Байни белорусской Карелии

 
Осень 1974 года выдалась солнечной и тёплой, даже жаркой. В один из таких знойных дней женскую половину одиннадцатой группы Витебского мединститута колхозный бригадир Никодимыч направил на зерноток.

Витебская область, как и вся Белоруссия - зона рискованного земледелия. В тот год зерновые культуры вызрели только в сентябре; местное население не успевало управиться с небывалым урожаем зерна.

Мы обрадовались: не всё же время нам «горбатиться» на картофельных полях.  Зря веселились: зерноток, важное звено уборочной страды, не предназначался для отдыха. Колхозники перерабатывали зерно: сортировали, очищали, сушили и т.д.

Первые два часа студентки трудились с удовольствием, широкими деревянными лопатами пересыпая из огромного вороха на транспортёрную ленту, янтарное зерно пшеницы. На третьем часу работы у девушек, одетых в спортивные брюки и футболки, началась «почесуха». Тонкие длинные щетинки злаков, ости, тянулись к потному девичьему телу, аки нетерпеливый юноша к молодой плоти своей возлюбленной.

Институтский руководитель группы Стэх Эдуард Эдуардович, работавший вместе с нами, убедил бригадира отпустить студенток с работы на час раньше. И повёл на «помывку» в озеро, расположенное неподалёку.

Витебщина – озёрный край, своего рода белорусская Карелия, только значительно меньшая по размерам. В отличие от озёр в окружении елей с «остроконечными верхушками», воспетых Кимом  Рыжовым и Александром Колкером, над «голубыми глазами» белорусских озёр преобладают ольха, сосна и берёза.

Конечно, водоёмы Шумилинского района – это не Браславские озёра (группа озёр на севере Белоруссии, находящаяся на территории национального парка «Браславские озёра». Включает десятки водоёмов общей площадью около ста тридцати квадратных километров и объёмом, превышающим пятьсот сорок миллионов кубических метров.)

Чистая, прозрачная вода озера так и притягивала пыльных, потных и «остистых» студенток. Поочерёдно пробуя ногами-руками воду, убедились в её температуре, относительно приемлемой для купания.

Первым в воду бросился спортсмен-волейболист Эдуард Эдуардович. Девчонки, стоявшие на берегу, тихонечко переговаривались: как же купаться, пляжных-то «нарядов» у нас нет?!
 
Руководитель группы, «разрезая» тренированным телом водные просторы, догадался о причинах несвойственной нам робости. Возвращаясь, он эффектно преодолел расстояние от середины озера до берега стилем «баттерфляй» и шутливо напутствовал нас:

–  На другую сторону озера не переплывать! А я – пошёл!

Как только руководитель скрылся из виду, начался импровизированный «стриптиз». Нарушая правила жанра, девчонки моментально посрывали с себя одежду и ринулись к воде.
 
В сентябре, даже самом жарком, в крупном белорусском водоёме, не может быть тёплой воды. Потрогав её ногой, белорусские Афродиты задержались у кромки воды: а надо ли? Может, не такие мы уже и грязные?

Мы с подругой Тошкой по какой-то причине замешкались в «раздевалке» и последними подошли к водоёму.
 
Взглянув на обнажённых одногруппниц, нерешительно стоявших на берегу озера, мы в один голос воскликнули: «Венеры!».

«Богини» не желали идти в прохладную воду. Тошка, проявив спортивный характер и «волю к победе», первой прыгнула в озеро; я последовала за ней. При этом напевно декламировала:

–  А кто же это в озере, голый и упитанный …

  «Береговые» девчонки дружно меня поддержали:

–  Запачканый и толстый …

  Бросившись в воду, продолжали речёвку:

–  А кто же это голый, толстый, загорелый …

Самую желанную женскую характеристику –  «красивая»,  девочки не называли: уж очень мы, испачканные и мурзатые, были далеки от совершенства. Мотив вокального перечисления наших «достоинств» напоминал мелодию песни «Пластилиновая ворона», в то время ещё не написанную Григорием Гладковым.

Купальщицы, не имевшие даже минимального сходства с героинями одноименной картины Пабло Пикассо, порезвившись в озере, смыв пыль, пот, ости злаков и усталость, направились в деревню.

На окраине поселения нас ожидал Эдуард Эдуардович.

–  Девочки, наверное, вы плохо знаете физику? – задумчиво спросил он.
 
