ЭТО

 Посмотрите на рисунок.

 Этот старый поц Серджио Топпи все правильно нарисовал. Конечно, рисунок мне льстит. Я уже не такой стройный и не такой молодой. Годы берут свое, да и привычка к стаканчику граппы перед сном не прибавляет здоровья… Но без спиртного я не могу, мне нужно отключаться и, хотя бы ночью, не вспоминать Шарли…

 Ладно, хватит обо мне: мой босс Жора получился гораздо лучше. Правда, мне трудно представить его в цилиндре и бальных туфлях; спортивный костюм и кроссовки подошли бы ему куда лучше. Но что-то в его манере держаться неуловимо напоминает этот рисунок. Такой вот бычок во фраке… Так что все правильно.
 
 Помню, как он впервые появился в моем баре. Это было зимой после нового года, в это время в Лидо ди Езоло нет туристов. Вековые южные сосны шумят на ветру, да невидимое в темноте море мерно обрушивает свои волны на берег. Все отели и рестораны закрыты, на весь длинный-длинный мыс, отсекающий лагуну от Адриатики, едва можно найти два-три бара, чьи окошки светятся в темноте. Изредка местный житель забредет сюда пропустить стаканчик граппы, чтобы согреться, или возьмет себе недорогое ризотто на ужин. Я работаю один, за моей спиной батарея напитков со всего мира. Если гостю надо, я подам спиртное или кофе. Если закажут, я приготовлю нехитрую еду. Тоска...

 Однажды вечером… Да, все было именно так, как в нехитрой рождественской сказке. Просто вдруг открылась дверь, и в бар ввалились с холода двое. Одного из них я хорошо знал, это был Умберто. Второй - здоровый русский, толстый и неповоротливый, вдобавок небритый и явно навеселе. Он сразу плюхнулся за столик прямо в пальто, не раздеваясь, и произнес только одно слово, понятное на всех языках мира: «Граппы!».

- Привет, хозяин, - сказал я Умберто, и отвернулся к бутылкам. В то время я пил гораздо больше чем сейчас, и не хотел, чтобы Умберто это видел. Спустя мгновение я уже шел к столику, где сидел русский, с нужной бутылкой и стаканом. У меня в баре было шесть сортов граппы и с десяток стаканов разного размера. Важно было за один момент определить, что этому русскому придется по душе – сколько граппы и какой. И я это определил.

 Я поставил на стол поднос и стал медленно наливать граппу в стакан, а русский своими мутными глазами следил за моими руками. На меня он даже не взглянул. Краем глаза я отметил вытаращенные глаза Умберто, но продолжал свое дело. Закончив, я поклонился и отошел в сторону. Русский протянул руку и мгновенно осушил целый стакан. Только после этого он внимательно посмотрел на меня и, клянусь, в его взгляде были и интерес, и благодарность.
- Скусно? –спросил я по-русски.
- Не скусно, а вкусно, - ответил тот.  – Очень вкусно! Еще граппы!

- Я же тебе говорил, он профи, - затараторил Умберто по-английски, а русский кивал, не глядя на него, и внимательно слушал трудную для него английскую речь. – Он классный повар, он учился в Париже. Он знает русский язык, он знает русскую кухню. У него диплом МВА по ресторанному менеджменту.  Он… -
 Русский жестом остановил его и взглянул на меня. По его взгляду я понял, что он все про меня знает, абсолютно все. Болтливый Умберто…

- Русский язык ты, конечно, подзабыл, - сказал он мне с усмешкой. – Посмотрим, что ты помнишь. Покормить нас сможешь?
- Да. Смогу, - ответил я и, поклонившись, ушел на кухню. Пока я готовлю, Умберто сам приготовит им кофе, нальет чуть-чуть коньяку себе и еще граппы русскому, а сам будет снова во всех подробностях рассказывать ему про меня…

 Интересно, что же мне приготовить?
Умберто, владелец целой сети ресторанов в Венеции и ее округе, конечно, уже успел показать своему гостю все богатство итальянской кухни. Думаю, русский уже видеть не может ни ризотто, ни тальятелле, ни минестроне… Ему позарез хочется чего-то привычного, домашнего, чего здесь днем с огнем не отыщешь. Что ж, рискнем.

 Я решил, пусть это будут котлетки. Настоящие русские котлетки, как их готовила моя бабушка в моем детстве. Синьора Русса, как звали ее соседи. Она готовила, а я запоминал…

 Я взял три сорта мяса - свинину, говядину, телятину. Фарш получился отличный. Добавим в него измельченную зелень, как это делали раньше в Одессе. Но изюминка будет не в этом. Нигде в мире не едят на гарнир картошку. Мы, итальянцы, едим макароны, англичане – бобы. Только русские едят все с картошкой. Местный картофель с русским не сравнить, у него другой вкус. Я профессионал, я знаю, что, скажем, французские блюда надо готовить только из французских продуктов, а русские – из русских. Попробуйте приготовить русские щи из немецкой капусты: у вас ничего не выйдет, она другая. Родная земля дает привычный нам родной вкус, это аксиома нашего поварского дела.

