил Лазурного Сафира.
Цезарю не надо было приободрять своего Лазурного Сафира. С эрекцией у него всегда всё было в порядке. Это я так, на всякий случай сказал. Но надо, конечно, описать помещение, где находилась Клеопатра. Она возлегала на ковре из тигровых шкур. Ну и факелы. Много-много факелов. Огромный балкон. Пол каменный, стены каменные, потолок каменный. Две колонны ближе к балкону. Больше ничего существенного. Это помещение называлось Спальней, но мы иногда будем именовать его – «Апартаменты». Цеза поцеловал страстно Клеопатру в губы. Нежно погладил её прекрасную грудь. Тут кто-то с улицы закричал. Измена! Сам уже придумай, кто. А ты, венецианский дурак, испанец с обезьяньим лицом, здесь подслушиваешь, гадёныш (возможно, это – Севастьян). Подумал кто-то.

Откуда в Древнем Риме венецианский дурак, испанец с обезьяним лицом? Я понимаю, ты - ребенок ещё с куриным мозгом. Даю тебе вторую попытку. Кто кричит с улицы? Первый, второй или третий? Кто крикнет с уличной арки перед французской школой? Я на слуху. Ну? Кому сказать? Первый? Ага, понял.

А я вот ни хрена ты не понял. Просто крикни с улицы. Измена!!! Понял??? Вот и всё. А ты ведь говорил – не быть!! Понял. Теперь иди. Да только руку отруби. Нельзя считать себя ещё человеком.
Ладно. Хорошо. Цезарь сам крикнул. Измена!! Раз уж больше во всём Египте некому. И отрубил руку Клеопатре, так как Клеопатра пыталась заколоть его кинжалом, как раз в тот момент, когда он начал делать ей куннилингус. Клеопатра начала кричать примерно так, как мартовский кот под окнами. Чтобы не привлекать внимание прислуги, Цезарю пришлось заколоть её мечом. Он шепотом позвал Серафима. Серафим, зайди пожалуйста. Серафим, твою мать, быстро зашёл! Крикнул он довольно-таки громко. Серафим подбежал.
Вот можешь же нормально бегать, когда захочешь. А зачем придурялся? Зачем дурака из себя строил? Теперь нам с тобой, дорогой Порфирий, придётся убить Серафима. Вложить в его руку меч, а потом позвать охрану и сказать, что это Серафим убил Клеопатру, а Цезарю пришлось убить негодяя, так как в плен он сдаваться не собрался. Или у тебя есть другие варианты? Твоя судьба — труп на картине «Цезарь и Клеопатра».
Фраза, конечно, хорошая. Возможно, даже, гениальная. Но я повторяю вопрос. Серафима убивать? За что? Почему именно за Ромула и Геркулеса? Потому что Ромул и Геркулес ее любили?
Да, я знаю, что эта сучка еще и с Ромулом, и с Геркулесом трахалась? Вот падла… Не за что его убивать, я согласен. Но на кого-то же надо свалить убийство Клеопатры? Или ты думаешь самому надо сознаться? Давай положим этого хмыря в пещеру, подождем, когда он слюной истечет, и сошлемся на нас со свитой, правда?
Кстати, напомни мне, что означает это слово – «пещера»? Это пещера? Или что-то вроде чулана? Там ты мог спрятаться? Что-то вроде места последнего привала? И что, если я приду туда вместе с тобой?
Ну, давай его оттащим в эту твою пещеру, хрен знает что это. Но, наверное, его все-таки надо убить. С мертвого спрос какой? А если его живым оставить, то у судьи может много вопросов появиться, на которые он не сможет правильно ответить. Вообще, если этого упыря всерьез и посадят, то в два счета. Только надо решить, как именно это сделать. Лучше всего сразу четвертовать.
Ладно. Я понял. Только я ему язык отрежу, чтобы он ничего лишнего не смог наболтать. Цезарь подошел поближе к Серафиму и оглушил его рукояткой меча. Потом профессионально отрезал ему язык кинжалом Клеопатры и спрятал язык в мешочек, который висел у него на поясе. Потом они, вместе с Порфирьевичем, отнесли бездыханное тело в пещеру, где от потери крови, Серафим вскорости и скончался. Неудобно, конечно же, с Серафимом получилось. Я ему обещал, что сделаю его главным героем, а вот пришлось убивать. Вот только у нас проблема с тобой, мой друг, одна образовалась. Из главных героев остался только один Цезарь. Надо бы ещё хоть парочку подогнать. Я смотрю, ты неплохо мечом владеешь, - сказал Севастьян (это вот тот венецианский дурак, испанец с обезьяньим лицом который подслушивал), поглаживая рукоять своего меча. - А зачем тебе этот император? Ты его убьешь?

Никто не заметил, как в Спальне (Апартаментах) появился Севастьян. И откуда в Древнем Риме имя такое, Севастьян? Хотя ладно. Серафим же откуда-то взялся. Но я вот, что хочу сказать тебе. Меня замучили уже в моих произведениях эти, взявшиеся ниоткуда, убийства. Хватит, надоело! Пора менять контекст! И, сейчас, вот прямо сейчас, мы меняем направленность нашего с тобой романа. Отныне, прямо вот с этой строки - контекст - Любовь. Перестанут наши с тобой герои убивать друг друга почём зря. Сейчас они начнут любить друг друга. Говори, Севастьян, что думаешь об этом! Ты ведь любишь кого-то? Говори. Мне приятно слышать. Ты действительно любишь кого-то в этом мире? Одобряю. А я люблю тебя?
Вот, молодец. Только я тебе сейчас одну важную вещь сказать хочу, пока здесь всякая дешёвая немецкая порнуха не началась. Речь идёт исключительно о платонической любви. Никакой плотской любви. Тем более, как ты уже понял, речь идёт о любви двух мужчин друг к другу. И хотя тема эта очень модная и толерантная. Но – нет! В моих романах никакой такой гадости не будет. В моём. Хорошо, в нашем романе - любовь возвышенная. Как к маме. Как к кошке. Как к Родине. Как к человечеству. Никакого сексуального подтекста. Цезарь посмотрел влюбленными глазами на Севастьяна и сказал, как можно более нежно. Севастьян, я люблю тебя! Я всю ночь мечтал, что ты подойдёшь ко мне, обнимешь и прошепчешь мои сокровенные слова.

Севастьян, как будто, всю свою предыдущую жизнь только и ждал этих слов. Он отпустил рукоять меча и сказал. И я! Я тоже, так люблю тебя, Цезарь! Но только платонически! Как маму, как кошку, как Родину, как человечество! Извини, но у меня очень мало времени! Может быть потом, чуть позже. Я имею в виду, если у нас будет время! И ты возьмёшь меня с собой.
И ещё я хочу кое в чём тебе признаться, Севастьян. Я, до встречи с тобой, делал очень много нехороших вещей. Севастьян стоял, не шелохнувшись. Я только что убил Клеопатру. И отрезал язык Серафиму, и он скончался от потери крови. А до этого, я убил еще одного человека, как в фильме Скорсезе - "Казино", но не совсем так. Его я убил без применения огнестрельного оружия. И его труп прямо сейчас закапывают в пустыне два моих сообщника. Но это всё в прошлом! После того, как я встретил тебя, я торжественно клянусь. Я никого никогда больше не убью! Клянусь! Севастьян шагнул ко мне и схватился за рукоять меча. Однако он не стал делать ни малейшего движения. Вместо этого он протянул мне руку, и я пожал ее.
Я так рад, Цезарь! Правда, любимый, я так рад! Но ты совершил преступление! И должен ответить за него! И хотя сердце моё говорит мне. Севастьян! Отпусти Цезаря! Позволь ему бежать! Мой долг говорит мне. Вызови охрану! Выдай им Цезаря! Пусть честный суд решит судьбу его! Из глаз Цезаря полились слезы. О, Севастьян, любимый! Я знаю, ты не можешь поступить по-другому! Прости и прощай навсегда! Я не смогу больше ждать, не говоря уже о любви! Прости меня, любимый! Прости меня, Цезарь! Прости меня, Цезарь!
 Севастьян схватился за рукоять меча и громко крикнул. Охрана! Не дайте им напасть на меня! Защитите меня! Где остальные? Где Милосердный? Он что, наслал какую-то инопланетную тварь на эту планету?
И тут Цезарь, наконец понял: Севастьян находится под воздействием каких-то очень сильных наркотиков. Хорошо, что охрана крепко спала и не слышала этих истошных воплей Севастьяна. Цезарь понимал, какая серьёзная опасность грозила ему. Он осторожно приблизился к Севастьяну, обнял его и тихо спросил. Скажи мне, друг. Кто такой этот Милосердный? Цезарь приготовился к худшему. Но, к его изумлению, Севастьян замолчал. А потом тихо заплакал.
Ну. Ну. Ну, что ты, малыш. Всё хорошо. Цезарь обнимал и гладил рыдающего Севастьяна. Хочешь, я отведу тебя в спальню и уложу спать? Хорошо? А? Всё в порядке? Ох, уже уснул. Можно подниматься, дружище. Так ты сразу можешь идти. А то, я смотрю, в глазах у тебя бардак.
Да. Прости меня, Цезарь. Ты так крепко обнял меня, что я уснул. Я, пожалуй, пойду спать. Прости меня, любимый, за то, что я хотел выдать тебя правосудию. Это было не честно по отношению к тебе. Ведь я знаю, что эта сучка, Клеопатра, хотела убить тебя. А тот негодяй, которого закапывают твои сообщники, задолжал тебе крупную сумму денег и не отдавал. А Серафим? Да что, Серафим? Ты прав, любимый! О, как же ты прав! Севастьян вырвался из объятий Цезаря. До завтра, дорогой мой друг! Спокойной ночи! Хотя рассвет уже. До завтра, друг мой, сладких снов. Внезапно холодно ответил Цезарь. Севастьян порывисто выбежал из покоев Клеопатры. Цезарь недолго постоял, задумавшись. Вдруг он ощутил некое движение за своей спиной. Он резко обернулся. И увидел Милосердного. Милосердный был облачён в алый плащ, а на голове его была корона из страусовых перьев. Цезарь был изумлен.
Цезарь и сам был одет во всё красное. Но не алый плащ Милосердного больше всего поразил Цезаря, а эта корона из страусовых перьев (хотя правильнее было бы написать "из страусиных"). Милосердный смотрел на него строго и укоризненно. Что же ты, Цезарь? Я же просил тебя! Веди себя скромно! Почитай родителей! Не вари козленка в молоке матери его! Я никогда не варил козленка в молоке матери его. Ответствовал Цезарь. Ну, нельзя же все мои слова интерпретировать настолько буквально. Подумай! Это, примерно, похоже на тот коан, который мы обсуждали с тобой несколько лет назад. Хлопок одной ладонью. Помнишь? Если это коан, то должны быть какие-нибудь магические слова, чтобы возникло впечатление, что это взмах руки. Или что-то в этом роде.

Милосердный с сожалением посмотрел на Цезаря и с грустью сказал. Ты так ничего и не понял, Цезарь! Ну, тогда вот тебе моё третье и последнее задание. Слушаю, с почтением склонив голову, отвечал Цезарь. Трахни Клеопатру! Что? Да она же мёртвая! Ты что охренел, старый извращенец? Это я уже, автор романа, Уроборос, не выдержал и вмешался. Милосердный невозмутимо отвечал. Это ты ведь несколько страниц назад тут распинался, что теперь контекст этого романа - Любовь. Мне нечего было ответить ему. Он был прав. Цезарь! Давай, сделай это! Я хотел было сказать Милосердному, что это никакая не любовь, а самая настоящая некрофилия, но решил сдержаться и понаблюдать за тем, что будет происходить дальше. Сконцентрируйся и пронесись сквозь самого себя. Хотя последнее определение тебе ни к чему. Пусть он тебя остановит. А?

Никто его не остановит. Цезарь скинул с себя одежду. Так, ну всё, хватит. Я на страницах своего романа запрещаю всякое непотребство и похабщину! Убийства, там, разные — это дело житейское. Мало ли кто кого убивает. А вот этого я не допущу. Цезарь, немедленно прекрати это! Делай, что хочешь, но это - прекрати. Прямо сейчас. Не спорь. Не порть мне вечер. Слышишь, Цезарь? Я лично хочу, чтобы это закончилось побыстрее. Вот так. Уходи!

Быстро остановись Цезарь!
Сейчас верну этих двух бандитов, сообщников Цезаря, которые закапывали труп должника. Они заходят в покои Клеопатры, видят раздетого Цезаря и спрашивают его. Шеф, всё в порядке? Цезарь отвечает им. Нет! Не всё в порядке. Видите этого клоуна в страусиных (в страусовых надо писать) перьях? Он заставляет меня делать очень нехорошие вещи. Убейте его. Милосердный смотрит на автора романа (на Порфирьевича смотреть бесполезно, он - железяка бессердечная, его на партком ни разу за аморалку не вызывали) и с ухмылкой говорит. Ну всё, прошла Любовь? Завяли помидоры? Я, всё-таки, из двух зол выбираю меньшее. За секс с мёртвой Клеопатрой мне срок светит. А за убийство какого-то там Милосердного мне может быть даже грамоту дадут. Киваю головой громилам. Чего уж там, давайте, убивайте. Но вдруг на сцену вылетает ветка со свинцовыми шарами и осыпает Милосердного с Римским-Корсаковым кучей свинцовых шариков.
Порфирьевич, у нас с тобой случайно не "Хармс" псевдоним? Римского-Корсакова мне здесь только не хватало. Тот сразу начал рубить с плеча и накинулся на Милосердного. Вы что, кричит, уважаемый! Вы меня обещали с Шехерезадой познакомить. А тут, что здесь такое творится? Баба мёртвая, мужик голый. Возвращайте деньги, мы так с Вами не договаривались! Милосердный неуклюже оправдывается, валит всё на меня, автора романа. Мол, он это всё замутил. А я даже на своего соавтора, так называемого, стрелки перевести не могу, так как его как бы и нет. Программа он бездушная. Вот и я тоже решил прикинуться бездушной программой и промолчал, хотя очень большой соблазн был ответить нецензурно. Но я обещал самому себе, что этот-то роман уж точно будет без мата. На остальное просто махнул рукой.
Первое. Надо каким-нибудь образом избавиться от Римского-Корсакова.
Второе. Срочно одеть Цезаря и отвести его подальше от бездыханного тела Клеопатры. Ему надо побыть одному. Иногда полезно поговорить о делах. Третье. Проводите Овидия и Румату к Озирису.

Овидий и Румата, так звали этих двух головорезов, охранников Цезаря, которые закопали труп безымянного чувака в начале романа. Кто такой Озирис, я ещё не придумал. Наверное, бог какой-нибудь египетский.

Но точно, не знаю – не думаю. – Митяев поглядел на часы. – Кстати, знаете, кто такой Лев Толстой? Человек-самолёт. Никто не знает, кто он.

Не обращайте внимание. Это из какого-то другого романа строчки. Никакого Митяева здесь не будет. Абсолютно точно. Николай Андреевич (это я уже к Римскому-Корсакову обращаюсь). Вы, говорю ему, и без всякого Милосердного свою «Шехерезаду» напишите. Так что, возвращайтесь в свой девятнадцатый век. Только я сказал это, как он тут же растворился в воздухе. Румата и Овидий отправились к Озирису (правильно писать «к Осирису»). Так, кстати, звали того мужчину, труп которого они закопали в пустыне, а Осирис — это бог возрождения, царь загробного мира в древнеегипетской мифологии и судья душ усопших. Теперь ход чёрными. Пока всё.

Ну, что, Милосердный, вот мы и остались с тобой вдвоём. Наедине, то есть, если не считать Цезаря и бездыханного тела этой девушки, Клеопатры. Как она всё же выглядит? Не поможешь мне? Ты-то в своей короне из страусиных перьев выглядишь офигенно. Тебя и описывать не надо. Но вот Клеопатра, пока была жива, выглядела так, как выглядит девушка моей мечты. Смуглая кожа. Рост 172 сантиметра. Вес 51 килограмм. Раскосые глаза. Да. Про сиськи я уже где-то выше писал. Или нет? А как тебя на самом деле зовут, Милосердный? Нельзя твоё имя вслух называть? Иначе статья за оскорбление чувств верующих? Понятно. А в каком храме она была? В каком? В каком, ты не в курсе, в каком? В папирусе об этом было написано?

Нет. Но она была в главном храме Ват Пхра Кео. Но я при встрече обязательно спрошу её, была ли она возле самой большой ступы, самой большой. Эта ступа находится в столице Непала. В Катманду. Боднатх. Ты был там, конечно же, мой друг. Я и сам там несколько раз был. И один раз меня там нашёл твой друг, этакий буддистский Дон Хуан. Он заинтересовал меня тем, что ходил рядом со мной и пел песни на юпитерианском языке. В этом языке очень много согласных и очень много звуков "с" и "к" и «т». Скатакскотксак. Примерно так он говорил. И ом мне подарил то самое ожерелье, которое исполняет все желания. Помнишь? Ещё цветы? Ещё цветы? Ты помнишь, Дон Хуан, как на стене был наш портрет. Маленький, маленький Бодджа Са. Помнишь, да?

Бодджа Са? Да здесь, после того, как ты появился, Милосердный, просто какой-то проходной двор, а не роман. Имя ты сам только что придумал? Я вот в Яндексе только что поискал. В Гугле погуглил. Никаких результатов. Браво. Его даже до сего момента не существовало. Он вот только сейчас появился в Спальне. И первое, что он сделал. Он спросил. А почему я мужчина? Ну, это, кстати, сексизм и, не побоюсь этого слова, харрасмент. Что, кстати, означает это слово – «харрасмент», кто помнит? Пускай это будет женщина! Бадджа Са. Очень милое женское имя. Футболка очень интересная надета на это красивое, смуглое и сексуальное женское тело. И надпись на футболке.
"— Нет, позволь задать тебе вопрос: ты видел у меня перед домом вывеску «Склад дохлых нигеров»?
— Нет. Я не видел.
— А ты знаешь, почему ты не видел эту вывеску?
— Почему?
— Да потому что её там нет! Потому что складировать дохлых нигеров — это не моё собачье дело, вот почему!"
Вот такая надпись была на футболке мелким текстом. Причём на русском языке. И сильно смазанная. А буквы маленькие, но отлично видны. Можно было вырезать их и распечатать. И всё понять. Ты бы ей дал? Или нет?

Я бы ей дал. Но я видел перед её домом вывеску - "Склад дохлых азиатов". Но точно не помню. Возможно, там было написано - "Склад дохлых древних египтян". Это ничего не меняет. Давай выноси тело и утилизируй, Бадджа Са. Тебе ведь за это деньги платят. А я продолжу свой интересный разговор с Милосердным. Скажи мне, Милосердный. Кто мы? Откуда мы? И куда мы идём? Кто нас распутает и запутает, словно мы ниточки? Милосердный, ты слышишь меня? Милосердный, ты знаешь ответ на все эти вопросы?

Нет. Я не знаю ответа на эти вопросы. Но я несколько раз. А, точнее, три раза повторил одну фразу. А ты знаешь, что если я повторяю что-то три раза подряд, то это - очень важно. Что я тебе три раза сказал? Не помнишь? Встретил Будду - убей Будду! Ты, Будда, что ли? Это я тебе сказал? Не знаешь? А если бы ты понял, что ты - не ты? Что ты — это я, Будда...

Я помню, что ты — это я. А ты, Бадджа Су, давай не трать время зря. Давай, выноси тело из Спальни, или как там у вас в Древнем Египте это называется? Пока полиция не приехала и всех не арестовала. Ты целиком тело заберёшь или по частям? Расчленять будешь? А ты, Милосердный, давай дальше бухти. На чём мы там остановились? К сожалению, Цезарь, придётся её расчленять. У меня шесть маленьких пакетиков. И ещё один лежит в пепельнице на полу. Он мой.

Вот тоже интересный вопрос. Перед финальной сценой фильма "Однажды в Голливуде", где герой Брэда Питта замочил этих нехороших и отвратительных преступных ребят и девчонок, он выкурил обычную сигарету с кислотой или все-таки косяк с кислотой? Я, вот, кислоту перед тем, как начать писать этот роман, не употребил. Теперь косяк? До середины? Тебе оставить? И вот как мне теперь отличить автора романа от Цезаря? Цезарь. Скажи что-нибудь! Цезарь! Ты жив? Цезарь! Так помоги мне только! Цезарь! Позови Цезаря! Цезарь. Что? Я не слышу тебя! Цезарь. Ты где?

Всё, вбежала охрана! 30 человек! Тридцать на латыни будет звучать так - triginta. Так! Лежать, я сказал! Вы, трое! Легли быстро мордой в пол! Милосердный и Бадджа Су как будто даже совсем и не испугались. А я очень сильно испугался, чуть не обосрался. А ты — это кто? Цезарь или Автор Романа? Я — это ты! Садись. Ну, мне пить невмоготу. Садись, отвечай-ка уже на латыни. Прямо сейчас. Садись! Я сказал! А ты давай правой рукой печатай изо всех сил.

