Не по Сеньке шапка

НЕ ПО СЕНЬКЕ ШАПКА

...Семён Григорьевич брёл не спеша вдоль по главной улице села. Супруга отправила его за молоком. Пару раз в неделю брали его у знакомой молочницы. Корова Майка исправно снабжала и хозяев, и несколько семей сельчан. Молоко ароматное, густое, с приятным сливочным вкусом, отстой сливок - в треть банки. Жена Семёна Григорьевича аккуратно, деревянной ложкой снимала сливки и мутовкою из сосновой веточки взбивала в глиняном кувшинчике. Получался приличный кусок сливочного масла. А коль оттопит в печи молоко до приятного орехового цвета, глядишь - «кислое молоко», ряженку поставит. То на сметану соберёт вершки, то творожок откинет, да и так, молоком с кашею съедят или тюрю с ситным, в полдник. Много ли пожилым людям надо? Раньше свою коровёнку держали, когда силы были, а теперь-то рухлядь, чего тут скажешь! А к молочку попривыкли, плохо ли кушать домашнее? Вот и плёлся Семён Григорьевич, без особой охоты, конечно, так как надумал залудить-запаять прогоревший чайник, да супруга отвлекла.
 - И - и - эх! Так вот всегда!- бурчал себе по нос мужчина, - неделю собирался, обдумывал, обмозговывал, а как уж совсем было навострился, тут и «облом» вышел. Вот так они, женщины, всегда «влепятся» со своими затейками, все планы разрушат, мечты испоганят своими заданиями. Иди и всё тут! Им надо сейчас или никогда! Тьфу!
   Проходя мимо автостанции, увидел, как на скамейке под навесом знакомец, да что там знакомец, сосед через два дома, Александр Яковлевич Лавринов, сидит и тихо беседует с какой-то женщиной приятной наружности. Одета она ярко, не по - деревенски, приметная особа. Платье красивое, в цветочек, туфельки на каблучках, причёска уложенная кудрями и губы накрашены. На коленях дамская сумочка, а у ног, на земле, полная, набитая чем-то, завёрнутым в обрывки газеты, авоська. Ну, никак не вязалась эта плетёная авоська с дамой, однако стояла-то рядом!
 - Что за расфуфыренная мадам,- удивлённо подумал Семён Григорьевич,- к кому-то, видать приезжала, красота такая. А интересно, Александр Яковлевич причём здесь?
   Автобус в город ещё не подали, народ, отъезжающий, только сходился и Семён Григорьевич, всё так же не спеша прошёл мимо, поклонился, приподняв, в знак приветствия, фуражку свою. Александр Яковлевич ответил ему кивком головы, продолжая разговор с незнакомкой. Ох и забирало любопытство, чувствовал, что здесь какая-то закавыка, история интересная, однако, проявляя видимое безразличие, как говорится, степенно и неспешно прошмыгал мимо.
   Молочница уже ждала, перелила из своих двух махоток в бидончик парное молоко, получила деньги и не торопясь, отправился Семён Григорьевич восвояси.
   Автобус уже подали на посадку и народ усаживался, затаскивал вещи. Александр Яковлевич помог своей знакомой, поддержав под локоток, войти и передал авоську. Когда же автобус тронулся в путь, помахал фуражкой, попрощался, стало быть. Любопытство просто распирало мужчину, не давало ему, наблюдательному такому, покоя. Пока он пристально присматривался со стороны. Провожающие, которых было не мало, ввиду того, что горожане никогда не уезжали с пустыми руками и частенько сами не могли дотащить принятые в дар от родных сельские деликатесы, в виде сала, мяса, курёнков, яичек, медка, вареньица, пирогов, а ещё овощей и фруктов! Вот оно, неоспоримое преимущество перед городом! Оделяли гостей добродушно, но с затаённым превосходством, с внутренним достоинством, так сказать. Чем хитрее и наиграннее гости отнекивались, мол, будя-будя, себя не обделите, тем радушнее и настойчивее набивались сумки гостивших. Щедрость и благодушие просто зашкаливали. Отправив, посадив их в автобус с «торбами», расходились неторопливо, с чувством исполненного долга и усталости, по домам. Там работа каждодневная, обязательная и подчас рутинная, но привычная уже, тяжёлая, домашняя работа. Отъезжающие горожане, примолкнув на сидениях и сосредоточенно разглядывая пейзажи за окном автобуса, включив «арифмометры» в голове с удовлетворением подсчитывали ту экономию, которую принесла им поездка. Теперь, не тратясь на основную еду, можно побаловать семью, купив вкусненького, чего-нибудь нарядненького или сходить куда-то, куда раньше семейный бюджет редко позволял, например в театр.
   Семён Григорьевич окликнул намеревающегося тоже покинуть автостанцию Александра Яковлевича:
 - Постой сосед, погоди маленько, давай посидим, покурим, а уж потом двинемся, нам же в одну дорогу, поди? - предложил Семён Григорьевич. Лавринов возражать не стал.
   Александр Яковлевич - высокий, статный мужчина лет сорока пяти, фронтовик, орденоносец. Работал заведующим гаражом райпотребсоюза. Очень приятной внешности, как бы охарактеризовал его Семён Григорьевич, а уж женская часть населения сказала бы просто - красавЕц! У Александра Яковлевича жена и трое детей. Всё как у всех - дом, хозяйство. Родом-то он, как слышал сосед, из небольшой деревни, что неподалёку находится и поныне. То есть не приезжий - свой, местный. А вот уж Семён Григорьевич поселился рядом, лет с десяток назад, перевели его, перед пенсией в райцентр, по работе. Тут уж и осел, так сказать.
