Юрий Егоров. Судьба пианиста

В 1976 году во время гастролей в Италии советский пианист Юрий Егоров стал невозвращенцем. Обратившись в полицию с просьбой о политическом убежище, он сказал, что хотел бы жить в Нидерландах. Причиной его бегства была нетрадиционная сексуальная ориентация, которая в Советском Союзе приравнивалась к преступлению. В Голландии Юрий нашёл настоящую любовь, верных друзей, известность и славу. Но судьба отвела ему недолгий век…

ПОБЕГ

19 мая 1976 года перед аэропортом итальянского города Брешиа разыгралась странная сцена. Крайне взволнованный молодой человек буквально вцепился в проходящую мимо женщину, умоляя её на ломанном английском доставить его в ближайшее отделение полиции. «Мне необходимо получить политическое убежище», - повторял он. Итальянка согласилась помочь ему - возможно, её тронули растерянный вид незнакомца и тонкие аристократические черты его лица. В машине она спросила: «Вы пианист? Я поняла это по вашим пальцам». Она привезла его на железнодорожный вокзал и купила билет до Рима, посоветовав обратиться там в главное полицейское управление. Весь путь юноша просидел в туалете, опасаясь преследования. Когда он наконец добрался до нужного адреса, его подвергли тщательному опросу. На вопрос - в какой стране и каком городе он хотел бы жить - Юрий сразу ответил: «Голландия, Амстердам».

Двадцатидвухлетний Юрий Егоров - многообещающий пианист, известный в Советском Союзе и за рубежом - оказался за границей не впервые. Он уже выступал на конкурсах в Париже и Брюсселе. В 1975-м играл в амстердамском концертном зале по приглашению Нидерландского радио. Юрий был потрясён Западом, и особенно Голландией: там он чувствовал себя свободным и раскованным, ему не нужно было скрывать свою гомосексуальность, непрерывно бояться разоблачения. Долгие годы он жил с этой тайной один на один, никто не знал, что он гей. Чтобы у людей не возникло подозрения, он даже изменил свои манеры: говорил подчёркнуто грубым голосом, ходил большими уверенными шагами. А однажды всё же доверился одному хорошему знакомому. Тот поклялся, что никому не расскажет, но слова не сдержал. Юрий понял это быстро, замечая косые взгляды, улавливая полускрытые насмешки и угрозы. Его страхи возросли десятикратно: что, если узнают коллеги, учителя? А главное - правоохранительные власти? Гомосексуализм был в то время уголовно наказуемым. Егоров решил бежать из страны. Собственно, такие планы были у него давно, только со сроками он ещё не определился. Теперь же понял, что надо торопиться и судьба как раз предоставила ему шанс. Его пригласили в Италию сыграть с оркестром RAI в прямом телевизионном эфире. Обычно в таких поездках музыкантов сопровождал сотрудник КГБ, но в этот раз Юрий летел один. Его должен был встретить представитель советского посольства, но тот опоздал. Оказавшись в шумном переполненном зале прилёта, Егоров осознал, что никто за ним не следит. И вышел на улицу.

После опроса в полицейском бюро Юрия доставили за город, в центр для беженцев, где он провёл двадцать семь мучительных дней. Он вёл дневник, в котором неоднократно обращался к Богу с мольбами уберечь его семью от преследований властей - неизбежных после его побега из страны. «Меня успокаивает чтение Библии, - писал он, -  гениальная книга». Всё это удивительно для юноши, выросшего в атеистической стране. К Юрию приходили сотрудники органов безопасности, Министерства иностранных дел и Советского посольства. Все уговаривали его одуматься и вернуться. Но он наставал на своём. 8 июня он объявил голодовку и три дня ничего не ел. 11 июня ему наконец дали разрешение на въезд в Нидерланды. Четыре дня спустя он прибыл в Амстердам.


АМСТЕРДАМ

Юрий Егоров родился в Казани 28 мая 1954 года. Его мать была талантливой пианисткой, но война помешала её карьере. Свои несостоявшиеся амбиции она перенесла на трёх сыновей. Все они отличались музыкальным дарованием, но она быстро поняла, что старший и младший мальчики просто способны, тогда как средний, Юрий, гениален. И делала всё возможное, чтобы помочь ему добиться успеха. Когда он в семнадцать лет поступил в Московскую консерваторию, она вместе с ним переехала в столицу, где они поселились в квартире её брата. Старшего и младшего сына она оставила в Казани на попечении мужа и родственников. Юрий привык, что мама всегда рядом, был очень привязан к ней, но и тяготился её чрезмерной опекой. И вот он вырвался из-под неё, однако совсем не так, как представлял себе раньше. Его одолевали томительное беспокойство и чувство вины. В то же время он не сомневался, что поступил правильно. И действительно, поначалу казалось, что его судьба развивается по продуманному и необыкновенно счастливому сценарию. Через несколько дней после приезда в Амстердам Егоров встретил свою любовь - случайного прохожего, у которого спросил дорогу. Это была страсть с первого взгляда, уже спустя неделю пианист переехал к своему другу.

