Художник

                В начале 80-х годов прошлого века я по причине замужества переехала из южного вечнозелёного города в северный промышленный, постоянно накрытый грязными облаками. Кроме металлургического гиганта, здесь активно коптили небо два крупных химзавода, фанерная и спичечная фабрики, мясокомбинат и ещё несколько мелких производств.
                Поначалу мы с мужем жили на съемной квартире близь территории металлургов, утыканной разновеликими трубами, испускающими цветные дымы. Через год родился сын, и нам дали квартиру на противоположной окраине, в районе фанерно-мебельного комбината, где деревья были чуть зеленее, а в воздухе витали уже не сера, медь и фосфор, а фенолы и формальдегиды.

                Холодная серость городского пейзажа действовала угнетающе. Муж сутками пропадал на службе, и все бытовые хлопоты лежали на моих плечах. Каждое утро, оставив малютку на попечении добрейшей нашей дворничихи Веи Ивановны, я неслась на автобусную остановку и ехала в центр города, на молочную кухню, за бесплатным детским питанием. Тряслась в переполненном автобусе, сонно глядя в окно, и однажды заметила его.

                Он мелькнул между двух скучных силикатных домов, где в глубине перспективы виднелись грязный забор мясокомбината и многострадальная речушка, куда мясники сливали отходы. Глинистый берег, закиданный бетонными обломками, голый,  без единой травинки даже в середине лета, листья редких деревьев - всё там имело какой-то зловещий оттенок гнилой крови. И запах оттуда, если сопутствовал ветер, доносился соответствующий. При взгляде на это унылое место хотелось закрыть глаза...
                Но вот на этом ржавом фоне мелькнул солнечно-жёлтый мольберт художника. Самого живописца за ним не было видно, лишь выглядывали черные брюки снизу и рукав белой рубашки сбоку. Пара секунд - и картинка исчезла за домами, оставив ощущение нереальности.
                «Пригрезилось», - подумала я, когда на обратном пути снова попыталась поймать взглядом художника и не поймала.

                На следующий день в автобусе я не томилась в полудрёме, а напряжённо вглядывалась в просвет между домами. И опять увидела мольберт, за которым кто-то сидел и что-то творил. Кто и что? Этот вопрос настоятельно требовал ответа. И я почувствовала сильнейшее желание посмотреть на работу загадочного живописца с берегов мясокомбинатовских стоков.
                Получив свой литр казённого молока, я отправилась в обратную от автобусной остановки сторону. До тропинки, ведущей к «сталкеровской зоне», требовалось пройти немалое расстояние, и я почти бежала в тревоге, что художник уйдёт. Свернув, держала его в поле зрения, когда брела вдоль берега, спотыкаясь о торчавшую из чёрно-рыжей земли арматуру и прижимая к груди драгоценный бидончик с молоком.
                Из-за мольберта художник не видел меня, пока я не подошла почти вплотную. Но вначале он услышал мои шаги и выглянул. На худом старческом лице, во всех направлениях перечёркнутом морщинами, из-под седой чёлки на меня удивлённо смотрели молодые голубые глаза.
                - Здрасьте! - запыхавшись, выпалила я. - Извините, пожалуйста, вы тут... в таком месте... Можно посмотреть?..
                Что я ожидала увидеть? Думаю, какой-нибудь авангардный кошмар, разоблачительный и острый, бьющий по нервам, как «Крик» Мунка.
                Он растерянно огляделся, пожал плечами:
                - Пожалуйста, только я ведь любитель, не очень-то у меня получается.
                Всё так же обнимая бидончик, я обошла мольберт и впилась взглядом в картину. На листе дешёвого картона под синим, в редких весёлых облачках небом, по зелёной, в дивных цветах земле текла чистая голубая река; по ней, словно отражение облаков, плыли белые чайки; в кронах кудрявых дерев на берегу пели яркие птицы... Клянусь, я слышала, как они поют! Примитивная живопись, почти китч. Но в чистых красках и слегка кривоватой композиции было столько радости жизни и наивного любования миром, что я слегка ошалела и огляделась. Всё вокруг находилось на своих местах: безжизненная земля, поросшая ржавой арматурой, серый бетонный забор, мутная речушка... На берегу - жёлтый мольберт, за ним художник в чёрных брюках и белой рубахе...

                - Ну, как, - старик насмешливо смотрел на меня, - похоже?
                Я отчётливо понимала: ему совершенно неважен ответ. Не важно, что небо серое, река коричневая, а земля мёртвая. В мире, который он сам сотворил, всё было живым и прекрасным.
                - Вот это да! - очнулась я.
                И, спотыкаясь на каждом слове, пролепетала:
                - Зачем же... вы сидите здесь... ведь... грязно... и пахнет...
                - А я рядом живу, вон в том доме, - он махнул кистью в сторону силикатных высоток. - Жена из окна за мной наблюдает.
                - Чтобы вас никто не украл?
                Он рассмеялся:
                - Да кому я нужен! Нет. Она сердечница, не выходит. Если вдруг станет плоховато, задёрнет шторы. Я увижу, быстренько соберусь и через пять минут буду с ней. А вы зачем сюда пришли?
                - Увидела вас из автобуса, интересно стало, что можно написать в таком гиблом месте.
                - Почему гиблом? Это сейчас так стало, когда мясокомбинат открыли, а раньше деревня была. Я пацаном здесь по траве босиком бегал, в этой речке купался...
                - Так вы по памяти написали?
                - Вроде того. Нравится?
                - Ещё бы!
                - Жене тоже нравится. Она все стены моими картинками завешала. А это у вас что?
                - Молоко. Для сына. Я к вам с молочной кухни пришла. Надо бежать, его скоро кормить, а автобусы редко ходят.
                - Бегите. Всего хорошего!
                - Спасибо.

                Бережно придерживая бидончик, я потопала обратно по колдобистой тропе. На полпути обернулась. Художник стоял рядом с мольбертом и смотрел мне вслед. Я помахала ему, он ответно махнул кистью, зажатой в левой руке. Правой руки у него не было...