Сестричка

Пришёл очередной Новый Год. Всех поздравила, всем что-то хорошее пожелала. Кто-то ответил. Кто-то опередил и сам позвонил – в кои веки! Всё было, как всегда. Но чего-то явно не хватало. Обычно людей удивляло то несметное количество бумажных снежинок, кружевных салфеточек с вырезанными сердечками, крылышками, лебедями и наконечниками стрел, которые выходили из-под её стареньких маникюрных ножниц, оставлявших мозоли на старенькой же тонкой ручке, унизанной, по обыкновению, серебряными браслетиками и колечушками с блестящими цветными камнями. Бумага сложена, сделан первый рез, за ним – второй, третий, и много следующих…

Так и работала: лишнее – отрезала, красивое и тонкое – оставляла. Так рождалось воздушное чудо белоснежных бумажных кружев! Каждый год.

В этом году – увы, не вышло. Правда, дан был один мастер-класс по вырезанию снежинок. Резала и объясняла – на ходу, пришедши по делам в офис маленькой частной компании. Сотрудница обрадовалась  и в ответ научила делать квиллинг, а ей всегда нравился этот стиль. У себя наобещала украсить кабинет шефа и свои окна – но… Почему-то стало ей казаться, что нынче в снежинках вовсе нет такой необходимости! Даже в прошлом году их всё ещё надо было делать, и дочка начальницы увешивала офис её творениями – тёть Поль! – и в восхищенье забирала их домой, уложенные в папочки, чтобы не помять. А вот нынче уже не выходило ничего! Почему-то это стало делать незачем. В задумчивости вертела в руках заготовку, заложенную в три раза, с начатым произвольным рисунком, который назвала для себя "петушиный гребешок". Но закончить так и не смогла. Никакого стимула.

Привычка всё анализировать заставила задаться вопросом: а раньше был этот стимул? Чтобы до утра и до мозолей сидеть над вырезанием снежинок? Что раньше заставляло браться за ножницы и не выпускать их из рук до боя курантов?

Учительница велела принести ножницы, клей и цветную бумагу.
- Будем делать игрушки на Новый Год! – объявила она.

В папку для труда Полька положила несколько цветных обложек от тетрадок, которые уже кончились, за первый класс. Туда же – пару тетрадных листочков в линейку. Цвет был не белый, серовато-желтоватый. На нём хорошо было писать, не уставали глаза. Жалко, что смотрелся совсем не нарядно. Ну, какой уж нашёлся. Вытряхнула ещё две промокашки из новых тетрадок: тоже красивые, вдруг пригодятся? Ножницы были обыкновенные, небольшие, не очень острые, сбоку на лезвиях по внешнему краю нанесены грубые риски. Спросила у сестры:

- Тебе клей не надо? Можно, я возьму? У нас завтра труд. 

Положила в портфель банку с канцелярским клеем. Силикатным. Честно говоря, этот клей она недолюбливала. Почему-то казалось, что он слишком уж несовершенный, какой-то он такой был… Низкого качества. Слишком жидкий, того и гляди – выльется. А станешь клеить цветную бумагу, так на месте пятнышка клея остаётся белый след! Хоть подкрашивай его, а ведь карандаш по нему не пишет. Словом, не нравился он ей. И эта бездарная тяжёлая банка! Но – надо, значит, надо. Портфель собран, всё, что в нём, объединяется в нечто единое целое, и наутро останется его только схватить и пронестись через морозную ночь – бегом – до остановки, затем на автобусе, и оттуда – снова бегом, до школы. Труд был четвёртым уроком, но в честь окончания четверти не было математики, поэтому провели два труда.

Ещё перед окончанием второго урока учительница, здоровая женщина, с крестьянской жилкой, спустилась с двумя отличницами, включая Полю, вниз, в буфет, чтобы принести в класс целое ведро молока. Она сама несла ведро, а отличницы шли сзади и несли белые булки для всех. По дороге она им улыбалась несколько раз и спросила, не тяжело ведь было им? Тогда в другой раз с ней пойдёт одна девочка, а не две. Они дружно заныли: - Ой, а можно мы так и будем вдвоём с Вами ходить!.. Она что-то ответила. В классе дети уже достали свои стаканчики и кружечки и поставили на край парты. Она прошла по рядам, наливая всем молоко. Соседка спереди, простая славная девочка с гребёнкой, оглянулась к ним на третью парту и сказала:
- Пейте молоко! Вкусное, хорошее!