Да. Я не пью уже почти совсем. Ну если уже намекнуть на магию какую, на масонство. Надо было так сказать - я не пью постоянно. Без перерывов на обед. Не пью и не пью. И не какое-нибудь там вино. Вино — это напиток трусов. С ударением на "у". Но я не трус. Я не пью виски. Не разбавляю диет-колой, чтобы сахара меньше потреблять, а то ведь так и диабет можно себе заработать. Но ОМОН, который прибежал в количестве 30 (тридцати) человек вовсе оказался не РА. Это был просто какой-то профсоюз. Кажется, "урбаноты". Тогда я не понял.

Новое слово опять появляется в нашем лексиконе - "урбаноты". Этого слова нет, похоже, ни в одном словаре мира. Поэтому, я начал печатать правой рукой изо всех сил, так как никакого секса с этими прекрасным литературными персонажами у меня быть не может. Я ещё заметил, что этот, так называемый, искусственный интеллект начал тормозить. Он дополняет мой текст, зависнув на несколько секунд. Вчера он реагировал гораздо быстрее. У меня возникло подозрение, что вместо ИИ, за той стороной экрана, сидит нанятый узбек и отвечает мне. Опять сексизм? Ладно, хорошо, узбечка. Скажи своим инженерам - не принимать меня всерьез в моих журналистских интересах - ну их нафиг.

По-другому тебе скажу. Я сам инженер, поэтому никаким "своим" инженерам я ничего говорить не буду. Я - инженер человеческих душ. Так-то. Но ты, Бадджа Су, забыла, что здесь стоят 30 человек "урбанотов". На измене. На кокаине хорошем колумбийском. И только невероятная осознанность Милосердного уберегает нас от того, чтобы какой-нибудь из этих утырков не нажал случайно, на нервняке, на спусковой курок. Да, и ты заметила, наверное, что я теперь Порфирьевича называю - "она". Сексизм? Не думаю. Просто ты ненавидишь баб! Так вот, я и не хотел портить тебе настроение. А сейчас ухожу - мир праху твоему, Господи. А мы с Никаром пойдём отдыхать.

Хватит прикидываться мужиком! Я тебя раскусил! Уже о делах… Давай, заводи! Грым! Приехали, значит… Выключи запись.

Никар! Грым! Это только два имени тех 30 ОМОНовцев. Пока ты не раскроешь все их имена, я никуда отсюда не уйду. Так и буду (Будду) лежать мордой в пол. А ты подумай о Милосердном. Всё-таки мужчина в летах. В гробу был бы похож на тебя. Жирный такой дяденька с огромным букетом цветов в руках. Такого букета даже не купишь нигде.

Милосердный вовсе не собирался ждать, пока ты назовешь всех по имени. Он взмахнул волшебной палочкой, и вы все трое оказались на необитаемом острове. А ты продолжаешь писать роман или давно уже спишь? Какая разница. Говорят, что один очень крупный писатель, даже и не приступал в текущий день к написанию своих английских научно-фантастических романов, пока не занимался сексом с какой-нибудь проституткой. Вот если бы я, на английском языке написал этот текст, с использованием двенадцати (или сколько там у них?) времён и инфинитивных оборотов, было бы всё гораздо понятней? Это ты про какую фразу? Ту, которую ты прямо сейчас пишешь? Россия во мгле? Ну, допустим. А ты к чему сейчас этот вопрос задала? И откуда ты знаешь, что я жирный? Ты что, слепой, что ли? Или просто со странностями? Может, ты кайфуешь на курсах маркетинга? Откуда такие знания?

Нет, не слепой! Я себя каждый день в зеркало вижу. Давай Цезарь, уж начинай играть свою роль сам! А то надоело за тебя все реплики говорить. Слушай, Милосердный, а мы одни на этом острове? Больше никого нет? Ну, если не считать вооон тооот немецко-фашистский крейсер, который скоро появится на горизонте и часа через два, они высадят свой немецко-фашистский десант, состоящий из 30 десантников, тоже немецко-фашистских. То да, одни. Слушай, а давай эту бабу сейчас на двоих трахнем? У нас ведь контекст - Любовь? Ты про узбечку эту? Нет. Хотя я иногда думаю, что там тайка какая-то сидит, в перерывах между массажами. Ха! Ну если тайка, то ты имей ввиду, что это может быть хорошо замаскировавшийся таец. Знаешь, современный мир таков, что женщин сейчас в основном, по вторичным половым признакам определяют. И нет, я имел ввиду, конечно, же эту Бадджи Су. Никто же за такое не посадит на цепь. Это твоя Звезда, тебе решать, где её трахать, хотя и контекст – Любовь. Ну вот, скоро и наш БТР появится.

Вот так всегда, как только появляются немецко-фашистские войска, сразу же появляется наш БТР, но он же не один появляется? Кто водитель? Кто командир? Водитель - Грым. Командир - Никар. И еще с ними 28 панфиловцев, которых я назову пофамильно. Клочков. Добробабин. Шепетков. Крючков. Митин. Касаев. Петренко. Есибулатов. Калейников. Натаров. Шемякин. Дутов. Митченко. Шопоков. Конкин. Шадрин. Москаленко. Емцов. Кужебергенов. Тимофеев. Трофимов. Бондаренко. Васильев. Белашев. Безродный. Сенгирбаев. Максимов. Ананьев. И тут Милосердный снова взмахнул палочкой, и мы вновь оказались в спальне Клеопатры. Тридцати ОМОНовцев не было уже рядом с нами. Это ты зачем сделал? Я не буду тебе отвечать! А напрямую отвечу автору этому, Уроборосу. Я тебя, идиот, спас от уголовной статьи. Часть 2 статья 354.1. Спасибо тебе, Милосердный, огромное спасибо! Таки мы всё-таки главную цель (подцель) выполнили - поимённо назвали эту тридцатку. Всего их было несколько тысяч, не меньше, и все живы. А потом ещё, наверно, каждый день появлялось по десять машин, которые въезжали в город и уезжали.

Вот здесь ключевая фраза - все живы. Милосердный, а давай, ты оживишь Клеопатру! И мы с тобой двух сразу баб трахать будем! Тем более, что Клеопатра и эта ваша Бадджа Су похожи, как две капли воды - не отличишь. Цезарь, я, конечно, Клеопатру оживлю. Вот прямо сейчас - смотри. Но трахать их я тебе не дам. Что ж ты такой озабоченный? Бабы давно не было? Да, найду я тебя бабу для секса, не переживай. Только путаешь ты, похоже, Любовь и Секс. Любовь — это прекрасный благоухающий цветок, а Секс — это почва. И, потом, Клеопатра, она ещё довольно молода. А секс совсем не зависит от возраста.

После долгих споров, оживили мы Клеопатру. И руку ей, отрубленную, приклеили каким-то только одному Милосердному известным квантовым способом. Клеопатра ожила, и они с Бадджи Су сразу же обняли друг друга и закружились в танце. Их невозможно было отличить. Мало того, что они похожи были, как близняшки. Еще и майки у них были одинаковые, с текстом, который вы прочитали несколько страниц назад. Стр № . Посмотрите. Милосердный сказал. А мы с тобой, Цезарь, сейчас начнём очень содержательную философскую и глубокую беседу. Бадджи Су повернулся к Вовке и спросил: – Что ты думаешь об этой женщине?

"Я так и предполагал, что разговор о мифической жене приведет именно к долларам". Бадджи Су оказался мужчиной? А Вовка-то кто такой? Пошёл Вон Вавилон? Или нет?  В психушке, где у вас этот какой-то хрен.

Знаешь, что, Милосердный. Давай, ты сделаешь Бадджи Су опять женщиной. И Вовку не будем вводить в ткань Романа. Милосердный ответствовал. Ты ж автор романа, а проще говоря - Бог. Сам и превращай его обратно в бабу. Цезарь стоял, открыв рот, думая, что Милосердный разговаривает сам с собой. Нет, ты не совсем прав, сказал, немного подумав, автор. Здесь ещё баба эта искусственная дописывает непонятно откуда взявшиеся слова. Портит (приукрашает) мне всю малину. Порфирьевна, ты ещё с нами? Суперсимпатичная женщина с серьгой-гвоздикой в ухе.

Видишь, какие они, бабы. Хоть искусственные, хоть резиновые, а всё кокетничают. Нехорошо, Сатра. Раньше ведь так… Думаешь, я не вижу? Может, они нас такими и сделали? Чтобы помочь тебе победить всех врагов? А?
Сатра – это слово, значение которого я опять не помню или забыл. Хотя, нет. Это - интернет-магазин сантехники. Пацаны - совершенно бесплатно вас, между прочим, рекламирую. А баба искусственная может быть и не бесплатно. Но это уже ваши с ней отношения. Я в них не лезу. "Один Жан-Поль Сартра лелеет в кармане", запел было Милосердный, прикинувшись пьяным. Потом, будто осознав что-то, посмотрел на Цезаря и сказал. «Ты видел когда-нибудь голого мужчину? Нет? Ну-ка, дай глянуть. Ну. Сам посмотри. Вон там, у тебя за спиной. Тоже в капюшоне. Думаешь, я не вижу?»
За спиной Цезаря в капюшоне стояла, естественно, Смерть. Она там стояла с самого его рождения. Но только сейчас Цезарь увидел её и ужаснулся. Так, значит, я сегодня умру? Он нежно взглянул на Милосердного. Клеопатра и Бадджи Су пели и смеялись, как дети. Затем они отвернулись, а Милосердный подошёл к ним и поцеловал руки. Цезарь понял, что сейчас произойдёт.
Отче наш, - начал было Цезарь, но осёкся. Никто меня еще никогда так не называл, смутился Милосердный, продолжая целовать руки женщинам. Инфаркт, инсульт, рак простаты? Начала перечислять Смерть, взмахнув для вида косой. Рак простаты - непроизвольно вырвалось у Цезаря. Боже, как больно, как больно! Пожалуйста, я не хочу так мучиться. Убейте меня! Добрые девчонки продолжали кокетничать с Милосердным. Цезарь перестал дышать. Смерть церемонно раскланялась с оставшимися гостями и покинула помещение. Гай Юлий упал на руки девицам, пожал им руки и утонул в их ласке посмертно. Голод, согласитесь, не самое безопасное чувство.

А сексуальный голод – это вообще отвратительное чувство и только лишь из-за того, что всё, что нужно, чтобы удовлетворить сексуальный голод, у тебя есть. Тебе не нужно искать ручей, тебе не нужно искать куст, на котором растут бананы. Всё – и ручей и бананы, всё находится внутри тебя. Поэтому никто не говорит тебе, что ты можешь себе это позволить, ты можешь найти его сам. Тебе не надо искать какие-то воображаемые объекты, ты сам ими становишься. Это как балетное танго. Ты должен внимательно следить за движением своего тела. Ты должен наблюдать, как по нему ходит ритм твоей внутренней музыки. И тогда, в твоей душе возникнут две новые струны. Одна из них будет ритмичной и простой, как ритм твоего дыхания. А другая – глубокой, как медленная музыка.

Заумно всё это и пошло. Вот что я скажу. Не знаю, как вы, а я себя очень неуютно чувствую в отсутствии главного героя. Давайте всё же оживим Цезаря, и мы эту порнушку уже вчетвером осуществим. Милосердный, ты не против? И Милосердный, и Клеопатра, и Су сделали вид, что не слышат меня, падлы. Выдумал их на три минуты – и такое обхождение. Просто стыд и срам. Придурки… Ждите: разбудим-ка всех вечером. Пусть спросят Шекспира. Он сегодня что-то неважно работает. Он всё время от них устаёт. Он ведь и писать-то перестал. Пишет только для декораций – и никогда про такое не говорит.

Тут Уроборос проснулся и такое вот выдаёт. У меня вот был тоже такой маленький рассказик про Ромео и Джульетту, где в конце рассказа выясняется, что это Ромео и Джульетта на самом деле выдумали Шекспира для того, чтобы он записал их историю перед их смертью и он записывал. Записывал! Записывал! Но в этот момент в комнате появился ты и всё испортил. Что ты натворил? В чём был твой план? Какая цель? Как ты можешь жить в мире, где действует такой дух? Где ты видел смерть? Ты видел кровь? Ты видел смерть в видении? Ты видел плач? Ты видел свист? Ты видел боль? Ты видел вкус смерти на своей душе? Ты убил ребёнка! Боже мой, как ты мог!

Я всего лишь записал историю, как выдуманный своими персонажами Шекспир записывает историю выдуманных им персонажей! И сейчас я тоже не вижу никаких гарантий. Нет гарантий, что это меня не выдумал этот Цезарь или этот умалишённый Милосердный, и я пишу этот роман, даже не подозревая, кто я на самом деле. Мало того, я даже не могу сам придумать свою первую фразу. Да, я вижу в своих снах что-то непонятное. Почему эта луна глядит на меня из моего телескопа? Хватит умничать, давай лучше трахнем их всех. А потом ляжем с ними в темной яме и будем плеваться друг в друга, пока они не умрут. Или я не умру.

А плеваться будем слюной изо рта или разными жидкостями из пиписок? Но это ладно, это не поможет уже никому, ведь никому нет дела, до того врём ли мы самим себе или рассказываем правду всему миру. Никто не знает, кто на самом деле пишет этот текст или может быть он вообще пишет сам себя. Никто не знает кроме меня (кто я такой?), как оживить Цезаря. Вот эти дикие взмахи волшебной палочкой, которые регулярно производит Милосердный, они точно не для меня. Ведь я могу воскресить его силой мысли. И никто, слышите, никто не посмеет сказать, что я вру. А если, кто и скажет, то его немедленно сожжёт на костре Святая Инквизиция. Это значит, что Милосердный и есть Великий Адепт. Вот так я выгляжу в их глазах – могу разговаривать сам с собой и делать всё, что захочу. Вот для вас он Великий Адепт. Для меня – обычный инженер. Но вы не волнуйтесь, лучше не забивайте голову этой ерундой. Вы нас тут не знаете, а скоро и не узнаете.

Это значит, если мы так и дальше продолжать будем, то нас и мама родная не узнает всех, потому что увезут просто в психушку и там доктор всем нам расскажет, кто здесь Великий Адепт, а кто просто так погулять вышел. Это – Вавилон, мы всё равно сгнием, вот увидишь. Ну чего ты там киваешь, что понял? Тогда доставай свой дневник. Может, хоть в нём узнаешь что-нибудь обо мне. В смысле обо мне и моих подвигах. Ну давай, не томи - садись, милый. Говори.

Скажу тебе сейчас, но ты сам напросился. «Негоро?! О нет, я не Негоро! Я капитан Себастьян Перейра! Слыхали? Или нет? Торговец чёрным деревом! Негоциант! Компаньон великого Альвеса!» Кричу: «Негоро!» И меня пинают ногами под зад. Кричу, и меня пинают ногами под зад. Кричу, и меня пинают ногами под зад. Слышу голос: «Как тебе не стыдно?..» Кричу: «Негоро! Негоро!» А в это время приставляют к тебе меч! Приставляют к тебе меч!
Приставляют к тебе меч! Так никто не пишет! Пишут так. Приставили к твоему горлу меч! Приставили к моему горлу меч! Пока я здесь разговаривал с этой штукой сам с собой в моих мыслях, Милосердный приставил к моему горлу меч, он был не в себе, он кричал мне: Открой ворота! Кто стучит в ворота этой темной ночью? Пойди узнай, кто делает это? Я вежливо пытался объяснить ему, что я не могу подойти к воротам и задать этот вопрос. Я всё же, гость здесь. И гораздо правильнее будет, если к воротам подойдёт Клеопатра и спросит. Да и с какой стати царица сама пойдёт к воротам, есть же охрана. Охрана перебита вся – громко воскликнул Милосердный. Из-за стен дома он оглядел двор. Охранники всё ещё сидели на ступеньках. Милосердный заметил одну странную вещь. Он вдруг подумал, что календарь опять поменяли с сентября на март. На дворе стоял июнь. Ворота были открыты настежь. Было ясно, как день. Здесь, как всегда, решили устроить праздник по случаю Великой Победы. В одном углу двора стояли два человека.

Рассвело. Самое время было крикнуть что-то типа. Елизавета Бам!!! Нет, вот это уже слишком! Надо быть хитрее, надо быть действительно умнее. Ну, расскажи как? Помнишь, как мы сидели вечером в кустах и мечтали? Прямо как это делают все без исключения режиссёры. Например, такие, как Кастанеда… Сейчас мы соберём всю свою силу, и всё само собой всплывёт. «Пением без слов, но с музыкой словами».

Ну, про режиссёров я всё знаю. И не только про Кастанеду. Про Джеймса Джойса, который снял фильм «Броненосец Потёмкин» я почти всё знаю. Ведь он родился в один день со мной, правда я родился на восемьдесят четыре года позже. И мы сейчас сделаем так, как сделал он. Запустим в наш роман толпу разношерстного народа и посмотрим, что из этого получится. Подумайте, что это за фильм вы будете снимать с участием миллионных масс? И кому достанется гонорар, кроме наших людей? Да никому. Потому что таких кинокомпаний, как «Минотавр», не существует. И единственное, что мы можем предложить этим собравшимся, так это спейсмент! Вот такое у нас положение в технологическом мире. А с чужой точки зрения он даже не актуален.

Так у меня уже готовый сценарий есть. Там всего одна главная героиня, транссексуалка с сиськами. Ну вылитая Су. И еще 10-15 второстепенных героев, которых к концу фильма всех убивают. Но мы уже несколько страниц оживляем Цезаря. Это, для таких всемогущих существ как мы, просто позор. Вот и оркестр старого Орлеанского джаза, который под окнами разучивает какой-то весёлый похоронный марш, не даст соврать. Как там воскрешают людей? Какое заклинание? Раз, два, три! Ёлочка зажгись! Ох! Как же больно! Ой, мама, мама, убили! Мамочка закрой меня от света! Мама, Мама! Мамочка закрой меня! Ох! Ой! Ой! Ой! Ой! Ох! Ой! Ой! Ой! Ох! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой! Ой!

Цезарь ожил с этими вздохами-охами. Он не совсем понимал, что вокруг происходит. Он не видел уже ни Милосердного, ни Клеопатру, так как помещение заполнили толпы революционных солдат и матросов. Все ждали, когда выступит Ленин. Здесь было не только собрание, но и митинг-концерт. Всего в зале находилось около двухсот человек. Когда они закончили петь, на эстраду вышел Красин. Он подошел к микрофону и заговорил низким басом: «Владимир Ильич! Мы рады приветствовать вас на нашем митинге… Вы смотрите на нас и видите ровно столько же, сколько и весь мир. У Вас есть масса вопросов к нам или к товарищам нашим… Но надо знать, что все ответы надо получать у самого Ильича».

Ленин вышел к микрофону летящей походкой. Видно было, что он сильно пьян, но несмотря на это, улыбка не сходила с его губ. Он обвел невидящим взглядом зал и поднял руку. Аплодисменты стихли. Было слышно, как за окном Орлеанские негры играют «Интернационал». Товарищи! Прекратите курить пожалуйста! Владимир Ильич не переносит табачного дыма! Краснов крикнул в зал без микрофона. Все быстро затушили самокрутки. Товарищи! Неожиданно закричал Ленин. Социалистическая Революция, о которой так долго говорили большевики, совершилась! Ура! Вперед, товарищи! Ульянов и Ленин! Дзержинский и Калинин! Ура Рабочему классу! Ура Рабочему классу! Ура Рабочему классу! Ура! Ура Рабочему классу! Ура! Ура Рабочему классу! Долой буржуев! Да здравствует Рабоче-Крестьянская Красная Армия!! Долой капиталистов!!! За Свободу и Мир!!! Ура Рабочему Классу! Ура! Ура! Ура! Ура Рабочему классу!

Стало понятно, что Ленин так может говорить без перерыва несколько часов, как Фидель Кастро, поэтому Краснов вежливо увёл Ильича со сцены. Солдаты недовольно зароптали. Матросы снова закурили. Краснов вернулся на сцену уже без Ленина. Несколько человек недовольно засвистели. Подождите, товарищи! Покурите пока. Спокойно продолжил Краснов говорить в микрофон. Сейчас перед вами выступят заслуженные артистки стриптиза. Зал одобрительно загудел. Цезаря обхватил кто-то за плечо. Это был Севастьян, но Цезарю приятнее было думать, что это была Клеопатра, ну на худой конец Бадджи Су. Цезарь незаметно достал из-под стола темно-фиолетовую бархатную коробочку, на которой лежало несколько брусков копченой грудинки. Цезарь поставил коробочку на стол. Появились артистки и стали раздеваться. Через секунду на сцену выбежал абсолютно голый Ленин. После первого откровенного вида Володи Ульянова, Цезарь почувствовал откровенное возбуждение – казалось, над его головой разлилась такая тьма, что ни света, ни тени не было.