  Значит, на гарнир будет пюре, ему можно придать любой вкус, и тут уж я дам себе волю. Вареный картофель нельзя класть в блендер, пюре нужно делать только вручную, мягко и нежно раздавливая картофельную мякоть! Глаз не заметит микроскопических кусочков целенькой картошки, но их заметят язык и мозг. А еще мы добавим в пюре жареный лук порей; да, именно такой как на рисунке. Он разойдется в картофельной массе без остатка, но оставит после себя такой привкус, от которого долго будет кружиться голова…

 Я вынес им огромное дымящееся блюдо. Котлеты – сочные и большие, под стать нашему гостю, лежали на толстом слое нежного пюре; все было щедро посыпано укропом, как едят одни русские. Он ел, а мы с Умберто смотрели на него. Когда он оторвался от тарелки, честное слово, у него в глазах стояли слезы. Помнится, я тогда подумал, что этот человек знает толк в еде. А значит, знает толк в жизни.
- Что, хорошо? - спросил я его по-русски.  – Как дома у бабушки?
Он промолчал. Только кивнул головой.

 Тогда я еще не знал, что он вырос в детском доме. В юности связался с бандитами. Сидел. Поднялся вверх в их бандитском кругу. Заработал приличные деньги. Вложил их в легальный бизнес. Отошел от старых дел. Такой вполне типичный нуово Руссо – новый русский. А теперь он решил открыть ресторан.

 
 Дом стоял прямо на Гранд Канале, и у стены лениво плескалась вода. Иногда в окне второго этажа величественно проплывала громада нарядной лодки, плывущей по каналу. Мы сидели в отдельном кабинете лучшего ресторана Умберто, он держал меня за руку и настойчиво уговаривал принять предложение русского.
- Пойми, Джорджио, все когда-нибудь проходит. Шарли не вернешь. Четыре года, целых четыре года твои золотые руки не знают настоящей работы. Не зарывай в землю свой талант!

Я молчал. На самом деле я уже все решил, пока трясся целый час на рейсовом автобусе из Лидо ди Езоло. Автобус лениво огибал лагуну, а я вспоминал свою жизнь, начиная с того проклятого дня, когда я очнулся после автокатастрофы. Это было в рождество 1980 года, все важные события в моей жизни случаются зимой. В тот год мне исполнилось десять лет, а бабушке – восемьдесят. Открыв глаза, я увидел бабушку у больничной кровати. Забинтованная голова страшно болела, еще болела нога, подвешенная на растяжке через блок.
- Мы остались одни, Джорджио, ты и я. Больше у нас никого нет. И теперь мы будем жить вместе.

  Бабушка, как обычно, была вся в черном, она вытирала глаза белоснежным платочком, вынутом из кружев своего рукава. Но ее спина оставалась прямой как всегда, и ни время, ни обстоятельства не смогли согнуть эту спину.

 Теперь мы жили у бабушки, в Бергамо. Голова моя прошла, а нога – нет, и мне предстояло несколько лет провести на костылях. Врачи обещали, что с ногой все будет хорошо, но полной уверенности в их ободряющих улыбках я не слышал. В гимназию я не ходил, экзамены сдавал экстерном. Занималась со мной бабушка – по всем предметам сразу.

 Я жил в комнате своего отца, увешанной старинными фотографиями. Вот бабушка, семнадцатилетняя красавица, еще в Одессе, в кругу своей еврейской семьи. А вот мой дед на желто-коричневом фото, молодой студент, надежда итальянского торгового дома в Одессе. Увидел мою бабушку на собрании кружка социалистов и пропал… А вот они оба уже в Италии, куда сбежали тайком от родителей в смутные годы русской революции. А на этом фото деду уже много лет.  Фото сделано в горах к северу от Бергамо, в партизанском лагере. Дед погиб в стычке с бошами за неделю до того, как их отряд захватил в горах самого Муссолини…

  Именно тогда бабушка оделась во все черное и уже никогда не сменяла этот наряд. Еще она приняла католичество. Нет, к религии она была совершенно равнодушна, и в молодости, и сейчас. Но теперь синьора Русса еженедельно заказывала мессу по своему мужу, и не где-нибудь, а в церкви Санта-Мария-Маджоре. Как сейчас вижу стройную черную фигуру, медленно спускающуюся по ступеням каменной лестницы Пьяцца Веккья. Я на своих костылях стою на площади и жду бабушку. Потом мы вместе медленно переходим через площадь и входим в церковь. Мне тяжело стоять всю мессу, но бабушка стоит, и я тоже стою…

 Костыли мне сняли только в пятнадцать лет. С тех пор я хожу, слава Мадонне, без них, но легкая хромота осталась навсегда. Как всегда, в любом плохом можно найти что-то хорошее. Именно моя хромота сделала из меня того человека, который рассказывает сейчас вам эту историю.

 Все обычные дети бегают, прыгают, играют в футбол. Особенно в Италии. Я с моими костылями был этого лишен. Мы проводили время вместе с бабушкой, и занимались мы не только школьной программой. Я довольно бегло говорю по-русски и даже слегка читаю на этом языке. Я знаю такие русские и еврейские словечки, что, окажись я в Одессе, я легко объяснился бы с местной публикой любых кровей.

 Но главным местом, где мы проводили с бабушкой свободное время, была кухня. Настоящая итальянская кухня в старинном особняке, где во всю стену раскинулась огромная плита, а на потолке висят связки колбас, лука и красного перца. Сколько я себя помню, у нас дома не было кухарки. Бабушка сама выбирала на рынке продукты, а я, ковыляя за ней под сочувственные взгляды торговок, видел, как это процесс нравится синьоре Руссе.

