Одна дума в дорогу не годится. Глава 27

             27

Я осталась в группе Марины Викторовны. Разумеется, мне хотелось посмотреть Рубленый город, историческую часть Ярославля, однако в душевном комфорте я нуждалась больше. Пряжкина требовала безупречного подчинения, а я, как и миллионы россиян, уже разучилась подчиняться. Все прониклись идеями западной демократии. Но странное дело: нас не отпускает генетическая память о крепостном рабстве. Только я слышала повелительный голос завуча, у меня сразу возникал протест против крепостной зависимости. И что скрывать: в каждом из нас глубоко сидит желание над кем-то властвовать. Такой необычный симбиоз возможен только в русской душе. Видимо, поэтому россиянин XXI века ненавидит любой окрик, психологический нажим, считая это возвращением крепостнической эпохи.

Мне нравилось добродушие Марины Викторовны. В современной капиталистической России женская душевная мягкость стала нравственным атавизмом. Все уже привыкли к тому, что женщина должна быть властной, напористой, резкой. Такой, как Пряжкина. Марина Викторовна являлась полной противоположностью завуча. Она не держала в ежовых рукавицах родителей класса, не проявляла повышенной строгости к детям, и все они этим пользовались: родители постоянно чего-то требовали от неё, ученики пытались манипулировать ею. Сопоставив во время экскурсии этих двух женщин, родители и дети наконец-то почувствовали в классной руководительнице душевную теплоту. Одного я не могла определить: эмоциональная сдержанность Марины Викторовны природная или напускная? Интуиция подсказывала, что жизнь заставила мою приятельницу научиться хитрить, иначе её, мягкую, просто растоптали бы.
               
Марина Викторовна сейчас молча шла впереди. Обгоняя её, трое ребят слабо жестикулировали, о чём-то тихо беседуя. Меня никто не торопил, не тяготила чужая воля, поэтому на душе было спокойно. Я молча любовалась Волжской набережной, утопающей в зелени. Родители тоже молчали. Почему? Может быть, палящее солнце и повышенная влажность мешали свободно дышать, а может, переживания за детей сдавливали дыхание.

Упоминание о Рубленом городе заставило меня задуматься о последствиях тяжких оков чужой воли. Опасно было пленить людей, в генах которых тогда ещё властвовала независимость. Ростовский князь Ярослав захотел покорить дух свободных людей. Прибыл с дружиной в поселение мерян, чтобы взять дань. Решительно наступая, предложил язычникам креститься. Волхв убедил соплеменников восстать против удельного князя и в знак неподчинения княжеской воле выпустил из клетки огромную медведицу.

В «Сказании об основании города Ярославля», написанного к Записке ростовского архиепископа Самуила Миславского «Церкви Ярославля в 1787 году», говорилось, что Ярослав не испугался и зарубил зверя секирой. Якобы, на том месте удалой князь заложил город, а усмирение язычников отразилось в гербе города: медведь, стоящий на задних лапах, с секирой на плече.
 
Но кто мог в XVIII веке знать точно, выпускали в XI веке меряне на Ярослава медведицу или нет? Кроме князя и его дружинников, никто не мог этого видеть в Медвежьем углу. По летописным источникам известно, что охота на медведя была распространённым княжеским развлечением в те времена. Может, Ярослав на охоте убил медведицу, а в Ростове объявил, что смог покорить жестоких язычников? Тысячу лет назад в Киевской Руси сила, напористость и обман (даже во благо!) были главными аргументами княжеской воли.

На эти мысли наталкивает противоречивый образ князя Ярослава. Летописи говорят о нём разное: «хоромец», религиозен до фанатизма: «попов лю¬бил сильно, более же любил черноризцев»; «книгам прилежал», «мудр как змий», но не терпел иного мнения, проявлял странную любовь к народу: уважал знать, верных дружинников и сторонился черни. Не сразу становится понятно, почему Ярослав был прославлен в лике святых. Потому, что был фанатиком веры? Или потому, что создавал библиотеки и возводил хоромы? А как же любовь к ближнему? В православии любовь важнее всех других добродетелей: любовь покрывает все грехи. Но во все времена для власть имущих на первом месте стояла политика. Да и загадочная русская душа – потёмки.
 
