Ошибочка вышла

– Лёлька, мы поехали. Будь умницей, готовься к экзамену.
– Да, мам.
– Какая-то ты…, – мама смотрит подозрительно, – слишком покладистая.
– На тебя не угодишь: то чересчур строптивая, то слишком послушная.
– Маша, поторопись, – спасает меня папа от наставлений.
Он у нас полковник милиции, долгих разговоров не любит. Без слов может посмотреть так, что пропадёт всякое желание возражать. Вот и сейчас подхватил сумку, глянул многозначительно. Я невольно вытянулась в струнку и сделала серьёзное лицо, хотя ничего особенного не происходило. Подумаешь, событие: родители впервые уезжают на дачу без меня.
Ах-ах, оставляют деточку одну. А деточке, между прочим, уже семнадцать стукнуло. Школу окончила, в институт поступаю. С экзаменом по рисунку «отстрелялась» на отлично. Скоро стану студенткой худграфа, и начнётся у меня новая взрослая жизнь. Уже почти началась. Сегодня вечером – первое, самое настоящее свидание с мужчиной! Он старше меня, работает художником в театре. Мы перед экзаменом познакомились.
– Девушка, у вас точилки не найдётся? Дома забыл… Спасибо. А как вас зовут? Я Миша. И можно на «ты»…
На мишку-медведя он совсем не похож – не высокий, не широкий, наверное, не особо сильный, но о-о-очень симпатичный.
После экзамена подошёл, спросил:
– Ты далеко живёшь? Можно тебя проводить?
Всю дорогу рассказывал смешные истории из театральной жизни. О себе немного: после школы отслужил в армии, потом решил поступить в вуз…
По дороге отломил ветку сирени:
 – Поздравляю с началом вступительных экзаменов!
Прикольно! Мне только папа цветы дарит. Когда с 8 Марта поздравляет. Мне и маме. Мама – полная папина противоположность, всё время причитает и «хлопает крыльями» как курица-наседка. Меня до десятого класса провожала в школу и встречала…
– Лёлька, закрой за нами дверь. Будь умницей, не теряй время!
– М-а-а-м!
– Всё-всё-всё, знаю-знаю-знаю, ты уже взрослая, ничего с тобой не случится. Пока-пока.
Уф! Наконец-то. Свобо-о-ода! Я счастливо хохочу, кружусь по комнате, напеваю: «Лето, ах, лето!..»
Брюки надеть или сарафан? Где моя сумочка? Волосы распустить? Или заплести? Нет, лучше распустить, я же взрослая... Ой, время!
Сбегаю вниз. На крыльце с разгона врезаюсь в незнакомого мужика. Странный какой-то: в жару нацепил куртку с капюшоном. Руки в карманах, глаза злющие, лицо бледное…
Я ему машинально:
– Извините.
А он вдруг рассвирепел:
– Да пошла ты на …!
И быстро проскочил мимо меня в подъезд.
Хам! Но сегодня я никому не позволю испортить мне настроение! «Лето, ах, лето!..»
Издалека вижу: Миша уже стоит на остановке, где мы договорились встретиться.
– Привет.
– Привет. Я так рад, что ты пришла.
Надо же, целует мне руку! Чувствую, как загораются уши, щёки, а пальцы наоборот холодеют.
Всё-таки напрасно я не заплела волосы. Поднялся ветер и бросает длинные пряди Мише в лицо. Пытаюсь их собрать, роняю сумочку… Одновременно наклоняемся и звучно стукаемся лбами.
– Ой!
– Ничего, Оленька, знаешь, есть такая примета: если двое столкнулись лбами, значит, долго будут вместе.
Долго вместе… Ах! Как мне нравится его улыбка!.. Только он чересчур торопится: положил руку мне на плечо. Рука тяжёлая, идти неудобно, но терплю – я ведь уже взрослая…
Ветер совсем осатанел, резко потемнело, и крупные капли глухо застучали по пыльной дороге. Сверкнула молния, где-то вдали зародилось глухое ворчание и через несколько секунд превратилось в оглушительный гром.
- Оля, сейчас хлынет! У тебя есть зонтик?
- Нет.
- И у меня нет. Бежим в подъезд!
Безопасность граждан в нашем районе на высоте: все входные двери на кодовых замках. Ближайший дом, в который можно попасть – мой.
Вмиг обычный ливень превращается в тропический, и к дому мы подбегаем уже совершенно мокрые. Миша смеётся, глядя на меня. Я тоже хохочу, глядя на него. В подъезде мы целуемся, стоя в луже набежавшей с нас воды.