Полька повела плечами. Ну, как это молоко может быть вкусным! Это всегда ей стоило усилий воли – влить в себя из стакана глоток молока, с щекочущей горло противной пенкой, проглотить который было неимоверно трудно. Но не станет ведь она привлекать к себе внимание! Ей приходилось понемногу кусать булку и вместе с ней кое-как проглатывать молоко. Она так старалась, что со стороны казалась то ли голодной, то ли любительницей молока. Почему-то ведь учительница спросила именно её, не хочет ли она добавки, а то в ведре осталось ещё, и можно поделить желающим. Полька искренне удивлялась, когда находилось много желающих! Они не считали утреннее молоко за ежедневное наказание и охотно выпивали по два стакана.

На первом уроке труда делали простой фонарик из обложки тетради. Складываешь её вдоль, чертишь параллельные линии, через каждый сантиметр, по ним надрезаешь от сгиба, но не до конца, и склеиваешь края. Получается фонарик.

- Посмотрите на свои работы. Что там нужно ещё сделать? У вас пять минут, и я соберу работы.

Полька оценила свой фонарик: делать его легко, а получается он довольно симпатичным. Немного занудно было чертить тонкие линии для будущих разрезов. Однообразно. Только забыла ниточку, чтобы повесить игрушку. Приклеила вместо нитки бумажную дужку сверху. Учительница поставила пять.

Второй урок. На половинках альбомного листа рисовали флажки со зверюшками, Польке нравился флажок "про зайчика", как они говорили с девочками из класса, но Боже упаси сказать так, по-детсадовски, при матери! И вырезали простые маленькие снежинки: сначала складываешь квадрат пополам, наискосок, затем ещё раз, и ещё. Отрезаешь, чтобы получался круг. У него будет восемь частей-клиньев. Резать трудно! Бумага толстая. На цветных снежинках, как их развернешь, оказывались рядами кружочки, квадратики и треугольнички, друг над дружкой. Их ряды сходились в центре. Слишком просто, примитивно это было. Шевельнулась в голове тяжёлая мысль:
- В школе я делаю только то, что сказала учительница. Я сама не знаю, что было бы, если начать вырезать не только "геометрические фигуры", как она задаёт, а сложные формы? Но какие бы они были? И… я боюсь, что ей это не понравится. Это будет не то, что она задала нам.

Девочка понимала, что тяжёлую мысль во время урока лучше отогнать. Это получилось.

Дома снова занималась украшениями и показывала бабушке свои чудесные работы: из второй обложки ярко-розового цвета от тетрадки в косую линейку для первого класса вышел этот фонарик! А из обложки некрасивого голубого цвета, что от тетрадки брата по физике, вырезала три снежинки: одну большую и две маленькие из четвертинок. Пока хвасталась, с работы пришла мать и застала обмен мнениями относительно созданной красоты между старой и малой. Как хорошо, что не надо тратить слишком много сил на воспитание, пока жива свекровь! Устала. Отдохнуть бы, да надо готовиться к празднику. Вечером попозже надо ёлку ставить. 

Девочка снова раскрыла свою папку и показала матери снежинки. Готовый новый розовый фонарик с привязанной ниточкой стоял на комоде. В нём не было ничего особенного, и хвалить его матери не хотелось. Она спросила:
- Что у тебя за четверть?
- Все пятёрки.
- Так и должно быть.

У девочки шевельнулась обида: так старалась, намечала точки, чертила по линеечке, резала ножницами, не доходя до края, всё ровно – нигде не прорезала! Старалась. Правда. А мать – не хвалит… Она никогда не хвалит меня. Безучастная, постояла секунду, и тут же ушла. Бабушка, видя разочарование внучки, эти с малолетства скорбно опущенные углы рта:
- Ну, ничего, будешь стараться и научишься. Каждый раз будет получаться всё лучше и лучше!
Она подразумевала, но не высказала свою мысль: а тогда мать и начнёт хвалить… и любить. Внучке не хватало слов, чтобы сказать о том, что творилось в её душе. Не хотелось уже, чтобы бабушка хвалила! А чтобы – мать. Не за что хвалить? Ну, чтобы заметила, чтобы вышла из своей безучастности!..
Словно заразившись от матери безучастностью, поволокла она в свой уголок картонную папочку по труду, не слушая увещевания: ну, что мне – она? Бабушка – не мать!..

