Про Сережу

- Сережа, а ну, спускайся. Пора в ночное.  Скоро уж темнеть начнет.  Иди в сарай. Выпускай лошадок.  Ребята  уже собираются.  Слышь, по улице идут.
- Сережа, пора в ночное. Кому говорю? Снова отца хочешь разгневать? Помнишь, как он  тебя в прошлый раз приложил то? Ну, хватит лениться, касатик. Я тебе молочка уж налила, хлеба в дорожку завернула, картошки вот возьми сырой. Помыла уже. На костре приготовишь. Ах ты, Царица Небесная, снова  рисовал писанины свои. Впору отцу нажаловаться.
- Не надо, мама. Спускаюсь ужо.   Дай  мне лучше  воды попить,  что-то разморило от жары.
- Ну, беги скорей, а то  отец выйдет на крыльцо. Не потеряй коней там, смотри.
- Мам!
- Знаю я тебя, ешо тот мечтатель. Вон, кругом одни рисунки. Куда ж это годится? И так вас сыновей только двое у нас, а вона – рисовать захотел. Иди же ты скорее отсюдова…

     Как же Сережа не любил ходить в Ночное.  Остальным ребятам нравилось,  ему - нет.  Холодно, темно, сыро  было на поляне в лесу, где они выгуливали лошадей. Он шел по направлению к мерцающему из-за деревьев  костру, и  раздающемуся  в прохладном безмолвии вечера,  веселому ржанию лошадей. Он держал коня под уздцы, и изредка утирал колючие слезы. Позади  плелся   младший брат, стараясь усмирить молодого жеребца.
     Уже сидя на полянке около костра, и слушая разговоры и хохот других ребят, Сережа понимал, что ему скучновато в компании незатейливых ребят . Одиночество его не утомляло.  В голове роились мечты и смутные желания, от которых становилось сладко. Он понимал, что не такой, как они, хотя бы тем, что  у него есть мечта. И талант к рисованию. Как  говорил  ему учитель. Сережа обожал рисовать. Прятался от родителей на сеновале, или в сарае, на чердаке, и рисовал, рисовал. А еще  их называли  пришлыми  из других земель. Западной Беларуси, как вспоминал отец.  Переехал первым и оставался самым главным в деревне, его дед Иван. Он промышлял лесом, и успел стать довольно зажиточным.  Больше всех любил дочь свою, Марию, а не его отца. Поговаривали, собирался купить той магазин в столице. Ювелирный. А им приходилось работать, не покладая рук целый Божий день, да еще вставать что ни свет, ни заря.

В грустных раздумьях о своей печальной доле, Сережа смежил глаза, да прикорнул в тепле и уютном потрескивании костра.

- Мам! Я никогда больше не пойду с ним в Ночное! Он трутень! Как заснет около костра, не разбудешь  ничем! Я мне одному с конями тяжко! Я отцу пожалуюсь. Пусть отдерет его.
- Лешка! Не смей отцу то! Я сама поговорю  с ним. Иди лучше на сеновал, отдохни. Вон, молока возьми с хлебом. И тише, отец дома остался. Не можется ему сегодня.  Иди, не мешай. Ну, Сережа, значит, не понимаешь ты ни черта. Придется мне рисунки твои сжечь, раз это хозяйству мешает.
- Не надо, мама. Мне учителю нужно показать.
- Ох уж эта школа. Вон, ребята по три класса закончили, и ничего. Вовсю работают, как мужики. А ты уже в пятом, пора и честь знать. Или профессором хочешь стать? – мама засмеялась молодым заразительным смехом. Сережа хмыкнул:
- Да  мам,  я и сам  не хочу  больше учиться. Это учитель говорит, чтобы продолжал рисовать. Говорит, талант у меня. Хочет взять в город, чтобы я учился у художника!
- Да ты шо, совсем обезумел? А кто отцу помогать будет? На одного Лешку хочешь все бросить? Ах ты, трутень. Вот  как наподдам  тебе!

