11. tolstolobik. День бобра

Автор:    tolstolobik




          Ну вот. А еще говорят – русалок не бывает. Но где-то же Иваныч ее выловил. Русалка, как есть. В изящном, модном, со вставками, двухцветном гидрокостюме на молниях, популярных  сейчас у дайверов мягких, неопреновых сапожках на кевларовой подошве, с гривой светлых, золотистых волос и насмешливым, уверенным в себе взглядом.
Но, судя по всему, основания для такого взгляда  есть. Я смотрю, как ловко и привычно она управляется с аквалангом, фотокамерой, фонарями для подводной съемки и понимаю, что в своем деле девушка, не  новичок. Интересно, откуда она здесь взялась в это время? Апрель у нас еще  не сезон. Предвкушение сезона. Нужно будет попытать Иваныча.
          Я привычно машу ему в знак приветствия. Мы часто по утрам здесь встречаемся с ним, на причале. Он грузит первые группы туристов на свою старенькую моторную яхту, которая появилась здесь, по-моему, еще до начала «регулярных наблюдений за погодой».  А я в свою надувную лодку  -  приборы, снаряжение и  припасы для лаборатории. Русалка вместе с ним  машет мне в ответ. Ну, что же. Спасибо.
          Утро сегодня просто замечательное. Солнечный диск появится из-за горы позже, но его первые лучи уже ударяются в нашего каменного исполина, огибают его и мягко подсвечивают залив и все озеро. Очень тихо. И очень красиво.
Вода  пока  одной температуры с воздухом,  поэтому он над озером сейчас абсолютно прозрачный. Настолько, что   просматривается  махина  заброшенного железнодорожного моста на том, противоположном берегу, у старого гранитного карьера.  Он был закрыт еще до войны, и теперь там заповедник, где имеет честь служить  ваш покорный слуга.
          К своим двадцати восьми годам, я успел получить диплом магистра биологии в нашем краевом университете, маленькую лабораторию под свое начало там же, на противоположном от городка, заповедном берегу озера, и немецкую овчарку Дору – единственного пока   моего  коллегу и компаньона. Там же, у моста, в озеро впадает  горная река  и живет большая колония бобров – мои подопечные, и главный здесь объект исследований нашего института.
Что еще?
          Шапка волнистых, черных волос, рост чуть выше среднего и крепкое, атлетическое телосложение. Но это благодаря занятиям спортивной гимнастикой в юности, и теперешним постоянным физическим нагрузкам. У нас здесь по-другому – никак.  Да. Еще говорят, что  довольно спокойный  и  веселый нрав. Но тут мы с Дорой похожи.   
          Я наблюдаю за нашей гостьей  уже неделю. С прошлых выходных. Но пока  знаю о ней только то, что каждое утро, еще по рассвету, она появляется здесь со всем своим снаряжением, и они на яхте Иваныча – строго вдвоем, уходят на прогулку по озеру, где она много снимает. Под водой и над водой. А каждый вечер она сидит здесь, у пристани, и что-то все время рисует в альбоме с помощью огромной пачки цветных карандашей.   
Хотя, чего наблюдаю – похоже, уже любуюсь. Но пока они не приближаются к границе заповедной зоны – это, в общем, не мое дело, и я держу дистанцию.
         Правда, вчера Иваныч шепнул мне по старой дружбе, что на сегодня у них запланирована вылазка к мосту, а это уже моя епархия. Со стариком у нас есть соглашение.  Я без всяких проблем, и на месяц вперед, подписываю ему разрешения на посещение акватории заповедной зоны,  а он следит, чтобы никто не выходил  на берег и не беспокоил  бобров. И у нас, слава богу, нет с ним здесь никаких проблем. Я все равно собирался  проводить сегодня наблюдения в воде, и кое–какие замеры, поэтому заодно и поныряю возле моста. Тем более, что в это время года, и при этой температуре воды, там действительно потрясающе красиво, и есть на что посмотреть.   
          Они уже здесь.  Под третьей опорой моста, на фарватере, я вижу   яхту Иваныча на якоре. До дна здесь примерно 14 метров, и для нырялки на такую глубину мне акваланг не нужен  – так что я налегке.
А вот девушка наша легко выдает себя по облакам пузырей, ритмично подымающимся на поверхность, примерно каждые 15 - 20 секунд. Хорошо дышит, грамотно. Молодец.
          Я делаю гипервентиляцию легких, успокаиваю сердечный  ритм, переворачиваюсь, выпрямляюсь и ухожу вниз. Теперь я понимаю, что ее здесь привлекло. Судя по расположению фонарей, она хочет снять мост прямо из-под воды. Вместе с частью мрачной, присыпанной гранитными валунами, и заросшей водорослями опоры. Примерно с двухметровой глубины. Хороший вид.
          Но сейчас она что-то осматривает, у самого дна – на почти пятнадцатиметровой глубине. В холодном полумраке, среди завалов и коряг, перепутанных остатками канатов и старых обрывков сетей, в которых снуют почти метровые щуки. Я и сам  здесь поеживался, когда только начинал нырять. Жутковато, что и говорить, привыкнуть нужно. А она молодец, совсем одна здесь. И не боится. Респект.
          Но вот в чем проблема аквалангиста. Облако пузырей, этот нелепый жилет с баллоном, и пауком шлангов за спиной, свистящий регулятор. И я, конечно, вижу и прекрасно слышу ее издалека. А она  меня – нет. И тут я легонько постукиваю ее сзади по баллону…
Мда.
Это я, конечно, зря. Смешно – это, когда смешно всем. А тут человек и так адреналин в кровь лошадиными дозами получает. И при этом она же уверена – что вокруг на километры никого, кроме  дедушки наверху. И тот на борту яхты.
          В общем, эти глаза тогда, в маске, я запомнил потом навсегда. Но хуже испуганной и разъяренной женщины,  может быть только испуганная и разъяренная женщина в акваланге  и с дайверским ножом.  Поэтому принимаю за лучшее, поскорее отсюда убраться. Наверх. На яхту. Под защиту Иваныча.
          Даже хорошо подготовленному пловцу,  запаса воздуха в 15 – литровом баллоне, это при такой глубине погружений – примерно на час. Поэтому, минут через пятнадцать, мы выуживаем нашу девушку со всем ее добром обратно, на борт.
           Ходу от моста до причала в заливе, на старушке Иваныча – минут двадцать. И  за эти двадцать минут я, за  этот  фокус на дне,  узнаю о себе много нового. О своих шуточках, и о своих сексуальных наклонностях,  обо всех своих родственниках, и вообще – всех жителях нашего городка. Иваныч за штурвалом давится от смеха, но делает вид, что ничего не слышит. Мои робкие замечания, что вообще-то, это заповедная зона, и любая деятельность здесь проводится с разрешения – только добавляет масла в огонь.
Мне совершенно прозрачно объясняют, какого цвета тот гроб, в котором девушка видела всех чиновников с их запретами, что никого, и ни о чем, она спрашивать сейчас не собирается, а меня – в особенности, и  вообще – «наохраняли» уже природу так, что и бобров скоро не останется. Вот.
Иваныч уже не давится, а просто ржет в голос.
          А я замечаю, что если издалека она смотрится симпатичной, то здесь, вблизи – просто очень. Ну, вот просто очень и очень. И еще я замечаю, что в мокром гидрокостюме и на ветру, она уже совсем продрогла, и у нее слегка от этого посинели губы. Но ей идет даже это.
В каюте у Иваныча висит моя теплая ветровка – маленькая привилегия постоянного клиента. Я одеваю девушку  и понимаю, что уже просто не свожу с нее глаз. И до самого причала, на ходу пытаюсь придумать какой-нибудь  подвиг, который позволит смыть вину кровью, и сменить гнев на милость. Но все, что я пока могу – это добровольно пробатрачить на переноске всего этого добра от причала, до ее небольшого, но совсем свежего Рено на парковке.  Похоже, я все-таки прощен, потому что куртку мне возвращают уже с улыбкой.
Она сигналит нам на прощание, и уезжает.

