ОН, ОНА, ОНИ

Он открыл дверь осторожно, словно боялся потревожить жену, хотя знал, что она не увидит и не услышит его. С того дня, как нарочный привез известие о гибели в бою их единственного сына, она не встает, не открывает глаза, не разговаривает.
Он бесшумно вошёл в комнату. Служанка уже умыла и причесала хозяйку, напоила чаем. В обед подаст ей куриного бульону, в ужин – чашку молока; больше больная ничего не ест. Её тело едва заметно проступает под одеялом, руки лежат поверх, почти неразличимые в широких рукавах пеньюара, видны лишь запястья и кисти; поражает белизна кожи, покрытой такими тонкими морщинками, что кажется, будто их вовсе нет, будто это всё те же скульптурной гладкости и округлости руки, поразившие в юности его воображение.
Он провёл ладонью по своему лицу, проверяя, достаточно ли тщательно побрился, осторожно присел на край кровати, взял невесомую кисть, медленно наклонился, притронулся губами, после бережно – к каждому пальцу в отдельности. Не было дня, чтобы он пропустил этот ритуал, повторяющийся уже более тридцати лет.
Когда она была здорова, их утреннее приветствие выглядело немного иначе: целуя её восхитительные руки, он становился на одно колено, она склонялась над ним и с улыбкой прикасалась губами к его макушке. А сейчас она лежала, и ни пальцы, ни губы, ни веки её не дрогнули, но он чувствовал: ей приятно его прикосновение и снова ощутил ту тихую радость, какая всегда возникала в её присутствии.
В столовой его ждал накрытый к завтраку стол: на серебряной тарелке ломтик серого хлеба и мутный чай с маленьким кусочком сахара. Он мог бы позволить себе больше, но когда стало ясно, что жена уже не встанет, маленькие радости жизни стали ему не интересны. К тому же он опасался продавать сразу много драгоценностей и лишь изредка относил скупщику по одной вещице. Понимал, что сильно дешевит, но не считал нужным торговаться – к чему суетиться, когда надвигается конец света, и даже если там, за гранью, всех ждёт ад, невозможно представить его страшнее этой жизни. Если бы в ней была только война… На войне всё понятно: с этой стороны – свои, с другой – враги. А если свои стали врагами между собой – как это понять? Те, кто вчера почтительно кланялся, вдруг увидели в нём душителя народной свободы только потому, что он наследовал титул и имение, образован и богат. Но, даже если он завтра добровольно отдаст им всё, что у него есть, разве они остановятся? Очевидно, нет! Им нужны не только деньги и власть, им нужна кровь. Победив его, они опять начнут делиться на своих и врагов, а потом победившие снова отыщут в собственных рядах жертв. И некому будет остановить это самозарождающееся противостояние, потому что люди забыли Бога, и воцарилось зло, оно сгущается теперь не только вокруг, но и внутри страны…
Из вырученных денег он первым делом платил доктору за визиты и лекарства, остальное отдавал горничной. Два раза в неделю она ходила на рынок и покупала молоко, курицу и керосин – разнокалиберные бутыли стояли в кухне, иногда служанка обменивала керосин на мыло или что-нибудь другое нужное в хозяйстве. Цены постоянно росли, ларец опустел уже больше, чем наполовину.
Она никогда не питала страсти к золоту и бриллиантам, её красота не требовала дополнений, достаточно было небольшой нитки жемчуга, чтобы подчеркнуть хрупкую нежность и благородство облика. Когда началась война, она потребовала продать самые дорогие украшения и передать вырученные деньги госпиталю на лечение раненых солдат. Они вместе выбирали, с чем расстаться в первую очередь. Часть браслетов, серёг, колье достались ей от матери, часть подарил ей он ко дню именин и – особенно тщательно выбирал – к очередной годовщине венчания. Обычно драгоценности лежали невостребованными во тьме ларца, украшенного финифтью, лишь свой большой перстень с сапфиром квадратной формы, унаследованный от прадеда, он прятал отдельно – на чёрный, самый-самый чёрный день. И в последнее время всё чаще доставал этот перстень, размышляя: не потеряла ли притаившаяся под камнем смертоносная начинка свою злую силу.