      Через пару дней дети спозаранку отправились учиться. Школа находилась в соседней деревне, в трех километрах  от дома.
- Что грустишь, Сережа? – строгий учитель Василий Петрович, поравнялся с партой. В классе было немного учеников, и все были разновозрастные. Сергей был одним из старших.
- Да не знаю. Задачка не дается, - Сережа виновато почесал затылок.
- Как твои успехи в рисовании? – учитель взял несколько листов,  лежащих на парте.
- Гляди ты, неплохо. Очень даже неплохо. Что дома сказали? Отпускают  в город?
- Не, не отпускают. Работать будет некому.
-  Ладно, Сережа. Я зайду к вам на днях, сам поговорю с твоим отцом.

      Учиться на художника отец так и не отпустил, несмотря на веские доводы учителя. И руки по хозяйству лишними не были, и баловство все эти каракули. Вовсе не мужское то дело марать краской бумагу, да зад просиживать в безделье. Сережа  горевал не долго, так как под это дело и школу разрешили бросить. Свобода ощущалась  в каждом вздохе свежего после грозы воздуха, в пении птиц и томном  стрекотании  вечерних сверчков. Незаметно Сережа вырос,  превратившись  в красивого молодого парня.  Статный, сероглазый, светловолосый. От  его нежного взгляда  девушки смущались. Теперь Сергея  интересовали больше танцы в соседней деревне, где ему по сердцу была  милая невысокая скромная девушка по имени  Клава.  Может, все дело было в необычном  имени. А может в горящих черных глазах и  милой улыбке.  Кто ж знал? Их семью звали за глаза Чернышами. Может тоже пришлые откуда.  Сестру звали  Олимпиадой, ее саму – Клавдией. “ Какая же  яркая девушка ”, - думал Сергей, - “ и вдобавок, скромная, и добрая”.  Сергей не скупился на комплименты. Все в ней казалось милым его сердцу.

       Так и повадился Сергей бегать в соседнюю деревню до Клавочки.  Та, только увидев его, сияла нежной улыбкой, придававшей  ей красоты и обаяния. Сергей ощущал  какие то новые  сильные чувства, что были в диковинку.   То была смесь  страстного  влечения,  столь  естественного  для юности , и  нежности  с  жалостью, что он испытывал к ней. Так, что приходилось изредка смахивать нежданную слезу. Как-то совершенно забыв про время, возвращался Сережа от Клавы по лесу домой поздней ночью.  Весь в мечтах и смутных желаниях.   Вдруг  треснула  ветка  справа от тропинки. И тут ужас  охватил его. Один, ночью, да еще в лесу. Рванул он что есть мочи домой, почти не разбирая дороги, да и факел самодельный выбросил со страху. Бежал. Не помнил, куда, но бежал, и ужас подгонял его и без того быстрый бег. Внезапно во что-то  врезался,  аж в ушах  заболело, и полетел вниз. Следом за ним со звоном раскручивающейся заржавелой цепи упало ведро, добавив боли  и без того пострадавшей голове. На какое-то время Сергей выключился из происшедшего  спасительным обмороком, но ненадолго. Намокшая одежда быстро отрезвила, он испуганно озирался, не понимая – где он. Ощупал склизкие стены сруба колодца, глаза постепенно привыкали к темноте, Сергей понял  – он в западне.  Паника накрыла с головой  и заставила заорать благим матом: “А-а-а! Помогите!!”  Но ночная тишина была ему ответом, и крик ночной птицы, более  похожий на насмешку. Сережа посмотрел вверх.  Большая яркая звезда светила  в ночном небе, из ограниченного пространства колодца. Глаза  все больше привыкали к темноте. Он понял -  это был заброшенный колодец на краю его родной  деревни. Воды было немного, но склизкие стены не позволяли выбраться самостоятельно. Пахло гнилью, так что трудно было дышать.  Силы покидали его, а паника от нахождения в замкнутом пространстве возрастала. Он снова  орал и бился в отчаянии о  стенку колодца.  Обессилев вскоре, он угомонился, и горько заплакал от отчаяния и безысходности.
Свет вверху колодца стал ярче. Наступил день. Сергей попробовал подняться по ржавой цепи, но сил хватало лишь на половину подъема.  Колодец был глубок. Он снова кричал и звал на помощь. Самым страшным и неведомым до этого момента, было осознание  собственного бессилия. Его нашли через пару дней –  полностью ослабевшего и отчаявшегося получить спасение. Детство закончилось.