 - А вот я интересуюсь, кто такая обворожительная дама, что с тобой сейчас тут амурничала? Гляди, не утерплю, да законной жене расскажу, что видал,- принялся помаленьку «шантажировать» Семён Григорьевич.
   Александр Яковлевич хмыкнул, улыбнувшись, и мечтательно откинулся на спинку скамейки, положив на неё локти:
 - Вот это самая, что ни на есть законная жена и была! Приезжала на могилу матери.
 - Как так,- Семён Григорьевич аж подпрыгнул на скамейке. Резко, как мог конечно, повернулся и удивлённо воззрился на собеседника.
 - Хочешь, чтобы рассказал?- спросил Александр Яковлевич, понимая намёки и зная о любопытстве соседа, а возможно и самому захотелось поделиться, так сразу-то, после встречи не отойти, видно, - молоко не скиснет у тебя?
 - Не переживай, всё нормально будет, а скиснет, так простоквашею съедим. Ну, давай, не томи, не томи!

   Если уж начинать с начала, то надо сказать, что Анастасия Николаевна Фролова, а это была именно она, в юности училась в кооперативном техникуме в Тамбове. Это уж потом, через много лет закончила она институт советской торговли в Воронеже и занимала теперь очень значимую должность в области. А в ту пору, ей было семнадцать лет, и приехала она на практику в потребсоюз нашего района. Попросилась сюда, в село, так как здесь проживала мама её, вдова фронтовика, занимала маленькую комнатку при школе, учительствовала. Во время учёбы дочь приезжала не часто. На каникулы, да за продуктами. А тут надолго явилась, на всё лето почти, на практику. Практика её заключалась в ревизиях сельских магазинчиков и отчётах о тех ревизиях.
   Как-то раненько, поутру, направилась Настенька, так её назовём, ввиду молодого возраста, в Лаптевку. От райцентра километров с десяток, да транспорт туда очень редко ходил, и то, попутный. Можно срезать путь, идя по буграм и овражкам, где полевой дорогою, а где и бережком реки. Так она и сделала. Шла Настенька налегке. В сумке кофточка на случай вечерней прохлады, туфли и документы необходимые для ревизии, ну и девичье - губнушка да расчёска, да пудреница. На ногах, для лёгкости, мягкие спортивные тапочки, на голове, чтобы не напекло, шёлковая косыночка. А что ещё-то в семнадцать лет надо? Настя, и это всеми было признано, девушка красивая, яркая. Серо-голубые глаза, вздёрнутый изящный носик, пухлые губки и русые, густые, волнистые волосы. У неё и стать, и фигура - загляденье просто! Крепенькая, складненькая, с тонкой, как говорится, осиной, талией.
   Всем известно, что в дороге хорошо думается. Вот Настенька и погрузилась мыслями в недавние события.
   Вместе с нею, в техникуме учился паренёк один, Николай Юкин.
   Надо сказать, что в этом учебном заведении в основном девичий коллектив. Парней - раз, два, да обчёлся. А тут красавец такой, Николай. Высокий, стройный светловолосый, с большими голубыми глазами. Короче говоря, завязалась дружба между ним и Настенькой Фроловой, а через годок, переросла в любовь. И всё бы ничего, да перед самым отъездом на практику, поссорились влюблённые. На студенческой вечеринке закружили Николая в вальсе девчонки, а одна, та вообще затащила в пустую аудиторию и когда Настя открыла туда дверь, отправившись на поиски парня, он вовсю целовался с этой барышней. Вот и всё! Думается, это было сделано специально, ребят-то не хватало, а Насте завидовали жутко. Зависть, как известно, поганое чувство. Теперь, идя буграми, ей думалось, что это целая специальная операция, продуманная девчонками была, чтобы их разлучить.
 - Ну и ладно,- спускаясь вниз по тропинке, приходила к выводу, опять негодуя, Настенька,- поддался на провокацию, стало быть дурак, ненадёжный кавалер! Значит и в дальнейшем надежды на него не будет. Как за такого замуж идти? Слезами умываться всю жизнь потом,- она громко всхлипнула, здесь ведь никто услышать не мог.
   По щеке скатилась горькая слезинка обиды, но летний тёплый ветерок быстро осушил её. И следа не осталось.
   Так вот и в жизни бывает, всё проходит, лишь бы такой ветерок, тёплый, ласковый да приятный когда-нибудь налетел, обласкал.
   Когда разъезжались по своим районам на практику, Николай сделал последнюю попытку помириться, но Настенька на примирение не пошла, а даже в сердцах выкрикнула ему в лицо:
 - А я замуж выйду! Меня дома, в селе, парень ждёт!- подхватив чемоданчик и авоську, она решительно отправилась на автостанцию.
   Николай растерянно остался топтаться у входа в техникум. Девчонки, выглядывая из окон и наблюдая эту трагедию, ликовали. Конечно, можно теперь и «клинья подбивать»! Как бы только не передрались, бедняжки.
   Воспоминания и огорчительные мысли захватили Настеньку. Она чуть ли не бегом спустилась с бугра, перешла по мостику речушку и вошла в Лаптевку, стряхнув, казалось окончательно, былые расстройства, вдыхая полной грудью свежий воздух, а то ведь засидишься в этих затхлых складах, да мрачноватых, тесных магазинчиках, света белого не видя, копаясь в документах.