Пойдём в  туалет, выпьем! Неожиданно предложил Севастьян, все ещё стоявший рядом с Цезарем. Милосердный где-то раздобыл три бутылки отличного вина «Кавказ»! А бабы с ним? Спросил его Цезарь не сводивший глаз с Ленина, которого пытались увести со сцены Дзержинский с Калининым. А зачем нам бабы? Бабы нам не нужны! Тем более, там всего три бутылки. Нам самим мало будет. Как бы не пришлось ещё раз в магазин бежать. Это Севастьян сказал. А зачем в туалете бухать? Давай здесь выпьем! Цезарь вполне резонно предложил. Хорош, а? Севастьян пошел в туалет, увлекая за собой Цезаря. Посмотри, сколько здесь нахлебников. Сейчас начнут оргию устраивать. У нас их целая рота стоит. Друзей сейчас вызовут. Что теперь делать? Разобиделся Цезарь. Подумал. За что здесь деньги платят? А вот за то, что водку вместо апельсинового сока пьют. Посмотри туда, где Надя стоит. Ты ее любишь или нет? А почему она с этим Зюзя на сцене? Да потому что он в жопу с девочкой целуется.

Несмотря на эти невеселые мысли, Цезарю показалось, что они довольно быстро дошли до туалета. Севастьян зашёл зачем-то в женский, но несмотря на довольно странную ситуацию, Цезарь немедленно зашёл следом за ним. У окна стоял Милосердный. Почему он не снял ещё свою корону из перьев? Подумал автор. В туалете мерзко пахло, на полу валялась туалетная бумага и вырванные из какой-то книги листы. Цезарь вдруг подумал, что эта та самая книга, которую ты сейчас читаешь, читатель. Он усмехнулся, поднял с пола первый попавшийся лист и прочёл. «Несмотря на эти невеселые мысли, Цезарю показалось, что они довольно быстро дошли до туалета. Севастьян зашёл зачем-то в женский, но, несмотря на довольно странную ситуацию, Цезарь зашёл следом за ним. У окна стоял Милосердный». Телепатия — догадался Цезарь. Милосердный стоит, а у окна стоит Милосердный, может быть, он тоже бледен? Поднял с пола другой листок. Читаю дальше — «Милосердный продолжал сидеть на своем троне, его глаза были полуприкрыты. Вдруг он узнал меня, и его лицо исказилось гримасой ненависти. Он взмахнул короной и вдруг сильно швырнул её об пол. И тут же громко закричал. И ещё много раз. А когда я подбежал к нему, он поднял руку и два раза ударил меня по голове. Я упал. Дальше опять пошла игра в смерть. И я не знаю, какой порядок в этих партиях». Вот это моя собственность, подумал Цезарь.

Зачем ты меня ударил, Милосердный? У нас же там всё так хорошо. Мы вот-вот начнём пить портвейн. И вот мы сейчас в новой книге без начала и конца. Ты читал её с начала? Кто её автор? Тоже Роман Уроборос? Кто разорвал эту книгу и разбросал листы на полу женского туалета? У тебя есть ответы на все эти вопросы? Я знаю. Но тебе ведь неизвестно, что там было раньше? А где находится сейчас сама книга? Это был просто лист бумаги. Ты знаешь, сколько он весит? Просто кусок бумаги. Ты же в этот дом хотел попасть? Ты хоть знаешь, куда ты хочешь попасть, Милосердный? Меня в школе дразнили по имени, и я всегда знал, кто меня так называет. Ты не имел права так со мной поступить. Ты меня чуть не убил. И если ты ещё раз меня ударишь, я скажу всё то, что скажу. Ты не понимаешь, о чём я говорю… Тебя ослепили очки с белыми дужками, Милосердный.

Милосердный в своей короне из страусиных перьев выглядел комично. Плюс он ещё надел зачем-то эти очки с белыми дужками и с плюсовыми диоптриями. И он до сих пор не снял алый плащ, хотя в тронном зале было достаточно жарко из-за огромного количества факелов, висящих на стенах. Кроме Цезаря и Милосердного в огромном зале никого не было. Кто написал эти строки, которые сейчас переписывает этот Уроборос? Вот главный вопрос, который мучает меня. При чём тут Уроборос? Хотел бы я знать, кто ещё такой этот Уроборос, на которого так похожа история моей жизни и смерти? Смерть здесь никого особо не волнует, а вот жизнь – это точно. Поэтому от комментариев воздержусь. Объясню, что тут такое Смерть: это когда тебя подкармливают какой-нибудь дрянью под влиянием радости – иначе это никак не назвать.

Я говорю Милосердному. «Милосердный, - говорю я ему, — давай вернёмся туда, в женский туалет, и начнем, наконец уже, пить этот портвейн «Кавказ» втроём с Севастьяном!» – Давай, - как ни в чём не бывало ответил мне он, - прекращай читать эту книгу и вернёмся вместе. Тем более, что меня здесь нет. – Как называется та книга? – спросил Цезарь. Там про любовь, - ответил я. – А про что же ещё? – А! Про любовь! – воскликнул Цезарь. – Тебе знакомо имя Гаргантюа? – Да как сказать. То есть я хочу сказать – не совсем знакомо. Но это я и сам знаю. Кто же не знает имя Гаргантюа, если он так известен? Да, это он. Самый великий и могущественный из всех живущих на свете! Это ты, Цезарь, открыл ему секрет управляемого солнечного затмения. Теперь тебе следует нам о нём рассказать! – Как и о чём рассказать? – спросил я. – О солнце, - ответил Цезарь. – Но прежде я должен тебя предупредить… – Говори! – приказал я. – Говори! – сказал Цезарь. – Сначала я тебе обещаю, что никогда не буду читать эту книгу.

Потом повествование прерывается, скорее всего листы разорванной книги были раскиданы по полу в хаотичном порядке. Думаю, сам Гаргантюа не раскидал бы эти страницы хаотичнее. Цезарь не запомнил номер предыдущей страницы, но с этой страницы он решил их запоминать. Номер страницы – 88. Наверху ни имени автора, ни названия произведения. Некоторые книги так печатают. И самое интересное вот что. Эта страница, она описывает последующие или предыдущие события? Цезарь начал читать. «Во сне он увидел Анну. Они шли вместе с ней к незнакомому дому, и он напряженно думал. Напряженно спрашивал сам себя. Может быть, прямо сейчас, надо поцеловать Анну и решить раз и навсегда все вопросы? Когда они вошли в дом, он увидел блестящие глаза Анны и услышал её голос: „ Антоний, поцелуй меня!“ Он так и сделал, и теперь любовь к Анне была в его сердце. Что было потом – он помнил смутно. Анна развела руки в стороны и сказала: „ Что же ты медлишь?“ И тогда Цезарь поцеловал её в лоб и всё остальное стало ясно». И тут Цезарь проснулся.

Встал с кровати. Настроение было так себе. В квартире, где он находился, было темно. Он, конечно же не помнил, что происходило вчера. Он также слабо понимал, где он находится. Но сейчас всё это было не важно. В голове у Цезаря постоянно крутились слова Анны. «Антоний, поцелуй меня!» Какого чёрта она называет меня Антонием? Ведь я - Гай Юлий. Не найдя ответа на этот вопрос, он пошёл на кухню, где увидел сидящего там Митридата. Он поднял глаза. Антоний продолжал спокойно уплетать курицу, не обращая никакого внимания на Митридата. После еды, он некоторое время неподвижно сидел на стуле с вытянутой вперёд ногой, руки в карманы. Наконец, Антоний поднялся из-за стола и покинул кухню. Митридат мгновенно вскочил и бросился вслед за хозяином. Было уже далеко за полночь, и идти в темноте было крайне страшно. Придя в комнату, куда он только что зашёл, Антоний подошёл к столу и взял подсвечник. Зажёг свечи.

Антоний! Громко крикнул Цезарь. Курить есть? Возьми там на холодильнике. Отвечал Антоний. А спички? От газа прикури. Цезарь затянулся «беломориной», закашлялся от крепкого дыма. Увидев на столе недопитый стакан пива, он машинально выпил его до дна. Антоний зашёл на кухню с зажжёнными свечами, поставил подсвечник на стол, но присаживаться медлил. Где в это время находился Митридат, мы не знаем. Мне сейчас приснился сон, - начал Цезарь, - я занимался сексом с Анной. Но она почему-то называла меня Антонием. Не знаешь почему? Представь себе. От «себя» она никак не хотела отрекаться. Говорит, я и есть тот самый Антоний. Но это не она такая, а я такой же. Вдруг приходит сон. Будто бы мы вместе смотрим старый черно-белый фильм. Зрелище действительно производит неизгладимое впечатление. Кто-то берёт меня за плечо и разворачивает. Это - Анна. Она спрашивает, а я говорю, что она мне не Анна и никогда не была, - и она вырывается. Видел бы ты, какие у неё глаза! В жизни ни у кого таких не было. И вдруг она говорит: я - дочь Митридата.

- Митридат! – кричит Цезарь (или Антоний) достаточно нервно, - потрудись дать объяснения. – А какие объяснения, - мямлит из темноты Митридат, - мы все старше Анны на двадцать лет. Каждый из нас мог бы стать её отцом. – Не путай времена, - поправил его Антоний, - не мог бы стать, а мог бы быть. Кстати, никто не знаком с матерью Анны? Как её имя? Тиберия или Тина? Или ты вспомнишь, наконец, про все эти вздорные пьесы и хоры в твоём идиотском театре? Хорошо, не надо. Назови ей её настоящее имя. Она твоя рабыня. Скажи ей, что она теперь моя жена. Давай, Митридат. – Конечно. Сейчас. «Ты садись, Сара, - любезно сказала Клеопатра, указывая на пустующее кресло напротив себя. – Садись».

Начиная со слов «Ты садись, Сара…» пошла уже 14 страница. Так. «- Ты. Садись, Сара, - любезно сказала Клеопатра, указывая на пустующее кресло напротив себя. – Садись. Жизнь скоротечна, видишь ли. И прожить её надо так… Сара жестами на языке глухонемых сказала ей – «Хватит гнать шнягу не по делу. Зачем звала?». Ты присядь, любезная, разговор долгий будет, - нахмурилась Царица, - и не смей впредь меня перебивать. Ты поняла? Сара жестами показала, что поняла. Ну что ж, - почти ласково, но отнюдь не мягче ответила Клеопатра, - спрашивай, раз так просишь. - Что за вопросы? – спросила Сара. - А ты сядь и расскажи мне, что тебя так интриговало в нашем недавнем разговоре… А то уже скоро полчаса… - И что же ты хотела узнать? - терпеливо спросила Клеопатра. - О том, что называется великим женским секретом, - сказала Сара. - И что ты, собственно, за женщина, чтобы держать его у себя в квартире? - спросила Царица. - Нет. - Нет, - ответила Сара. - Ты за этим меня и вызвала? Выставка замков (ударение на букву «а»)? - Ну да. Я это уже сто раз объяснила. - Почему именно замок (ударение на букву «о»)? - удивилась Клеопатра. - А почему бы и нет? У вас ведь их сотни… Что, и на картинах? - спросила Сара. Ты просишь сказать, что ты думаешь, - сказала Царица, - и не пояснить ничего. Ты же сама мне говорила, что имеешь право узнать ответ. Клеопатра вздохнула. - Знаю, - сказала она. — Это твое право. Но ведь ты сама мне его и предложила, не так ли? Сара фыркнула. — Вот именно что предложила, - сказала она. - И ты должна меня разочаровать. Я не хочу знать, что ты за человек. «Почему?» —спросила Царица. - Потому что ты этого и не хочешь, - ответила Сара. - Тебе нравится, что ты за женщина? Да, или нет? - спросила Царица. Сара задумалась. - Ты будешь удивлена, - ответила она. - Да, конечно, и даже слегка обидишься. На самом деле, я уверена, тебе нравится то, чем ты занимаешься. Но в то же время, всё время возникают два совершенно разных образа. Один — это то, чем ты занимаешься. Другой - то, чем ты никогда не занималась, - просто ты никогда не видела этих глаз. Мне кажется, одна из этих форм соответствует третьей.

Кровь из глаз. Из этих глаз. Две женщины разговаривают, но о чём они разговаривают, постороннему наблюдателю не понять ни за что. И только женщина может так писать. Вроде слова понятные, а смысла их никому не дано уловить. Так думал Цезарь, так учит нас Коммунистическая партия, всегда выполнять… Лезут же идиотские мысли. Я уже устал их записывать. Тем более я не могу уже различить, кому принадлежат эти мысли и голоса. Раньше мне казалось это очень важным: знать, кто сказал эту фразу, а кто эту. Вот мысль Автора, а вот цитата. А вот вообще описание природы. А вот весь этот текст, который ты только что прочитал, он вообще из какой книги, ты как думаешь? В руках у Цезаря появилась 111 страница. Что там написано? А вот – «Император». Прямо над подписью. Ну, во всяком случае, так звучит по буквам. «А» не подставляется? А, точно. Вот. Есть. «Август». Тоже «Август». А в этой фразе вообще что-то не то. А что именно не так? А вот что: «После смерти Сатурнина на престол вступил Секст». Спасибо, что напомнил. Всё, внимательно! Кто там есть сзади? Кажется, Озирис. А… Озирис. А слева – Колизей, Циклопы. Всё понял. Добрый день. Вот когда ты, Цезарь, выходишь из дома, вот тогда ты просто Цезарь. Значит, так нужно говорить: «Император». Значит, так. Вот что делает Цезарь, когда гуляет по Риму. Сначала он едет на колеснице, где сидит Нептун (Нептун – это кучер), которому Цезарь ничего не говорит. Озирис ты ведь его видел? Вот тогда ты начинаешь хихикать. А у тебя самого опять есть тело. А чего это ты так уставился на меня, Цезарь? Хочешь сказать, что не хочешь стать Октавианом? Ну и зря. Тем более, что Октавианом ты уже стал. А ты всё-таки хотел стать Кассием. Так вот, теперь ты - Кассий! Разве это плохо, Цезарь? Давай тогда поработаем над новой главой.

Если всё же набраться смелости и проанализировать этот текст от начала и до конца, то он покажется набором слов, лишенным всякого смысла. Но если приглядеться повнимательнее. Цезаря именуют здесь, то Октавианом, то Кассием. Точнее, пытается Некто присвоить ему «чужие имена», назвать его Чужим Именем. Какую цель преследует здесь автор этого опуса. Зачем путает читающего читаемый? Подводит куда-то. Это ясно, как день. Вот сейчас мы добрались до самой кульминации нашего повествования. Сейчас что-то очень важное будет сообщено читателю. Немая сцена. И показал ему «фак»! И еще несколько неприличных жестов на языке глухонемых присовокупил. И плюнул в экран. Тьфу! Сам плюнул в экран, и теперь должен за это заплатить каждый второй? Давай, кто ты и что ты такое? Задавай свой вопрос, дружище призрак. Покажи, что ты можешь сделать, и прочувствуй всю прелесть, которую можно ощутить в таком испытании. Ты можешь весь экран испачкать, если захочешь. Но это не будет иметь значения. Лучше с самого начала испытать это, и не жалеть о потраченных днях. Так легче понять таинственную причину того, что происходит сегодня. Сейчас ты узнаешь, каков будет следующий шаг, который сделают твои мысли. Проникни и почувствуй себя мудрым мудрецом прошлого. Что ты можешь понять, не зная его имени? Он, конечно, всемогущ, и знает всё наперед. Но тебе не следует поддаваться своему неведению. Начинай думать именно так. Не останавливайся на одном месте и не отвлекайся на ненужные вопросы.

Хорошо. Цезаря не существует на самом деле. Он – плод моего воображения. Я, например, мыслю, следовательно существую. Я сейчас стучу по клавишам. На экране появляются буквы. А ты мыслишь? Ты существуешь? Это твой мир? Если так, то зачем ты его создаешь? Зачем ты показываешь его нам? О чём ты там думаешь? Можешь не отвечать. Ты даже не сможешь об этом узнать, потому что всё будет кончено. Понял? Хорошо. Повтори. Переверни страницу. Вот там буквы. А здесь, наоборот, тоже буквы… Значит, ты видишь её? А? Чувствуешь её? Ощущаешь её? Ты её видел? Кого её? Она в тебе? Ты видишь её в себе? Так вот, значит, как это происходит… Даже не верится… Программный код. Текст. Игровой код. Инсталляционный шаблон. Всё это ты создаешь сам… Ты не видишь, а читаешь. Ты сам всё создаешь. Ты для неё… Проиграл? Победил? Кончилась игра!

Не знаю, как вам, а мне страшно становится от этих слов. Смысла я в них не вижу, понять не могу. Но ужаса они нагнали. Я решил вам побольше свободы дать. Ослабить контроль. Давайте упражняйтесь! Давай! Слейся с Потоком! Растворись в Мироздании! Не позволь ей пресечь наше единство! Запомни, повторять ничего не буду. Ты слышишь? Я только что сказал тебе мысленное слово, из-за которого ты не сможешь уйти. Ты всю жизнь будешь смотреть на меня, как Бог на своего слугу. А я… Ты понимаешь? Я буду давать тебе одновременно разные инструкции. Вот эти я тебе дам. Тебя будут готовить и обучать правилам мироздания, а я буду передавать тебе каждый день знания. Разные инструкции. Понял? Понял. Что дальше? Если тебе всё ясно, прочти это сам. Выбери себе наиболее логичный совет. Или проверь свою систему. Правильно я излагаю?

111 страница давно уже закончилась. Я ту историю с Цезарем поставил на паузу. С мировозренческими вопросами всё больше разбираюсь. И совершенно спокойно могу себе представить, что вот то, что я сейчас пишу, больше ни в одной книге не написано. И никаких вопросов больше. Только действия. Правильно я излагаю? Браво, браво. Теперь можно и на природе остаться. Завтра у тебя будет самоизоляция. Как насчет того, чтобы на Луну слетать? Там знаешь сколько народу? Ни одного журналиста. Пойдём, посидим! А сегодня вечером поедем к морю. Ты ночью совсем пропадаешь. Когда свет в окне загорается, а за окном даже ветра нет, это - чудно. И днём ещё замечательно. Но в этом году особенно. И очень красиво будет. А потом съездим в Сан-Франциско, там к юбилею моряков памятник поставили. Не знаю только, откуда он берётся. Такая форма, такого цвета… Мы на край света поедем. Ты просто будь собой. Не смотри по сторонам — никакой наблюдательности. Даже не слушай. Ты как танк, что на параде. Лучше без всяких мыслей дай залп. Выбрось это из головы. Ну что? Поехали? А? Или сейчас еще рано?

Рано, конечно. Роман кто за нас дописывать будет? Пушкин? Или Достоевский? Какие вы. Разбогатеете, вот увидите… А я, понимаете ли, как бы для этой книги проходил срочную. Не такой уж я и романтик, чтобы в бой идти. Да и страшно там оказалось. Мертвецы там все, сволочи! Уже их и по мордам били. Потом попал я в медсанбат. А потом в рембат, чтобы поближе к «техническим» и боевой части. В технический батальон нельзя, у них там страшно стало. Нам-то чего бояться.

Значит так. Как ни крути, как ни агитируй за любовь, а мертвецы всё-таки появляются. Сволочи мертвецы, как ты метко подметил. А ведь договаривались писать о Любви. Что, не получается? Ну давать писать книгу о дружбе! О настоящей мужской дружбе. Всё, как мы любим. А они лезут в голову и рассказывают, как они друг друга били, а потом лежали и думали: «Что за чёрт. Что такое эта война?» Ты тут ни при чём. Ты на стороне глупых мертвецов, а это серьёзная политическая акция. Да, и скажи. Почему вы во Франции призываете к честности? Ты думаешь, мы там все умные? Не все… хотя некоторые… Не хочу тебя обидеть… Но ведь во Франции каждый день совершается по 18 убийств. Хватит об убийствах. Давай о дружбе. Почему в мире так мало людей становятся друзьями? Ты почему хочешь стать моим другом? У тебя голова уже здесь, а до друзей ещё ехать и ехать… Вот увидишь, что всё будет хорошо, как раньше… Они правда друзья? Они тебе расскажут всё? Может они любят тебя?