       Жизнь   покатилась дальше с ускорением и переменами, коллективизируя,  раскулачивая, комкая и подминая под себя жизни близких людей. Отца Сергея забрали без права переписки, имущество конфисковали.  Ювелирный магазин, который   дед успел приобрести  для Марии – был отнят. Старая жизнь закончилась, как фильм для семейного просмотра, неожиданно оказавшийся  трагедией. И снова хотелось  бить и кусать воздух от отчаяния и бессилия, как там, в темном гнилом колодце, поставившем точку на детстве.

       Клава оказалась в такой же ситуации. Отца больше не видели, ткацкую мастерскую отняли. Все они,  оставшись без корней,  брели по жизни, как потерянные дети, внезапно  потерявшие мать и смысл существования.  Но человеку нужен человек. Сергей сделал предложение Клавочке, и они уехали в город, устроились на завод, получили комнату в бараке. Сергей  вспомнил о живописи. Начал брать уроки у художника, смешивал краски, учился грунтовать холсты,  снова стал писать картины. Жизнь налаживалась.  Клава поняла, что ждет ребенка. Сергей,  как и раньше,  тайно смахивал слезы от избытка чувств, глядя на небо и обнимая весь мир.  До войны оставался всего один год счастья.

     Сергея забрали в танковые войска. Клава родила Митю. Есть стало совсем нечего. Когда закончилась картошка,  варили картофельную ботву. Митя часто плакал от голода. Сережа писал с фронта ласковые письма, которые перед высылкой редактировались начальством: “Здравствуй, Клавочка.  Сообщаю, что я жив и здоров, чего и тебе пожелаю…если бог даст останусь жив, то для меня это будет большое счастье… мой хороший друг и приятель Мишка Базунов, он отдавал все свои силы и знание для того чтобы уничтожить врага но, вражеская пуля оборвала жизнь его и он последнее слово сказал прощай Сережа и тут я немножко прослезился но крепко сжал зубы и винтовку”…
      Клавочка почернела от голода. Особенно, когда Митя плакал и просил кушать. Умудрилась купить на рынке немного сахару. Обмакнет  соску в сахар…., да даст   сыну. Тот радуется что есть мочи, смеется, вгрызается с остервенением в предложенную еду, а потом заново начинает  плакать..
“Здравствуй, Клава. Письмо от Сергея который спешит сообщить о своем здоровье и текущей жизни моей службы… Клава довожу до сведенья, что наконец таки меня заставили быть командиром отделения, чуть не прошло два года как я был рядовым солдатом… остаюсь жив и здоров передавай всем привет родным и знакомым.  С приветом твой Сережа до последнего дня моей жизни”…

       Год за годом незаметно приближал время окончания войны. Радость чувствовалась в воздухе, запахах новых листьев и освободившейся от снега земли. Эта радость  объединяла и возрастала с каждой хорошей новостью с фронта. Клава с сыном с нетерпением ждали  возвращения Сергея. Все самое страшное и жуткое оставалось позади,  сердце учащенно билось в предвкушении  нового счастья.
 Сергей с войны не вернулся вместе со всеми. Остался на год в Германии. Вернулся только в 46-м  –   красивым, уверенным в себе   мужчиной,  с орденами и медалями, и с задорным, но холодным, немного циничным и ироничным взглядом.  Привез подарки, обнял сына. Огромные два чемодана с немецким барахлом  -  одеждой,  посудой, и даже настенными часами. Но он стал другим.  “Каким-то чужим вернулся,” – думала Клавдия.