   Магазины в основном располагались в старинных, одноэтажных кирпичных зданиях, дореволюционной постройки. Стены толстенные, на окнах решётки, полумрак в торговом зале. Продавали и прод, и пром товары, всё рядышком. От солёной сельди из объёмных бочек, круп, сахара, муки, растительного масла, которое качали тут же и всякого другого съестного, до тканей - в рулонах, кое-какой одежды, мыла и зубного порошка. А ещё одеколонов - «Шипр», «Тройной» и женских духов под названием - «Персидская сирень» и «Красная Москва», скромный выбор детских игрушек и разное, по мелочи.
   Надо упомянуть, что годы были послевоенные, конец сороковых, излишеств не было. Что есть и то, слава богу. Это уж позже, с каждым последующим годом, когда страна, приходя в себя, отстраивалась, восстанавливала производства, ассортимент товаров увеличивался, на радость народу.
   Итак, Настенька шла, поспешала, надеясь управиться за один день, к вечеру вернуться домой. Однако всё сложилось немного не так, как предполагалось. Ревизионная проверка затянулась, ввиду того, что сумма не сходилась, и приходилось пересчитывать и уточнять. А уже вечером, выйдя из дверей магазина в сопровождении продавщицы Зиночки, Настя поняла, что поздно, да и страшновато идти в обратный путь. К тому же, необходимо ещё, кое-что завтра сверить, на «свежую голову».
 - Пошли к нам домой,- предложила Зиночка, - мама нас накормит, потом прогуляемся и переночуете, есть где.
   Что ж! Настенька согласилась, конечно.
   После ужина, девушки отправились на прогулку. Шли неторопливо вдоль заборов, слушая собачий брёх, разговаривая о всяком незначительном и тут Зиночка улыбнулась хитро:
 - А пошлите-ка на посиделки, а? Вы, верно не знаете, как молодёжь в деревне отдыхает от трудов праведных, так? Я угадала? Пошли-пошли, весело будет.
   От Зиночки Настя узнала, что клуб развалился, новый построят не скоро, молодёжь приютила у себя тётка Бородулиха, вдовая.
 - А что? Ей за это приплачивают парни, девчонки приносят еды - яички, сальце, молочко, короче, у кого, что есть. А ей, одинокой, всё сгодится. Так-то мы летом на речке или под стожком собираемся, да вчера дождь был, земля влажная, платья как бы не выпачкать, пожаливаем, ну и попросились ребята опять к Бородулихе.
 - У нас есть замечательный гармонист, Серёня, вот уж мастак,- радостно затараторила Зиночка,- как растянет меха - душа петь принимается, тут же ноги в пляс пускаются, да сами не устоите, поди.
   Девушки подошли к небольшому домишке из окон которого сочился скудный свет, слышались голоса и девичий смех.
    Когда вошли внутрь, наступила удивлённая тишина, примолкли все и с любопытством уставились на незнакомку. Молодёжь, а это девушек, человек восемь, пара ребят, да парень с гармошкой на коленях, сидели вдоль стены на лавке, а двое, чувствовалось, что эти уже дружат, на табуретках у стола, приобнявшись.
   Хозяйка, так поняла Настя, отдёрнув ситцевую занавеску, свесила голову с лежанки и тоже с интересом уставилась на вошедших. Была это женщина лет сорока с испитым, морщинистым лицом и подслеповатыми глазками. Она щурилась, приглядывалась, но помалкивала.
 - Здрасте, кого не видела,- задорно поприветствовала всех Зиночка.
 - По собственной милости и не видела,- заметил ей баянист, и уже обращаясь к собравшимся, пояснил, - главное, забежал сегодня за папиросами, а там - опочки! Закрыто изнутри! Пришлось у ребят «стрельнуть» папироску.
 - Да у меня ревизия,- оправдываясь объяснила Зиночка,- и вот, кстати, знакомьтесь, Анастасия, ревизор.
 - Здравствуйте, - раскланялась со всеми Настя.
   Ей ответили, откровенно разглядывая.
 - Завтра закончим, надеюсь, к обеду откроюсь уж. А ты, Серёня, удиви-ка гостью нашу, сыграй, да хоть бы Сормовскую.
   Девушки дружно запротестовали:
 - Нет-нет! Сормовскую не хотим, скукотища! Давай, Серёня, матаню!
 - Дюже частушек душа просит!
   Тот спорить не стал и зазвучал наигрыш с перебором.
   Девчата повскакивали с лавки и принялись приплясывать, разгорячаясь, раззадориваясь. Вдруг одна, громко топнув каблучком, взвизгнула и пропела:
 - Не ругай меня маманя,
Не бранися грозно.
Аль забыла, как сама,
Возвращалась поздно - и-и-и-эх!
   Ей на смену тут же вступила другая, прошлась, ставя туфельки с пятки на носок. Остановилась, выбила дробью ритм и пропела:
 - Меня дроля обзывает,
Дура, мол, губастая!
И накой тебя целую
Борова мордастого - и-и-и-эх!
   Тут в центр выскочила маленькая росточком, курносенькая девушка с золотистыми кудряшками и, тряхнув ими, прошлась дробненько по кругу, мелкими шажками. Девчата расступились, а она задорно двигая, играя попеременно плечиками, пронзительно пропела:
 - А я маленькая, аккуратненькая,
Я на улице росла, меня курица снесла - и-и-и-эх!
   Пройдя ещё раз дроботушками, покружилась, приостановилась, приплясывая перед баянистом и улыбаясь с хитрецой в глазах, пропела прямо ему в лицо:
 - Мой милёнок тракторист,
А я комбайнёрка.
Всё мы в поле и когда ж
Заведём ребёнка?