Мы с Таськой переглянулись: откуда преподаватель знает о нашей нелюбви к учебной дисциплине первого курса?!

Результат экзамена по физике влиял на назначение стипендии более, чем на полугодовой период (в медицинском институте государственное пособие полагалось только «хорошистам» и отличникам учёбы). В летнюю сессию первого курса, сдав четыре экзамена на отметки, обеспечивающие гарантированную скромную державную помощь, мы с Тасей опасались «споткнуться» на экзамене по физике: мы обе не знали и не любили этот предмет.
 
Добросовестно посвятив учению положенные дни, в ночь перед экзаменом мы единодушно пришли к выводу: «Мы знаем, что мы ничего не знаем!». И лихорадочно начали наносить на передние поверхности собственных бёдер невыученные физические формулы.
 
Моему правому бедру достался процесс расщепления атомного ядра на два ядра с близкими массами – осколками деления. Что “изучали” моё левое и два Тошкиных бедра  в течение трёх часов, оставшихся до экзамена, я не помню.

Надев максимально длинные юбки, имевшиеся в гардеробе (в самый разгар повального увлечения мини – сверхсложная задача), мы отправились на испытание.

Ответив на вопросы вытянутого мною билета, ждала вердикта экзаменатора.

Заведующий кафедрой физики, выделяя в словах звук “о”, произнёс:

–  Отвечали Вы на хорошую тройку. Если Вас эта оценка не устраивает, задам дополнительный вопрос.
 
–  Да-да, задайте мне ещё вопрос, пожалуйста! – попросила я.
 
–  Расскажите мне о делении атомного ядра, – предложил заведующий кафедрой.

В это время в аудиторию зашёл наш преподаватель физики Рогачёв (не помню, к сожалению, его имени и отчества) и пригласил экзаменатора в его кабинет, к телефону.

Уходя, заведующий кафедрой предложил мне написать физические формулы  распада ядра атома. В аудитории остался преподаватель нашей группы, который был в курсе моих «выдающихся» знаний физики; на практических занятиях, адресуя мне вопрос, в большинстве случаев, он получал неопределённый ответ, сдобренный шуточным экспромтом по теме занятия.

Ассистент кафедры Рогачёв, обладающий отменным чувством юмора, за практические «знания» физики ставил студентке Лукашевич (автор) отметку «хорошо», высоко оценивая быстроту моей реакции на произнесенную им, забавную недоговоренность.
 
Деликатно отойдя к задним рядам учебного класса, физик предоставил мне возможность добросовестно скопировать «телесную бедренную» информацию на бумажный носитель.

Я успела перенести свои утренние записи на лист бумаги к приходу заведующего кафедрой. Он был явно озадачен содержанием телефонного разговора и рассеянно спросил меня, на чём мы остановились? Протянув доценту листок бумаги, приготовилась к разоблачению: внятно рассказать, как оно, это ядро, делится, я бы не смогла.
 
Внимательно просматривая записи, преподаватель приговаривал:

–  Так, здесь правильно, здесь также всё правильно! Хорошо, ставлю Вам четвёрку, – произнёс заведующий кафедрой, не задав мне ни единого вопроса (эта четвёрка далась мне намного труднее, чем пятёрка по топографической анатомии – научно-прикладной дисциплине, разделу анатомии человека, изучающему послойное строение анатомических областей, взаиморасположение органов и проекцию их на кожу).

По окончании экзамена мужская половина группы обсуждала мои безнравственные действия. Староста группы Александр Доносов спросил:

–  Ты что, на самом деле не очень хорошо (деликатный, всё-таки, человек!) знаешь физику? Или притворяешься? У тебя же единственной из нашей группы были пятёрки по высшей математике. А математика и физика – родственные дисциплины!

–  А ты, Сашуля, помнишь, что сказал наш преподаватель, когда от высшей математики мы перешли к физике?

–  Нет, не припомню!

–  Выслушав мой «блестящий» ответ, он сказал: «Вас, Лукашевич, словно подменили, я Вас не узнаю!».
 
  Глядя на Мишу Блохина, нетерпеливо ожидавшего окончания диалога, закончила  его шуткой:

–  Я и сейчас не знаю, откуда берётся электричество!

Настал звёздный час Майкла, красавца-фехтовальщика, этакого мушкетёра, в которого тайно были влюблены многие однокурсницы.

