Отражение в зеркале, 57. Катарсис

          - Не может быть... Петр и Павел... – не в силах отвести взгляд от часовни прошептал Андрей. - Но как? – обернулся он к Зинаиде и увидел, что она отошла от него и теперь сидит на скамье, спрятав лицо в ладони.
     - Как?..  – обращаясь скорее к самому себе, нежели к ней, повторил он снова, и, не ожидая ответа, опустился рядом на скамью.
     Но Зинаида заговорила. Первые слова ее прозвучали так тихо, что Андрей едва смог разобрать их. На мгновение ему показалось, что она словно в бреду - разговаривает сама с собой.
     - Как же я убивалась тогда по Петру... Не знала, как жить, как дышать. Будто разверзлась подо мною бездна, в которой была одна лишь черная пустота. Я падала, падала в нее...  И не за что было мне зацепиться, и не на что опереться... - Она подняла на Андрея бездонный, полный невыразимой скорби взгляд.
     - Дед Сергей удержал меня тогда на самом краю, как когда-то удержала его Анна. И сказал он мне простые слова – ”Хватит, дочка, нам слезы лить, ими делу не поможешь. Жизнь, она штука такая - коли у нас ее не забрали, то нам ее жить надо. Через боль, через слезы. Жить в память о них, обо всех ушедших от нас навсегда. Мы ведь тоже уйдем, кто-то заплачет и о нас, и помнить будет”.
     Долгой была наша беседа. Рассказала я ему про всю свою нескладную жизнь. Да и он мне. О сыне Павле, об отчаянии своем, одиночестве. И что жить не хотел. Совсем.
      - Эх, дочка – говорил он мне, - горько плачем мы о родных наших... Осиротели без них, земля из-под ног ушла. Да только получается, еще больше плачем мы о себе. Да, о себе, дочка, - ответил он тогда на мой удивленный взгляд. – А все потому - себялюбцы мы. Это нам плохо без них. Нам. Жалеем-то - себя. Вот в чем штука. А ведь живых мало мы их любили. Мало. То в них нам не нравилось, это... Я вот сыночка все осуждал да попрекал за войны его бесконечные, да что нас с матерью не слушает, не жалеет. Мало слов хороших он от нас слышал. И виделись тоже мало и редко. А вот как не стало его совсем, и жить невмоготу. В петлю полез...
      - Господи, - думала я, слушая горькие слова деда, - а я-то какова? Оплакивала Петра, а всего больше себя, вновь обрушившееся на меня сиротство. Выходит себя жалела?
     Горестная гримаса исказила ее лицо. Мельком взглянув на Андрея, она заговорила другим - каким-то пустым, не выражающим никаких эмоций голосом. От этой мертвенной интонации, от ее взгляда устремленного куда-то сквозь него, Андрея, пробрала дрожь.
     - Я ведь посмела сердиться на Петра, обида меня терзала - как он мог? Зачем оставил меня одну? Как же теперь я? Зачем, зачем он умер?
Она отвернулась.
     - Откуда берутся такие ужасные чувства, Андрей? Выходит, скорбь моя замешана на обыкновенном эгоизме? Теперь-то понимаю, что такой я была всю мою бестолковую жизнь. Оградила я себя своим эгоизмом от жизни словно коконом. Все этот проклятый детдом...  Но никакого оправдания мне нет. Не смогла я справиться. Знаю, ты меня считаешь виновной в смерти Петра. Да, я виновата. Теперь только поняла, кем он был для меня и что я наделала. Только поздно. Поздно. - Она закрыла лицо руками.
     Андрей глядел на нее и не мог поверить, что все это говорит ему она, та самая Зинуля, вздорная и капризная "дамочка", “барынька”, которую он презирал, и считал недалекой.
     После долгого молчания, она наконец отняла руки от лица, вытерла слезы и поднялась со скамьи.
     - Ничего мне больше не надо, - теперь голос ее звучал глухо, но твердо, - человеку в этой жизни мало нужно. Андрей, я хочу приложить все свои силы, чтобы дети потерявшие родителей, израненные войной не чувствовали себя сиротами в Центре, в нашей небольшой семье. Не должны они пережить то, что довелось пережить в детском доме мне. Потому и говорю - в семье.  Мы сделаем это, правда?