      Вначале все старались, чтобы зажить как до войны. Через год родилась дочка Вера. Сергей и Клава работали на заводе, за детьми присматривала старенькая бабушка – мама Клавы. Остальным братьям и сестрам в тягость было содержать пожилую маму, и Клаве пришлось взять  ее к ним в комнату. Тесно, но разве ж то имело место, когда война закончилась,  и живой здоровый Сережа вернулся!  Пусть не сразу, но теперь он снова смотрел на нее любящим взглядом.  И как прежде хотелось  окунуться в эти глаза и задохнуться от родных объятий.
“Какой же ты стал  красивый, Сережа”,  –  с некоторой  печалью думала Клава, - всем соседкам на зависть.”
      Но вскоре, Сергея закружило от чужих женских глаз, мечущих в него свои острые стрелы. От нехватки мужчин, от желания любви и ласки томилось огромное количество молодых и не очень женских сердец. Клаве не удалось противостать той неодолимой жажде.  И Сергея понесло в омут других женщин. Только слухи  разносились еще быстрее, чем он успевал кружиться в вихре страстей. Клава проходила мимо толпы соседок, о чем-то азартно болтающих и затихающих при ее виде. Под их жалеющими взглядами, уходила и приходила с работы.

      Поначалу Сергей чувствовал вину по отношению к семье, но сердце было ожесточено войной.  “Что молчишь? Ишь,  королева.  Наряжусь вот, пойду на танцы, и под твоими окнами гулять буду. Что сделаешь? Кому ты нужна с детями то?” И если Верочка была еще совсем маленькая, то Митя в ярости сжимал кулачки за мамку. Клава все терпела, тихонько плача по ночам. Сергей бросил завод, связавшись с товароведом магазина тканей. То уходил к ней, то возвращался. Клава уже его ни о чем не спрашивала.

      В один из таких дней, он зашел домой с чемоданом, и начал собирать вещи. Бросал все, что попадется под руку. Немецкие статуэтки, посуду, какую-то одежду. Дети гуляли в палисаднике. Бабушка лежала в комнате, но она плохо слышала.  Клава вопросительно смотрела на мужа.
“Ну вот что. Ухожу я  к Нинке жить. Детям  помогать буду. По мере возможности конечно. Ты пойми. Нинка  - она куражливая такая, видная. Нарядится, помадой красной губы намажет, так ей вслед все смотрят, - на этих словах Сергей пытливо посмотрел в глаза жене, словно проверяя реакцию. Любит ли еще”, -  А ты, Клавочка, совсем как заморыш стала. Все в платке ходишь. Молчишь,  дуешься на меня. А мне до ласки жадно хочется. Ну? Пойми и будем общаться, как бывало. Ну, по доброму, что ли”.
Клава стояла, опираясь одной рукой на стол, машинально комкая белоснежную скатерть. Казалось, что она не слышит ничего из того, что пытался донести ей этот совсем чужой человек. Она до последнего верила в возвращение прошлой жизни, что муж изменится, станет таким, как раньше – любящим, и исполненным к ней жалости.  Ее терпение, казалось, было безграничным. Осколки надежды падали перед глазами с одной ей различаемым звоном. Ей был неприятен до боли в висках этот равнодушно  ударяющий ножом  в ее сердце голос. Машинально нащупав лежащий на столе нож, она с криком метнула его, не различая - куда. Нож пролетел в сантиметре от уха Сергея, воткнувшись в стену позади.  Клавочка  смутно помнила  начавшийся следом за этим скандал, визги  и ор испугавшегося мужа, подкрепляемыми криками соседок. В ушах звенели  последние фразы: “Сумасшедшая! Да я посажу тебя, тварь! Кому ты нужна, несчастная! Сгниешь в одиночестве! Еще приползешь милостыньку просить”…