   Серёня насупил брови и не переставая играть, осуждающе замотал головой.
 - Во-о-о, даё-ё-т Нюся! Не в бровь, а прям в глаз тебе, Серёня,- захохотали девушки,- давай, отвечай жене! И когда же это будет? Давай, давай, поднимайся, - настаивали они.
   Что ж тут поделаешь? Серёня, не переставая перебирать пальцами баянные кнопочки, встал с лавки:
 - Что ж ты милая бузишь,
От народа стыдно!
Аль забыла бурны ночи,
Говоришь обидно!
 - А-а-а-а,- захохотали все дружно,- вот оно-о-о, оказывается чего-о-о! Всё ж находите времечко-то, работаете над этим вопросом!
   Чувствовалось, что частушку гармонист придумал прямо на ходу. Нюся зарделась, закрыла лицо платочком и выскочила в сени.
   Анастасия хохотала до слёз вместе со всеми, так её развеселили посиделки.
   Именно в этот разгул веселья, дверь открылась и, согнувшись, чтобы не разбить голову о притолоку, как обычно поступают высокие ростом люди, вошёл военный.
   Смех затих. Девушки взволнованно принялись одёргивать платья, расправлять на них воланы, поправлять причёски.
   Этим военным был лейтенант Лавринов. Он после войны долго провалялся в госпитале, лечился. Вернувшись в родное село, помог подлатать крышу в родительском доме, где кроме матери проживали в тесноте и неудобстве ещё две сестры и брат, младший. Ввиду, пока слабоватого здоровья, устроился в колхозное хозяйство на весовую, хотя подумывал, конечно, о стоящей работе, когда силёнок наберётся. Местных девчат его военная форма просто завораживала. Да и так, парень был красив, сдержан, а если учесть, что замуж хотелось многим, вообще-то, честно говоря - всем, то станет понятно - конкуренция сумасшедшая! На посиделки он приходил обычно редко, а тут, глядите-ка, занесло!
 - Здравия желаю!- громко, по-военному поприветствовал он общество, ему дружно ответили,- а я чуть было не прошёл мимо, да слышу, у Бородулихи в избе грохот. Я подумал, уж не с печки ли она свалилась? Зашёл проверить.
 - Ляксандр,- раздалось с печи,- я извиняюсь, конешно, на дворе, никак, льёть?
 - Да нет и небо ясное, - недоумевая от вопроса, ответил Александр.
 - А вона, гляди, девки чаво-та обираюца, што куры пред дожжом. Стало быть, табе радыя? Разхорохорилися!
   Девушкам стало неловко, они зашикали на Бородулиху и та, задёрнув занавеску, скрылась на печи. Один из парней встал, уважительно уступая место офицеру. Серёня растянул меха своей гармошки, она набралась воздуха и выдохнула наигрышем. Девчата, опять выскочив в круг, уже специально, для вновь прибывшего, приплясывая, наперебой зазвенели пронзительными голосами:
 - Едешь милый на войну,
Как оставишь здесь одну?
С миленьким рассталася,
Сиротой осталася.
   Частушку подхватили и понеслось, как говориться - во всю Ивановскую:
 - У Матанюшки глаза,
Чёрны уголёчки!
Вспомню, катится слеза,
Прячется в платочке!
   А одна, задорная, поставив руки вбоки притопывала, обращаясь к подружкам, заголосила:
 - Ах, подружки дорогие,
Где ж теперь залёточки?
Где их глазки озорные,
Со звездой пилоточки.
   Тут уж и парень один не утерпел и не вставая, прям с места, хрипловато «жахнул»:
 - Ехал Гитлер на Москву,
На могучих танках.
Покатился от Москвы,
На разбитых санках.
   Все дружно захлопали в ладоши, и Серёня объявил перерыв.
   Музыка умолкла, девчата расселись на лавочке, принялись разговаривать между собой, поглядывая на офицера. Каждая из них питала надежду, что приглянется ему, что именно ей он окажет внимание. Парней-то мало в селе, да все тут, почитай, и есть.
   Однако Лавринов выхватил глазами из щебечущей группки девчат Настеньку. Брови его приподнялись, он явно не знал эту девушку, впервые видел и был, чувствовалось, ею обворожён. Это и девушки, разочарованные открытием, заметили. Только Настенька пребывала в приятном неведении, она ещё не отошла от частушек, улыбалась приветливо всем и своим вниманием бравого офицера не выделяла.
   Вернулся гармонист. Кто-то из парней попросил играть вальс, и только зазвучала музыка, подхватив под локоток свою избранницу, закружил в танце. Девушки, будто приклеенные к лавочке ждали, каждая ждала. А вдруг? Но вдруг не случилось. Лавринов встав, одёрнул китель, застегнул ворот и неторопливо, лавируя между танцующими, направился прямиком к Настеньке.
 - Разрешите,- он щёлкнул каблуками начищенных до блеска сапог. Это он подсмотрел, когда полгода провалялся в госпитале города Саратова, а потом в группе выздоравливающих, опираясь на костыль, грустил на скамейке в парке, наблюдая за танцующими.
   Настенька, без всякого жеманства поднялась и положила, еле дотянувшись, руки на погоны кавалера, они закружились в вальсе «На сопках Маньчжурии»
   Разочарованно выдохнув, девушки, парами, тоже принялись вальсировать. Вот так всегда! Чем же они-то хуже?
 - Ну, ничего,- решили девушки,- ревизорка завтра уметётся обратно, а нам-то здесь жить. Может ещё сложится, - на том и успокоились.