Тридцатилетний Ян, успешный и состоятельный архитектор, жил в трёхэтажном доме в центре Амстердама, на улице Брауерсграхт (Brouwersgracht). По странному совпадению его фамилия тоже была Брауер. А недалеко от них со своей женой-француженкой жил другой Ян, писатель Ян Броккен. Обе пары подружились, стали часто встречаться. Броккен позже напишет о Егорове книгу «В доме поэта». Вот, что он писал в ней о своём тёзке, партнёре Юрия: «Это был высокий молодой человек, почти два метра, с короткими светлыми волосами и узкими усиками. Он походил на немецкого философа, это сходство усиливали небольшие очки с круглыми стёклами. Егоров был без ума от него, гордился и восхищался им. Они как бы дополняли друг друга: спонтанный эмоциональный Юрий и спокойный рассудительный Ян. Кстати, о музыке они могли говорить почти на равных, Ян был знатоком в этой области и сам играл на флейте».

У Юрия и Яна было много приятелей, в основном из мира искусства: писатели, художники, музыканты, студенты консерватории. Они запросто заходили друг к другу, устраивали весёлые сборища, вместе проводили отпуск. Среди массы знакомых Юрий ценил настоящих друзей, таковых было человек десять-двенадцать. Есть мнение, что голландцы не умеют дружить по-настоящему. Если это и так, то обитатели и гости дома на Брауерсграхт составляли исключение. Они были искренне привязаны друг к другу, всегда могли рассчитывать на взаимную поддержку. Делили, как говорится, радость и горе.


ПИАНИСТ

Спустя несколько недель после эмиграции Егоров полетел в Техас на Международный фортепианный конкурс Ван Клиберна. Первоначально он отказался принять в нём участие,  он вообще не любил конкурсы. Но поддался на уговоры своего нового импресарио, уверявшего, что он непременно победит. Возможно, так и случилось бы, если бы за несколько минут до полуфинала Юрий не услышал страшное известие - о смерти своего московского педагога, известного российского музыканта Якова Зака. Об этом ему сообщил один советский пианист, язвительно прибавив: «У него ведь были большие неприятности после твоего отъезда, вот и не выдержало сердце. Ты убил его!» После этого несчастный Юрий вышел на сцену. Он играл страстно, иступлёно - но, наверно, не так, как от него ожидали. В финал он не вышел. Но слушатели решили иначе: собрали для него деньги, десять тысяч долларов: сумму, равную премии победителя. За этой неофициальной победой  последовало несколько приглашений на сольные выступления в Соединённых Штатах. Вернувшись в Нидерланды, Юрий продолжал выступать, за несколько месяцев он объездил с концертами почти все страны Европы. Такая интенсивная работа продолжалось и в последующие годы. Его репертуар отличался многообразием, любимыми композиторами были Стравинский, Шопен, Шуман, Шуберт, Брамс и Дебюсси. Он собирал аншлаги, у него появились фанатичные поклонники: мужчины склонялись перед ним, женщины целовали ему руки.

Ян Броккен писал в своей книге: «Я считаю Юрия гениальным пианистом. Техническая безупречность его игры сочеталась с точностью и чистотой. Совершенствуя своё искусство, он не замыкался на музыке, а обращался ещё и к литературе, живописи, скульптуре, архитектуре, фотографии. Его интересовало всё, что было связано с формой и структурой - он мог часами рассматривать снимки или рисунки, изучая взаимосвязь фигур и линий. Как-то одна молодая пианистка спросила у него совет, как исполнять прелюдию Баха. Юрий немного подумал и ответил: ‘Бах? Его надо играть так, как будто смотришь на летнее небо и раздвигаешь руками облака’». А вот мнение голландского музыканта Марселя Вормса: «Я условно различаю две категории пианистов. Слушая первых, интересуюсь, прежде всего тем, как они понимают исполняемые ими музыкальные произведения. Слушая вторых, хочу понять, что собственно представляет собой эта музыка. Ко второй группе я отношу Егорова».