В XIX веке Н.М. Карамзин в «Истории государства Российского» с дипломатической тонкостью представил облик князя Ярослава: «Ярослав заслужил в летописях имя Государя мудрого; не приобрёл оружием новых земель, но возвратил утраченное Россиею в бедствиях междоусобия; не всегда побеждал, но все¬гда оказывал мужество; успокоил отечество и любил народ свой».
 
В целом князя можно охарактеризовать несколькими словами: до крайности набожен, но не наивен, а очень хитёр; хорошо образован, независим, мужественен. А разве могло быть иначе? Разве тихий, слабовольный человек смог бы управлять Древнерусским государством в течение тридцати пяти лет? На Руси всегда была смута, поэтому такой правитель, как Ярослав, был жизненно необходим государству. Конечно, Ярослав – неидеальный правитель. Но ведь и вокруг него жили люди, далёкие от идеала. Требовалось много мудрости, чтобы выстоять самому, вырвать государство из хаоса, навести порядок, убедить (хотя бы и силой!) в необходимости объединения. Когда-то Творец объединил всё, что было, есть и будет, создав Вселенную. Так и каждое разумное Божье творение должно стремиться к единению в созидательном порыве.

Выходит, недаром Ярослава прозвали Мудрым и причислили к лику святых. Его общечеловеческие и общегосударственные идеи – опора на литературу как на источник образованности и культуры народа, создание культа национальных святых, укрепление государства и его границ, противодействие внешнему влиянию на внутреннюю жизнь страны, поднятие международного авторитета Руси – актуальны до сегодняшнего времени.

А как устроена жизнь каждого из нас? Мы живём, решаем проблемы, а значит, грешим. Неужели за это нужно бить себя в грудь и становиться юродивым? К счастью, нет. Думаю, главное – успеть сделать что-то хорошее для близких и ближних своих без слащавости, без показной, лукавой доброты. Но, само собой разумеется, если ты не юродивый, то и унижать себя нельзя позволять никому…
   
- Татьяна Васильевна, – позвал глуховатый голос, – вы задели меня за живое.

Я не заметила, когда ко мне приблизилась Марина Викторовна.

- Неужели мы люди с мещанской психологией? – заинтересованно спросила она.
 
- Смотря под каким углом зрения посмотреть.

- У Горького это что-то низкое. Хотелось бы в этом разобраться, – продолжила мысль коллега.

- Мне тоже, – откровенно ответила я.

- Так вы не знаете точно? – удивилась Денкина.

- Сейчас так всё переплелось. Всё перевернули с ног на голову. Хорошее унижено, плохое возвышено. Достойных людей называют глупыми, ничтожных – мудрыми, гениальными.

- И всё же… Что, по-вашему, мещанская психология?

- Марина Викторовна, при всём желании я не смогу это объяснить вам за пять минут. Мы постоянно куда-то бежим.

- А если в двух словах? – не отступала Марина Викторовна.

- Вы как расцениваете слова Ольги Ивановны о вере? – задала я вопрос в лоб.

- Ой, я не хочу даже об этом говорить, – махнула рукой приятельница. – Её слова не нужно воспринимать всерьёз. Она из той категории людей, которые не поступают так, как говорят. Выражаясь по-гамлетовски – «слова, слова, слова…». Гнедова – обычный демагог. Развелось их сейчас… болтунов.
 
- Беглое знакомство с историей страны, – начала перечислять я, – стремление заставить людей молчать, шлифовка детских умов до блеска. Разве это не признаки мещанства? – И подытожила: – Да уж, мы все увязли в мещанстве, как в топком болоте. Куда нас направила чья-то рука в девяностые годы, туда, как овцы, мы и пошли, не раздумывая.

У собеседницы зажглись насмешливые огоньки в глазах:

- Я не знала, что вы поддерживаете нашу «англичанку».
 
- Она многое говорит верно.

- Только лишь говорит.

- Многие даже не говорят, потому что ещё не додумались до этого. Просто плывут по течению. Мы все – мещане. Духовно нищие. Вырваться из порочного круга боимся. Помните у Александра Грибоедова: „Ах! Боже мой! Что станет говорить княгиня Марья Алексевна!“?

- Ой, какие высокие слова. Не мы такие – жизнь такая.

- А кто жизнь делает такой, какая она есть? Разве не каждый из нас?