   К концу посиделок стало как-то свободнее, некоторые разошлись по домам. Завтра опять работа - поле, скотный двор, сенокос. Серёня зачехлил баян, и уж совсем было направился к выходу, да его окликнула с печи Бородулиха:
 - А идежь страдания? Што-та ноне не голосили девки страданию, да и переплясу не былО?
 - В другой раз, уж,- закрывая за собой дверь, ответил Серёня.
   Засобирались и Зиночка с Настей, однако Лавринов отступать не стал и вызвался проводить девушек до дома, сказав, что у него есть фонарик.
   Неторопливо бредя вдоль заборов и плетней, следуя за тусклым светом фонарика, смеялись, говорили всякую ерунду, посиделки вспоминали, а вот когда дошли до дома, где жила Зина, Лавринов попросил Настеньку задержаться, познакомиться, поговорить о том, о сём.
   Зиночка, шёпотом сказала, что дверь запирать не будет, что Насте постелили в горнице, сама отправилась спать.
 - Александр,- представился Лавринов, когда остались одни.
 - Анастасия,- прозвучало в ответ.
   Потом они сидели на скамеечке, бродили вдоль проулка, опять сидели и много разговаривали, рассказывая о своём, находя и не находя общих тем. Александр, бравировал перед девушкой историями из армейского быта со своим, выгодным, конечно участием. Похвалялся слегка. Другого, чего-то примечательного, у него не находилось. Настенька больше слушала, так как о личном, тягостном в военные годы, об оккупации и потерях родных, делиться что-то не хотелось, да он и не спрашивал о личном. Так, просто балагурили, о разном. Тем более послевкусие от посиделок вызывало положительные эмоции. Однако, к полуночи, в общем-то подружились и стали друг другу приятными. Когда Настенька сказала, что с ног валится от усталости, кавалер всё понял и просто, в знак дружбы, попросил поцеловать Настю в щёчку. Она так хотела скорее улечься спать, что не возражала. Александр запечатлен на щёчке девушки ничего не значащий, для неё, конечно, поцелуй и они расстались. Войдя на цыпочках в дом, Настя на ощупь нашла своё место, быстро разделась и рухнула, провалившись в безмятежный сон.
   Когда утром девушки, весело щебеча, подошли к магазину, там уже прохаживался, в полной форме и пахнущий Шипром, Лавринов. Было ясно, что он решил приударить за Настей и не отступать.
 - Вы когда закончите,- поинтересовался он.
Настя пожала плечами, а Зиночка сказала неопределённо:
 - Может к обеду.
   Получилось всё гораздо раньше, часов в одиннадцать освободились девушки. Проверили, сличили цифры, документально оформили, перекусили бутербродами и распрощались. Зиночка надела рабочий, белый халатик, готовая приступить к торговле, открыть магазин, а Настя отправилась домой.
   Однако когда вышла на ступени, то увидела Александра, нервно курившего под берёзой, нетерпеливо переступающего с ноги на ногу. Кажется, чтобы не прозевать уход Настеньки, он «пост» свой не покидал вообще, а увидев девушку, со счастливой улыбкой двинулся на встречу.
 - Настенька! Я так рад Вас видеть! Давайте немного посидим, поговорим.
   Девушка согласилась, и они неторопливо двинулись к группе дубовых пенёчков, специально поставленных у забора, для сидения ожидающих привоза товаров в магазин.
 - Милая Настенька, - начал Лавринов, прежде вздохнув глубоко, набираясь храбрости для этого, наверное очень важного разговора, - вы чудесная девушка. Я ночь не спал, думал и пришёл к выводу, что другой спутницы жизни и не хотел бы. Вы меня обворожили раз и навсегда,- сказал он фразою из какого-то, ранее им виденного фильма,- выходите за меня Настенька!
   Выпалив это, заранее заготовленное, лейтенант Лавринов, заливаясь краской неловкости и волнения добавил:
 - Я всю жизнь любить вас буду.
   Увидев недоумение и даже испуг на личике девушки, поспешил успокоить:
 - Нет, нет, не волнуйтесь, не спешите, я похожу, подожду, а вы подумайте, я ж понимаю.
   Он поднялся со скамейки, закурил папиросу, пальцы рук подрагивали.
 - Погуляю пока,- сказал тихо и медленно двинулся вдоль улицы.
   Настя призадумалась:
 - Вот это предложение! Как - то неожиданно, разве так делают предложения? А как? Этого Настя не знала. Она могла послать Лавринова ко всем чертям, и была бы права. Ишь ты, что в голову взбрело! Конечно, он лет на шесть или даже восемь, наверное, старше, но боевой офицер, красив собою. Девчонки вчера вон как взъерепенились, заревновали. Да-а-а, эти схватят офицера тут же, не зевай! Но я им шанса не дам! Размечтались!- легкомысленно и горделиво подумалось.
   Из-за травмы, которую нанёс ей Колька, до сих пор сердце кровоточило.
 - Как же быть-то? Ой, а как же мама? Она меня прибьёт!- Настя заметалась мыслями,- а я ей не скажу! Откуда она узнает? Не скажу и всё тут! Вышла и вышла! Да-а-а! Я же Кольке пригрозила, что выйду замуж! Вот и случай подвернулся удачный! Всё решено, как - ни будь, потом, само утрясётся.
   В её, ещё почти детском мозгу, созрела молниеносная мысль:
 - Надо выходить и доказать Кольке, как он ошибался, целуясь с другой!
   Что Колька это совершал давно и много раз, она даже не в силах была понять. Только тот случай, когда застала, её обеспокоил.