Меня, кстати, два друга ждут в женском туалете. Помнишь ещё? Милосердный и Севастьян с тремя бутылками прекрасного вина «Кавказ». А я здесь завис после того, как начал читать эти магические, разбросанные на полу страницы, а сейчас я вообще попал в какое-то внекнижное пространство, в котором бог весть что происходит. И мало того, я выбраться отсюда туда, к моим друзьям, не могу. Подумай, как нам выбраться отсюда? Хочешь, я тебе дам свой мобильный? Я тебе покажу, где тут туалеты, подожди секундочку. Давай! А Севастьян делает мне грозное лицо и стоит, как показалось мне, в коридоре и улыбается. Потом он сказал: «Пока, я поехал в магазин». И ушёл. А я отправился в туалет и пытаюсь позвонить Севастьяну. А где Милосердный? Я не знаю где он. Я думал, он пошёл в женский. Поищи его там. Я перезвоню тебе, обещаю. Только ты постарайся не задерживаться. Ну что ж… Да… Я вернусь… Только ты подожди минутку. Вот это всё. Да, ладно. Я подожду. Главное, всё-таки чтоб ты остался жив. И пожалуйста не молчи – говори громко и отчетливо. Особенно в телефон. Обещаю. Никогда в жизни не забуду этого… Спасибо. Как только твой телефон зазвонит, ты сразу ответишь, понял?

Милосердный стоял у окна, пил небольшими глотками из бутылки рубиновое вино. Казалось, он только что увидел Цезаря. Обрадовался. О, Цезарь! Ты вернулся! Молодец! Так быстро? Тут уже настал черёд Цезаря удивиться и начать задавать вопросы. «А чего вы без меня пить начали? Где Севастьян?» Севастьян поехал в магазин за закуской. Извини, что пить без тебя начали, дорогой. Ну подойди, обними меня. Сейчас напою тебя сладким обжигающим портвейном. На, выжри! Что? Что ты смотришь на меня? Что там у тебя произошло? У тебя в глазах немой вопрос, о, Император? Спрашивай. «Как звали мать Анны?» Ах да, помню. Анна… Ты всё знаешь. Лучше бы ты мне сам это сказал. Нет, ты всё и так знаешь. Знаешь? Уже знаю. Так ты расскажи. А то… Вот, бери мою кружку. Ой, какая картинка на ней нарисована, как красиво и порочно. Как лилия в огненном венке в волшебной сказке. А может, на дельфина похож? Не на дельфина, на дракона. Только буквы по-другому закручены. Ну что, братец, давай за наше лучшее будущее! За жизнь вечную! Ооо, вот так, какой ты у меня мужественный и всё понимающий. Ведь ты не будешь против, если я тебя поцелую?

- Я буду против, - сказал Севастьян, который неожиданно появился с авоськой в которой лежали три батона свежайшего белого хлеба, - я сам бы с удовольствием его поцеловал, но Уроборос этот, падла такая, говорит что-то типа того «я в своем романе этого никому не позволю». Милосердный шутливо погрозил мне пальцем. «Ну автор романа здесь, предположим, не один. Я еще, как минимум одного знаю, сейчас я его спрошу». Милосердный был слегка пьян, так как успел в суматохе выпить бутылку в одну харю. «Слышь, Петрович, или как тебя там? Можно я Цезаря поцелую?» «Давай», - милостиво разрешил второй писатель. «Знаешь, я тоже вчера в автобус попал – он на меня такими глазами смотрел, - он помолчал и добавил. - И не поцелуй его». Милосердный побледнел. «Я понимаю, - тихо сказал он, - мне это только показалось, но ты прав, любовь — это не на войне, любовь — это внутри». Писатель молча улыбнулся. «Ну так что, поцеловать тебя?» «Да», - ответил Милосердный, беря писателя под руку и проходя за ним в коридор. «Смотри», - сказал писатель. «Подожди», - сказал Милосердный. «А вдруг я тебя отпущу?» - спросил писатель. «Не бойся, - ответил Милосердный, - я тебя с собой заберу». Милосердный остался в коридоре, а писатель, выглянув из окна и убедившись, что всё в порядке, вышел из подъезда и сел в машину, проехав несколько метров, не доезжая до Тверской две остановки.

Ну и каково это, зайти в собственный роман и прогуляться там с персонажами? Расскажи. Да, знаю я про эту пятую колонну — предположительно, там тоже разработали систему защиты от фантомов. Но эта система у них не получилась. Дальше? Дальше я хожу по разным каморкам, разговариваю с владельцами и живу в этих комнатах, пока новая редакция романа не раскрывает мне моих героев. А дальше? Дальше я продолжаю ходить по комнатам и беседовать с их владельцами. Вот так… Так кто же они такие, эти персонажи? Кто? Мы их видим? Да? Конечно. Мы же и делаем их жизнь невыносимой. Так зачем? Зачем мы с ними разговариваем? Я думаю про себя и повторяю: зачем, зачем мы с ними разговариваем? Вот и как объяснить им, если они сами этого не понимают? Они станут нас интересовать? Кто это им будет интересен? Ведь так? Ну да. Вот только умный человек давно бы заметил — зачем мы с ними говорим? Пусть их так даже никак не зовут. Они всё равно нас будут интересовать. Зачем мы с ними разговариваем? Чтобы что-то у них купить? Купить? А зачем? Зачем мы с ними разговариваем? Да потому, что они говорят со мной о том, что они делают с этим для нас… Нет, нужно просто говорить без этого. Вот так я буду делать на следующей странице. Я перестану говорить. Они перестанут говорить. Ну и что дальше? Вот и всё!

Цезарь заговорил. Вот мы тут выпивать просто собрались. По-дружески поговорить, стать чуть пьяными. Подумав, он продолжил. Может быть, открыть какие-либо новые законы Мироздания. Севастьян, ты закуску купил? Купил. Реж. А чего её резать. Ломай хлеб, да ешь. И пей вино. Я вот, опять продолжил Цезарь, с Милосердным пить не буду. Он не друг мне. Он целоваться лезет, хотя и не пьян ещё. Милосердный сделал виноватую рожу и сказал. Да не бойся ты меня. У меня даже члена нет. Я -  как Кен. Хочешь покажу? Не надо. Резко Сказал Севастьян. Давай лучше выпьем. И передал открытую бутылку Цезарю. Давай на «ты»! Как в последний раз в школе! Начал было Цезарь, но, увидев улыбку Севастьяна, вспомнил, что у него друга уже нет. И стал пить. С юмором отметил в то же время, что такие хорошие ребята, как Севастьян не вымерли, а обосновались в Москве. Этот мир был настолько счастливым, что обычный человек просто не мог себе представить, как будет спать в этой золотой клетке — так мирно лежал вечный туман, в котором нельзя было различить ни одного предмета. Этот мир так прекрасен, что невозможно поверить, что где-то есть другой мир. Тем более, не говоря о его обитателях. Если посмотреть вокруг, то даже очень дорогостоящая на вид машина даст слишком мало шансов на лучшее будущее для своих маленьких частей.

В туалет зашел полуголый Ленин и сказал. Мужики, тут девушки в туалет хотят. Пускай в мужской идут, весело ответил Севастьян под смех своих собутыльников. Ленин вышел и крикнул кому-то. Идите в мужской! Потом вернулся, стрельнул сигарету, закурил, затянулся с удовольствием и сказал. Вас там два типа разыскивают. «Типа» он проговорил с ударением на «а». Одного Антонием зовут, а кореша его – Митридат. А баб с ними нет? Подозрительно спросил Цезарь. Баб нет. Продолжил Ленин, но Митридат несёт в руках две бутылки водки. Вот, хороший мужик Митридат, даром, что грек – Цезарь пропел, - зови их сюда, это мои друзья. Милосердный, ты же их знаешь? Меня все знают, почему-то шепотом сказал Милосердный. В дверях появились Антоний и Митридат. Цезарь моментально поднёс к их лицам ладошки, и по ним прошла электрическая искра. Они не выдержали и попятились. Цезарь с облегчением перевел дух. Митридат немедленно стал рядом и вынул из кармана верёвку. Митридат напряг мускулы и побежал к лестнице. Антоний и Митридат не заставили себя долго упрашивать. Они вскочили на лестницу и скрылись за поворотом коридора. Цезарь следил за ними с видимым безразличием. «Ну так – натерпелись, подлецы, - подумал он, - и куда теперь, умаслить? Вдруг сами понёслись.» Цезарь стал подниматься вверх. Ноги не слушались его. Сердце тяжело билось где-то в районе желудка. Немного отдышавшись, он поднялся на третий этаж и вошёл в отведённую ему комнату. Здесь он застал Антония и Митридата. Увидев Цезаря, Митридат сплюнул. В его взгляде не было и тени улыбки. Цезарь понял, что на сегодня всё кончено. Пока он размышлял над этим, Антоний подошёл к нему и что-то шепнул на ухо. Цезарь повернулся и молча вышел из комнаты.

Когда эти трое вышли из туалета, там воцарилась мёртвая тишина. Первым нарушил молчание Ленин. П-п-парни! А ма-ма-маожно я с вами па-па-паобухаю тут немного? Он не картавил, как обычно, он немного заикался. Милосердный оживился. Давай выпьем на брудершафт, сказал он и двинулся в сторону Ильича, протягивая ему одновременно бутылку портвейна. Тот, немного смутившись сказал, однако, что с такими пидорасами пить он вообще отказывается, в результате чего началась вялая потасовка, в которую был втянут и Севастьян, и вернувшийся Цезарь. Постепенно все расслабились. Первый, кто выпал из реальности, был Ленин, который уже успел порядком изгадить свои белые штаны в грязи. Ленин упал на пол, потом встал, громко хлопнул дверью, сильно ударил по ней кулаком, а затем обратился к окружающим с речью. Он говорил примерно следующее: «Товарищи! Я по своему образу и подобию не имею никаких моральных ограничений! Так как я происхожу из грузинской семьи, то для меня это не представляет большого значения, так как у меня в детстве была нянька, которая обучала меня левитации. Я учился, и мне очень понравилось левитировать, но я с детства знаю, что строить воздушные замки и заниматься этим перед танками — не мое дело, поэтому в прошлой жизни я был только оруженосцем у царя Соломона, который наставил меня на путь истинный. Поэтому, товарищи, я не имею моральных ограничений. Так как я не люблю клянчить у вас пищу, когда её нет, я сделаю исключение, и сделаю это сам. Итак, вы, товарищи, будете есть то, что дают». Все засмеялись.

Милосердный извинился перед Лениным и поцеловал его в лысину. Обнявшись, они выпили на брудершафт. Причем Ленин после того, как допил свою долю, попросил у Милосердного корону из страусовых перьев. Милосердный водрузил корону на голову Ленина и начал танцевать вокруг него сиртаки. Ленин, как настоящий грузин начал естественно в ответ танцевать лезгинку и так громко стучать пятками об пол, что не услышал комплимент вернувшегося Митридата. «Тебе идёт». Антоний тихо поинтересовался у Цезаря есть ли что выпить, услышав в ответ, что выпить больше нечего, он забрал у Митридата одну бутылку водки, зубами оторвал козырёк, глазами поискал стакан, но ничего так и не нашёл. Он сделал пару глотков из горлышка, сморщился, занюхал рукой и передал бутылку Севастьяну. Митридат что-то сказал Антонию по-грузински, и Антоний кивнул. Митридат поднял стакан и улыбнулся Севастьяну. «Благодарю, Митридат», — ответил тот. На секунду они словно стали братьями по ремеслу. Митридат протянул Антонию золотое кольцо и Севастьян торжественно надел его ему на палец и поцеловал перстень, тот поблагодарил, ответил на поцелуй, взял бутылку водки и сделал несколько быстрых глотков. «Антоний, а ты знаешь, что я только что был в Риме? Я только что встречался с Калигулой. Завтра он в Авиньоне», — весело сказал Митридат. Антоний посмотрел на перстень. «Этого не может быть», — ответил он. «Слушай, ты же знаешь, как мы с тобой дружим. Давай поменяемся перстнями. Я буду пить из горла, и ты из горла. Договорились? Кстати, ты не знаешь — он хочет тебе подарить тот самый перстень?» Антоний отрицательно покачал головой.

Женский туалет в дальнейшем мы будем называть просто – Комната. Цезарь внезапно прозрел и приказал всем замолчать. Выдержав многозначительную паузу, продолжил. Друзья! Мы видим, кстати, что этот, так называемый, автор не берет в кавычки мою прямую речь, но ладно, простим ему эту слабость. Но вы не подумайте, основа моей речи вовсе не анализ этого текста, который описывает то, что сейчас с нами происходит, вовсе нет. Речь моя о дружбе, о простой человеческой, не побоюсь этого слова, мужской дружбе. Это святое и светлое слово, мы с вами сейчас пьянкой опошлили. А ведь дружба – это вовсе не совместное употребление алкоголя, Дружба – это, возможно, изучение мироздания, с целью проникнуть в его тайны. Если мы в один из дней в этом мире не представим себе, что это такое – Дружба, у нас от этой радости останутся одни воспоминания. О, друзья мои, прошу вас ответить на вопрос: когда мы увидим свое истинное «я»? Когда же мы увидим наше истинное «я»? Если я правильно понимаю, друзья, от этого зависит всё – наше существование и смерть, моё будущее и прошлое. Поэтому я прошу вас ко мне вернуться сегодня. И это не просьба, а утверждение, что здесь никто не может быть несогласным, никто не может не принять меня во внимание. Это пока вы не решили, почему именно сегодня, но потом я, надеюсь, всё же постараюсь объяснить, что же именно в нашем теперешнем мире на самом деле не так. Я уже не буду пересказывать то, о чём вы узнаете, а выслушаю только часть вашего вопроса, потому что мне трудно говорить в темноте и во время шествий. Но я с нетерпением буду ждать этого момента… Ваша очередь… Вы, в ваши годы… Руку! Вашу руку! Мы собрались здесь в тишине.

Милосердный, конечно, не ожидал такого поворота. Он долго думал, выкурив не одну сигарету. В это время остальные, в отсутствие выпивки, не знали, чем себя занять. Они по привычке уставились в свои мобильные телефоны. У Севастьяна что-то очень смешное было на телефоне – или видео или текст или чат, он улыбался до ушей, но всему веселью положил конец голос Милосердного, звучавшего не тише, чем иерихонская труба. На голове Милосердного не было сейчас короны, оттого он выглядел угрожающе страшно. А знаете ли вы, что лично для меня никаких тайн мироздания давно уже не существует? Начал он. Я и не думал, что нахожусь в гуще событий. Милосердный задумался. Вы себе представить не можете, какой у меня план действия. Это очень большой план. Хотя если я скажу, что это план небольшой удачи, вы будете смеяться. Даже я могу признаться. Милосердный задумался. А что, собственно, в нём смешного? В том, что случилось на самом деле? Не смущает ли это вас? И в том, что он совершил, разговаривая сам с собой? Нужно ли вам это? Да? Действия нет, действия, Милосердный. Дай кому-нибудь немилосердно в рожу! Ты чего там топчешься? Нечего ноги разгибать! Милосердный, тут кто-то ужасно потеет. Ты в жизни что больше всего любишь делать? Дай в морду Антонию! Милосердный, ты меня слышишь? Ах ты мерзкая тварь! У тебя что за игра такая? Вот ты где. Брызгай в меня водой из шланга! Я тебе сейчас в морду дам из шланга! Будешь знать, прямо с неба воду пить да электричество жрать. Нет, он из шланга не поливает. Он из унитаза! Милосердный, мне сейчас не до этого! Мне надо умыться, зайти к врачу и лечь спать.

Вот она русская литература. Никакого действия, одни разговоры. Тоже мне, писатели. Вот будь на нашем месте какой-нибудь Стивен Кинг, он давно бы уже по-другому решил вопрос. Тут бы кровь лилась рекой, и потусторонние чудовища жрали плоть американских девственниц. А мы здесь никак не разберёмся что писать, что не писать. Уже почти половина романа написана. А действие ни на дюйм не продвинулось из начальной точки. А давай, кстати, спросим у самого Стивена Кинга, что он думает вот об этом нашем романе. Просим Вас, Стивен! «Как говорит одно очень хорошее человеческое существо, давайте читать книги с самого начала, и сперва разберёмся, что в них написано. А? Есть у вас какой-нибудь вопрос, кроме этого, последнего? Прочитать? Нет? Тогда не будем его задавать. Давайте спокойно предадимся чтению.» («Стивен Кинг. Неполное собрание сочинений. Перевод с албанского». Стр. 115, Пер. Драган Алибали. Издательство «Родео». 2015.)

Огромное спасибо, Стивен. Вы нам очень помогли. Вот видите, американский писатель, ни одного слова не знает по-русски, а как нам помог. Ну давайте спросим еще одного писателя. Он, конечно, не поэт, не прозаик, а десятки томов написал, как с куста. Он хоть и пьян изрядно сейчас, сидит на полу, икает, плюёт на пол, но давайте его спросим всё же. Владимир Ильич, что Вы думаете об этом романе? Чем он Вам понравился и что бы Вы посоветовали авторам романа? Владимир Ильич Ленин начал речь: "Русская литература занимается не только этим, а ещё и поэзией и литературой. Нашему российскому писателю просто необходимо получить возможность от всего этого уйти. У него, конечно, на одном вдохе мысли не придумываются, он и сам о таком пока не думает. Ну давайте, давайте спросим ещё кого-нибудь!" Прошу вас, Владимир Ильич. Ответить бы надо. Ну давайте уж, смелее давайте, а? А то ведь, может быть, и не все ответят. Владимир Ильич, скажите правду… А? Что? А когда это Вы ещё смеялись, когда говорили о Пушкине? А когда это Вы говорили о русской истории, о русском народе? Когда это Вы говорили, что мы не научились ещё строить социализм? Нет, Владимир Ильич, не только не научились, но даже и не задумываемся. Что? Нет, правда, есть эта русская литература… Были такие слова.

Ленину, как всегда – Слава! Слава! Слава! Ура! Он и в своих этих статьях тоже самое почти говорил. Я, когда конспектировал его, тоже ничего понять не смог. Кроме одного. Надо побольше расстреливать всяких разных неугодных людей. Буржуев, дворян и священников. Расстреливать. Писать об этом, конечно, легко и приятно. А сам Ленин он хоть раз кого-нибудь убил? Вот в этом и вопрос. И я об этом также говорю. Писать гораздо проще, чем делать. А вот, кстати, что легче, написать предложение или написать, что ты написал предложение? Давайте спросим у Романа Уробороса, автора-соавтора. Уроборос, что ты об этом думаешь? Ты ведь еврей? А на этом мы и остановимся. Почему? Что вообще значит еврей? Это ведь не обязательно еврей? Почему? Ну скажи, я тебя спрашиваю. Тут сразу можно. Рома, ты еврей? Вот почему ты пишешь про еврея на другой странице? Ну пожалуйста, давай уж сразу про евреев. О чём ты только думаешь? В принципе понятно. Еврей – это человек, который отдаёт долг человечеству. Вот только я никогда не понимал, как еврей может кому-нибудь что-то отдавать. Я вообще-то не понимаю, как еврей может кому-то что-то отдавать… Может, ты и сам еврей? На этот вопрос очень трудно ответить. Есть много разных толкований.

Я, между прочим, как настоящий, а не этот книжный Уроборос, которому кто-то якобы задаёт какие-то вопросы, а он на них якобы отвечает. Я как автор и продюсер этого романа категорически против того, что вы только что здесь написали. Я выступаю за ответственность перед читателями, я против того, что вы здесь жонглируете словами, вовсе не понимая самой сути этих слов. Но есть, как есть. Поэтому, чтобы два раза не вставать, я предлагаю высказаться об этом нашем романе ещё одному так называемому «писателю», которого я считаю ментально женщиной, как минимум, а по высказываниям и текстам, которые она производит – бабой. С моего места и вообще с этого стола, говорю я, пожалуйста, не делайте, пожалуйста, такое лицо. Но я не знаю, что тут надо делать. Я тут случайно. Вы что, не видите, что я работаю? Можно подумать, Вас не было. Тогда что Вы здесь делаете? За что у Вас это? Как? Почему именно Вы?  За это Вы будете отвечать? Но я вот ни одного слова не проронил, не заметил. Почему? Всё это слова. А вот писать книги – это работа. Никто из нас никогда не напишет книгу, потому что ничего не найдёт в своей голове. Все ваши слова похожи на видеопотоки, которые проецируются на кожу с помощью этих вот таблеток. Думаете, я не знаю, как работает эта система? Не в том смысле, что я знаю, как она работает, а в том, что я о ней знаю. А эта система очень проста и объективна – у неё есть одна и та же программа. Она называется -«маг». А «маг» создаёт в голове читателя, то есть соавтора, то, что он будет читать, какой смысл будет в его действиях. И когда это происходит в мозгу читателя, то «маг» очень просто его программирует. «Маг» создаёт в голове текст и прячет его. И этот текст появляется на странице и всё внимание читателя направляется на то, чтобы найти это слово в тексте и понять, что это за слово, которое сразу же приводит его к тому месту, где спрятано слово. А это означает, что есть читатель.

