Вспоминается Фет

В январе 1820 г. 45-летний орловский помещик Афанасий Шеншин, путешествуя по Германии, увёз от некоего Фета его 22-летнюю жену Шарлотту. В ноябре она родила мальчика, которого назвала пленившим её сердце именем – Афанасий.
21 ноября (3 декабря) 1892 г. поэт, философ и классический филолог, а также крупный помещик и земский деятель А.А.Шеншин-Фет (полуслепой, задыхающийся от астмы) вызвал с утра секретаршу и продиктовал ей записку странного содержания: «Не понимаю сознательного приумножения неизбежных страданий, добровольно иду к неизбежному». Почти на ощупь поставил дату и подпись. Затем секретарша увидела в его руках стальной стилет. Закричала, бросилась отнимать (сама порезалась). Отняла. Ошеломлённый старик вскочил на ноги, хотел куда-то бежать. И... захрипев, упал в кресло. Сердце не выдержало.
Так началась и так завершилась физическая жизнь патриарха русского эстетизма (или «второстепенного лирика», как называли его в нашей школе). Жизнь, в ходе которой он утратил веру в Бога, зато поверил Шопенгауэру, утверждавшему, что бытие человека вечно колеблется между страданием и пустотой, а кончается вообще ужасно – небытием.
Не жизни жаль с томительным дыханьем-
Что жизнь и смерть! Но жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем
И в ночь идёт... И плачет, уходя...
Он стал Фетом с 1834 года, когда духовные власти, долго обсуждавшие, кто его отец, пришли к выводу, что отрок не может называться ни Шеншиным, ни русским. Кажется, первый в российской истории случай: ни с того, ни с сего – «иностранец без подданства» (вторым таким случаем стали 29 миллионов русских после «горбастройки»).
В немецком пансионе г. Верро (ныне Выру в Эстонии) его, однако, били смертным боем именно как русского. Пока не научился давать сдачи.
В Московском университете, куда он поступил после пансиона, национальностью не интересовались. В студенческом кружке А.А.Григорьева все были одинаково молоды и увлечены идеализмом (мы до сих пор поём их романсы: «На заре ты её не буди» Фета, «Мой костёр» Я.П.Полонского, «Поговори хоть ты со мной» самого Григорьева). Но по окончании университета вопрос обострился снова. И поэту, чьи стихи уже расходились по Руси вместе с музыкой Варламова (кстати, по-моему, гениальная музыка), пришлось поступить нижним чином в военную службу, которая давала российское подданство и сулила возвращение дворянства.
Он «тянул лямку» 14 лет, дослужился до офицерского звания, но дворянства так и не выслужил. В 1857 г. вышел в отставку, поселился в Москве, решил жить литературным трудом. Но вскоре обнаружилось, что а) стихи – дело неприбыльное; б) литература – дело цеховое. Демократы и перестройщики (этот лозунг – «Перестройка» – впервые прозвучал как раз при Александре II) провозгласили его глупейшим поэтом России: «Идиот, каких мало» (Чернышевский). Рецензия 1860 г. была столь сокрушительна, что и в 1863 г. никто не покупал его с большим трудом изданный двухтомник.
К тому времени, однако, Фет уже ушёл из литературы, купил в Мценском уезде 200 десятин голой – безводной и безлесной – земли и занялся сельским хозяйством. Его первые посадки засохли, пруд ушёл в почву. Но бывший поэт не сдавался. Воевал с природой, воевал с местным пролетариатом, который и тогда норовил пропить аванс (по-тогдашнему, задаток), не выходя на работу. Демократическая пресса регулярно потешалась над его сражениями с работником Семёном.
Однако упорный труд постепенно приносил плоды. Наладилась торговля хлебом. При имении появилась мельница, затем конный завод. Было куплено ещё одно имение, а также особняк в Москве. Всеобщее уважение снискала и неуступчивая справедливость энергичного фермера – его избрали мировым судьёй. А в 1873 г. (через 29 лет после смерти матери и через 19 после отца!) последовал высочайший указ «о присоединении отставного штабс-ротмистра А.Фета к роду отца его Шеншина».
Не сказать, что дальнейшая жизнь состояла из сплошных радостей. Но всё-таки вернулась муза – это огромное счастье (хотя сборники «Вечерних огней» тоже не раскупались, но, по крайней мере, зубоскальство уже прекратилось). А дружба – разве меньше радует, чем стихи? Теперь уже взамен «Григорьевского кружка» (есть такое понятие в истории нашей культуры) образовался мощный «круг Фета», где почти каждое имя связано с мировой культурой («Я свежее и сильнее Вас не знаю человека», – писал ему даже неуживчивый и хамоватый Л.Н. Толстой). Долгое дело – перечислять всех «фетопоклонников». Приведём лишь один трогательный пример: в «кружок» студенческих лет входил С.М.Соловьёв, будущий наш великий историк, а в «круг» – его сын, небезизвестный В.С.Соловьёв. Не случайно духовный ученик последнего А.А. Блок называл себя поэтом «григорьевской школы».
А Чайковский взамен Варламова? А «Красота спасёт мир» Достоевского? А дружба до смерти с Полонским, со Страховым (заменившим Тургенева), с поэтом К.Р.? А вся эпоха Александра  III, наконец?
В пожарах и отъёмах собственности («Эспроприируйте экспроприаторов!») отошли в прошлое те эпохи. И напрасно писатель И.А.Бунин (тоже обожатель Фета, лишь по возрасту опоздавший в круг своего божества) рычал на чекистов: «Зубами загрызу!» – ни словами, ни даже зубами тут не поможешь.
Но духовные ценности любой культуры бессмертны. Так что же мы сохранили после всех пожаров и смертей ХХ века?
Сегодня эстетизм часто понимается у нас как разновидность наркоманского «кайфа», а под девизом «Красота спасёт мир» проводятся конкурсы дамских поп. На самом же деле имелась в виду двухполюсность бытия: есть жизнь с её суровыми законами прямо-таки по Шопенгауэру («Соловьи клюют бабочек»), и есть идеалы, созерцание которых исцеляет душу и поддерживает её в любви к жизни. «Без красоты,- писал Фет,- жизнь подобна кормлению псов в зловонной псарне».
Сегодня так живут японцы: вкалывают до одурения, а вырубившись, садятся поближе к природе и созерцают её красоту. Но такая двухполюсность осознаётся человечеством уже очень давно. Например, вся великая эллинская философия была занятием для «схолы»- досуга. Когда же Платон поверил в свою способность преобразовать мир и предложил Дионисию Сиракузскому построить идеальное государство, тот рассмеялся ему в лицо.
Но наши философы и книжники презирали потребности души и, как дон Кихот Ламанчский, непременно хотели, чтобы все жили по их книжным идеалам.
Результат – перед глазами.
                х   х   х
На первый раздел России (1918) русская культура (в отличие от русского бескультурья) ответила двояко: белогвардейским гневом и радонежским упорством. Но и «белого рыцаря», и «красного спеца» (которого позднее всё-таки расстреляли), и обывателя, брошенного в те годы на произвол преисподних сил, поддерживала во тьме и хаосе одна и та же вера – в  неповторимую божественную красоту Родины:
На заре ты её не буди –
На заре она сладко так спит:
Утро дышит у ней на груди,
Ярко пышет на ямках ланит.
И подушка её горяча,
И горяч утомительный сон...

Поможет ли это сегодня – не знаю.