- Мир изменился. Он не такой, каким был тридцать лет назад, – ушла от прямого ответа Марина Викторовна.

- Все по уши в грязи, поэтому не различают достойного и ничтожного. – Мне хотелось сказать другое слово – «великого», но я побоялась показаться смешной. – Привыкли к душевному спокойствию, когда не мучит совесть. Убили её в себе, отравили сладким ядом самооправдания.

- Мама мне рассказывала, что раньше наш народ был дружным. Каждый друг другу был товарищем. А теперь каждый не только сам за себя, но и друг другу – волк, – сделала Денкина акцент на последнем слове.

- Мы трусы. Боимся дерзать. Потому и не живём по-настоящему.

- Я понимаю, что мы все изменились не в лучшую сторону, но… – замолчала Марина Викторовна. Посмотрела перед собой грустными глазами. – Что мы можем сделать в этом сволочном мире? Попробуй высунься – затопчут.
 
- Может, молодые что-то смогут изменить, если их не испортят?

- Не знала, что вы… – Денкина замолчала, подбирая нужное слово, – инакомыслящая.

- Я разумномыслящая. Могу позволить себе говорить то, что думаю. А вот вы с Верой Николаевной – что приказано сверху.
 
- Ох, Татьяна Васильевна, – вздохнула коллега, – вы не знаете, как порой хочется выть от министерской белиберды.

- Какой?

- Всякой, что пересылают на и-мейл органы образования. Им тоже не лучше нашего, да деваться некуда. Где лучше работу найдёшь?

- «Деваться» всегда есть куда. Это отговорка. Значит, их устраивает главное: положение в обществе, высокая зарплата, связи… Удобно жить им мешает лишь одно обстоятельство: необходимость подчиняться „верхам“ всегда и во всём. Но тут надо выбирать: либо бедность и независимость, либо обеспеченность и подневолие. Нравится ползать и пресмыкаться? Значит, это их философия жизни. Сознательный выбор. И незачем таких жалеть. Хотя и бедным приходится пресмыкаться, но это, как говорится, уже другая история.

Марина Викторовна снова замолчала. Опустив голову и закусив уголок нижней губы, смотрела на ноги идущих впереди учеников, как будто заснула на ходу.

- Представьте, что будет, – заговорила она, жалобно глядя на меня, словно оправдываясь, – если мы не выполним министерский приказ. Уберут, как прокажённых. Чего мы добьёмся? Ни за что ни про что потеряем работу. На наше место быстро найдутся другие, которые будут молчать больше нас. – И тут же хитровато улыбнулась: – Это просто житейская хитрость, а не мещанство.

- Заблуждаетесь, Марина Викторовна, – ответила я. – Сейчас другое время. Крепостное право отменено, и мы не рабы. Люди, по-настоящему образованные, терпеть не станут. Им нужен смысл жизни. А вам?

Марина Викторовна беспокойно заморгала, будто услышала давно и прочно забытые слова, которые теперь всколыхнули в ней смутные воспоминания.

- Не знаю, какой может быть смысл жизни в XXI веке? Мы – никому не нужные бюджетники. Захотят – сотрут с лица земли. Слава Богу, что хотя бы такую зарплату получаем. – И уже другим тоном прибавила: – Я и сама вижу, что жизнь проходит бессмысленно. Но как её изменить, чтобы она потекла в нужном русле? Это зависит от меня? Или ото всех нас? Или от правительства? Или от того, что происходит в мире? Надо же сначала понять, а потом что-то предпринимать. Да не что-нибудь, а толковое. – И прошептала, наклонившись ко мне: – Мы, кажется, пришли. А я иду за всеми, болтаю, не смотрю вперёд.

Ребята остановились перед распахнутой дверью красивых каменно-решётчатых ворот. За воротами – старинный двухэтажный дом, недавно отреставрированный. Вывеска, стилизованная под старину, приглашала войти: МУЗЕЙ «МУЗЫКА И ВРЕМЯ».
 
Десятиклассники топтались на месте и нетерпеливо поглядывали за ворота. Не смея без разрешения сделать и шага, спросили Денкину:

- Можно заходить?
 
- Никто не заходит, – распорядилась она. – Ждём Веру Николаевну с моим девятым классом.


Светлана Грачёва
Воскресенск

                Глава 28 http://proza.ru/2020/05/25/1586