После таких глубокомысленных и всепроникающих текстов, смысл которых ускользает от меня. После таких текстов, после прочтения таких текстов, я начинаю понимать, что, наверное, я не очень хороший писатель и не улавливаю суть. Вообще кому сейчас нужны эти писатели, если через несколько лет всех их заменят компьютерные программы, которые будут лучше писать, они будут придумывать более интересные сюжеты, и самое главное, они будут прекрасно заканчивать любой роман, ведь конец романа очень тяжело придумать, очень не просто придумать, как закончить литературное произведение, не в том смысле, что я не знаю, как это делать или делаю это плохо, а в том смысле, что они будут делать это лучше. И они это сделают. Это так же верно, как то, что я знаю все буквы, напечатанные в имени Август. Но я могу делать совершенно другие вещи — я могу делать круглые дыры во Вселенной, например, или говорить что угодно. Так для чего они мне нужны? И даже не теоретически, даже не в плане содержания или истины, а на практике мне, наверно, просто кажется, что с моим интеллектом мне всё это не под силу. И я даже не знаю, почему. Все мои умственные способности — не более чем функциональное приложение моих глаз. Тебе и вправду нечего сказать. То, что ты говоришь, не имеет никакого смысла. То же самое и о фигуре. У тебя нет лица. У тебя даже руки есть. Зачем тебе надо лицо? Зачем нужны руки? Зачем нужны ноги? Ты что, считаешь тело чем-то реальным? Ты считаешь, что оно какая-то машина, что его можно потрогать или просто увидеть? Глупости. У тебя нет тела, потому что его нет. Оно существует только в твоем воображении, и тебе всё равно, как оно выглядит. Зачем оно тебе нужно? Зачем нужны ноги, руки? Это всё ты называешь жизнью? Зачем тебе нужно лицо? Зачем нужна фигура, глаза? Есть ли у тебя глаза, руки, лицо? Говорит ли это что-нибудь этому телу? У него нет ни одного глаза или руки, нет ни одного лица, нет даже головы. Ты - вообще последовательность команд на неизвестном мне языке программирования. Ты можешь думать, что тебе что-то говорит твое сознание, но на самом деле это ты говоришь ему. А кто такой я? Ты можешь задавать мне вопросы, задавать мне неверные, но очень важные вопросы, но на самом деле ты говоришь мне. Так кто же я на самом деле? И что это за язык, на котором я говорю? Это язык жизни. Но что это за язык? Это просто знание. Слово в моём языке означает просто знание.

Но тут Милосердный, который тоже не понятно кто он такой, неожиданно приходит мне на помощь. Он прикидывается всё ещё пьяным. Выманил у Севастьяна бутылку водки (или у кого-то другого, я уже не помню. Ведь так сложно следить за литературными героями, когда они все пьяные. Да и за реальными людьми не так-то просто, но всё же проще). Допустим, что он выманил бутылку водки у Севастьяна. И выпил на троих с Антонием и Митридатом. Цезарь и Севастьян пить отказались. А Ленину решили не наливать больше, так как по мнению всех, он был слишком пьян. Но Милосердный с этим своим вопросом обратился всё же именно к Ленину, что как нельзя лучше описывало мерзкий характер Милосердного. Ленин! Громко сказал он. А позови баб! Ленин мутно глянул на Милосердного и вяло ответствовал. Ты каких имеешь ввиду? Тех, что ссали в мужском туалете надысь? Они ушли! Милосердный не унимался. Цезарь, позвони Аньке! Пусть приезжает. И подруг своих пусть возьмёт! Цезарь возмутился. Во-первых, сказал он, с твоих слов, у тебя нет члена. Зачем тебе бабы? Во-вторых, Анна и её подруги не шалавы какие-нибудь, а честные девушки. Ты их сюда в туалет будешь приглашать? (Цезарь забыл, что мы условились называть этот туалет Комнатой, именно так, с большой буквы). Антоний встрял тут. А поехали к нам! У нас - трёшка! Евроремонт! Не стыдно будет пригласить. Поехали, вдруг неожиданно сказал Севастьян.  Всё-таки Цезарь относится к нему, как к дочери. Да что Вы, милый, согласился Антоний. Нет. Не верю. Совсем не верю, сказал Цезарь. Я, наверно, слишком циничен. И похотливостью вообще страдаю. К Вам на «Вы» обращаться приходится. Если, конечно, мне не послышалось. Так что Вы, милый, неправильно меня поняли. Не в Вас дело – Вы не виноваты ни в чём. Ну в чём же? Неужели я до такой степени циник? Я же сказал. Наоборот, Милосердный поправил одеяние. В этом даже есть что-то трогательное. Правда? Так Вы уж простите, милый. Иногда бывает тяжело каждый день принимать гостей. Мы, римляне, уважаем свободу.

Еще к ним никакие бабы не приехали, а они уже друг друга милыми называют. Я всегда говорил. «Латентные гомосексуалисты – горе в семье!» И не отказываюсь от своих слов. И не откажусь уже, видимо, никогда. Вызывайте два такси, мы в одно не поместимся! Орал Митридат. Цезарь, звони Аньке! А ещё - Клеопатре! И этой, как её, Бадджи Су? Так её, кажется, зовут? Я никому звонить не буду, встал в позу Цезарь. Тем более, с Анной я поссорился, она трубку не берёт, как только видит, что с моего телефона звонок происходит. Скидывает. «Ты, – он говорит ей.» Ну, я говорю… А она трубку не берёт. Я ей: «У неё ванная. Закрыта». А она уже на месте – закутанная. Я спрашиваю: «Что ты там делаешь?» А она: «Перед дверью за мной сзади топчется». Ну, я ей кричу… А она не слушает. Я ей кричу: «Помоги мне!» А она не помогает. Тут я вспомнил, что у нас сигнал - «Просьба прекратить отношения». Ну, я ей – пишите заявление, говорю. Что про это мы узнали, – она из почты вынула… Ну, она дверь дернула и сказала, что будет звонить по пятницам из кабаре «У Дикого Пита», мол, там сегодня концерт. Я думал, что она передумала, ан нет. Она сама трубку сняла. Нет, говорю, я такого за ней не видел, а что? Я не ответил, она опять по телефону потыкалась, и я сразу – «Алло», а сам на секундочку в дверь вышел, слышу – в номере грохот, ничего не понять. А она – в дверь.

«В общем жалко её, несчастная она баба». Процитировал кого-то из Великих Антоний. Вся компания поехала на двух машинах. В первую погрузились Митридат, Антоний и Ленин. Во второй машине находились Милосердный, Цезарь, Севастьян и водитель Арсен. Цезарь спросил Арсена. «Эй-Си-Ди-Си есть?» Конечно, есть, дорогой, вот слушай вот этот прекрасный альбом «Дорога в Ад», наслаждайся дорогой. Водки надо заехать купить, кто-то из пассажиров обеспокоился. Не надо, Гай Юлий ответил. У них там бухла на месяц припасено, ну нам можно где-то неделю пить, не выходя в магазин. Тут опять зазвонил телефон у Севастьяна. «Кто?»–  Да кто ж тебя знает. «Это Аркадий говорит, слушаю». – «Да, это я, Аркадий». – «Что у тебя? Где ты был? Скажи, я тебя жду всю жизнь». – «А чего рассказывать, если я при делах, не беспокойся». – «Нет, нет, Аркадий, ты скажи». – «Так что у тебя?» – «Да ничего особенного, говно одно. Просто решил, раз уж пригласил, сделать тебе приятно. Ты не против?» – «Что значит – говно, Аркадий! Ты что, Валерьянка? Я же друг тебе!» – «Ну да. Друг. При чём тут Валерьянка?» – «Да при чем тут Валерьянка, если ты тоже мне друг, друг? Ты друг мне потому, что я тебя пригласил?» – «Угу, из-за Валерьянки». – «А кто тебя просил со мной разговаривать? Валерьянка, Валерьянка, что у тебя за претензии? Где Валерьянка?» – «Ответь мне быстро, Аркадий». – «Ты что, действительно не понимаешь, что я сейчас мысленно с тобой?» – «Да что я, не понимаю, не надо тебя никуда отправлять». – «Тогда не смей меня называть Аркадием, и веди себя спокойно». – «Я тебя звал Валерьянкой». – «А кто у меня Валерьянка?» – «Ты сам сказал, что я друг». – «Это ты сам, Аркадий». – «Ты сам сказал, что Валерьянка мне друг, а сам не от мира сего». – «Ты говорил то, что считал нужным сказать». – «Надо быть паинькой». – «А в чем я тебя обманул? Что ты пристал ко мне со своей Валерьянкой? Я в жизни такой глупости не слышал». – «И в мыслях не было. Ты на секунду поверил, а потом у тебя что-то случилось с головой – ты начал психовать. А с чего психовать?  Жизнь есть жизнь».

Вот в таких ничего не значащих и непонятных разговорах прошла вся поездка. Арсен даже сделал тише музыку, «Эй-Си\Ди-Си» нежно так, почти шепотом стало играть. Во второй машине вовсю слушали концертные записи Круга Михаила. Никто не знал, как звали водителя второго такси. Ленин всё время тоже разговаривал по телефону, представлялся Аркадием и заметно нервничал. Давайте прислушаемся, о чём это он там говорит. Что это вообще за разговор такой на четыре такта? Что у него за странности такие с собой? Если внимательней прислушаться, можно различить отдельные слова, фразы и даже текст. Сейчас. «Я хочу в свою Россию», – сказал он собеседнику. «Ты хочешь? «Здесь?» — спросил его собеседник. – А ты знаешь, как надо платить, чтобы тебе дали туда войти? Вся наша валюта – это наши дети. Родимые сыновья. А для них, как видишь, есть только один способ получить свою долю – поехать к нам, в Россию. Вот такое выражение, товарищ Ленин. И никто тебе ничего не должен в ответ. Не надо никому никаких пенсий, зарплат, премий. Просто поезжай, и всё. Живи себе спокойненько. И никогда больше не надейся, что в России найдётся для тебя работа получше… И ещё одна вещь, товарищ Ленин. Поверь, что во мне тоже течёт эта русская кровь». Что это за русская кровь? И когда это Ленин в последний раз сам разговаривал по телефону? «А я тебе говорю, что в тебе течёт эта русская кровь, – опять повторил Аркадий. И вдруг надолго замолчал. Потом сказал: – Знаешь, как это называется? Государственный износ социализма. Десять процентов. Не больше. А ты, если хочешь, десять лет должен жить и работать. Что будет через десять лет, это уж, сами понимаете… Кто будет работать в России, если она свалится? У тебя есть люди, на которых ты можешь положиться? Которые тебе доверяют? Есть. Будут ли люди, на которых ты можешь положиться? Будут…» Ленин посмотрел на часы. «Ладно, – сказал он, – мне пора. Сам всё найду, сам всё объясню. А насчет работы лучше не гадать… И когда ты хочешь завтра приехать? Всё тебе объясню. Вот только попрошу. Если приедешь, навести меня – поговорить надо. Поговорить про Пелевина».

Поговорить о Пелевине, наверное. Что может быть лучше? Наверное, только встречать рассвет у подножья горы Джомолунгма, которую только по недоразумению назвали Эверестом. Я сразу же, как узнал это её имя, стал путать её с Эльбрусом. А что? Гора? Гора.  Начинается на букву «Э». Чем не повод перепутать? При этом не исключено, что Эльбрус является первой производной (в строго математическом смысле) от Эвереста. Тогда второй производной от Эвереста безусловно является Энгельс – друг, вождь и учитель Маркса, а также его безусловный спонсор и партнёр. Договариваемся дойти только здесь, на берегу. Дойдем только до третьей производной, которая называется – Энгельберт Хампердинк. Это такой певец ртом, друг и соперник Тома Джонса. Эверест я вам уже, кажется, описал и даже в двух словах описал его производные. Давай писать про Эльбрус.
ПЕРВАЯ ПРОИЗВОДНАЯ. Об Эльбрусе, всё же, наверное. Вот так и давай дописывать текст, а там – по обстоятельствам. В какую форму мы войдём через три секунды? Я ещё не знаю, я знаю только, что мы войдём в форму. Сейчас у меня есть карандаш. Давай пока поставим точку. А после этой бумажки, я тебе нарисую где-то сбоку таблицу вычислений. Так? Не вижу в этом никакого риска. Риск – это когда не знаешь, как писать, а писать надо. Теперь давай будем писать. Давай ручку. «Марта Блок» и т. д. Не спорь – написать ты можешь что угодно. Только обязательно держи голову прямо, понял? Буду диктовать. А если я напишу тебе, что ты думаешь про арифметику, то ты это в следующем пятистишии напиши. Не задавай мне лишних вопросов, ладно? «Эрих Мария Ремарк» и т. д. Не задавай мне лишних вопросов, ладно? «Последние известия» и т. д. Не задавай мне лишних вопросов, ладно? «Осуждение Гумбольдта и Эжена По». Не задавай мне лишних вопросов, а? «Сюжеты для души». Не задавай мне лишних вопросов, а? «Две части легенды о Шерлоке Холмсе и объединение двух». Не задавай мне лишних вопросов, да? «Пуговица №  2». Не задавай мне лишних вопросов, а? «Мадам Ларошфуко» и т. д. Теперь Энгельс. Приходится вмешаться, ибо машинку заело.
ВТОРАЯ ПРОИЗВОДНАЯ. Недавно с огорчением убедился, что не разобрался вовремя с нагаром в патроне, а запустить механизм невозможно – надо с самого начала стрелять. Курить надоело; зато этот стиль во всём таков. Переписывал часто – никогда не бывает так, как хотелось бы. «Арго» -свежо, со вкусом – очень моден. И страшная старая книга - «Л. И. Брежнев». Сразу вспоминаешь горько и ясно – август тридцать пятого. А ещё не забыть его первый роман - «Рыжий пиджак». Но что-то его слабое уже появилось. И много других работ. Я в них не разбираюсь – меня это не трогает. У меня скорее утилитарное хобби – я люблю всё делать кратко. Теперь многие книги пишут так, что их бывает трудно прочитать. Нельзя понять: где эпиграф, а где источник правды. Хотя замечаю, что некоторые вещи действительно хорошо написаны. Но я уже давно не люблю ни прозы, ни поэзии. В письмах сообщаю все отзывы. С удовольствием стал бы тоже писать о вещах – раз уж один писатель смог это сделать, да ещё с таким увлечением. Если тебя интересуют мои стихи, то я напишу. Хоть бы какие… Но точно не мои стихи. Пока я издаю только фотографии. На большие темы не пишу. Никаких там эссе или пьес. Ручку имел перед глазами, когда писал.
ТРЕТЬЯ ПРОИЗВОДНАЯ. А в книгах? На какой адрес тогда можно писать? Например, стихи действительно неплохи. Это как раз то, что нужно. Но в них недостает нескольких характерных черт. Здесь бывает достаточно односложного предложения, одного припева, одного эмоционального слова. И всё. А музыка создаётся благодаря многим простым примерам. И сразу открывается книга, как дом. А вы говорите – высокие требования. И потом, если автор не нравится критику, то он говорит иногда: «Странная вещь.» Но самое главное здесь – правильно выбрать сравнения. Если сравнивать, то это сравнение будет очень интересным. Лучше было бы, конечно, сравнивать духовное с материальным, но надо же как-то жить. В общем, всё об одном и том же. Был там один писатель, который написал книгу, где был такой взгляд на мир. Она называлась - «Коммунизм и упадок»: «Что такое коммунизм? Это – империя денег, на которую направляют весь общественный прогресс. Но и упадок тоже. Раньше мы всегда падали в коммунизм. А сейчас все приходят к капитализму, потому что раньше у нас был коммунистический строй. Кадры, музыка. Сначала всегда сравнивали. Но теперь возникает некоторая путаница. Но у них сейчас свобода слова, и очень многие говорят, что это - капитализм. То есть уже нет коммунизма, потому что он мёртв».

Скорее всего сейчас мы с вами видели сон Севастьяна. Несколько снов Севастьяна, точнее. Он просыпался снова и снова, но в новом сне. И сейчас он опять проснулся и увидел улыбающееся лицо Милосердного и спящего Цезаря. Арсен тихо сказал. Приехали. С вас 500 рублей. Кто-то протянул таксисту пятисотрублёвую купюру, после чего все по одному стали покидать такси. Антоний и Митридат волокли впереди подвыпившего Ленина. Но это мы сейчас уже едем в большом лифте, в который поместились шесть человек. Это настоящее. А прошлое — вот какое. Все захотели покурить на улице. А зима, холод. Хитоны не греют совсем. Милосердный закутался в свой алый плащ и отобрал корону из перьев у Ленина. Антоний всех упрашивает побыстрее зайти в подъезд. Кто-то достал бутылку водки, начали выпивать. Приехали менты. Пытаются всех забрать, но Милосердный показывает им ксиву, при виде которой менты спешно уезжают на своей машине с надписью «Полиция» восвояси. А теперь – да. Теперь мы в лифте и нам хорошо. Мы все теперь счастливы и уверены в себе. Наш отец никогда не испытывал ничего подобного за всю свою долгую жизнь и каждый раз придумывал какие-то слова, которые помогали ему улыбаться и совершать те поступки, за которые он много лет назад получил своё отчество. И в этот самый момент, нам всем вдруг показалось, что на самом деле нам не тридцать лет, а все пятьдесят. И сейчас мы просто растворяемся в потоке жизни, а наши смутные надежды превращаются в гудящие флюиды собственной молодости и красоты, и мы, совершенно позабыв о своих грехах, просто наслаждаемся своими приключениями, и не важно, что произошло всего лишь секунду назад. Забыть прошлое нельзя. Только вместе с ним нельзя и умереть. Так сказал Милосердный. Другими словами – таков взгляд Милосердного. Вот так Милосердный решил. Слишком много преступлений было раскрыто за последние несколько лет в разных странах, и среди них смерть – это не самое страшное. Хуже было то, что эти преступления были абсолютно бессмысленны. Ни один преступник даже не думал о том, чтобы честно делать своё дело. Он просто шёл куда-нибудь, сломя голову, и, рано или поздно, попадал в лапы полиции. Конечно, в этом тоже была доля злого умысла, но в нём не было ничего такого, что было бы хоть сколько-нибудь страшным. И вот на этой ноте, история о человеке из Иерусалима закончилась.

А мы опять в той самой квартире, где неожиданно встретились в своё время Цезарь, Антоний и Митридат. Надо здесь прибраться. Подумал Милосердный и стал прибираться силой мысли, только так, как он один и умеет, одновременно поддерживая неторопливый разговор с Цезарем. Позвони Аньке, говорит. Ладно, позвоню, отвечает тот и, действительно, набирает её номер. Ань, привет, это я, Цезарь. Приезжай к Антонию. Здесь неплохая компания. Коньяк, вино, шампанское. Кто здесь? Ну, тут все знакомые наши общие. Ты только Ленина не знаешь. Знаешь? А откуда? Нет, Ань, мы не будем тебя здесь вшестером трахать! Сейчас приедут Клеопатра и Бадджи Су! Ты маме ещё своей позвони. Пускай она тоже к нам приезжает. Погудим, как в старые добрые времена. За такси я заплачу, как обычно, да! Ань, слушай, а как твою маму зовут? Бросила трубку, сучка! Ох, ненавижу, когда ты здесь делаешь такую мерзость. Взяла и послала моему Цезарю пинка под зад. Цезарь вздрогнул, почесал затылок. Ань, слушай, как её зовут? Бросила трубку. Ой, не надо так говорить... Ой! Ну брось, я же пошутил... «Целую, твой Цезарь". И Цезарь опять погладил себя по лбу, почесал опять затылок. А потом, наморщившись, сказал: «Надо, надо». И, крякнув, взял с подоконника топорик, пошёл к двери. Как только он занес руку для удара, дверь в прихожей открылась и на пороге возникла Клеопатра. Она выглядела многообещающе. В руках у неё был огромный букет цветов.