          - Нет. Ну, ты это видел, Иваныч? И как теперь к ней подступиться?
          - Ох, Костик, Костик. Вроде же умный, такой красивый парень, но какой же ты еще молодой. Да я тут одним глазом, случайно, в альбом ее глянул – пока она там, на дне шастает. Там же половина зарисовок – с тебя.
          - Иваныч. Тебя в детстве не учили, что это не хорошо, по чужим альбомам рыться?
Иваныч недовольно ворчит,  что его теперь уже можно только убить. Воспитывать поздно. И что нигде он не рылся, а альбом просто сверху лежал. А я не только молодой, а еще и слепой, если сам ничего не вижу.
          Хорошо, что матушка  в детстве научила – перед стиркой, карманы в  одежде проверять. Именно там, в нагрудном кармане куртки, я его и нашел. Маленький кусочек  ватмана с написанным синим карандашом, аккуратным, каллиграфическим почерком, номером телефона: 89777070797 Дарья.
Знаете, что такое счастье? Это когда ты о чем -  то все время думаешь, и при этом постоянно улыбаешься. Даже во сне. Хотя, какой там сон. Говорят, утро вечера мудренее? Наверное. Но это -  явно  не мой случай. У меня до утра в глазах эта роскошная грива. Изумительной чистоты  и красоты серо – зеленые глаза, которые окатили меня такой яростью, там, на дне, а потом изводили издевательским холодком на яхте, и совсем прожгли, прощаясь, на парковке. Контрольный в сердце. Чтобы наверняка. Да. И один бюст, минимум третьего размера, чего стоит. Ей – богу, не вру.
          В общем, вспоминая все это, я понимал, что у меня уже там, на яхте, от вида этой девушки, в первый раз в жизни отчаянно кружилась голова, и горели уши. А на живот мне лучше было вообще сейчас не переворачиваться. Вдруг набрякающие части тела, просто пытались перевести меня в вертикальное положение. Потерял сознание уже  только под утро.

          - Алло. Доброе утро, Даша.
          - Доброе утро, Константин.