Когда вернулись старшие дети, учившиеся во вторую смену, мать уже отдохнула, смеялась с ними и хвалила их за красиво склеенные воздушные цепи из тонкой гофрированной бумаги. Была куплена накануне и жёлтая, и фиолетовая, и зелёная, и красная с синей! Цепи были длинные, если их потянешь – пружинили. Их хорошенько просушили, чтобы клей не подвёл, и подвесили в большой комнате крест-накрест, обернув вокруг люстры. Оставалось поставить ёлку.

Через день, когда прошёл в школе утренник, а мать вернулась днём с работы – в честь праздника нетяжёлых больных выписали либо отпустили по домам, а тяжёлым массаж не назначают – состоялось событие. Полька услышала от матери нечто, что смутило и взбудоражило её, и взволновало на всю оставшуюся жизнь! Перед тем, как услышать судьбоносное родительское слово, она топталась около бабушки и что-то ей рассказывала. В старинной деревянной этажерке, в выдвижном ящике, который можно было даже вытаскивать, хотя он довольно тяжёлый, хранились в коробке от конфет старые открытки. Подписанные. Из них можно сделать красивый новогодний шар! В классе девочка научила. Только нужны особые нитки. Глядела на бабушку:
- Дашь? Нужен "ирис".
- Ирис? Нету у меня, детка! А мулине "Золотые руки"? Пойдёт?
- Покажи!

Вдруг мать, поздоровавшись с ними, сказала с порога комнаты:
- На!
- Ой?

В руках девочки оказался какой-то треугольник, белый, плотный, он весь был из ажурных загогулин, которые не отгибались, а держались вместе.

- А что это?
- Разверни да посмотри.

Восторгу Поли не было предела! Красота! Если бы там же кружиться и танцевать, увидев эту красоту, и петь, петь, восславляя это чудо! Это – салфетка? Это – кружево? Это – что и для чего?

- Как – что? Снежинка! Как ты вырезаешь, так и это.
- А откуда это?
- Я принесла!

Фабричная снежинка? Из чего она? Не может быть, чтобы это было отсюда. Это – издалека. Не наше. Слишком хорошо, чтобы могло оказаться нашим. Такая бумага! Здесь нет такой.

- Где ты купила?
- Нет, я не покупала. Таких не продают! С работы, из больницы.
- А там – откуда? – уж не хочет ли мать сказать, что это кто-то вырезает сам! Нет! Не может быть!
- У нас украшали ординаторскую, и я взяла одну, попросила.

Восторг сменяется глухой ревностью и суровой необходимостью выяснить истину:

- Кто это вырезал?..
- Сестричка!

Господи! Какое вдруг слово! Восхитительное! Ещё столько же смешанных чувств: восторга, зависти, … Восторга и зависти.

- Как – сестричка? Она в школу ходила? Или с тобой на работу?
- Дурочка! Да не твоя сестричка – а у нас, в больнице…
- Твоя?? Тёть Вера? Она приехала??

Это бы куда ни шло, терпимо, если бы эту роскошную ажурную работу привезла из Москвы тётя Вера. С этим враз наступило бы облегчение!

- Нет. Просто – девочка. Училище окончила, работает у нас.
- А почему ты сказала на неё "сестричка"?
- Медсестра. Медицинская сестра. Это её работа. Уколы делает. Таблетки раздаёт. Градусники разносит больным.
- Она – красивая? Как её зовут?
- Молодые – все красивые. Косы у неё хорошие. Как зовут – не знаю! Люда? Во второй терапии…

В детской голове никак не укладывается сам факт – что такую красоту, вот эту бумажную снежинку, не привезли из заморских стран. Не прислали в конверте из Москвы. Не купили за большие деньги. Это чудо сотворила девочка-медсестра в местной больнице. И мать за это сказала о ней такое чудесное, ласковое слово, каких девочка от неё никогда не слышала – ни до этого, ни после.