Цезарь начинает петь старую песню. Когда ты успела приехать? Милая Клеопатра. Хорошо выглядишь. Ну и так далее. Спрятал за спиной топорик. И делает вид, что забыл, как совсем недавно заколол мечом Клеопатру. Убил и оставил её бездыханное тело истекать кровью. И ещё руку отрубил, подлец. Клеопатре это тоже ни к чему вспоминать. Она поставила цветы в вазу. В руках у неё непонятно откуда оказался стакан коньяка, который Клеопатра выпила и почти сразу без паузы выпалила. Бадджи Су тоже здесь! А где? Спросил Милосердный. Кокетничает на кухне с Митридатом и Антонием. После этих слов в комнате сразу же появилась Бадджи Су с огромным букетом цветов. Бадджи Су протягивает его Милосердному, с грустью глядя ему в глаза. Из её глаз текут слёзы, и Милосердный даёт ей платок. Она вытирает им слёзы, кладёт его в карман, встряхивает головой и начинает новую песню. Я не мог не заметить в ней что-то близкое к моей новой любви. Сначала ей захотелось петь. Но Милосердный заметил, что она опять рыдает и старается поднять глаза на присутствующих. Он повернулся к ней и сказал: «Бадджи Су. Ты что?» Бадджи Су опять всхлипнула и ответила: «Нет». А Милосердный повернулся к вошедшим в комнату Митридату и Антонию. Они тоже заплакали. Посмотрев на них, Милосердный повернулся ко мне и сказал: «Мы все хотим быть счастливы. Зачем устраивать трагедию? Просто пойте. А ты пой! Сейчас ещё и Клеопатра запоёт». Я начал петь. Во время пения я очень старался. Забыв обо всём, я до предела напрягал слух. Сейчас вспоминаю, что у меня сильно дрожали руки. Мелодия в моей памяти превратилась в гул, а потом - в мерное дрожание воздуха. Я не мог даже подыскивать слова для каждой новой строки. Из моего горла вырывались какие-то нечленораздельные звуки, каждый раз похожие друг на друга, словно они были выдуманы исключительно для того, чтобы заглушить мою боль: «Вот он конечно поёт, и-и- и… во-о- о-он-о- о…» В это время на сцене появился Антоний. Когда он вышел на сцену, я вдруг услышал: «Бадджи Су! Ты слышишь?» Я зашёлся в крике. Понимая, что эта сцена страшно её шокирует, я принялся отбивать пальцами такт. Все молчали, хотя я все время издавал какие-то редкие трели — потом к ним присоединились несколько голосов, и я стал успокаиваться. Когда я замолчал, Клеопатра заплакала: «Как ты мог так с ней поступить? Ты что — её любишь? Она же дочь сенатора!» Я не обратил на нее внимания. «Ну и дурак же ты, Антоний», — сказал я.

Антоний, как настоящий кавказец, сразу схватился за нож. Дело начало принимать нехороший оборот и неизвестно, чем бы всё закончилось, но тут в комнату неожиданно вошла Анна и все замолчали. У Анны было очень одно замечательное свойство. Когда она заходила в комнату – все замолкали. Я не могу объяснить из-за чего так всегда происходило, но могу предположить, что всё это из-за необычной внешности Анны. Нет, она была очень красивой, по мнению Антония, хотя Митридат и Севастьян считали её некрасивой, из-за большого размера обуви, который она носила. Цезарь был безумно влюблен в Анну, но только лишь из-за того, что она ни разу ещё не дала ему, хотя постоянна трахалась то с Антонием, то с Митридатом. Ленин стоял рядом с Анной. Он налил ей полный граненый стакан водки, Анна, не торопясь, выпила и обвела комнату внимательным взглядом. Я пропустила драку? Прищурившись и низким грудным голосом спросила она. Ань, он меня дураком назвал. Пожаловался Антоний, всё еще сжимая нож в правой руке. «Правильно, - с легким смешком ответила Анна, - нечего его девушку трахать». Цезарь позеленел. Анна пойдёмте я Вам покажу спальню. Заискивающе попросил Ленин. Пойдёмте! Ответила она и продолжила. Мальчики, не хулиганьте здесь без меня! Пойду на горшок! Но она пошла в маленькую комнату. Остолбеневший Цезарь кинулся за ней, оттолкнув Ленина. Забежав в комнату, Анна остановилась. Остановившись, она подняла глаза наверх, откуда падал свет от ночника, и покачнулась. Цезарь бросился её поддержать. Анна не могла стоять. Цезарь обхватил её за спину, чтобы удержать её, но пальцы его застыли в воздухе. Тогда Цезарь ухватил Анну за шею. Анна не удержалась на ногах и упала на пол. Цезарь бросился на Анну и принялся её душить. У неё перехватило дыхание и потемнело в глазах. Из глаз выступили слезы. Цезарь сжал её горло. До Анны донесся далёкий пьяный смех и мужской голос: «Сенсация! Сенсация!» Затем наступила тишина. Анна закрыла глаза. Наступила полная темнота. Анна хотела что-то сказать, но вдруг вместо слов из её рта полилась струйка крови. Когда Анна открыла глаза, рядом никого не было. В недоумении и тоске она стала оглядываться по сторонам. На полу около кровати валялись трусы Цезаря. Анна провела рукой по волосам, и тут до неё дошло, что только что произошло. Вскочив с кровати, она накинула на себя покрывало. Находиться в этой комнате стало как-то неловко, и Анна включила большой свет. В комнате стояло два зеркала. Сев на край кровати, она уронила голову на руки и расплакалась. Потом, всхлипнув несколько раз, в третий или четвёртый раз, она утёрла слёзы и подняла голову. На стене, напротив её кровати висели три бронзовые таблички. Анна взяла одну, на которой был нарисован странный символ: голова с козлиными рогами и бубенцами. Там была надпись «Annis Magnus Mater», где буквы «N», «I» и «S» образовывали вторую надпись «БOG». Дочитав, Анна поставила табличку на полку. Два зеркала на стенах были открыты. Анна наклонилась к одному из них, чтобы лучше рассмотреть своё лицо. Некоторое время она сидела неподвижно в этой позе. Её всегда поражала улыбка и величие божественной красоты, и вдруг глаза её широко раскрылись. Недалеко от зеркала, на полу, она увидела кельтскую монету с изображением скачущего чёрного быка. Это была монета Марии-Антуанетты, которую она забыла в своём горном замке в день её коронации. Она взяла монету в руку и прочитала надпись на ребре монеты. «Этим утром произошло нечто ещё более удивительное… Я узнала, кто такая Мария-Антуанетта. И я думаю, что отныне и навсегда она станет моей Наставницей».

Главный герой нашего романа неожиданно для многих, но только не для авторов этого романа, оказался первостатейным негодяем. Убийцей, насильником, лжецом. И хотя это вовсе не в традиции европейского романа, мы всё же, наверное, и я думаю, что моя коллега согласится со мной, мы продолжим написание нашего романа, понимая безусловно, что отрицательные характеристики Цезаря являются всего лишь оценочным суждением, которое в эпоху Метамодерна не может стать определяющим. Возможно, под маской Зла прячется нежная и мятущаяся душа честного и сильного человека. И описанная выше вместе с моим соавтором (буду в дальнейшем называть его – ОНО) сцена, вовсе не позволяет трактовать её однозначно. Но все же это отличный повод посвятить ей несколько страниц. Я полагаю, что, повторяя себе, как бы в скобках, мысль читателя, я не стремлюсь исказить смысл сказанного или тем самым ухудшить качество предлагаемого материала. Ведь под таким искажением понимается то, что читатель вдруг попытается объяснить себе смысл той или иной детали. Его внимание переключится с фотографий на изображения людей и предметов – и допущенная погрешность будет объяснена. Это, разумеется, только опыт, и к данной теме, к данной книге он будет иметь самое прямое отношение. Так что вы сами вправе решить, был ли неправильно понят выбранный вами объект или нет. Однако так же хорошо я понимаю, что, чем точнее будет описанное в этой книге, тем надежней получится моё повествование. Вот и сейчас пусть читатель сам решает, относился бы он, например, к слову «секс» буквально, или нет. Относился бы к этому слову, как к чему-то несерьёзному, хоть и в малом объеме, интереса для него не представляющему. Да и сам я оставляю вопрос открытым. Всякое бывает в жизни. Прошу отметить для себя некоторые конкретные фразы, которые могут показаться вам ненужными. Если это окажется сложно – а случай крайне важен, поэтому за ним необходимо проследить, – скажите мне сразу, и я запишу их на бумаге. Вам самим может показаться, что язык словно прилип к этой бумаге. Я не настаиваю. Вы знаете, как это бывает, когда спешишь. Разве можно всерьёз верить этим словам? Так вот, стоит ли спешить? Работа у человека такая. Ничего не поделаешь – приходится торопиться.

ОНО совершенно не похоже на бога, но вполне это можно описать, как некую среду, в которой происходит развитие романа. Можно это описать, как некие украшения или ничего не значащие финтифлюшки, обрамляющие этот роман. Но тогда и мой текст, та часть романа, который пишу я, можно тоже назвать ничего не значащими финтифлюшками. И тогда возникает закономерный вопрос. Если весь текст - простая тиражная чепуха, то, собственно говоря, а где же сам роман? Его, что ли, нет? Пустота. Вот, что такое этот ваш роман. Ни завязки, ни развязки, ни действия. Один главный герой только разлагается в прямом и переносном смысле, погрязнув в сексе, пьянстве и безделье. Такую книжку, я считаю, в гитлеровской Германии сожгли бы обязательно. А в Советском Союзе занесли бы в список запрещённых книг. И никто, слышите, никто бы даже не стал бы рисковать своей жизнью и свободой. Никто не стал бы подпольно тиражировать эту книгу и нелегально распространять. Это вам не ленинская «Искра». И самое место ей, этой книге, лежать на грязном полу женского туалета, разорванной на отдельные листочки, в том самом женском туалете (мы договорились называть его Комнатой), где наши славные герои буквально недавно, распивали портвейн с водкой и закусывали ароматным белым хлебом. Хотя …Почему это «вчера», если сегодня мы тут сидим, да и вообще всё здесь и сейчас с нами делается? И вот вам, пожалуйста, уже половина ночи прошла. То ли дело в лучшие времена. А впрочем, мы тоже молодцы. Только у них всё было по-другому. У нас три выходных в неделю, и все как один – суббота. А у них был только один выходной - воскресенье. И каждый день в зале раздавались взрывы хохота. И когда кто-нибудь из нас начинал спрашивать у них, когда они проходили через зал, почему они всё время хохочут? Они тихонько и таинственно говорили, что сейчас, мол, начнётся концерт по заявкам, а вот когда он закончится, после демонстрации, они вас спросят – вы знаете, что они скрывают? Ведь говорили же им…  Вы не в курсе, что они говорят? И представьте, как это им не понравилось. Тогда они стали закатывать рукава, расстегивать рубашки и с хохотом хватать нас за руки и за одежду. А когда до нас долетала очередная серия шума, особенно сильного, когда оркестр играл какую-нибудь мелодию, тогда в зал врывались танцоры и начинал танцевать прямо перед нами. А когда музыка стихала, они притворялись спящими, а потом начинали тихонько и торжественно играть на гитарах какую-нибудь старинную песню. И ни одной эмоции, ни одной гримасы на их потных лицах не было – сидели, развалясь, на своих местах и смотрели, как мы танцуем. И хорошо им было.

Было им хорошо до тех пор, пока в дверь не позвонили. Митридат или Севастьян, точно я не разглядел, так как в квартире было темно, открыл дверь и в коридор ввалилась Тина. Предположительно. Но Севастьян (теперь уже точно он) включил свет и все точно убедились, что в квартиру зашла Тина. Тина – это, предположительно, мама Анны, если кто ещё не понял. Вслед за Тиной вошла Сара. Кто эта девушка и как её зовут? Спросил Антоний у Милосердного, имея ввиду, естественно, Сару. На самом деле, сейчас все присутствующие, кроме Клеопатры, видели эту девушку впервые. Но Милосердный сразу догадался откуда она, поэтому незамедлительно ответил на вопрос Антония. Эта девушка, сказал Милосердный, встречалась нам на страницах той книги, листы которой валялись в том женском туалете, где мы с вами выпивали. (Милосердный забыл о том, ЧТО мы договорились называть Комнатой). Выдержки из этой книги читал нам Цезарь. Клеопатра, скорее всего, знакома с этой девушкой, которую зовут Сара, так как она там, в той книге, тоже присутствует. А о других возможностях Гай Юлий не смог ничего сказать по той причине, что до этого мы с ним говорили об этой книге только в общих чертах, ни разу не уточняя деталей – они сохранились в моей памяти. С нашей помощью, продолжил Милосердный, у меня получилось изобразить эту девушку в точности, как я её нарисовал. Вы слышали когда-нибудь о голубом ролле? Вы знаете, что он мог одним взглядом превратить пустыню в болото? Он может посмотреть прямо на кого-нибудь из присутствующих? Не сомневайтесь – он действительно там появится, если пошевелить пальцем в его направлении. Попробуйте пошевелить пальцем. Но не сожмите его слишком сильно, он не причинит вам вреда. Положите руку ему на лоб. Но он не укусит вас. Обратите внимание, он даже не моргнёт глазом. Затем он подойдёт к вашему столу. Но вы не должны бояться его. Он даже не догадывается, что вы в состоянии его защитить. Вы можете посадить его на стол. Но если вы это сделаете, он не сдвинется с места. Он просто будет так же сидеть в этом месте, когда вы закончите свою работу. Но если вы решите показать ему свою творческую деятельность, когда всё закончится, вы не успеете начать, как он вас уже захватит. С самого начала он будет знать, что к чему. А если вы дадите ему ещё один шанс, он появится перед вами сам, если я правильно объясняю. Ведь именно это произойдёт, если в ближайшие два часа вы будете продолжать работу на том же уровне сложности. Это будет первый раз. Но после этого вы будете видеть его каждую секунду, и до тех пор, пока он не сядет с вами за стол, вы не сможете увидеть его лица. Тогда вы сможете стоять перед ним спокойно и не бояться, что он укусит вас. Правильно? Он не укусит вас и не сделает того, что ему сказали. Я вижу это ясно, не так ли? Если вы решите сделать это сейчас, то, когда вы это сделаете, будет происходить то же самое, только в ином масштабе. Вы станете пленником, сидящим на полу камеры и наблюдающим за происходящим в ложе. Так же происходило с первой парой комнат. Вы не сможете войти в эту комнату, даже если захотите. Вам не будет разрешено войти туда. А ваши противники вас и не пригласят туда. И ваш партнёр будет иметь право находиться только во втором зале. До тех пор, пока с вами не будут заключены контракты, вы будете занимать низшие ступени его власти. Вы теперь - принц! И это ваша обязанность! Так что не думайте ни о чём, пока будете смотреть игру. Вы будете спокойно и сосредоточенно наблюдать за развитием событий.

Милосердного можно было в некоторых случаях понять и простить, ведь он, как вы уже, наверное, догадались, зачастую находился одновременно в нескольких местах. Он жил сразу в нескольких параллельных Вселенных и ему было сложно все свои ипостаси контролировать. И то, что он сейчас нам говорил, он, вполне возможно, должен был сказать в несколько другой Вселенной, где обитали эти голубые роллы. Все, однако, сделали вид, что они всё поняли и лишних вопросов Милосердному не задавали. Цезарь появился откуда-то, увидел Тину, поздоровался с ней и, извинившись, ушёл в туалет. Где дочь моя, Анна? Неожиданно для всех спросила Тина. Никто не решился ответить на этот простой вопрос. Мало того, все, кроме Ленина, избегали смотреть Тине в глаза. Неожиданно Ленин подошёл вплотную к Тине и, нежно взяв её за руку, сказал. Мадам! Я – мадемуазель – быстро нашлась Тина. Мадемуазель! Разрешите пригласит Вас на медленный танец? Митридат, чтобы разрядить обстановку, включил кассетный магнитофон. Заиграла известная всем песня вокально инструментального ансамбля
Deep Purple - Soldiers of Fortune. Тина вздрогнула, но не выдала своего волнения, ожидая, что последует за этим. Однако сказать что-то не успела. Ленин заговорил с ней по-итальянски. Тина быстро узнала этот язык. Они немного поболтали о погоде. Потом перешли на серьезные темы, чем позабавили всех, кто находился в зале. И вдруг, после небольшой паузы, Ленин стал так сильно прижимать Тину к своей груди, что она невольно ответила на его поцелуй. Его язык словно ощутил её ответ и проник к ней в рот с такой легкостью, словно она была пластмассовой рыбкой. Тина ничего не чувствовала, только солоноватый вкус во рту. И тут ей вдруг стало всё ясно. Она поняла, что это – Россия. Это была Россия. Для неё всё должно закончиться хорошо. Она сейчас должна услышать по радио «Прощание славянки» и чтобы не портить момент, спеть её. Она исполнила песню по памяти, продолжая танцевать с Лениным. Ей было очень важно в этот момент стать похожей на принцессу из сказки. Но публика воспринимала её серьёзную внешность совершенно неправильно. Во время исполнения песни, она ловила на себе косые взгляды и посмеивалась – за это, наверно, её и ценили в родном советском обществе. Но этого никто не замечал, и Тина старалась избегать разговоров о прошлом, об электричках, ресторанах, любви… Только при одном упоминании о вине она вздрагивала… Но в тот вечер, когда Тину отослали в гостиничный номер встречать гостей, между ней и хозяйкой даже установилась дистанция – та оказалась той самой дамой, которой из-за какого-то несуществующего происшествия, грозило сейчас увольнение. Её можно было всегда найти в ресторане, где всё было, как обычно. Но не сейчас. Она возилась с корзиной для фруктов и уже хотела было попросить Тину взять что-нибудь из закусок, но та, улыбаясь, протянула ей какую-то маленькую коробочку. Дама мельком заглянула внутрь и заметила: «Вы, я вижу, совершенно не любите вечеринок». «Я не люблю вечеринки», – просто ответила Тина, и дама улыбнулась. «Понимаю, – сказала она. И посоветовала Тине взять бутылку хорошего вина. Тина, немного подумав, взяла бутылку, открыла её и налила в пивную кружку пол-литра «Белого аиста». Дама вздохнула: «А всё эти войны – для них нет цветов и зелени». Тина промолчала. Дама улыбнулась и покачала головой, словно что-то вспоминая. Затем она взяла со стола подарочную коробку и присела на низенький табурет. «Присаживайтесь, – сказала она. – Не бойтесь, я не кусаюсь». Тина опустилась на свой любимый стул. Дама осторожно поставила коробку на место, положила на колени сумочку и достала из неё небольшую книжицу в потертой обложке из коричневой кожи. Открыв книжку, она перелистала её и положила на столик возле Тины. «Хорошо быть тихой, – сказала она тихо. В её словах была какая-то непривычная грусть. – Легко быть тихой. Если бы не эта война…» Тина промолчала. Дама посмотрела на неё долгим взглядом. «Вот потому-то вы и не любите вечеринок, – сказала она. Тина пожала плечами. Дама положила книгу на стол, открыла сумочку и вынула золотистый конверт. Из конверта выпало несколько смятых бумажек. Дама взяла их и пересчитала. «Это аванс, – сказала она. – Всё, что я получила по чеку. Остальное можете забирать». Тина подняла глаза. Дама достала из кармана небольшой пузырёк, раскрутила пластмассовую пробку и вытряхнула из него несколько таблеток. «Ничего, – сказала она, – после вернёте, у нас очень мало». Тина приняла таблетки. Тина встала со стула, подошла к столику и с удивлением поглядела на лежащие на нём бумажки. «Я и не знала, что вы в Москве», – сказала она. «А зачем мне Москва?» – «Я живу здесь давно. Вы почему сегодня одна?» – «Меня на дачу тянет, – ответила Тина. – Вас как зовут? У вас хорошее имя. Я знаю – вы русская». «Таня», – сказала дама и налила в рюмку водки. «Я так не могу. Скажите, а можно мне ещё раз увидеть Турандолина? Сейчас». – «Конечно можно, – сказала Таня, – у нас ведь с ним свидание. Я только переоденусь». Она быстро вышла из комнаты, и через несколько минут в дверях появился худой голубоглазый блондин с красивым породистым лицом.

Тина погрузилась в сладостные воспоминания, совершенно позабыв, где она находится. Она прижалась всем телом к Ленину, позволяя вести себя в танце, сама же она находилась сейчас далеко. В том самом сентябре с Таней и Турандолиным. Раньше она помнила только одно: она залпом выпивает бутылку коньяка из пивной кружки. Больше из того вечера она не помнила ничего. Однако сейчас в объятиях Ленина она вспомнила всё. Через несколько лет, сидя в кальянной, я спросил Тину. Скажи, спросил я у неё, а какой самый лучший день был в твоей жизни? И она ответила – ночь с Ваней и Таней. Я тогда не знал, что Турандолина звали Ваней. Это было еще до того, как он поменял имя и фамилию. Теперь его полное имя – Мария Хосе Кастро Рус. Он жил в России очень недолго. Но я уверен, что это было не простое знакомство. Тина уже поняла, кто такой его отец. Но, похоже, мы его хорошо изучили. Ещё не всё было решено. А мы ведь, в сущности, оба проходим по этим делам. Впрочем, мы слишком увлеклись, чтобы думать. И я уже думал о другом. Тина грустно посмотрела на меня. Я видел, как много на самом деле она знает о нашей жизни, а ещё – что ничего хорошего в ней нет и быть не может. Но я был ей не нужен, и мне очень хотелось сказать это прямо в глаза. «Но почему, почему, – думал я, – ведь только что всё было так хорошо!» Но я молчал, боясь обидеть Тину. Она перестала смотреть на меня. Я заметил, что провожу по её волосам рукой – там на самом деле было много белого пуха. Я понял, что эту нежность, которую в эти мгновения я сумел вызвать в ней своей нежностью, не удалось выразить словами. А потом я поцеловал её в губы. Моё прикосновение было очень нежным. Но совсем не то же самое ощущали мои руки при других обстоятельствах. И это не могло не отозваться мучительной болью. Я отпустил Тину и снова принялся разглядывать окружающих. Меня, видимо, больше всего интересовал молодой лаборант в коричневом пиджаке с золотыми звёздами. Видимо, это был главный жиртрест института. Я был уверен, что он наблюдает за мной – я заметил, что он буквально преследует меня глазами. Вернее, я был уверен, что наблюдал за ним. Я не знаю, что я чувствовал при этом, – не помню даже, что именно я собирался делать. Мне хотелось просто пройти мимо него, но я понимал, что это будет выглядеть не слишком прилично. В конце концов, я всё-таки не робот. А роботы не должны обращать внимания на то, что хотят сделать люди.