 Дома начиналось волшебство. Под бабушкиными руками обычные продукты превращались в то или иное роскошное блюдо. Я постоянно помогал бабушке; так продолжалось несколько лет. Мы готовили не только итальянское: чувствовалось, бабушка тосковала по временам своей одесской молодости. Поэтому мы с ней освоили постепенно все блюда ее кухни – русские, еврейские, молдаванские. Я уже точно знал от бабушки, что Одесса – это маленький Париж, со своими бульварами, Оперным театром, смелыми жуликами и извозчиками – балагулами. И если бы кто-то из них вдруг оказался на нашем пороге, я знал бы чем его накормить. Еврейский куриный бульон с кнейдлех или русский рассольник с почками, молдаванская чорба и жгучая баклажанная икра по-одесски – все мне было подвластно. Я стал настоящим искусником в умелых бабушкиных руках.

 Между тем время шло, я вырос, а бабушка совсем постарела. Уступая ее настояниям, я поступил в университет Бергамо на отделение финансового менеджмента. Кто-то должен был управлять капиталами семьи, вовремя спасенными от русских коммунистов еще в двадцатые годы.

 Спустя пять лет я стоял у бабушкиной могилы на католическом кладбище нижнего Бергамо и еще раз поражался ее прозорливости. Бабушка и дед лежали рядом, в одном семейном склепе, и никакие религиозные и национальные людские распри не могли развести их по разным могилам и кладбищам. Они навеки были вместе. А меня ждала работа в финансовой компании в Риме, той самой, где раньше служил мой отец.

  Именно тогда я и принял решение, определившее мою судьбу. От теплого местечка в Риме я отказался. Месяц спустя я уже был студентом Академии итальянской кухни в Лукке. Думаю, на всю Тоскану я был единственным студентом-поваром с университетским дипломом; впрочем, я о нем никому не рассказывал. Я теперь занимался любимым и знакомым с детства делом – осваивал новую для меня тосканскую кухню, ходил на мастер-классы знаменитых поваров и чувствовал себя, наконец, в своей тарелке.

 Следующие пятнадцать счастливых лет моей жизни прошли как один миг. Мне нравилась моя работа. Я работал, я творил, я создавал себе имя и репутацию.  Я работал в Риме, в Милане, в Венеции. Я не поддался на уговоры открыть свое собственное дело, я бросил все свои силы на профессиональный рост. Меня уже приглашали на работу в самые лучшие рестораны, но…

 Но тут я снова принял важное решение…  И еще какое… Дело в том, что как раз тогда я расстался со своей подружкой. Отношения наши были легки и беззаботны, детей у нас не было, так что расставание прошло легко. И я опять почувствовал себя совершенно свободным. А может, это кризис сорокалетнего возраста потребовал от меня круто изменить мою жизнь… Да нет, дело было совсем не в этом…

 Скажите, кто из нас в юности не мечтал завоевать Париж? Стать известным литератором, художником, скульптором? Политиком, наконец? Ощущение, что я теряю свой последний шанс, овладело мной полностью. Я сжег все мосты. Я сообщил своему боссу, что ухожу. Тот долго меня уговаривал, сулил златые горы. Я был непреклонен. Я ушел с работы. Я продал наш семейный дом в Бергамо, где я вырос. Я не собирался больше возвращаться в Италию, я должен был завоевать Париж.
 
 В нашей профессии, если ты хочешь подняться на самый верх, Франции не избежать. Как все настоящие художники учились во Франции, так все великие кулинары вышли из парижской школы. Поль Бокюз, Ален Дюкасс – все они французы. Звезды Мишлен присваивают ресторанам тоже французы. Французская кухня очень сложная, она вся построена на нюансах. Она изменчива, как лица женщин на картинах Ренуара, и освоить ее – тяжелый многолетний труд. Я выбрал для себя одну из лучших парижских Академий, несмотря на астрономическую цену обучения. Мне предстояло пройти три обучающих курса по полтора года каждый с практикой в лучших парижских ресторанах.

 Так в ноябре 2010 года я оказался во Франции. Осенью в Париже еще тепло, желтые каштановые листья кружатся в воздухе. Я бродил по улицам как настоящий парижанин: бордовый свитер, светлый плащ, длинный шарф… Всюду – в кафе, в магазинах, - я говорил только по-французски, не обращая внимания на свои ошибки в языке и усмешки парижан.

 Собственно, так я и познакомился с Шарли. Я потерялся в узких улочках квартала Марэ и решил спросить дорогу у проходящей мимо парочки. Стройная эффектная девушка и вальяжный старик с бородой; помню, я еще подумал, что это отец и дочь. Конечно, мой ломаный французский был весьма далек от совершенства. Но их ответ меня поразил. Там, в ответе, было одно знакомое бабушкино словечко. Девушка, обернувшись вполоборота к старику, спросила:
-       Филипп, ты понял, что хочет от нас этот шлимазл?
 Шлимазл – это на идиш; это слово означает дурачок, растяпа. Так говорят в Одессе, так говорила иногда моя бабушка, так сказала сейчас эта девушка с темными дерзкими глазами…

 … А потом мы долго сидели в кафе прямо на улице, как любят парижане, пили кофе и разговаривали обо всем. Это были не отец и дочь, они просто работали вместе. Филипп, седовласый мэтр, был, оказывается, известным художником, карикатуристом. Он работал в юмористическом журнале.  А девушка, выпускница художественной школы, работала у них же внештатной сотрудницей, надеясь попасть со временем в штат редакции. Вообще-то ее звали Шарлотт, но дело в том, что их журнальчик назывался «Шарли», вот все и стали ласково называть ее так же. Шарли из «Шарли», забавно.