          Стоп. Я же не говорил ей, как меня зовут. Интересно, что этот старый пройдоха, ей еще про меня наплел?
          - Вы меня простите, за вчерашнее.
          - Проехали, Костя. И это. Давай на «ты» - так просто быстрее.
          - Понимаете. Тут с бобрами такая история – их  действительно беспокоить нельзя. Они сразу уходят.  Я поэтому так переживаю.  А не потому, что вы что-то там, не то делаете. Мне  очень понравилась задумка ваша, то есть твоя, с мостом. Фото из-под поверхности воды? Если получится – будет круто.
          - Ты понял?
          - У меня предложение.  Все сделаем, без проблем – я помогу тебе, с удовольствием. Но без яхты, и без аквалангов. Чтобы никакого шума, свиста и пузырей. Так пойдет?
          - Когда отправляемся?
          - Ну, сегодня я занят. А вы ночью, когда-нибудь, в нашем озере плавали?
          - Бог миловал Костя. Я в вашем городке в первый раз. И надеюсь – в последний.
          - Не начинай. Давай так. Заход солнца у нас где – то сейчас в 19  - ть, значит, стемнеет совсем к 20 ти. Вот в половине восьмого – на причале. Костюм потеплее, ласты, маска, шноркель и хорошее настроение. Все остальное я возьму. Приезжай обязательно – не пожалеешь. Озеро днем и озеро ночью – это два совершенно разных водоема, поверь.
          - Боюсь, что пожалею все равно. Но ведь это будет потом?
          Странное дело. Миллионы людей, молодых, совсем еще маленьких и пожилых, мечтают о космосе. При этом они и не знают, что он тут, совсем рядом. Что нужно для того, чтобы там побывать?
          Лунная ночь, хороший друг рядом. Или подруга. Гидрокостюм, ласты, маска, шноркель, нож и фонарь. Все. Фонарь, в общем, так. На всякий случай.  Еще хорошая погода, конечно. И хорошее настроение.
          Необязательно  при этом уплывать далеко, или нырять глубоко. Пожалуй, даже наоборот. Все самое красивое, вы найдете на ближайших  к берегу песчаных и галечных отмелях. Но главное, конечно — это светлячки.  В теплом, весеннем или летнем озере их мириады. И не говорите мне, что это не космос. Это вселенная. Это галактики, кометы и звездные ливни. Только не включайте фонарь. Чудо исчезнет. Вы не представляете, что такое светящийся, фосфорящийся в темной, подсвеченной только лунным светом  воде, след от плывущего человека. Или русалки.
          Ночное озеро, само по себе, зрелище незабываемое. Не бойтесь его. На самом деле, в нем в это время опасностей гораздо меньше, чем днем. К нему просто нужно привыкнуть.
          Мягкий лунный свет одновременно отражается от его поверхности, рассеивается в его толще и, достигая светлого, песчаного дна отражается от него, подсвечивая удивительным, одновременно зеленоватым, синим и серым светом поверхность у самого дна. А огромные листья водорослей, в этой толще удивительным образом темной, но все же прозрачной воды, на просвет превращаются, как в сказке, в волшебные люстры. Я уже умею набирать достаточную скорость, при подъеме на ластах со дна на поверхность. Туда, наверх, к этому чудесному превращению мерцающего и пляшущего сверху, над головой, желтоватого пятна в ослепительно белый, искрящийся снегом лунный диск в таком же, как и это ночное озеро, темном, но удивительно прозрачном небе. Также усеянном мириадами светлячков.
          А сегодня мне вообще повезло. Как в сказке. Я встретил здесь самую настоящую русалку. И меня завораживает в ней все. Ее голос, ее улыбка. Я понимаю, что влюбляюсь по уши, но ничего не могу с этим поделать. А может – и не хочу?