Отобрав очередную жертву на заклание – золотые подвески с бриллиантами огранки «розочка», он медленно оделся и вышел на улицу, прислушался. В тишине не было покоя, она, словно ветхая ткань, то тут, то там рвалась сухим треском выстрелов. Он прислушался. Сегодня стреляли чаще и ближе, совсем рядом, скоро они подойдут вплотную. Он знал, что сделает тогда. Мимо, громко стуча сапогами, пробежали трое с винтовками – глаза дикие, лица небритые, мелькнула красная повязка на чёрном рукаве одного из них. Старик не видел, как они остановились в отдалении и посмотрели вслед его сухопарой фигуре, облачённой в дорогое пальто.
Позже, когда он вернулся домой с деньгами, из окна снова заметил двух пожилых (у того, что выше ростом, на рукаве алела замусоленная красная лента) и одного молодого, наверное, ровесника его сына. Они рассматривали его дом с противоположной стороны улицы. Это могли быть и те же, и совсем другие. Все они так похожи друг на друга странной полувоенной одеждой и оголтелым выражением лиц. Однажды он видел, как понеслась лошадь, в её глазах так же смешивались страх, безудержная ярость и отчаянная вера в то, что спасение впереди – надо только бежать, бежать, нестись без оглядки…
Старик подозвал горничную, спросил:
– Знаете, кто это?
Верная служанка, после смерти дорогого мальчика не снимавшая чёрных одежд, прищурилась, вглядываясь:
– Нет, Ваше сиятельство, не дай Бог с такими знаться. Запереть дверь на второй засов?
– Зачем? Всё равно сломают.
Часто размышляя над тем, каким будет чёрный день, когда придётся открыть тайник в сапфировом перстне, он никогда не представлял этот день таким чистым и ярким, полным весеннего цветения.
Он решительно взял горничную за локоть.
– Пойдёмте, я должен Вам кое-что отдать.
Достал из потайной ниши большого заполненного фолиантами шкафа шкатулку с остатками драгоценностей и протянул служанке.
– Это – плата за Вашу долгую службу. Вы были с нами со дня рождения сына, жена ценила Вас. Здесь осталось немного, но достаточно, чтобы уехать за границу. Берите и уходите. Только не несите всё в шкатулке, ограбят, спрячьте по одному на себе.
Она испуганно отступила, отмахиваясь обеими руками:
– Господь с Вами!.. Что это Вы удумали?!.. А как же её милость без меня? Нет-нет! Никуда я одна не поеду!..
Он поморщился, чуть повысил голос, добавляя в него командных нот:
– За неё не волнуйтесь, о ней я позабочусь. Они уже здесь. Бегите! Ну!
Она вздрогнула, взяла шкатулку и, непрестанно оглядываясь, выскользнула за дверь.
Он проводил горничную взглядом, длинными сухими пальцами отвернул лакированную голову льва на балясине, украшавшей шкаф, и достал из тайника сапфировый перстень. От нажатия на одну из граней синий камень откинулся, в углублении лежали белые кристаллы, похожие на крупинки соли. «Столько лет прошло, – подумал он. – Может ли яд выдохнуться? Нельзя рисковать, нельзя допустить, чтобы она встретилась с ними».
Вода растворила все кристаллы без следа.
Он подошёл к иконе Спасителя, поправил мерцающую лампаду, перекрестился: «Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя грешного». В отдалении прозвучал выстрел. Он чуть отодвинул портьеру – те трое (молодой снова напомнил ему о сыне) всё так же стояли против дома, но смотрели теперь туда, откуда доносилась стрельба…
Он так и не решил до конца: то, что собирается сделать, великий грех или подвиг. Ради неё он был готов совершить и то, и другое. Это было её решение, она настаивала и его убедила: «Так надо, так будет правильно».
Жена лежала недвижно, казалось, не дышит – кружева на её груди не шевелились. Он постоял, неведомо как понимая: она знает, зачем муж пришёл к ней в неурочный час, почему молчит. Она знает – он ощущал это, как ощущал каждое движение её мысли всегда, всю их совместную жизнь. Подошёл с бокалом в левой руке, правую подсунул под затылок, приподнял седую голову:
– Пейте, милая.
Губы её дрогнули, но не открылись, его ладонь ощутила лёгкое движение. Показалось? Нет, она действительно чуть отвернулась. Он наклонился, всматриваясь в закрытые веки, уловил едва слышный сухой шелест:
– Они… при-шли?
– Идут.
– Вы… тоже…
– Я тоже, тоже… после…
Она умерла мгновенно, не допив, отрава пролилась ей на лицо, на шею.
Он аккуратно вытер влагу, крест-накрест сложил на груди лёгкие руки, с головой накрыл одеялом и не выдержал – обнял, затрясся в рыданиях.
Снизу раздался звук, которого старик давно ждал: грохот ударов сапогами в дверь.