   Анастасия подняла глаза. Лавринов медленно возвращался к скамейке, видно считая, что девочке неискушённой в любовных делах, которой только исполнилось семнадцать лет, хватит десяти минут на раздумье.
   Конечно, он воспылал, а ею руководило чувство мести. Так они решили свою совместную судьбу. Запросто!
 - Я согласна,- подняв на Лавринова глаза, произнесла «новоиспечённая» невеста и добавила,- кажется.
   Он, раскинув руки, крепко обнял и прижал к груди предмет своего вожделения.
   Она упёрлась ладонями в его грудь, отстраняясь.
   Он понял:
 - Резко я, нахраписто, так нельзя пока,- и произнёс, - пошли в сельсовет, пока обед у них не начался.
 - Зачем,- не поняла Настя.
 - Нас распишут, и у нас будет официальный документ, что мы муж и жена!
 - Ну пошли,- вяло согласилась Настя, но подумала,- мне документ нужен, Кольке в нос ткнуть. Пусть обрыдается, изменщик!
   Над входной дверью крылечка старой избёнки было написано на табличке:
 «ЛАПТЕВСКИЙ СЕЛЬСКИЙ СОВЕТ».
   Внутри накурено, висел сизый едкий дым, за столом сидел худой, небритый мужчина в линялой, выгоревшей добела гимнастёрке, с орденом «Красной Звезды» на груди и медалью «За отвагу». Позади него, то ли к крашеному шкафу, то ли к обшарпанному сейфу и не разберёшь, приткнулись два залосненных, видавших виды, костыля. За тонкой дощатой перегородкой остервенело строчила пишущая машинка.
 - Слушаю, молодые люди,- спросил глядя пытливо на Александра и Настю председатель сельского совета.
 - Расписаться хотели бы,- ответил Лавринов.
 - Решение обоюдное, давления нету? - спросил председатель Настю.
 - Нет,- однозначно ответила девушка.
 - Ладно,- председатель хлопнул ладонью по столу и прокричал, повернув голову вполоборота,- Ма-ру-ся!
   Да так громко гаркнул, что посетители отступили на шаг к двери.
   За стенкой даже не среагировали, машинка стучала не останавливаясь, будто пулемёт строчил, не умолкая.
 - Да что ж ты будешь делать-то,- огорчился председатель, - не видит, не слышит, не помнит ни хрена! Подсуропил же председатель колхоза мне помощницу! Скорбь одна!
   Извернувшись на стуле, взяв костыль, хозяин кабинета гулко ударил им в стенку, так, что потускневший, еле различимый в сизом дыму, засиженный мухами портрет Розы Люксембург и так висевший косо, принял почти горизонтальное положение. Повис на гвоздике, скривившись на бочок.
   Машинка резко замолкла, раздалось шуршание, скрип стула, дверь распахнулась и на пороге возникла странного вида женщина. Исключительно рыжая! Огненные, с медным отливом волосы кучерявы, взъерошены, будто нимб, ореол вокруг головы. Лицо сплошь усыпано конопушками. Ресницы и брови белёсые, губы бесцветные, нос с большой горбинкой. Она подслеповато прищурилась, пытаясь в табачном дыму, что-то рассмотреть:
 - Чё долбишь-то, - резко спросила удивлённая Маруся.
 - У нас бумага есть ли, приличная, для регистрации, - громко уточнил председатель сельсовета.
 - Откуль?- пожала плечами секретарша.
 - А книги? Чего там осталось-то?
 - Толстой да два Чехова и всё пока,- вздохнула уныло Маруся.
 - Ох! Тащи давай Толстого, чего уж, - обречённо закончил тему председатель.
   Маруся порылась в своём кабинетике и принесла увесистую книгу в кожаном переплёте с позолоченным тиснением.
   Александр и Настя переглянулись. При чём тут разговор о книгах?
   Председатель раскрыл обложку фолианта:
 - Прям, как от души отрываю. Тыща восемьсот девяносто восьмой год, Санкт-Петербург, видали? «Князь Серебряный»,- он горестно покачал головою,-
 вот буржуи жили, а? Ну накой столько лишней бумаги, зазря? Листы чистые, не исписанные спереду, да сзаду, а тут докУмент не на чем составить, беда прям. Бывает, с двух сторон листик-то использую,- посетовал грустно.
   Председатель достал из ящика стола старые, с треснутыми стеклышками, будто паутинкой украшенные, круглые очёчки, перемотанные по переносице грязным бинтиком. Осторожно, чтобы не развалились совсем, пристроил на нос, заправив мягкие дужки их себе за уши. Затем поставил чернильницу-непроливашку, прежде поболтав и выяснив наличие чернил. Приглядевшись пристально, как уж смог, снял невидимые ворсинки с пёрышка, вставленного в ученическую облезлую ручку. Из кармана галифе вынул перочинный ножик и аккуратно отрезал половину двойного листа форзаца от книги.
 -Во, видали,- всё сокрушался он,- сколько лишней бумаги! Баре, тудыть твою, совсем! Извиняюсь, конешно,- разгладив пожелтевший лист ладонью с прокуренными махоркой, будто ржавыми, ногтями, выдохнул,- для вас и Толстого не пожалел,- председатель сплюнул в сторону.
   Жених и невеста, с интересом наблюдая за тем, что происходит, вникая в смысл слов председателя, поняли, что им оказана большая честь. Они с любопытством следили за неторопливыми действиями главы сельского совета.
 - Остались всего два Чехова, да пол Толстого, теперь уж! Дальше прямо не знаю, что и делать. Бумаги нету! Вот беда бедовая у меня какая! А всё она, война!