          Утром мы грузим в мою лодку все Дарьино снаряжение, и отправляемся вдоль правого, южного берега озера ко мне, на факторию. Оттуда – до моста уже совсем недалеко, и мы пройдем туда на ластах. Для съемки мы выбираем вторую опору моста. Она ближе к берегу, и не  такая высокая.   Все видят ее надводную, шестиметровую часть, и практически никто, и никогда, не видит такую же шестиметровую, подводную. Такова уж  загадочная природа поверхности водной глади. Не зря это слово женского рода.
Она тщательно прячет от нас свои подводные секреты, и только иногда позволяет   полюбоваться отражениями  нашего, надводного мира.
         К делу Дарья, нужно сказать, относится вполне серьезно. И повозиться нам в итоге, все же пришлось. Но меня беспокоит не это. Еще с обеда я замечаю в горах, на западе, быстро растущую, тяжелую, сиренево – пепельную тучу. Она уже вовсю громыхает, быстро движется к нам против ветра, и начинает  сверкать изнутри розоватыми вспышками. Я слишком хорошо знаю, что будет дальше – и нам пора уносить ноги. Ну, то есть ласты.
Но все развивается слишком быстро. Туча уже практически над нами. Быстро темнеет, по поверхности воды бежит крупная рябь, и барабанят непривычно крупные капли. Но все это быстро стихает, и именно это пугает меня больше всего. Птицы умолкают, куда-то исчезают даже вездесущие комары. Все замирает и готовится к удару. Становится тихо так, что слышно как  в устье реки, грызут деревья мои неутомимые бобры.
          Небо над нами раскалывается с диким грохотом. Мне, слава богу, не приходилось бывать под бомбежкой – но очень похоже. Удары молний идут уже  непрерывно, и от их неонового свечения становится просто светло. Но не как днем, а как в ночь апокалипсиса. Грохот стоит такой, что ничего не слышно, и я даже не пытаюсь кричать, а просто машу Дарье, чтобы она отдавала все снаряжение мне и быстрее выскакивала на причал. Ураганный  ветер, в порывах воет между опор моста, и устраивает там  дикую, шаманскую пляску, и моментально разгоняет по озеру приличные, метровые волны. Кажется, что он хочет оторвать прибрежные скалы, и сбросить их в  воду.  Холодный дождь хлещет стеной. Конец света.
          Рядом  с причалом лаборатории  есть небольшая каменная яма, на дне озера. Метров семь глубиной. Я ныряю туда, а там, на дне, абсолютный покой, тишина и только слегка покачиваются стебли подводных лилий. Сюр какой-то. Я оставляю все наше хозяйство там, на дне, как в камере хранения. Ничего. Полежит до утра – никуда не денется.
          Выныриваю и вижу, что русалка моя, все же запаниковала. Она не видит меня нигде, и пытается снова войти в воду. Естественно, попадает на прибрежные камни и, по-моему, прилично ранит об них ногу.  Я  хватаю ее на руки, и просто вылетаю с ней на берег.  Вбегаю в дом, а там, у каминной печки, на любимой подстилке, валяется безмятежная Дора, и удивленно разглядывает нас, даже не подняв голову с лап.
Мы смотрим, друг на друга, на собаку, и начинаем хохотать.  Похоже на истерику.
Спичка в камин,
костюм долой,
Дора в угол,
на пол толстый, теплый ковер,
на ушиб - лед.
Все не так страшно. Перекись, йод, пластырь – и в  руках у меня заслуженный, и такой долгожданный трофей.
Дрова в камине разгораются и в их красноватом свете эти нежные,  очень красивые, с натурального цвета лаком, пальчики на ее ножках  становятся розовыми. Я осторожно  целую каждый. У нее очень стройные, изящные лодыжки – мне всегда казалось, что это у девушек признак хорошей породы. Маленькие, очень эротичные колени. Я двигаюсь губами вверх, по внутренней поверхности ее стройного,  слегка не пропорционально вытянутого бедра. Но мне очень нравится. Дарья начинает заметно волноваться.
          Небольшое сопротивление, приличия  соблюдены, и ее купальник уже у меня в руках. Он летит сохнуть на каминную полку,  рядом с моей футболкой.
Я пробегаю губами ее мягкие, нежные половые губы,  она хватается за мою голову руками, и начинает тихонько стонать. Нос мне щекочет маленькая, аккуратно подстриженная полоска волос, и я уже вижу ее нежный пупок, в котором сверкает небольшая, золотая булавка, с красивым, зеленоватым камешком. Кожа на ребрах такая тонкая и нежная, что их можно считать – ну, куда это годится? Как  можно изводить  так  себя этими безумными диетами?
          Но вот я уже у самого любимого. От всех этих переживаний, два ее  волшебных бугорка наливаются, и становятся упругими, как мячики. Но тут уже Дарья, наконец, добирается до моего лица. Камин совсем разгорается, и мы становимся мокрыми сверху, а скоро и мокрыми снизу. Какой ковер ни мягкий – но я в итоге,  прилично растираю об него колени. И это хороший повод перебраться на постель.
          Дарья смеется, и говорит, что лекарь из меня – что надо, и уже ничего не болит.
Гроза стихает также внезапно и быстро, как и началась. Все сверкает и шумит уже дальше – над поселком. Ему тоже сегодня достанется. В окно, наконец-то, пробивается яркий лунный свет и заливает все внутри   волшебным, сиреневым цветом. Утомленная бурным сексом Афродита в лунном соусе. Употреблять теплой.   
Уже совсем поздно, а мне так много нужно ей рассказать. О себе, своей лаборатории, моей маме, Доре, недовольно посапывающей в углу, моих любимых бобрах. А она смотрит на меня, подперев голову рукой, и от этого у нее с плеч спадает эта волшебная грива, и в лунном свете глаза искрят дьявольским хохотком. У меня снова шумит в голове, и я опять хочу ее. Здесь и сейчас.
          Не помню, кто потерял сознание первым. Но утро – это мое время. Я таки жаворонок. А Дарья в моей футболке. Видно ночью замерзла. Она велика ей  размера на три, но ей все равно, очень идет.
          И да. Любовь – это  болезнь.  Что уж такого, в виде краснеющих в первых лучах солнца, мочках ушей мирно спящей девушки? Но это сводит меня с ума.
          Зато утренний секс для меня – точно как песня жаворонка. Пусть и не такая длинная, но очень красивая, и такая энергичная. Мы лежим с ней задохнувшиеся, мокрые,  и  абсолютно счастливые.
          У меня непривычно побаливают щеки. Это от поцелуев, и от того, что я всю ночь улыбался. Даже во сне. Ну, Дарья так говорит.
          Ветер стихает, но ни о каком переходе  на лодке, пока  не может быть и речи. Дора недовольно скулит, я одеваю гидрокостюм и выхожу с ней на причал. Ныряю, и достаю со дна все наши сокровища.  Все в порядке. Я смотрю на небо, и впервые, со времени болезни мамы, прошу его. Пожалуйста, пусть этот ветер подует, хотя бы еще недельку – другую. А лучше месяц, или вообще, лет сто.   