И всё же Юрий не стал мировой звездой подобно Ашкенази, Погореличу или Баренбойму.  Ян Броккен: «На мой взгляд он был недостаточно амбициозен. Играл великолепно, но ограничивал свой репертуар. Почему не исполнял русских авангардистов, запрещённых у него на родине? Почему всё откладывал работу над поздними сонатами Бетховена? Он мог больше, гораздо больше». Ханс Керкхоф, музыкальный редактор нидерландского радио: «Он был ненадёжным, непредсказуемым. Например, обещал сыграть второй фортепианный концерт Брамса, а в последний момент отказывался, поскольку плохо подготовился. По его же собственным меркам: он был очень требователен к себе. И вместо Брамса играл Чайковского». Скрипачка Эмми Верхей: «Музыкант должен ещё планировать, организовывать, налаживать связи. Юрий всего этого не любил. Кроме того ему не хватало собранности, дисциплины. Часто после выступления он пил с друзьями, поэтому на следующей день был в неважной форме». Жак Телен, генеральный менеджер:  «Он мало делал для своего имиджа. Не любил давать интервью. Неоднократно говорил: я ненавижу слово ‘карьера’, я хочу только играть».


ЭМИГРАНТ

Первое время в Нидерландах Юрий был уверен, что за ним следят. Прохожие, автомобили и даже вертолёты вызывали у него подозрение. Друзья, убеждённые в абсурдности этих мыслей, тщетно пытались его образумить. Однако в январе 1983-го, после пяти с половиной лет эмиграции, выяснилось, что КГБ не забыл Егорова. Музыкант получил короткое письмо от матери с сообщением, что его отец умер. Мать писала, что невыносимо страдает и просила его как можно скорее приехать. Юрий заметался: что делать? Он узнал почерк, ошибки быть не могло. Ян посоветовал позвонить в Казань, но не из дома, а с другого телефона - от соседей. Так и сделали, и выяснили, что никакого письма не было… На следующий день Юрий позвонил домой уже с собственного телефона и зная, что его прослушивают, исступленно кричал: «Сволочи! У вас же самих есть родители…» 

Юрий очень скучал по близким и переживал за них. Ведь после его отъезда, который тогда приравнивался к предательству, власти отыгрались на его родных. Мать, школьная учительница, вернувшись из Москвы в Казань, долго не могла устроиться на работу: никто не хотел иметь дело с матерью невозвращенца. Старшему брату Юрия, способному пианисту и доценту казанской музыкальной школы, позволили преподавать только в младших классах, выступать на сцене запретили навсегда. Не смог сделать карьеру и младший брат, скрипач. Ставили палки в колёса даже их жёнам. А впоследствии и их детям был закрыт доступ в престижные школы. Юрия не оставляло чувство вины. Он успокаивал себя лишь тем, что семья пострадала бы ещё больше, если бы он остался в России, и о его гомосексуализме стало известно.

Проблемы Егорова, как эмигранта, были связаны не только с происками КГБ. Он имел право проживать в Голландии, но нидерландского паспорта у него не было. Дорожным документом ему служил Nansenpas, введённый в 1922 году для российских беженцев. Однако с этим сертификатом он не мог свободно выезжать за границу и для каждой поездки вынужден был оформлять визу. В 1984 году Юрий по совету друзей подал прошение о предоставлении ему гражданства Монако и получил его. Теперь ему был обеспечен безвизовый въезд в большинство стран мира, но минимум два месяца в год он был обязан проживать в Монако. И они с Яном купили там дом. 


ГЕНИЙ И ЗЛОДЕЙСТВО

Ян Броккен писал: «Когда Юрий злился, искры летели. Бедному Яну часто от него попадало, по самому ничтожному поводу. Например, если тот небезукоризненно выгладил рубашки Юрия или купил не ту зубную пасту. И вот Ян вновь покорно брался за утюг и шёл в магазин… Всё хозяйство было на нём. Егоров и пальцем не шевелил, даже никогда не укладывал свой чемодан. Он, безусловно, любил Яна, не мог без него жить, но обращался с ним как с половой тряпкой. Не щадил он и друзей, которые часто из кожи лезли, чтобы помочь ему. Я не мог понять, почему он не сдерживал себя - казалось, он испытывал наше терпение». Выходит, что Юрий использовал окружающих, эксплуатируя их любовь к себе и преклонение перед его дарованием? Однако по воспоминаниям Броккена Егоров часто вёл себя недостойно и со своими коллегами, в том числе с теми, кто стоял выше. «Он мог обласкать портье, а потом нагрубить дирижёру. Слава и известность постепенно превращали его в избалованного высокомерного маэстро. Увлечение алкоголем и лёгкими наркотиками (к тяжёлым он никогда не прикасался) также скверно сказывались на его характере. К водке он пристрастился ещё в России, а в эмиграции стал пить ещё больше. Один раз ему - пьяному - не позволили сесть в самолёт. ‘Известно ли вам, - сказал он пилоту, - что пассажиры первого класса сейчас слушают через наушники мою игру?’ Ему разрешили лететь». 

Однако тот же Ян Броккен и другие очевидцы вспоминают о Юрии ещё и как о человеке скромном, ранимом, тактичном и феноменально обаятельном. И в самом деле, тонкость души, способность к сопереживанию, глубина чувств удивительно сочетались у него с высокомерием, эгоизмом и просто неприемлемым поведением.