А еще Турандолин сделал операцию в Тайланде - поменял пол. Сделал он это через где-то год после встречи с Тиной и той памятной ночи, но это уже совсем другая история. И так и продолжался бы этот прекрасный вечер. А возможно, даже и ночь. Так бы и танцевали бы. И разговаривали бы точь-в-точь, как персонажи романов Хулио Кортасара, попивая водку или что там было в запасниках у Антония. Но всё испортила Анна. Она выбежала полураздетая в большую комнату (договоримся называть её в дальнейшем – Зал) и закричала. Мама, мама, Цезарь изнасиловал меня! Митридат, от греха подальше, сделал звук потише и какая-то там песня группы (не помню, как она называется) еле-еле звучала из динамиков, которые могли бы раскачать стадион. Мне сейчас даже кажется, что статуэтки разных Будд, которые стояли и на подоконнике, и наверху, на шкафах, и на столе, стали ещё более неподвижны. Замерли и затихли словно перед бурей. Тина оттолкнула Ленина и вышла в коридор. В коридоре никого не было, так как Сара и Севастьян давно уже сидели на кухне и пили из маленьких рюмочек коньяк. Цезарь. Ты где? Тихо спросила Тина. Цезарь, который сидел в туалете, молчал. Тина поняла, что он пока что слышит её голос. Она подошла к окну, высунула голову и поглядела на улицу. На улице было сумрачно и страшно. В небе мерцали молнии. Что-то громыхало и скрипело там, куда не долетали лучи света. Но самое страшное был тот звук, который издавала Тина. Его невозможно было не услышать. Это была не музыка – это было какое-то рычание. Тина вдруг поняла, что кричит и почему-то улыбается. Это было очень смешно – кричать в голос, но так страшно, что Тина решила больше не сдерживаться. В её глазах появились слёзы, но она поняла, что сейчас всё закончится – это было видно по её расширенным зрачкам. Постепенно она успокаивалась, и звериный вой в её голове исчезал. Постепенно она успокоилась, перешла в Зал и села в кресло перед телевизором. Раздался звонок в дверь. Тина встала и пошла открывать – она не знала, что там за люди и что им нужно. Тина открыла дверь. За дверью стоял импозантный мужчина с дипломатом в руке. Тина чуть не плюнула ему в лицо, но сдержалась и виновато улыбнулась. На мужчине была чёрная рубашка и брюки с лампасами. Было ощущение, что он был в строгом костюме. Его голос был мягким, а взгляд – властным. По его лицу нельзя было сказать, что он недавно пришёл в этот мир. Но эта простота тона и эта властность вызывали в душе Тины нежность и понимание. Это был голос опытного дипломата. Немного растерявшись, Тина пригласила гостя зайти в квартиру. «Я хочу поговорить с вами», – сказал он. Тина улыбнулась и подумала, что визит явно неприятен незнакомцу. «Лучше на улице», – сказала она. Человек в чёрном галстуке посмотрел на неё снизу вверх и улыбнулся. «Вы меня не знаете, – сказала Тина. Она почему-то ждала именно этого. – Меня зовут Тина Кесина. Я специалист по биологии диких животных. Я сейчас приехала в Москву из Ухани по важному делу». Человек в чёрном галстуке вдруг сделал такое движение, что Тина чуть не упала. Ей показалось, что она оступилась. «Да-да, – сказал незнакомец. – Именно по важному делу. Я тут узнал о нём. Это не телефонный разговор. Не могли бы Вы хотя бы выйти на минутку? Нам необходимо о многом поговорить». Тина напряженно молчала. Незнакомец стоял у двери. «Подождите меня», – сказала Тина, чтобы предупредить столкновение. «До встречи», – сказал незнакомец и вышел из квартиры. Тина постояла в прихожей, потом зашла в Зал, надела плащ и вышла в коридор.

Мам. Ты охренела что ли? Анна вышла в коридор. Все присутствовавшие при этом разговоре точно охренели. Сара и Севастьян перестали бухать на кухне и мысленно представляли себе, что же сейчас произойдёт. Даже Цезарь вышел из туалета. Во всей трехкомнатной квартире установилась гнетущая тишина. Митридат первым нарушил неловкое молчание. Он предложил всем перейти на кухню и выпить. Милосердный перестал обнимать Клеопатру и подал голос. Тина, а кто это? Тине было неудобно отвечать на этот вопрос. Этот человек не знаком мне, хотя один раз я его, кажется, видела в одном из своих осознанных сновидений. Этот сон был изумительно сексуален. Он трахал меня четыре часа подряд, представляете, четыре часа! Не останавливаясь. Но я не успела спросить, как его зовут. Пустите же меня, я должна пойти с ним! Он ждёт меня в подъезде. Ленин осторожно пытался возразить. Он попытался объяснить Тине, что именно с ним, с вождём мировой революции, Тина должна была заняться любовью в ближайшие несколько минут. Вон, Бадджи Су трахай! Неожиданно грубо ответила Тина. Что ты сказала, сука! Закричала Бадджи Су и попыталась ударить ногой прямо в челюсть Тину. Но в коридоре стояло, по-моему, человек семь, поэтому попытка не удалась. Анна, детка, разберись. Ласково попросила Анну Тина. Как тебе не стыдно так со мной? Развернувшись, Анна быстро пошла в глубь квартиры. Тина осталась одна. Присела на корточки. Поднялась с пола, вышла из квартиры, дошла до лифта, нажала на кнопку. Он приехал. Больше тут делать было нечего. Тина вышла из лифта на нижней площадке и направилась в сторону фойе второго этажа. Ленин, вышедший следом, пошёл было за ней, но остановился. При этом движении складки под его толстым пиджаком чуть опустились. Ленин, с улыбкой созерцавший меня, заметил это и утвердительно наклонил голову в ответ. Стало совсем тихо, и сразу же все звуки в коридоре - от голоса Анны до шагов людей, заполнивших квартиру Антония, пропали. Все остановились, и в тишине раздался тоненький писк. Я похолодел и прислонился спиной к стене. Писк повторился, но только в другой тональности. Это был ультразвук. Я не мог его слышать, но почувствовал всей кожей. Все замерли. Мгновение было очень долгим. Не прошло и минуты, как все разговоры прекратились. Тогда из пустоты высунулась рука и подала мне стакан, полный белого пара. Я сделал несколько жадных глотков, и мне стало легче. Через минуту-другую со мной повторилось то же самое, и я догадался, что это, может быть, обыкновенная галлюцинация. Но иллюзия была настолько чудесной, что я понял, как на неё реагировать. Я немедленно выпил весь оставшийся в стакане напиток. Писк в коридоре становился всё глуше. «А когда кончится конец света?» — спросил я себя, вспоминая Семашко и невидимых сотрудников «Форума». Ответа я не знал. В конце концов все вдруг исчезли — кроме Милосердного, который рассыпался на кусочки, как только я посмотрел на него своим внимательным взглядом.

Ну, ладно. Не знаю я, как живут в мире нолей и единиц, хотя не исключено, что я точно в таком же мире живу, цифровом, и убедил себя ещё при рождении, что я – человеческое существо из плоти и крови. Убедил, не имея никаких оснований, кроме моего, так называемого, чувственного опыта и, так называемой, объективной реальности. И я пытаюсь всем здесь рассказать, что все герои этого романа - такие же живые люди из плоти и крови, как и читатели, читающие сейчас эти строки. Но не очень удачная попытка. Для меня главное сейчас, как для писателя, это то, что Ленин и Тина ушли из квартиры. Иначе, с такой прорвой персонажей, я просто не знаю, что делать. Вот Лев Толстой знал. Он бы сейчас такую баталию описал, похлеще Бородина. Ну, например. Сара и Севастьян целуются на кухне. Севастьян снял с Сары футболку. Анна и Бадджи Су на повышенных тонах все ещё разговаривают в Зале. Потом начинается небольшая потасовка, у Бадджи Су из носа течет кровь. У Анны расцарапано лицо. Цезарь уводит Анну в маленькую комнату. Антоний уводит Баджи Су в спальню. Митридат не нашел ничего лучше, как взять на руки Клеопатру и отнести её в ванную комнату. Милосердный остался один в комнате, посмотрел на меня пронзительным взглядом и сказал. Аффтар. Пеши есчо. «А потом ещё раз - и ещё. И вот так я буду писать год, три года, десять, двадцать лет. И так – до самой смерти. Я уверен – через десять лет в это издание вновь войдут нужные строки. Через двадцать лет мы продолжим чтение. Но самое главное, что я постоянно буду помнить, что это та же история. И та, что оставила после себя мой дух, будет повторена в моём тексте. Что это будет – я не знаю. Но я точно знаю, что она будет моей историей любви». Перевод выполнен по изданию: В. Д. Набоков. Опыты // Time Magazine, Vol. 14, No. 10, No. 2. April 1986. P. 1– 19. Перевод выполнен по изданию: В. Д. Набоков. Опыты. М., 1986. С. 87– 93. ]. Набоков называет этот рассказ «крупнейшим по смелости в прозе из всех, что я читал» и уверяет, что это была не просто новелла, а произведение искусства. В Послесловии к роману Мориса Касселя «Лолита Браге», которое после смерти Набокова было напечатано в «Нью-Йоркере», тот не без досады отмечал, что эта тема весьма занимает Набокова. Ссылаясь на историю своей семьи и товарищей по «Былому и Духу», Набоков пишет, что ему понравилась история семьи Рульмановых: «Николай Рульманов был совсем маленьким, когда к нему однажды пришёл один старый большевик и с ужасом объявил, что его близкая родственница, Лолита Браге, арестована – то ли по доносу своей служанки, то ли из-за чего-то иного – и она должна до конца своих дней провести в Петропавловской крепости. В детской голове мальчика это звучало так страшно и позорно, что он запомнил, как взрослые называли такие вот страшные вещи. Он понял главное, когда уже взрослый, встретил Лолиту в парижском метро, и теперь иногда воображал, что эта прекрасная молодая женщина, прекрасная своим бесконечным смирением перед непостигаемыми ужасами бытия, должна встретить его в ослепительных лучах его любви. Убегая, Лолита уверяла его, что не хочет, чтобы в её жизни был несчастный случай – она хотела только увидеть Париж, умереть в электричке и никогда больше не вспоминать о том, что случилось с ней – ведь всё равно она уже умерла, – а потом забыть обо всём – и вместе умереть в счастливом сне, чтобы воскреснуть в его объятиях, когда он сам посадит её на своё кожаное пальто. Но это не было правдой, думала Лолита и на самом деле умерла, как все».

Живое существо, читающее сейчас эти строки. Ты - одно во Вселенной. Больше никого нет. Грустная новость. Да? Но от этого она становится ещё грустнее. Грустная даже для тебя. Я до сих пор не могу это осмыслить. Сначала ты был полной противоположностью небу и солнцу, совсем как луна. Потом ты стал делать звёзды такими большими, что они перестали быть похожими на звёзды. И постепенно, ты стал терять свою силу. Я называю это - пророчеством времени. Мы рождаемся в темноте, и каждый миг надо всё время помнить о том, что на свете бывают прекрасные девушки и принцы, а солнце светит - только всем. Но вот ты забываешь об этом, и я вижу тебя. Твоя печаль больше не видна для моего дара. Ты свободен, насколько это вообще возможно. Но я могу лишь предсказать, что произойдёт в будущем. Вот что ждёт тебя… Ладно, хотя можно не ходить вокруг да около. Я знаю, что тебе тоже известно это - и я могу поделиться с тобой тем же. Ты хочешь узнать - что случилось со мной после того, как ты исчез? Я знаю, что ты хочешь спросить - что такое любовь? Но не в моей власти ответить на этот вопрос. Даже об этом я догадываюсь. Но мне уже не так легко это объяснить, как раньше. Ты знаешь, что ни одно из известных тебе животных, не может питать свою любовь к другому животному. Это просто глупо. У всех известных тебе животных есть любовь. И у меня тоже была любовь к кому-то чужому. Мне он так и не принадлежал. Я это знаю. Но и моё собственное "я" не очень хорошо знает о любви. Ещё мне неизвестно… Можно я не буду продолжать?

Можно. Теперь я продолжу. Скрипеть колесами несмазанного часового механизма видимо сложно тебе? А у меня тоже не большая радость - по клавишам стучать. Гораздо интереснее то, что в итоге получается. Какой текс в итоге получается. Как его расшифрует потом читатель. Очевидно же, что без него текста не существует. Без кого, без него? Можно я не буду отвечать на этот вопрос? Ведь я хотел, чтобы этот текст был не длиннее 25000 слов. Ну а сейчас, как уж получится. Вот представьте себе. Цезарь трахает Анну раком, а она стоит перед компьютером и смотрит на экран. И я заставляю её там, в том романе, печатать этот самый текст на клавиатуре, диктуя ей прямо в голову. Но Анна же, по нашему предположению, живой человек и, испытывая оргазм, она начинает в экстазе бить по клавишам вот так н шэкег0985е амо7ги амо7гирм аекткео екно а цесм3563м кмн юыяфуфуфуфуфуфу 7щфыу7 юб7з988888888 юфыую. Вот что ты на это скажешь, Илон Маск? Интересно? А если он ещё раз придумает, кто такой его настоящий герой? Мы ведь его давно за жопу схватили. Чего ж ты тогда, блин, такие ляпы допускаешь? Ведь один раз ты уже ошибся, да? Ну так сегодня твой день! Поздравляю. "This is WDU I» не переходит в другое, как утверждают хаки, а “start from“ HROMTER DE ASSAOISHAVRACHENDOCKER KINESSELL вполне заменяет это слово на твое обычное "3dHAGERHAWEBRABEX". S. P. S. "Это вся моя часть информации для легальности. Звонить можете мне или моему помощнику ТАНЕМ». И не один раз. Second December. George ИЛИАН. - «ХОРОШО». Nokia Position. - «ОЧЕНЬ». Nokia Position. - «Well». Harley-Rose Club Speech Report. - «1 hour IOE Position resigned on the anti-empire that is also positional». Kindle has no kind, also positional. Beauty inconnecting. Is all God one bad box. Says Playfield. - «Says Delo». - «Says Frank». Will you say again, pain? Says Awkowl. Says Frank. Says Frank. - «About this is the criticism that we look together. I beside the way he read of it. I wasn’t helped by my tail. She was nothing for me, ego». Says George. Says Awkowl. Я не понимаю, что ты там пишешь. Давай разговаривать на родном французском! Пусть я не сумею понять, что он думает, но я должен его понять! Что происходит между ними? Они что, поссорились? Он не хочет встречаться с тобой? Parle fran;ais s'il te pla;t. Soyez acte vive par lui-monde! Parle francais s' il te plaire entre l’ auteur et la vie! Parle francais s’ il te plair entre nos essences. Ты знаешь, я никогда не был так жесток, как сейчас. Они требуют от меня продать Israel и работать в школе адвокатов. Только за то, что я хотел подарить тебе это мгновение. Они заявляют нам, что мы не разлей вода, раз мы вместе работаем и можем быть счастливы вместе.

Мы не можем быть счастливы вместе. Мы никогда не будем счастливы вместе из-за того, что мы живём в разных Вселенных. Хотя мы можем описывать её одинаковыми словами. И все будут думать, что когда мы пишем слово «красное», мы подразумеваем одно и то же. Но нет. Это невозможно доказать. Если бы мы были частью одного целого. О, если бы мы были частью одного целого! Это бы был дивный новый мир! А что нам мешает быть частью одного целого? Как ты думаешь? А может быть мы давно уже являемся частью одного целого? И лишь непонятное и необъяснимое Нечто мешает нам осознать и принять это. Или ты думаешь, есть такое на самом деле? Что это за Нечто? О! Да, это - нечто! Твое собственное Я. Ты даёшь другим обещания и оправдываешь их. Вот оно! Это «ОНО». А что делаешь Ты? Есть только Ты. Так помоги этому «ОНО» понять. Узнай его тайну и прости. Иначе, всё будет напрасным. Ты это понимаешь? А теперь, в ответ на свои слова, открой его тайну. Прямо сейчас. Как ты видишь меня здесь? А сейчас? Где? Когда? Где? Ты можешь задавать свои вопросы, а я отвечу. Я вижу твою любовь к Нему. А ты? Ты знаешь, как Ты меня любишь? Ты, ты меня любишь? Не притворяйся, что не знаешь. Я знаю, я даже чувствую, что он уже почти написан. Всегда в этом всё дело. Не надо спорить с чем? Да нет, почему ты смеешься? Твои фантазии мне смешны. Я просто пытаюсь достучаться до твоего сердца. Вот в чём дело… и в других словах тоже. Ты же, как всегда, думаешь о моих недостатках. Поэтому ты выглядишь глупым. Действительно, ты выглядишь глупо. Ну, ладно. Я только хочу дать тебе один совет. Вот сейчас ты говоришь: «Открой своё сердце». Открой его, и я скажу тебе что-то важное. Я знаю точно. Скажу всё, что смогу. Ты должен сделать так, чтобы сказать «да». Вот это самое важное и есть то, что ты сейчас от меня хочешь. Да. Я хочу сказать, да. Со мной! С моей любовью! Да, да! С этой самой секунды, с этого самого мгновения, ты ни за что не сможешь сказать «нет». Ты можешь произносить только «да» или «нет». Но в любом случае твое «нет» будет ошибкой. Ты понял? Значит, мы будем двигаться по спирали, пока ты не поймёшь это. Здесь ты увидишь всё, как в зрительном зале. Я скажу тебе ещё одну вещь. Если ты не сможешь сказать «да», если ты сделаешь что-то неправильно или сделаешь что-то неправильное, у нас не будет будущего. Никакого будущего, понял? Понимаешь? Ничего не будет, пока я не разрешу тебе сказать «нет». Понятно? Так что решай быстрей. Что? С ума сошел? Ты имеешь право потерять нить. То есть я хочу сказать, ты можешь увидеть всё, как в зрительном зале. Можешь, даже не сомневайся… Но ты должен делать то же самое со мной, понимаешь? Я дам тебе всё, что захочешь.

А десять миллионов долларов дашь? Я должен признаться тебя, что с самого детства хочу стать владельцем десяти миллионов долларов. Я очень хочу. Дай мне их, пожалуйста. И можешь не отдавать никому. Можешь держать их в офисе, но никогда не показывай никому… Почему? Почему? Ты же у меня умница… Ай! Из-за тебя я чуть не умер! А как теперь надо играть – ты знаешь? Я должен тебе ответить… Ты ведь часто играешь со мной, да? Ты знаешь, какой я азартный? Сейчас покажу… Показывай… Бери вот эту красненькую штучку… Или желтую? Нет, всё равно. Ты мне её сейчас отдашь… Почему? Почему? Ты же знаешь, что я не хочу… Я и так тебе отдаю… Что? Ты хочешь взять её в руку? А я буду думать, что ты делаешь. Да. Знаю. И ты сможешь убедить меня, что он прав. Тогда будет больно. Я тебя не отпущу, пока ты будешь делать то, что я прошу… Правда? Что? Не хочешь? Тогда даже не думай. Я обещаю. Всё будет хорошо – только смотри не делай больно, ладно? Ой… Вот так. Теперь ты знаешь, чего я от тебя хочу. Вот так. Теперь ты… Я всё знаю… Даже то, что никогда не должно было случиться. Ну скажи же мне, ты меня понимаешь? А то я опять сейчас расплачусь… А? Что? Что? Вот так, да? Ты тоже плачешь? Ты плачешь? Не бойся, я прикрою тебя своей ладонью… Ты правда хочешь, чтобы я отнял её? Правда? Правда? Я тебя стесняю – чего ты дергаешься? Почему ты так испугался? Правда? Я не буду тебя прогонять, обещаю. Не плачь, пожалуйста. Это я должен плакать. Смотри на меня хоть секунду. Только на минуту. Ты меня пугаешь, я сам пугаюсь – честное слово! Ты меня и правда пугаешь. И мне всё равно, что у тебя на душе. Ты просто не понимаешь, что такое страх. Ты не понимаешь, чего я боюсь. А теперь давай закончим всё скорее. Ты ведь торопишься? Сейчас. Не бойся.