И – понеслись годы! Понеслись сумасшедшие зимние праздники, сначала школьные, затем студенческие, и рабочие, и снова студенческие, из семейных и молодёжных эти праздники превратились для неё в абсолютно одинокие, случалось и голодные, и несчастные, и озябшие, с отключенными за неуплату благами цивилизации… Но звонок матери на Новый год – традиция.
- Как ты встречаешь?
- Одна. Но снежинки вырезаю, настроение создаю.
- Да? Ну, и как? Получается?
- Угу. Тут на работе американка. Начальница! Увидела в нашем офисе мои снежинки на окнах и ахнула! Спрашивает: - Кто это делает? Как красиво! Невероятно! Я куплю для детей 10 штук. Сколько стоит?

Без семьи жила. Отшучивалась: я из другой породы. Больше одиночество и покой ценила всегда. Возможность что-то писать и творить – под настроение. И в любом коллективе эти снежинки были средством вызвать волну восторга и объединить всех ненадолго одним занятием – в семейный почти круг. А семья родительская, Geschwistern, часто в Новый год была в другом городе. Вернее, они всегда оставались на месте, это она жила где-то ещё. Адреса менялись, но в руках неизменно плясали то большие, то маленькие маникюрные ножницы, последних было двое – с прямыми лезвиями и с закруглёнными. Ими хорошо вырезать круглые и сердцевидные отверстия. Бумагу брала самую тонкую и прочную, белоснежную. Снежинки летели десятками.

Всякий раз за знакомым занятием восстанавливались в памяти все подробности того ясного, солнечного дня, когда мать произнесла магическое слово: "Сестричка". Как разглядывала снежинку, которую вырезала незнакомая девочка из медучилища. Может, это в медучилище учат такому искусству? Как пригляделась и рассмотрела, что на краях этой снежинки есть след тонкого карандаша! Ага! Так этот узор не она придумала? Скопировала откуда-то? Как пробовала обвести карандашом эту снежинку, нарисовать на сложенной трижды заготовке для снежинки одну сторонку восьмиугольника. Как пересыхал язык, на котором вертелся вопрос к матери, весь исполненный наивной детской надежды:

- А если я сделаю такую же снежинку? Ты на меня тогда тоже скажешь "сестричка"?

А вот задать его пока было невозможно. Сначала надо было доказать, что кое-кто здесь тоже не так уж плох, да! И в свои 9 лет может дать фору той девочке из медучилища: да кто она такая, в конце концов?!

Вставала, наливала себе чаю, вспоминала, как в детстве, делая свою первую художественную снежинку, забегала на кухню, чтобы выпить горьковатого чаю, оставляемого обыкновенно отцом на буфете около синего стеклянного кувшина с кипячёной водой: "Самый вкусный – папин чай!" И возвращалась в комнату – за работу.

Испортив пару заготовок – ну, ножницы слишком большие, не рассчитала силу реза – и оттяпала кусок! И вторую – никак она не давалась по этим нарисованным линиям! – девчонка добилась-таки своего. Положила снежинки обе рядом, чтобы сравнить. Точно! Работа готова, понесла по всему дому показывать! Получилось! Сестра и бабушка от всей души подивились! Надо же – смогла! Отец сказал:
- Очень похоже. Ну, молодец!

Он мог бы и вовсе ничего не говорить, она и так чувствовала излучаемую им любовь. Осталось предъявить работу матери. После похвалы отца можно было решиться и на это.

- Вот. Я сделала так же.
- Да, смотри-ка!
- Похоже ведь?
- Но здесь лучше! Тоньше. Надо было больше срезАть.
- И ты не скажешь на меня теперь "сестричка"?..
- Не скажу! – интонация удивления, граничащего с возмущением, делает ответ матери похожим на вопрос.
- Почему?!.
- А разве ты мне сестричка?

Ну, да. Тон стал такой назидательный. Сейчас скажет ещё: - Подумай сама!