          Я возвращаюсь и сообщаю Дарье, что мы остаемся здесь еще на сутки, форс-мажор. Она, спросонья, только издает клич ликующего бобра, и заваливается спать дальше. Ну, что же, спи.
А я пока пройдусь к своим подопечным.
         У меня были, конечно, в жизни  романтические отношения. Чего хитрить. В моем возрасте, с  факторией  в таком живописном месте, и толпами туристок в нашем городке, пытаться остаться в «целости и сохранности»  - плохая идея. Трудно реализуемая. Но это все была просто гимнастика. Как я теперь понимаю. Причем сугубо спортивная.  Только сегодня утром, я наконец-то понял, что вообще-то, настоящая гимнастика – она вот такая, художественная.  Знаете, в чем разница? Если от близости с девушкой  у меня, конечно,  сильно учащается пульс, то с Дарьей,  сердце просто  выпрыгивает  из груди,  от одной мысли  об этом.
          Я рано остался один.  Живу, главным образом, у себя в лаборатории, и оставшийся мне в наследство матушкин дом, наша соседка, тетя Марина, весьма успешно приспособила под гостевой дом для приема туристов. Обросла за несколько лет клиентурой в Москве и Питере, и к концу  каждого  сезона у меня выбегает теперь довольно приличная сумма. На жизнь хватает. Вполне. Но я уже несколько лет без отпуска – мне все обещают в институте выделить вторую ставку для  напарника, и все никак. А на кого я своих бобров любимых оставлю? Так что эти деньги, так и вкладываются в дом, пока. Одно утешает – « растет капитализация», как модно сейчас говорить.
          К моему возвращению, уже готов завтрак, а  Дора не сводит с Дарьи влюбленных глаз – может быть потому, что они практически  тезки?  Мы рассматриваем на моем ноутбуке фотографии из будущего Дарьиного альбома.
Это снимки практически всех, самых знаменитых европейских мостов, но сделанных вот так, с такого необычного ракурса, из-под воды. Сразу и не узнаешь.
Здесь и Карлов мост через Влтаву, в Праге, и Аничков мост в Питере, и мост Патона в Киеве, и Тауэрский мост.
          Мне очень нравится. Я сам пару лет назад купил подводный  бокс для фотокамеры, и понемногу снимаю, но это, что-то совсем другое. И дело даже не в качестве изображения.
Дарья смеется и говорит, что это типичная ошибка новичка – снимать нужно не виды, снимать нужно настроение. И чем необычнее ракурс – тем лучше.
          Какое ни дикое место моя фактория на озере, но  у меня  есть здесь соседи. Когда-то это все принадлежало небольшой, но  супер секретной воинской части, которая  сгинула вместе с Союзом, в лихолетье перестройки, и от нее нашему институту  досталось это здание под лабораторию, а остальное, небольшое, но ладное хозяйство, выкупила семейная пара москвичей. Марк и Светлана. Они оба бывшие военнослужащие,  причем Марк закончил службу в довольно высоком чине, в Академии Генерального штаба, а Светлана была военным переводчиком, с английского и испанского.  Удачно распродали всю свою московскую и подмосковную недвижку – и основали здесь небольшое форельное хозяйство. Так что, попали мы сюда, практически в одно время. Они на «дембель» - по их образному выражению.  И я на «курс молодого бойца» - опять же, по их образному выражению. Но тут, как раз, совпало. Чтобы я без них делал. Впрочем, наверное, и они без меня – тоже. Так что довольно быстро я был определен, по совместительству, на ферму младшим компаньоном, с обязанностями и зоотехника, и ветеринарного врача, и много еще кого. Но, зато ферму мы на ноги поставили, и уверенно, каждый год,  прибавляли в поголовье. А слава о копченой лично Марком, по его собственному, особому рецепту, форели, разнеслась уже так широко – в определенных кругах, что мы проектируем небольшой цех, и уже купили оборудование для небольшого, но серийного  выпуска этой вкуснятины. Ну, и для его бесчисленных армейских друзей, их друзей, и  друзей их друзей, мы строим, на заблаговременно приобретенном участке, большой гостевой дом, с банькой и рыбным рестораном. Мне, за самоотверженный труд, и долю в капитале, все эти годы начислялись бонусы – которые пару последних лет, уже, слава богу, обозначались суммой с шестью нулями – поэтому в этот проект я был зачислен уже на равных. Так что, в каком – то смысле, мы семья.
Но с девушкой  в этом доме, я точно сегодня в первый раз.
          Хорошо посидели.  Марк ко всему еще и знатный, самоотверженный самогонщик,  и обладатель шикарного винного подвала – предмета его личной гордости. Так что «надегустировали» девушку тоже знатно. Но пока, после представлений, Светлана с важным и загадочным видом утащила Дарью показывать хозяйство, а мы с Марком готовим  праздничный ужин. И судя по тому, как краснеют щеки у Дарьи, «промоушн» моей персоны  у Светланы,  нашего маркетолога, и по совместительству  рекламного агента – удается на славу.
          Вот мы и за столом.   Подавали икру форели,  солёную и подкопченную, седло барашка с овощами, в сметанном соусе, и  печеную в фольге, на углях, свежую форель с  лимоном и зеленью. Все это под  фруктовую наливку, выдержанную в небольшом дубовом бочонке, и фирменный виски Марка, его собственного приготовления.
          Марк хитро щурится, и просит, чтобы я сиял не так сильно – а то больно же смотреть, глаза режет.  А я смотрю на этот фантастический закат, Дарьину голову у меня на плече, и думаю, что если счастье есть, то оно где – то совсем близко.
Нам пора.
          Провожают нас, ровно до мостика через горный ручей – это граница участка, и начало заповедной зоны.
          Все оставшееся время до фактории, я рисую Дарье детальный, посуточный план нашей  совместной с ней  деятельности, на ближайшие пять лет. Она смеется, и только у самого дома, почему – то, становится очень серьезной. В общем, она ничего не имеет против – только завтра у нее очень важная встреча, с двумя ее компаньонами, и очень сложный разговор. Во всяком случае, с одним из них. Который, в общем, давно назрел.
          - Ты даже не представляешь, насколько серьезный у меня к тебе есть разговор, Даша.
          - Что мешает?
          - Галстук нужен, цветы, и к ювелиру заскочить. Знаешь, матушка учила, что бывают в жизни моменты, когда все  так и должно  выглядеть – прилично.