И прав старик – надо жить. Тогда будут жить и все они - и Петр, и Павел, и твоя Вера, жить в наших душах, в душах тех, кто помнит о них. А когда и мы уйдем - в деле рук наших, вот хотя бы в этом Центре, в этой часовне.
     Андрей потрясенно молчал. Таких речей от Зинаиды он не ожидал. Он только и смог, что кивнуть головой, пытаясь осознать - была ли Зинаида настолько хорошей актрисой, что не мог он раньше разглядеть ее истинную суть за мастерской игрой, или чтение книг из обширной библиотеки мужа так изменило ее? Почему до сих пор он так жестоко ошибался в ней?
     - Эх ты, хирург! Механик ты, а не врач, - запоздало сетовал он. - Не людей видел, а свои представления о них. Тело ремонтировал, а в душу заглянуть все недосуг было. Да и в свою, в том числе.
     - Я, пожалуй, пойду, - вклинился в ход его мыслей голос Зинаиды. - Привози скорее Анну, нам есть, что с ней обсудить.
     Андрей постоял еще немного, задумчиво глядя ей вслед, затем тяжело вздохнув, двинулся в сторону хозяйственных построек.

     На пороге складского помещения сидел щурясь на солнце Грач. Завидев Андрея, он выгнул спину, потянулся и зашел внутрь. Через мгновение в дверях показался дед.
     - Ты гляди, не обманул, стервец, - погладил он ластившегося к нему кота, - он всегда так предупреждает меня, что кто-то пришел. Заходит когда дверь открыта и мяукает, или в закрытую скребется и громко орет. – Внимательно посмотрев на сосредоточенно молчавшего Андрея, старик продолжил, - ребята  машину уже разгрузили и пошли перекусить. Скоро можно и ехать.
     - Спасибо тебе, Алексеич, - обнял его за плечи Андрей.
     - Да за что...
     - За часовню, за то, что ты здесь, с нами. Давай посидим маленько, пока мужики перекусят.
Они уселись на бревна лежащие у входа.
     - Дед, расскажи мне про Павла, я ведь ничего не знаю.
     - Ох, - сокрушенно вздохнул дед Серега, - непутевенький он у нас был, шебутной.  В армию по призыву пошел, а на войну первую попал в виде наказания. Что уж он там натворил, не знаю, так и не признался. Говорили, будто за дело побил сержанта какого-то сильно. Ну а дальше - война за войной. Перебрал все горячие точки. Даже наемником побывал. Воевал без разбору - и за правое дело, и за неправое. И ранен был не раз, и в живых оставался чудом. Затянула его война. Нас не слушал. Куда там! Скучно ему с нами было. В миру скучно. Теперь понимаю - кто успел повоевать, того все время война манит. Вот в толк не возьму - чем? И Петр похоже таким же был.
     Вернулся мой сынок с последней, думали - всё, поживем теперь. Ан нет. Только от ран оправился, как у нас заваруха началась. Тут он и подался в ополчение – в доме ведь родном война. Нас с матерью, как начали наш поселок обстреливать, он вывез на подконтрольную. А сам обратно вернулся. Ну и когда был ”котел”, в том ”котле” и сгинул, убили его. До сих пор так и не знаю даже где могилка. И спросить некого. Товарищей его там же побили. Мать не перенесла, померла. Остался я один.
     Замолчав, он принялся сворачивать самокрутку. Андрей протянул ему сигареты.
     - Нет, - отмахнулся старик, - привычка. - Выдохнув облачко едкого дыма, он продолжил. - К нам на территории подконтрольной отношение было известное – видели же, кто нас привез. Да и поселились мы в доме сослуживца Павлушиного, ополченца тоже. Про то все знали. А народ сейчас злой стал, соседи чурались – мы для них “сепары”. Гадости разные мелкие делали. Эх... - махнул он рукой, - натворили делов майданщики. 
     Одному мне совсем невмоготу стало в чужом доме. Вернулся бы, да родной разбомбили. Один приятель был, с кем хоть поговорить мог - Грач. Так и тот самостоятельный, со мной жить не захотел, только в гости наведывался, иногда, правда,  ночевать оставался. Это он тут подобрел чего-то. Такая тоска меня смертная забрала, что... Еще и выгонять из того дома стали - друг Павла погиб, родня его объявилась. Да Анна, наверное, тебе рассказывала, что дальше было.