   Он достал откуда-то из-под стола замызганный большой носовой платок, смачно и гулко высморкался в него, придерживая очки, чтобы не слетели с носа.
 - О! Зато чернила у меня золотые, довоенные, настоялись! Да! Золотыми распишу, только живите и не деритесь. Ну, давайте запишем вас, что ли, да идите, ребятёнков строгайте, законных! Извиняюсь, конешно.
   После записи всех данных, достав из ящика стола завёрнутую в тряпицу печать, председатель сельсовета потыкал ею в штемпельную подушечку, громко дыхнул, хыкнул на неё и резко припечатал к свидетельству о браке.
   Из сельского совета молодые вышли обладателями документа о регистрации брака выписанного на листочке ценнейшей бумаги, аж - девятнадцатого века!
   Сложив вчетверо, Александр убрал листок в кармашек кителя.
   Настенька повязав шёлковую косыночку, вздохнула:
 - Ну ладно, я пошла, до свиданья.
 - Как это - до свиданья? Ты ж Анастасия, моя жена теперь, хоть и осталась Фроловой. Я ж всё понимаю, нельзя было менять пока, на тебе все документы ревизионные, но в дальнейшем, надеюсь, будем оба Лавриновы, так?
 - Наверное,- пожав плечами, неуверенно пробормотала Настя и двинулась по тропинке к буграм.
 - Ну, стой же, стой! Я хоть провожу тебя. Мало ли хулиганья может встретиться?
 - Хорошо, пойдёмте,- обречённо согласилась Настенька.
 - И говори мне, пожалуйста - ты,- попросил муж.
   Тем же путём, овражками да косогорами, быстро дошли до райцентра. В дороге почти не разговаривали. Настя неслась к дому, будто её гнали, от неловкости конечно, поспешала. Говорить было не о чем, общих тем не находилось, а страх от предстоящего разговора с мамою нарастал, превращаясь в панику.
    Надо сказать, что мама Насти, Алла Павловна, женщина волевая, самоуверенная и резковатая. У неё даже осанка царственная. Она не шла, а плыла. «Заплывая» в класс, где проводила урок русского языка, грозным взглядом коршуна обводила лица учеников, только что орущих, скачущих, поднимающих «дым коромыслом» и - всё! Под этим строгим взглядом, тишина наступала звенящая, скрип пишущих пёрышек отчётливо слышен, дыхания учеников, ржание лошади вдалеке за окном. Её побаивались даже псы сторожевые и от одного только взгляда, поджав хвосты, забивались в конуру. Да, Анастасии было чего опасаться. И как угораздило, без дозволения, разрешения, выйти замуж?
   Конечно, последовало бы конкретное, убедительно-грозное: Не-е-ет!
   Но теперь дело сделано. Вот он, новоиспечённый муж, его со счетов не скинешь.
   И Вы, читатель, в самом деле так полагаете?
   Как каждая мать, тем более одна воспитывающая дочь, потерявшая в войну мужа и младшего сына, хотела ей счастливой, сытой и надёжной доли. Она однозначно не поймём решения дочери.
 - Куда же мы так спешим, Настенька?- спросил Александр.
 - Давайте, то есть, давай прощаться, уже пришли,- в нетерпении протянула руку, чтобы пожать, Настя.
 - Я хочу проводить до дверей, познакомиться с твоей мамой, как её зовут? Алла Павловна? Вот-вот, с Аллой Павловной и вообще, мы теперь супруги,- недоумевал Лавринов.
 - В другой раз, а? Я её должна подготовить, у неё сердце слабое,- умоляла Настя.
 - Ладно, до входа провожу,- как-то подозрительно легко согласился Лавринов.
   Из небольшого тамбура, вход в длинное, вытянутое здание школы, где бесконечный, казалось, коридор заканчивался учительской, а в один ряд тянулись двери классов, для вдовы Фроловой была выделена маленькая, метров двенадцать, комнатка. Там и проживали, в ожидании другой квартиры, мать и дочь.
   Уверенный в себе Лавринов Александр Яковлевич, решительно, не взирая на протесты Насти, шагнул в тамбур и у дверей комнатки, лицом к лицу столкнулся с её мамой!
   Алла Павловна выходила со стопкою ученических тетрадей в руках из основного коридора, так как в летнее время проводила дополнительные занятия с отстающими детьми, оставленными на переэкзаменовку. Она, удивлённо вскинув брови, уставилась на незнакомого военного, из-за спины которого выглядывало перепуганное личико дочери. Мысли закружились роем в голове женщины:
 - Что? Почему? Неужели с Алёшенькой что случилось?- паникуя, думала она. Старший сын Аллы Павловны, офицер, с семьёй находился в Германии.
   Увидев, как побледнела мама, Настенька выскочила из-за спины Лавринова:
 - Нет-нет, не волнуйся, это меня просто проводили до дома, из Лаптевки.
   Однако, Александр Яковлевич, решив, что сейчас самое время открыться и сообщить «радостную весть» Алле Павловне, выпалил:
 - Мы, Алла Павловна, поженились с Анастасией, сегодня!
   Ничего не ответив, женщина, трясущейся от волнения рукой достала из кармана ключ, решив, что место разговора выбрано неудачно, отперла дверь и не в силах, пока, что-то сказать, пригласила всех войти внутрь. Там, неторопливо, видимо готовясь к разговору, положила на стол тетради.
   Настя присела на край кровати, вцепившись в железную шишечку так, что суставы пальцев побелели, приготовилась к неприятностям.