          Лучше бы я этого не говорил. Дарья  плачет. А вот  это для меня –  удар ниже пояса. Хотя отчасти, я думаю – это Марк виноват. И это не Дарья, а виски плачет.

          - Костя. Не знаю, как у меня завтра разговор этот пойдет. Будь он неладен. Но это не важно. Я об этом  вчера, там, под мостом подумала. Когда мы вместе  снимали. Я еще два дня назад  представить себе не могла, что где-то на земле есть человек, который смотрит на мир так одинаково со мной. Буквально. Мне так хорошо с тобой, что я просто этого боюсь.
И я хочу, чтобы ты знал. Чтобы дальше не случилось – я все равно буду  с тобой. Я  больше жизни своей без тебя не представляю.

          Я укутываю ее, мы смотрим на  остывающий закат, и я рассказываю ей сказку о старом, мудром бобре, который живет здесь, совсем рядом.
            
          Вот попроси Иваныча забрать тебя утром – он и примчится ни свет ни заря. Тоже еще, верный служака. И этот туда же. Бурчит, что я сияю ярче, чем его корабельная рында. Глаза ему  режет, видите ли.
          Чем ближе мы к заливу, тем несчастнее становится вид у Дарьи. Мне все это кажется странным. Но уже у самой пристани, она собирается  с духом.
          - Пожелай мне удачи, Костя. И прости меня, если что.   

          Я не очень понял, о чем таком она говорит, но раз нужно встретиться, и все  серьезно обсудить, тем более с компаньоном – значит нужно.
          У меня в голове сейчас совсем другое. Ближайшие лет пятьдесят, я  представляю себе уже более – менее отчетливо, и в уме прикидываю, что это примерно 18 тысяч 260 дней. На двоих. И у меня планы, практически, на каждый из них.
Первое, с чего мы с Дарьей начнем – это переснимем весь ее фотоальбом. Каждый мост. По очереди. Только теперь вдвоем – и ночью. И это будет совсем другая история. В этих снимках  будет такое настроение, что подписчики их журнала  раскупят его весь. Нет, они его разметут – в этом я абсолютно уверен.
          Но, какой бы ни был интересный каждый из этих дней – я все равно буду с нетерпением ждать, когда он закончится. И наступит ночь, и она будет только моей. И я не намерен пропустить ни одной из них. Из всех 18 тысяч 260 ти. Ну, только если некоторые – самые критические.
          А пока мне нужно купить мешок корма для Доры – ее любимого, с говядиной  и ягненком, и сгонять на часик в лабораторию, навести там порядок после шторма. А заодно, и у себя в голове. Поэтому я заезжаю в торговый центр. Впереди меня, в очереди на кассу, стоит  колоритная пара. Средних лет, и среднего роста мужчина, видом схожий на налогового инспектора. Неприятный тип. Ни «здравствуйте», ни «извините, пожалуйста», ни  «спасибо», ни «до, свидания».  И вообще-то, я тебе не «эй». Но где у нас находится отель  «Stories» я ему объяснил, конечно. Там, кстати, остановилась и Дарья. Но это  неудивительно – у нас сейчас это единственный отель, который открыт.  Видом  мужик очень похож на чиновника средней руки, который, правда, недавно получил назначение в Москву. Такой важный.
          Он держит за руку маленького мальчика, лет пяти. С классной, модной стрижкой на светлых, золотистого цвета волосах, и удивительно знакомым мне лицом. Где-то я его уже видел. Никак не могу вспомнить – где. Он с интересом рассматривает меня, а я опускаюсь на колено, завязать шнурок, и в ответ подмигиваю ему. Он смущается, и прячет лицо. Но уже на выходе, все-таки оборачивается, улыбается, и машет мне на прощание рукой.   