БОЛЕЗНЬ

В середине 80-х все вдруг заговорили о новой угрожающей болезни. В ноябре 1986 года Юрий и Ян вернулись из поездки в Нью-Йорк чрезвычайно обеспокоенные: их нескольких американских друзей свалил этот загадочный смертельный недуг. Врачи не знали, как лечить его и лишь советовали принимать витамины и пить апельсиновый сок. Постепенно об эпидемии века - СПИДе - становилось известно всё больше. Юрий понимал, что он и Ян входят в группу риска, ведь они оба имели контакты с другими мужчинами. Их союз был открытым, это устраивало их обоих. Кто мог знать… Первые признаки заболевания - усталость, слабость, повышение температуры - Юрий объяснял своей загруженностью, неумеренным потреблением алкоголя и марихуаны. Но исследования подтвердили худшее. Он заболел воспалением лёгких, потом менингитом. Несколько дней пролежал в коме. Встал на ноги и вернулся к работе. Она поддерживала в нём жизненные силы, кроме того приносила необходимый доход. Конечно, он зарабатывал достаточно, но и тратили они с Яном немало. Они как раз продали свой амстердамский дом и купили новый - более просторный и комфортабельный, но нуждавшийся в капитальном ремонте. Дом в Монако тоже требовал ремонта. При этом Ян уже несколько лет нигде не работал. В 1979-м он уволился из проектного бюро, намереваясь стать свободным архитектором, однако его планы, один за другим, терпели крах. Все их расходы финансировал Юрий, продолжавший выступать, несмотря на болезнь. Но к сожалению, его популярность падала, он уже не был феноменом, «вторым Липатти», как его называли в конце 70х. Билеты на его концерты не раскупались, свободных мест в зале оставалось всё больше. А между тем, по мнению музыкального редактора Ханса Керкхофа, Егоров как раз тогда достиг высот мастерства: «Особенно это относится к поэтическому аспекту его игры, который завораживал всех. Как он играл Шуберта… Это невозможно забыть и повторить».

В августе 1987 года Егоров получил приглашение выступить с Национальным оркестром СССР в Москве и Ленинграде. Его многолетняя мечта - побывать на родине, не опасаясь, что он не сможет вернуться на Запад - могла теперь стать реальностью. Но он вновь попал в больницу с воспалением лёгких и отказался от приглашения. Он даже не очень расстроился, говорил, что поедет в другой раз - когда выздоровеет. Его болезнь протекала волнообразно: улучшения сменялись ухудшениями. Ян Броккен: «Силы постепенно покидали его. Он стал плохо видеть, выпадали волосы. С ним случались эпилептические припадки. Его ноги распухли и невыносимо болели - так, что он едва управлял педалями рояля. Он не мог больше носить обувь, тогда Ян купил ему толстые чёрные носки - издалека их можно было принять за туфли. Он с трудом поднимался на сцену. Однажды техник-осветитель удивлённо спросил: сколько же маэстро лет?» Последний раз Юрий играл в начале марта 1988-го в Маастрихте. Накануне он писал в своём дневнике: «За месяцы болезни я очень изменился и физически и духовно. Как-то повзрослел. Много думал и сознавал. Иногда нестерпимо грустно, иногда смешно. Поиграл музыкальные моменты Шуберта. Медленно вникал в музыку, которая, как говорится, за душу хватает своей печалью. … Но вот господа, постараюсь поспать, потом ванна, репетиция и концерт. Будет много друзей. Так что надо постараться. До свиданьица».


ПОСЛЕ ЖИЗНИ

Егоров умер 16 апреля 1988 года в возрасте 33 лет. Его мать не смогла прилететь на похороны, в срочной визе ей отказали. Она приехала в Амстердам лишь две недели спустя. На вокзале её встретили писатель Ян Броккен и партнёр Юрия Ян Брауер. Взглянув на последнего, она сказала: «Значит, вы и есть Катрин?» Сын так и не признался ей в своей нетрадиционной ориентации, все двенадцать лет эмиграции он рассказывал матери, что у него есть подруга по имени Катрин, светловолосая, голубоглазая, работает архитектором… Ян Брауер умер от СПИДа в августе 1988го, пережив своего друга всего на четыре месяца.

Имя пианиста Юрия Егорова по прежнему известно в Нидерландах: его СД продаются в каждом городе, концерты в его исполнении транслируются по радио, о нём пишут в прессе,   читают лекции. На своей родине, в России, он почти забыт, лишь изредка упоминания о нём мелькают в профессиональных журналах или в интервью с именитыми музыкантами.


ИСТОЧНИКИ
1. Jan Brokken "In het huis van de dichter", Uitgeverij Atlas - Amsterdam, 2008
2. Youri Egorov, 1954-1988, A film by Eline Flipse, 1989