Г. Часть I. Глава 1

Г

Часть первая

1

     Остановившись у дверей своей маленькой гримёрки, она прислушалась. Звуки, приглушённые расстоянием и закрытыми створками, доходили сюда ослабевшими, неясными. Тем не менее, можно было различить грохот бравурной музыки и громкие восклицания шпрехшталмейстера. Первое отделение, судя по всему, подходило к концу. Значит, у неё оставалось минут двадцать-двадцать пять. Как раз хватит, чтобы побелить лицо и надеть “костюм воскресного дня”. Будь на то её воля, она бы ни за что не стала менять костюмы в зависимости от дня недели. Потому что там, на высоте, важна каждая мелочь. Непривычная одежда может стать той каплей, тем тонким волоском, который отделяет успех от провала. А для неё падение будет не просто провалом, оно может стоить ей жизни. И она в очередной раз удивилась: надо же, как ты сама спокойно об этом думаешь! Дело ведь вовсе не в страховке, которая может и не спасти. Дело в том, что жизнь давно уже не кажется тебе той ценностью, над которой нужно трястись. Жизнь – она там, наверху. Туда ты поднимаешься ради того, чтобы ощутить себя живой. Потому что внизу такой возможности уже нет…
     И всё-таки этот пышный “воскресный” костюм ей не нравился. Она не боялась покалечиться, упав из-за него с высоты, она боялась позора, которым падение обязательно покрывает любого канатоходца. Особенно если у тебя никогда не было падений. По крайней мере, падений на публике, во время выступления. На тренировках ведь случается всякое, но происходит это далеко от зрительских глаз. А как раз на тренировки в этом костюме у неё почти не было времени. Будь её воля… Но в том-то и дело, что своей воли у неё почти нет. Руководитель труппы решает, когда и в каком виде она будет выступать. С ним бесполезно спорить, бесполезно пытаться что-то доказать. Интересы публики – прежде всего. А публика желает видеть новые, эффектные одеяния. Как будто им недостаточно того, что она там, под крышей цирка, идёт по тонкому канату. И что, скажите на милость, можно разглядеть снизу, с такого расстояния? Однако руководитель труппы настаивал на соблюдении им самим установленных правил. Он был человек упёртый, твердолобый. И имя носил соответствующее – Давид Робертович, два твёрдых, резких звука. Ему было уже под пятьдесят, а в этом возрасте люди с большим трудом меняются, если меняются вообще.
     Именно Давид Робертович придумал ей новый сценический псевдоним – Гортензия. Он был решительно против использования в цирке настоящих имён. “Ну что это такое – Екатерина Григорьева? – с неудовольствием спросил он в первый же день после того, как возглавил труппу. – Кого, простите, можно привлечь афишей с таким именем? Нет-нет, это решительно не годится. Имя должно быть звучным, запоминающимся и иностранным. Непременно иностранным, зрители это любят. Так что будете у меня Гортензией”. Она лишь молча пожала плечами и согласилась. В конце концов, какая разница? За семь лет у неё было немало псевдонимов. И Гортензия – не худший из них. Хотя есть в этом резком, гортанном имени что-то показное, вызывающее. Правда, там, под куполом, никакие имена значения не имеют. А вот платье…
     Катерина ещё раз окинула взглядом этот вычурный пышный наряд и вздохнула. Три юбки сразу – ну где это видано! Причём самая нижняя едва ли не одной длины с верхней. А эти рюши на рукавах! Нет, спору нет, они довольно изящны. Но когда твои руки – инструмент равновесия, малейшая избыточность может стать решающей. И потом, сочетание цветов… Красно-жёлтая гамма, агрессивная, настойчивая гамма. Снижает концентрацию внимания, попадая в поле бокового зрения. Для зрителей, конечно, такие цвета лучше, они куда контрастнее смотрятся на фоне тёмно-синего купола. А вот для самого канатоходца…
     Но делать было нечего, времени оставалось в обрез. Катерина сняла платье с плечиков, и быстрым, профессиональным движением надела его. По ощущениям оно было далеко не таким свободным, каким казалось со стороны. Тесное, если не сказать больше, в талии, довольно жёсткий охват запястий. С минуты она пыталась приноровиться к новым ощущениям, но затем с раздражением стянула платье. Нет-нет, так не пойдёт! В первый раз в новом наряде, да ещё и скованная по рукам и ногам – увольте великодушно! И пусть Давид Робертович мечет громы и молнии (в своей характерной манере, не слишком повышая голос), она всё равно на это не пойдёт. К такому платью нужно привыкать как минимум неделю. И провести в нём несколько тренировок. А ради прихоти руководителя, который думает, что лучше самих артистов разбирается в их деле, она рисковать жизнью не будет. Не будет, и всё тут!
     Катерина снова надела своё привычное, удобное трико, которое верой и правдой служило ей уже целый год. Да, оно и близко не было таким эффектным, зато как легко она в нём себя чувствовала! Словно не костюм, а часть тебя самой. Она с удовольствием посмотрела в зеркало: изящная, чуть ниже среднего роста, отлично сложенная, с небольшой, но выгодно подчёркнутой таким одеянием грудью, с крутыми широкими бёдрами и сильными крепкими ногами. Да, мужчины, бывало, сходили по ней с ума. Далеко не все, конечно, меньше, чем ей хотелось бы. Конечно, если бы не шрам… Сейчас, при этом освещении, он был почти не заметен. Обычно же привлекал к себе слишком много внимания. Самое обидное, что не такой уж он большой, пять сантиметров. Бывают куда длиннее. Но больно уж неудачное место: от уголка рта вниз, к горлу. Врачи тогда сделали всё, что было в их силах. Совершенно незаметным сделать его не получилось… Что ж, она вовсе не в обиде на судьбу. Ведь это произошло по её собственной вине. Расслабилась на мгновение раньше, чем можно было. И, конечно же, поставила ногу не строго посередине каната. Хорошо хоть, что это случилось на тренировке, а не во время выступления. Всё вокруг было запачкано кровью. И ей ещё очень повезло, что удар крепления пришёлся не прямо в глаз. А то сейчас бы она не по канату ходила, а простаивала в очереди за пособием по инвалидности. Для канатоходца лишиться глаза – едва ли не страшнее, чем лишиться руки. Хотя бывали случаи, что даже слепые от рождения умудрялись обучиться этому искусству. Но одно дело – когда ты в принципе не можешь видеть, и совсем другое – учиться видеть заново. Так что ей очень, очень повезло.
     В дверь гримёрки негромко постучали.
     – Катя, ты готова? – услышала она голос Гоши, который отвечал в их труппе за все организационные моменты. – Через десять минут твой выход.
     – Да-да, я сейчас, – быстро ответила она, разом отметая все посторонние мысли. – Только ещё немного грима…
     И она быстрыми, умелыми движениями начала наносить на щёки и лоб белую краску. Краску, которая должна была скрыть возможную бледность её лица, когда она будет раскланиваться перед публикой. Совершенно ненужную ей краску, потому что Катерина никогда не бледнела перед выступлением. Страх не оставлял печати на её лице. По крайней мере, зрители бы никогда этого не увидели…
     Затем, бросив последний взгляд в зеркало и удовлетворённо кивнув, она выпорхнула из гримёрки, как птица, которая снова почувствовала воздух свободы.