–  Ну, Нэлка, ты даёшь! Прямо за преподавательским столом умудрилась воспользоваться шпаргалкой! А «шпаргалка», между прочим, очень даже ничего! Я совсем забыл о подготовке к ответу и наблюдал за твоими действиями: «всё выше, и выше и выше …», –  напел Михаил.
 
  Ребята, находившиеся в аудитории одновременно со мной, поддержали разговор; они сдали экзамен на «хорошо» и «отлично», теперь можно было и пошутить.

Мише не удалось меня смутить. На тренировках и соревнованиях по баскетболу, которые одногруппники часто посещали, все спортсменки были одеты в футболки и спортивные плавки; в конце девяностых годов они были заменены длинными шортами или спортивными трусами, не лучшим образом повлиявшими на зрелищность выступлений женских баскетбольных команд.

Такой «школярской» методикой сдачи экзамена я воспользовалась один-единственный раз; на втором курсе началось изучение специальных медицинских предметов, без знания которых, практикующему врачу никак не обойтись.

***
В Шумилинском районе, после озёрных водных процедур, наш руководитель Стэх Э.Э., ждал ответа на поставленный вопрос об уровне знаний физики у своих подопечных.
Тошка, также, как и я, вспомнила наши недавние июньские «физические» страдания: мы рассмеялись одновременно.

–  А что я сказал смешного? – удивился Эдуард Эдуардович. Не дождавшись ответа, продолжил:

–  Значит, вы плохо знаете физику!

–  Почему же плохо, у меня, например, «пять» по физике! – возмутилась Алла Стам; к ней присоединились Марина Кардович и Алла Пукшанская:

–  У нас тоже «пятёрки»!

–  А почему же вы, отличницы, не знаете, что звук по водной поверхности распространяется значительно лучше, нежели в воздухе? И ваши содержательные «светские» беседы сопровождали меня на берегу более километра! (Витебская водная система представляет цепь озёр и рек, соединяющихся между собой: они растянуты на многие километры.)

Увидев наше смущение, руководитель успокоил:

–  Не расстраивайтесь, ведь ничего предосудительного вы не говорили, только шутили.

И добавил:

–  Я рассказал вам об этом физическом явлении, чтобы его имели в виду при будущих купаньях и ничего лишнего не произносили.

На следующий день, собираясь на зерноток, мы позаимствовали стиль одежды помещика Собакевича из «Мёртвых душ» Николая Гоголя: «… рукава длинны, панталоны длинны …». Открытыми участками кожи остались только лица и кисти рук.  Правда, нас это не спасло: после работы мы опять плескались в озере.

Еженедельно, по субботам, в деревне топили «байни» (витебский вариант названия помывочных сооружений). Архаичные дымные бани были практически в каждом подворье. Наша пожилая хозяйка-вдова «байнилась» у дочери; туда же пригласили и нашу тройку: Тошку, Раечку и меня.

Вдова предупредила нас:

–  Дзеўкi, не спяшайцеся заходзiць у апарню, можаце ўгарэць. Пачакайце, пакуль чад сыдзе! (Девушки, не спешите заходить в парилку, можете угореть. Подождите, пока угар выйдет! –  бел.).

Последовав совету опытной  хозяйки, мы и не торопились; до танцев в сельском клубе была ещё уйма времени.
 
Собственница деревенской «термы»,  дочь нашей домовладелицы, также  заранее рассказала своим городским жиличкам об особенностях дымных бань. И предупредила о возможных негативных последствиях преждевременного захода в парилку, истопленную «по-чёрному».

Нашу тройку любительниц первого пара опередила одногруппница Анна (имя изменено).

К окончанию первого курса уже наметились романтические отношения между девушками и парнями, в том числе, и в нашей группе. Анна, желая предстать перед избранником во всей красе, торопилась до начала танцев, вымыть и высушить свои роскошные каштановые длинные волосы. И, не дождавшись команды хозяйки, в одиночку отправилась в баню.
 
Через какое-то время девочки, совместно проживавшие с Анной, хватились её и догадавшись о месте пребывания беглянки, бросились в баню.

Вовремя: при появлении подружек Анна потеряла сознание. Пострадавшую вынесли на свежий осенний воздух; придя в себя, она вяло жаловалась на мелькание мушек перед глазами, головокружение, головную боль и тошноту.