          Апрель – самый неустойчивый  по погоде месяц в году. Во всяком случае, у нас здесь, на озере. Ближе к обеду опять поднимается ветер, и я с сомнением смотрю на свою лодочку.
          - Иваныч! Привет! Ты в рейсе?
          - Да тут у тебя – недалеко совсем. Не хотел же еще выходить, видел ведь, что ветер поднимается. Так нет же. Уговорили. Старый я дуралей. Да явился тут один. Наглый такой. И потом еще в такой компании приперся, что у меня вообще, «барометр» на ноль упал.
          - Да будет тебе. Заберешь меня?
          - Может не нужно, Костик?  Давай, я потом за тобой схожу. Вечером.
          - Ты чего, старик? Мне в город нужно позарез, к ювелиру.
          - Ну, как знаешь. Да бог с ним, может оно и правда,  к лучшему.  Только давай  бегом – и от Марка. Костюм одень, я причаливать не буду. Качает уже прилично. Доплывешь? Я трап тебе сброшу, с кормы.
          - Доплыву. Не в первый раз.
          - Давай. Только шустрее.
          Качает действительно уже  сильно – и самое время укрыться у причала, в заливе, мелководном, и со всех сторон защищенном от ветра горами.
Но Иваныч  опытный капитан, поэтому я спокоен.
С кормы я сразу попадаю в его маленькую, одноместную каюту. Тоже, маленькая привилегия постоянного клиента.
          Все же мне становится интересно – кто у него там сегодня.  Я осторожно разглядываю через небольшую щель его пассажиров. Их всего девять человек. Три пожилых пары, и еще трое. Тот самый мужик из магазина, малыш и …Дарья. Теперь я понимаю, где  видел лицо малыша. Чего уж там.  И да. На руке у нее  блестит кольцо. Я тоже замечаю это сразу.  Прикрываю плотнее дверь каюты, без сил сползаю на  пол и только успеваю снять с вешалки свою ветровку, которой укрываюсь с головой.
Я не то что не хочу жить. Я не могу дышать.
Говорят, в такие минуты, небо для человека становится  с овчинку. Для меня оно сократилось до размеров маленького иллюминатора в каюте, через который я, как в детстве, рассматриваю из – под полы штормовки причудливые облака. Они из жирафов превращаются в слонов, а потом  расползаются по небу удивительным караваем.
Меня душат слезы. Это как в детстве, когда кто-то, по неосторожности, разбил вашу любимую игрушку, а вы собрали эти осколки, прижали их ручонками к своей груди. Сильно, сильно. И  уверены, что теперь, все равно, все будет хорошо. Ведь вы ее никогда не отпустите, и никто больше не сможет у вас ее отнять или обидеть.
          Я помнил на озере бури и посильнее. Но, то ли из-за направления ветра, а скорее из-за необычно резких его порывов,  посудину Иваныча вскоре начинает  изрядно болтать. Налетевший  холодный дождь с ветром, быстро загнал всех его  пассажиров под навес на палубе,  и они,  сбившись там в небольшую кучку,  уже с плохо скрываемой тревогой посматривают на взбесившуюся воду,  и на замершего на дожде и ветру Иваныча.  Куда делся балагур и весельчак. На его месте стоял, вцепившись двумя руками в штурвал, хмурый, пожилой морской волк. Я вдруг поймал себя на мысли, что  впервые в жизни видел его на озере таким серьезным.
          В отличие от всех остальных моих компаньонов, по этому злополучному приключению, я, пожалуй, не смог бы утонуть, даже если бы  захотел. Я  был одет в  теплый гидрокостюм, и с его 7 ми миллиметровой пористой резиной,  не то что утонуть, нырнуть не смогу без  увесистого грузового пояса. И в это время, рядом со мной, находился десяток уже вконец перепуганных пассажиров, шансы  на спасение которых, в холодном,  штормящем апрельском озере, практически равнялись нулю.
          Я не знаю, кто  еще, кроме Иваныча, смог бы так управиться с лодкой. Он  так филигранно поймал волну, и сделал крутой разворот, что всех только накрыло, с ног до головы, холодное покрывало брызг, разбившейся о борт волны. Яхта развернулась, и пошла поперек озера. Иваныч все правильно рассчитал — мы не могли пересекать его строго поперек. Это неизбежно закончилось бы катастрофой. Он намеренно пошел немного наискосок и назад, подставляя волне борт и нос яхты  одновременно. Теперь ее накрывало холодным душем при каждом ударе волны.
          На борту начинается паника, переходящая в истерику.  Но больше всего я  боюсь за перепуганного малыша. Все. Сидеть здесь и  ждать, больше нельзя. Это слишком опасно для него. Случись что, я просто не успею ничего сделать.
          По привычке делаю гипервентиляцию, успокаиваю ритм, вытираю все свои слезы,  прячу  уязвленное «эго» поглубже в… штаны гидрокостюма,  хватаю штормовку, пользуюсь короткой паузой между ударами волн и быстро выбираюсь из каюты на палубу – к ним, под навес. Я ничего не стал говорить. Просто уселся рядом с малышом, и на всякий случай крепко ухватился  за полу его  промокшей  курточки. Мысленно, я уже прикидываю, насколько быстро, в случае чего, смогу добраться с ним  до берега.
          Наверное, так люди смотрят на чертей, выскочивших из преисподней. Я даже поеживаюсь под их изумленными взглядами.  И конечно,  встречаюсь  взглядом с Дарьей.
          Жаль. Очень жаль, что я биолог, а не писатель. Нет у меня слов, чтобы описать то, что было в этом взгляде. Хотя, почему нет. Это был тот же самый взгляд, который я поймал, когда впервые заглянул в ее глаза там, на дне, под мостом. Только сейчас, в них был не испуг, а отчаяние.
          В следующий момент, до нее доходит скрытый смысл моих действий. И она совершает невероятный поступок — до сих пор крепко прижимая к себе самое дорогое для нее существо,  она вдруг отпускает его, и легонько подталкивает  малыша ко мне. И теперь, в ее испуганном, молящем о прощении взгляде, я увидел столько благодарности, сколько не видел, пожалуй, еще никогда в своей жизни. Я надеваю на малыша штормовку, и крепче прижимаю его к себе.
         Судя по приободрившемуся на мостике Иванычу, и потому, что он  иногда вытирает  рукой залитое холодными брызгами лицо, я понял, что самое опасное уже позади, и, по его мнению, все должно кончиться хорошо.
         Озеро в этом месте совсем неширокое — всего около 400 метров, и мы преодолели их, за какую-то пару минут. Но это были, пожалуй, самые тревожные минуты в моей жизни. Теперь последнее испытание — разворот лодки носом на курс к причалу.  С этой стороны озера ветер   немного тише, его силу гасят близлежащие горы, и волны здесь  заметно теряют свою  силу и высоту.  Иваныч опять, как виртуоз — серфер, поймал волну, и  мы уже несемся, подгоняемые ветром в корму, к спасительному, мелководному заливу.
          Я помогал промокшим и замерзшим пассажирам перебраться на причал, помог донести их вещи, а Иваныч все стоял, вцепившись мертвой хваткой в штурвал, и только поглаживал одной рукой свою промокшую насквозь бородку.
          Они уходят. Правда, перед тем как исчезнуть в салоне ее небольшого, но совсем свежего Рено, малыш  оборачивается, и на прощание снова машет мне рукой. Ну, что же. Спасибо.
          Иваныч смотрит на меня, на уходящую Дарью, и у него появляется какой-то странно виноватый вид.  Он явно прячет глаза. Но у него есть то, чего, слава богу, пока нет у меня – простая, житейская, человеческая мудрость. Потому что это приходит только  с прожитыми годами. Правда, не всегда, и не ко всем. Но тут – совпало.
          Поэтому глаза его смотрят на меня с неподдельной жалостью и любовью, а рот растягивается в ироничной улыбке. Он обнимает меня за плечи, по-моему, в первый раз за все время нашего знакомства:
- Такая вот она жизнь, Костя. Поехали,  в город со мной съездишь. Поможешь. А то я уже за руль, наверное – пас. Хватит с меня, на сегодня. Возраст уже не тот.