Он встал, быстро вышел и запер за собой комнату жены на ключ. На лестнице увидел испуганную служанку, бросил ей раздражённо:
– Зачем Вы опять здесь? Я просил Вас бежать. Быстро вон!
Женщина скрылась в каморке прислуги, а старик спешно вошёл в свою спальню, взял с комода небольшую фотографию в простой рамке, поцеловал её, прижал левой рукой к груди, правой достал из ящика пистолет и встал в распахнутых дверях, направив оружие перед собой.
Они ворвались в дом, громко топая, выкрикивая угрозы.
Он слышал: прошлись по кухне на первом этаже, поднялись по лестнице, вбежали в гостиную. Увидев его, дружно вскинули винтовки и разом выстрелили.
Все пули попали ему в грудь, но ни одна не задела фотографии.
Громко ругаясь, невысокий, тот, что без повязки, подбежал и яростно пнул тело, карточка скользнула на пол. С криком «За мной!» стрелок кинулся в открытую дверь. Второй побежал следом, молодой задержался, поднял снимок.
Юная дворянка в белом платье, с ниткой жемчуга вокруг нежной шеи сидела, свободно опустив округлые, мраморной гладкости руки. Рассматривая задумчивые глаза, прекрасное мирное лицо, губы, чуть тронутые улыбкой, молодой словно внезапно оглох: перестал слышать шум из комнаты, где двое других открывали шкафы и ящики. Вглядываясь в спокойные черты, он думал, могут ли они измениться, когда она увидит его с товарищами в своём доме, исказят ли их страх и ненависть, или даже угрозу жизни она встретит с таким же смиренным достоинством…
Он не отозвался на оклик и очнулся лишь, когда старший с красной повязкой ударил его по плечу:
– Эй, Студент, уснул чё ли? Ещё запертая комната есть, может, там буржуй добро припрятал...
Бережно, словно мог сделать больно девушке в белом, молодой положил карточку в карман.
В университете он числился всего несколько месяцев, лекций не посещал и был исключён, но родителям своим – мелким провинциальным помещикам – ничего не сообщил. Они продолжали посылать ему содержание, позволяющее не голодать и снимать комнату. Больше учёбы его интересовали сходки, где парни и девчата с окраины обсуждали будущее свободной России. Не то чтоб ему нравилось занятие политикой… Нет, он плохо в ней разбирался, но дух протеста, выпивка за счет тех, кто побогаче, стихи и песни под гитару, чтение малопонятных, но запрещённых, а потому привлекательных книг – это было ново, будоражило кровь и воображение. Его влекли и смущали решительные, свободные в поступках соратницы, которые умели курить, стрелять и выражаться как мужчины. Они обращались к нему «товарищ студент», смотрели призывно; их внимание льстило, но не вдохновляло на сближение. В мечтах он держал за руку тихую, чистую девушку,.. такую, как на снимке.
Студенту почему-то расхотелось искать деньги и ценности. Мысленно он прикидывал, как завтра отделается от своих спутников и придёт сюда один. Сейчас девушка – похоже, дочь этого сумасшедшего старика – напугана и прячется, а завтра он поможет ей бежать. Пока не ясно, куда, но ведь главное – спасти её.
– Давай, – потянул его за руку старшой, – пойдём, поможешь дверь вышибить.
¬– Поздно уже, в отряд пора, завтра другим разом придём, – буркнул молодой и, не дожидаясь ответа, сбежал вниз.
За ним, ворча, поспешили остальные: попасть на глаза патрулю после комендантского часа было опасно, и свои могли не задержаться с выстрелом на безлюдных улицах.
Однако бдительные патрульные не заметили, как в полночь из графского особняка выскользнула бесшумно и скрылась в темноте женщина в чёрном. Никто не понял, отчего в пустом доме вдруг вспыхнул страшный пожар, и никто не стал выяснять, нет ли погибших в огне – не до того было людям в разгромленном восстанием городе.
Той же ночью в пьяной трактирной драке погиб белобрысый парнишка по прозвищу Студент. Он не участвовал в потасовке, мирно сидел в уголке – то ли читал что-то, то ли рассматривал –, когда дурная пуля рикошетом попала ему в голову. Прибираясь в пустом разгромленном заведении, трактирщик нашёл затоптанный снимок. Через грязные следы с трудом можно было рассмотреть девушку в жемчужных бусах. «Ишь, какая… красивая… невеста, небось», – подумал трактирщик и бросил фотографию в мусор.