Подоспела хозяйка. Буркнув: «Я же вас предупреждала…», положила холодный компресс на грудь, принесла какой-то травяной чай и плотно обхватив за талию уже транспортабельную «болезную», отвела её в дом. При этом приказала:

–  Всем сидеть здесь! Без меня в байню – ни ногой!

Оробевшие, мы и не предпринимали никаких действий. Посетовали, что среди нас нет ни одного специалиста со средним медицинским образованием, способным оказать помощь в подобной ситуации. А то ведь физика, история КПСС, английский язык – дисциплины,  изученные нами на первом курсе, не очень-то и понадобились!

Из дома вышла хозяйка и сказала, что всё в порядке – Анна уснула. И добавила:

–  Для нас угар – дело привычное, особенно у любителей первого пара. Ну, пойду погляжу, что там «деется»!

Доморощенный философ Раиса, избежавшая незавидной участи Анны, подвела итоги происшествия:

–  Разумеется, на танцы нужно приходить чистыми, свежими и душистыми! Хотя, лучше обойтись без таких жертв, чем несколько дней валяться в постели!

–  И пропустить один танцевальный вечер! – поддержала подругу Тошка, любитель-полупрофессионал бальных танцев (до настоящего времени она является активным участником  народного еврейского вокально-хореографического ансамбля «Витебские девчата»).

Из «разведки» возвратилась хозяйка, давшая «добро» на посещение бани. Смыв с себя побочные результаты работы на зернотоку и картофельных делянках, после короткого отдыха девчоночья компания отправилась в сельский клуб, на танцы.

Одногруппники, чисто вымытые в «байне» другого хозяина, уже ожидали нас. Таська рассказала парням об инциденте, завершив его цитатой из  Уильяма Шекспира: «Нет повести печальнее на свете …». И выразительно посмотрела на объект Аниных воздыханий.

Заиграла музыка, все пошли танцевать и забыли о жертве, тогда ещё не разделённой, студенческой любви …

***
Слово «байня» не сохранилось в моей памяти; о нём напомнила сестра Татьяна. Она,  будучи студенткой фармацевтического факультета медицинского института, также ездила на сельхозработы в колхозы Витебской области.

В одну из таких поездок сестру с однокурсницей, тоже Татьяной, поселили в деревне, не имевшей ни одного колодца. Колхозник привозил на телеге (зимой – на санях) воду в бочках, которую деревенские жители разбирали в свои ёмкости. Вода расходовалась экономно; разговор студенток о запланированных ими на субботу «постирушках»  был мгновенно пресечён строгой хозяйкой:

–  Iдзiце да калодзежу, няма чаго тут плёскацца! (Идите к колодцу, нечего здесь плескаться! –  бел.).

И, по образному выражению Николая Алексеевича Некрасова, «… пошли они, солнцем палимы …», к колодцу, находившемуся за три километра от деревни. Правда, вместо солнца, студенток сопровождал неласковый осенний ветер и нередко – дождь.

После завершения вынужденных закаливающих процедур, девушки, с тазами и мокрым бельём, выстиранным в холодной воде, возвращались во временное деревенское жилище.
 
Несмотря на все трудности вододобычи и водоснабжения, в деревне неукоснительно соблюдался субботний банный ритуал.

Пересказывая мне свои давние студенческие ощущения при стирке и полоскании белья  холодной водой из глубочайшего колодца, Татьяна задумчиво произнесла:

–  Я ведь раньше не могла понять и по достоинству оценить мамину поговорку: «Тридцать три удовольствия, и – колодец во дворе!». Ты же помнишь, фраза произносилась всякий раз, даже после незначительного улучшения  бытовых условий родительского дома, в те годы –  ещё неблагоустроенного. А после безводных колхозных мытарств прекрасно осознаю  жизненность и выстраданность маминого высказывания!

И продолжила:

–  Мы интересовались у местных жителей, почему в деревне нет колодцев? Были, отвечали они, но в какой-то момент вода куда-то ушла. Все попытки выкопать новые колодцы не увенчались успехом – ни одна экспедиция не нашла водоносный слой. Так и живём, не переносить же дома, с такими трудностями построенные в послевоенные годы, из родных и привычных мест …

Вот такие, незабываемые впечатления, оставила у меня белорусская Карелия.