– Оленька, ты чудо!
Что есть, то есть. Папа тоже так считает.
– Миша, надо высохнуть. Пойдём ко мне. Я на втором этаже живу.
– А что скажут твои родители?
– Ничего. Они на даче.
Немного страшновато оставаться наедине с парнем, но я в жизни не была счастливее. Нет сомнения: это любовь. Та самая, с первого взгляда. И на всю жизнь.
Ещё одна лужа образуется в прихожей. Да, вымокли мы нешуточно.
– Какой ужас! – переживаю я. – Иди скорее в ванную, сейчас дам полотенце.
Но он галантно отказывается:
– Нет, сначала ты.
Быстро переодеваюсь в сухое, закидываю мокрые брюки и футболку в стиральную машину и зову Мишу.
– Нет-нет, только без рук, пожалуйста! – Выворачиваюсь я из его объятий, хотя очень хочется в них остаться… Но только не сегодня. Не сейчас.
– Ничего, что я в трусах?
– Надень папин халат, он за дверью висит.
Он выходит в моём голубом пеньюаре, театрально покачивая бедрами и напевая: «Красотки, красотки, красотки кабаре…»
Мы дружно хохочем. Приятно, когда у человека есть чувство юмора.
Он классный, мой первый мужчина. То есть, пока ещё не мой, но будет. Я люблю, люблю, люблю…
Бросаю его вещи к своим – прополоскать и отжать. Включаю машинку. Чайник на кухне пронзительно свистит, сообщая, что закипел.
– Миша, пойдём, надо выпить горячего чая, чтобы не простыть.
– А покрепче ничего не найдётся?
– Не знаю… У папы, наверное, есть, но…
– А я ведь хотел купить шампанского! – Восклицает Миша с досадой и вдруг замирает, вытаращив глаза.
В коротком женском халате он выглядит так комично, что я просто падаю со смеху.
– Что с тобой?
– Деньги. В джинсах, в кармане.
– Много? – вырывается у меня дурацкий вопрос.
– Зарплата. Вся.
В ванной стиральная машина равнодушно перемалывает нашу одежду. Жму на «стоп».
– Сразу не откроется, надо минуту ждать.
Миша подпрыгивает в нетерпении.
– Не переживай, если деньги не поддельные, с ними ничего не случится. Нужно высушить их на какой-нибудь плоскости, чтобы не скукожились, и всё…
Из мокрых штанов Миша достаёт пачку мокрых бумажек и начинает бережно разлеплять. В качестве ровной поверхности мы выбираем кухонный стол. Освобождаем его от посуды и аккуратно, одну к одной, раскладываем купюры.
Миша явно огорчён. Он уже не улыбается, не смотрит на меня тем особенным взглядом, от которого замирает дыхание, и не пытается обнять. Почему-то я чувствую себя виноватой.
Веселье наше потухло, словно залитый дождём костёр. Миша разглаживает на столе свою зарплату так любовно, словно это к ней он пришёл на свидание. Я неприкаянно топчусь рядом. Не знаю, как утешить человека в таком горе. Может, сбегать за шампанским? Но за окном всё ещё отчаянно льёт…
Звонок в дверь спасает меня от принятия решения. Миша вздрагивает:
– Родители?
– Вряд ли. У них есть ключи.
В глазок вижу нашего участкового Николая Николаевича Телегина. Мы хорошо знакомы, мой папа в милиции работает с Телегиным.
– Здравствуйте, дядя Коля! Родители на даче…
– Знаю, Оля, я к тебе.
– Проходите на кухню. Что-то случилось?
Ну, вот как я могла забыть про стол с зарплатой и Мишу в пеньюаре!
Телегин видит разложенные для просушки купюры и напрягается.
– Чьи деньги?
– Мои, – признаётся Миша.
– Кто это? – поворачивается ко мне участковый.
– Это Миша…
– Давно его знаешь?
Обычно добродушный, дядя Коля смотрит суровым, почти злым взглядом, под которым я теряюсь, никак не могу собрать мысли в кучу, робко лепечу:
– Три дня… Мы вместе поступаем и… вот… потому что дождь…
Дальнейшие события развиваются так стремительно, что я не успеваю договорить. Участковый резко бьёт Мишу поддых, а когда тот складывается пополам, выдёргивает из кармана наручники и ловко защёлкивает их на Мишиных руках. Затем стремительно волочёт задыхающегося Мишу по коридору, выталкивает его на лестничную площадку и кричит кому-то:
– Вася, я взял его! Давай сюда!