Девочка, убитая, уходит. Она теперь думает, что своей плохой работой она не заслуживает похвалы. Если бы она старалась сильнее, срезАла больше и оставляла тоньше, матери понравилось бы. И была бы она тогда для матери – сестричка! И это слово зазвучало бы, как выражение самой большой похвалы! А может, и любви! Зря старалась, и любви никакой не заслужила. Даже похвалы…

В прошлый Новый год резала снежинки из обычной офисной бумаги. Красивая начальницына дочка радостно выбирала лучшие работы и определяла им места.
- Тёть Поль! Вот эта красивая! Мне нравится! На ней сердечки, а в них – крестики! А Вы их рисуете?
- И как ты только разглядела! А мне – вот эта: гребешки, маски с глазами. Не, не рисую. Да они у меня сами получаются. Взяла ножницы, и пошла резать.

Работы в офисе было немного. Время – к обеду. Она подумала: "Сяду в автобус и поеду в часовню, что при больнице. Поставлю там свечки – за отца, за бабушку: часто вспоминала их на днях". Водитель автобуса, казах, согласился подвезти даму в огромном русском платке, повязанном на плечи поверх неновой шубы, подвёз прямо до ворот, чтобы ей не идти по гололёду от остановки до часовни вдоль всей больницы. Пожалел. Она поблагодарила с улыбкой, и сказала, имея в виду его национальность: - Какие вы уважительные, дай Бог здоровья.

В иконной лавке Полина приглядела себе дорогую книжку и красивую икону "Рождество". Надо будет приехать сюда после зарплаты. Купила свечи. Из лавки вышла вслед за какой-то женщиной, молодой, с богатыми волосами. На снегу заметила несколько живых цветочков, лежавших вразброс. Она произнесла вслух:
- Здесь только что несли покойника.
- Ну, как же это?
- А! Сама не знаю!..

И стала подниматься в часовню по лесенке. Капюшон даже не накинула – после нескольких минут в свечной лавке ей было жарко. На пороге перекрестилась, поклонилась, достав пальцами до пола. Вдруг за её спиной прозвучал приветливый голос:
 
- Сестричка! А где платочек? – высокая женщина с тёплой улыбкой, полной одобрения, смотрела на неё. Она по возрасту, вероятно, годилась Поле в матери.
- Ой! Здесь он, есть, конечно! – полезла за пазуху, вытащила лёгкий платок, бывший на шее, и повязала его на голову.

Поставила свои свечи. Помолилась. При этом одну свечу рука словно сама поставила – лишнюю. "Собиралась ставить за двоих, а ставлю три." И она попросила и о той душе, с которой здесь сегодня прощались. Сказала ей мысленно: "Имя я не знаю, но за тебя прошу Господа сейчас". Мысленно знала она и ответ отошедшей души, только это было не слово, а больше чувство. Благодарность за молитву и светлая грусть! Как же прекрасна была жизнь! К этому добавилось не поддающееся описанию ощущение, которое выразилось в слове: "Достоинство". Поля поняла, что окончившаяся жизнь была достойной. В лице её появилась какая-то торжественность.

Неожиданно та же самая женщина снова подошла к ней и обратилась ещё раз:

- Сестричка! Тут одну женщину провожали. Батюшка отпевал. Ты возьми, помяни.

Она протягивала Полине неяркий носовой платок, на котором была выложена горсть карамелек и несколько больших шоколадных конфет. Поля подставила обе руки, промелькнула мозоль от ножниц на правом большом пальце, приняла угощение и поблагодарила женщину.

- Упокой, Господи, душу её! А как звали?
- Раба Божья Надежда. Учительница.
- А сколько лет было?
- Девяносто один годик!
- Хорошо пожила. Наверное, люди её любили?
- Да! Столько народу было, много учеников.
- А я вот эту свечу за неё поставила. Просто!

Поля постояла ещё немного, молясь за упокой именно этой души, и думала: умерла Надежда! Но уже надо  спешить на работу! Перерыв кончается. Вышла. Перекрестилась. Поклонилась. Мороз. Накинула капюшон. Надо бы на автобус. С остановки, с расстояния в полквартала, часовня блестела в лучах солнца золотым куполом на самом дальнем крае больничной территории. Свежим ремонтом сияла под чистыми голубыми небесами вся местная больница, в которой когда-то работала Полина мама. И девочка-сестричка из медучилища.

1 января 2012 г.


PS: Женщину в церкви Св. Архангела Михаила г. Кустаная зовут Людмила Фёдоровна.