     Клава целый день просидела в оцепенелом сне, уставившись в одну точку. За окнами стремительно темнело. Тишину нарушила мать: “Клавдия, ты это, приди в себя, дочка. Детей уж пора звать с улицы. Ночь на дворе”. Услышав звук материнского голоса,  женщина встала, машинально накинув шаль на плечи, вышла из комнаты.
      Выйдя на улицу, она снова встретила группу женщин, судачащих о ней. Воспоминания  недавнего события вернулись с удвоенной силой. Сердце пронзила острая боль так, что трудно было вздохнуть. Клава быстрым шагом направилась к электричкам.  Побежала.  Она торопилась, чтобы только не передумать  и не анализировать своих действий. Добежав до железной дороги между станциями, Клава напряженно вглядывалась вдаль, с нетерпением ожидая поезда. Она стояла на холме, ветер трепал волосы, выбившиеся из-под платка. Вдали показался пучок света, следом раздался предупредительный  гудок  стремительно движущегося  навстречу поезда. Клава что есть мочи побежала к рельсам, желая остановить эту боль, несчастную любовь и горькую судьбу. Она была почти в двух шагах от спасительных рельс, как кто-то с силой  схватил и швырнул ее назад, к жизни. Упав лицом вниз, Клава вдыхала душный запах земли, приправленный   пряными травами, пока мимо проносился тяжелый грузовой состав.
- Милая, да что же ты?  Ополоумела? Это ж надо, что удумала. Кончать с собой. Такую войну пережили, только и радоваться жизни. Ну-ка, встань же наконец, - пожилая интеллигентная  женщина стояла на коленях перед ней, - дети то есть у тебя?
Женщина, поправив платок, помогла Клавдии подняться. Та молчала, с недоумением озираясь вокруг.
- Дети есть, спрашиваю? – женщина отряхнулась и подобрала разбросанные в разные стороны  сумки.
- Да, - Клава испугалась, услышав звук чужого, незнакомого ей голоса.
- Ну вот что, моя дорогая. Раз дети есть, иди и заботься о них. Кому сейчас легко? Я мужа и сына  потеряла. И живу, помогаю племянникам своим. Как же можно душу губить? И из-за кого? Из-за мужика нестоящего.  Много их сейчас сходит с  ума. Войною покалеченных.  Изменил поди?
- Да, - на глазах Клавдии застыли горючие слезы.
- Да поплачь лучше. Облегчи свое сердце. Времена такие. Мужиков мало. Вот бабы то и непорядочные стали. Главное – урвать себе. Так бывает, милая. Иди, живи для себя и детей расти. Жизнь должна продолжаться. Проводить тебя до дома?
- Нет.   Сама дойду. Спасибо вам.
- Да не за что. Бога благодари. Случайно здесь пошла. Обычно другой дорогой  домой  возвращаюсь…

      Прошло пятнадцать лет. От Сергея новостей не приходило. По слухам, ему пришлось уехать на север. Митя вырос, став копией отца. Он давно примерил на себя роль мужчины в доме, чинил и помогал во всем матери. Верочке стукнуло тринадцать. Она обожала брата, и сладости. Тайно воровала конфеты, выпрашивала у Мити его гостинцы. Но больше всех Митя любил бабушку. Он учился  на электрика, и приносил бабушке каждый день, выдаваемый на обед пирожок. Бабушка в Мите души не чаяла. Она уже была совсем старенькая. Лежала на кровати, да за всех Богу молилась. В один из таких ничем не примечательных дней почтальон принес письмо. Потрепанное. Видно, издалека.
Клавдия увидела обратный адрес, и замерла.
- Ма, это от кого? – Митя испытующе смотрел на мать.
- От отца, сынок. Ты иди, погуляй немного. Найди Верочку.
- Только не вздумай его прощать, - Митя, почуяв недоброе по мамкиному взгляду, вышел из комнаты.
Клава читала письмо долго, периодически отрываясь, словно что обдумывая. После возвращалась к чтению, словно хотела  ухватить смысл между строк.