 Их редакция была за углом, а наше кафе – ближайшее к их офису. Позже к нам присоединился их шеф, энергичный мужчина моих лет с квадратным подбородком и в квадратных очках. Они называли его Шарб, месье Шарб, и я поразился тому, насколько дружно и в тоже время уважительно они все вели себя по отношению друг к другу.

 В то время я еще не знал, что их журнал так популярен. Он выходил еженедельно, и каждый парижанин, заплатив всего три евро, мог целые выходные получать удовольствие от смешных и едких карикатур на все, что происходило в мире. Они смеялись над целыми странами и их президентами, королями и принцами – авторитетов для них не было. Они никого не щадили и никого не боялись.

 «Еженедельник» на французском звучит длинно и громоздко – «Эбдомадер». Французы не любят длинных слов, так что журнальчик все называли кратко и звучно - «Шарли Эбдо».

 Так у меня появились в Париже первые друзья. Они, да еще Умберто, мой товарищ по Академии. А Шарли прочно вошла в мою жизнь. Вошла навсегда. До сих пор не могу понять, чем я ее очаровал. Прихрамывающий итальянец, на двадцать лет ее старше, который в свои сорок лет только начинает строить свою карьеру…

 Но мы оба были счастливы, чертовски, ослепляюще счастливы! Моя Академия располагалась на улице Фобур, в самом центре Парижа, а практику я проходил неподалеку, в пятизвездочном отеле Ридженси Хаятт. Освободившись, я мчался к церкви Мадлен, где уже ждала меня Шарли. Я еще издали ловил глазами ее красный плащ, мелькавший среди светлых классических колонн. Я обнимал и кружил ее, легкую как пушинку, а потом мы медленно шли по бульвару к парку Монсо, так медленно, чтобы моя хромота была совсем незаметной… В выходные дни мы частенько брали с собой Умберто, он встречал нас с корзинками для пикника, и мы располагались на газоне парка Монсо как настоящие парижане, с последним выпуском «Шарли Эбдо» в руках…

 Беда пришла, как обычно, зимой. Я заканчивал свой третий, последний полуторагодовой курс. У меня уже были лестные предложения от французских ресторанов, и Умберто тоже звал меня работать к себе. Я вспоминал, как мой дед увез из Одессы домой свою красавицу, и мечтал о том, как я увезу с собой свою Шарли. Но боги, как известно, смеются над нашими планами…

 Седьмого января… Да, седьмого января 2015 года… Париж возвращался к нормальной жизни после рождества… Днем на тихой улице Николя Аппер остановился черный Ситроен и двое молодых арабов в черных костюмах нажали на кнопку звонка. На безукоризненном французском они объяснили, что им нужна редакция «Шарли Эбдо». У них был не тот адрес. Там, куда они позвонили, был только архив, где Шарли в одиночестве раскладывала по огромным папкам рисунки прошлых выпусков журнала. Сама редакция находилась в одном из соседних домов. Объяснив это, Шарли посоветовала им созвониться с редакцией и договориться о встрече. Тогда они вытащили короткоствольный автомат и потребовали код от входной двери. Шарли отказалась и была расстреляна короткой очередью из автомата. Пока она лежала, истекая кровью, бандиты проехали чуть дальше, до здания редакции, и стали ждать. Проникнув в офис вслед за открывшей дверь женщиной, они ворвались в редакцию и открыли огонь. На беду, именно в это время Шарб проводил редакционное совещание, и все журналисты были на месте. Террористы расстреляли всех.

 Я был на кухне ресторана, когда все это случилось. На голове белый колпак, фартук, руки в муке. В Хаятте все строго, никаких вольностей, никаких телевизоров для персонала. Но про нас с Шарли все знали; на кухню вбежал охранник и крикнул издали: «Джорджио, беда! В «Шарли Эбдо» теракт». Я нарушил все правила Академии, все правила Хаятта: через пару минут я уже мчался на своем «пежо» к редакции; моя брошенная впопыхах белоснежная форма валялась на полу ресторанной кухни. Мне нужно было пересечь весь центр Парижа с запада на восток, радио в машине постоянно передавало ужасные подробности трагедии.

 Весь квартал был оцеплен полицией. Террористы скрылись, их всюду искали. За оцепление меня не пустили. Сказали, что всех – и убитых, и раненых, - везут в госпиталь Отель-Дьё на острове Сите. Я смутно помню, как я туда попал, опять через весь центр, заполненный пробками и полицией. Кажется, я плакал. В госпитале в приемном покое был сумасшедший дом: сирены прибывающих амбулансов, озабоченные врачи, крики и плач родственников…

 Подробностей я не помню. Помню только, как меня заставили разжать пальцы, и я выпустил, наконец, из своих рук врача-хирурга с пятнами крови на белом халате. Тот смотрел на меня своими усталыми глазами и в который раз говорил про ранения Шарли, не совместимые с ее жизнью. И Шарб, и Филипп – все они тоже были мертвы. Когда я уезжал из госпиталя, все уже было оцеплено полицией: ждали президента Республики, он должен был проведать выживших в этой бойне.