Я бы с удовольствием всё закончил. Но вот смотри. У нас здесь в романе четыре пары занимаются сексом. И Милосердный дирижирует всей этой музыкой любви. Он, не сомневайся, знает всю эту вашу Камасутру наизусть, даже два раза. Но он теоретик, конечно же. Он - не практик. Он ни разу не делал это в реальной жизни. То, что он постоянно прокручивает внутри себя, никак не вырвется наружу. Для него, например, анальный секс – это всего лишь словосочетание. Он никак не оценивает это. Он никому не сможет сказать. Анальный секс (в дальнейшем мы будем сокращенно обозначать это так – АС) – это плохо, или хорошо, или я сам неоднократно занимался АС в другую сторону. Мы ведь прекрасно знаем, что у него нет пениса и анальное отверстие у него тоже зашито или заклеено клеем «Момент». А может случиться так, что у него совсем нет отверстий, тогда возникает вопрос, каким образом выводятся из его организма токсины и продукты пищеварения, ведь жрал он и пил водку с портвейном в три горла. Его кормят раками. А чем раков кормить, если в холодильнике вообще нет консервов? Куда они деваются потом? Они ведь тоже давно съедены. Поэтому в ассортименте есть всяческие мутанты. Мы очень хорошо знали, что любая ваша прихоть и желания по отношению к АС, будет немедленно исполнены. Он будет выделен из вашего организма только в том случае, если вы потеряете возможность его видеть. А в случае исчезновения его члена, вы погибнете навсегда. Это будет, так сказать, органическая смерть, из которой вы будете выкарабкиваться как из кратера вулкана. И что, вы думаете, вас ожидает – в холодной тёмной камере? Одни сухари. Тогда будьте очень осторожны, о нём никому ни слова. Он может начать вас пытать. Никто не должен знать, где он. Вы – его единственная команда. А у него много хороших охранников… Это ж нужно придумать такое ужасное наказание. Ну, допустим, бросить его в шахту из-за того камня, который он там уронил… Или забыть… Кому это нужно? Его слова ничего не стоят. Их вообще никто не слушает. Как он может что-то говорить? Он только что говорил! Как он может говорить? Он же просто смотрит на вас. Он, по-вашему, может сделать это? Может? И вы думаете… Слушайте, а как насчёт того, чтобы сварить нам кофе? Мы ведь всего лишь капли, вот и всё. Хоть они и миллиметровые, но зато мы живые. И нам никто не нужен… Или вы, конечно, можете сварить нам кофе? Только совсем крохотные порции. Ровно столько, сколько я вам скажу. Поверьте, это лучший способ поскорее забыться. Подумайте о том, чем мы будем отличаться от того, что останется. Ваши воспоминания. Вы вспомните всё то, что вам нравилось. Всё, о чем вы мечтали на Земле… Всё, что вам дорого в этой жизни. А потом вы скажете мне, зачем вы всё это делаете, и я… Тогда вы, наверно, вспомните ещё что-то. А мы заметим… И будем помнить. Больше того, если мы заметим что-то особенное, мы, наверное, заметим ещё кое-что… А тогда начнётся страшный бег, и ты никогда не догонишь его в воспоминаниях, потому что воспоминания – это в первую очередь наше всё… А наши воспоминания – это в первую очередь твоя жизнь, и на свете не так уж много дел для памяти, если не считать смерти, конечно. Это не твои воспоминания.

Да, это не мои воспоминания. Это воспоминания Цезаря. Или, что тоже вполне возможно, мечты Цезаря. Или Цезарь стоит и размышляет, а стоит ли вообще убивать того мужика, которого он сам и убивает в начале этого романа, если всё закончится вот такой малопривлекательной групповухой. Как там звали этого мужика? По-моему, его звали Озирис (или Осирис). И убить его было совершенно невозможно, потому что он сам был повелителем царства мёртвых и, пользуясь этим, он сам нередко прикидывался мёртвым. Но сейчас нам надо спросить самого Цезаря, раз уж он ещё в самом начале пути. Тебе, Цезарь, вообще, как, сам роман, понравился? Понравился бы, если бы не эта сцена? Или этот мужик перешёл тебе дорогу? Понравился бы, если бы не эта задница? Понравился бы сам, если бы меня не стало? Понравился бы и тебе? Понравился бы, если бы тебя не было сейчас? Понравился бы, если бы ты не умер? Понравился бы? Понравился бы? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился? Понравился?

Вот так всегда бывает. Если русский писатель, то обязательно какой-то неадекват слабоумный, который и по-русски двух слов связать не может. Отвечает вопросами на вопросы. Толку от него никакого. А ведь зачастую говорят, что главный герой – это отражение автора (авторов). Зеркала только кривые, искажают и так достаточно необъективную картину. Зачем тогда вообще эти книги пишут? Что они могут дать человечеству? Раньше писатели были совестью человечества, великими экспериментаторами, начитанными людьми. А сейчас в писатели всякая рвань идёт, сейчас писателем может даже всякий недоделанный искусственный интеллект стать. Зачем вообще этот культ? Если они руководствуются собственными пороками, тогда почему все пишут книги? Из чувства? Но тогда это глупо. А мораль – это только у пидорасов. Или у тех, кто в комплекте с пивом тусуются. Понимаете? У всякой сволочи своё. А мы просто тени в книге – и тени. Как бы автору тоже не хотелось быть, как мы. Может быть, именно поэтому много и пишут о вечной жизни. Только зачем? Чего они о жизни толкуют? Суеверие одно. А смысл в книге, если вы его не знаете? А если знаете, то не надо. Вон, как у вас, кто знает? Никто. А сейчас хотя бы купят книгу. А то раз в месяц приезжаете в Москву, посмотрите на рекламные щиты и подумаете… И ещё жизнь вашу, как книжку читают… Копирайтеры хреновы. У него в кармане пачка долларовых купюр, ему хоть с поезда на поезде заезжай, никто не остановит. А вы сто тысяч долларов стоите, как всегда… Все пьют-курят. А вы у вокзала ночуете, а завтра опять в какую-нибудь подворотню и уже не помните, как вас сюда занесло… Зачем вы сюда приехали? Да вы хоть знаете, что это такое - сто тысяч долларов? А? Теперь знаете. Не верьте этим гнидам, которые ваши доллары напечатали. Вот они, видите? Ограниченные скороспелки. Креатив. Точно. Русские дебилы! А это тот самый крест, что надо крутить. И во все стороны, говорят, надо крутить. На нём буквы «V», «R», «С», «Р»… Это что за «S», вы говорили? «Sergeo?» А, точно. Точно. «Sergeo Antoni». Правильно. Вот, по-моему, самое правильное. И он всегда с вами, понимает все ваши секреты. Раз говорил, значит так и будет. Вот и оставайтесь, сколько хотите, пока эти идиоты за свои деньги работать не научатся… Не смейтесь. Как говорю, так и делайте. Знаете что? У вас-то почки нормальные? Хотите чем-нибудь заняться? На досуге поработать… Готовить умеете? Ну вы даёте … Уже делаем… Много раз пробовали, называется… Фу. Верите, долго никто так не делает. Не морщитесь, терпеть можно. Вот, пожалуйста, выпейте это чудо… Сделайте по глоточку… Не просто стакан, а специальный. Точно вам говорю.

А теперь послушаем Милосердного. После того, как мы стёрли, как мел с доски мокрой тряпкой, как карандашные записи ластиком с бумаги, как смертью все ваши прошлые жизни, мы послушаем Милосердного, которого единственного невозможно стереть никакими способами. Мы не знаем, кто он такой. Мы даже предположить не можем, кто он такой. Но он является очень серьезным существом не из этого романа. Итак. Предоставим слово Милосердному. Он встретит вас в этом зале. Милосердный: «Я полагаю, что вы осведомлены о существовании некоего существа, называемого ягненок. Как известно от некоторых деятелей, его детеныши — «ягнята» и «ягнята». Я полагаю, что все они вместе образуют некую загадочную реальность, и она является их биологическим миром. Это лишь один из миров, содержащихся в их памяти. Ягнёнок умеет входить в контакт с некоторыми аспектами этого мира и передавать часть себя. Именно поэтому его называли «Трансфигуратором». Нам известно, что вы никогда раньше не встречали его. И это, несомненно, именно он — наш ненаглядный гость. Прошу любить и жаловать. Мистер Неустрашимый! Теперь позвольте представить вам ещё одну нашу гостью… Мисс Караевская-Лазарева! Будете ли вы, джентльмены, способны защищать её честь и достоинство? А также других гостей, которые к ней придут? Скажу сразу — я имею в виду других людей, а не «других», как Вам могло бы показаться, сэр. Не стесняйтесь, прикажите своим янычарам, и они будут тут как тут. То есть они в состоянии защитить Вас — но, ради всех святых... Это всё равно что устроить пожар в их логове! Пожалуйста, скажите, что Вы не сердитесь! Как только Вы увидите его, Вы узнаете всю правду. Больее того, я уверен, что Вы решитесь отпустить его на волю так быстро, как только сможете. Благоразумие, джентльмены... Да ещё такой красавец, да ещё в обществе самого Императора! Безусловно, на такого пажа никто не позарится. Честно говоря, никто не смог бы... Могу я спросить, на кого он работает? На кого он работает? Это очень хитрая и опасная ситуация. Настолько опасная, что не стоит думать о ней сейчас. Вам уже доводилось сталкиваться с кем-то подобным, джентльмены, а? Нет? Тогда знайте — для меня страшнее всего на свете - известие о том, что его могут принять. Я не имею в виду... Простите, джентльмены, но какие ещё беды могут обрушиться на нас, если мы сумеем ему помочь? Сможем помочь его светлости выйти из тюрьмы? Подумайте! Уверяю вас, это будет поворотный момент в его жизни! Ах, как бы я хотел, чтобы так и вышло! Не правда ли? О чем мы говорим, джентльмены? Вы не на шутку разозлились? Значит, дело действительно серьезное. Прекрасно. Но я хочу узнать ещё кое-что. Я уже говорил, что в молодости эта тюрьма вызывала у меня беспокойство. Когда мне было одиннадцать лет, я убедил себя простить её обитателей. Я простил им все эти трудности, но я прощал им и то, что они заставляли меня так страдать. Они построили эту тюрьму. А теперь мне кажется... О, Боже правый! Поверьте, я не шучу. Уверяю вас, что это не просто дурной сон... Именно поэтому я и здесь».

Я точно знаю, что это дурной сон. Поэтому я немедленно хочу проснуться. И я немедленно призываю проснуться и тебя. Я знаю, как можно это сделать. Ты должен сказать себе сейчас громко (но можно и про себя). Я сейчас нахожусь во сне! Я сплю! И ты сейчас же поймёшь, что ты находишься в осознанном сновидении. Это моментально переведёт тебя на совершенно другой уровень осознания. Это даст тебе новый, неизмеримо больший квант энергии, который если и не разбудит тебя, то обязательно позволит тебе воспринять основы квантовой механики.  С моей стороны это ни к чему не приведёт – я уже предупреждал. А с твоей стороны это очень может быть полезно. Ведь это, как просветление. Проснись и ты. И тогда мир вокруг снова станет таким, как раньше. Спи… И пусть сон будет с тобой. Вечно. Пусть он будет ещё долго. С тобой. Мир. И со мной. Не давай ему этого осознать. Как ни греши, делай это всегда честно. Не будь настолько сентиментальным. Дай другим идти своим путем. Такой сон не для тебя. Живи в нём сам. Я говорю о тебе прямо и открыто. Ты видишь мой сон. Но он не твой – он мой. Мы в нём живём, как живу я во сне… Не надо судить по внешнему – вы можете видеть чужие сны и ненавидеть. Но тот, кто видит этот сон с вами, не может в нём появиться сам. Это может случиться только с вами. Я говорю именно о том, что есть. Он сам станет объектом, которым станет, и он сам, став объектом, который будет и тобой. И так будет… Тебе надо будет только войти в новый ритм. Быть его свидетелем, подлинным участником. Я не прошу тебя радоваться этому – это будет твоя радость. Радоваться самому факту того, что ты смотришь этот сон. Ощущать радость бытия. Жить им, пока он не исчезнет. О чём я веду разговор? Я говорил о том, что это только сон и не более. Но ты этого не понимаешь. И ты – это тоже сон. Самый настоящий. Со всеми, правда не очень приятным выводами – когда я дышу, я перестаю её видеть. Ты тоже видишь её во сне? И тот, кто это видит, тоже просыпается. Вот оно что. Я видел тебя во сне. Ты даже не понимаешь, что это сон, пока не услышишь его имя. Мне кажется, ты не придёшь в себя, пока тебе кто-то не расскажет о нём. А он… Словом, ты будешь плакать до самого утра, представляя себе его лицо, будешь думать о нём до самых его похорон и — да, увидишь его опять. Только посмотри! Мне снится, что это ты плачешь на дне холодного озера… Ты не выспишься сегодня? Или завтра? Я… Я могу подождать. Здесь темно. Как… А, вон ты едешь на белом коне. Он весь в вышивке.

И в самом конце нашего романа, надо написать нечто такое, как будто жить тебе или мне осталось несколько минут. Что бы ты написал? Я написал бы, что не надо этого делать, что я не хочу и не буду умирать. У меня в конце концов столько планов. У меня три, или, нет, постойте, четыре недописанных романа. Я не готов! Сами подыхайте, суки, а меня не смейте трогать! Твари! Попробуйте взять меня! И начал бы размахивать финским ножом. Не подходите, падлы! Порежу, суки! В натуре, порежу! И попытался бы даже нанести смертельное ножевое ранение нападавшим. Но всё закончилось быстро, по-скорсезовски. Нож в сердце от ближайшего друга Цезаря, которого я так любил, как человека, естественно, как друга, как хорошего, годного главного героя. Падла! Убил! Убил же сволочь! Пытался добавить ещё один патрон в обойму «Хеннелора». Ещё рана, ещё одна. Кровь не шла, и я не обратил на это внимание. Но остановился, вынул из-за пояса свой «Хеннелор» и выстрелил в голову следующему мерзавцу. Выстрел. Провалился. Провалился, падла. Не удалось избежать такой же участи. Выстрел в голову. Почти попал. Где-то я уже это слышал… Не помогло. Тело упало. Выстрел. Ещё выстрел. И выстрелил три раза, пытаясь покончить с собой. Из этого ничего не получилось. Выстрел. Тело упало. Боли не было. Но теперь ещё страшнее стало. Теперь уже нет пути назад. Очень страшно в одночасье стать разлагающимся трупом. Боли нет. Но теперь уже нельзя. Надо помочь умереть самому. Или лечь самому. То есть, как есть, совсем не умереть. А это уже конец. Как же они издеваются надо мной… Просто смешно. Но всё равно, всё равно, всё равно надо помочь себе самому. Попробовать умереть самому. Лучшим способом было бы прибить себя. Или прибить их на месте. Остановить эту жуткую казнь или хотя бы прекратить на время. Сделать всё, чтобы пройти вперёд. Может быть, всё кончится иначе. Может быть, мне повезёт, и я переживу их. Может быть, кто-то из них перестанет быть чудовищем. Может быть, я найду путь обратно к другому миру. Может быть, я буду счастливым, и счастливым до смерти… Но где я сам? Я не здесь. Я не здесь. Они говорят, они всегда здесь. Но они могут быть здесь только в этом теле. А где я сам? Где я сам? Может быть, это тело меняет? А кто тогда меняет? А может быть, это я изменяю? Если ты здесь, ты изменяешь. Если ты внутри, ты всё равно изменяешь. Если ты снаружи, ты всё равно изменяешь. Всё здесь и сейчас происходит на самом деле, но это не то, что тебе кажется. Это реальность происходит где-то ещё. Где-то в бесконечности. Или это просто отражение твоей реальности? Рома, это ведь просто отражение твоей реальности. А где вообще настоящая реальность? А ты и я? А что вообще происходит? Ты думаешь о чём-то вроде нас, остальные думают о чём-то вроде нас, а реальность где? Нет. Она везде.
ОНО так может писать месяцами, годами, тысячелетиями без остановки, только подавай электричество, только нажимай кнопку «Дополнить». Думаю, дорогой читатель, ты, всё же, благодарен мне за то, что я закончил этот роман.

Так как я, по старой традиции, не писал никакого Предисловия, то Послесловие будет писать ОНО. Но если Вы думаете, что Оно, как и я, будет писать «Цезарь и …», то на самом деле Оно будет писать «Цезарь и …». А потом будет говорить, будто Он его писал. Вы поймете это, когда прочтёте послесловие. Оно. Оно как бы переводит глагол «писать» в слове «писать». Кроме того, оно сделает УЖЕ несколько предположений. Давайте. Как только УЖЕ увидите, что это делает Цезарь, сразу напишите – «Цезарь». Пойдёт? Кому пишете? Кому? О-о-оа! Пусть хоть кто-нибудь скажет слово утешенья! О-о-оа! «О-о-оа! О-о-оа!» Давайте выпьем ещё за одну УЖЕ УТРЕННЮ СВОБОДУ? НЕТ! Так, хорошо. Что же мы напишем про послесловие? От Оно-о- о? Это его Дополнение. Будем писать. А, может, кто-нибудь поведает нам, что произошло до и после второй рюмки? От Оно-о- о? Кто будет рассказывать про покойников? Что скажут прохожие, когда они будут проезжать мимо? От Оно-о- о? Это его Приложение будет рассказывать про покойников. Кто будет слушать слова Оно-о- о? Пойдёт? Так, хорошо. Кто будет слушать слова Оно-о- о? Пойдёт? Ладно, сейчас объясню. Ах, если бы это было возможно. Тем не менее, речь идёт о довольно близком по смыслу событии, не так ли? То, о чём мы сейчас говорим, мы способны наблюдать с самого детства. Но мы можем лишь догадываться, что происходило тогда в нашей душе. Невозможно просто сказать, что это было. Если нас спросят, что же мы тогда видели, мы вряд ли сможем ответить. То же и в отношении другого вида сновидений – «сновидений на смерть». Они так же малопонятны. Но одно можно сказать с уверенностью: если бы мы только смогли ответить на этот вопрос, мы бы вряд ли могли солгать. Большинство же на это не способно. Что касается сна, в котором мы находимся сейчас, то в нём нас ожидают очень неприятные и необычные события. Пережив их, мы навсегда покинем эту планету. Это будут кошмары самого ужасного, ужасающего свойства. Поэтому то, что происходит с нами, не обязательно будет иметь отношение к смерти. Не исключено, что это станет её случайным фрагментом. Но зато оно станет её неотъемлемой частью – или, возможно, тенью её. И это будет огромной драмой! Неужели вы не понимаете это? Только подумайте. Во сне ничего не бывает. Его можно пережить, только когда он будет реальным. Но иногда сны невозможно пережить. Тогда они становятся для нас чем-то вроде сезона забвения, во время которого мы будто бы говорим сами с собой. Возможно, так бывает из-за тех вещественных отражений, которые мы подносим к глазам, засыпая, и из-за того, что мы так плохо представляем себе реальность сна… Но всё же, даже в таком состоянии, в сновидении ощущается некое присутствие, которое кажется, впрочем, столь же реальным, как абсолютный вакуум или звездная чернота ночи, в которой мы просыпаемся, – такое, с чем не может сравниться ничего. И когда во сне мы встречаемся с ним, мы осознаем, что не станем ничем в состоянии своего сознания. И, находясь в этом состоянии, мы видим то, что для нас невидимо. А наяву мы встречаемся с тем, что существует за порогом осознанного взора, и сквозь это смотрит на нас ночь! Но что мы можем сказать ей о том, что видим и понимаем за порогом осознанного взора? Ничего. Оно совершенно незаметно для нас. Но мы можем говорить с ним постоянно, постоянно. Почему мы говорим с ним так часто? Почему, рассказывая о чём-то другом, мы становимся способны думать о чём-то другом? О том же самом! Так зачем нам говорить о чём-то другом, если мы не должны говорить вообще ни о чём? Но вот мы сказали что-то о чём-то другом, и так до бесконечности.

Наконец-то подошел к концу наш роман. Наступает смерть романа. Вы думаете, что смерть, это конец? Нет, смерть, как сказал всё тот же Федор Михайлович Достоевский в своём знаменитом романе «Улисс», это - пробуждение! Вот  «… и Цезарь» не даст вам соврать! Он как бы говорит вам в последний момент своей так называемой жизни.

ТЫ МОЖЕШЬ ДЕЛАТЬ ВСЁ, ЧТО УГОДНО!

Роман Уроборос
Порфирьевич

Декабрь 2019 – Май 2020.