         Прокатались мы, в итоге, до самого вечера. К ювелиру я все же зашел. Посмотрел. Обычно  мы решаем судьбу колец, но, оказывается, бывает и наоборот. Ничего не купил, конечно.     Пожилой ювелир посмотрел на меня, покачал головой,  по-моему, все понял. Сказал только, что бывает и такое. Ничего страшного. Значит – просто не  пришло время. И на прощание пообещал, что придержит колечко, которое мне очень понравилось. Из белого золота с  красивым, крупным, голубоватого оттенка камнем.   
          Но, зато мы с Иванычем, привезли ему на яхту новенькие, модерновые, и самые дорогие, какие только нашли, спасательные жилеты.
          Вот я  и дома. Телефон совсем разрядился и последнее, что я еще успеваю сделать – это поставить его на зарядку. И проваливаюсь в бездну.
          Утром у меня страшно болит голова. То ли из-за  того, что я так неудобно спал, то ли  от того, что рядом, на столике, стоит практически пустая бутылка виски, которая вечером была еще практически полная.
У меня же еще и телефон в отключке!
Пуск-Меню-Контакты-Дарья-Вызов.
- Телефон абонента выключен, или находится вне зоны обслуживания.
Меню-Сообщения-Дарья.
- Этот абонент пытался позвонить вам 14 раз.

          Капельки человеческих жизней. Забавные головастики, каждый со своим особенным, неповторимым хвостиком событий. Всем им предстоит пролететь только свою, очень личную историю, и разбиться о непреклонный  камень времени. Но стекаясь вместе, именно они  и образуют реку жизни. И остановить этот поток тогда, не под силу уже никому.  Судьба –  капризная барышня, и иногда, совершенно случайно,  роняет  в этот ручей такую странную ветку событий, что это вдруг меняет все. Бурный поток успокаивается, и перед ней, постепенно, образуется уютная, тихая заводь, где мы, наконец-то, успеваем разглядеть друг друга. Те, кому повезет – найдут там свой укромный уголок, который принято называть теплым человеческим словом «счастье».
          Но горе тому, кто рискнет заложить ненадежный фундамент у этой плотины. Рано или поздно, с гор прилетит ветер перемен –  веселый и безответственный.  Разгонит волну и обязательно проверит на прочность все. Шаткое основание  человеческой наивности не выдержит, и грозный поток вырвется на свободу. И тогда  он уже не услышит ничьих жалоб и стонов. Такова уж его природа – как и любой силы, которая собирается долго и по капле, а освобождается вся, и  в один миг. Тем более  что  часто это капельки человеческих слез. От страданий и хруста  несбывшихся надежд.
          Шторм уляжется, и мы вдруг увидим, что уцелело не все. И  здесь людям, по-моему,  есть чему поучиться у бобров. Я наблюдаю за ними уже несколько лет и думаю, что понял главное. В основе их плотины всегда  лежит  доверие  и забота друг о друге. А это, в самом сухом остатке и есть то, что принято называть ласковым человеческим словом «любовь». И это самое сильное чувство на земле.
          Лето закончилось. Все случилось и все разъехались.  Вода в Озере, по утрам, уже  часто теплее холодного ночного воздуха. Скворцы и тарани  снова сбиваются в огромные, шумные стаи и это значит, что скоро мы останемся здесь совсем одни. И мне очень грустно от этого.
          Но я буду ждать ее. Вернее – ее с малышом. Ждать и надеяться.      
      


© Copyright: Конкурс Копирайта -К2, 2020
Свидетельство о публикации №220050402204



http://proza.ru/comments.html?2020/05/04/2204