Он помолчал.
     - А тут расчищали участок и табличку от часовни нашли. Как прочитал на ней – “Часовня святых апостолов Петра и Павла”, так веришь, первый раз после того как узнал о гибели Павлуши, заплакать смог.
Зинаида все деньги, что за свои хоромы получила, захотела отдать на нужды Центра. Мы с ней и порешили восстановить часовню к твоему возвращению. Епархия нам много помогла. Завтра монах приедет росписи на стенах делать. Картины из жития святых апостолов Петра и Павла. Я хоть сам в детстве крещен был, но потом и в церковь не ходил, и молитв не знал. Только в шахте кто побывал под обвалами, многие в Бога поверили. Да все мы там молились. Своими словами, кто как мог.
     - Андрюха, мы готовы. Едем? - прервал их беседу Илья.
     - Едем, - поднялся Андрей.
     - Ну, в час добрый, - встал и старик. Кот до сих пор тихонько сидевший рядом с ним на бревне, спрыгнул на землю, потерся о ноги Андрея и потрусил вслед за дедом.
     -  Илья, вы езжайте первыми, я немного позже подъеду. - Андрею сейчас хотелось побыть одному, - Анна вас ждет.
Илья вопросительно поднял брови.
     - Нас, - поправил себя Андрей.
     - Ну то-то, а то я уж подумал...
     - Меньше думай, больше делай, мыслитель, - в обычной своей манере проворчал  Андрей. Проводив взглядом грузовик, он направился к автомобилю. Обуреваемый противоречивыми мыслями и чувствами, он ехал медленно, на сей раз совершенно забыв о своем пристрастии к высоким скоростям.
     - Да что это со мной! – наконец рассердился он на себя. - Ведь как скучал по Анне, постоянно звонил ей, не мог дождаться возвращения, а теперь...
Ему стало ясно, что он намеренно оттягивает момент встречи. Ведь Анна ждала, а он зачем-то поехал из аэропорта не к ней, а в Центр. Обедал там, ходил туда-сюда, выслушивал исповеди...
 - Ах я старый трусливый дурак! Испугался перемен. Привык жить бирюком, работать с утра до ночи, да что там - днями и ночами. Урывал минутки сомнительных радостей, не требующих никаких обязательств. А когда вплотную встал перед выбором – продолжать и дальше такую никчемную жизнь или разделить ее с женщиной так похожей на Веру, хоть и совсем другой, сразу струсил, - не щадя себя угрызался Андрей.
А ведь еще перед отъездом за рубеж ему казалось, что он окончательно готов распроститься со своей беспутной жизнью. Единственное что смущало тогда - готова ли Анна. Теперь Петр ушел навсегда, но тень его продолжала витать между ними. И это вселяло неуверенность.
     - Петр, дружище Петр... – горестно прошептал он.
Щемящая боль стиснула ему душу. Доехав до знакомой грунтовой дороги, он неожиданно для самого себя свернул на нее. Оставив машину под сенью деревьев радостно зеленевших молодой весенней листвой, он пошел вглубь леса, к той полянке, где когда-то они с Петром бродили босиком по теплой, пружинившей под ногами осыпавшейся хвое. Где было обилие алых мухоморов и маслят.
     Теперь все было здесь иным. Поляну покрывали беленькие цветочки кислицы, или как ее еще называют, заячьей капусты. Разбавляя жизнерадостную белизну, там и сям кивали фиолетовыми головками кустики сон-травы. Тихо шумел ветер в вершинах высоких сосен. Не было только рядом Петра.
      Немного постояв у высокой сосны и чувствуя, что глаза его начинают наполняться соленой влагой, Андрей резко развернулся и пошел обратно, дав себе зарок не возвращаться сюда больше никогда.
_________________
Продолжение http://proza.ru/2020/05/25/682
Предыдущая глава http://proza.ru/2020/05/23/1578
* Катарсис - нравственное очищение в результате душевного потрясения или перенесённого страдания.