   Только один Лавринов, сидя на табурете у стола, находился в счастливом предвкушении от того, как возрадуется родительница Насти новости о браке.
 - Так говорите, молодой человек, что вы муж моей дочери, - повернулась к нему Алла Павловна, - кстати, а сколько вам лет?
 - Да, муж и мне двадцать пять,- приподнявшись, бойко ответил Александр.
 - А вот дочери моей семнадцать исполнилось две недели назад, стало быть на восемь лет вы старше. Но это уж ладно, бывает. Значит сможете обеспечить молодую жену квартирой или домом, заработок у вас достойный, работа надёжная имеется. Так?
 - Пока нет всего этого, но со временем будет.
 - Похвально. Вот когда будет, тогда и предложение делают или вы не знали?- довольно резко резюмировала Алла Павловна.
 - Я её полюбил,- попытался добавить Александр.
 - Когда? Вчера? Когда в ревизии перерыв был, - с иронией в голосе спросила Алла Павловна.
 - Она меня поразила в самое сердце,- вспыхнул Александр.
 - Да я и не сомневаюсь, она девочка видная, да и вы не плохи. Только не по Сеньке шапка! Она ещё учится, потом, возможно, захочет и высшее образование получить. А Вы ей какую судьбу уготовили? Куда молодую жену поведёте, в Лаптевку? К маменьке вашей планируете, где, полагаю, и так тесно?
 - Ну почему же к маменьке,- возразил, обидевшись, Александр,- здесь, в райцентре устроимся на работу или вообще, в город поедем.
 - Да не тратьте силы, придумывая на ходу своё и её будущее. Она-то об этом, чувствуется, ещё не думала сама, да и кто вас расписал,- спросила Алла Павловна,- или просто решили так назваться - муж и жена?
 - Нет, у нас имеется, к вашему сведению, официальный документ,- горделиво заявил Александр и протянул, как убедительный и решающий довод, свидетельство, выданное в Лаптевском сельсовете.
   Алла Павловна взяла в руки, развернула, прочитала, потом свернула пополам и неторопливо, с явным удовольствием, разорвала свидетельство на мелкие части.
 - Ну вот, был брак и нет его, видите, как легко,- безразличным голосом произнесла Алла Павловна, подбросив вверх обрывки документа, - а что в доказательство вы, молодой человек сможете представить, а? Общее, совместно нажитое имущество? Детей? Прописку? Свидетелей? Что общего у вас с Анастасией? Ни-че-го! Что вы о ней и её семье расскажите, если вас попросят подтвердить ваш союз? Приглянулась, вот и состряпали брак. Конечно и такое бывает, если вдруг в сердце кольнуло одновременно двоим, любовь пришла, а так-то, только ваше вожделение и ничего больше.
   Лавринов, чуть дара речи не лишился, да и сказать-то нечего было. Он всё ниже и ниже склонялся головой к коленям, понимая, что доводы Аллы Павловны убедительны. Да, ловко она его. Удар целенаправленный и без подготовки!
 - А теперь встали, Александр Яковлевич и вышли прочь отсюда!
   Лавринов растерянно замер на табурете.
 - Во-о-он! Я прошу вас выйти вон и больше около дочери моей не появляться!
   Как ужаленный вскочил Лавринов с табуретки и выскочил из комнаты, хлопнув дверью.
   Настя сидела и, закрыв лицо ладонями, плакала. Она была благодарна маме, чувствовала облегчение, наконец-то поняла, какую глупость сотворила, зарегистрировав брак, по сути, с малознакомым ей человеком. И всё это, чтобы досадить Кольке. Ну и натворила!
   Конечно, Лавринов не отступил так просто. Переночевал у односельчанина, лаптевского, живущего теперь в райцентре, который сказал, что в райпотребсоюз нужен заведующий гаражом, мол, ищут квалифицированного. Утром пошёл Лавринов к председателю, рассказал, что служил в автомобильных войсках, машины знает, как свои пять пальцев, его с удовольствием взяли на должность заведующего гаражом, попросту - завгаром, и ни разу не пожалели. Все машины на ходу, чистота и порядок в гараже. Сняв квартиру, Лавринов каждый вечер бродил возле школы, поглядывал на окно, желая поговорить с Настей, но не вышло. Мать зорко следила за нею. А потом, через месяц примерно, случилось событие положившее конец всей этой истории.
   Заметил как-то Лавринов, бродя под окнами, что прямо от здания военкомата, дорогу к школе переходит вновь назначенный военком, да не просто так, а с кулёчком конфет. Ему приветливо открывает дверь сама Алла Павловна. И так было не один вечер, всегда с конфетами или цветами. Видимо, подумал Лавринов, предприимчивая мать рассудила так, что уж если дочь единожды опростоволосилась и легко согласилась на брак с незнакомым человеком, то где уверенность, что это не повторится. Наверное, созрела красавица дочь для замужества. Вот и приманила человека и званием выше - капитан, и статусом и зарплатой. В общем, так оно и вышло. В конце лета Лавринов узнал, что молодые официально бракосочетались, и уехала Анастасия в техникум отчитываться за практику и сдавать госэкзамены, имея уже фамилию Кулешова и свидетельство о браке, которым могла ткнуть в нос изменника Кольку.
   Точно, «не по Сеньке шапка», получилось, так «по Ерёме колпак».
   Превратности случаются часто, и в судьбах этих людей было ещё много чего интересного и удивительного, но уже много лет спустя, когда и Лавринова и Анастасию жизнь развела далеко друг от друга и, у каждого сложилось, как сложилось. И это сюжет совсем уже для другой повести.