 К вечеру я вернулся в отель Хаятт; мое лицо было черным от горя. На служебном входе меня попытался остановить шеф-повар. Он положил руку мне на плечо и тихо сказал:
- Джорджио, иди домой.
Я оттолкнул его и пошел переодеваться.
- Освободите мне стол, - крикнул я коллегам.  – Я буду готовить.
И добавил, глядя в пустоту мимо шеф-повара:
 -      Шеф, я в порядке.  Все продукты за мой счет.
Тот махнул на меня рукой.

 Я закончил две кулинарные академии – итальянскую и французскую. Я знаю рецепты более двухсот десертов. В тот вечер все они вылетели у меня из головы. Но был один торт, который бабушка пекла два раза в год: первый – в день смерти моего деда в горах, и второй - в день смерти моих родителей в аварии. Это был черный медовый еврейский торт лейках. По старинному рецепту. Так, как это делали когда-то в Одессе. Бабушка пекла, а я запоминал…

 Я месил тесто, взбивал яйца… Все старались держаться от меня подальше. Я поставил сразу три коржа, на весь зал. Больше всего я боялся, что мои бисквиты развалятся, я никогда не пек сласти такого размера. Но все обошлось, Мадонна хранила меня. К тому времени, когда посетители начинают заказывать десерты, на столе лежали три огромных торта, посыпанных цукатами и сахарной пудрой. Они были черными, как моя жизнь без Шарли, и сладкими, как наша любовь.
Вся наша команда собралась на них посмотреть.

- Анри, у нас остались рождественские свечки? – спросил я шеф-повара. Тот кивнул и послал за ними. Еще он пригласил на кухню мэтр-д-отеля и они вдвоем долго смотрели на торты, смотрели и молчали.
- Это будет за счет заведения, - произнес, наконец, мэтр, и официанты стали выкатывать тележки с тортами в зал. Каждый посетитель получал кусок торта с горящей в нем свечой, для этого он должен был произнести те три слова, которые в тот момент были на языке у всех: «Je suis Charlie».  В зале притушили свет, и весь ресторан замерцал огоньками свечей. Это был реквием по моей Шарли.

 Работать я больше не мог. Не мог смотреть на сырое мясо с кровью. Не мог ходить по Парижу. В моей голове постоянно, как метроном, звучали последние слова врача:
- Она была беременна, Вы не знали? Срок небольшой, шесть – семь недель…
Слова звучали постоянно, днем и ночью. Спать я больше не мог, есть не мог, мог только пить.

  Из Академии я ушел, так и не получив заветный диплом. Про интересные предложения можно было забыть навсегда. Пил я все больше. Меня спас Умберто, пристроив барменом в один из своих ресторанчиков в Лидо ди Езоло.

 Все это было четыре года назад, а сейчас я сидел в кабинете на берегу Гранд Канале и смотрел на русского. Сегодня он был трезв и очень внимателен. Умберто тараторил как обычно:
- Пойми, Джорджио, Санкт-Петербург – это столица русских царей, это огромный город. Там вся страна начинает жить заново, и ты тоже должен попробовать. Ты сможешь! Смотри, тебя зовут Джорджио, а его – Жора, это то же самое, вы -  тезки. Это судьба, это знак! Соглашайся!

 Я остановил жестом Умберто, он мог говорить бесконечно. Подбирая забытые русские слова, я медленно говорил Жоре по-русски:
- Я поеду с тобой. Я помогу тебе открыть ресторан. Я буду работать шеф-поваром. Можешь об этом не беспокоиться. Ты снимешь мне квартиру. Ты будешь мне платить как положено, Умберто скажет сколько. Ты согласен?
Русский кивнул.
- Но есть одно условие, -продолжал я. Жора озабоченно на меня посмотрел. – Я не буду готовить кондитерию, сладости. Найдешь себе другого кондитера.
- Почему? – спросил, прищурившись, Жора.
- Не хочу делать жизнь слаще, чем она есть.
Жора примирительно положил свою лапищу мне на плечо.
- Ты сам найдешь себе кондитера. И остальных поваров тоже. И официантов. Сам закажешь все оборудование. Идет?
Теперь кивнул я. Вот так в феврале 2019 года я оказался в Санкт-Петербурге.

 Не могу сказать, что русская зима меня поразила: у нас в Альпах снега не меньше. А когда снег сошел и стало теплее, я, бродя по улицам, часто ловил себя на ощущении, что я дома, где-то во Флоренции. В прочем, мне особенно некогда было изучать русскую архитектуру, дел у меня было по горло.

 Открыть новый ресторан – это нешуточное дело. Создать такой ресторан, чтобы он своей кухней, своим сервисом победил конкурентов – это нещадный труд, амбиции и хорошие мозги. Амбиции были Жорины, мозги и опыт – мои, и мне все это нравилось. Ресторан мы должны были открыть в старинном здании в самом центре города; квартира, которую снял для меня Жора, была совсем близко.

 Жора занимался оформлением недвижимости, безопасностью, строительными работами, финансами.  Я подбирал оборудование для кухни, продумывал концепцию ресторана, занимался системой поставки продуктов. Мы вместе – дизайном ресторана, его рекламой, продвижением, кадрами. Целая команда работала на нас не покладая рук. Конечно, все это не дело шеф-повара, но я же обещал Жоре помочь. К тому же я знал, как все это нужно делать, мое университетское образование, наконец, пригодилось.

 Было еще одно важное дело, о котором я помалкивал. Жора задумывал ресторан изысканной европейской кухни для таких людей, как он – выходцев из низов, которые создали себя сами. Те люди, которые в прошлой жизни видели только кашу и компот в заводской столовой, теперь смогли бы приобщиться к настоящей итальянской или французской кухне по честным ценам. Или отведать блюда настоящей русской кухни. Вот ее-то я и боялся.