“Пишу вам  мои дорогие родные с севера. Работаю на фабрике по заготовке пушнины. Жив, здоров, только цинга мучает. Говорят, питание плохое. Детям не говори про меня плохого  что не помогал.  Хотел  вещей на складе для них взять, да не успел. Что денег не высылал, прости меня если можешь.
Да вот что еще Клава. Знаю что очень виноват пред тобою  и детьми. Не знаю,  откуда было во мне столько к тебе злости. Ведь я так любил тебя, думал, что останусь твоим навсегда. Потом хотел было написать, да гордость не позволяла.  Клава очень мне здесь плохо одному. Одна у меня семья – это вы. Если примешь обратно буду помогать. Я стал совсем другим Клава. Скучаю по тебе и по детям. Если не примешь меня, то погибну я здесь совсем. Еще раз прости и передавай приветы детям и моим родным при встрече”.

  Вернулся Митя.
- Ох, Митька, снова курил. Говорила тебе, что это все от лукавого, - заскрипела на кровати бабушка, ворочаясь на перине.
- Ну и? Что пишет хоть? Соскучился поди?
- Митя, не надо так. Пишет, что жил и работал на севере, у сестры Марии. На фабрике по заготовке пушнины.
- Ну, и это все?
- Митя, ну зачем ты так. Ведь он твой отец, милый.
- Какой такой отец? Где он был, когда ты одна нас поднимала, растила, кормила? Не хочу ничего о нем знать!
- Митя, ну ты погоди. Дело в том, что плохо ему там. Голодно. Цинга.  Пишет, что очень скучает. И что, если не приму его обратно, то совсем пропадет.
- Во дела, - Митя от неожиданности и отчаяния схватился за голову.
Вернулась с гуляния Вера.
- Вы это о чем здесь разговариваете? –  она старалась одновременно стащить  с себя тяжелое пальто с шапкой и выпрыгнуть из резиновых сапог, чтобы ничего не упустить.
- Отец твой хочет к нам вернуться, - мать пристально смотрела на дочь,  пытаясь уловить ее реакцию.
- Ну, я его почти уже не помню. А пусть приезжает, если нам подарков и обновок с Митькой накупит. Ну и тебе конечно, - Верочке было радостно от предвкушения перемен в жизни.
- Мам! Прошу тебя! Не бери его обратно! Я все стану делать по дому! Совсем скоро начну зарплату получать! Ма! Ну пожалуйста, - Вера с удивлением уставилась на брата, впервые на ее глазах откровенно льющего слезы.
- Митя! Милый, не плачь! – Вера подбежала и неловко обняла  брата. В их семье не принято было выражать эмоции на людях.
- Все, дети.  Хватит  обсуждать.  Нужно подумать обо всем об этом. После поговорим…

      Сергея поехали встречать на вокзал всей семьей. Прибыл их поезд.  Клава внимательно всматривалась в проходящих мимо людей с вещами. Сквозь эту толпу, суету и подступившее волнение, она боялась пропустить Сергея. Она истово всматривалась  вдаль, когда к ним подошел совершенно незнакомый мужчина. Клавдия   с удивлением оглядывала его, и лишь после вскрикнула, узнав мужа в этом чужом человеке.

       После череды неловких объятий, жизнь, казалось, вернулась в свое прежнее русло. И только Митя соблюдал дистанцию с приехавшим отцом, стараясь как можно реже появляться дома.  Cергей был очень благодарен Клавдии.  Привез с севера денег, очень старался стать образцовым мужем и отцом. Заново  устроился на завод, обул одел Верочку, и даже оплатил лечение у зубного врача любительнице сладкого. Несмотря на старания Сергея,  соседки оглядывали его косыми взглядами и крутили у виска, видя Клавдию. Вера изредка кидала ему горькие упреки за прежние грехи, но мать жестко остановила ее, дав понять, что не ее это ума дело судить  отца. Так вроде,  казалось, склеили заново почти счастливую прежде семью, наспех залатали там, где еще торчали горькие корни.

