Сбежавший колобок
Ворочался, клал голову на руку, сминал и расправлял одеяло, в конце концов уснул и оказался в своей детской на Тимирязева. Правда, полупустой - стеллажа не было, остался немецкий платяной шкаф, огромный, зеркалом посередине, полированный и немного леопардовый. Еще раскладной диван, но не мой, вернее, не совсем - прежний раскладывался книжкой, а этот разворачивался как раскладушка.
Я, только не маленький или молодой, а вполне сегодняшний, зрелый, лежал под одеялом совершенно без всего и слышал как мать снует по кухне, гремит посудой и разговаривает по телефону, а бабка, прямо за стеной, смотрит тени исчезают в полдень, при этом что-то громко кричит маме. И мне неуютно оттого, что в негляже и кутаюсь по самый подбородок.
И вдруг в комнату проскальзывает, именно проскальзывает, а точнее, просачивается, поскольку дверь приоткрылась совсем на чуть-чуть, на ужасно маленькую, тонюсенькую щелочку, на едва неуловимый миг, мгновение, она.
Даж не глазами увидел - почувствовал, екнуло, догадался, и от волнения крепко зажмурился, а она, будучи в белой, грубого сатина больничной накидке колоколом с завязочками на спине - как узнал про колокол, ведь лежал зажмуренный, разве, мельком, проблеском, краешком - тут как тут, под одеялом, прижалась и шепчет скомканное, горячее, трепетное, неразборчивое, мало того, целует в шею и нежно обнимает.
Напрягся, кулаки сжимаю, глаза боюсь открыть - правда или сплю - вдруг, правда, как же мать, бабка, наверняка видели, не могли не видеть - чтоб попасть в мою комнату надо сначала зайти в квартиру, как минимум, чтобы кто-нибудь дверь отворил - ладно, пусть была открыта, но как мимо бабки прошмыгнуть, и мать с кухни увидит - чудеса.
Жмурюсь, а по телу дрожь - знобит и в жар бросает, но держусь, не отвечаю на объятия, молчу, креплюсь, даже не поворачиваюсь, только ноги в коленях согнул.
И вдруг доходит - нельзя, ни в коем случае нельзя, я-ж женат...
Я женат, нельзя - эту уже вслух, ей, дрожащими от неудобства губами - и сам понимаю дикую нелепость, несуразность и неуместность, мало того, чудовищную банальность сказанного.
Пусть, пусть, говорит она, это неважно, совершенно неважно, и прижимается крепче, еще крепче...
И тут проснулся - сна ни в одном глазу, тело ходуном и картинка перед глазами, узнал.
От бессонницы сварил пельменей, заодно научился выставлять таймер на плите.
Из сложных блюд умею яичницу, пельмени и макароны. Могу стругануть салат или поджарить на тостере хлеба, заварить чай из пакетика или кофе из машинки. Вот суп, увольте.
Уверен, правильно пожарю отбивную - отрежу на палец, мелкую насечку сеточкой, чтоб верхние волокна ослабить, а потом нежно молоточком подрасплющить до положенной тонкости - посолю с натиркой, поперчу, зачесночу и кину на горячую сковородку с весело потрескивающим салом.
Мало того, прослежу, чтоб ровно с обеих сторон, а рядом спагетти - аккурат по таймеру, альденте. Еще тертый сыр - необязательно пармиджано, можно наш - не хуже, зелени с томатной пастой и ложечку аджики - вот вам и кучино итальяно.
Вкуснее только советская тушенка с жаренной картошкой или цылята табака из-под крышки с гирей.
Сколько разных умений - пальцев не хватит. Зубарить, свистеть, делать самострелы, ножички с напилы, пестики из свинца или строить песчаные замки-крепости. Пилить лобзиком, сверлить, строгать, работать на токарном, фрезеровать. Водить бульдозер, комбайн, танк и трактор. Красиво писать от руки, держать в уме маленькую арифметику, брать большие интегралы или настраивать супер-лазер. Пеленки, кипячение, глажка. Репетиторство, шабашки, голограммы и ультразвук. Играть на гитаре, сочинять тексты, вести занятия. Красиво трепаться, сдавать любые экзамены и быть своим среди чужих.
Спросите, зачем - пригодилось, принесло ли пользу - да, нет, не знаю. Сам вопрос дурацкий, зачем. Будто карьера строится с рождения, и все, что не нужно, в топку - лишь профпригодное, социально полезное или приятное типа какао.
Арифметика направо, ботаника в топку, вежливость берем, а матюки топим. Чистые носки, платочек свеженький, одежда в тон и ботики до блеска. Пальцем не кажем, руками не едим, прилюдно не сморкаемся, отрыжки прячем, а во сне только пятерки по русскому.
Стыдно было спросить, где туалет, купить презервативы или признаться в чувствах - от поцелуя краснели, говорили сквозь зубы, важно, пацанским сленгом, вприкуску к затяжке. Бывалые, мужественные и сообразительные подростки. Это на улице, а дома - фу, ты, ну, ты - только через спасибо-пожалуйста.
Две звезды - умей соответствовать, а третья в школе - ленин, партия, комсомол. Восемнадцатилетний лейтенант.
Уперся, и не стал всерьез учить аглицкий, сдавать на права и защищать диссер, хотя обожал битлов, рок и английскую литературу, управлял комбайном, стрелял из танка, спокойно мог защититься по техническим в восьмидесятых, а по юридическим в нулевых. Легко перебраться в Москву, Италию или Израиль, сделать экспресс-карьеру и с полным правом, мало того, удовольствием, гарцевать на люксовом бээмву, жить на высоком этаже и ежегодно стажироваться в европах.
Короче, сварить миленькое, рукопожатное благополучие - рядить стильно-белые одежды, посещать светский салон, а то и два, ретиво, убежденно и публично, восседая в офисе знаменитого дизайн-архитектора с востока успешно защищать разнообразные права мультикультурного человечества, а заодно, демонстрировать всю полноту прогрессивного артикула.
Аж, трясет - все счастье мимо.
Нет, не все, не счастье и не мимо. Ровно наоборот. Не полез чужой кафтан - просто не смог напялить, не потянул салона, не возлюбил европу, отвернулся от очевидной выгоды, отказал высоким статусам, званиям и должностям. Все сам, без ансамбля.
Что выпахал, мое - физматшкола, правда, без физтеха, качалка без олимпийства, лазерная термоупругость без положенной защиты, арбитражное адвокатство без уголовного уклона, джаз-рок гитара - совсем без нот и писанина без толстого журнала.
Начало без конца, фиксации или застывшей формы, вечная импровизация, становление, процесс - хождение по кругу в поисках истинного места.
Сбежавший колобок.
Свидетельство о публикации №220052301352