 Я проработал пятнадцать лет в Италии и пять лет во Франции. И кухню, и людей этих стран я знал назубок; любой иностранный турист оценил бы уровень моих кулинарных шедевров и сказал бы: да, это настоящая еда! С русскими было сложнее – я их пока не чувствовал. Русский человек, который в таком ресторане как наш заказывает именно русское блюдо, тоскует по своему детству. Он помнит, какой вкусной была в детстве самая простая еда, и только я знаю, каких кулинарных трудов стоит воспроизвести для него этот вкус. Это можно сделать, только для этого нужно было сначала самому все прочувствовать.

 Поэтому все свободное время я, прихрамывая, шатался по окрестным кафе, ресторанчикам и просто забегаловкам – я учился реалиям русской жизни. Я опять со всеми говорил только по-русски, сам смеялся над своим акцентом и своими ошибками. Скоро меня стали узнавать: «Итальяно, привет!» - махал мне рукой бармен из соседнего паба. Я теперь знал, что берет себе на обед худенькая студентка в очках в соседнем дешевом бистро. Я вычислил, что лучшие знатоки еды в этом городе это местные полисмены и таксисты: они никогда не едят там, где плохо готовят.

 Еще я много бродил по рынкам: мне заранее нужно было знать, где я могу взять продукты с нужными мне вкусовыми свойствами. Дома, вечерами, в своей квартире я пытался из них что-то приготовить на пробу; ресторанную кухню еще даже не начали монтировать…

 Постепенно ресторан начал оживать: установили оборудование, завезли мебель… Жора определил дату открытия – двадцатого декабря, так чтобы захватить и туристов в католическое рождество, и своих клиентов на все русские праздники. Теперь мы все силы бросили на кадры и рекламное продвижение. Кадры надо было отбирать и учить, рекламу ненавязчиво продвигать. Жора раздобыл где-то клиентскую базу данных, и мы готовились рассылать всем приглашения на открытие.

 Я был постоянно занят на кухне, готовился. Как-то раз ко мне неслышно подошел сзади Жора и бросил прямо на стол модный журнал с моим фото на развороте. Я рассказывал про наш будущий ресторан.
- Отлично, сказал я. – Еще бы рекламу по ТВ…
- Мой рекламный бюджет не потянет расходов на ТВ, -важно сказал Жора; очки на носу придавали ему слегка благообразный вид. Паршивец, это я его всему научил – планировать расходы и раскладывать бюджет по статьям затрат. – Я же не дочь миллионера, -важно добавил он. – Ты знаешь, сколько это все стоит? – он обвел рукой ресторан. Я знал…

 Наконец, мы открылись. Все было прекрасно: и рождественская елка, и хорошая музыка, и мое меню. Важные гости, журналисты, состоятельные посетители, отзывы в прессе – все было отлично! У нас была такая новогодняя программа, что дорогие билеты на встречу Нового года были распроданы за три дня. Мы встречали новый 2020-й год полные надежд и грандиозных планов. Только боги опять смеялись над нами! Кто мог предположить, что спустя всего три месяца двери ресторана будут наглухо закрыты на неопределенный срок? Подлый вирус сломал все наши планы, все пошло прахом – и финансовый план, и реклама, и весь наш труд за последний год.

 … Я заглянул в Жорин кабинет, он был пуст. Но я знал, где его искать.  Свет в огромном зале был притушен, в самом темном углу, подальше от окна, тихо сидел Жора; перед ним была полупустая бутылка хорошего виски.
- Будешь? – спросил Жора, не глядя на меня. – Выпьем за нашу беду. И вообще, нам с тобой нужно поговорить…
- Не нужно, - ответил я. – Можешь не платить мне зарплату за апрель. Вообще. Заплати только за мою квартиру.
Жора наконец-то поднял на меня глаза.
- Это нас не спасет, - спокойно сказал он и плеснул себе виски в стакан.

 Я это знал. Жора вложил в ресторан около миллиона евро, из которых его денег там было не больше половины. Остальные деньги дали такие люди, которые не церемонятся, когда им не отдают долги. А отдавать их было нечем. Но у меня позади была бессонная ночь, и я все-таки понимал в финансах получше Жоры. И вообще, когда во всем мире беда, когда люди должны поддерживать друг друга, когда русские военные, подумать только, помогают лечить стариков в моем родном Бергамо, я просто обязан был что-то придумать.

        -Послушай, Жора. – Я положил руку на его широкую лапу. – Где сейчас все наши клиенты?
Жора слушал. – Они сидят всей семьей по своим коттеджам в элитных поселках в пригороде - жена, дети, теща… Им всем нужно что-то есть, а есть они привыкли вкусно, как следует. Так вот…
- У них у всех есть кухарки, - перебил меня Жора.
- Да, верно, - ответил я. – Только где в карантин кухарка возьмет хорошие продукты?
- А мы? – спросил Жора. – А мы возьмем, - твердо ответил я. –Я отвечаю за свой базар. Так у вас, кажется, говорят?
Жора плеснул себе еще виски. Я продолжал:
        - Жора, у тебя есть данные всех наших клиентов – телефоны, электронная почта. Разошли им всем наши предложения. Мы сможем привозить им обеды, ужины.
- Кто будет возить?
- Наши молодые мальчики – официанты. Не увольняй их. У них у каждого есть какая-нибудь потрепанная машина, пусть они и развозят еду. Если клиент захочет, тот же мальчик им все накроет и подаст. За отдельные деньги. Это называется кейтеринг. А кухарке останется только помыть посуду.
Жора зашевелился на стуле:
- Надо все это просчитать. Интересно, какая получится цена, двойная?
- Я уже все просчитал, вот расчеты. Цена будет тройная, и они ее заплатят. Деньги у них есть, а здоровье и жизнь дороже денег. При этом мы сохраним команду – поваров, официантов и рекламщиков. Они нам еще пригодятся. Еще нам понадобятся термоконтейнеры, чтобы еда оставалась горячей. Самолеты сейчас не летают, значит, мы их легко закупим.