Сверху сбегает ещё один милиционер.   Миша пытается что-то сказать. Милиционер перебивает его: «Давай, давай, поехали, там разберёмся!» и, пиная, тащит вниз по лестнице.
Я суетливо гарцую вокруг дяди Коли, лепечу какие-то оправдания, но Телегин не обращает внимания на моё невнятное меканье. Он сгребает со стола Мишину зарплату, приговаривая:
– Быстро ты повзрослела, Оля. Уже мужиков к себе водишь. Надо разборчивей быть, не связываться с криминалом. Понятых звать и протокол составлять пока не буду. Это незаконно, но ради твоего отца я попробую это дело на тормозах спустить. Ты сиди дома, никуда не уходи, тебя вызовут.
Дядя Коля смотрит на меня одновременно осуждающе и сочувственно и исчезает за дверью. Через минуту слышу, как от дома, отвратительно крякая, отъезжает милицейская машина.
Топчусь в прихожей и мечтаю проснуться. Но нет. Этот кошмар не снится мне, Мишу действительно арестовали. Что же делать? В растрёпанные мысли врезается писк: машинка просигналила окончание стирки. Машинально вынимаю одежду, развешиваю и бросаюсь к телефону – придётся звонить папе, другого выхода нет.
Папа внимательно слушает мой сбивчивый, со слезой, рассказ. Лишних вопросов не задаёт, но по голосу я понимаю: он крайне недоволен.
– Ладно, не реви. Как, говоришь, его фамилия? Жди, перезвоню.

Через полчаса ситуация проясняется. Оказывается, пока мы с Мишей сушили деньги, сосед из квартиры этажом выше вернулся домой, обнаружил взломанную дверь и пропажу своих сбережений. Разумеется, вызвал милицию.
Участковый спустился ко мне спросить, не заметила ли я чего и – вот удача! – обнаружил «преступника» с деньгами.
Папин голос уже не такой сердитый и… кажется, он едва сдерживает смех.
– Лёлька, иди сейчас же в участок, там найдёшь следователя, объясни ему всё. И вот что: одежду своего ухажёра захвати, а то он в обезьяннике с урками сидит. Сама понимаешь, как они отнесутся к мужику в женском халате, да ещё голубом…
– Пап, они не высохли.
– Кто? Урки?
– Мишины вещи.
– Это ничего. Ему сейчас лучше в мокрых штанах сидеть, чем вообще без штанов.

Дружный мужской хохот я слышу ещё на входе в отделение.
Встретиться с Мишей мне не позволяют. Дежурный обещает передать ему брюки и рубашку, а меня отправляет в кабинет следователя. Там тоже царит общее веселье. Несколько мужчин просто покатываются от хохота. Увидев меня, все выходят, кроме одного. Высокий сероглазый мужчина проглатывает смех и предлагает присесть.
– Ольга, вы случайно не видели в подъезде кого-нибудь подозрительного?
– Нет. Когда мы с Мишей пришли, там никого не было.
– А когда уходила?
– Тоже никого… Ой, вспомнила! На крыльце! Я на него налетела, а он меня обругал… В куртке был… Я его не знаю, но могу нарисовать.
Набрасывая портрет грубияна, так стараюсь, словно опять сдаю экзамен по рисунку…

Долго стою у входа в милицию, жду Мишу. Омытое ливнем голубое небо украсилось розовой оборочкой заката. 
Когда Миша выходит, с трудом узнаю его в напуганном угрюмом мужчине с «фонарём» под глазом. Пытаюсь подобрать слова сочувствия, но он с таким негодованием смотрит на меня и так резко бросает: «Помолчи!», что желание утешать пропадает.
Зачем же так? Разве это я арестовала его, била и держала с урками? Миша молча идёт к остановке широким быстрым шагом. Я робко семеню рядом, пытаюсь что-то сказать, но потом останавливаюсь и беспомощно смотрю, как уходит от меня моя любовь с первого взгляда.
Мне горько и больно. Хочется поплакать на мамином плече. Но я всё ещё ощущаю вкус дождя на Мишиных губах, вижу его в голубом пеньюаре, напевающим «Красотки кабаре» и… улыбаюсь.
В голове крутятся два слова, которые я сегодня слышала трижды: от папы, дежурного милиционера и сероглазого следователя:
– Ошибочка вышла, ошибочка вышла, ошибочка вышла…