       В один из таких ничем ни примечательных будней, Верочка возвращалась из школы. Весь тот день она истерично смеялась по любому поводу. Подружка Маша искренне удивлялась: “Да что с тобою, Вер?  Может пора остановиться. Говорят, не к добру столько смеяться”. Верочка лишь отмахивалась от назойливой товарки. Подойдя к  дому, Вера увидела скопление народа около их подъезда. Внезапно ее замутило от слабости, ноги налились свинцом, и еле передвигались, вместе с комом в  горле застыл  вопрос.
- Смотрите, тише, Верка из школы идет. Тихо, кому сказано, - в глазах соседей она видела искреннюю жалость, и скорбь. Кто-то плакал и причитал сквозь платок.
- Что случилось? – Вера  с остатками былого веселья, но с ощущением чего-то ужасного и непоправимого, уставилась на соседок.
- Так Митя погиб, - тотчас бабский вой усилился и наполнил безысходным отчаянием все существо девочки. Будто все вокруг заволокло густым туманом, притупляя боль реальности.
- Током ударило.
- Да это Сергей во всем виноват. Бросил их. А теперича вернулся. Грехи замаливать.
- Теперь то и будет замаливать. Из-за него Митька  погиб. Не хотел он с ним жить.
- И зачем только Клавка приняла его обратно.  Гуляку!
- Как теперь Клавдия все это вынесет. Да и мать ее как Митю то любила!
Все эти голоса звучали для  Верочки глухо и далеко – будто из колодца. Она зашла в дом.  Дальше все события происходили как в туманном липком и душном кошмаре. На похороны Мити собрался весь район. Соседи, родственники, друзья – море плачущих и скорбящих по прерванной молодой жизни людей. Только Клавдия  стояла с каменным лицом, не замечая жизни вокруг. Она была раздавлена. Как во сне   видела,  как  от гроба оттаскивают бьющуюся в истерике дочь, как тихо и горько плачет в сторонке Сергей, страдающий от людского осуждения и чувства вины перед сыном. И от своей скомканной жизни, не позволившей  отдать ему всю свою любовь.   Это  было как  немое  кино.  Слишком  скоротечное  и непонятное.  Гулко разносился  звук падающих комьев земли, отдаваясь в сердце глухим стуком, пахло сыростью и увядшей травой,  вокруг шелестели деревья, в небе летела одинокая птица. Жизнь продолжалась…


- Девчонки, хочу вам кое-что показать.
- Что показать, мам? – любопытство -  главная движущая сила шестилеток.
- Ну, смотрите сюда, - я держала висящий на вешалке пиджак с орденами и медалями.
- Ух ты!  Это пиджак героя?
- Ах,  как блестят. А что это за медали? Призы?
- Как же их много та! Чьи они?
- Это пиджак моего дедушки Сережи.
- Мам, это его картины  у нас везде висят на стенах?
- Да.  Все эти картины  он написал, когда уже стареньким был. Но это еще не все, что он сделал.
- А что? Мам, расскажи.
- Хорошо. Слушайте. Однажды на нашу страну напали  злые и могучие  враги из другой страны – Германии. Была война.  Унесла много жизней.  Ваш прадедушка сражался за Родину. И наши победили! За свои подвиги, дедушка был награжден всеми этими орденами и медалями.
- А где здесь ордена, а где медали?
- Вот эти ордена – самые важные награды, - вот орден “Красной звезды”, а это орден “Отечественной войны” первой степени, а вот этот – второй. А с другой стороны  – медали. Вот, посмотрите. “За освобождение Варшавы”, а вот эта – “За победу над Германией”.
- А можно потрогать?
- Ну, конечно же можно. Только аккуратно. Им уже много лет.
- Мамочка, как они звенят.
- Это память о тех страшных событиях. Благодаря нашим дедушкам и прадедушкам, мы живем теперь мирно и счастливо. Вы ходите в детский садик, гуляете, учитесь читать. Что бы вы сказали деду Сереже, если бы он был жив?
- Спасибо.
- Правильно, мои хорошие. Скоро его праздник – День Победы, и я отвезу вас на его могилу. Он захоронен в деревне, в которой родился и вырос. Там же и моя бабушка Клава лежит. Завтра приедет  баба  Вера, и мы вместе отправимся в путь. Бабушка вам много интересного  расскажет. А мы с вами купим  цветы – красные  гвоздики,  скажем прадедушке “спасибо”, и поклонимся ему.
- Вот так, мам?
- Да, именно так.