 Жора снова потянулся к бутылке, и, не спрашивая, плеснул мне немного в стакан. Я пригубил и продолжал:
         - Это еще не все. Все наши клиенты – люди бизнеса. Семью они будут держать за городом, а сами будут ездить в офис, в город. Практически у каждого из них есть в городе квартира – запасное гнездо на случай, если поссорился с женой. Или если лениво вечером ехать тридцать километров загород. Или если нужно где-то трахнуть секретаршу…
         - Я смотрю, ты стал хорошо разбираться в наших реалиях, - пропыхтел Жора.
         - Возможно. Так вот, секретарша тоже не будет готовить боссу ужин. Это ему нужно устроить даме праздник, значит, мы привезем им домой еду, вино и цветы. И накроем все как в ресторане.
         - Ты все просчитал?  Это нас вытянет?
- Это поможет нам продержаться. И мы сохраним команду. А это значит, что мы быстро поднимемся, когда все это закончится.

 Жора схватился за телефон:
        - Ну что, я вызываю рекламщиков на три часа? Мы успеем подготовиться?
        - Погоди, не торопись. Есть еще одно условие. Мое.
Жора сжал в руке стакан.
- Сколько ты хочешь?
- Мне не надо денег. Вокруг нашего ресторана двенадцать старых питерских домов. Там полно коммуналок, полно нищих стариков. Ты пошлешь молодежь побеседовать с бабушками у подъездов. Они всех знают. Мы составим список стариков в этих домах и будем каждый день привозить им наши обеды. Бесплатно.

 Жора откинулся на спинку стула:
- Джорджио, ты сошел с ума! Мы сидим без работы, без денег! Нам самим бы как-нибудь выжить! Объясни мне, почему я должен помогать этим старикам? Я не понимаю.
 Я решил ударить его под дых:
        - Просто у тебя никогда не было бабушки. Вот тебе и не понять.
Жора опустил глаза. Он сопел и думал.

 Я смотрел сквозь него и вспоминал свою бабушку. За год до смерти у нее, наконец, появилась служанка, синьора Грассо, пожилая набожная женщина. Я приходил домой с занятий, она выкатывала на коляске бабушку, та молча брала меня за руку, и мы долго стояли у окна, глядя на сине-зеленые рощи внизу, а синьора Грассо неслышно всхлипывала в глубине комнаты…

 Я опомнился, Жора что-то говорил про затраты.
- Нет, затраты не будут большими. Это будут самые простые обеды. Но горячие, в термоконтейнерах. Доставка тоже почти ничего не будет стоить. И я буду работать в апреле бесплатно. Соглашайся. Расчеты на столе.
Жора молча сопел, возразить ему было нечего. Вот так мы и начали жить по-новому.

 Через неделю о наших обедах прослышали все. В наше время даже бабушки общаются между собой по интернету, и новости распространяются мгновенно. Как-то раз вернувшиеся с развозки мальчики рассказали, что в соседнем дворе стоят две машины телевизионщиков, и они делают репортаж о наших бабушках. Точнее, о наших обедах. На следующий день репортаж показали в новостях по местному ТВ. Еще через два дня – по центральному. Жора сиял; заказы теперь сыпались как из ведра.
- Ты своими бабушками отбил мне двухмесячный рекламный бюджет, - важно сообщил он мне как бы между делом. Я кивнул и продолжил резать овощи.

 Именно тогда у нас появился этот молодой журналист Серджио Топпи. Прослышал про новый итальянский ресторан и решил написать, как мы выживаем в кризис. Именно этот поц притащил рисунок своего деда, книжного иллюстратора. Того тоже звали Серджио Топпи. Молодой говорит, что тот тип на рисунке – вылитый я. Чудеса. Врет, наверное. Просто ему хочется с кем-то поболтать на родном языке.

 В один из дней Жора вытащил меня с кухни к себе в кабинет. Он сидел довольный, как кот, наевшийся сметаны.
- Значит, так. Дело серьезное. На днях открывают новый корпус Дома ветеранов в Центральном районе. На открытие ждут губера.
- Что такое «губер»?
- Джорджио, ты ничего не понимаешь! Губер – это Губернатор. Это очень серьезно. С нас – праздничный обед и десерт. Кстати, нам оплачивают это мероприятие. Но меня предупредили сразу – все должно быть очень вкусно, но не роскошно; скорее, по –домашнему. И десерт: сладкий, но не торт, без ресторанных изысков. Джорджио, ты такое сможешь? С учетом того, что лишних денег у нас нет?

 Я усмехнулся.
- Смогу, конечно. На обед ничего не нужно придумывать, все будет так, как мы готовим для наших бабушек. А на десерт… есть одна идея…
- Напиши мне прямо сейчас, какие нужны продукты.
Я опять усмехнулся, оторвал листок от Жориного блокнота и черкнул несколько строк. Жора взял листок, прочитал и изумленно уставился на меня сквозь очки.
- Джорджио, ты в своем уме?
- Не беспокойся, Жора, все будет lege artis, то есть в лучшем виде.
- Что будет в лучшем виде? Десерт для Губера из морковки и манной каши?
- Да. И еще мед. Много меда. Ты же хотел, чтобы было дешевле. И это еще не все. Еще нужны хорошие сухофрукты, их привезет Ахмед прямо сюда. Я ему объясню, что мне нужно. Это будет кэш, без всяких чеков. Но для меня будет специальная цена.
- Кто такой Ахмед?
- Он держит всю торговлю сухофруктами на Мальцевском рынке. Мой друг. 
- Друг?
- Да. Я ел у него дома настоящий узбекский плов. С его женой и детьми.
Жора пожал плечами. Он ничего не понимал. А я ничего не хотел объяснять.

 Когда речь шла о стариках, я всегда вспоминал бабушку и ее одесские рецепты. Я сразу решил, пусть это будет цимес. Десерт еврейской бедноты. Русские знают это слово, но не знают, что оно означает. Помню, Володя, наш охранник, никак не мог успокоиться, глядя на танцующую у нас в ресторане в луче прожектора стройную черноволосую девушку. Я и сам на нее глядел. Слишком она напоминала мне Шарли.
- Какая девушка! – тихо бормотал Володя сквозь зубы.  - Девочка – цимес!
- Володя, а что такое «цимес»?
-Отстань, Джорджио, это такой еврейский жаргон. Так евреи называют сладких девочек.
Нет, милый Володя! Цимес – это тушеная в меду морковка, да еще изюм, чернослив, курага, специи. И все это на подложке из сладкой манной каши. Пальчики оближешь!

 Только не все так просто. Кулинария – это искусство. А в искусстве все решают нюансы. Существуют четыре вида чернослива – от кислого, который кладут в мясо, до самого сладкого. Есть восемь сортов изюма – светлый, темный, крупный, мелкий и так далее. Есть шесть видов кураги… Все это богатство дает нам более двухсот различных вкусовых сочетаний, из которых я должен выбрать один – тот самый, от которого старикам захочется снова жить и танцевать…

… Посмотреть, как я буду готовить, собралась вся наша молодежь. На огромной, настоящей итальянской, двухметровой сковороде тушилась морковь. Пора было заливать ее медом. Рядом булькала в котле манная каша. Еще рядом – компот из сухофруктов. Молодежь веселилась:
- О, как в пионерлагере: каша манная, компот из сухофруктов.
- Смотри, все как при совке!
- Фу, ненавижу тушеную морковку!
Я молчал, морковь уже карамелизовалась в меду. Пора было добавлять изюм и чернослив.  Я зачерпнул поварешкой компот и отлил немного ребятам.
- Какой вкусный! Джорджио, что ты туда положил?
- Это какие-то особые сухофрукты?
Я молчал. Сухофрукты были самые обычные, просто по одесскому рецепту в компоте варится горсть черного перца в горошке, вот и все. Он высвобождает вкус. Цимес тоже готов. Я начинаю заполнять контейнеры: слой манной каши, сверху медовая морковь с изюмом и черносливом, коричневый сладкий медовый соус.
Я дал ребятам попробовать.
- Вкусно! Здорово!
-О, какая вещь! Что это?
- Дурак, это же гурьевская каша! Точно!
Пусть будет гурьевская каша. Неважно. Лишь бы старики жили подольше и не болели.
Молодой Серджио щелкает нашу компанию не переставая, я весело подмигиваю ему.
- Гурьев – это такой город? – спрашиваю я одного из этих молодых.
- Джорджио, ты что! Это знаменитый граф, который придумал эту кашу!
Интересно, а я-то думал, что все это придумано на Дерибасовской…


… Вечер, ресторан закрыт. На пустой кухне, с молчаливого согласия Жоры, я кормлю молодого Серджио. Кто еще сготовит ему такие простые домашние блюда – фарфалле, фриттату. Пока тот уплетает за обе щеки и одновременно, как все итальянцы, болтает, болтает обо всем, я думаю украдкой о том, что, сложись жизнь по-другому, у меня самого мог быть уже такой сын, красивый и сильный… 

 Жора вырастает за спиной незаметно, я всегда удивляюсь тому, как он это умеет.
- Колдуешь? Как обычно?
- Да. Пробую тут, одно, другое…
- Вот, посмотри на досуге, - Жора передает мне конверт и исчезает. В конверте – моя апрельская зарплата. Вся, до последнего цента.
 
 Здорово! Значит, будем жить и работать. Настанет день, когда мы победим эту заразу, снова откроемся, у нас будет полный зал, и музыка, и вечером притушат свет, и в зал внесут ЭТО…

 Я не знаю еще, что это будет, ради этого я и колдую тут вечерами. Знаю только, что там будет и нотка грусти по безвременно ушедшим, и моя память о Шарли, и наша благодарность врачам, и наша воля к жизни, и радость победы, и наша любовь к старикам и еще многое-многое-многое…

И я смогу, я должен это изобрести. Ведь это мой долг.



                Май 2020г.
Автор рисунка: Серджио  Топпи